Чертополох Часть вторая

              - 1 –

   Жизнь в Заречии, несмотря на трудности, текла своим чере-дом. Были у людей и заботы, и тревоги, праздники, и причуды…
   Алексей Попов ездил в Тамбов на областное совещание фермеров и привёз из города видеомагнитофон «Голдстар», а также пару кассет филмов с участием Шварценеггера, с мультфильмами про американского мышонка Микки-Мауса. А ещё на Центральном рынке купил из-под полы кассету с порнофильмами. Ездил на своей «Ниве», вернулся уже в сумерках. Заглушил мотор и, довольный, с приподнятым настроением, с покупками вошёл в дом.
   - Вот и я, - радостно сообщил жене. – Погляди-ка, что купил! – Положил на стол коробку с «видиком», сверху – кассеты. Скомандовал ребятне:
- Ну, что стоим?! Налетайте, распаковывайте!
   Екатерина стояла молча, но с тёплой улыбкой на лице.
   - Управляйтесь тут, а я пойду загоню машину в гараж и вернусь мигом, - сказал жене.
   - А мне что купил, Лёша? – провожая мужа до двери, спросила она машинально.
   - Купил, - загадочно улыбнулся Алексей и прошептал на ухо:
– Кое-что и тебе есть. Даже очень «что»!
   - И что же это такое особенное, раз улыбаешься так зага-дочно? Ох, ты, мудрец мой!.. Скажи, что?
   - Не гони время. Узнаешь.
   - Когда?
   - Ночью. Когда дети уснут.
   - Эт почему же без них?
   - Будешь лицезреть, поймёшь сама, почему.
   - Вот чудак. Право, чудак… Ладно, буду с нетерпением ждать, когда смогу «лицезреть», - согласилась жена.    
 «Что же за чудеса в решете он привёз?!» – разгоралось ее любопытство…
   - Не томи, Лёша. Скажи, что за сюрприз?  - не в силах побороть любопытство, спрашивала она несколько раз за вечер. – Ну, говори! А то умру от нетерпения.
   - Пока ещё не время, Катюша.
   - Ты с ума меня сведёшь своей загадкой, - шутя и ласково улыбаясь, подлизывалась жена.
   Всей семьёй до позднего вечера Поповы смотрели американские мультики, от души хохоча над проделками Микки-Мауса. Лишь около полуночи детишки, довольные, весёлые, отправились в свою комнату спать. Через полчаса отец, выйдя из спаленки, шёпотом, но весело, сообщил матери: - Уснули, Катюша. Может, перенести телевизор и «видик» к нам в спальню?
   - Понятно.
   - Что понятно? – спросил Алексей, бледнея лицом.
   - Эротику привёз?
   - Хлеще!
   - Что может быть хлеще?
   - Порнуха!
   - Дурак ты, - смутившись, упрекнула не зло. – Нам зачем эта пошлятина?
   - Дурак. А дураки любят пошлости, - ответил мгновенно Алексей. – На Руси всегда пошло любили. Так что будем смотреть…
   Он перенёс телевизор и видеомагнитофон в спальню.  Тем временем Екатерина размышляла: «За границей эротика давно разрешена. Теперь вот и у нас появилась. А запретный плод всегда и сладок, и заманчив. С переменой в России всё перемешалось. И хорошее, и плохое в одной куче»…
   Алексей включил телевизор, подключил видеомагнитофон, вставил кассету. Начали смотреть. При первых же кадрах жена отвернулась от экрана, воскликнула горько:
   - Тьфу! Как мерзко! Ничего искусного. Один срам! Омерзи-тельно и животно!
   - Секскреволюция и в России, Катенька! Вот так! – громко
прошептал Алексей и повалил жену на кровати…      
   …Екатерина долго не могла уснуть из-за сильного храпа
мужа. Молча лежала в постели, смотрела в темноту, размышляла. «Любовь. Она есть ли вообще? Тем более такая, о какой любила читать в романах Тургенева, Толстого, - чистая, с глубокой нежностью. В наше время такой, наверное, нет. А ведь была! Была и на нашей земле!»
Екатерина пожалела, что она не родилась и не жила тогда. Ах, как ей хотелось побыть одной из барышень, описанных в тех романах!.. Она вспомнила свою первую любовь. Семнадцатилетней она безумно влюбилась в заречинского парня, Генку Фролова. Он был старшее лет на пять. Отслу-жил в армии. Кате казалось тогда, что она не сможет жить без его ответной любви. А Гена к ней был совсем равнодушен. До определённого времени. Но обратил внимание на  Катю лишь с намерениями, какие бывают к девушкам у парней беспечных, не задумывающихся о женитьбе и о по-следствиях… А Кате её любовь затмила разум. И до такой степени, что она не видела никого и ничего, кроме Гены, к которому она питала самые искренние, самые нежные чувства…
   Сейчас Екатерина не знала, где Фролов и жив ли вообще. Ходили слухи, будто он скитается по стройкам бывшего СССР, исколесил Север и всю Сибирь. Может быть, где-то там и осел. Но ходили и другие слухи. Якобы он по пьянке утонул в Енисее. Точно же никто не знал о его судьбе. Катя не верила в гибель любимого парня. Мираж тем временем растворился, а след остался.
   Она вспомнила, как однажды в клубе неожиданно  для неё Генка пригласил её на танец. Катя стояла с подружками у стены в фойе… С того вечера и начался любовный мираж. Лёжа в постели, она вдруг снова окунулась в то время. Она – такая счастливая! Такая весёлая! Танцует с любимым медленный танец, а мысли опережают одна другую.
«Теперь Гена будет навеки мой!» – мечтала она. Её глаза блестят, сердце бьётся громко, трепетно!.. Она цвела от любви. Она верила в счастье. Но не знала, что в голове люби-мого парня. «О, если б я тогда могла знать или хотя бы предположить, что Генка думал, какие у него намерения ко мне!» – вздохнула Екатерина, повернувшись в постели на бок… Не знала. Не допускала в мыслях плохого. А он воспользовался её чувствами, её любовью. Вышло всё, как в тумане: Фролов, как хитрый лис, провожал её до дома, про-сил о новой встрече…
   - Давай встретимся завтра у Сухого пруда в одиннадцать вечера. А? -  предложил Гена.            
   - Ты меня любишь? – с затаённой надеждой спросила Катя.
   - Да.
   - Крепко?
   - Крепко-крепко, - ответил он, не задумываясь, потому что давно ждал этот вопрос. И добавил шёпотом:
- Пока об этом никто не должен знать. Поняла? Пока-а-а.
   - Поняла.
   - Вот и хорошо. Ты-то меня любишь?
   - Так люблю! Так люблю, миленький, что не смогу выразить мою любовь словами! 
   Он привлёк её за хрупенькую талию. Спросил нежно:
   - Можно я тебя поцелую?
   - Что ты?! – отпрянула она. На лице вспыхнул испуг, следом
оно залилось алой краской. – Я боюсь…
   - Ты чё, никогда ни с кем не целовалась?
   - Никогда, ни с кем.
   - Можно, я тебя научу?
   Она, в блаженстве закрыла глаза и тут же почувствовала на своих губах – его, влажные, тёплые. Он так долго не отрывал их, что ей стало не хватать воздуха. Она резко оттолкнула кавалера.
   - Ну, ты чё? – не понял он.
   - Хватит, Ген.
   - Хватит, так хватит, - буркнул парень, будто и впрямь обиделся на неё…
   В село заходили врозь. Гена был невесёлым. Однако назначил ей новое свидание в то же время у того же пруда.
   Минул месяц… Уже начала отцветать рожь, наливаясь спеющим колосом. Как и договорились, Катя с Геной встретились у Сухого пруда. Ночь выдалась светлой, но чуть прохладной. Высоко в бездонном июльском небе горели холодные, будто кусочки льдинок, звёзды и кучерявился месяц. От воды разило холодом. Гена накинул пиджак на плечи Кате.
   - Ты ж замёрзла.
   - Немножко.
   - Тогда пошли отсюда.
   - Пошли.
   Шли по поросшей травой и росистой дороге. Ноги Кати в босоножках стали промокать. Она молчала. С поля донёслось голосистое: «Спать пора! Спать пора!»
   - Нам ещё не пора, - передразнил птицу Гена. – Так ведь, Катюша? – И, как будто невзначай, поинтересовался:
- А что родители спрашивают тебя, когда поздно приходишь домой?
   - Только отец… Грозит, если узнаю, что ты с парнями уже…
   - А ты в ответ?
   - С девчонками только, папань.
   - Поверил?
   - Не совсем. До рассвета, говорит, с подругами? И у подруги справлялся…
   - Не выдала? – Гена испуганно отпрянул от Кати.
   - Ты чё так испугался?
   - Хочу, чтобы всё было инкогнито. До свадьбы.
   - Что значит «инкогнито»?
   - Тайно, то есть. А потом будет сюрпризом для многих и для родителей.
   Катя удивлённо выпятила губы, глянула на Гену.
   - Какой ты загадочный у меня, Гена.
   В ответ он отвернулся, скрывая насмешливую улыбку. От-метил про себя: «Дура ты дура, Катька!». В слух предложил:
   - Давай, Катюша, передохнём в копне. Заодно и поговорим ещё.
    Она согласилась. Он надёргал из копны свежего сена.
   - Садись. Тут тепло и мягко.
   Девушка села будто в наваждении.
   - Ах, как хорошо пахнет! Какая сказочно прекрасная ночь!
   - И верно. Красотища! – садясь рядом поддержал он. – В такую ночь… - Он без спроса приник к её губам. Она не воспротивилась. Поцеловал ещё раз и ещё… Не встретив сопротивления,  осмелев, Гена опрокинул её на спину, трепеща от вожделения, стал нервно расстегивать блузку на груди. Катя глубоко задышала. Но она ещё не потеряла самообладания, попыталась сопротивляться, однако у неё уже не было ни сил, ни желания. Она только прошептала, вся дрожа:
   - Зачем ты…туда?
   - Потому что люблю. Люблю! – горячо твердил он, покрывая девичьи уста, щёки, а потом и грудь страстными поцелуями.
   Под ласками и в предчувствии чего-то еще более сладкого Катя потеряла самообладание. Устремив сияющие от счастья глаза в бездонное небо, усыпанное золотой россыпью звёзд и улыбающимся месяцем, чувствуя, что Гена стаскивает с неё юбку, не сопротивлялась…
   - А ты любишь меня? – прошептал он.
   - Да, да, да! – отозвалась она и крепко прижала любимого к своей уже обнажённой груди…
   …Когда Гена скатился с неё, мираж прошёл. Катя заплакала. 
   - Что с тобой? Иль тебе плохо было? – спросил он спокойно.
   Она вздрогнула, непослушными губами выдавила, всхлипывая:
   - Ты же не женишься на мне.
   - Вот ещё удумала. Почему не женюсь?
   - Я знаю. На таких не женятся.
   Гена промолчал. Она вновь заплакала, но уже навзрыд. Его поведение, выраженное молчанием, красноречивее любых слов говорило, что эта встреча её с любимым последняя… Так и вышло.
               
