Чертополох Часть первая

1995 год. Весна. Село Заречие, что на правом берегу реки Польной Воронеж, утопает в белоснежном саване цветущих садов. Но эту дивную картину портит сиротливо стоящая Заречинская церковь. Портит полуразрушенными, обескровленными куполами, на которых кучками проросли кустарники и зеленеет сочная майская трава на перегнивших от времени досках и налетевшей и осевшей пыли. Ржавый железный крест покосился, и с земли не понятно, как он ещё держится на куполе. При сильном ветре в дождливую погоду или в зимнюю пургу он сильно, со страшным скрежетом качается, нарушая окрест тишину, наводя на людей тоску…
   …Стоял тёплый вечер. Константин Филатов – старше тридцати лет, среднего роста, коренастый, возвращался из заключения. Сошёл на конечной остановке с автобуса, сделавшего последней рейс по маршруту «Кирьяновка – Заречие», на центральной усадьбе бывшего совхоза «Заречинский», а ныне уже –акционерного общества закрытого типа «Заречинское».
   В автобусе на Филатова мало кто из земляков обращал внимание. Лишь на остановке Костю окликнул бывший сосед, дед Гришаня, щупленький худощавый старичок с неунывающим характером и довольно бойким языком.
   – Эй! Костя! Филатов!
   Филатов оглянулся, увидел старичка, приостановился.
– Здорово живёшь!
– Здравствуй.
– Вернулся, бог дал.
– Как видишь. Отсидел своё. От звонка до звонка.
– А теперь куда ж?
– В Смородинку. К матери.
– Ну и правильно. А вертихвостку свою и опосля проведаешь.
Тока вот сынка, поди-т, жалко тебе?
   Филатов промолчал. Молча и удалился. Дед Гришаня удивлённо пожал плечами, хмыкнул Косте вслед…
   Филатов направился в Смородинку полевой дорогой, поросшей
молодым густым муражником. Солнце медленно, но уверенно скатывалось с небес к земле. Деревня Смородинка раскинулась среди бесконечных полей и в весеннюю пору заливных лугов. По этой, когда-то накатанной грунтовой дороге он ходил и ездил не сотни – тысячи раз. А сейчас она заброшена, заросла по обочине сорняками. И по бокам её лежат молчаливые, ушедшие в залежи поля. На них  бушует сухая прошлогодняя полынь, из-под которой тянутся к свету молодые побеги. А на другом поле в противоположной стороне стеной стоит молоденький, вперемешку со старым, вездесущий нахальный пырей.
   – Что это такое творится?! – удивлялся и негодовал путник. – Это же лучшие поля! И такие заброшенные!
   Подходя к Смородинке, Костя не увидел МТФ. Вместо неё – груды развалин да чудом уцелевшая шлаковая стена бывшего родильного отделения этой исчезнувшей молочно-товарной фермы. 
   - Хан Мамай что ли прошёлся по русской земле?! – с горечью в душе воскликнул Костя и со злостью сплюнул. – Всего каких-то пять лет, и развалили передовой совхоз! Боже! К чему всё это?!..
   Находясь всего в трёх километрах от Заречия, Смородинка, некогда многолюдная, весёлая, работящая, теперь вымирала, как и многие другие деревушки. В ней осталось всего дворов пятнадцать. Исчезли магазины, ФАП, клуб. И выглядит она безнадёжно заброшенной. Улицы оккупировали канадская лебеда, крапива и легко приживающийся повсюду дикий клён.
   Перед деревней – старое, с незапамятных времён открытое кладбище, утопает в благоухании цветущей сирени, окружённое деревянным, почти полностью сгнившим забором, лежащим на земле. Наглядно сохранились лишь ворота с ангелами, в далёкие предвоенные годы изваянные над входом мастером-умельцем резьбы по дереву Ефимом Квасовым.
   Работы Квасова ещё сохранились на некоторых домах и в Смородинке, и в Заречии…
               
-  -  -

   Летом 1993 года мать Филатова, Марья Ивановна, вдова-пен-сионерка перебралась обратно из Заречия в Смородинку. Помогал ей с переездом сосед. Дед Гришаня. Об этом Костя узнал из письма матери. Узнал и то, что Лариса – бывшая, но по закону всё ещё жена, ушла к другому. Человеком этим оказался незнако-
мый Косте приезжий зоотехник Игорь Щукин.
   Находясь в заключении, Филатов ждал писем от Ларисы.
Она писала часто. И вдруг письма от жены перестали приходить. Он заволновался: «Что случилось?» Тревога оказалась не напрасной. Когда получил письмо от матери с ошарашивающим известием об измене жены, её уходе, со злостью заскрипел зубами. При шумно работающей на пилораме циркулярке громко произнёс: «Вот стерва! Бывают же такие!»
   Увидав Филатова с письмом в дрожащей руке и услышав эти слова, лучший друг его Ванька Жмыров по зоновской кличке Жмыр сразу понял, что произошло.
   - Что, Костюха? Баба ушла к другому?
   - А? Что?
   - Да ты не финти. Я по глазам злющим вижу и со слов твоих понятно. Ушла…
   - Ушла, стерва, - обиженно ответил Филатов.
   - Не дождалась, - продолжал Жмыров, присаживаясь на бревно. – А ты дюже не горюй. Бабы, они что? Нет мужика, они сразу норовят хоть к кому-нибудь в постель залезть. В этом деле их не удержать. За ними глаз да глаз нужен. А коль глаза нет… Ну ты сам понимаешь.
   - Сын у меня, - тоскливо бросил Костя, кладя письмо в карман. – Понимаешь ты? Сын. Мой!
   Жмыров отключил циркулярку, вздохнул сочувствующе:
   - А, сын. Это другое дело.
   - И жену я сильно люблю… - и протяжно, с паузой, - Но…
   - И после того, как подлюка изменила тебе?..
   Филатов в ответ промолчал и ушёл с пилорамы.
   Он долго переживал, черствел душой, но всё больше думал не о жене-изменнице, а о сыне.   
               
-   -   -

   Марья Ивановна все эти годы жила с сыном и снохой в Заре-чии, в новом двухквартирном доме, который дали Косте. И после того, как посадили сына за кражу зерна с совхозного поля,  продолжала жить там со снохой и внуком. Жили втроём душа в душу. Лариса работала дояркой. Целыми днями пропадала на МТФ. Марья Ивановна нянчилась с внуком днями и ночами.
   Спустя два года после пребывания Кости в местах заключения,
всё неожиданно изменилось. До матери стали доходить нехо-
рошие слухи о снохе. Марья Ивановна не верила. «Лариса так не поступит, - рассуждала она. – Ведь у неё с Костей живая любовь. Ребёнок». Ошиблась.
   Однажды вечером сноха заговорила несмело, сбивчиво: 
   - Я… Даже не знаю, как вам сказать… С чего начать, не знаю…
   - Ты о чём хочешь сопчить, дочка? – с тревогой и предчувствием неладного спросила Марья Ивановна.
   - Я хочу… выйти замуж, - выдавила сноха.
   - Что-что? –  машинально переспросила Марья Ивановна, поражённая внезапным ударом страшных слов снохи.
   - Замуж хочу, - повторила Лариса, краснея. – За другого человека. Да вы, наверно, уже пользовались слухами…
   - Опомнись, дочка! – воскликнула дрожащим голосом Марья Ивановна. – Что ты хочешь натворить!
   - Я люблю его.
   - Кого?
   - Зоотехника. Игоря Щукина.
   - А как же Костя? Что с ним будет? Ты подумала? А сын Серёжа? С неродным отцом…
   - Попривыкнет.
   - А Костя? Как он перенесёт измену твою и позор?
   - Не знаю, - бросила Лариса задумчиво. Помолчав, всплеснула руками. – Не знаю ни что будет с Костей, ни что делать мне. Беременная я. Уже четвёртый месяц. И что мне ждать?
   - Это ты сама решай теперь. Сама-а-а, - повторила вновь свекровь и, заглядывая в глаза снохе, спросила:
- Как ты сопчишь обо всём Костиньке?
   - Он и без сообщения поймёт.
   - Бросишь писать ему?   
   - Да.
   - А как же любовь, Лариса?
   - Была.
   - И что ж с ней?
   - Погасла, наверное. Была, да сплыла. Другая пересилила!..
   После этого разговора они перестали общаться. Сторонились друг друга. А неделю спустя Марья Ивановна перебралась в Смородинку. Сразу после её отъезда к Ларисе перебрался Щукин. Десятилетний Серёжа был против отъезда бабушки. И теперь стал часто гостить у неё в Смородинке. А в выходные жил у неё. Лариса этому не препятствовала. Соберётся сын уходить, она спрашивала спокойно:
   - Ты куда?
   - К бабушке.
   - Ладно, живи у неё. Только слушайся.
   Однажды зимним вечером внук прибежал в Смородинку запыхавшись.  Увидав его в прихваченное лёгким морозцем окно, бабушка заволновалась: «Как он бежал по такому бездорожью?!» Вышла встречать на крылечко.
   - Что стряслось, внучок?
   - Бабуля… а ты… - снимая шапку, пытался что-то сказать Серёжа. От волнения и усталости не мог. А глаза сияли.
   - Ишь как взапрел, - рассуждала бабушка, помогая внуку снять пальто.
   - Бабуля, - наконец отдышавшись, заговорил он весело. – А у меня теперь есть сестрёнка!
   - Вот и хорошо, - трогая взмокший лоб внука, проронила Марья Ивановна.
   - А ты рада, бабуля?
   - Конечно.
   - Мама сестрёнку из роддома привезла.
   - Да! А ты откуда знаешь?
   - Ну, бабуля, ты даёшь! Я что, маленький?
   - Не маленький и удаленький, - гладя его по головке, согласилась бабушка. -  Молодец ты у меня, внучок. И совсем взрослый стал. – И заспешила. – Садись-ка за стол. Я тебя вкусненьким угощу… А сестрёнку не обижай, голубчик мой. Она ведь малюсенькая. Да?
   - Ну да. Совсем мала ещё.

                -   -   -

   Коротки летние ночи… Одна из таких ночей оказалась для Филатовых роковой. Костя, под хмельком, украл с ячмённого поля машину зерна. Комбайны ходили, пока не легла роса. Зерно сухое из самосвала убирали мешками и вёдрами в сарай до рассвета. После Костя прилёг на террасе на старый диван и задремал. Его тут же разбудила Лариса толчками в бок. Присев на краешек дивана, шёпотом зачастила:
   - Вставай! Виктор Фёдорович, участковый и директор приехали. Зовут тебя. Про зерно спрашивали. Искать собираются.
   - Чё искать? – хмыкнул он не без горечи, вставая. - Всё на виду.
   Вышел на крыльцо. С сонным видом растерянно спросил:
   - Что надо, гости нежданные?
   - Видишь, не проснулся и не протрезвел ещё, - начал участко-
вый, обращаясь к Зуеву – директору совхоза.
   - Вижу, Виктор Фёдорович, - хмуро бросил тот.
   - Филатов, сам покажешь, куда зернецо ворованное ссыпал? Или обыск делать? – уже к Константину обратился участковый.
   - Какой обыск, Виктор Фёдорович? Следок-то вон совсем свежий к сараю ведёт. – Возразил Зуев. – Приглашай понятых. Протокол составляй и об изъятии… - Повернулся к Филатову. – Позор! Не умеешь воровать, а туда же. Теперь что тебе причтётся?
   Не медля, пригласили понятых. Соседей Филатовых. Составили нужные документы. Дали виновному прочитать и расписаться в них. Костя, не переча, подписал.
   - А теперь грузи зерно обратно, - приказал директор. – Машину буду ждать у совхозной весовой… А тебе, друг ситцевый, придётся отвечать по всей строгости существующего закона!
   Участковый, неспешно, с чувством исполненного долга, положил бумаги в планшет. Марья Ивановна и Лариса со слезами бросились к участковому и к директору.
   - Виктор Фёдорович! Простите Костеньку за проступок! Выпил лишку… - взмолилась мать.
   - Его простите и нас, Иван Иванович! Родненький! - вторила за свекровью Лариса, умоляя директора. – Что будет? Посадят ведь. Как нам без Кости?..
   - А вот просить нас не надо, товарищи женщины. И вам непростительно за его дело. Он, дурья башка, под хмельком вздумал воровать совхозное добро, а вы не остановили его, пособничали краже. - Отрезал Зуев. 
   - Ну, бабы! – захорохорился ещё не совсем протрезвевший Костя. – Вы ещё на колени перед ними встаньте.
   - И стану! –  обожгла мужа осуждающим взглядом Лариса. Хотела впрямь рухнуть на колени перед директором.
   Директор удержал её. Развёл руками.
   - Ничего не могу поделать. Закон есть закон. Нельзя нарушать его… Совхозное добро, оно общее. Народное. И коль украл, стало быть, у народа украл. Товарищей своих обокрал. Стыдно!.. А как с Константином поступить, теперь только суд решит, - продолжал поучительный монолог Зуев, вместе с участковым садясь в УАЗик.
               
-   -   -

   Увидав ветхий, покосившийся, но до боли родной домик и мать на родном же крыльце, Костя долго смотрел на неё, будто созерцал все пять лет, проведённые в заключении. Ему показалось, что мать стала не просто женщиной зрелого возраста, а дряхлой старушкой. Увидав сына, Марья Ивановна остолбенела и не могла ни встать, ни промолвить ни слова.
   - Ко…Костенька! – наконец выдавила она, с трудом подняв-шись со  ступеньки. – Дождалась, Бог дал!
   Вмиг сын оказался возле матери, крепко обнял и осыпал горячими сыновьими поцелуями её морщинистое лицо…
   Узнав о возвращении Кости, вечером к Филатовым примчались давний школьный приятель и друг Алексей Попов, зареченский фермер.
   - Привет, бабка Маша,
   - Здравствуй, Лёша, - ответила с улыбкой. Отставила в угол веник, которым мела с  крыльца.
   - Прослышал, Костя вернулся. Де ж он?
   - В доме. Проходи.
   Сторонясь её, Алексей прошёл в дом. Филатов на диване смотрел телевизор. Гость распростёр руки для объятий. Подходя к хозяину, радостно завосклицал:
   - Ну, привет, Костюха! Только что узнал от деда Гришани о твоём возвращении. Решил зайти… Дай-ка обнять тебя, дружище.
   Крепко пожали друг другу руки. Обнялись.
   - Как ты? – искренне поинтересовался Алексей.
   - Пока никак, - грустно выдохнул Костя, садясь за стол.
   - Смотрю на тебя, брат, кислый ты, как квашеный вилок капусты. На свободе ж ты! Радоваться надо!
   - Чему?
   - Как чему? Жизни! А насчёт Лариски… Дык, баба, она и в Африке баба. Не переживай здорово.
   - А я и не переживаю.
   - Переживаешь, Костя. Прекрасно вижу. По лицу.
   Филатов отвернулся. Признался честно:
   - Есть маленько.
   - Пройдёт. Всё нормально будет. А баба… Бабу найдём…
   - Да не могу я, Лёшка, простить Лариске за подлянку! – закипел Костя. – Не дам ей жизни! А козлу её, мужу, - тем более!
   - Ну-ну. Кончай пары спускать. Успокойся. Всё наладится со временем. Время-т, говорят, лечит. Давай-ка лучше… - замолчал. Достал из кармана куртки-спецовки бутылку русской водки, докончил быстро: - …выпьем за нашу встречу. Стаканчики неси.
   Хозяин, вялый и сердитый, – всё ещё думал об изменщице и её
муже – медленно достал стаканчики, кое-что из закуски, поставил на стол. Попов наполнил водкой стаканчики. Поднял свой, предложил:
   - За возвращение твоё и за встречу.
   - За всё, - поддержал Константин.
   - И за терпение, брат. Это – самое главное в наше время.
   Выпили, слегка закусили. Хозяин повеселел.
   - Рассказывай, Лёха, как поживаешь, чем заправляешь.
   - Фермерствую, брат.
   - Чё-чё? – Костя, услышав новое для него слово, уставил удивлённый взгляд на друга. – Фер…мер…
   - Фермерствую, - повторил Алексей. – Фермер я. Эт что-то вроде… В общем, с сельским хозяйством дело имею.
   - И получается?
   - Вроде бы. Но не так, как хотелось. Помехи есть.
   - А-а, - протянул Костя. Расскажешь. Давай ещё помаленьку. – Наполняя стаканчики, заговорил вдруг резво: - Извини, что командую твоей водкой, но не могу терпеть от непонимания. Что произошло в стране и у нас в деревне? Не понимаю нынешней жизни. Шёл в Смородинку, сердце замирало, мозги бунтовали! Кругом брошенная земля, лучшие поля в чертополохе и полыни. Ферма в руинах.
   - Эт, Костя, из-за непродуманности, - кратко ответил Попов, беря стаканчик. – Реформа, мать иё… А вокруг – её плоды.
   Костя в задумчивости прошёлся по комнате взад-вперёд.
Остановился у стола.
   - Не пойму я всего этого. Перестройка. Болтовня о какой-то независимости. Переделка собственности, эти реформы. А на деле – развал страны.
   - Да, разобраться во всём сложно, - задумчиво согласился Попов.
   - Вот именно. Мож, не надо б всей этой мышиной возни? Ты-т разбираешься хуть малость в происходящем?
   - Кое в чём, наверно. А в общем, Костюх, как говорил слепой, поживём – побачим… Да, в жизни иногда трудно понять, что к чему. Она течёт своим чередом, как река. Не остановишь. И всё изменяется. Вот и в Заречии совхоз реорганизовали в Акционерное общество. Думали и хотели повернуть дела к лучшему. А получилось как всегда. Пошёл развал. А фермерство пришло кому-то в голову и родилось само собой по велению жизни. И закружилось, потекло незаметно!..
   - Незаметно? – взъершился Филатов, перебив монолог друга. – Эт для тебя незаметно. А для меня пять лет за колючим забором – вечность!
   - Ностальгия, Костя.
   - Чё?
   - Тоска о прошлом это.
   - Она, - согласился Филатов. Сел за стол. – А жить надо как-то. Расскажи-ка, как фермерствуешь.
   - Гм. Как. С утра до ночи кручусь-верчусь, как белка в колесе. Тяжеловато мне. Если появится желание иль обстоятельства вынудят, - давай ко мне. Вместе крутиться будем.
   - Душевный ты человек, Лёха! – дружески похлопал Филатов Попова по плечу.
   - Кончай хвалить. До смерти не люблю это.
   - Я ж от чистого сердца. Как другу закадычному. Мы ведь с тобой десять годков за партой сидели. Да, а Катерина как твоя? – вдруг перевёл разговор Филатов.
   - Катя? Она у меня золотая.
   - Вот за Катюшу и вздрогнем, давай, - захмелевший хозяин схватил со стола стакан с водкой, высоко поднял его. – За жену твою красавицу золотую!
   Выпили. Попов по-дружески посоветовал:
   - А ты смотри у меня, Костя, не наломай сгоряча и со зла дров. Понимаю, обидно тебе. Но ведь жизнь, она и есть жизнь. Сложная штука. И прожить её надо по-человечески. Даже если она тебя бьёт иногда. Больно бьёт! Но надо выстоять, не упасть. Упадёшь – можешь не встать.
   - Постара…
   Разговор прервала вошедшая Марья Ивановна. С порога броси-
ла не зло:
   - Выпиваете за возвращение?
   - Ага, - ответил за Константина Попов и заторопился. – Ну, ладно, мне уже пора отчаливать…Заходи, Костюх, к нам с Катей. Будем рады. А насчёт покрутиться в колесе вместе – подумай. Буду ответ ждать…         

                - 2 –

   Утром, лёжа в постели, Костя, открыв сонные глаза, увидал мать. Она стояла у стола, скрестив руки на груди, с беспокой-ством смотрела на сына. Сквозь тонкие шторы окон в дом пробивались золотистые лучи утреннего солнца. От них светло, а от открытых форточек свежо из-за врывающегося ветерка.
   - Проснулся, сынок? Утра доброго… - Марья Ивановна на мгновение замолчала, потом заговорила  тоном серьёзным, с нотками беспокойства. – А я вот что  тебе собираюсь сказать. Послушай меня, старую, и не обижайся, не перебивай. Я знаю, ты собираешься к Лариске. Оставь её. Выкинь из головы. У неё другая семья. В Заречие не ходи. А Серёжа твой придёт тебя проведать. Как узнает, что ты освободился, так и примчится.
   Сын глубоко вздохнул, задумался. Через минуту резко поднялся, выпалил:
   - Нет, мам. Я так не могу. Хочу ей в глаза посмотреть.
   - Надо бы,  – согласилась мать, отошла от стола, поправила седые волосы, призналась: - Да боюсь тебя отпускать. Горячий ты, вспыльчивый. Как бы чего не натворил.
   - Хорошо выспался. Давно так не спал, - будто не слышал предостережения матери, проговорил Филатов, заправляя кровать. Заправив, оделся. Обнял мать, успокоил:
   - Ты не волнуйся, мам. Я обратно не собираюсь.
   Выпив чаю, Филатов вышел на крыльцо покурить. В глаза бросилась цветущая сирень у калитки. Из сада доносилось заливистое пение соловья. Костя залюбовался всеми этими прелестями. Но не переставал думать. «Ушла Ларка и даже развода не попросила. Сбежала, как сука к кобелю. И это ведь со мной она так поступила! Ладно. Я им обоим с мужем устрою сладкую жизнь!» В сердцах швырнул горящий окурок в сторону. Злой прошёл в дом, взял сумку.
   - Костя, всё-таки идёшь к Лариске?! Не хочешь слушаться меня. – Махнула рукой. – Ступай. Мне тебя, упрямца, не удержать. Только гляди не натвори глупостей.
   - Сказал же надысь, не волнуйся. Всё будет хорошо, - снова пообещал сын, и закрыл за собой калитку.   
   - Дай-то бог, - перекрестилась мать и проводила сына долгим взглядом…               

-   -   -

   Филатов спустился по огородам к реке. В некоторых местах берега заросли молодым ольховником и старыми, почти высохшими корявыми вётлами. За них заречинские и смородинские мужики – любители порыбачить – цепями привязывали лодки, чтобы не унесло течением. Ищи-свищи лодку потом. Добро ещё в прибрежных камышах. А то и чёрт знает где. Река обмелевшая, неглубокая. Кое-где от берега до берега заросла камышом. За рекой до самого Заречия открывается ярко-зелёный луг. Луг в весеннее половодье затапливается. Да так сильно, что небольшой ольховый лесок в стороне от луга и реки оказывается целиком в воде… Здесь, на реке, Костя и Лариса когда-то бывали частыми гостями, прячась в короткие летние ночи от досужих людских глаз. Хотя на берегу в ольховнике сыро, но можно найти местечко приютиться. И каждый раз после закрытия клуба они спешили сюда, в своё укромное местечко. Частенько угоняли какую-нибудь лодку, у которой поддавался замок, и плавали на ней до самого рассвета, слыша, как хлопает кнут пастуха, выгоняющего деревенское стадо на пастьбу.
   Шагая в Заречие, Филатов вдруг вспомнил одну из таких коротких ночей на реке. Да как забыть такую?! Тогда Лариса неожиданно спросила его:
   - Костенька, а ты меня любишь?
   В ответ он крепко обнял её и горячо прошептал:
   - Конечно, люблю, миленькая!
   - А замуж возьмёшь? – глядя прямо в глаза, спросила она.
   - А как же. Но… Меня ведь в армию скоро возьмут.
   - Ну и что? Я буду ждать тебя.
   - И всё?
   - А что ещё надо?
   - Ха. Что. Письма-то будешь писать?
   - Буду. И писать буду, и ждать буду.
   Костя улыбнулся, пообещал твёрдо:
   - Как отслужу, так сразу и поженимся.
   Лариса, счастливая, вдруг раскраснелась. Чтобы он не за-
метил этого, нагнулась, сорвала белую кувшинку и, вдыхая необычный, смешанный с водой аромат, размечталась вслух.
   - Поженимся, я нарожаю много детишек тебе. Мы будем самыми счастливыми на свете!
   Костя не удержался. В порыве искренних, бушующих чувств привлёк её к себе, горячо целовал губы, щёки. Он чувствовал под лёгеньким ситцевым платьем её упругие груди, трепещущее сердце. И его сердце бешено колотилось. Хотелось чего-то большего, чем объятия и поцелуи. Но до свадьбы нельзя. Стыдно будет, когда она состоится. И он переборол то страстное желание, опустил вёсла в воду, начал грести, не отрывая взгляда от любимой.
Она вся сияла.
   - А вон и солнышко взошло, - вдруг воскликнула Лариса, протянув к нему руку.
   - Ты моё солнышко!
   В ответ она крепко обвила его шею руками, прильнула к груди, мешая грести. Он тихонько отстранил её, направил лодку к берегу. Перестал работать вёслами и, по-прежнему не спуская глаз с любимой, заговорил мечтательно:
   - Знаешь, Лариса? Я вдруг представил нашу с тобой семейную жизнь.
   - Да?! И что?
   - Это здорово будет!..
   Осенью Филатова забрали в армию. Воинская служба забросила деревенского парня из Черноземья аж в Читинскую область на советско-китайскую границу…