-   -   -
 
   Екатерина разочарованно вздохнула.
«Мечты-мечты. Все мечтают о настоящей любви, да не ко всем она приходит», – она поправила подушку, подложила под ухо и вскоре уснула. Проснулась рано. С чувством, если не любви, то искренней благодарности, поцеловала спящего мужа. От поцелуя проснулся и он. Засмеялся:
   - Вот как здорово повлиял вчерашний сеанс эротики.
   - Глупенький мой, - она снова поцеловала мужа. – Какой сеанс? Какая эротика? Люблю я тебя – вот и вся эротика. Люблю, как никого на всём свете! Бери меня, миленький!.. Вот и вся эротика!
               
- 2 –

   Утром у Щукиных зазвенел дверной звонок. За ним – стук в дощатую дверь. Игорь вскочил с тёплой постели, несколько раз выругался, одеваясь. «Кого чёрт принёс в такую рань?!» - ворчал он, выходя на крыльцо. Щукина охватил холод морозца и студеного ветра. Игорь поёжился и остолбенел. На нижней ступеньке стоял ссутулившийся в потёртой с заплатами фуфайке дед Гришаня. Сдвигая на затылок шапку-ушанку одной рукой, он крепко держал в другой кококающего петуха.
   - Доброго утреца, соседушка, - низко поклонился хозяину, затрещал, –  вот решил пораньше заявиться. Вопрос интересующий меня решить. На свежую голову оно завсегда решается лучше. 
   - Доброе, - недружелюбно ответил Щукин. – Только что-то уж очень холодное. – Так, какой тебя мучает вопрос, бедолага? – Глянул на петуха, отвернулся, прыснул в кулак.
   - Надысь видал я у тебя очень уж хороших кочетов. Хочу купить, аль, если можно, обменять тваво на маёва. Больно уж он развратничает, сволочь.
   - И какие ж он фокусы выкидывает? – с трудом сдерживая смех, спросил Щукин.
   - Прям-таки безобразничает, идиот!
   - Как это?! – сделал удивлённое лицо хозяин, уже не сдерживая
смеха.
   - Наглейшим образом, сукин сын! – тихо стукнул петуха по голове. – Петух, вроде бы, благородная птица. Он должен быть навроде султана в гареме. Тока в курином. А мой, паразит…
   - Что он?
   - Полный извращенец!
   - Странной породы твой Петя, - подыграл Щукин.
   - Ищё какой! На другую птицу, не на курицу, глаз положил. За-
рубить бы, да рука не поднимается. Живая ить душа… Мож махнёмся?
   - И на какую же птицу Петя глаз положил? – продолжал рас-кручивать бесплатный юмористический спектакль Щукин.
   - На уток.
   - Ха-ха-ха! Ну-у, уморил меня! – залился смехом Щукин.
   - Тебе смешно, а мне не до смехухочков, - нахохлился Гришаня. – Этот паразит, - снова стукнул петуха по голове, - меня без утей оставил в нонешнем году. Селезня изжил начисто из дома!.. Так что, сосед, решим мой вопрос положительно? – Дед вперил в Щукина умоляющие глаза с навернувшимися в них слезинками.
   -  Сейчас посмотрим. Минуточку, ключи возьму от курятника.
   Дед с петухом остались одни в тихом дворе. Петух, видимо,
предчувствуя не лучшую перемену, рванулся из рук хозяина-предателя, заорал во всё горло. Вышел Щукин с ключами и с пустым мешком, широко раздвинул его края:
   - Опускай развратника в темницу.
   Дед вместе с радостью бросил петуха на самое дно мешка:
   - Чтоб тебе, окаянный, пусто было в этом мире!
   Щукин, не выпуская из руки мешок с пленником, отпер курятник, отворил дверь, включил свет, поскольку ещё было темновато, кивнул деду в сторону насестей:
   - Иди, выбирай на свой вкус. У меня петушки молодые, бойкие.
   Действительно, куриных женихов в курятнике Щукина оказалось не два-три. Дед Гришаня даже растерялся, какого из них брать. Глаза разбежались.
   - Вон того, красного с хохолком я присмотрел. Боец, вижу!
   - Красного так красного, - не возразил хозяин. – Давай ловить.
   Вскоре облюбованный петух уже трепыхался в руках деда. Он по холопски, в три погибели, кланялся, по привычке трещал:
   - Спасибо, мил человек, что не отказал старику. Дай бог птице в обоих дворах водиться.
    …Вечером, уже без звонка и без всякого предупреждения, дед Гришаня явился к Щукину и Ларисе. Дверь была не заперта, и гость прямо с порога засипел охрипшим голосом.
   - Извиняйте, соседушки, за причинённое беспокойство. Непогода загнала. Гляньте, что за окнами творится. Осень будто бы, а полной  зимой пахнет. Снег валом валит. Ровненько ложится. Что мех пушистый!.. – Вдруг резко сменил тему. – Я вот что, хозяин. Решил, как полагается, сделку нашу обмыть. Бутылочку прихватил. Ещё с брежневских времён хранил.
   -  Для чего же? – заинтересовался Щукин, предвкушая новые байки старика-чудака.
   - Хранил и всё, - отрезал гость, не оправдав надежд хозяина. – А теперь, думаю, время пришло оприходовать бесценный товар.
   Хозяева пригласили деда за стол. Боясь, что они передумают, он шустро снял галоши с валенок, скинул фуфайку, повесил на вешалку, на её полочку бросил ушанку и с бутылкой водки просеменил к столу. Усаживаясь, снова забалаболил:
   - Принёс я от вас домой петушка-красавца и подумал, как-то не
по-человечески сделка прошла. Верно я мыслю? Дело сделали, а не за столом. Без застолья нельзя. Нехорошо так сделки вершить. 
   Пока дед трещал, Лариса нарезала хлеба, сала, в тарелки налила лапши с курятиной. Не забыла подать и огурчики. Закончив, развела руками:
   - Чем богаты, дедушка. Огурчики малосольные. Ну, угощайтесь  на здоровье.
   - Это верно и, по-моему, не поздно,  - повторил слова гостя хозяин, имея в виду обмывание сделки. И, садясь за стол, как бы невзначай добавил, - Угощайсь. Лапша… из твоего петуха.
   Дед никак не отреагировал на подковырку. Опорожнив рюмку, набрал в ложку супа, отхлебнул.
   - Вкусно, хозяйка, - похвалил Ларису. – Отменно приготовлен супчик, хотя и из басурмана. Анчихристовой крови петух-паразит был... Век нынче такой, - зафилософствовал гость. – Человек в корне испортился без веры в Бога. А коль нет веры, нет и совести.
Потеряли люди её.
   Щукин ухмыльнулся:
   - Я с таким мнением не согласен.
   - Твоё дело, твоё право иметь собственную мысль.
   Они выпили по рюмке. Поморщились от её крепости. Закусили.   
   - «Брежневка» хороша-а-а! – вытирая рот салфеткой, похвалил водку  Щукин и сразу же вернулся к оставленной было теме. – Я сказал, что не согласен. Да. Но не во всём.
   - Ага, на попятную! – потёр руки довольный ответом дед. – Прав я! Время меняет многое. Так я мыслю.
   - Что время? – не понял Щукин.
   - Это пока не объяснимо, - продолжил гость. – Но пройдёт время, суд на земле всё решит. Вы, молодые, возможно, доживёте до того времени. А мы, увы… Время то – время Божиего Суда. Оно наступит обязательно, рано или поздно…
   Лариса молча слушала их. Дед, хотя и с азартом философствовал, но обратил на неё внимание:
   - Я так скажу. Петух – не глупая птица, - продолжал он, поглядывая, как хозяйка уплетает огурчики. – Расскажу одну историю, раз уж мы сидим за столом. Произошла в нашем селе. Лариса, должно, ты хорошо помнишь Игната?
   - Конечно, помню, - ответила она. – И что?
   - Вот и вот. Его нельзя не помнить.
   Лариса улыбнулась, хмыкнула и ответила весело:
   - Без обиды, деда Гришаня. Но вы с Игнатом – два сапога на одну ногу.
   - Ну вот, - продолжил гость, пропустив её красноречивый намёк. – Жил Игнат всего в саженях в двадцати от Заготскота, который занимался скупкой государством скота и птицы. До-бра там было много. Много и гибло по халатности. Решил однажды Игнашка продать туда кур. Утречком снял прямо с насести с десяток их, посажал в кошёлку и петуха туда же сунул. Завязал и на плечо. Поскока народу мало было с курами, сдал свою птицу быстро. Получил квитанцию – и домой. Деньги не получил. Их тока после обеда выдавали. Дома Игнашка говорит жене: «Возьми квитанцию, сходи с обеда в кассу Заготскота, получи деньги. Я сам бы пошёл, да что-то устал». Жена взяла у него документ, пообещала сходить. А Игнашка прикорнул на диване. А когда проснулся и вышел во двор, глянул и ошалел. Глазам собственным не поверил. Петух дома! И не один! Кур с собой привёл. Ходит по двору, важный такой, кокочет, вокруг курицы облюбован-ной вьюном вертится. Дело своё петушиное сделает и новых курочек подзывает. Вечером всех их завёл в курятник. По насесту распределил. «Повезло нам, жена, - поделился радостью, укладываясь в постель. – Деньги сами к нам в руки идут!»  «Боязно, Игнат, - заволновалась она. – А вдруг…». «Да не трясись ты! В жисть никто не догадается». «И то верно», - согласилась жена и перестала трястись от страха… А утром Игнашка опять кур в кошёлку и – в Заготскот. Приёмщик принял у Игнашки птицу. Сам на петуха подозрительно так глядит, глядит. Но ничего не сказал, выдал квитанцию. А опосля спрашивает: «Игнат, почему ты вчера не сдал всех кур разом?». Ну Игнашка-т не дурак. Промолчал в ответ. После обеда получил деньги в кассе и – в магазин. Накупил конфет, пряников внучатам, жене большой цветастый платок, себе бутылку водки. Вернулся домой, а петух, будто и не покидал двор. И снова явился не один! Так несколько раз повторилось. Приёмщик не вытерпел такого. Заорал на Игнашку: «Ты чё одного и того же петуха носишь и носишь?! Оно и куры, видать, не твои!» - «Как это одного? У меня их несколько одной масти», – не моргнув глазом, отрезал Игнашка. А сердчишко-то того, ёкнуло. «Да ты кого дурить вздумал?» - вспыхнул приёмщик. «Никого не обманываю никогда», - оправдывается Игнашка, в у самого поджилки уже трясутся.  «Вон отселя! Не то милицию вы-зову! Знаешь, что за махинации бывает?!» «Знаю. Понял», - повесил голову виновник и отошёл от приёмщика. Но тут же вернулся. «Ты чё опять?» - вытаращил злющие глаза приёмщик. – Милицию звать мне?» - «Прости меня! Сжалься! Не заявляй! – заплакал Игнашка. – «Ступай к чёртовой матери, мошенник! Не мозоль мне глаза!» - затопал ногами приёмщик. «Ухожу, ухожу», - сквозь слёзы простонал Игнашка и удалился… Все дни он дрожал пуще осинового листа. Через неделю встретились Игнат с приёмщиком в центре Заречия. Случайно столкнулись нос к носу. Игнат опять со своим к приёмщику: «Прости ради Христа. Бес попутал». «За что прощать-то? – притворился тот  непомнящим. «За мои махинации. И за то, что не сдал в милицию. А мог бы сдать?» – вырвалось от волнения. «Ещё как! А ты тоже, умник. Где совесть?» «Ну, прости за всё, - взмолился Игнашка. – Ну, хочешь, пойдём, угощу. Выпьем мировую и всё забудем?» «Не хочу». «Почему?» – не понял немужского решения такого соблазнительного вопроса. «По-человечески я тебя прощаю, - ответил приёмщик. – Но пить с тобой, извини, ни за что не стану»…