                -   -    -

   Переплыв речку, Филатов выволок нос лодки на берег, спрятал в кустах вёсла и по лугу направился в Заречие.
Мохнатый шмель привлёк внимание путника. Тот перелетал с цветка на другой, и вдруг, угрожающе жужжа, закружился над головой. Жужжание то усиливалось, то ослабевало. Кон-стантин стал отмахиваться.
   - Лети обратно к цветкам. Там твоя работа.   
   Шмель недовольно жужукнул последний раз и полетел прочь, превращаясь в крохотную точку. И быстро исчез из виду… Филатов путался в густом обильном росистом травостое. А солнце поднималось всё выше, стало припекать. Он снял пиджак и прибавил шагу…

                -   -   -   

   Костя застал бывшую жену дома одну. С порога спросил:
   - Можно войти?   
   Увидав бывшего мужа, Лариса окаменела.
   - К…Костя?! – выдавила она рассеяно. – А я не ожидала… Стираю вот.
   - Эт дело нужное, - спокойно проговорил он, кладя сумку и пиджак на свободный стул. А ждать меня зачем тебе? У тебя теперь есть кого ждать.
   Лариса, не зная, что ответить, молчала, продолжала стоять перед нежданным гостем растрёпанная, с колотящимся от страха сердцем. Наконец залепетала:
   - А я… вот тут…
   Костя уловил эту рассеянность Ларисы, невнятность в поведе-
нии, начал говорить с обыденного, нейтрального.
   - Ты чё ж не посадишь гостя? Не столбом же стоять мне.
   - Ах, да… Проходи на кухню.
   Филатов осторожно прошёл на кухню.
   - А тут всё почти по-прежнему, - заметил вслух.
   - Присаживайся.
   - Спасибочки.
   - Может, чаю?
   - Покрепче, да.
   Лариса поставила чайник на газовую плиту…
   Уже за столом Филатов стал без зла интересоваться.
   - Ну, рассказывай, как живёте. Сожитель не обижает? Кстати, где он сейчас?
   - На работе.
   Филатов кисло улыбнулся и с насмешливым выражением лица спросил:
   - А что, фермы ещё где-то уцелели?
   - Да. В Заречие.
   - И то хорошо.
   Лариса налила гостю чаю, села тоже за стол.
   - Живу я, Костя, неплохо.
   - А я?! Как мне жить без тебя и без сына? Почему ты так бесчеловечно поступила?!
   Она потупилась, не соображая, что сказать в ответ.
   - Чё молчишь?
   - А чё тебе ответить? Как, по-твоему, я должна была поступить,
когда осталась без мужа?
   - Ты спрашиваешь об этом у меня?! – вспыхнул Филатов.
   - Ничего не могла я поделать с собой, Костя. И… полюбила я Игоря. 
   - И всё?
   - А чё ты ещё хочешь услышать?
   - Больше ничего, - задумчиво бросил он, вставая.
   - Я правда люблю его…
   - Ну и люби на здоровье! – как мог спокойно ответил Филатов. Вдруг резко повернулся к Ларисе, выпалил:
- Ловко у тебя всё получилось! Муж на зоне парится, а верная жена – последнее тебя уже не касается – с другим… Прям-таки как в романе о неверных жёнах… - Он нервно заходил по кухне взад-вперёд. В голосе зазвучали стальные нотки. – Так-так. Значит, любишь его?
   - Да.
   - Но пойми. Ты поступила со мной подло. И учти, любовь твоя ко мне, может быть, и кончилась, как ты говоришь. А подлость твоя вряд ли забудется. И однажды в обиженном человеке может проснуться зверь! – Он повернулся уйти.
   - Ты мне угрожаешь? – встрепенулась Лариса.
   Филатов сделал несколько шагов от порога к столу.
   - Не угрожаю. Боже упаси. Лишь предполагаю возможное.   
Ты думаешь, я ненормальный?.. А где сынок Серёжа?
   - В школе.
   Из комнаты напротив раздался плач явно малолетнего ребёнка. Лариса ушла к нему. Когда вернулась, Филатов спросил мягко:
   - Дочка?
   -Да. Три годика уже.
   - Ну-ну, - неопределённо и тихо протянул он. Взял со стула пиджак и сумку. На пороге остановился. – И что ж нам с тобой теперь делать?
   - Что делать? – переспросила она, виновато потупив глаза. – Жить.
   - А как? Без…
   - Ищи другую жену себе, - опередила она. – А я буду жить с Игорем.
   Ответ ошеломил Филатова.
   - Другую?! Ты сама-то понимаешь, что говоришь?! - запылил он. – Ведь ты официально пока ещё моя жена. И ты должна понимать, я это так не оставлю. Иль ты возвращаешься ко мне, и я забуду о твоей измене… А любовь к Щукину можно погасить, как свечку… Или я…
   - Или что? – бесстрашно глядя в его глаза, спросила она.
   - Или я убью вас обоих! – выпалил Филатов.
   - Ну и дурак. Чего этим добьёшься?
   - Не знаю… Ларисычка. А если ко мне вернёшься, всё прощу. – Он, с крохотной надежной на лучшее, приблизился к ней. – А дочку удочерю. Как родная будет.
   - Это невозможно. Я – уже прошлое для тебя.
   - Почему? – он взял Ларисины руки.
   - Не трогай меня! – вырвала она их.
   - Я и не думаю трогать, - Филатов отошёл к порогу.
   - И что же ты хочешь, в конце концов, от меня?
   - Неужели не поняла ещё? – хмыкнул он. – Иль прикидываешься? Ну, так мозгуй пока. –  Вышел и плотно закрыл дверь.
   Лариса заметалась по комнате. Она, расстроенная и напуганная, 
никак не могла собраться с мыслями.
«Совсем сдурел. И что от него теперь можно ждать? Что он замышляет? А я тоже виноватая. И мне отвечать придётся».
      
- 3 –

      Школа, где учится сын Филатова Сергей, расположена в центре села. Она окружена березняком. За школой – небольшой, соток семь, участок земли и яблоневый сад, бушующий цветением. На доске расписаний Филатов без труда нашёл класс, в котором учится Серёжа. В нетерпении, взволнованный Филатов, не дожидаясь звонка, робко постучал в классную дверь. Вышла молодая учительница. Прикрыв дверь, спросила нежным голосом:
   - Вам кого?
   - Серёжу Филатова.
   - А вы кто ему? – прежним голосом, нараспев поинтересовалась учительница.
   - Отец.
   Она, больше не задавая вопросов, приоткрыла дверь, позвала:
   - Серёжа Филатов. Выйди сюда на минуту. К тебе папа пришёл.
   - Можно забрать сына на часок? – попросил Филатов.
   - Но не больше часа, - согласилась незнакомая ему учительница. – Серёжа! – позвала снова и зашла в класс.
   Мальчик выбежал из класса, растеряно уставился на отца.
   - Ну, здравствуй, сынок, - взволнованно произнёс Филатов, подавая руку Серёже. – Наверное, забыл папку своего?
  Серёжа не отвечал. Стоял, понурившись, опустив руки по швам.
   - Не узнаёшь, - горько протянул отец. – Да, пять лет в твоей жизни, эт срок немалый. Потому и не узнал папаньку.
   - Узнал.
   - Чего ж тогда руку не подаёшь отцу, кровинушка моя? – Филатов чуть не до потолка поднял сына. Потряс, как раньше совсем маленького. – Какой большой и тяжёлый ты у меня стал! Настоящий мужик!– Опустил, крепко прижал к себе. Слёзы наворачивались на глаза. Усилием воли, чтобы не показаться перед сыном слабым, он сдерживал их, заменяя ласковой улыбкой.

                -   -   -

   Вечером Лариса показалась новому мужу своему чем-то расстроенной. Но Игорь не придал тому особого значения.
«Наверное, умаялась за день с ребёнком, стиркой и другими до-
машними делами», - решил, садясь ужинать.
   Трёхлетняя Вика, тонкими ручонками вцепившись в юбку мамы, ходила за ней. Дав мужу спокойно поужинать и выйти из-за стола, Лариса заговорила с волнением:
   - Игорь, мой бывший вернулся с зоны.
   - Ну и что? – приостановившись, спокойно промолвил он.
   - Да ничего хорошего.
   - А ты видела его?
   - Видела. Сюда приходил.
   - Пришёл и ушёл. Что теперь? Его возвращение изменит наши с тобой отношения?
   - Нет, милый. Ничто не должно измениться. И не изменится, – заверила Лариса. – Но оберегаться нам стоит. На всякий случай.
   Игорь сел на диван, нахмурил брови.
   - Вот не было печали, так черти накачали… Костя что, угрожал?
   - Да нет, что ты, - успокоила жена, скрыв правду.
   - Тогда зачем оберегаться нам?
   Она подсела к мужу, обняла, поцеловала и напомнила:
   - Бережёного, дорогой, бог бережёт.
   Щукин включил телевизор, снова сел на диван.
   - Мать, а где Сергей?
   - Ещё не вернулся из школы.
   - Какая школа?! – вспыхнул он, заволновавшись. – Время.
   - Значит наверняка с отцом.
   - С отцом, - задумчиво протянул Игорь. Встал.
   В этот момент вошёл Серёжа. Щукин посмотрел на пасынка, затем на возившуюся с игрушками дочку, снова на Серёжу. Закашлялся.
   - Выйду покурить, Лариса.
   - Чё спрашиваешься. Иди.
   Щукин сел на ступеньку крыльца, закурил. Сгущались сумерки. В бездонном небе вылупились первые звёздочки. Над Заречием завис курчавый полурожок золотистого месяца. Из кустов черёмухи доносились заливистые трели соловья. За огородами в проточном речном ручейке, поросшем осокой, без устали трезвонили лягушки. Воздух наполнялся вечерним ароматом. Лёгкий ветерок шумел в берёзах за изгородью соседа деда Гришани.
   Лариса уложила детишек спать, погасила свет, вышла к мужу на крыльцо.
   - Всё сидишь, милый. Пойдём спать. А то и до рассвета просидишь.
   - Просидел бы. Вишь, красотища какая! Небо ясное. Золотыми звёздами усыпано. Соловьи заливаются. Ветерок свежий гуляет. Воздух – дышишь, не надышишься!
   - Погода прекрасная. А спать ты думаешь? Завтра рано…
   - Иди, ложись. Я скоро, - пообещал Игорь, подталкивая жену к двери. Не докурив и не погасив сигарету, бросил окурок. Спустился по ступенькам, тщательно ногой размял его. Вернулся на крыльцо, снова сел и задумался…
               
-   -   -

   Через пять дней Костя Филатов вновь явился в Заречие.
На этот раз в АО «Заречинское». Войдя в приёмную, спросил у секретаря, у себя ли председатель.
   - У себя, - бросила девушка-секретарша, рассматривая его.
   - Тогда я войду к нему?
   - Попробуй, - ухмыльнулась девушка.
   Филатов, не обратив внимания на её загадочную ухмылку, вошёл в кабинет. За рабочим столом в прежнем мягком кресле сидел невысокий, никогда не худевший Зуев. Тот самый Иван Иванович Зуев, бывший директор совхоза «Заречинский», ныне глава Акционерного общества «Заречинское». Тот самый неприступный человек, которого пять лет назад Лариса Филатова умоляла простить Костю, по пьяной лавочке укравшего совхозное зерно.
   - Разрешите войти, - несмело выдавил Филатов, перебарывая сухость в горле.
   - Заходи, коль уж вошёл. Садись. То бишь, присаживайся.
   - Спасибо, - поблагодарил Костя. Сел напротив Зуева.
   - Я слушаю тебя. Зачем пожаловал?
   - Я… Насчёт работы.
   - Опять шофёром?
   - Если можно.
   - Не получится, Костя, - откинулся на спинку кресла Зуев. – Красть зерно машинами не получится. Это я без обиды на тебя говорю. Что было, то сплыло. Теперь времена...
   - Другие, - перебил Филатов. – Я уж увидел. Красть-то нечего…
   - Тут ты прав. Жизнь такой стала.
   - Почему?
   - Политика государства в отношении сельского хозяйства стала такой. Вот и переживаем нелёгкие времена.
   - Это мне, вроде бы, понятно. Насчёт Заречия. А как же другие?
   - А что другие? – спросил Зуев.
   Филатов решил до конца отстаивать свою точку зрения на, по его мнению, неправильную, непонятную ему политику.
   - Живут, Иван Иванович, - ответил. – И при рынке живут.
   Зуев встал, вышел из-за стола. Прошёлся туда-сюда по кабинету. Остановился возле Филатова.
   - В автопарке нашем машин осталось с десяток. Остальные конфисковала налоговая полиция. Вот те и «другие». Одни долги и безработица. Рушится всё. Хоть волком вой, хоть в петлю лезь.
   - Вижу, Иван Иванович. Что ж поделаешь? Значит, мне нет работы?
   - Пока нет. Но в перспективе…
   Филатов усмехнулся, поняв, что для него работы не будет.
   - А насчёт земельной доли мне? Полагается иль как?
   - Есть, Константин, одно поле…
   Резко зазвонил телефон. Зуев, извинился, взял трубку.
   - Минуточку, Филатов…- В трубку: - Алло! Да. Председатель Иван Иванович Зуев… Кого? Зоотехника? Он к вам поехал… Нету у вас? Стал быть, в пути ещё. Ждите. – Положил трубку. Повернулся к посетителю. – Так вот. Есть поле ещё неделёное. У
Федькиной гати. Если хочешь...
   - Так там же скудная земля.
   - А иной, дорогой мой, нету, - развёл руки Зуев.
   - Как нету? Кругом столько брошеной земли.
   Зуев облокотился на стол. Лицо перекосилось, посерело.
   - Они не брошеные, как ты выразился. Они общие. Только нет ни техники, ни средств их возделывать.
   - Понятно, - пошёл на попятную Филатов.
   - Вот такие дела. Делишки. А тебе, увы, ничем помочь не могу. Пока. Если появится работёнка, дам знать.
   - И на том спасибо, Иван Иваныч. Хоть не отказались принять. Ну а мне… Мне, значит, гуляй, Костя! Ешь опилки, хоть не директор лесопилки!
   Филатов, злой, ничего не видя перед собой, покинул кабинет. Мысли его завертелись вокруг вопроса: как жить дальше? Возле конторы вклинился в толпу гомонящего народа. Раздвигая людей, выкрикнул раздражённо:
   - Что, мужики? Плохи дела?
   - Как сажа бела, - прозвучало в ответ.
   Филатов не обратил внимания, кем была брошена горькая фраза.
               
- 4 –

   Прошла весна, не по-весеннему жаркая. А первые летние дни выдались дождливыми. Небесный дар хорошо пропитал
Землю. Но затем вновь установилась жаркая погода. Она высушила землю до сухаря.
   Лариса всё прошедшее время старалась не думать о Косте, забыть, изгнать в небытие разговор, что произошёл тогда между ними. Не получалось. Каждый прожитый ею день приносил глубокую усталость, волнения и, как ей стало казаться, - разочарование. Стала раздражённой, вспыльчивой, обидчивой. Это заметил и Щукин.
   - Что с тобой происходит, любимая? – спросил однажды.
   - Устаю я. С ног валюсь, - ответила уклончиво.
   В один из вечеров Щукин пригнал домой машину, гружёную сосновым кругляком. Увидав у крыльца спокойно стоящую жену, крикнул из кабины недовольно:
   - Лариска, чё окаменела? Куда выгружать-то?
   - Вон, к изгороди, - показала кивком головы.
   Выбравшись из машины, Щукин подошёл к Ларисе, обнял, забеспокоился.
   - Ты никак заболела?
   - Нет. Просто устала.
   - А-а, - понимающе протянул муж. Оживился. – Я вот выписал кругляка соснового. В счёт зарплаты. Хоть что-то получить за заработанное. В отпуск пойду, из леса этого баньку срублю. Русскую. Её с ванной не сравнить! Правда же? – Рассуждал он, обнимая Ларису. – Париться будем. С берёзовым веничком! Ах, как это здорово! Парком да веничком враз  усталость иль хворь – как рукой волшебной снимет!   
    Шофёр подогнал грузовик боком к изгороди. Начали разгружать. Лариса заспешила в дом.
   - Побегу соберу что-нибудь на стол.
   - Ага, давай проворнее. – поддержал Щукин.
   После разгрузки он пригласил шофёра перекусить. Тот неожиданно отказался. Щукин пришёл на кухню один. Лариса уже накрыла стол и сидела за ним.
   - Ты чё, не пригласил шофёра?
   Щукин промолчал. Внимательно посмотрел на жену.
   - Смотрю я на тебя и вижу, ты стала какой-то не такой, как раньше. Что на тебя повлияло, дорогая? Никак возвращение бывшего твоего?
   Она подошла к мужу. Успокоила.
   - Нет. И ещё тысячу раз – нет. Как такая мысль тебе в голову взбрела, любимый мой? – Положила руки на его широкие плечи. Поцеловала в губы. – Не думай больше об этом, Игорёчек. – Засмеялась. – А чтобы не лезла всякая чепуха в голову, просвежи её. Через полчасика сходи в детсад за Викой. А мне на ферму бежать пора.
   - Будет сделано, - улыбнулся в ответ счастливый муж, приложив по-военному руку к виску, отдавая честь любимой.
               
-   -   -

   Щукин быстро шёл по центральной улице села, в уме представляя, как дочка встретит его в садике. Позади вдруг раздался резкий незнакомый мужской голос.
   - Эй, мужик в шляпе! Постой!
   Щукин оглянулся. Его тут же настиг окликнувший.
   - Вам чего?
   - Разговор есть, - бросил незнакомец.
   Щукин сразу догадался, что это – бывший муж Ларисы. Пригляделся – и сомнения исчезли, так как раньше Игорь видел фотографии Филатова.
   - К тебе разговор, - продолжил Константин.
   - О чём?
   - Давай отойдём в сторонку, - предложил Филатов. – Не середь улице же разговаривать.
   Отошли. Щукин заговорил первым.
   - Так о чём разговор?
   - Не о чём, а о ком… Будем знакомы. Я – Костя Филатов.
   - Догадался я. А ты хочешь поговорить о Ларисе?
   - Да. И о тебе, козле!
   Щукин после такого слова изменился в лице, пресек:
   -  Прошу не оскорблять, не выражаться.
   - Ух, интеллигент, едрёна мать! – вспыхнул Филатов.
   Щукин ожидал от злого напористого недруга удара. Приготовился увильнуть. Но удара не последовало. Игорь заговорил мягким голосом.
   - О нас с тобой нам говорить нечего. Я понимаю тебя, как мужика. Обидно тебе. Даже больно. Но что поделаешь теперь, коль всё так произошло? Ты далеко был и долго. А мы с Ларисой полюбили друг друга. Семья у нас. Дочка. Серёжу, сына твоего, тоже не обижаем. Поэтому прошу тебя, Костя, оставить мою семью в покое.
   Эти слова привели Филатова в бешенство. Задрожало в жилах.
Однако и теперь сдержался, не ударил соперника. Только дре-безжащим голосом запротивился.
   - Вон как! Семья у тебя! Обнаглел в натуре. Свил себе гнёз-дышко в чужом. Ловко… - Махнул рукой. – Не получится, вижу, разговора нужного.
   - Почему же?
   - Тупой ты, Щука. Не доходит до тебя смысл слов моих.
   - Тогда прямо скажи, Филатов, чего тебе надо.
   - Скажу. Убирайся прочь восвояси!
   - Не-е, - закачал головой Щукин, - этого не будет. Никуда я не уберусь.
   - Да-а?!.. Ну эт мы посмотрим, - прозрачно намекнул Фила-тов.
   - Ты угрожаешь?
   - Что ты, что ты? Какие угрозы? – ухмыльнулся Филатов. – Беседуем с тобой по душам. Пока что. Ну, довольно…
   Считая разговор пустым, Филатов, не прощаясь, ушёл. Соперник минут пять смотрел ему вслед, потом бросил с иронией: «Тоже мне рыцарь средних веков нашёлся»…
   На следующий день Щукин написал заявление Зуеву на оче-редной отпуск. Он подписал, но предупредил твёрдо:
   - Если обстоятельства заставят, отзову с отпуска.
   - Какой может быть разговор, Иван Иваныч. Пожалуйста.
   - Добро. Гуляй в своё удовольствие, Игорь Алексеевич.
               
- 5 –

      Семья Филатовых по прежним временам была в Смородинке немаленькой. Глава семьи, ныне покойный Андрей Андреевич, умерший от саркомы лёгких в 1988 году, был похоронен в одной могиле со своими родителями и старшим сыном Василием, капитаном ВДВ, погибшем в Афганистане при взятии Кабула в декабре 1979 года. Средней между братьями росла сестра Наталья – русая, пышноволосая, голубоглазая, кружившая головы многим парням. Уехала в Москву, училась в Университете международных отношений. Там познакомилась с сокурсником-американцем. Влюбилась. Вышла за него замуж. В Смородинке и в Заречии удивлялись такому выбору землячки. Звали суженого Наташи Биллом. В США имя такое носят многие. Марья Ивановна и Андрей Андреевич видели необычного зятя-иностранца всего один раз, в 1986 году в Москве, когда ездили туда на свадьбу Наташи. А дома в те дни оставался за хозяина младший сын, Костя.
   Горбачёвская перестройка многое изменила в мире и в нашей стране. Билл увёз молодую жену из СССР в США в штат Техас. Там Наталья родила сына Джона и дочь Эрис. Внучат этих Марья Ивановна видела лишь на фотографии.
    Когда в США в президенты избрали Билла Клинтона, Марья Ивановна, услышав это, радостно воскликнула:
   - Лариса! Смотри-ка! По телевизору Билла показывают! Не наш ли это зятёк?
   Лариса, слушавшая из кухни телевизионные новости, отложила дела, с улыбкой вошла в зал, где сидела на диване мать. Обняла её.
   - Мамочка. Знаешь, сколько Биллов в Америке? Не меньше, чем у нас в России Иванов.
   - Но гляди-ка, дочка! Он такой же статный, как Билл-зять! – не унималась мать.
   - А фамилия Билла-президента какая, мама?
   Мать передёрнула плечами.
   - Не помню.
   - А Мужа Наташкиного?
   - И помнила я, а выговорить не могла его фамилью.
               

-   -   -


   Было обычное утро. Марья Ивановна, оставшись в доме одна, за столом в очках рассматривала старые пожелтевшие фотографии. В коридоре скрипнула дверь, послышались несмелые шаги. «Наверное, Костик вернулся», - подумала мать. Но вошли незнакомые люди. Девушка с распущенными белокурыми волосами, в белой кофточке. Второй человек – мужчина средних лет, в долгополой чёрной рясе. На животе его большой крест на чёрной же тесёмке.
   - Здравствуйте, хозяюшка. Мир дому вашему и Божией милости  вам, - начал мужчина.
   - Здравствуйте, гости дорогие. Проходите. Присаживайтесь к столу.
   - Благодарствую. Как живёте, бабуля?
   - Какая ныне жизнь, батюшка? Разве о такой мечтали мы все? А вышла она совсем некудышней.
   - Согласен с вами, - поддержал священнослужитель, устраива-
ясь поудобнее у стола напротив хозяйки. – Да, в тяжёлое время живём… Ой, забыл представиться. Отец Анатолий я.
   - Батюшка Анатолий, годочков мне немало уже. И за всю мою жизнь не видала хороших времён.
   - Налаживать надо нашу жизнь, сестра Марья. С Божией помощью, с нашим участием. За тем сюда и пришли мы. Мы – рабы Божии. Из Тамбовской православной христианской епархии. Занимаемся вопросами восстановления и возрождения старых храмов православных. Многие они заброшены. И ваша Заречинская церковь. Наше православно-христианское общество решило её воссоздать. На это у нас есть кое-какие средства, однако их не хватит на воссоздание. Вот мы и ходим по деревням и сёлам с просьбой пожертвовать на благое Божие дело, кто что может.
  - Бабушка, - вступила в разговор девушка, - расскажите о Заречинском храме вашего прихода.
   Филатова знала о работе прихода совсем мало. Призналась честно:
    - Чё я могу рассказать, милая? – начала с грустью. – Бывала я в церкви этой ещё до треклятой войны. Мама водила. Тогда церковь ещё действовала, потом закрыли. Как война кончилась, так сразу и закрыли. А построили её давно, в прошлом веке. Мама моя покойная, царство небесное ей, сказывала – при царе Александре III. Строил местный барин, Жилкин. На свои деньги и местных прихожан. Крестьян из окрестных селений… Вот такое я знаю. – Заволновалась сильнее, закачалась. – А когда из трёх колхозов образовали совхоз, церковь приспособили под склад. Зерно там хранили. Ну а сейчас, вы сами видели, небось, пустует она. Ох, какой грех люди сотворил!.. – Марья Ивановна встала, достала из комода деньги, подала священнику. – Возьми, батюшка. Вот, что могу.
   - Спасибо, сестра Марья, - поклонился он. – Повторите, как вас зовут. За чьё здоровье и милость Господа молить?
   - Бог с вами, - засмущалась Филатова.
   - Нет-нет, сестра. Нельзя за вас не молиться.
   - Марьей меня крестили.
   - А по вашему батюшке?
   - Ивановна.
   - Вот и познакомились получше. Ещё раз – спасибо вам большое, Марья Ивановна. Дай вам Бог здоровья и долгих лет жизни тут. Низкий поклон наш вам, - поклонился батюшка.
   Нежданные гости вышли, плотно прикрыв дверь. Хозяйка заинтересовалась, куда они направятся. Приоткрыла штору, уставилась в окно. Первым уходил батюшка. Он же отворил калитку, пропуская спутницу.
   - Кто эта девушка? Ай-ай-ай! Я даже не спросила её имени, - пощёлкала языком Марья Ивановна.
   Они остановились, о чём-то поговорили недолго и направились в дом напротив.               

-   -   -

   Спустя полчаса после ухода гостей домой вернулся Костя. Он застал мать в палисаднике.
   - Мам, что делаешь? – спросил сын.
   - Морковь полю.
   - Вечером вместе прополем. Не парься на солнцепёке.
   - Кончаю… - радостно встрепенулась. – А у нас гость!
   - Где? Кто? – равнодушно спросил сын.
   - Внучок мой.
   - Серёжа?! А где же он?
   - К реке убёг.
   - Давно сын у нас?
   - Часа с два. Всё тебя ждал. Не дождался…
   От жары Костю одолевала жажда. Подошёл к колодцу, опустил журовку, зачерпнул ведро. Стал пить.
   - Холодная водичка? – спросила мать, садясь на крыльцо. Её сильнее волновал другой вопрос. О делах сына. И она мягко поинтересовалась:
- Не получилось с работой? По лицу тваму вижу.
   - Пока нет.
   - Ничего не поделаешь, сынок. Время такое. Будем на мою пенсию жить как-нибудь, хоть дают её с задержками. Мож, Бог даст, на огороде всё уродится.
   - Бог, возможно, и даст. А мне как без работы быть? Не привык я без дела сидеть, баклуши бить. Скука сожрёт, - рассуждал Костя. – Мам. Мож, мне к Лёшке Попову пойти фермерствовать? Он сам меня приглашал.
   - Раз звал, иди, конечно, - поддержала она, сразу повеселев.

-   -   -

    Через огород Филатов спустился к реке. Стал на берегу искать Серёжу. Его нигде не было. Филатов заволновался, стал звать.
   Из зарослей ивняка откликнулся негромкий родной голос.
   - Я тут! Рыбалю.
   Филатов успокоился. Быстро продрался сквозь заросли.
   - Ишь ты куда забрался. Ну и как улов?
   - А вот, гляди! – Серёжа, довольно улыбаясь, показал прозрачный полиэтиленовый пакет с рыбёшками.
   - Ого! Ничего рыбёшка. Средненькая. На уху хватит, – подбодрил рыбака.
   - Маловато. Плохо клюёт.
   - Плохо? Тогда давай сматывать удочки. Пошли домой. А завтра утречком махнём с тобой. Знаешь куда?
   - Не.
   - На Круглое озеро.
   - На лодке поплывём? – обрадовался Серёжа.
   - А ты как думаешь?
   - Ура! – воскликнул он. – Тогда на ночь остаюсь у бабы Марьи.
   - А мама? Она знает, где ты?
   - Да.
   Ночь выдалась душной. Филатову не спалось. Ворочался с бока на бок, со спины на живот и обратно, пока не пришла мысль перейти на сеновал, на чердак сарая. Идя туда, прихватил с собой старенькую фуфайку, подушку и будильник, заведённый на четыре часа утра.
   В чердачную дверь пахнуло ночной свежестью. Костя забрался на сеновал, застелил неказистую постель. Лёг поудобнее и тут же задремал…
   Наступило утро. Над рекой стоял густой седовласый туман. Прохладный от воды ветерок гулял в береговых зарослях, шуршал камышами. Река, покрытая ровной рябью, текла ритмично, спокойно.
   Филатов с сыном спустился привычно огородами к речке. От
корявой засохшей ветлы отвязали лодку, уложили в неё снасти и приманку, оттолкнули нехитрую деревенскую  «шлюпку» от берега, дружно впрыгнули в неё. Искусно управляясь вёслами, Филатовы вырули на середину реки. Плыли против течения. Небольшие волны, набегая, с шумом разбивались о нос лодки. Добрались до протоки. Едва заплыли в неё, из камышей неожиданно выпорхнули дикие утки. Серёжа вздрогнул. Но поняв, что это всего-навсего птицы, радостно воскликнул, показывая пальцем.
   - Папанька! Смотри, утки-и-и! О, какие шустрые!..
   Из-за ольхового лесочка на востоке выкатилось золотистое солнце.  Под напором его лучей туман, хотя и медленно, но отступал, исчезая в низине и лугах. За ними вдруг выметнулась на вид Зареченская заброшенная церковь. При виде её Филатов насупился. Но – рядом сын!
   - Не замёрз, сынок? – заботливо спросил.
   - Нисколько.
   - Не обманываешь? От воды вон как разит холодом. Речка за ночь остыла. Ничего. Сейчас солнышко быстро воздух прогреет.
   Миновали Чёртов затон, выплыли напрямую к Круглому озеру. Филатов заметил, что сын невесёлый.
   - Серенький, ты чем-то недоволен? – спросил с тревогой. 
   Сын бросил на отца взгляд исподлобья и тут же опустил глаза. Филатов с недоумением уставился на мальца.
   - Так ты на самом деле чем-то недоволен?
   - Да. Не хочу, чтобы ты, папанька, жил у бабушки Марьи.
   - А где же?
   - У нас с мамой.
   - Это невозможно, сынок.
   - Почему? Она хорошая…
   - Ты что, маленький? Не понимаешь? У мамы есть муж…
   - Эт дядя Игорь что ли муж?
   - Он обижает тебя,?! – привстал Константин.
   - Что ты, пап? – возразил сын, недовольный вопросом.
   - Чего же ты хочешь от меня?.. И давай вообще оставим пустой разговор.
   Больше никто не проронил ни слова. Филатов, расстроенный, остро почувствовал влажный речной запах с гнилью и с двойным
усердием навалился на вёсла…
   - Вот и Круглое озеро, - тихо промолвил он. – Приплыли...
   Серёжа залюбовался природой. Зеркально чистая вода озера просматривалась до самого дна. В утренней дрёме, будто танцуя, покачивались ярко-белые и розовые кувшинки.
   - Так что, сынок, эту дурь из головы выкинь, - вдруг заговорил поучительным тоном отец, закидывая удочку.
   В ответ – ни слова. Серёжа, нагнув голову к коленям, упорно молчал…
   Они вернулись в Смородинку к обеду с солидным уловом. Но сын по-прежнему не переставать дуть губы.
После обеда обиженный на отца Серёжа ушёл домой в Заречие.
               
– 6 –

   На следующий день Костя Филатов вновь оказался в Заречии. Зашёл в магазин купить сигарет. Среди толпившихся женщин увидел Ларису. Она тоже бросила взгляд на бывшего мужа и опустила глаза. Ему показалось, Лариса прячется за тучную бабку Федору – соседку, жену деда Гришани. Филатов важно подошёл к столпившимся у прилавка и, протискиваясь к нему, искоса взглянул на Ларису. 
   - Господа, - обратился Филатов ко всем, – сейчас это старое слово снова стало молодым, как слово «товарищ» утратило свой значимый вес, – разрешите мне без очереди взять сигарет, кстати, без сдачи.
   Взяв курево, подошёл к Ларисе.
   - Разговор к тебе есть, - коротко бросил. – Давай выйдем.
   Она молча оставила очередь, направилась за ним.
   - Ишь ты, какой шустрый да неуёмный, - раздался голос Клавдии Щегловой из очереди. – У неё теперь есть с кем разговоры говорить.
   - Ничего, и со мной парой слов перекинется, - парировал выступление Щегловой Филатов, направляясь к выходу.
   - Дык, мужик заревнует, - не унималась Щеглова.
   - Тебе-то чего? – вступилась за Филатовых бабка Федора.
   - Мне-то? Мне-то ничего, а…
   - Ничего? Так и не балабонь, - пресекла Федора.
   Филатовы вышли на крыльцо магазина. Лариса взвилась.
   - Ну, чё ты от меня хочешь, Костя?!
   - Ответа, - коротко и спокойно бросил он.
   - Какого же ещё ответа? Я же сказала, не вернусь к тебе. И, сам знаешь, нельзя разбитую вдребезги чашку сделать такой, какой с нови была. Нельзя! Понимаешь? И умоляю, оставь меня в покое! У меня другая семья, совсем другая, чем была с тобой, жизнь. Понимаешь?!
   - Понимаю. Понимаю и то, что по закону я… Я! Я твой муж! И развода не дам! А это значит, ты живёшь с сожителем, а не с мужем! Позор!
   - Для тебя это так. А для меня…
   - Ах, стало быть, я для тебя – отбросок общества?! Зек – низший сорт. – Костя распалялся всё сильнее. Он едва сдерживался, чтобы не ударить изменщицу. Твердил мысленно: «Только бы не взорваться».
   - Я такого не говорила.
   - Но выходит, так!
   - Нет.
   - А ты думаешь обо мне именно так!
   - Не угадал. Я вообще не думаю об этом. Я просто люблю. Люблю Игоря моего. – Ответила она просто, честно.
   - Любишь, - усмехнулся Костя. – Ты и меня любила…
   - Да, любила, - перебила его Лариса. – Когда-то.
   - А теперь?
   Она посмотрела на него с удивлением. Сказала прерывисто:
   - У меня до-о-чка. Тебе это ни о чём не говорит, Костя? Разве без любви к Игорю я отдалась бы ему?
   - Не знаю. А вот ты, наверное, запамятовала, что у нас с тобой общий сын растёт. – Напомнил Филатов. И более мягким, почти нежным голосом предложил в который раз: - Ларычка. Давай забудем всё плохое, что произошло. Представим, что это был дурной сон. Я обещал прошлый раз и опять обещаю. Девочка не будет помехой для меня. Я удочерю её…
   - Хватит, Костя, из пустого в порожнее переливать.
   - Ну почему?
   - Я не хочу менять… И опять повторюсь. Разбитую чашку лучше выбросить, чем склеивать. Проку не будет.
   - Чё ты всё со своей чашкой?!
   - А как ещё тебе доказать, что назад пути для меня нет.
   - Значит, твёрдо отказываешься ко мне…
   - Да, да, да.
   - Тогда я…
   Лариса поняла грозный намёк. Постучала себе по лбу.
   - Дура-а-ак. А о детях ты подумал? Твой родной сынок, родная кровиночка и – сирота! Чё ты всё мелешь?!
   - Я не мелю. Я…
   - А если я в милицию заявлю на тебя?
   - Твоё дело и право.
   - Ты так спокойно говоришь о заявлении в милицию, неужели всё любишь меня?
   Он промолчал, каким-то странным взглядом обмеривая её.
   - А может, хитроумно мстишь? А?
   - Ну что ты? Пока просто уговариваю… Да не бойся. Я не кусаюсь, - сказал он негромко и отвернулся. – Ты мою жизнь перечеркнула. Подумай, что я тебе сказал. А если хочешь… Да ладно. Бог с тобой. И… - Филатов, прервав речь, отошёл от неё. Через
несколько шагов обернулся, махнул рукой и пошагал дальше.
   Лариса долго стояла на крыльце магазина, растерянная, напуганная недомолвками, схожими с угрозами, и молча смотрела ему вслед. Не знала, что он собирается делать. Зато прекрасно поняла, что Костя на самом деле готов простить её. А готова ли она простить себя? Нет. Потому что всё-таки виновата больше него. Теперь уже вдвойне. И перед Филатовым, и перед Щукиным. «А не окажусь ли я, как та старуха у разбитого корыта от двух мужей? Где выход? – вдруг спросила себя.– Закачала головой, обхватив руками. –  Запуталась я совсем, - заключила и вошла в магазин.
   - И о чём же так долго беседовала со своим бывшим, что и очередь прозевала? – съязвила Щеглова. – Всё передам Щукину.
   Лариса даже толком не поняла, кто говорит. Бросила только в ответ:
   - Вам-то что надо?
   - Мне ничего. А вот тебе…
   - Ты, Клавка, совсем без сердца. И без совести! – урезонила досужую Щеглову бабка Федора.
   - Без совести Лариска, а не я. Коль бросила мужика, так и нече-
 го с ним лясы точить!
   - Чего ты, на самом деле, к бабе прицепилась, Клава? – не выдержала продавщица, вступилась за Ларису.
   - О! О! Ещё заступница нашлась, - не сдавалась Щеглова. – С одним надо жить! А что ныне делается?
   - Ха-ха-ха! Гы-гы-гы! – взорвался весь магазин.
   - Завидки берут?
               
-   -   -

   С запада на Заречие надвигалась чёрная, словно воронье крыло, мохнатая грузная туча. Вместе с холодным северным ветром приближались частые раскаты грома, опережая их, небо полосовали кнутища ярких молний. Из-под тучи вырвался сильный порывистый ветер. С шумом и треском ломающихся сухих веток гнулись под его напором деревья.
   Игорь Щукин, с раннего утра и до позднего вечера ежедневно рубивший в саду сруб будущей бани, и сейчас упрямо продолжал своё дело. Возле Щукина топтался, опасливо озираясь, вертя головой во все стороны, дед Гришаня – щупленький седой старичок в распахнутом выцветшем пиджачишке.
   - Вольёт, Игорек! Ей-Богу, вольёт, - затарахтел он. – Вишь, ка-
кая махина ползёт? А молнии как хлещут. Жуть берёт.
   Вдоль улицы ветер гонял столбы пыли, срывал с деревьев ветки и, словно соломинки, кружил их в воздухе.  Бабка Федора спешно снимала с верёвки бельё, а первые вестники сильного дождя, крупные капли, уже шлёпали о землю.
   - Гришаня! Бёг бы ты домой, - закричала мужу. – Не то ветром унесёт.
   - Чево? – оттопырил рукой ухо глуховатый Гришаня.
   - Глухая тетеря! – начинала злиться старуха. – Домой!..
   - Чё ты каркаешь? – Гришаня обиделся, услышав-таки зов жены. – Каким ветром?
   - Гляди-ка, услыхал! – засмеялась Федора. – А коль не совсем глухой, так поспешай домой. Иди помоги бельё снимать.
   - Иду, иду.
   Гришаня из сада быстрыми шагами обогнул двухквартирный дом, вышел из калитки и трусцой побежал по дорожке к своему дому. Ветер забирался под пиджак, до самой спины. После ухода деда Щукин ловко и проворно собрал разбросанные во время работы плотницкие инструменты и забежал на крыльцо. Тут же по крыше и окнам забарабанил  крупный дождь. Совсем рядом грозно бабахнул гром. Да так, что задребезжали стёкла окон. Следом посыпался крупный град.
   - Лариса! Глянь, какой градище! – крикнул Щукин, входя в дом. – А где Сергей?
   - В Смородинке.
   Щукин прошёл по залу к телевизору, выдернул из гнезда штекер антенны.
   - От беды подальше, - объяснил жене, кладя руки на её плечи. –Гость приходил, – сообщил Игорь.
   - Кто? – насторожилась Лариса.
   - Дед Гришаня. Поучал меня, как рубить сруб. Федора деда угнала домой перед дождём.
   - Вот ведь, разные они по характеру, а столько лет вместе
прожили, - зарассуждала Лариса.
   - Ничего удивительного…
   - Такое редко бывает.
   - А, по-моему, стерпится-слюбится, дорогая.
   - Нетушки, Игорёк.
   - Может быть, и ошибаюсь, - не воспротивился он. Отошёл к окну. Воскликнул:
- Смотри! Радуга! Какая красивая!
   - Божие создание, - согласилась она, положив голову на плечо любимого.          
             
                - 7 –

   Дом фермера Попова стоит на отшибе села, близ реки. Перед домом небольшая база из двух машин – самосвала и бортовой, нескольких тракторов,  двух комбайнов. Последние Алексей Попов и Витька Галкин – соратник Попова по новому делу – собрали из деталей со списанных совхозных комбайнов. Собрали и выкупили…
  Начали всего с тридцати гектаров пахотной земли. Теперь фермерское хозяйство занимает триста благодаря сданным в аренду паям односельчан. Имеется своя маслобойня, мини-мельница и небольшая молочная ферма из семнадцати коров. Работали в коллективном фермерском хозяйстве – КФХ – всего несколько человек. Посезонно. Получали за труд пока лишь в конце года после реализации на рынке продукции. И то, если торговля шла удачно, с прибылью. Исключение делалось лишь для трудившихся на молочной ферме двух человек – пастуха и доярки. Им платили ежемесячно. А дояркой работала жена Попова, Екатерина. Но она не только доила коров и ухаживала за ними, но была и ветврачом, зоотехником, мойщицей молочной посуды. Молоко продавали в городе на рынке и на вырученные деньги покрывали повседневные расходы…
  Филатов явился на усадьбу к Поповым рано утром. Однако всё равно не застал хозяина дома.
   - Укатил в поле уже, - спокойно сообщила Екатерина, только что вервувшаяся с фермы.
   - А будет скоро? – невесело спросил Филатов, злясь на себя за опоздание.
   - Должно быть, - выдохнула она, освобождаясь от вёдер. – Ты-то как поживаешь, Костя?
   - Поди, сама слыхала. Да и так, несомненно, понимаешь. Бедствую. Стыдно сидеть на шее у матери-пенсионерки.
   - А вон и мой подкатывает, - весело сообщила Екатерина.
   К дому подъехала «Нива» белого цвета. Из неё устало выбрался Алексей Попов. Подошёл. Подал руку Филатову.
   - Давно тебя жду, а ты что-то запоздал.
   - Дом чинил.
   - Тоже дело нужное… Ну, выкладывай.
   - Чё выкладывать? – смутился Филатов.
   - Как что? Впряжешься со мной в фермерское дело?
   - С… согласен, - выдавил Филатов.
   - Коль согласен, так по рукам! И садись в «Ниву», - с деловой хваткой продолжил Попов, - познакомлю тебя с нашим КФХ. А ты, Катюша, - попросил жену, - пока мы катаемся по полям, сообрази что-нибудь на стол. Мы за столом с Костюхой,  – захохотал Попов, - повспоминаем, как по девкам шастали. Только, чур, не ревновать, Катюш. – Чмокнул жену в щёку.
   - Мало что было. Мне-то чего? – повела плечами Катя.
   - Ладно. Пошутили и хватит, - посерьёзнел Попов. – Поехали.
   «Нива» промчалась за мост через Польной Воронеж. Дорога круто повернула в поля мимо зарослей крапивы и репейника. За ними виднелись руины откормочных цехов МТФ бывшего совхоза.
   - Гляжу, Лёша, на всё это безобразие – сердце кровью обливается, - раздражённо заговорил Филатов. – Что происходит? Словно свой, русский, хан какой-то с войском по Руси шастает. Что на самом деле происходит?
    - Не с того, Костя, начали, - не отрывая глаз от дороги, стал рассуждать Попов. – Необдуманные шаги, непродуманная реформа. Вот и плоды, - кивнул на развалины.
   - На какой хрен вообще нужны были эти реформы? – горячился Филатов. – Чернозё-о-ом пустует! Это ж дикость! Это и есть для народа свобода?
   - Может быть, и я не понимаю что-то в этом. Нам, простым смертным, трудно разобраться. Но, по-моему, больше виноваты не верхи, а на местах. Наши чиновники и депутаты дали верхам волю. Никто не мешает, сам себе хозяин-господин. Твори, что хочешь. Но здесь ещё одно нужно. Не приоритет цен, рынок, стихия. Го-ло-ва на плечах нужна! Соображающая голова. Одно, друг, хорошо: нет над душой твоей ни райкомов, ни обкомов.
   - И ты думаешь, такая свобода к лучшему?
   - Возможно. Ведь в России испокон веков над крестьянином всегда кто-нибудь да стоял. При царе – помещик. При советской власти – райкомы. Всегда был контроль сверху. А русский человек к этому не мог привыкнуть. Он по натуре таков. Чуть контроль ослаб, он – себе в карман. А там – хоть трава не расти. Только после опомнится. Но локоток он вот, рядом, ан не укусишь.
   - По-твоему, сам народ виноват, - хмыкнул Костя.
   - Нет.
   - И не надо все грехи на него валить. Он и так всегда расхлёбывается за кого-то.
   - А я другого мнения, - возразил Попов – Покумекай. При советской власти чиновник привык, что за него должен кто-то на верху думать и сверху спускать директиву, когда сеять, убирать, что и по какой цене сдавать государству. У чиновника голова не болит. За него, знает, кто-то мозгами шевелит. А чиновника дело выполнить указание в срок. Не выполнишь – готовься в райком, на ковёр. Стружку снимут, а то и партбилет на стол. Контроль был. И над этим контролем ещё сверху контроль.
   - Вот-вот. Контроль! – Подхватил Филатов. – А ныне что? Нет
контроля, и вон он результат, - кивнул за окно машины.
   - Да, контроль и теперь нужен. Нужен при любом строе. А лучше бы было, если бы каждый сам себя контролировал. Если бы каждый осознавал, то и не нужен командно-приказной: «не выполнишь – шкуру спущу!» Если бы человек душой понял, почувствовал себя хозяином на земле.
      - Нужно бы, - согласился Филатов с доводами друга. – Да это не каждый сможет понять. Значит, кто-то должен это показывать, доказывать, учить.
    - А по-моему, тут надо не доказывать-показывать, а вообще ломать ход жизни нашей в России. Не надо рвать голову, а просто почувствовать себя хозяином и идти вперёд, в ногу со временем. Ведь у других получается выживать и при такой ситуации. В этом диком ещё капитализме. А при рыночной экономике, Костя, можно жить! Можно, если устоишь на ногах.
   Костя посмотрел на уверенного собеседника, промолчал.
   - А ты что думаешь? – неожиданно спросил Попов.
   - Я? – растерялся Филатов. Помолчал и признался: 
– Если честно, не верю я в эту демократию. И, хотя никогда не был коммунистом, остаюсь в их строе.

                -   -   -
   Попов остановил машину на краю одного из полей. Затем, осмотрев хлеба здесь, направился к другому… Теперь «Нива» мчалась, мелькая между хлебных волн, к сорока гектарам многолетних трав. Вот и они. На окраине поля плавно разворачивался трактор МТЗ-80, заезжая на новый ход. Но, увидав белую «Ниву» хозяина, тракторист осадил трактор, спрыгнул на землю. Филатов сразу угадал, это Витька Галкин – русоголовый, коренастый, лет тридцати.
   - Ну как, идёт новая косилка? – сразу поинтересовался Попов, подойдя к трактористу.
   - Кажись, приработалась, хоть и травостой густой, - ответил довольный Галкин.
   - А разбрасывает хорошо?
   - Так ведь роторное.
   - Я понимаю, - почему-то смутился глава КФХ и заторопил:
– Работай, Виктор. Нечего зря солярку жечь. Она на вес золота.
   - Есть! – по-военному отчеканил Галкин и мгновенно влетел в кабину трактора. Аккуратно опустив косилку на траву, плавно тронул машину. Косилка затарахтела, завыла...