   Закончив рассказ, гость молча поводил испытывающе-вопро-шающими глазками по хозяевам. Хмыкнул:
   - Не пойму, почему молчим? 
   - Добрый человек попался тогда Игнату, - ответил Щукин.
   - Не-е, не то я хотел сказать, чтоб понять, - задумчиво процедил
дед. – Совсем другое.
   - Во как! – удивился Щукин. – Что ж ты хотел сказать?
   - То, что Игнат потерял совесть напрочь – это так. А почему потерял? Потому что жил без веры, без боязни наказания обществом и презрения ближнего. Теряет совесть-матушку свою и не замечает этого. А приспичит, хвать – нет совести. Как без неё?..
   - Я не согласна, дедушка, - вступила в разговор хозяйка. – Некоторые всю жизнь живут без веры, но совести не теряют.
   - Есть, - не возразил ей гость.
   «Вот видишь, и я права!» – с гордостью подумала Лариса.
   -  Нет, матушка, - продолжал гнуть своё дед. – Сейчас многие
без веры живут, но у общества в целом всегда должна быть вера. Когда она теряется, то и совесть исчезает. А кому верить? Людям, которые обманут, обкрадут и оставят ни с чем? Вот президент наш, Борис Ельцин, бессовестно на всю страну заявил, если цены поднимутся – на рельсы ляжет. И что? Рельс не нашёл?..
   Щукин недоумённо поглядел на новоявленного «философа»:
   - Ты никак смерти желаешь президенту? Он не Анна Каренина, чтоб на рельсы голову класть.
   - Нет, не желаю. Боже упаси. Но зачем на всю страну обещать то, чего не сделаешь? Он хоть представляет, как теперь выглядит в глазах народа? Без веры в своё дело говорил человек, потерявши совесть! Верно говорю?
   - Верно, - нехотя кивнул Щукин.
   - И что получилось? Общество после этого потеряло веру. А нет её, нет и будущего. Коль нет будущего, нет и прошлого. Остаётся нам одна дорога. К Богу! Вот и потянулся снова народ в храмы. И только верующий человек, сколько существует земля, не терял и не потеряет совесть, как бы личная жизнь его ни гнула.
    - Дед. Ты же врёшь, - упрекнула Лариса, воспользовавшись короткой паузой. – Ты же не веришь в Бога. Всю жизнь был коммунистом.
   - Понятно, Лариса. Думаешь, дед с ума выжил? Только и может, что как мельница во время ветра молоть и молоть. Не так. И у нас была вера. Своя. – Гость обиделся, встал из-за стола. – Своя, но была. Без неё общество черствеет душой, теряет совесть… Я, матушка-соседушка, считай, прожил своё. Много пришлось повидать и пережить. Я начал с глупой курицы и закончил чем… Вот ты, Игарёк, скажи мне прямо, честно. Ты во что веришь? В Бога иль ещё во что?
   - Я… в Бога, - продолжая сидеть за столом, нетвёрдо ответил захмелевший хозяин.
   - А вот и нет. И бессовестно брешешь сам себе и мне. 
   - С чего такой вывод, деда Гришаня?
   - Есть с чего. В церковь не ходишь. Видно, там и не был ни разу. Икон в доме не имеешь. Ну а теперь скажу вам обоим прямо, -
продолжал глаголить гость заплетающимся языком. – Нету у вас совести. Потому вы бессовестно поступаете с одним человеком.
   - С Костей? – спросила Лариса прямо.
   - Ик… Ик... С ним… С Филатовым…   
   - Что ж это такое?! Слушала я твою философию, куда гнёшь… Наше с Игорем отношение к Косте ни к вере, ни к совести никакого отношения не имеет! Это не твоего ума дело! И вообще...
   - Успокойся, милая, - остановил ее Щукин. – Пусть договаривает.
   - Жалко мне Костю, - расчувствовался дед. – Да, украл зерно. И что? Он для семьи старался.
   - Ну и что теперь, старая мельница? – не унималась хозяйка.
   - Как что? Где она, ваша совесть?
   - Всё это в прошлом. Если даже тогда я, как ты мыслишь, и потеряла совесть, зачем ворошить прошлое?
   - Да, зачем? – переспросил недовольный разговором хозяин.
   - Затем. Настоящее от прошлого недалеко ходит. Вот так-то.
   - Ты прав насчёт настоящего и прошлого, - согласилась Лариса. – Но ты-то куда свой нос суёшь? Кто тебе дал право меня судить, да ещё в моём доме?!
   Заступник Филатова отступил к порогу и всё же не сдавался.
   - Сильно обидели вы Костю. И, видать, до смерти обидели.   
   - Ты неправ, дед! – не выдержал Щукин. – И не лезь…
   - Мож быть, так…
   - Не слушай деда, Игорь. Он пустозвон, балаболка и стреляный воробей. К чертям с его совестью!
Она крикнула гостю, с ноги на ногу переминавшемуся у порога:
– А ты, хрен плюгавый, валяй отсюда! Беги, звони кругом, что мы, назло всем, – она погладила живот, – ребёночка родим…
   От такой новости он остолбенел. Еле заставил язык ворочаться.
   - Ты эта… того… Чё сама-то мелешь?  Не пила с нами, вроде…   
   - Праведник Костя, - продолжала тем временем Лариса, ехидно улыбаясь. – Да-да. Только времени даром не теряет. С молодухой
шуры-муры…
   - Ну, ты даёшь, Лариска!.. Ничего не поняла. Тогда я побёг. –пробурчал дед Гришаня.
   Дверь захлопнулась, в комнате воцарилась тишина.
- Старый человек о вере и совести талдычит. Смешно-о-о! – громко захохотал Щукин, сам не зная над чем смеётся. Лариса недоумённо посмотрела на него и, не говоря ни слова, ушла. Её тошнило от этого смеха.               
 