                -   -   -

   По возвращении в дом Попова хозяин и гость сели за накры-тый, ждавший их, стол. Немного выпили. Алексей принёс свой давний инструмент, баян. Пробежался шустрыми пальцами по кнопкам. Что-то пропиликал, разминаясь. Сделал паузу и вдруг запел песню, знакомую всем русским людям. Катерина подхватила:
- Как же мне, рябине, к дубу перебраться?Я тогда б не стала гнуться и качаться…
Но Филатов, несмотря на выпитое, сидел за столом грустный и задумчивый. Хозяин заметил это. Подошёл к гостю, легонько толкнул в бок кулаком.
   - Чё смурый? Вон грусть с души! – скомандовал, смеясь.
   - А из сердца? – спросил Филатов.
   - Я тебя прекрасно понимаю, Костя.
   - И что мне делать?
   - Жить. Жизнь ведь продолжается! Несмотря ни на что!..
   - Но нельзя рябине к дубу перебраться, - продолжала петь заливисто Катя. – Знать ей, сиротине, век одной качаться.
   Филатов встал из-за стола покурить. Мысленно отметил: «Прав Лёшка. Жизнь продолжается, хоть и ненормальная вокруг. И в моей судьбе она с чёрной полосой. Впрочем, не всегда же ей быть белой».
  Покурив и выпив на посошок, Филатов поблагодарил хозяев за угощение, а Попова и за внимание, и ушёл.

                -   -   - 

  Солнце почти скрылось за горизонтом, озаряя багрянцем лишь часть неба. Быстро смеркалось. В сумерках возвращаясь в Смородинку, Филатов за мостом наткнулся на деда Гришаню. Он с трудом еле выбрался на подъём насыпи. В руках  его – удочки и ведёрко с бултыхающимися рыбёшками. Гришаня заметно нервничал.
   - Здорово, дед. Помочь?
   - Здравствуй, сосед. Что-то ты не заходишь нас, стариков, проведать?
   - Извиняюсь. Как-нибудь наведаюсь.
   - Эт почему «как-неть»?
   - Да от греха подальше.
   - И то верно. Проведал вертихвостку раз и будя. Бог с ней. А новость слыхал? Беда у нас стряслась. Милиция с району с утра копается. Всех подряд расспрашивает…
   - А что случилось-то, дед Гришаня? – перебил в нетерпении Филатов, впиявив в старика любопытно-испуганный взгляд.
   - Так уж и не слыхал ты? – покачал головой дед.
   - Где ж мне слыхать? Мы с Лёшкой Поповым с утра по полям мотались.
   - А-а…
   - Что ж такое страшное стряслось, что ментов нагнали?
   - Вон там, за поворотом, - показал рукой Гришаня в сторону леска, - попа… Царство небесное… застрелили. А девица, котора с ним всё ходила по дворам, Бог дал, жива осталась. Чудом уцелела. Убийство это, не иначе, как заказ чей-то… Вот така страшна новость, Костя.   
   - Хватит тюльку гнать, дед! - засмеялся Филатов, прекрасно зная, что Гришаня может языком сплести и не такую небылицу. – Какой поп? Какая девица?
  - И это ты не знал? Поп был из Тамбова. Хотел нашу церкву восстановить. Деньги для этого собирали с девицей. А их на дороге кто-т перевстрел и, видать, по заказу какой-то мафии, того… Обоих. Вот какая жизня настала. Одно беззаконие.
   - Беззаконие, говоришь? Мафия?
   - Мафия. Накой мне трепаться? Священника, что по телевизиру показывали, Миня видал. И что крыто до се… А Ларискин хозяин новай баньку в саду почти срубил. Добрая банька вырисовывается… Вот таки новости.
   - Трепач ты, дед, - бросил Филатов.
   - Я? Трепач? – вспыхнул Гришаня.
   - А то кто ж?
   - Шалопай ты, Костя, - врезал дед. – Как был шалопаем, так им и остался…

                -   -   -

   Весть об убийстве священника, с благой целью прибывшего в
эти края, быстро облетела округу. О страшном происшествии судачили повсюду. В Заречии давно не было тяжких преступлений. А священнослужителей не убивали никогда.
   Узнав о происшедшем, Марья Ивановна решила навестить в
районной больнице раненую помощницу убитого. «Может, девушка совсем не помнит меня, но, Бог даст, поправится, - сострадая, рассуждала она. – Молиться буду».
Вечером стала собираться в дорогу. Приготовила для больной кое-что из домашних припасов.
   - Мам, куда это ты, лыжи навостряешь? – удивился сын.
   - В Кирьяновку.
   - Накой?
   - В больницу.
   - Ты заболела? – встревожился искренне.
   - Слава богу, нет.
   - Тогда зачем в больницу? 
   - Девушку навестить.
   - Какую?
   - Котору бандиты изувечили на дороге. Ты её не знаешь, Костя. Она была у меня вместе с батюшкой, какого убили. Я тогда ему пожертвовала денег на восстановление Заречиенской церкви.
   - Когда?
   - Неделю назад.
   - Ну, пожертвовала ты. И что?
   - Уж больно по сердцу мне девица пришлась. Мож, и ты со мной поедешь? – спросила, присаживаясь за стол. – Хорошие ить были люди. И батюшка, и она.
   - Ещё чего не хватало. Нет, не поеду…
   Марья Ивановна поехала одна. Утром она уже была в больнице. «У кого бы спросить, куда обращаться, чтоб узнать, где она лежит», - рассуждала Марья Ивановна, шагая по заасфальтированной дорожке больничного парка. Ей навстречу шла миловидная женщина в кипельно-белом медицинском халате. Марья Ивановна остановила медичку:
   - Дочка, не не подскажешь, где лежит девушка, которую у нас под Заречием чуток не убили?
   - А Вы ей кто?
   - Знакомая из Заречия.
   - Знакомая? – переспросила медичка. И, не дожидаясь ответа, похвалила:
- Это хорошо. Вам, бабуля, в хирургическое отделение. Наташу вчера из реанимации в палату перевели. Сирота она, оказывается. Вот вы и поддержите её. Она во второй палате.
   - А вы кто? Доктор или сестричка? – заинтересовалась Марья Ивановна.
   - Доктор. Лечащий врач. В том числе и Наташин. Пойдёмте, я Вас проведу.
   Она проводила Марью Ивановну прямо до палаты.
   - Вам сюда. Можете заходить. Только оденьте халат.
   - Спасибо. И дай Бог здоровья… - спохватилась, -  А как вас величать?
   - Татьяна Петровна.
   - Здоровья Вам, Татьяна Петровна.
   - И моё спасибо вам за пожелание, - тепло улыбнулась врач и пошагала по больничному коридору легко и быстро.
   Надев халат, Марья Ивановна бесшумно вошла в палату. Провела рассеянным взглядом по лежавшим, ища Наташу. Увидела. Она неподвижно лежала на кровати у окна. Её белокурые волосы молоком разлились по подушке. Наташа привстала на локтях.
   - Здравствуй, дочка, - тихо поприветствовала девушку Марья Ивановна. - Узнаёшь меня?
   - Узнаю, бабуличка, - выдавила девушка. На её голубых глазах навернулись слёзы. – Вы из Смородинки.
   - Да. А ты не плач, милая. Главное, живая осталась. Бог даст, скоро поправишься, - наклонившись над раненой, успокаивала Марья Ивановна. – Я вот тут гостинцев принесла тебе, - сказала и стала выкладывать всё из сумки на тумбочку. Выложив, продолжила с грустью: - Жизнь ныне тяжёлая, даже иногда опасная, Наташа…
   - Бабушка, откуда вы узнали моё имя и что я в больнице?  – прервала Наталья  речь старушки своим вопросом.
   - Мир не без добрых людей, дочка. – Да, кстати. Мою дочку тоже зовут Наташа…

                -   -   -

   Наташа Ртищева была совершенно одинока в огромном жестоком мире. Родителей своих она никогда не видела, не знала. В 70-х годах её, трёхмесячную, мать бросаила в хозяйственной сумке на перроне станции Ртищево, голодную и грязную, завёрнутую в грязное тряпьё. Был тёплый сентябрьский вечер. На вокзале, как обычно, сновали люди, не обращая внимания на сумку. И вдруг раздался громкий детский плач… Затем были больница, детский спецприёмник, детский дом. Фамилию брошенной девочке дали по названию станции. А имя – по имени медсестры, которая усердно ухаживала за брошенкой. Отчество Фёдоровна унаследовала от доктора Фёдора Ивановича, не возразившего этому, ведь и он участвовал в спасении девочки. Своих родителей Наташа даже не пыталась разыскать.
   Шли годы. Девочка из «гадкого утёнка», точнее уточки, превратилась в статную белую лебёдушку с пышными белыми волосами. Но сейчас Наташа выглядела невзрачно. Лицо – бледное, измождённое. Сама худая и малоподвижная. Она, поправляя чёлку на высоком лбу, пыталась сквозь слёзы улыбаться доброй старушке из Смородинки – человеку, которого видела второй раз в жизни.
   - Я буду век благодарить вас, бабуля, - пообещала Наташа.
   - За что, дочка? – спросила машинально Марья Ивановна.
   - За доброе сердце ваше. За заботу обо мне.
   - Ну что ты, Наташенька, - отмахнулась та.
   - Да-да. Ведь вы совсем не знаете меня, а пришли. Принесли всякого…
   - Я же вижу, дочка, ты добрая, душа у тебя светлая…
   Они подружились крепко. Марья Ивановна почти ежедневно навещала Наташу в больнице. Как-то девушка поинтересовалась:
   - Марья Ивановна, вы сказали, что дочку вашу тоже зовут Наташа. Расскажите о ней. Она у вас одна или есть ещё кто?
   - Трое детей у меня было, - вздохнула Марья Ивановна.
   - Почему было? А сейчас?
   - Двое остались, - всхлипнула старушка. – Старший сын мой Василий был военным. Погиб в Афганистане.
   - Не рассказывайте дальше, - сочувственно попросила Наташа.
   - Ничего, я уже успокоилась, - смахнув слёзы, Марья Ивановна продолжила, - Младший сынок, Костька, со мной живёт. А между этими сыновьями родила я дочку. Эту самую Наташу. Сейчас с мужем в Америке живёт.
   - Да?! Интересно! Как же она туда попала?
   - Вместе в Москве с ним учились в университете. Там и познакомились. Американец. Туда и увёз. Думаю, хороший он человек, хотя и видала его тока раз. На ихней свадьбе. Я с моим покойным мужем ездила на неё. Бога-а-атая была свадьба! В Москве, в ресторане. Гостей уйма была. Особенно с американской  стороны. Все лопочут по-своему. А об чём, шут их поймёт. А после свадьбы меня с мужем моим Андреем Андреичем дочка с зятем на машине на Павелецкий вокзал отвезли. На американской машине! Во как! А гостинцев нам понадавали-и-и! Еле потом мы с Андрюшей дотащили домой… Ну и дальше расскажу. Мало Наташа с этим Биллом в Москве пожили, перестройка нагрянула. И увёз Билл Наташу в штат Техас. Там появились у них детки, внучата мои. Мальчик Джон и девочка Эрис. Я их тока на фотографиях видела. Я перекрестила их по-русски. Джон стал Денисом, Эрис – Иришка.
   - Они не собираются в Россию жить или хотя бы в гости к вам? – поинтересовалась Ртищева.
   - Собираются в гости. Тока всё дела да дела у них. Билл президент крупной… запамятовала, как в США называется.
   - Корпорации, - подсказала Ртищева.
   - Во-во. А Наташа сперва не работала. Хозяйствовала по дому. Но сейчас тоже заворачивает делами. В каком-то заграничном агентстве. Не то в испанском, не то в итальянском.  Переводчицей. Вроде обещают в этом году приехать. Всей семьёй.
   - А ваш младший, Костя, женат?
   - Нет, - заёрзала старушка. – Был женат. Да не дождалась жена.
   - Откуда?
   - Из тюрьмы.
   - Из тюрьмы?! За что сажали? – Ой, простите меня. Больно вам сделала.
   - Ничё. Привыкла я уже к таким вопросам. И ты не прячь глазки свои красивые. Не кручинься. А сажали его за зерно, - старушка рассказала Наташе историю сына, об измене.
   - А у Кости с Лариской дети были?
   - Сын есть. Серёжа. Внучок мой любимый.
Неожиданно для Ртищевой поинтересовалась:
- А ты замужем?
   Девушка растерялась. Подняла голову на подушке, по-правила распущенные волосы, только потом ответила.
   - Нет, Марья Ивановна. Не посчастливилось.
   - Ну, а жених, иль ухажёр, поди, есть?
   - Был. Поссорились мы. А сейчас не спешу замуж. Успею.
   - Мож, и правильно. И вообще, была бы шея, говорят, а хомут найдётся…
   Это была их последняя встреча. Ртищеву выписали из больницы. Девушка оставила медиками записку, попросила передать Марьи Ивановне.
   «Спасибо Вам, Марья Ивановна, за всё! Вы для меня за это                время стали второй матерью. Я Вас век не забуду. Вы для меня сделали так много! Ещё раз – спасибо! От всей души. Нежно целую Вас.
                Наташа Ртищева.
Если буду в Ваших краях, обязательно навещу Вас.
   До свидания.

                - 8 –

   Конец июля выдался сухим. Стояла солнечная, безветренная погода. Вот уже несколько дней в Заречии с раннего утра до позднего вечера кипела работа. Мужчины разбирали кирпичные стены конюшни. Трудились в поте лица. Освободившийся кирпич развозили по своим домам кто на чём: на тракторах, лошадях, на тележках. Давали кирпич поштучно, в счёт зарплаты, которую в деньгах заречинцы уже стали забывать, когда держали в руках. Правление рассчитывалось с ними в течение последних двух лет, чем могло: зерном, мясом, сахаром. Теперь очередь дошла до кирпича.
   Подводы шныряли одна за одной.  Многие впряженных в них лошади недавно жили в этой конюшне. Теперь они, также отданные в счёт зарплаты, – частная собственность. Лошадей забирали нарасхват. Порою делёжка доходила до драк. Кирпич – другое дело. Делят его не спеша, по совести и без начальства. Лишь вечером по дворам пробежит бригадир, посчитает кирпич ещё раз – для верности – и даст ведомость расписаться…
   С утра пораньше подкатил к конюшне на серой кобыле  дед Гришаня – бывший старший совхозный конюх в этой самой конюшне. Здесь он протрудился более тридцати лет.
   - Здорово, мужики-труженики! – крикнул громко.
   - Здорово, дед, коль не шутишь.
   - Тpp, Серуха! – Лошадь послушно остановилась. Дед продолжил с полка: - Ну вот, и конюшню стёрли с лица земли.
   - Приказ начальства снести. А он – закон, - хмуро бросил Квасов, садясь на стопку очищенного и сложенного кирпича.
   Гришаня натянул вожжи, слез с полка, сердито ворча:
   - Варвары! Всё курочат.
   В ответ мужики загалдели все сразу.
   - Может, и варвары.
   - А нам за заработанное хоть что-то надо получать.
   - Да, кирпич – наша зарплата.  Валюта! - усмехнулся Квасов. – Деревянные ельцинские. Только выдают зарплату нам в валюте твёрдой. Хошь, в сбербанк неси. Хошь, вместо хлеба грызи… - Резко повернулся к деду. – Тебе-то чё тут надо, Гришаня? Ты же у нас заслуженный пенсионер! Тебе эта валюта в кирпичах, а не долларах, не грозит.
   - Чёво, чево? – не расслышал дед.
   - То…
   - Мне чё тут нужно? Что и вам, - огрызнулся Гришаня.
   - Пусть хоть кирпича, да на халяву. Я правильно понял? - спросил Квасов.
   Дед насупился, исподлобья глянул на Квасова. Пробурчал
грубым голосом.
   - На халяву?! Я тридцать лет проработал здесь!
   За старика-пенсионера вступились хором.
   - Ты не серчай, дед.
   - Да, бери кирпичей, раз приходится.
   Квасов продолжал сидеть. Лицо недовольно посерело. Вдруг ухмыльнулся, незаметно для деда подмигнул мужикам, кивнул головой в его сторону.
   - Давайте перекурим, мужики!
   Все собрались возле деда Гришани, образовав плотное кольцо.   
   - Закуривай, дед, - предложил Квасов. – Заодно расскажи нам что-нибудь интересненькое.
   Гришаня достал кисет с махоркой. Неспеша смастерил само-
Крутку, надкусил кончик, сплюнул, закурил. Выпустив густой едкий дым, обиженно заявил:
   - Хватит подначивать! Я вам что, скоморох?
   - Никто не подначивает. Мы правда  хотим послушать.
   - Расскажи историю про медкомиссию.
   - Ага, про медкомиссию, Гришаня! За то пару стаканчиков нальём. И не ломайся, как сдобный пряник.
   - Во-первых, я не ломаюсь. Во-вторых… наливайте, - сдался дед. – И нечего тут усмешки строить…
   Ему налили полный стаканчик. Выпил. Позыркал кругом.
   - А закусить?
   - Рукавом, дед. - ответил за всех Квасов, - Закусить – у Ельцина Бориса Николаевича.
   - Я бы не закусить у Ельцина просил!.. – взъершился дед.
   - А чего же? – перебил Квасов, захохотав.
   - Не твоего ума дело! Понял? Чё прицепился, как репей?!
   Мужики осадили Квасова, он на время замолчал. Гришаня слез с полка, уселся на место Квасова, нещадно дымя самокруткой. Затянувшись очередной раз, выпустил струю густого дымины и начал рассказывать:
   - Дело обычное было. Кажный год нас, рабочих, чуток не в принудительном порядке, заставляли проходить медицинску комиссию. В каком году, не помню, нас обратно погнали на комиссию. А мы с Петькой Хромовым в тот момент в запое были глухом. Нам бы ехать вместе со всеми на совхозном автобусе, а мы утром на рейсовом в Кирьяновку покатили. И сразу в столовую похмелятся. Там водка на разлив. Пей – не хочу! Ну, мы и перебрали малость. Петька говорит, пойдём на медкомиссию. Пойдём, отвечаю. Как шли до больницы, не помню и по сей день. Зашли. Кабинеты все закрыты. А один, как на грех, нет. Как я в нём очутился, чёрт знает. За ширмой на кушетку завалился. Скока время спал на ней, тоже не знаю. А когда очи продрал, глянул из-за ширмы – баба голая стоит. Ну, прямо, в чём мать родила. Я – вертеть головой. Не пойму, где я есть. Спросить Петьку, а его нет рядом. Тут вспомнил, что приехал-то я на медкомиссию. Сам выглядываю из-за ширмы, как мышь загнанная из норы. А баба энта тем временем на рогачи полезла. Прелесть свою развалила. Смотрю на эту прелесть, а в голове-то одно. Попа-а-ал! Как выбираться? Пока раздумывал, гляжу, к той бабе на рогачах, другая подходит. В белом халате и резиновых перчатках. Слава богу, та врачиха и в годах солидных была, и на уши туговата. Прям, как я сейчас. На покой пора, а она всё врачует. Зато другая, котора за столом что-то записывала, много моложе была. Ну да ладно об них. Мне-то каково было? Притаился, лишний раз дыхнуть боюсь. Ежели заметят меня, в милицию сдадут!
   - Вот эт извращенец! – захохотал Квасов. – Маньяк заречин-ский!
   - Ха-ха-ха! Гы-гы-гы! – зареготали мужики хором.
   - Чё ржёте пуще жеребцов?! Смешно? А мне в  ту пору не до смехухочков было. Милиция, думал, - полбеды. А ежели бабы поймают? Бабы народ горячий.
   - Особенно в грехе бабьем, - вставил многозначительно Квасов. – Ведь кто в Божием раю Адама совратил? Ева.
   - Это всё религия, - смеясь, отмахнулся Гришаня.
   - О! Ты к тому же и атеист! Поди, и церковных книжек не читаешь, - не унимался Квасов. – Ладно, признавайся, не соблазнили тебя те бабы?
   - Ду-у-рак, - протяжно ответил дед Гришаня.
   - Эт я-то? – разозлился Квасов.
   - А то кто ж?
   - Ты, дед Гришаня, прям-таки Щукарь.
   Старик перестал обращать внимание на насмешки Квасова.
   - Сижу за ширмой и думаю, как незаметным выскользнуть из дьявольского кабинета. Де там! Хуже того, в него наши заречинские бабы повалили.
   - Гы-гы-гы! Ха-ха-ха!
   - На всю жизнь насмотрелся на голые…
   - Куды ж было деваться? Взял грех на душу, - признался рассказчик.
   - Ха-ха-ха! Гы-гы-гы!
   - Ой, лопнет! –  ухватился за живот Квасов. – Ну и чем у баб ихние отличаются?
   Дед Гришаня прищурил левый глаз, чуть помолчал – для солидности – и спокойно ответил:
   - Вопче отличие малое. Но у каждой бабы своё имеется.
   Круг хохотал безудержно. Квасов не удержался на ногах от хохота, стал кататься по земле, продолжая подначивать:
   - Гришаня – ох-ох-ох! Ну а поперечную у какой-неть высмотрел? Ой-ой-ой!..
   Тут рассказчик не вытерпел, решил показать кураж.
   - Тебе что до того, Квас?
   Квасов сел, подобрал под себя ноги, не думая отступать.
   - Так, Гришаня, ответь честно. Высмотрел или нет?
   - Истинный дурак ты, Квасов.
   - Вот даешь! Ты мне всё-таки скажи, у кого из заречинских поперёк.
   - Заткнись! И не спрашивай больше. А то спать бросишь.
   - Такая приснится, точно спать не будешь, - то ли в шутку, то ли всерьёз поддакнул кто-то за спиной рассказчика. 
   - О поперечной хватит, - стараясь не смеяться, заключил Квасов. – Скажи, как всё ж тебе удалось удрать из кабинета?
   - В окно, - коротко ответил дед.
   - Специально тебе открыли? – не унимался Квасов.
   - А вот и нет, - размахивая руками, продолжал рассказчик. – Стечение обстоятельств. Забыли закрыть, наверно.
   - Не забыли! Для тебя специально открытым оставили, - пошутил кто-то снова за спиной деда.
   - И что дальше было? Ага, чё дальше? – не отставали мужики.
   - А то и было. Пришлось мне дёру давать. В тот момент влезла
на то самое кресло нашинска доярка. Не скажу вам, кто именно. Секрет. Скажу только, та баба грудастая… Тока она за всё время, что я прятался за ширмой, смогла заметить меня. Как заорёт чёртова баба! Я аж чуть не… то самое…
   - Чуть не обложился? Ха-ха-ха!
   - Во-во… Как заорёт: «Тут мужик! Держите его!» А сама с кресла фьють и к ширме. Я морду пиджаком прикрыл, тока щёлку оставил махоньку. Прикрыл и – мигом к окну. Чудом с ней не лоб в лоб. Вскочил я на подоконник, прыг с него и кубарем по земле. Слышу, врачиха с акушеркой, видать, в шоке, орут: «Откуда в гинекологическом мужику взяться?!»… Что дальше было, не знаю. Не до подслушивания было мне. Вскочил, ноги и – дёру. Бегу, а сам то и дело оглядываюсь, не догоняют ли?
   - А баба-доярка не узнала тебя, дед? – спросил Квасов.
   - Кто иё знает? Может, и узнала. На её лбу не написано.
   - Узнала, давно бы деда отстыдила, - вывел тот же голос за спиной Гришани.
   - Самой ей стыдно. За аборт. Вот и молчит, хоть и узнала, - не согласился Квасов с прозвучавшим доводом.
    Рассказчик молча наблюдал за разговорившимся сборищем мужиков, будто что-то выжидал.
«Вот чудаки. хотят, чтоб я сказал, кто та девка, что на аборт ложилась и хай подняла, меня увидав, - подумал он. - Нетушки. Эта тайна при мне останется. До смерти»…

                -   -   -

   Увлечённые байкой старика, мужики не заметили, когда к ним подошёл участковый Виктор Фёдорович Жирков и молодой, довольно симпатичный человек высокого роста, худощавый, одетый не по-деревенски, в тёмных от солнца очках,  с чёрной папкой под мышкой.
   - Здорово живёте, мужики! – громко поприветствовал он. – Видать весело вам?
   - А что нам горевать? – спросил за все Квасов.
   - Это правильно.
   - Русский мужик никогда не унывал.
   - И это верно…Разбираем по кирпичикам? – продолжал человек в очках. – А что здесь было раньше?
   - Конюшня, - хором ответили мужики.
   - Была конюшня, - добавил Квасов, загадочно прищурив глаз.
   Гришаня, испугавшись, стал прятаться за спины. «Видать, из области начальство, раз интересуется, - решил. – Сейчас что-то будет! А де ж наш председатель? Надо сматываться, пока не забрали. Ишь как смотрит очкастый, словно на врагов народа. Такое уже было, я пережил, Бог дал. А участковый молчит, кубыть воды в рот набрал. А этот – что же, он дело своё твёрдо знает. Вон и «воронок» уже наготове стоит», - летело в мозгах.
   - В весёлое время мы живём, мужики! Так ведь? – продолжал высокий.
   - Ну да. Так мужик в России всегда весело жил, куда бы жизнь ни гнула. Строим и ломаем, пьём да гуляем, - сострил Квасов.    
   - А где же ваше начальство? – спросил городской.
   - Председатель?
   - Да.
   - Бог его знает, - ответил за всех Квасов, - он человек занятой. У него душа за общее дело болит. Хозяйственные вопросы решает с утра до вечера. Решает, а потом думает. А как решил – вот тут, - кивнул на развалины конюшни, - видите.
   - Видим, - мрачно бросил городской с папкой.
   - А коли видно, чего же спрашиваете? – загудели мужики.
   - Извините, господа, - не переставал острить Квасов, – вы бы не
мешали нам. Мы тут зарплату получаем твёрдой валютой. Кирпичиками. А вдруг и их не станут давать. Чем тогда семью буду кормить?.. – Посерьёзнел, хмуро докончил, - Разве это смех?
   - Какой там смех, мужик. Горе.
   - Не горе, а беда! – взорвалось возмущённое сборище.   
    В разговор вклинился участковый Жирков.
   - Мужики, хватит об этом. Познакомьтесь. Это, – показал на городского, – следователь из уголовного розыска Тамбова. Майор милиции Николай Алексеевич Зимин. Он задаст вам всем несколько вопросов по поводу убийства на дороге за Заречием настоятеля церквей Тамбовской епархии, отца Анатолия. Может быть, то-то из вас что-нибудь слышал или знает…
   Не дослушав, дед Гришаня повеселел и даже вышел вперёд.
   - Ты что-то знаешь? – с затеплившейся надеждой спроси Зимин.
   - Не-е, - попятился обратно за спины дед.
   - А зачем вышел вперёд? – потускнел Зимин.
   - Я… я хотел… спросить…
   - Дед Гришаня у нас любопытный, - продолжал выделяться  из толпы смеющийся Квасов. – Он, что в башку его седую влезет, то и спросить может.
   - Ну и пусть спрашивает, - разрешил следователь Зимин. – Что тебя, дед, интересует?
   - Девушка…
   - Вот даёт дед под стока лет!
   - Ха-ха-ха!
   - Которая тогда с батюшкой была? – не обращая внимания на скалозубов, выяснял у деда Зимин. – Наташа Ртищева?
   - Она самая. Как она? – повеселел Гришаня, довольный вниманием к нему следователя. – Жива? Где она?
   - Поправилась потерпевшая, - сообщил Зимин. – Она же лечилась в Кирьяновке. К Наташе всё женщина ездила частенько. Вашинская. Филатова, кажется. Есть такая у вас в селе?
   - Нет… Это не заречинская… Смородинская.
   - В Заречии Филатовых нет теперь, – отрапортовал Квасов.
   - Почему же, Квас? – возразил Гришаня. – А Серёжа, сын Кости Филатова, разве не его фамилью носит? Его!
   - Кстати, товарищ майор, вот с Костей тем надо бы поговорить, - посоветовал следователю участковый. – Он недавно из зоны.
   - За что сидел? – заинтересовался следователь.
   - За кражу.
   - Костя на убийство не пойдёт! – вступился за Филатова Квасов.
   Жирков, не ожидавший заступничества за недавнего зека, замолчал. Но следователь заспешил. Взял папку в руки.
   - Всё-таки поговорить с Филатовым необходимо. Пойдём…
   - Извините, - вновь осмелился дед Гришаня. – Костя мой бывший сосед. Я его, как облупленного, знаю. Кража. Он по глупости оступился. С кем в жизни не случается проруха. Говорят же, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Ну, хмельной украл зерно. Так отсидел за то. Он дважды пострадал. Пять лет отбарабанил в тюрьме и женой поплатился.
   - Женой?! Как поплатился? Убили?
   - Да нет, майор, - объяснил участковый. – Просто бросила Лариска его, пока сидел. К другому ушла… Поехали к нему.
   Толпа недовольно загудела, запротестовала. 
   - Да не заберём мы вашего Филатова, - успокоил гудящих Зимин, садясь в машину. – поговорим и всё.
   После отъезда милиции мужики быстро загрузили кирпичи и поспешно разъехались по домам.

                - 9-

   Филатов искал встречи с Ларисой, но встречи не получалось. Что он хотел от неё? О чём он думал, сидя ночь в кустах сирени перед домом бывшей жены? О чём хотел поговорить с ней – он и сам толком не знал. А почему-то хотел встретиться. Эта тяга была сильнее воли.
   Просидев до рассвета, не дождавшись Ларисы, решил уйти незамеченным. Тогда он не знал, что она специально избегает встреч на улицах Заречия…
   - Ты где мотался полную ночь?! – спросила Костю переволновавшаяся мать, когда Филатов вернулся в Смородинку.
   - У Поповых заночевал, - солгал сын. – Умотался за день.
   Она посмотрела на него недоверчиво, тихо сообщила:
   - Вчера вечером милиция тебя разыскивала зачем-то.
   Костя вскинул удивлённые глаза на мать.
   - Милиция?!
   - Да. Участковый и какой-то высокий с ним.
   - Чё спрашивали тебя?
   - Ты чё натворил?! – вопросом на вопрос ответила мать.
   - Успокойся, - обнял её сын. – Ничего не натворил.
   - Правда? Тогда ответь, чё им от тебя надо.
   - Откуда мне знать… Так, что у тебя спрашивали? Чё хотели?
   - Сказали, просто поговорить.
   - Ну о чём?!
   - Чё ты у меня спрашиваешь?.. Ох, сынок, видать у Лариски чё-неть натворил ты.
   - Сказал же! Ни-че-го!
   - Раз так, тогда, не дожидайся, когда снова придут или повесткой вызовут, - более спокойно посоветовала мать. – Иди сам…
   - Тут ты права, мама, - согласился Костя.

                -   -   -

   Филатов снова направился в Заречие. Шёл широкими шагами, всю дорогу не переставая думать. «Чего им от меня надо? Может, Лариска заявила на меня за угрозу? Этого не может быть. А вдруг?! Тогда, как отсижу, - убью! Таким, как она, не место на земле! Нет, Костя, погоди! Не горячись».
   Быстро и незаметно для себя, Филатов дошёл до сельсовета. Кабинет Жиркова был ещё закрыт. Филатов опёрся спиной о дверь и, чувствуя усталость в ногах, стал медленно спускаться на корточки. «А если и дадут срок, - неслось в голове, - и что? Только мать с Серёжей жалко. Тюрьма и Лариска всю мою жизнь искаверкали! А как начать жить по-новому – вопрос».
   Взглянул на часы. Без трёх минут восемь. Появились участковый и опрятно одетый высокий статный человек. Оба заметили сидящего на корточках. Он встал, чувствуя, как отёкшие ноги пронзили тысячи иголок.
   - Давно ждёшь, Филатов? – спросил Жирков, подавая руку.
   Удивлённый таким неожиданным обращением, Филатов машинально пожал руки обоим работникам милиции. Выпалил:
   - С полчаса.
   Хозяин отпер дверь, жестом руки и голосом пригласил:
   - Пожалуйста, Константин, заходи.
   Филатов вошёл в кабинет следом за Жирковым и гражданским.
   - Знакомься, Филатов. Это следователь из Тамбова.
   - Зимин Николай Алексеевич, - представился высокий.
   - По какому вопросу вы меня искали? – с трудом перебарывая волнение, напрямую спросил Филатов.
   - Да вы не волнуйтесь, - успокоил Зимин, всё-таки уловивший
нервное состояние Филатова. – Я задам всего пару вопросов.
   Пока Жирков и Зимин располагались у стола, за ним на стене Филатов заметил портрет улыбающегося президента России Ельцина с поднятой для приветствия рукой. Костя не любил Ельцина. Мысленно упрекнул его: «Чё лыбишься? Где твоя обещанная хвалёная демократия? Анархия повсюду. Хоть отбавляй. Жить тяжело! Тошно! А ты ухмыляешься вон с довольной рожей…»
   - Вопрос первый тебе, - перебил размышления Филатова севший за стол Зимин. – Нас интересует убийство священника.
   - А я причём?! – Филатов застрелял недоумённым взглядом по
сидящим за столом. – Я в жизни никого не убивал и даже не бил. А попа того я никогда в глаза не видал. Вы что, хотите то убийство на меня повесить?
   - Не спорю, - признался следователь. – Вы, может быть, его не видели и тем более не убивали. Но возможно что-то видели или слышали. От дружков своих по заключению. Был  кто-нибудь из таких у вас недавно? Вот вам второй вопрос.
   - Никого у меня не было вообще.
   - Так уж и не было? – пронзил острым взглядом Зимин Костю.
   - И причём они?
   - Для расследования убийства. Ты же не глупый. Можно ска-зать, битый волк…
   - Ну-ну, если человек срок тянул, значит, он – битый волк, – не согласился Филатов. Про себя отметил: «Круто следак берёт!»
   - Так, всё-таки, по-честному. Был кто из твоих…
   - Не был никто, - резко оборвал вопрос опрашиваемый. – Как освободился я, ни одной чужой души в моём доме не появлялось, кроме наших деревенских.
   - Верю вам, - искренне заключил следователь.
   - Можно здесь закурить? – не вытерпел опрашиваемый.
   - Можно, - в один голос разрешили сидящие за столом.
   Филатов закурил. От волнения так глубоко затянулся, что забил кашель. Откашлявшись, с недовольством продолжил о себе.
   - Что сидел – в прошлом. За кражу расплатился. А в мокрушники я по натуре не гожусь, гражданин следователь.
   - Ладно, извините, Константин, - попросил он, вставая. – Вы свободны…
   Филатов вышел из кабинета взволнованный.
«А чего удивительного в их предположениях? – думал он. - Страну трясёт. Развал, безработица. Делёж собственности, криминал. За деньги и на убийство люди идут. А какие же деньги могли быть у нищего попа убитого? Тут, видать, что-то другое. Стоп! Девчонка, которую мать моя навещала в больнице! Почему её оставили в живых? – ухватился за цепочку Филатов. – Её надо бы найти… - Мысли вдруг перескочили на другое: – А я? Я смог бы пойти на убийство ради больших денег?.. – Подумав, ответил смутно: - Бог только знает. Разве что, когда в душе помутнится. Но всё же, пожалуй, нет».
Перед бывшей своей квартирой Филатов сбавил шаг, посмотрел на окна, двери. Зайти не решился. «Пора уже проучить Щукина, - стукнуло в голову. Нарисовал мысленно несколько картин. – Начну с Лариски. Рассчитаюсь сполна, за всё. Житья не дам! Эх, если бы не Серёжа. Ну и что? Большая она стерва, и смерти заслуживает. Стерва? А что же в ней есть, что тянет меня к ней? Не могу забыть её. Не могу? Надо пересилить и мстить! С чего начать? Попробовать с баньки? Надо выследить, когда решит в баньку пойти, и выхлестать. Как уследить? Может, Бог даст…» 
   Отойдя от дома на несколько метров, Филатов оглянулся. По-прежнему на улице – никого. Он нервно прибавил шагу, держа путь в Смородинку.

                -   -   -

   Над Смородинкой выплыла полная луна. Марья Ивановна спала уже часа два. Филатов неслышно вышел из дома, спустился к реке. Над водой стелился густой белёсый туман. Был август, и туманы стали часты. Уборочная была в разгаре, но продвигалась с задержками из-за дороговизны горючего и нехватки запчастей. Трудности не обошли и фермерское хозяйство Алексея Попова. Филатов работал у фермера шофёром. На видавшем виды «газике» отвозил зерно от комбайнов. После работы, проведав мать, он, уже которую неделю, снова и снова возвращался в Заречие. Притаивался в саду деда Гришани, откуда было удобно выслеживать Ларису. Оттуда же было прекрасно видно рублёную из круг-ляка баню. Филатов прятался в зарослях вишарника, и она, даже в густые сумерки, была видна, как на ладони. Кроме того, на баню падал свет от уличного фонаря, а вишарник оставался затемнённым.
   Собака Гришани, чуя чужого, все эти ночи рвалась с цепи, отчаянно, с визгом, лаяла. Хозяин  не  обращал внимания, не выходил ночью из дома. А тут не вытерпел, вышел.
   - Чуппан, кто здесь? – окликнул кобеля, идя к нему. – Кого нечистая сила носит по ночам?
   Собака, чувствуя поддержку хозяина, стала ещё отчаяние кидаться в сторону вишарника.
   - Видно, не зря ты, Чуппан, лаешь. Кого ж чёрт принёс середь ночи?.. Да ты не рвись, окаянный. Сейчас спущу с цепи.
   Хозяин никак не мог нащупать застёжку на ошейнике.
   - Чё делаешь? – раздалось из кустов. – Совсем что ль сдурел?
   - Кто тут?!  Кто?    
   - Вот заладил: «Кто, кто». Я, дед Гришаня.
   - Филатов?! По голосу…
   - Он самый, - выходя из засады, хмуро выдавил Костя.
   - Ты чё, как призрак, бродишь по ночам? – с трудом удерживая собаку, забурчал дед.
   - Да уйми же пса! Спустить хотел? Он же покусает до смерти!
   - Цыц, Чуппан! Свои, - пытался унять кобеля хозяин. Но пёс, вставая на задние лапы, продолжал грозно лаять, рваться на медленно и осторожно приближающегося ночного гостя.
   - Чуппан, ты меня за вора принял? Как видишь, не вор…
   - Коль не вор, на кой в чужой сад забрался? – психанул дед.
   - Тебе, деда, этого не понять, - протянул Филатов. – У меня на душе кошки скребут.
   - Эх ты! Эт мне-то не понять? – хитро улыбаясь воспротивился дед. – А ну-ка признавайся, чё замышлял?
   - Ничего.
   - Кому сказку рассказываешь? От нечего делать забрался середь ночи? Я воробей стреляный. Меня на мякине не проведёшь, Костя. Дурное затеял?
   - Не. Просто, если честно… люблю я Ларису. Душой прикипел.
   - Вот чудак-человек! И всё ж понять тебя можно. Любишь, а она, как вертлявая собака. Хозяина предала…
   - Прошу тебя, - начал уговаривать Филатов – об этом никому. И что тут меня видел, никому.
   Гришаня, будто не слышал просьбы, завозился с собакой.
   - Уймись, оглашенный! Видишь же, свой человек!
   - Так ты понял, дед? – переспросил Филатов. – Ни-ко-му!
   - Понять то понял, тока… она ж…
   Филатов понял недосказанное дедом и ответил:
   - Избегает Лариса меня.
   - Чудная любовь, - зарассуждал Гришаня. – Послушай меня, я тебя уважаю, а она… Мож, у ней в душе ничего к тебе не осталось? И не надо трогать её? Пусть живёт с Игорем, как совесть ей позволит. Вот какая задачка.
   - А я и не трогаю.
   - Тогда на кой хрен, как бандит, в вишарнике торчал? А ежель бы я спустил с цепи кобеля? А?.. Да закрой пасть, Чуппан!.. Пойдём отседава, Костя.
   Идя к крыльцу, Филатов продолжал уговаривать хозяина:
   - Я всё тебе объяснил. А там – суди сам. Тока об одном прошу. Молчи, как рыба.
   - Ну, ладно, - сдался дед. – Молчать, так молчать. Ступай отсель. Не дай Бог, моя оглашенная выйдет. Тогда точно всё село узнает, что ты по ночам шастаешь, за бывшей своей следишь.
   Филатов спохватился, зыркнул на дверь, промчался к калитке и растворился в темноте. А вскоре и его шаги стали неслышимы для Гришани. Они затихли в немом ночном пространстве. Но неуёмный кобель не переставал лаять, рваться с цепи. Когда хозяин, взволнованный событием, зашёл в дом, разделся и пошлёпал к кровати, жена тревожно спросила:
   - Кому там не спится?
   - Да эт собаки гуляют, - солгал старик. – Сука соседская собрала кобелей с всего села. Вот стерва!
   Гришаня лёг под бочок к жене. Притворился спящим. Но на самом деле долго не мог заснуть.
   - Чего ворочаешься? Спи!
   - А шут его знает. Не спится, и всё тут.
   - Дай мне поспать, - буркнула жена. Отвернулась к стене и вскоре уже храпела хватающим за душу храпом.

                - 10 –

   Под утро в ещё тёмном небе захлестала молния. Всё громче становились раскаты приближающегося грома. Зашумел ветер и хлынул ливень. Утром, случайно проходя мимо ЦДК, Филатов увидел возле проходной толпящийся гудящий народ.
   - Что за сход в ранний для клуба час? - поинтересовался Филатов, подойдя к толпе.
   - Встреча с кандидатом в депутаты райсовета, - с ухмылкой ответил за всех Квасов. – С неким господином Поповым Алексеем Юрьевичем! С новоиспечённым помещиком, - добавил язвительно.
   - С Лёшкой Поповым?! – удивился Костя.
   - Хватит выпендриваться, Филатов, - осклабился Квасов. – Как будто и правда не знаешь.
   - Откуда ж мне знать. Он о депутатстве и не заикался никогда.
   - Не веришь? – продолжал насмешливо жужжать над ухом Филатова Квасов, - вон на двери прочитай объявление.
   Филатов никак не мог понять поступок  Попова. «Выходит, хозяин – в князи, а я, и все мы, в грязи? Вот эт выкрутасы нынешней жизни! Прям-таки чудеса в решете», - ворчал в усы, подходя к объявлению. Прочитал: «20 августа в 9-00 в ЦДК состоится встреча с кандидатом в депутаты Кирьяновского районного Совета, фермером КФК «Нива» ПОПОВЫМ Алексеем Юрьевичем».  Филатов про себявозмутился: «Лёха действительно нацелился в депутаты! А почему он от меня это скрыл?»
   С этим вопросом прошёл в фойе. Там уже крутился вездесущий Квасов. Он, не мешкая, вновь прицепился к Филатову.
 - Прочитал объявление? Вот то-то! Ты к Попову в батраки подался, а он, выходит, на тебя чхал?
   - Тебе-то что надо? – огрызнулся Филатов.
   - Мне? – усмехнулся Квасов. – Чудак-человек. Ровным счётом ничего.
   - Чё тогда прилип к Косте? - вступился за него дед Гришаня, оказавшийся неподалёку, - как банный лист к…
   - О! И ты, дед, тут как тут! – перекинулся Квасов на Гришаню, не дав докончить фразу. - Да, без тебя ни одно мероприятие не пройдёт. Ты у нас каждой бочке затычка…
   - Ха-ха-ха!
   - Ну и ну!
   - Не нукай, а то поводья оборвёшь! – продолжал рассказывать Гришаня. – Война, она любая есть жуткое месиво. И вот что бывает с человеком. Смерь заранее видит и чувствует. А было это в Беларуси. Лежим, стало быть, мы в болотах двое суток, комаров кормим. А комары там, Боже мой, с кулачище! Крови попили с нашего брата – видимо-невидимо! И вот неожиданно командир батальона вызывает меня. «Гусев?» - «Так точно!» - отвечаю. По-
смотрел он на меня оценивающим взглядом и говорит: «Давно я к
тебе присматриваюсь, товарищ Гусев. За каждым шагом слежу в каждом бою. Вижу в вас командирский дар, уловку, смекалку. Потому Вы, товарищ Гусев, отныне должны находиться всегда рядом со мной». – «Эт почему?» – интересуюсь. Он посмотрел ещё раз на меня и отвечает: «Ребят жалко, товарищ Гусев. А я смерть свою чувствую. Она не за горами, а за плечами. Рядом со мной. По пятам ходит и вот-вот заберёт меня. А ты, товарищ Гусев, тогда обязан принять на себя командование батальоном. Ясно говорю? – спрашивает. «Так точно, товарищ майор!» - отвечаю…С тех пор он стал держать меня возле себя. И вот идём мы в очередной бой. Командир и я – рядышком. И что ж вы думаете? Прав оказался командир. Неделю после нашего с ним разговора она смерть за ним ходила. Попали мы с майором под самый взрыв. Меня-то, везучего в этом деле, как лист отбросило в сторону взрывной волной. Лежу и вижу, как в воздухе голова его летает. Кружится надо мной и кричит: «Григорий Иванович! Пришла твоя пора командовать батальоном. Только тебе я доверяю орлов товарища Сталина!» И напоследок как крикнет: «За Родину! За Сталина!» - И всё. Забрала смерть человека…».