                -   -   -   
 
   Долгими вечерами, когда холодный с изморосью дождь переходящил в мокрый липкий снег, дед Гришаня с усердием занимался своим новым делом: плёл корзины, лукошки и кошелки. Готовые выносил в сени, укладывая в уголке стопками. Смотрел на них и радовался, как малый ребёнок. Весёлый, хвастался и подбадривал жену.
   - Вот, Федора, дела наши продвигаются потихоньку.
   Она ворчала:
   - Э-эх, старый затейник. Чего тебе не хватает?
   - Дела! Такого, чтоб душа трепетала!
   - Ха-ха-а! Ишь чего захотел. А не получится ли так: ты в гору, а тебя с горы под зад?
   - Посмотрим. А отдыхать… На том свете отдохну. На этом нельзя. Трудиться надо. Иначе погибнешь. Засидишься, подобно коню в стойле, и – не с места.
   - Стоумовый мой, - потрепала мужа по почти лысой голове, – работничек золотой. Пошли спать. Поздно уже. – Выключая телевизор, сердито заочно упрекнула телевизионщиков:
- Напоказывают страстей, усни потом попробуй…

                - 3 –

   Утром всё село потрясла страшная новость. Далёкая кровоточащая Чечня, необъявленная война, казалось, никогда не коснётся здешних мест. А она коснулась. И ещё как! Окутала общим горем заснеженное за ночь Заречие. В Шатойском районе погиб сын Виктора Галкина Виталий, призванный год назад. Подорвался на прыгающей мине при зачистке аула от боевиков.   
   Потрясённый этой вестью, к сельсовету начал стекаться народ. Филатов с Ртищевой, направлявшиеся из Смородинки в Заречие в магазин, у сельсовета приостановились.
   - Здравствуйте, люди добрые, - поприветствовал он всех. – По какому поводу собрание?         
   - Ой, горе у на-а-ас, - заголосила Клавдия Щеглова.
   Ртищева насторожилась, в голове помутилось.
   - …Витьки Галкина сына убили в Чечне! – продолжала со слезами Щеглова. – Везут…
   - Груз двести, - тихо прошептал Филатов.
   - Как жалко! Ведь почти не жил. Какой удар матери!
   - Надо зайти, Наташа, - сказал Костя так же тихо...
   …Снег мокрый и липкий беззвучно ложился на головы и одежду людей и почти мгновенно таял. За изгородью металась, надрывно лая, небольшая дворняжка лисьей масти. Костя отворил калитку, пропустил вперёд Наташу. Собака с ещё более злобным лаем бросилась ему под ноги, оскалив клыкастую пасть. Он сделал вид, будто поднимает камень с земли. Собака испугалась и с визгом умчалась за дом.
   В доме оказались лишь жена Галкина и пятилетняя дочь. Убитая горем мать облачена во всё чёрное. Лицо заплаканное, осунувшееся. Увидав гостей, она заголосила. Костя обнял её.
   - Ну, хватит, Оля. Крепись. Витальку не вернёшь, а жить дальше надо. Прими наше искреннее соболезнование… А где Виктор?
   - В Кирьяновке, - утирая слёзы, ответила Ольга. – Уехали с Поповым в военкомат. Как известие о Витальке получили, так они сразу и уехали. А я не могла. Не оставишь же кроху эту одну, - кивнула на дочь. – И незачем травмировать лишний раз.
   Филатов посадил Ольгу на диван, присел рядом. Наталья осталась стоять вблизи них. Ольга заметила это, предложила сесть и снова заплакала.
   - Как теперь жить?..
   Филатову вспомнился Виталик. Как семь лет назад весной в распутицу Костя делал второй рейс с комбикормом из Кирьяновки. Гружёный самосвал глухо застрял перед мостом. Асфальта на дорогах ещё не было, а накатанная грунтовка размякла от талых вод и дождей. Матерясь на чём свет стоит, Костя вылез из кабины и сам увяз в грязи. По мосту шли двое ребят. Один из них - Виталька Галкин:
   - Здорово увяз!
   - По самые уши, - поддакнул шофёр, - без буксира не обойтись.
   Ребята переглянулись. Виталька предложил выход:
   - Хочешь, мы за трактором сбегаем в отделение?
   - Не только хочу, прошу! Давайте, ребятки, жмите!
   - Ишь ты, жмите, - щурясь от солнца, захитрил Виталька. – А после покатаешь нас?
   - Не вопрос! Конечно, покатаю.
   И ребята, и Филатов сдержали слово. Когда вытянутая трактором машина оказалось за мостом, Костя довёз их до склада. И тут вышел маленький конфуз. Разгрузив самосвал, Филатов отказался выполнить их просьбу:
   - Сейчас покатать не смогу вас.
   - Почему? – надулись они.
   - Еду в гараж. Это не близко. А ваши дома рядом.
   Обиженные отбежали и, строя рожицы, принялись дразнить:

                - Ладно, ладно, дядя Костик,
Вертлявый, поросячий
И вонючий хвостик.
Если будешь ещё лгать,
Будешь сам в отряд шагать!   
 
   - Ах вы!... Да я вам сейчас, сорванцы!… - припустился за ними
Филатов. – Уши оборву!
   - Не догонишь, не догонишь! – кричали пострелята, отбежав на холм. – Жадина, трясучая говядина!
   - Эт я жадина?! – понял свою ошибку Филатов. – Ну-ка быстро в кабину.
   Неглупые ребятишки не спешили, хотя очень хотелось поката- ться. Пошептавшись между собой, обиженно отказались:
   - Нашёл дураков. Мы уже не хотим.
   - Обиделись?
   - Нисколечко.
   - Боитесь, правда уши надеру?
   - Нет, мы гордые! – ответил Виталька…
   Ртищева заметила задумчивость на лице Филатова.
   - Что с тобой? Плохо с расстройства?
   - Вспомнилось кое-что.
   Она не стала досажать расспросами. Вскоре приехали Галкин и Попов. Галкин вошёл в дом, тихо сообщил:
   - Витальку уже вывезли из части в сопровождении офицера и солдата. Через сутки гроб привезут в село.
   Жена Галкина затряслась, и из её груди вырвался истошный крик, острее ножа полосонувший по душам:
   - Сыночек родненький! Как же так?! Я так тебя ждала день и ночь, а тебя… За что ты головушку свою сложил?! За чьи грехи? За чьи выгоды? – Она покачнулась и без чувств рухнула на пол…

                -   -   -

   Гусевы возвращались с Кирьяновского рынка поздно вечером на своей лошади, запряжённой в сани. Держались обочины. Снега за двое суток выпало достаточно для езды на них. Ехали молча. Прозябли. Федора сидела сгорбившись, спиной под ветер, прикрывшись старым овечьим полушубком. В санях лежало несколько непроданных дедовых изделий. Он вожжами и понуканием подгонял Серуху. С мутного немого неба сыпал мелкий пушистый снежок. По дороге, обгоняя подводу Гусевых, промчалось несколько легковушек, выбрасывая из-под колёс клубы снежной пыли…
   Перед Заречинским мостом уставшая лошадь перешла на медленный шаг. При въезде в село Гусевым встретились Филатов с Ртищевой.
   - Трр! – Натянув вожжи, еле выдавил замёрзшими губами дед.
   Лошадь охотно сбавила ход, пошевелила ушами, вслушиваясь в команды хозяина. Их не последовало, и она встала, как вкопанная.
   - Здравствуй, молодёжь, - поприветствовал Гришаня.
   - Здравствуйте, - поклонилась Наталья.
   - Вон сколько снежка навалило и ещё сыпет! – весело закричал
Филатов.
– А вы издалёка путь держите, дед Гришаня?
   - С базару, - недовольно пробурчала совсем озябшая баба Федора, разворачиваясь посмотреть, кто их с дедом тормознул, хотя Филатова узнала по голосу.
   - Курить есть? – спросил дед, выбираясь из саней. – До костей промёрз. Не смогу на холоде папироску скрутить.
   - Найдём, - ответил Филатов. Доставая пачку, мимоходом поинтересовался: - Давно из дома?..
   Тем временем бабка во все глаза рассматривала спутницу Филатова. «А ничего девка. Моложавая, стройная, белокурая. Кубыть снегурочка», - оценивала придирчиво...
   - Мы-то? Давненько. С четырёх утра, - ответил дед Филатову.
   - Вижу, корзинами торговать ездили. И как?
   - На первые разы неплохо. Хорошо смолотили, - покашливая, похвалился старик. – А вы что так поздно возвращаетесь?
Филатова опередила Ртищева:   
   - У вас в селе большое горе.
   - Горе?! – удивился дед. 
   - Какое? – выпучив глаза от страха и любопытства встрепенулась бабка Федора, даже навалилась на грядушку саней.
   - У Галкиных сына убили в Чечне, - грустно выдавил Филатов.
   - Витальку?! – вытаращился дед.
   - Ох-ох! Воистину, неописуемое горе-е-е! – заохала старуха.   