                -   -   -   

   Через полчаса к ЦДК подкатила белая «Нива». Из кабины вылез Попов. В фойе кандидата встретила заведующая. А в этот момент, рассмешённое рассказом Гусева сборище из женщин, мужиков и ребятни продолжало хохотать.
    - С приездом, Алексей Юрьевич, - защебетала заведующая. – Народу собралось много. И здесь, и в зрительном зале.
   При слове «много» и от хохочущей публики кандидат заволновался сильнее. Ведь это не просто избиратели, перед которыми он должен выступить с предвыборной программой, а его земляки, с ними он рос. Старики знают с его рождения. Поднявшись на сцену, Попов увидел стол, накрытый кумачом. На лбу выступил пот, по телу пробежала дрожь. Он понял, этот стол сейчас станет трибуной. «А оратор из меня никудышный», - отметил хмуро.
   Подойдя к столу, Попов долго кашлял, как будто что-то застряло в глотке. Наконец заговорил с хрипотцой:
   - Честно скажу, не знаю, с чего начать, земляки. Волнуюсь. Время ныне трудное, непредсказуемое. Село захлебнулось от реформ, но однако…
   - Реформа? - выкрикнул Квасов, поднявшись. – Знаем это, но…
   - Квасов. Чем конкретно ты недоволен сейчас? – спросил Попов, зная, как тот неприязнно к нему относится.
   - Жизнью нынешней!
   - Жизнью? – переспросил кандидат. – А кто ею доволен?
   - Ты, - ухмыльнулся Квасов.
   - Я? Ты так считаешь? – удивился оратор.
   - Ты, ты! Оно всякому видно, - напирал Квасов.
   - Так, чем, Квасов, по-твоему, я доволен? – задал Попов вопрос.
   - Сегодняшней жизнью своей. В струю ты попал. Так и оста-вайся в ней! Куда ж ещё тебя несёт? Не ровен час, ещё выпадешь из струи. – Ораторствуя, Квасов размахивал руками, горячился. – Ты ж у нас хозяином земли стал. Вот и хозяйничай. Чего ещё надо?
   - Мне? Отвечу тебе и всем присутствующим. Многое надо.
   - А мне? – взорвался Квасов. – Я что, по-твоему, лодырь? Иль пьянь гольная? А у меня в доме порой даже чёрствого куска хлеба нет, хоть и пашу днями и ночь прихватываю. А детишкам хочется и сладенького. На какие шиши его возьму? И скажи, Попов, как мне им объяснить, что вместо денег папке с мамкой зарплату кирпичами выдают. А? – Квасов не удержался, выбежал на сцену. Теребя потёртую фуражку, завыкрикивал дальше:
- Вот ты, раз такой умный, в депутаты намылился, и объясни, куда нас всех несёт?
   - Я не пророк и не ясновидец, чтобы ответить на такой вопрос, Квасов. Тем более растолковать.
   Лицо Квасова запылало. А из зала стали настойчиво требовать криками.
   - Хватит комедию ломать, Квасов!
   Таким в зале воспротивились.
   - Правильно он говорит! Пусть дальше задаёт вопросы.
   Квасов этим не замедлил воспользоваться:
   - А вот я, товарищ-господин кандидат в депутаты, смогу объяснить и даже растолковать.
   - Коль сможешь, так давай, - уступил кандидат.
   - Да, смогу! К чему всё это?
   - Вали-и-и, Квас! Ату-у! – заорали и затопали ногами в зале.
   - К чему мы пришли? К расколлектвизации, - начал, стараясь унять волнение Квасов. – В смысле, значит, наоборот. Из колхозников в единоличники. Так ведь получается, дед Гришаня? – почему-то у Гусева, а не у Попова спросил выступающий. – Ты, дед, у нас в селе самый старший и то время хорошо помнишь. Тогда, вступая в колхоз, в него вели личных лошадей, коров, подтёлок, овец – а кое-где даже гусей, уток, кур – и  сельхозинвентарь. А сейчас? Всё наоборот! И тех, кто не согласен был с той политикой, записывали во враги народа, высылали в места отдалённые. Это народ уже прошёл! А теперь нас обратно в единоличники? Да? Снова хозяин, мол! А чем хозяину землю обрабатывать? Лопатой? Заработанных годами не видим. Какая уж нам с вами земля, мужики? А вот ты, Попов, в Заречии один такой умный нашёлся, в струю попал. Все остальные мы – Иванушки-дурачки, получается. Так, Попов, подскажи, как и мне в эту струю попасть. У меня что-то не получается. Не за что ухватиться. Палка об одном конце, вы-ходит, как цветок, что возле полей и на лугах растёт? Вроде бы и красивый, ан не сорвешь. Поцарапаешься. А цветок тот чертополох зовётся. Вот и жизнь наша вроде того цветка. Может, ты, Алексей, думаешь, я завидую тебе. – с ухмылкой продолжил Квасов, - Ни капельки. Просто я хотел бы ухватиться за эту палку или сорвать чертополох. Но не стану. Может быть, совесть мешает или, как сейчас говорят, старый уклад жизни. В общем, не могу разобраться сам в себе.
    - Скажи конкретно, Квасов, чего ты хочешь? – спросил Попов.
    - Работать! По-человечески! И чтобы никто не мешал. И за труд получать деньги обычные, а не кирпич и тому подобное.
   Зал оживился, загудел растревоженным ульем.
   - Так и я того же желаю, - повёл плечами кандидат Попов, – работать честно и получать честно за труд. И не от государства или ещё кого-то, а от землицы родной. Хочу, чтобы она чувствовала руки хозяина, но не временщика, который выжимает из неё последние соки и ничего не даёт взамен, чтобы она, матушка, не нищала.
   - Прав Попов! – понеслось из гудящего зала.
   - Хозяин земле нужен! Настоящий!
   - Ха! Где его, настоящего, взять?
   - Отвечу, где, - твёрдо заявил Попов.
   - Валяй!
   - Спробуй, Алексей!
   Квасов, недовольный, с опущенной головой, спустился в зал.
   - Взять среди нас и возродить из практически уничтоженного крестьянина истинного хозяина земли. Возродить такого хозяина, чтобы чувствовал себя именно хозяином и упорно вершил своё дело. Но и опору, и поддержку государства чтобы чувствовал. Только тогда русский крестьянин может твёрдо стать на ноги. И он будет настоящим хозяином земли!
   - Чьи слова приводишь, кандидат?! – снова взвился Квасов.
   - Из чьих уст слышал. И не перебивай, - попросил культурно Попов. – Ты уже высказался, дай другим…
   - Ты меня голоса лишаешь? – зарделся Квасов.
   - Ме-ша-ешь работе, - объяснил кандидат.
   - Всё. Молчу, - сдался Квасов.
   - Вот и заткнись, неугомонный! – урезонил чей-то голос из зала.
   - Кваса не остановить, что мельницу в сильный ветер, - выкрик-нул второй голос.
   - А чё молчать, – снова взвился Квасов, – когда нас, крестьян – к ногтю?! Не буду молчать!
   - Квас! Тут не собрание, а встреча с кандидатом в депутаты. Ясно тебе? – упрекнули снова из зала.
   - Я всё понимаю, - продолжает упорствовать Квасов. – Понимаю и вижу, что здесь идёт. А ещё видел, как кто-то в своё время уловил ситуацию и сбежал из коллектива подобно крысе с тонущего корабля.
   - Если ты, Квасов, имеешь в виду меня, то ошибаешься. Я не сбежал из акционерного общества, а ушёл в соответствии с законом. Неужто ты хочешь, чтобы и я работал за старые кирпичи?
   Зал разразился громким хохотом. Квасов, до предела обозлённый последними словами Попова, не набросился на него, а с затаённой злобой замолчал. «Ну, мелкий помещик, ладно! – заскрипел зубами, глядя исподлобья на кандидата. – Крутого из тебя не получится. Мы ещё посмотрим!» - а вслух крикнул, с явными нотками злости:
   - Ты, Попов, мне рот не затыкай! У нас демократия!
   - И что? По-твоему, это значит, что хочу, то и ворочу? – осадил выскочку кандидат.
   - Эт ты ворочаешь, что хочешь. Так чего ж ещё тебе надобно? Власти? Власти! И мне глаза пеленой не застилай! Всё равно вижу! Рвёшься к ней! Хозяин земли, - с сарказмом бросил Попову.
   Попов заметно нервничал. Примирительно попросил:
   - Ну, довольно дурь свою выказывать.
   - Это я выказываю?! Не-е-т, это ты дурь выказываешь. Тоже мне, кандидат! Власть ему подавай! А вот такого не хочешь? – Квасов плюнул на пол и растёр ногой. – Размажу, как эту дрянь!
   Зал зароптал, рассуждая.
   - Причём он?
   - Нервы сдали у мужика.
   - А фермер причём?
   - Бог его знает.
   - Эт ты у Квасова спроси.
   Побурлив, зал затих. Нарушил тишину Попов.
   - Вот видите, земляки. Я тут причём?
   - Притом. Выскочка ты, Лёшка. Тьфу, - снова плюнул Квасов, направляясь к выходу. В дверях обернулся. – Знаешь, что с такими делают?..
   Филатов находился в правом углу зала всё время, пока горел спор, если можно так назвать происходившее. Все места в зале заняты. Даже в проходах толпились люди. Филатов ни на кого не обращал внимания, пока не наступила разрядка. Только тут Филатов увидел сидящих в первом ряду Ларису и Щукина.
   - И эта сволочь тут! – вырвалось вслух. – А я сразу и не заметил.
   - Какая тут сволочь? Где? – подскочил к нему дед Гришаня.
   Филатов посмотрел на старика изучающим взглядом. Хмыкнул.
   - Будто не догадываешься, какая. Вон в первом ряду. Сладкая парочка – гусь да гагарочка… - Нагнулся к уху Гришани, прошептал:
-  А ты вот что, дед. Ещё раз прошу, никому ни слова о том, что меня тогда в саду захватил.
   - Раз я дал слово, буду нем, как рыба.
Филатов вышел на улицу. Снова лил дождь, хоть и не столь сильно, как ночью, а ровный, без грозы и ветра. Но обложной.
«Работа в поле отменяется, - понял он. – Пойду домой… А эта встреча не радует что-то, - вернулись мысли в зал. – Эх, жизнь наша несуразная!» – выдохнул в сердцах, накрыл голову капюшоном плаща и шагнул с крыльца под струи дождя. Ноги сами понесли его в Смородинку.

                - 11 –

   Незаметно пролетела неделя после отбытия следователя Зимина в Тамбов, а он вдруг снова прибыл в Заречие. Его появление для сельчан было неожиданным. Всем, кроме Жиркова. Найдя его, Зимин сообщил неприятное.
   - Виктор Фёдорович, может, для вас моя новость будет ударом, но факт остаётся фактом. После тщательного расследования я твёрдо убедился, что все улики по делу о убийстве священнослу-
жителя ведут в Заречие.
   Жирков занервничал, лицо его посерело. Выдавил с трудом:
   - И кого вы подозреваете?
   - Конкретно – никого пока. Будем искать. Проверим все версии.
   - Конечно, - согласился участковый. Стал рассуждать вслух. – Кто же у нас в Заречии мог решиться на такое? Стрелять из пистолета, да ещё в священника! У нас в селе вроде ни у кого и нет пистолета.
   - Увы, видимо, есть, - возразил следователь.
   - И кто же с ним ходит?
   - Не ходит, Виктор Фёдорович. Уже, наверняка, не ходит. Спрятал где-нибудь. И самое страшное, спрятал до следующего раза.
   - Другого раза не будет!
   - Ох-ох-ох. Как бы не так! Стрелявший решился завладеть свя-тыми деньгами. Да какими деньгами! Деньжищами!.. Главное – гильзы от пистолета «Макаров». И больше ни одной существенной улики, ни одной хорошей зацепки. Ушлый, видать, бандит.
    - Майор, может всё-таки не наш он, - засомневался Жирков.
   - Заречинский. Есть вещдок. Самокрутка. Городской такие не курит. Он и завернуть-то её не сумеет. Разучились люди…
   - Почему ж вы о ней раньше не сказали?
   - Потому что была ещё одна версия, но она отпала. А самокрутке я сначала не придал значения… В общем, ищем мастера этой самокрутки.
   - Как искать? Сейчас люди сидят без денег. Не на что папиросы
и сигареты покупать. Потому многие в селе крутят самокрутки. 
   - Собирать окурки от самокруток придётся, Виктор Фёдорович, - улыбнулся Зимин.
   - Ну, найдём того, чью самокрутку подобрали при осмотре места убийства. А дальше? Как доказать, что именно он был там, именно он стрелял?
   - Вот это сделать гораздо труднее будет, - щёлкнул языком следователь. – Трудно, но необходимо. Иначе грош цена нам.
   - Погоди-ка, - перебил его Жирков. – Вы ведь с дороги. Притом уже вечер. А у вас, поди, и маковой росинки во рту не было. Пойдёмте ко мне домой. Поужинаем. А если вы не против, по рюмочке можно пропустить. Для аппетита.   
   - Да-а, перекусить не мешает, - поддержал следователь. – Но не
у вас. Зачем лишний раз супругу вашу беспокоить? Пойдёмте в
столовую. Там и деловой разговор продолжим.

                -   -   -

   Долгожданная встреча Филатова со Щукиным произошла совершенно для них неожиданно на улице Заречия в сумерках, когда Костя шёл с работы из фермерского хозяйства Попова.
   - Постой, Щукин! – громко окликнул Филатов, – поговорить надо.
   - О чём? - спросил, остановившись, Щукин.
   Филатов подошёл к Щукину и молча ударил кулаком в ли-цо. От сильного и неожиданного удара тот упал.
   - Ну что, получил своё, гад!
   Щукин хотел подняться, но Филатов не давал, злобно бил лежачего ногами:
   - Получил своё?! Лежать! Непонятливый ты, вижу. Возьми в толк и уйди с моей дороги! – продолжал кричать Филатов. – Зашибу до смерти! Возьми в толк!.. Чё молчишь?! Вставай! Беги в милицию, строчи заяву! И пиши в ней, как увёл у меня жену любимую и жизнь мою порушил!
   Удары прекратились. Щукин убрал руки с окровавленого лица, с трудом открыл глаза. Филатов неспешно уходил. Но вместе с болью во всём теле, Щукин почувствовал себя виноватым перед Филатовым.
- С заявлением в милицию не пойдут, но и от Ларисы не уйду! - утираясь носовым платочком, прохрипел вслед уходящему. Тяжело поднялся, держась за левый бок. – Сволочь ты, Филатов, исподтишка напал. Как петух.  Ничего, сегодня твой верх, а завтра мой. – Постояв немного, держась за больной бок, осторожно и медленно пошагал по вечерней улице. До самого дома ему не встретилось ни души...

                -   -   -

   Ещё с начала лета зоотехник Щукин несколько раз напоминал председателю Зуеву заменить на Заречинской МТФ быка-произ-водителя. Зуев обещал сделать это, но только в конце лета или осенью, когда в хозяйстве появится хоть кое-что. На очередном наряде председатель порадовал зоотехника:
   - Ну, Игорь Алексеевич, вот и пришла пора заменить быка-производителя. А то и впрямь всех коров попортит старый. В общем, оформляй командировку в Липецкую область, бери сколько нужно денег и завтра же отправляйся. Поезди там по хозяйствам, авось и подберёшь хорошего племенного бычка. Денег не жалей. Однако и не спеши. Спешить, - Зуев усмехнулся, - только в двух случаях надо… Сам знаешь, в каких… Так вот, не спеши. Собственно, не мне тебя, специалиста, зоотехника с высшим образованием, учить.
   Рано утром Щукин отправился в Липецкую область. А вечером Филатов, проходя мимо бывшего своего дома, увидел – в саду топится баня. Решил действовать. В сгущающихся сумерках незаметно пробрался в сад, спрятался в молодой заросли черёмухи. Филатов знал, что Щукин уехал. «Только бы Лариска одна, без детишек, пошла мыться и не заперла бы дверь бани, - с волнением рассуждал он. – Серёжа уже большой, всё понимает и отпадает. А девочка? Эх, только б не с ней!»      
   Баня топилась, но света не зажигали. Вскоре показалась Лариса в лёгком ситцевом халате. Сбежав с крыльца, направилась по тропинке. Филатов прошептал: «Лишь бы не спугнуть, лишь бы не увидела!»
   Она вошла в предбанник. Включила свет. Сквозь густой пар в окно пробились слабые лучики света. Взяв берёзовый веник, Лариса сбросила халат. Распустила волосы, сняв резинку. Очертания её тела плохо просматривались из-за густоты пара. Но, голая, она была прекрасна! В таком виде она многих ввела бы во грех. Лариса набрала в розовый пластмассовый тазик горячей воды, разбавила холодной и вылила на себя. Набрав воды ещё раз, стала мыть голову шампунем. В это мгновение скрипнула дверь. Лариса испугалась:
   - Кто здесь?!
   Вошедший не ответил. Он молча любовался женским телом.
   - Чё молчишь? Кто ты? – снова спросила моющаяся.
   - Я, - ответил дрогнувшим голосом Филатов.
   Она узнала голос бывшего мужа и испугалась ещё сильнее. Быстро промыла глаза, вылила воду из тазика, прикрылась им.
   - Зачем ты сюда?!.. Чё тебе надо?!
- Ничего особенного. А вот дверь-то за собой надо закрывать, -
едва сдерживая себя, чтобы не броситься к любимой, не
взять её, такую прекрасную, соблазнительную, с дрожью в голосе продолжал отвечать Филатов. – А надо мне… Соскучился я по тебе, Ларисочка. Поговорить хочу…
   - Ничего себе. А более подходящего места для разговора не нашёл? И как ты тут очутился?
   - Мимо шёл и сам не знаю, как. Просто, тебя увидал, и повело меня… - обернулся, накинул крючок на дверь. – Вот так. Чтоб никто не мешал нам.
   Ларису бросило в дрожь от предчувствия.
   - Ты чё задумал, Костя?! Зачем запер дверь?
   - Да перестань дрожать, - стал успокаивать Филатов, шагнув к ней. – Не бойся. Убивать не буду. А насчёт подходящего места…
Ты ж избегаешь меня? Да и место тут разве не подходящее? А, по-моему, самый раз, - закончил он, приближаясь к ней.
   - Я буду кричать! – пятясь, пригрозила Лариса.
   - Давай без истерик. Я не больной, не маньяк. И если ты что-то плохое думаешь, оставь мысли при себе. А я люблю тебя. Люблю, похоже, сильнее, чем прежде. И потом… – Он сделал паузу, напомнил:
- Не забывай, ты всё ещё моя законная. А твой прихвостень тебе вовсе не муж.
     Лариса изменилась в лице то ли от волнения, то ли от не проходящего испуга, и снова прокричала зло:
   - Так что всё-таки надо тебе от меня?!
   - Любви, дорогая… Взаимной любви!.. – Отвечал с паузами Филатов, одновременно раздеваясь. – Но… с парком! Живём недалеко друг от друга, а будто в разных городах. Почти не видимся. А меня, понимаешь ли, тянет к тебе какая-то силища. Не пойму, что это за сила. Тянет, и всё тут. Хот и поступила ты чище последней-препоследней шлюхи. Прости, что так обозвал. И давай-ка…
   Она попятилась от него дальше, упёрлась спиной в стеллаж. Плюхнулась на него, не выпуская тазика. Филатов, уже совер-шенного голый, забрал из её рук тазик, отшвырнул.
– Я по тебе так соскучился, -  горячо зашептал Ларисе на ухо, прижимая её спиной к стеллажу. – Я не могу так больше.
   Лариса лежала молча, дышала неровно и негромко. Костя целовал её мокрый лоб, безответные губы, пылающие щёки, ощущая трепет её сердца, а потом и тела, которое, хотя и с запозданием, но ответило на страстные поцелуи. И он в этот момент ощутил ту же неописуемую сладость, которую ощущал давным-давно, в первый раз, на реке, в далёкое-далёкое лето…
   - Ну и как? Поговорил со мной? Ты только этого хотел? – с горечью спросила Костю Лариса, ещё лёжа на стеллаже. – И что дальше? Как будем жить?
   - Выгоняй Щукина, - бросил Костя, не переставая одеваться. – А мы начнём с чистого листа.
   - Это не так просто, - задумчиво протянула она, садясь.
   - Проще не бывает. – усмехнулся, - Ты же смогла бросить меня.
   - Тогда смогла. Тебя же не было рядом. А теперь, пожалуй, не смогу так поступить…
   - Сможешь, - отрезал Костя. Откинул крючок, повернулся к ней. – А не сможешь, так заявляй на меня. Меня посадят, а ты останешься со своим… - Не сдержался, назвал её сожителя матерным словом. – И никто не будет мешать вам. Только будет ли чиста твоя совесть?
   Лариса не нашлась, что ответить, молча смотрела на Костю. Он приоткрыл дверь и выпалил:
   - Будешь с ним жить-тешиться, а я, как последний идиот – понимай это слово, как заблагорассудится тебе – буду всё равно ждать твоего возвращения ко мне. Но не только ждать. Я не какой-то бесчувственный чурбан, Лариса! Пожалуй, и всё… Остальное сама всё понимаешь и знаешь.
   - Довольно, Костя, мучить меня! Не морочь мне голову! Сделал своё дело и иди себе подобру-поздорову!
   Оставшись одна, Лариса залилась горькими слезами. И вдруг безумно захохотала.
«Не пойму, ха-ха-ха! Не то я сама Косте позволила, не то он изнасиловал меня. Ха-ха-ха! – перестала истерично смеяться. Хмыкнула, - Вот и попробуй, Лариска, разберись. Ну и сволочь! Впрочем, чего тут разбираться? Он любит меня. Несомненно, любит! Оно и у меня в душе ещё не всё к нему зачерствело. Отозвалось сердце на ласку, а за ним и вся я… Тьфу! – плюнула в сердцах. – Не пойму сама себя. Запуталась. Теперь окончательно». Отошла от стеллажа, посмотрела на то место, где всего несколько минут назад они были вдвоем. Поморщилась. – Любит ли? А если это никакая не любовь, а просто месть? Как бы то ни было, я сама виновата. И отвечать перед совестью только мне. – Ухватилась за голову. – Игорёчек! Милый! Что я, дура, натворила-а-а?!»
Покачиваясь, накинула халат и вышла из бани. Её обдало вечерней прохладой. По телу побежали колючие мурашки не то от вечерней свежести, не то сильного волнения…
               

- 12 –


     Заканчивается жаркое лето. Филатов по-прежнему трудился у Попова. Каждый раз приезжал с работы в Смородинку на газончике-самосвале, чтобы утром пораньше вернуться в поле. КФХ «Нива» почти управилось с уборочными работами.
   Вернувшись в этот поздний вечер домой, Филатов вышел на крыльцо покурить и остолбенел. Всё небо над фермерским полем
охвачено огненным заревом.
   - Горит поле наше! – понял он. Побежал в дом за ключом зажигания. – Мама! Поле горит! Наверняка кто-то поджёг!
   - Горит? Ох, беда-то какая!.. А ты, ты-то куда?! – Марья Ивановна  выбежала следом за сыном, пытаясь остановить его.
   - Туда, в поле, тушить.
   - Всё-то тебе надо, глупый мой! Вернись!
   - Ты что, не понимаешь? Фермерское, наше поле горит! Ты не волнуйся, я скоро вернусь, - крикнул напоследок Филатов и дал полный газ…
   - Боже мой! Что творится в стране! – покачиваясь  на ди-ване, стенала Марья Ивановна. – Чего людям надо? Куда делся покой, какой был раньше? Был один строй, теперь другой. Плохо что ли жили при социализме? В сто раз лучше, чем ныне. Так не устроил кого-то. А старый, царский, тоже плохой был? Тоже кому-то не угодил? Потом вот перестройку затеяли. И перестроились. Чуток не докатились до новой войны гражданской. Нету социализма, нету СССР. Зато демократия. И что? Новый передел собственности. Передрались за неё, ровно стадо свиней у корыта. Э-хе-хе. И что будет дальше? Лучше или хуже? Знает один Бог. Знает, Праведник, да молчит. И никто кроме него не знает…  А что же сын увидал? – она вышла на крыльцо.
   Зарево пожара охватывало полнеба. Через четверть часа после выезда Филатов уже был на пожаре. Фермерское поле горело под ветер. «Что делать? – заметался Филатов. – Тушить? Чем? – стянул с себя пиджак, начал им гасить пламя. Но хлеб, высушенный суховеем, горел с треском, несмотря на обильно ложившуюся росу. Огонь распространялся огненным драконом и с такой силой и скоростью, что одному, без воды не справиться. Едкая хлебная гарь с густым дымом резали глаза. Невыносимо першило в горле, сластило во рту…
   За всем этим наблюдал Квасов, не успевший уйти после поджога хлеба и спрятавшийся на окраине поля в кустарнике оврага. Поджигатель видел и подъехавшую машину, и кто выскочил из неё. «Ну, Филатов! Ну, сволочь! Что, верный пёс, хозяйское сторожишь? – взвёл курок обреза. – Сейчас я тебя здесь навек оставлю. – Выплюнул потухшую сигарету. – Пристрелю, как пса поганого. Ишь, праведник. Когда мне с семьей жрать нечего, вы с Поповым жировать вздумали? Не выйдет! Не дам! – Нажал на курок. Грянул выстрел. Ружейный дымок застелил глаза. Это разозлило Квасова. Крепко выругался, присмотрелся. Филатова было не видно. – Попал, значит! Получил!.. Теперь пора уматывать. – Быстро травой и ветками замаскировал в кустах обрез. – Здесь тебя никакой сыщик не найдёт. – Обтёр мокрые от росы руки и побежал по оврагу к селу…
    Из-за треска горящего хлеба Филатов не слышал выстрела и не понял сразу, что произошло. Только почувствовал сильный толчок в правое плечо, жгучую боль. Теплый ручеек крови  с кисти руки закапал на землю. Поняв, что случилось, он мгновенно плюхнулся на землю. Затих, ощупывая левой рукой окровавленное липкое плечо. Он боялся новых выстрелов. Но никто не подходил…
    Когда Попов и ещё несколько сельчан прибыли на поле, оно уже сгорело дотла. Филатов, пересиливая боль в плече, вышел им навстречу.
   - Начисто выгорело, Лёха. Не смог я потушить, - корчась от боли, выдавил он.
   - Один в поле не воин. Вот горькая истина, Костюха, – выдавил Попов, и только тут заметил, что Филатов едва стоит на ногах и держится за плечо. – Ты ранен?!
   - Подстрелила какая-то сволочь.
   - Я найду эту сволочь! Хоть под землёй пусть прячется – достану! А ты давай живо в машину ко мне. Нужно срочно к врачу!