                -   -   -

   Всё Заречие в трауре. Люди спешат к дому Галкиных. Кто им выразить соболезнование, кто просто поглазеть. В полдень на заснеженной улице показались крытые военные машины.
   - Едут! Везут! – закричали бегущие впереди медленно двигающегося транспорта вездесущие ребятишки, ещё не знающие горечи жизни, недопонимающие происходящее. – Солдаты в машинах! Настоящие! – изумлялись они, провожая колонну из трёх машин до самого дома Галкиных…
   Солдаты, с хмурыми лицами, подрагивающими руками, осторожно сняли с одной из машин гроб – цинковый, с прозрачным бронированным оконцем – и так же осторожно занесли в дом… В нём навсегда поселились страдание, слёзы, глубокое непоправимое горе…
   Похороны были на следующий день. Выдался лёгкий морозец. Солнце то выглядывало из-за снеговых туч, то пряталось за ними. Для отпевания погибшего воина был приглашён священник из Кирьяновской церкви. Привёз его Алексей Попов. Похоронная процессия началась от дома Галкиных. Впереди шла старушка с иконой в руках. За ней следовали местный крепкий парень с тяжёлым дубовым крестом, люди с венками. Венков было много. Гроб несли, меняя друг друга, прибывшие накануне солдаты. Почти впритирку к гробу шли родители, родственники и однокласс-ники Витальки. Гроб несли на руках, пока не перешли мост. Затем погрузили на машину и процессия двинулась на Смородинское кладбище.
Хоронили неподалёку от могилы Василия Филатова – Костиного брата. Подойдя к ней, Костя с Наташей молча постояли над безмолвным холмиком и вернулись к могиле Виталика. Поп в длинной чёрной рясе усердно басом отпевал, чадя кадилом над свеженьким бугорком. Священнику помогали старушки, истово осеняя себя крестным знамени-ем… Закончилось отпевание. Слово взял командир части внутренних войск, в которой служил Виталька:
   - Дорогие мои, матери, жёны и сёстры, - начал он, - отцы, сыны, братья! Мы проводили в последний путь нашего товарища, вашего земляка. Виталия Галкина. Каким он был? Скажу откровенно и честно. Отличным русским солдатом! Смелым воином! Он храбро сражался с бандитами. И не только в Чечне, а на всей территории Северного Кавказа. Виталий выполнял свой воинский долг. Долг русского солдата. Защищал свою Родину… Очень жаль, что теряем вот таких прекрасных парней, как ваш Виталий Галкин. Война есть война. Убить могут любого, в любой момент. Одним из них оказался этот храбрый солдат… Вечная слава ему, вечная память! Россия никогда не забудет своих верных сыновей, павших на поле брани… Командование и я лично ходатайствуем о награждении Виталия орденом Мужества и денежным вознаграждением. Но… с глубокой скорбью – посмертно… - Низко поклонился могиле. –Спи спокойно, а мы будем вечно помнить тебя, твой подвиг… Дорогие родители. Уважаемые Виктор Максимович и Ольга Степановна. Мой вам низкий поклон за то, что воспитали в сыне настоящего мужчину, надёжного защитника нашего Отечества. Преклоняюсь перед вами низко. Низко, до самой земли…
   Загремели автоматные залпы. Взметнулись в небо сорвавшиеся
с ветвей вороны и галки, вспорхнули с кустов сирени воробьи. Военные сняли головные уборы. Их примеру последовали все мужчины. Наступила минута молчания…
   …Война – для кого-то долгая, для кого-то нет – постепенно затягивала и другие места необъятной России. И никто не знал, сколько ещё она унесет с белого света, сколько искалечит; сколько матерей, отцов, жен, братьев и сестёр будут оплакивать погибших…

                - 4 –

   За сутки до отъезда в Тамбов Наталья Ртищева решила выяснить свои отношения с Костей Филатовым. С чего начать? И боязно! Но и оставлять всё по-прежнему нельзя. Люди осудят. Выбрав, как ей показалось, удобный момент, она начала издалека:
   - Загостилась я у вас, Костенька. Уже целых две недели! Пора и честь знать.
   Костя ответил не сразу. Спросил сам себя: «Может, обидел чем?». Претворился, что не услышал.
   - Уезжать мне пора, - повторила Наташа.
   - Почему? Никто тебя не гонит.
   - Ты смеёшься? Хорошо-то хорошо, но не могу же я вот так… на чужой шее сидеть. Я же не член вашей семьи.
   - Ты так считаешь? – обидевшись, ляпнул невпопад Филатов.
   - Разве не так? – теперь она пронзительно посмотрела на Костю.
   - По-моему нет, - замялся он, не зная, как ответить.
   - И ещё вот что, - заливаясь от смущения краской, приступила к главному. – Меня интересует судьба наших отношений… Ты мне очень нравишься…
   Припёртый к стене обязательного ответа, Филатов растерялся. Он на самом деле не знал, что сейчас сказать. Попросил:
   - Дай мне немного времени, Наташенька.
   - Зачем?.. Ты всё её любишь?
   - Нет, - безвольно сказал он, сам понимая, что лжёт.
   - Тогда зачем тебе отсрочка?
   - Не знаю. И не знаю, поймёшь ли ты меня… Это пока не объяснить… Я сам себе не могу ответить.
   - Ясно, - проронила она, – любишь ты Ла-ри-су.  – На ее ресницах блеснули слезинки.
   - Люблю её? Нет, нет и нет! – Костя обнял Наташу, заговорил взволнованно:
– Глупенькая моя. Ты мне не веришь? И я понимаю тебя. Но, поверь, я не хочу причинить тебе боль…
   - Почему ты так говоришь?
   - А вдруг всё это – ошибка.
   - Нет.
   - И всё-таки давай подождём. Время расставит всё по своим местам
   Она заглянула в его серые глаза. Они немы. Но в глубине их она увидела маленькую искорку надежды. Улыбнувшись, чмокнула его в небритую колючую щеку.
   - Дай время, - повторил он. – Да, оно решит всё. Только не надо торопить. И не надо ничего лишнего…
   Она уехала в Тамбов. Всего через неделю Филатов неожиданно навестил её. Она и удивилась, и испугалась.
   - Соскучился очень! – выпалил он. – Прости, если обидел тебя.
   Она ничего не ответила, лишь улыбнулась, тихо, нежно.
Через два дня Филатов, довольный и весёлый, вернулся в Смородинку. И не один, а с двумя борзыми щенками в сумке.