                -   -   -

   Через сутки после пожара в Кирьяновскую больницу приехала навестить раненого Лариса. Приехала тайком от Щукина. Стараясь быть незамеченной односельчанами, она мышкой пробралась в палату к Филатову. Он лежал один.
   - Лариса?! – удивлённо воскликнул Костя, даже привстал.
   - Как видишь, - виновато потупив глаза, ответила она, но тут же посмотрела на Костю. – Как чувствуешь себя?
   - Лучше некуда, - через силу улыбнулся он. – Да ты не стой. В ногах правды нет. Проходи сюда, - похлопал по койке. Она присела на краешек. – Вот уж кого не ждал, так тебя.
   - И хорошо. Вот взяла да приехала. А незваный и нежданный гость хуже чёрта. Верно?
   - Ты это оставь.
   - А ты сильно не радуйся. Учти, если я и здесь у тебя, это ничего не изменит.
   - Ты так думаешь? – насупился брови Филатов.
   - И только так. Даже то, что в бане произошло меж нами, на моё решение не повлияет.
   Филатов посмотрел на неё, покачал головой:
   - Упрямая ты, как…
   - Наверное… И прошу, никому ни слова, что я тут была.
   - Кроме... – шутя, ясно намекнул он.
   Она не ответила, посмотрела ему в глаза, потом на плечо, на котором из-под бинта пробились бурые пятна.
   - Сильно болит?
   - А ты как думаешь?
   - Думаю, болит.
   - А здесь, - положил руку на сердце, - ещё сильнее болит… - Вдруг резко сменил тон. – Ну, хватит. Проведала? Жив. Теперь уходи. А что была у меня, слово даю, никто не узнает. Иди. Спасибо, что проведала…
   После ухода Ларисы Филатова навестили более важные гости. Чины! Жирков и районный следователь. Разговор повели о поджоге поля и покушении на убийство.
   - Я не знаю, кто стрелял. Не видел и не знаю, кто поджёг хлеб. Если б знал – убил бы гада без суда и следствия.
   - А может быть, пожар… - хотел что-то спросить Жирков.
   - Нет, не может, - прервал Филатов. – Ничего не может быть.
Это не несчастный случай. Не было грома и молнии. Поджог!
   - И мы в этом не сомневаемся, - согласился с предположение Филатова следователь. – Но кто мог пойти на преступление?
   - Двойное преступление, - поправил Филатов.
   - Да-да. Ну… Скажите что-нибудь вразумительное, стоящее.
   - Пока не могу, - выдавил Филатов, скорчившись от боли.
   Пожелав скорейшего выздоровления, гости ушли ни с чем. Следствие и по этому делу дало сбой. А в первых числах сентября Филатова выписали из больницы…
               

- 13 –

    Первый осенний месяц раскрасил листья в жёлто-багровый цвет. Воздух стал прозрачным, а по утрам на пожухлых травах лежала серебристая роса и клочьями свисала, путаясь в ней, паутина. К полудню при погожем солнечном дне ветерок срывал её с трав, кустов и, вертя-крутя в воздухе, нёс в неведомую даль. Такое прекрасное осеннее время издавна называют в народе бабьим летом. Но за ним непременно наступает ненастье с заунывными, долгими дождями. В такое время на человека нет-нет, да и нахлынут воспоминания. Воспоминания с хандрой, от которой трудно избавиться. Фи-латову избавиться от неё помогали сын, довольно часто навещавший его, и охота, которую Костя любил, хотя и подзабыл в последнее время. А в эти пасмурные дни он с самого утра уходил с ружьём из дома. До позднего вечера бродил по окрестным заброшенным полям и дубовой роще, что в пяти километрах от Смородинки. Иногда заглядывал и на Круглое озеро, где перед отлётом гуртовались дикие утки. Нередко он возвращался с охоты без добычи, промокший до нитки. Каждый такой раз мать, глядя на измученного и уставшего сына, уговаривала:
   - Что ты зря ноги бьёшь? Сидел бы дома и не мок под дождиком. Неровен час заболеешь.
   - Да не могу я, мама, сидеть на месте! Тоска гложет! Заест совсем! А на охоте, на воле, я о плохом забываю.
   Когда не было занятий в школе, Костя брал на охоту Серёжу. Уходили к Круглому озеру. С сыном ему было ещё веселее…   
  В один из ненастных сентябрьских вечеров Филатов возвращался без добычи. Усталый, он еле передвигал натруженные ноги, однако на душе был покой. Погрузившись в воспоминания о детстве, не заметил, как его по дороге в Смородинку догнала подвода.
   - Трр!.. Стой!.. Ты что спишь на ходу? – окрикнул возница.
   Филатов от неожиданности шарахнулся с дороги.
   - Идёшь, ровно мёртвый.
   Филатов оглянулся и заулыбался:
   - Эт ты, дед Гришаня… Задумался я.
   - Ась? – навострил ухо старик.
   - Задумался, говорю, - крикнул Филатов.
   - А-а… Залазь на полок. И живей, - скомандовал дед – Тороплюсь я к вам в Смородинку.
   Филатов послушался. Быстро снял ружьё, запрыгнул, уселся удобнее:   
   - Куда и зачем спешишь?
   - На Кудыкину гору! – огрызнулся старик. И уже мягче ска-зал, - Зорька у меня заболела. Приплелась из стада, раздулась в боках, как бочка, и легла.
   - Никак обкормил чем-то?
   - Бог её знает… Да! Новость сопчу тебе. Ванька Квасов нажрался пуще свиньи, стадо распустил. Сам у Клавки Щегловой на крыльце полдня провалялся. Потому коровы и пришли сами, –трещал дед, то и дело понукая лошадь. – За Кузьмичом еду. Наш шпингалет ить – не в зуб ногой. К тому ж, как и Квасов, нахрюкался до поросячьего визга: «Гонять, гонять, может быть, корову нужно». Она лошадь что ли? И не поднять её, бедную. А Кузьмич на этом деле собаку съел. Вон скока лет в колхозе, а опосля в совхозе ветеринаром отбарабанил! Сможет и Зорьку мою на ноги поднять. А иначе не Кузьмич он!
   - Ох, не дай Бог, падёт Зорька. Без коровы сейчас туговато придётся, - сожалея, рассуждал Филатов, смотря в затылок возницы. И вдруг оживился. – А знаешь, дед? В Индии корова считается священным животным.
   - Что мне Индия? – горько парировал старик, нервно раскуривая «козью ножку». – Вот у нас на фронте была корова. Всем коровам корова!
   Филатов заулыбался, зная сызмальства характер деда. «Сейчас что-нибудь загнёт!» - предположил. И не ошибся.
   - Она не только кормила нас молоком, но и к фашистам в тыл в разведку ходила. Ох, и умная была стерва! Через минные поля с донесениями пробиралась в тыл гадам. Разведчики так маскировали своё донесение в её рог, что ни одна собака не догадывалась. А там на станции – эшелоны немецкие с живой силой и техникой.
Когда много накоплялось, тогда тока держись, фашисты!.. Кстати, корову ту Бурёнкой и звали. Покличут так её, она и бежит… На минном поле паслась. Мины чутьём брала, словно собака натасканная. На то поле и немцы, и наши боялись нос совать. А она спокойненько на минах травку щипала. Наестся, умница, и к нам в полк. Молочко несёт!.. Наградить бы её положено.
   - В чём же загвоздка? – едва сдерживая смех, спроси Филатов.
   - Но-о-о! Поспеша-а-ай, снулая! – подогнал дед в очередной раз лошадь и прищёлкнул языком. – Животных посмертно не награждают, Костя. Жаль. Не судьба, видать. А с ней не поспоришь. Она куда схочет, туда и попрёт...
   -  Эт ты точно подметил, - согласился Филатов.
   - …Что надумает, то и сотворит хоть с человеком, хоть с животным - продолжал дед, изредка помахивая кнутом. – И сведёт, и разведёт. Вот в Польше, почти на границе с Германией, такая история случилась. Захватили мы немецкий аэродром, да так быстро, что не один гад не успел взлететь. Эти трофеи потом на их же Берлин с «гостинцами» летали. Один трофей «Мессершмитт» и мне достался в подарок от командования. И что же ты думаешь дальше было, Костя?
    - Где мне знать, - притворно скорчил рожицу он.
    - То-то же!.. - возликовал рассказчик. – А было вот что. Стали мы по вечерам, когда на Берлин вылетов не намечалось, тайком от начальства на трофейных на танцы к девкам наведываться. Вечер, другой вхолостую. На третий подцепил я себе фрау. Девушку по-нашему. Фрау Эльзу. Неописуемой красоты! Прям как на картине… - Дед замялся, видимо, не знал фамилии художника. Вывернулся: - … итальянца известного.
   - Леонардо да Винчи, - подсказал Филатов.
   - Во-во, - закивал головой рассказчик, - его самого. Кстати, итальяшки тогда союзничали с Германией, сволочи. Ну вот. Завязался у меня с Эльзой роман. Ах, какая любовь разгорелась! Ан, видно, не судьба…
   - И что?
   - Не перебивай, Костя! Слушай, - обиженно вспыхнул дед. – И вот в один вечер решил я пригласить Эльзу в Гаштет. Эт по-нашему пивбар. Сняли столик. Заказали баварского пивка по две кружки и таранки. Сидим, потягиваем пивко, воркуем, что голубки. Вдруг открывается дверь Гаштета, и с охраной вваливается сам Адольф Гитлер! Любитель он был по пивнушкам шастать. Офицерьё всё повскакиволо, в струнки вытянулось, руки правые – вперёд и вверх. «Хаиль, Гитлер!» - горланят. Я тут, признаюсь, остолбенел. А Гитлер, сволочь, со своей бандой, как назло мне, прям напротив нас за столик сел. Чёлка на левую сторону зачёсана, под носом маленькие усики. Пьёт гад пиво с наслаждением, аж причмокивает после каждого глотка. Да ещё и подмигивать Эльзе моей начал! Тут я не выдержал и чисто на немецком ему…   
   - Да?! Откуда ж ты немецкий знаешь? – рассмеялся Филатов. – Ну-ка, трёкни пару фраз.
    -  Вот ты чудак! – обернулся к смеющемуся Гришаня. – Иль я в Берлин не летал? Да я до корочки от «а» до «я» - как пять пальцев… А сейчас, как назло, склероз, сволота. Вытравил из памяти весь немецкий язык. Хоть бы одно словечко оставил. Так нет, всё подчистую!
   - Ну и что с Гитлером тогда? – заторопил Филатов оправдывающегося рассказчика, видя, что почти доехали до Смородинки.
   - Я ему в глаз по полной программе закатал. Должно, запомнил он мой кулак. Охрана фюрера и завсегдатаи пивнушки замешкались, я и благополучно смылся. А опосля тужил, что не убил эту  заразу. Може, и война раньше кончилась. Не судьба, значит… А мне после того инцидента с Гитлером уже нельзя было в Берлин. Его весь моей физиономией завесили. А скока дойчмарок за мою голову обещали-и-и!
   - Сколько же? – хихикнул Филатов.
   - Много, Костя. Рук и ног не хватит… А вот Эльзу, как мы Берлин взяли, я искал. С ног сбился. Но она словно сквозь землю провалилась. Была любовь – и нет… Трр…
   - Ну вот и приехали, – спрыгнув на землю, сказал Филатов. –   Спасибо. Лечи Зорьку. А бабе Федоре передай привет от меня. – И подначил: - Только ей про Эльзу ни-ни. Заревнует ведь.
   - Меня-то? Ха-ха-ха! Моя Федора заревнует? Ха-ха-ха! Отревновала. Что было, то было, - сказал с напевом. – Да быльём-то уже поросло, в забытье ушло.   

                -   -   -

   Марья Ивановна встретила сына у порога, радостная, весёлая.
   - У нас гостья, сынок!
   - И кто же? – спросил он, а в душе немая надежда: Лариса?!   
   - Наташа.
   - Сестра?! Из Америки прилетела? – воскликнул удивлённо.
   - Нет совсем!
   А сын уже влетел в комнату, как был одетый, и с ружьём. Он увидел за столом незнакомую белокурую девушку. Она, отставив чашку чая, встала.
   - Ой, меня ведь тоже Наташей зовут, - засмущалась, краснея.
   - Костя, - коротко представился Филатов. И добавил, - Филатов.   
   - А я Ртищева.
   - Ясно. А мы с вами, Наташа, как будто и крещёные, - хмыкнул.
   - Почему? – широко раскрыла удивлённые глаза.
   - По несчастью. Разве мать не рассказывала вам?
   - Ах да, говорила, - грустно ответила Наталья. – В вас тоже стреляли. – Она посмотрела на Филатова сочувственно и почему-то вдруг её миловидное лицо засветилось улыбкой.
   Филатов затушевался, отвернулся. Снял с плеча ружьё…
   - А вы раздевайтесь и давайте вместе пить чай, пока горячий, –  неожиданно по-хозяйски предложила гостья. – Вы продрогли. На улице вон как холодно.
   - Спасибо, не откажусь от горяченького. Только ружьё положу на место и разденусь.
   Когда он сел за стол напротив девушки, наступила неловкая пауза. Её нарушила Наталья.
   - Я у вас погощу несколько деньков. Вы не против?
   - Ради Бога. Сколько угодно, - не задумываясь сказал Костя.
   - Я рада, что не против Вы, - искренне ответила девушка.
   - Не надо «выкать». Давайте по-простому, на «ты».
   - Согласна...
   Марья Ивановна была не просто довольна визитом Натальи, а рада, словно приехала  родная дочь. Косте девушка тоже по-нравилась. Решил познакомиться ближе:
   - Наталья, давайте прогуляемся по нашим окрестностям. Они такие живописные, такие прекрасные! С ружьецом побродим,
чтоб не скучно было.
   - О, из меня плохой охотник. А без ружья…
   - Оно и не нужно нам. Так побродим. Свежий воздух, осенний пейзаж! Что ещё нужно для здоровья и знакомства?
   - Да, конечно, - согласилась девушка.
   Весть, что у Филатовых гостит девушка, пострадавшая от бандитов, дошла и до Ларисы. Её охватила такая ревность и ненависть к этой девушке, что она тайком от Щукина плакала. Лариса осуждала себя: «Сама виновата! Как всё запуталось. Что дальше?»
   Щукин заметил неладное:
   - Лара, любимая. Что с тобой?
   - А что? Ничего, - скрыла правду жена.
   Не дождавшись ответа, а с ним и правды, но нутром чувствуя нехорошую перемену, он переспросил:
   - Что же всё-таки с тобой происходит?
   - А я тебе ответила и ещё отвечаю. Ни-че-го! – отрезала и вышла из дома. Её всю трясло, как в лихорадке.
   Оставшись один, Щукин задумался…
   Эмоции навалились и на Филатова, хотя он старался покончить с ними. Но они не отступали. Одиночество и отвержение, полученное от Ларисы, терзали его. Он не мог оставаться один, и неожиданно для себя он стал всё больше сближаться с Наташей Ртищевой. Однако в душе и в сердце продолжала теплиться надежда на возвращение Ларисы. Не угасала любовь, которую он тщетно пытался потушить…

                - 14 -   
 
   Алексей Попов, одержавший-таки победу на выборах и став депутатом районного Совета, немного отошёл от фермерских дел и с головой погрузился в дела народные. Заботы по хозяйству в «Ниве» полностью переложил на плечи жены и Филатова. Попов, почти год возглавлявший в районе фермерское движение, продолжал изо всех сил стараться создать как можно больше фермерских хозяйств. «В этом мне поможет статус депутата, - рассуждал Алексей. – Но надо доказать, что этот метод хозяйствования правильный! Надо расширяться! Только тогда люди увидят и поверят в успех! Они потянутся за мной. В районе заработает моя программа. Фермер, и только фермер – будущий  хозяин земли-матушки!»
   Утром 20 сентября Попов явился в правление АО «Заречин-ское», которому грозило банкротство и введение внешнего управления. С натянутой улыбкой встретил визитёра председатель Зуев.
   - Заходи, Алексей, садись вот напротив меня, - не вставая с кресла, предложил Зуев, – И в каком же качестве пожаловал ко мне? Как фермер или депутат?
   - В качестве того и другого, Иван Иванович, - не обращая внимания на не очень-то дружелюбный тон, начал Попов. – По делу я. По поводу земли. О полях в Федькиной гати. Вы предлагали их в виде пая Филатову…
   - Не тяни резину. Ближе к делу, - бросил холодно Зуев.
   - … Я забрал бы те земли, - продолжал сдержанно Попов, игнорируя тон председателя.
   Он удивлённо посмотрел на фермера-депутата, бросил:
   - Так в чём же дело, фермер?! Земли бросовой полным-полно! Оформляй, как положено, через земельный и налоговой отделы и
– вперёд!
   - А вы, Иван Иванович, как вы к моей затее отнесётесь?
   - А что я? Если сельхозуправление и районные власти разрешат – да ради Бога, берите земли! Даже кое в чём вам посодействую. Коль есть уверенность и силы – работай! А нам вот руки выкрутили. Косорукими сделали. А какой косорукий способен землю вскопать?..
   Разговор между Зуевым и Поповым ещё не окончился, а в дверях кабинета показались Жирков и Зимин…
   - Разрешите, Иван Иванович? – спросил участковый.
   - Да-да, входите… - сказал им. – А ты, Алексей, оформляй документы и пользуйся землёй на здоровье, - заторопил Попова, подбодряя и пожимая ему руку. Шутя и серьёзно добавил:
- И на благо народу.
   Спускаясь со второго этажа конторы, Попов взвешивал: «Пока лучшего варианта с землёй не вижу. А в сегодняшней кутерьме каждый норовит всунуть  палки в колёса. И не поймёшь, кто прав. Пока не придут лучшие времена. А они обязательно наступят!»
   Тем временем в кабинете председателя шёл иной разговор.
   - У нас дело к вам, Иван Иванович, - сказал Жирков.
   - Какое? – напружинился Зуев.
   - Выходит, секретное, - почему-то улыбнулся следователь.
   - А конкретно? – заволновался председатель.
   - Скажу конкретно, - начал следователь. – Надо собрать все свидетельства, выданные на землю. На время. Под предлогом проверки в районном земельном отделе законности выдачи свидетельств, правильности их оформления мы будем решать нашу главную задачу, не вызывая при этом лишних подозрений. Будем скатывать с каждого свидетельства пальчики.
   - Для чего нужны пальчики? – удивился Зуев.
   - Я думаю, Вы, Иван Иванович, можете держать язык за зубами.
И прошу вас сделать это. А пальчики нужны. Сравним отпечатки пальчиков на свидетельствах с отпечатком, снятым с найденного на месте преступления бычка самокрутки. Так выйдем на человека, который совершил это преступление.
   - И что?  – заинтересовался Зуев.
   - Это зацепка. Пусть он объяснит, почему именно его окурок, а не чей-то, оказался на месте убийства. Пусть попробует доказать, что белое чёрно, то есть, что не был на месте убийства.
   - Понял. Сделаю, - согласился Зуев. – Но… за один день такую
работу не провернуть. Так ведь, Виктор Фёдорович? – запросил поддержку у участкового председатель. – Народ наш непонятливый, нерасторопный. Тянется…
   - За сколько предположительно управитесь, Иван Иванович? – с надеждой на более быстрый срок, спросил Зимин. – Следствие и без того затянулось. Кроме того, обстановка у вас напряжённая. В Заречии уже второе преступление с применением огнестрельного оружия. Не исключено и третье. И, возможно, оба преступления – дело рук одного и того же человека… Так, за сколько дней упра-витесь?
   - Постараюсь за два-три дня, - обнадёжил председатель.

                -   -   -

  На ремонт Заречинской церкви материалы завезли ещё в начале августа. Сразу начались было и работы. Однако вскоре остановились и возобновились лишь только в сентябре. Зато с размахом. Установили крест на главном куполе. Заново покрытые желтоватым оцинкованным железом, луковицы церковных куполов поблёскивали под лучами даже неяркого осеннего солнца. Собрались к 27 сентября – Воздвижению Животворящего Креста Господня – краном поднять и установить церковный колокол. Полю-боваться, быть свидетелем необычайного события собрался и заречинский люд от мала до стара. Звенели голоса:
   - Вот и у нас теперь будет на всю округу звенеть-переливаться малиновый звон! – радостно восклицал кто-то.
   - Теперь на месте будем замаливать грехи наши. Так, бабы? – шутили мужики.      
   - Ой, сейчас колокол поднимать начнут! Вон как опоясали тросами! А може, покомандовать мне, бабы? – трещал-трепался дед Гришаня. – Мне не привыкать орать: «Вира, майна!»
   - Где ж ты командовал, болтун старый? – смеялись женщины и подтрунивали, - На койке Федоре?
   - Нет, бабоньки. Он и конские котяхи краном поднимал.
   - Ха-ха-ха!
   - Уймитесь! Святое дело вершится! – урезонивали старушки, усердно крестясь. – Грешно тут зубы скалить да похабщину нести! Ещё какой грех, прости, Господи Иисусе Христе!..
   Начали подъём колокола. Старушки и старики, а за ними более молодые женщины и даже некоторые мужики тоже стали осенять себя крестным знамением… Вскоре колокол водрузили на звонницу…   

                -   -   -

Во время прогулок по окрестностям Смородинки Филатов не раз хотел спросить Ртищеву, как она оказалась со священнослужителем в тот вечер в Заречии и что вообще их связывало, но стеснялся. На этот раз решился, шагая чуть позади девушки:
   - Извините, Наташа, за нетактичный вопрос. Вы не похожи на богослуженку, тем более на монашку. Хотя человек в душе много хранит тайн. Что вас связывало с убитым попом?
   Ртищева остановилась, повернулась лицом к спутнику.
   - Покойный отец Анатолий, царство Небесное, был для меня самым близким человеком, помог мне в трудное для меня время,  – загадочно ответила она. – Да. Он для меня как родной отец. Может, даже больше. Мне ясно одно, Костя, если бы не он, я, наверное, наложила бы на себя руки. Хотя у нас с ним разница в возрасте всего девять лет, я на исповеди открыла ему свою душу. И он понял меня. Помог разобраться в себе, направил на путь истинный. Ему это удалось. Он был такой  чуткий человек, каких я раньше не встречала. А теперь вот встретила ещё одного чуткого человека. Вашу маму, Марью Ивановну. Вот, пожалуй, и всё.
«Я не лгу», - прочитал он в её голубых глазах, и в порыве нежности хотел обнять. Но она не позволила сделать это. Отвернулась и отошла в сторону.
   - Извините ещё раз, Наташа, - попросил Филатов. – За то, что заставил копаться в душе и причинил обиду и боль.
   - В этом обиды нет, - ответила она. – Только очень жаль, что отца Анатолия не вернуть. Я ничего почти не помню из случившегося тогда. Помню только, что стреляли с обочины дороги. Посыпались стёкла. Я взвизгнула от страха, а машина в этот миг полетела в кусты. И всё.
   - Жаль. С такими показаниями трудно будет найти убийцу, - сожалеющее и задумчиво протянул он.
   С берега реки через пожелтевший, словно лисий мех, притихший луг приветливо блеснула куполами заречинская церковь. Филатов кивнул в сторону храма:
   - Можно считать, церковь эта – детище отца Анатолия.
   - Он жизнь за неё отдал. Что в человеке есть хорошее, это его добрые дела. Тем более, если они навечно.
   - Красиво и верно сказала ты, - восхитился, радуясь этому «ты».               
   - Да?
   - Ага, - ответил мгновенно и неожиданно предложил, - а давай завтра мотанём в село. Посмотрим, как идут работы.
   - Я не против, - тепло улыбнулась Наталья и, загянув ему в глаза, призналась, - ты, как твоя мама, становишься близким мне...
   Филатов поспешно отвел взгляд:
   - Как бы нам не сбиться с дороги, Наташа.
   - Почему так думаешь?
   - Сам не знаю, - загадочно ответил он. – Дорога вроде бы прямая, а вдруг резкий поворот.
   - А зачем тогда тормоза? – серьёзно спросила Ртищева.
   - Они на всякий случай. Но мы не должны допустить лишнего.  Пусть дорога будет прямой, как ствол вот этой берёзки, - пожелал Филатов, обняв стройное деревце, стоящее у оврага на берегу. – Как тростиночка вытянулась, хоть и растёт на просторе!
   - А жена?
   - Лариска? На кой дьявол мне такая жена? Нет у меня жены.
   - А вдруг вернётся.
   - Заросла дорожка.
   - Ой, ли?
   - Точно заросла…
   На следующий день они побывали в Заречие. Посмотрев, как идёт реставрация церкви, пошли домой. Неожиданно им встретился дед Гришаня. Он молча вскинул удивлённые глаза, потом, прищурившись, пристально с ног до головы осмотрел девушку. Она засмущалась. Филатов пришёл ей на выручку:
   - Дед, как твоя Зорька? Жива? – спросил, загораживая Ртищеву.
   - Сдохла, стерва. Отвёз на скотомогильник.
   - И Кузьмич не помог?
   - Не успел я довезти его… Пала Зорька. Теперича без молока сидим со старухой. Как-неть доживём и без коровы. Говорят, что Бог ни делает – всё к лучшему.   
   - Возможно и так.
   - А что эт с тобой за красавица? - не сдержал любопытства дед.
   - Больно много хочешь знать. И без того уже старый… - и всё
же удовлетворил любопытного, солгав: - А эта красавица… сестра троюродная из Норильска.
   - Где такой есть? – снова прищурился Гришаня, вспоминая.
   - Далеко. Отсюда не видать, - едва не смеясь, острил Филатов.
   - Далёка, говоришь? – хитровато переспросил неглупый дед.               
   - Аж за полярным кругом! Слыхал про такой?
   - Слыхать-то слышал, - что-то хитрил старик, недоверчиво бурча и не отрывая взгляда от девушки, будто ждал ответ и от неё. И неожиданно предложил:
- Зашли ба ко  мне в гости.
   - Как-нибудь в другой раз, - отверг предложение Филатов. – Спешим мы.
   - Не обижайтесь, дедушка, - попросила Ртищева. – Мы правда спешим.
   Вечером неугомонный и лёгкий на язык дед Гришаня встретил
Ларису и сообщил о приехавшей к Филатовым сестре. Лариса удивилась, зная, что у них в Норильске никакой сестры не было. И вдруг догадка черкнула по мозгам: «Это, видать, была она!»
В разведку тайно послала сына.

-   -   -

   30 сентября поздно вечером в кабинете председателя долго горел свет. Шёл разговор между Зуевым, Зиминым и Жирковым.
   - По-моему, мы на правильном пути, - взволнованно заключил следователь. – Преступник – Квасов. Все факты против него. Нужно прижать его.
   - Да, надо, - согласился Жирков. А в голосе – неуверенность. –  Но как прижать? Доказать надо! Сможем ли?
   - Сможем, Виктор Фёдорович. Квасов крепко сидит на крючке! Пусть докажет, что окурок не его.
   - А он скажет, мол, хватились по истечении столько времени.
   - Резонно заметил ты. Вполне возможен такой вопрос Квасова. Но я докажу обратное…
   Пока они вели диалог, Зуев слушал их молча, с затаённой улыб-кой. Он прекрасно и лучше их знал способности Квасова выворачиваться, выходить «сухим из воды» из любой ситуации. «И на этот раз увернётся, как змей»,  - предпо-ложил Зуев.
   - Коль вы, товарищ майор, так верите в свои силы, остаётся
только навестить Квасова.
   - И провести задержание, - продолжил за участкового Зимин.
   - Но осторожно, - предупредил Жирков. – Не то…
   - Что ещё вас пугает?
   - Всё может пойти насмарку.
   - Почему? – недоумевает следователь.
   - Насмарку может пойти всё, потому что Квасов такой вёрткий, что из грязной лужи вылезет чистеньким, - вступил в разговор Зуев. – Единственная улика ничего вам пока не даст.
    - Почему же? – начал нервничать Зимин. – Я ж говорю, пусть Квасов опровергает! Но пусть и докажет, что он не был на месте преступления, а тем более, что окурок не его! И нечего нам даль-ше тут толочь… -  следователь не успел договорить. Кабинет, контора, всё Заречие погрузились в ночную темень: отключили электричество.

                -   -   -          
               
   Занимался с лёгким морозцем осенний рассвет. Загорланили петухи. Вместе с петушиным концертом наступил ещё один холодный рассвет. Начинался новый день с человеческими заботами, волнениями, неуверенностью в дне нынешнем, не говоря уже о завтрашнем, с неразберихой в непредсказуемой жизни. Теперь в ней легко потерять и то, что ещё вчера казалось невозможным: работу, а вместе с ней – достаток, покой и само существование…
   Когда человека вышибут на окраину и перед ним обрыв, с которого его вот-вот столкнут и он полетит в бездну… что он чувствовует в этот момент? Беспомощность! И тогда отчаянно кричит, как петух на заборе, но не петушиным и даже не человеческим, а каким-то совершенно не понятным, диким голосом. Воплем! Воет пуще голодного волка. Судьба загоняет в угол, вынуждает скалиться по-звериному.
   Именно так рассуждал Квасов. В голове не было никакой мысли, кроме одной: или умереть, или – если повезёт – выжить в этом тесном, вечно воюющем мире.
…В ранее холодное утро Квасов собирал в курятнике яйца, гоняя из угла в угол тревожно и обиженно кудахтающих кур. Внезапно отворилась дверь. В ней, закрывая свет холодного солнца, вырисовались две фигуры. В них хозяин сразу узнал участкового Жиркова и следователя Зимина. Сердце Квасова тревожно забилось. Но он не подал виду и продолжал прове-рять гнёзда.
   - Дверь-то прикройте, господа-товарищи, – бросил им хмуро.   
   Дверь закрыли. На миг воцарилась тишина, изредка нарушаемая кудахтавшими курами.
   Молчание  прервал Жирков.
   - Долго ещё будешь там возиться?
   - Кончил. Заходите, - как мог спокойнее разрешил хозяин, отворив дверь курятника. – Я вас слушаю. По какому поводу ко мне?
   - Вопросов к тебе, Иван Квасов, у нас уйма, - начал Жирков. – И отвечать тебе на них придётся точно и правдиво. Как на исповеди. Такие ответы в твоих же интересах. Понял?
   - И в чём мой интерес? – состроил он улыбающуюся гримасу.   
   - Узнаешь в момент! – грубым голосом ответил Зимин. – Ты видишь вот этот окурок самокрутки?
   - Не слепой. И что?
   - Твой? Ты скручивал из бумаги районной газеты?
   - Откуда мне знать? Может, и мой. И что из того?
   - А то, что «бычок» этот – улика!
   Квасов доводу следователя не удивился. Продолжал хитрить:
   - Вон как! Может, и от моей самокрутки окурок. Ничего особенного. Прочитал «районку», а дальше использовал на курево. Зачем же добру пропадать попусту? А газету выписываю, потому как она для любого деревенского жителя доступная для чтения и понимания и дешёвая.
   - Это понятно, - наседал следователь. – Но как окурок твой оказался на месте убийства священнослужителя? А?
   - На месте убийства?! – Квасов сделал такое удивлённое выражение лица, будто не знал этого. Затем сконфуженно, но быстро заявил, – А чёрт его знает. Не могу знать. Вероятно, мимо шёл и бросил.
   Зимин с Жирковым переглянулись. Они не знали, что делать дальше.
   - Это, Квасов, не ответ, - рассердился Зимин. – Вернее, не честный. Без аргумента.
   - Нет, честный.
   - Значит, ты не причастен к убийству? А следочки? – Зимин начал брать упористого подозреваемого.
   - Какие? – было растерялся он. И тут же взял себя в руки. Ответил быстро и умно:
– Мои? Так сказал же я. Проходил мимо, оттого и следы, и окурок. Не по воздуху же летел.   
   Ведущие расследование поняли: хитрого и ловкого подозреваемого так просто не взять.
    - Где ж ты научился так метко стрелять? – спросил Жирков.       
   Но и это не вывело Квасова из равновесия.
   - Из ружья? Я не охотник.
   - Из пистолета, дорогой, - съязвил Зимин.
   Квасов при слове пистолет дрогнул. На мгновение.
   - Какой ещё пистолет? У меня его в жизни никогда не име-лось. Накой он мне?
   - А честно? Признавайся, скостим срок, - пообещал Жирков.
   - Мне? За что скощать, Виктор Фёдорович? – спросил, уже заметно нервничая, подозреваемый.
   - Иван, ты где запропастился? Иль уснул в курятнике? – крикнула с крыльца жена Квасова. Не получив ответа, сбежала со ступенек. Увидав странных гостей, остолбенела. Лишь через мгновение выдавила:
   - Здравствуйте. Что случилось? Зачем милиция, Ваня?
   - Ваш супруг подозревается в тяжком преступлении. В убийстве, - негромко сообщил ей Зимин.
   - В убийстве?! – От неожиданности и страха женщина опустилась  на траву. – Мой муж убил?! Не может быть! Он мухи не обидит. А тут убил? Человека? И кого же, простите?
   - Священнослужителя, - прозвучало горькое в ответ.
   - Попа?! Ой, горе какое! – её хватила истерика. Женщина вцепилась в плечи мужа, стала яростно трясти. – Ты же не убивал, Ваня? У нас же пятеро детишек! Мал мала меньше. Каково мне остаться одной с ними?! Как-а-ак?!
   Квасов ещё бодрился, но уже чувствовал, что жена догадалась. Она, неожиданно и для мужа, стала выгораживать его.
   - Ваня всю ночь был дома. Уверяю Вас, Виктор Фёдорович, и Вас… не знаю, кто Вы… - Упала на колени: - Уверяю, не Ваня убил. Не губите моего мужа!..
   Ни что Квасовым не помогло. К обеду Ивана забрали в РОВД,
увезли в Кирьяновку. К вечеру об этом узнали и в Заречии, и по всей округе.

                -   -   -      

     Лариса, как и замыслила, отправила в Смородинку Серёжу. В разведку. Узнать, действительно ли у Филатовых живёт девушка, или дед Гришаня, как обычно, натрепался. Серёжа забежал в дом запыхавшийся. Не увидав посторонней женщины, подскочил к отцу, посмотрел в глаза:
   - Где?!
   - Кто, внучок? – не поняла Марья Ивановна.
   - Она, она! – не унимался мальчик.
   Отец сразу догадался, кого ищет сын.
   - Серёжа, успокойся, - привлёк к себе сына Костя.  - Ты и мама не так всё поняли. 
   - Так где же женщина, которую с тобой видел дед Гришаня?
   - Вон оно откуда ветер дунул, - улыбнулся отец, - погостила и уехала, сын. Так и передай маме.

                - 15 –

  …На Кавказе почти год шла необъявленная война. Красивый город Грозный превращался в руины. А в глубине России война многих будто и не касалась. Лишь телевизионные новости заставляли содрогаться. Жестокость бойни, бессмысленность гибели восемнадцатилетних ребят-срочников, безвинных гражданских людей. Кому это нужно? А в лексиконе появились непривычные слова: «террор», «террористы», «полевые командиры».

                -   -   - 

   В эти страшные для России дни Лариса обнаружила, что беременна. Сообщить об этом Щукину не решалась, ибо ей не давала покоя догадка, и сердце говорило: «Отец ребёнка – Костя».  Лариса не находила себе места. «Вдруг Игорь поймёт? - боялась она. – Тогда рухнет наша жизнь». Она пыталась гнать от себя такие мысли. Но время шло, увеличивался живот, скрывать дальше беременность от мужа было и невозможно, и рискованно. Выбрав удобный момент, сообщила:
   - Игорёчек, милый. Мне кажется у нас будет ещё ребёночек.       
     От неожиданности Щукин вскочил из-за стола и, то ли от радости, то ли ещё почему молча заходи взад-вперёд по комнате.
   - Ну и что?
   - Как «ну и что»? – Лариса не поняла смысла услышанных слов.
   - Ничего особенного в беременности, - пояснил Щукин. – Ты же замужем. С мужиком живёшь…
   Лариса повеселела.
   - Надо в Кирьяновку съездить. На учёт встать, - зачастила радостно. – Что скажешь, милый?
   Щукин перестал ходить по комнате, развёл руки:
   - А что в таких случаях говорят?
   - А я… я подумала, может быть, ты против, чтоб я рожала.
   - Боже мой, Лариса! Как ты такое подумать могла?
   - Значит, рожать?
   - Почему опять спрашиваешь меня? – насторожился муж.
   - Кого же ещё?
   - Ах, ты вон о чём… - Щукин вновь замаршировал по комнате. – Да, сейчас трудное время. Но бывали времена и похуже. И всё равно женщины рожали. Рожай. Рожай, дорогая моя! – твёрдо заключил он и крепко поцеловал жену в подрагивающие губы.
   …Прошло две недели. За это время Лариса сильно изменилась. Она сама начала искать встречи с Костей. Но он стал редко появляться в Заречии, да и когда появлялся, избегал видеться с бывшей женой. Это навело её на грустные мысли. «Вдруг у них с этой Наташкой Ртищевой роман? Ну и что? – успокаивала себя. А сердце кричало.
В тайне от сожителя, а иногда и при нём, Лариса всё чаще посылала сына в Смородинку. Это заметил Щукин. Заворчал:
   - Загоняла пацана. Дай хоть в выходной отдохнуть.
   Она промолчала, гладя головку сына.
- Если не хочешь, Серёженька, не ходи. - И тут же нашла повод, чтобы он всё-таки пошёл в Смородинку, - Я только хотела молочка передать свекрови. Не чужая ведь.
   - Так ли, Лариса? – спросил Игорь.
   - Разве ты против?
   Он улыбнулся, сделал несколько шагов к двери. Остановился.
   - Я… да нет. Банку молока старухе мне не жалко. Вот ноги его, - показал на Серёжу, - жалко. Ты пацана постоянно гоняешь в Смородинку. Потом долго пытаешь… - Не договорив, вышел, сел у крыльца на лавочку.
В тот же вечер она не выдержала, спросила Щукина:
   - Ты меня в чём-то подозреваешь, Игорёчек?
   - Подозреваю? И в чём же? – хмыкнул он.
   - Не знаю. В неверности тебе, наверное.
   - Чего-чего?! – удивился Щукин. – Как тебе в голову взбрело…
   - Не взбрело. Чувствую. Так подозреваешь или нет?
   Щукин не ответил, хотя она так ждала этого.
   - Пойдём спать. – Направляясь в спальню, ондобавил спокойно: - Не засоряй голову догадками и прочей чепухой.
   Щукин быстро уснул, а она могла сомкнуть глаз. Сон отгоняли тяжёлые мысли: «Запуталась я. Запуталась…»

                - 16 –

   Ещё за неделю до престольного праздника Покрова деду Гришане пришла мысль: «Не открыть ли и мне своё дело, не стать ли бизнесменом? Ох, какое модное это слово ныне! – думал недолго, решил, – В помощники возьму Федору. Чем не помощница? Будет на рынке торговать. Буду пораньше утречком запрягать Серуху и – в Кирьяновку. Язык Федоры подвешен, что надо. Тока один недостаток: привлекательности нету. Эт ничё».
Поразмыслив, вечером поделился этим с женой.
   - Ты что, обалдел? – буркнула старуха. 
   -  А чем мы с тобой хуже других? И не враз я тебе это предложил. Долго обдумывал. – Сделал длительную паузу, будто думал, что говорить дальше. Открылся:
- Обдумал и решил твёрдо открыть своё кровное дело.
   Федора удивлённо и в то же время с усмешкой уставилась на мужа. Потом серьёзно спросила:
   - Ты, хрыч старый, случаем не того? - повертела пальцем у виска, - не рехнулся у меня? У нас что, дома делов нету? Кажный день по горло.
   - А это дело особое, мать, - ринулся в атаку Гришаня. – Ты тока вдумайся! Торговля ить всегда прибыльна. Торгуй свободно, честно, и потекут деньжата в карман. Не в чей-то, а в наш. Я буду плести лукошки, кошолки большие, середние и маленькие. Сейчас это самый ходовой товар в личном подворье. А хвороста для плетения полно в зуевских оврагах. Да и с огорода нашего – лишнее нам ни к чему – тоже на рынок. На рынке людям всё надобно.
   Федора отнекивалась, как могла. Наконец взорвалась.
   - Ты никак хочешь меня в тюрьму загнать?
   - Как? За что, Федорушка?
   - За спекуляцию!
   - Вот дура, - усмехнулся он. – Теперь это не спекуляцией зовётся, а предпринимательской деятельностью. Во как! Ты аль телевизер не смотришь? Ныне кто смел, тот два куса съел… Ясно?
   - Чай, не глупая.
   Гришаня понял, что берёт верх. Упрекнул  не зло:
   - Эх, мать. До тебя, как до утки, и на пяты сутки еле доходит… Не бойся. Постепенно раскрутимся, а потом заживём под старость лет по-современному!
   Федора на это ничего не ответила. Пожелала спокойной ночи, отвернулась и завалилась спать. А Гришаня ещё долго не спал. Его одна за другой одолевали навязчивые мысли и раздражал громкий и затяжной храп Федоры.
   Утром дед проснулся рано, оделся и вышел на крыльцо. За ночь землю припорошило первыми снежинками. Поёживаясь от влажного холодного ветра, дед рассуждал вслух:
- Растает, как пить дать. Зазимок первый таков: утром снежок, а к обеду - водища.
Он  закашлял, покурил в тишине и вернулся в дом. Жена уже встала, стонала, жалуясь на ноги.
   - Не мудрено, мать. На дворе ненастье. Первый зазимок.
   Федора потихоньку размяла ноги. Гришаня засобирался в дорогу. Заготавливать хворост. 
   - Хворост, так хворост, – бормотал себе  под нос, запрягая ло-
шадь. Она стояла смирно в ожидании команд хозяина. Он настелил свежего пахучего сена в повозку, сверху положил старенький зипун. Проверил, всё ли взял для работы.
   - Кажись, всё. Топорик, нож… - дёрнул вожжи. Лошадь тронулась. Дед почти на ходу запрыгнул в повозку…
   Овраги пролегли в трёх километрах от Заречия. Когда к обеду  ударили в колокол, звон был слышен и в овраге. Повозка деда уже была загружена, и он собрался тронуться в обратный путь, как вдруг на что-то наступил. От любопытства принялся разгребать мокрую от снега траву с опавшими листьями и кусты. Разгрёб и ахнул.
– Ба-а! Обрезок ружья! Наверное, из тебя, милок, в Филатова стреляли, а потом спрятали, - рассуждал Гришаня, осматривая оружие. – Так не так, пущай в том милиция разбирается. Моё дело, тебя доставить куда следует.
Он погнал лошадь во всю прыть, насколько позволяла залитая водой от растаявшего снега дорога. Когда въезжал в село, на звоннице снова ударил колокол. Гришаня истово перекрестился и направил лошадь к своему дому.
   Вечером дед завернул страшную находку в чистую тряпку, сунул под мышку и направился к участковому домой. Жирков был поражен.
   - Вот это находочка! Вот так сюрприз! – сокрушённо качал он головой.
   Гришаня сделал довольное и умное лицо, твёрдо заверил:
   - Из него, из обрезка этого, той ночью при пожаре стреляли в Костю. Там и спрятали.
   - Похоже, так, - протянул последнее слово Жирков. – Теперь остаётся выяснить, чей это обрез.
   - Вот и вот, - согласился Гришаня. Хитровато посмотрел на участкового. – А под силу это нашему правосудию? Не надорвёт пупок? Как думаешь, Фёдорыч?
   Жирков полосонул по деду недовольным взглядом.
   - Но-но, дед! Поосторожней со словами.
   - Разве я неправ? Вот в наши времена…
   - Хочешь сказать, в советские?
   - Ну да, - подтвердил Гришаня и затараторил дальше. – В наше время закон уважали. Что бы ни было, а начальства даже побаивались. А теперь что? Простой человеческой совести  у людей не осталось. Нет бы помочь страждущему человеку, так нет, пускай барахтается, тонет в омуте жизни, а я в сторонке буду стоять, посматривать. Никто руку не подаст. Почерствел человек душой, всё наше общество спортилось.
   - Ну не всё, дед.
   Гришаня отмахнулся, стал рассуждать дальше:
   - Може, это кажется мне? Только говорят, когда кажется, креститься надобно. Оно, мож быть, и верно. – Резко повернулся к участковому. – Фёдорыч, вот чего хочу спросить тебя. Ты человек грамотный, законник, к тому же, коммунист со стажем. Объясни мне, непонятливому. Почему то, что создавалось потом и кровью семьдесят лет, рухнуло разом?
   - Отвечу. Только не проболтайся где-нибудь… Не мудрено. Поговорка есть такая, мол, рыба гниёт с головы. При том – с душком. Вот и сгнила верхушка нашей КПСС.
   - А партбилет? Что с ним делать? Сдать, хранить или выбросить в помойку?
   - Это на усмотрение самого владельца партбилета. Так сказать, от его моральной устойчивости, чистоты совести, уверенности  в правильности учения Маркса, Энгельса, Ленина.
   - А ежель нет уверенности?
   - Тогда это не коммунист и никогда им не был, а просто, как когда-то сказал товарищ Ленин, политическая проститутка. Время уже подтвердило правоту слов Владимира Ильича.

                -  -  -

   На Покровское богослужение в ещё не полностью отреставрированной церкви с утра звонил и звонил колокол, созывая народ. И он, принаряженный и весёлый, поспешно тянулся к храму. Не только из Заречия, а и со всех окрестных селений. Подъезжали кто на автомобилях, кто на лошадях, а кто и пешком. Возле церкви транспорт оставлен без всякого порядка, без присмотра и людей. Они уже внутри храма. Перед алтарём голосистый батюшка хрипловатым баском читает молитву Господню. Паства сгрудилась перед молитвенным столом с горящими свечами.
    «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…», - пел батюшка, пел церковный хор, пели прихожане, сумевшие к этому великому празднику, Покрову Пресвятой Богородицы, выучить наизусть текст молитвы…
   В этот праздничный день за долгое время в церкви снова встретились Филатов и Лариса. Она была с Игорем, Костя со своей матерью и оказавшейся снова в гостях у Филатовых Натальей Ртищевой. Каждый раз кланяясь между молитвами, Лариса бросала взгляд на Костю и соперницу, стоявшую рядом с ним со свечкой в руке. Филатов делал также. Их взгляды соприкасались. Это заметила Марья Ивановна…
   Лариса теперь ещё сильнее желала быть с Костей. Она больше не сомневалась, что носит под сердцем именно костиного ребёнка. Она поняла окончательно, что совершила огромную ошибку в жизни, не дождавшись Костю из заключения.
   А Филатов, чем дальше шло время, тем больше терялся. Он уже не понимал, чего хочет. То ли возвращения Ларисы, то ли… В нём боролись два чувства: старое – любовь к Ларисе и новое – любовь к человеку, находящемуся рядом. К Наташе. Он не знал, как поступить с Ртищевой...
   После богослужения за церковными вратами собралась не-большая толпа женщин. В центре их внимания была Клавдия Щеглова.
   - Бабы! Новость сообщу вам!
   - Какую, Клавдия? Хорошую, плохую? – посыпались вопросы.
   - Сами судите… Я от самого Жиркова услыхала, когда ездила в Кирьяновку по своим делам… Священника-то Ванька Квасов убил! И уже в том сознался… А видали, какой Нинка его сделалась? В церковь пришла. Видать, за муженька молиться.
   - Прям, какую новость сопчила ты, Клавка, - сердито бросил кто-то из женщин. – Ивана, известно, за то и забрали.
   - И это ещё не все новости, бабы! Оказывается, в Филатова стрелял тоже Квасов. И поле Попова он же поджёг.
   - Зачем это-то сотворил, лишний грех на душу взял? Чего ему Костя плохого сделал? – загалдели женщины.
   - Наверно, чтоб не тушил… - предположила Щеглова. Весело добавила, – а суд, я слыхала, в Заречии будет.
   - Трещишь, Клавка, ровно сорока, - вступилась старушка Федора. - Прям как моя балаболка Гришанька. Ваньку, если с другой колокольни поглядеть, понять можно. Ить семеро по лавкам, а в доме – шаром покати. Я Квасова понимаю хорошо. На своёй шкуре такое перенесла. Я помню такое время, Клавка. А ты, и некоторые другие, уже забыли аль вовсе, Бог вам дал, не знали. Вот и встал вопрос перед голодающим Ванькой Квасовым. Как жить? И не выдержали нервы. Ить слетел с катушек.
    - У других нет что ль нервов?! – заперечили Гусевой Федоре.
   - Бог Ваньке судья, - продолжала она. – Перед ним и ответ держать будет.
   - Нет уж! – не сдавалась упрямая Щеглова. – Пусть Квасов и на этом свете ответит! Накой человека, доброго человека жизни лишил?! И за поджог, и за раненного Филатова путь ответит! А перед Богом на небесах успеет ещё…
   … Филатов и Ртищева вышли из церкви чуть ли не последними. А потом ещё ждали Марью Ивановну, беседовавшую о чём-то с дедом Гришаней. Проходя мимо кучкующихся женщин, Ртищева уловила на себе недружелюбный взгляд. По дороге в Смородинку, когда Марья Ивановна немного отстала по нужде, Наташа с волнением спросила Филатова:
   - Костя, ты, как вышли мы из церкви, ничего странного  не заметил?
   - Нет вроде. А что за странность?
   - Взгляд. Как одна молодая женщина на меня смотрела! Будто готова была сожрать. Я поняла, это была твоя бывшая жена, но не хотела тебе о том говорить.
  - Пусть только попробует Лариска пакость тебе сделать! – сжал кулаки Филатов. 
      - Но в выражении ее лица было ещё что-то такое…
   Ртищева не успела договорить, её с Костей догнала отлучавшаяся Марья Ивановна. Разговор прервался…