                -   -   -

   Спустя неделю после приезда Кости из Тамбова к Филатовым неожиданно явилась Лариса. Она тяжело и часто дышала. Костя был в доме один.
   - Ты?!.. П…проходи, - выдавил он и замолчал.
   Они молча смотрели друг на друга. Никто не решался заговорить первым. Для Кости приход бывшей жены не был чем-то особенным. Он верил, что это рано или поздно произойдёт. И вдруг в сердце кольнуло: «Серёжа!»
   - Что случилось, Лариса? Что-то с сыном?
   - Нет. С ним всё в порядке.
   - Что тогда?
   - Ты спросил, случилось что. Да, случилось. Со мною. Я много думала и вот решила…
   - Решила? Но теперь твоё решение меня уже не интересует.
   - Ой, ли? Совсем не интересует?
   - Совсем.
   - Это из-за Наташки? Из-за этой…
   - Не цепляй и не оскорбляй Наташу. Она святой человек, не надо на неё грешить. И она здесь непричём.
      - Я беременна, Костя.
   - Вон какие новости! И что? Ты с мужиком спишь. А я причём?
   От удивления на непонятливость Кости, Лариса широко раскрыла глаза и, задыхаясь от волнения, выдавила с паузами:
   - Ты… не причём?.. Ты… в бане тогда… Ребёнок у меня под сердцем… твой он! Неужели не догадываешься?!
Костя растерялся, но силой воли взял себя в руки, ответил увилисто:
   - Хотя бы и так, что ты хочешь от меня?       
   - Если б я знала! Знала бы ответ, не пришла бы!
   Филатов ликовал: «Всё идёт по моему плану!»
   - Сделай аборт, - предложил ровным голосом.
   - Что?! –  она даже попятилась к выходу. – Я не за этим при-шла!
   - Зачем же?
   - За другим. Сам догадайся.
   - Я не цыганка. Гадать не умею. Толком скажи, зачем.
   - Мне всё ясно, Костя! Издеваешься! А я… я не могу так дальше! Прости меня за всё!
   - Да не за что, вроде… - притворился он. – А твой знает о беременности? – не переставал словесно избивать изменницу.
   - Конечно. Но думает, это его ребёнок.
   Филатов остался довольным. Ехидно улыбнулся.
   - Это хорошо.
   - А ты помнишь, ты говорил, любишь меня и ждёшь меня. Я хочу вернуться к тебе.
   - О, мало что говорено. Время не стоит на месте, Лариса. Многое изменилось. Потому советую сделать аборт, пока не поздно.
   - Это – месть? – сквозь навернувшиеся слёзы спросила она.
   - Понимай, как хочешь.
   - И всё ровно я не стану делать этого, – заявила Лариса.
   Филатов дрогнул. В нём боролись жалость и ненависть. Пока побеждала вторая. И он, немного помолчав, отрезал:
   - Не дури. Не осложняй себе жизнь.
   - Я не изменю решения. Тем более, что ребёнок от любимого человека. От тебя, бессердечный! – Она надавила на ручку двери.
   - Погоди! – крикнул он.
   Лариса прикрыла дверь, повернулась к нему. В глазах – искорки надежды.
   - Что, ещё не наиздевался?
   - Нет… не знаю… я… - Костя широко шагнул к Ларисе, крепко обнял. – Ты чья жена? Моя или его? – и, не дав ей ответить, толкнул к двери. – Уходи.
   - Ты что, без сердца совсем?! Я не игрушка! Не издевайся!
   - Пошла вон!
   Лариса вылетела на крыльцо, обливаясь слезами. Пробежала мимо идущей в дом Марьи Ивановны. Она проводила бывшую сноху недоумённым взглядом.
   - Чё этой зоотехничке тут понадобилось? – спросила сына.
   - Ничего, - хмуро буркнул Костя.
   - Ты ударил её? Она вся в слезах…
   - Не трогал я её, - проходя к порогу, ответил Костя. – А слёзы… Разве не знаешь, мам? У бабы слёзы и от радости, и от горя.
   - А у ней?
   - Откуда мне знать.
   - Не прикидывайся идиотом! – накинулась мать. – Отвечай!
   - Мам, не лезь в нашу жизнь. Она сама разложит всё, как нужно. Вот увидишь.
   - Чего ещё задумал, неугомонный? Ну-ка говори!
   - Сказал же. Ни-че-го. Москва давно слезам не верит.
   - Ты Наташу не тронь! Она чистая, ровно стёклышко отмытое.
Не задуривай ей голову! И не впутывай девушку в свои грязные задумки!
   - Это моя жизнь, мама. И ещё раз прошу тебя, не лезь в неё! – крикнул Костя, выходя из дома.
   - И всё равно не дури девке голову! Не погуби ей жизнь! – прокричала с крыльца вслед сыну.
   - Да не трогаю я никого! – огрызнулся он на ходу. – Успокойся.

                -   -   -

     Филатов быстро спустился по заснеженному огороду к реке. Присел на длинный и толстый сук запорошенного снегом дерева. В возбуждённой неожиданным визитом Ларисы голове роились необузданные мысли. Он не обращал внимания на холод. Внизу лежала бело-серая лента застывшей реки. У берегов уже был лёд, но течение ещё не замёрзло, бежало дрожащей ледяной рябью. Филатов долго смотрел через реку вдаль на засыпанный снегом луг и торчащие из-под снега кусты. Смотрел и думал, решая, мстить или перестать. В душе кипело, бурлило. По-прежнему, как недавно в доме, в Косте боролись два чувства. Побеждало то одно, то другое. В конце концов, решил: не надо гнать себя, не надо быть идиотом. Время всё расставит по местам.
Филатов снял шапку, ухватился за гудящую от напряжения голову, теребя густые волосы.

                - 5 -   
               
   Суд над Иваном Квасовм обещали сделать выездным в Заречии 22 ноября в 11 часов. С утра у ЦДК уже начал толпиться народ, а
с каждым часом людей всё прибывало. Гуще и оживлённее становились разговоры.
   - Ванька был жадным и жестким.
   - Почему жестоким? Обыкновенным. Как и все. Простой души.
   - Э, нет! Надсмеётся хоть над кем! Хоть над малым, хоть над старым. Так и норовил человека унизить.
   - Да бросьте вы!..
   - Жизнь загнала Ивана в тупик, как волка при облаве.
   - Жизнь, говоришь, загнала? А другим что, легче нынче? Человеком надо быть всегда! А он за три гроша попа убил. Потому как на деньги жаднющий был. Даже пистолет для этого достал где-то.
   - Ха, пистолет. На «чёрном рынке» такого добра… Хоть карабин покупай, только денежки гони.
   - Ох, жизнь, - продолжали рассуждать в толпе.
   - А накой Квасов в Филатова стрелял? У него не было денег. Мало того, Костя добро спасал, а Ванька в него – бах!
   - Не дурите! Зачем стрелял? Попову палки в колёса вставлял. Не хотел Иван, чтобы у нас единоличники размножались. «Фермер» - иностранное слово. Как ни крась его – помещик! Станет он на ноги, примется кровь сосать из своих же селян.
   - Может, оно и так обернётся. Значит, прав Квасов? – размышляли люди. – Нам пытаются навязать то, от чего деды в семнадцатом году ушли.
   - Какие деды?! – возражали другие. – И разве Лёшка Попов помещик? Который день и которую ночь спину гнёт, с поля не вылезает! Сразу видно, на себя человек горбатится. И неплохо у него получается. Вот и щлятся его завистники вроде Квасова!
   - Попов гнёт?! А мы не гнём?! Ещё как гнём!
   - Так к горбу ещё ум нужен. Мозги! Их не хватает. Вот и гнём. И кто куда. И не можем ничего понять. На кой хрен нам эта перестройка-перекройка? Ведь нормально жили. Всем хорошо было. Кому-то какой-то демократии захотелось. Они и народу её навязали.
   - Чё мы разводим антимонии, люди? Почесали языки и что?
   - И разбредёмся по домам, как овцы глупые. Каждый в свой хлев. И ори там по-бараньи. Бе-е-е!
   - Язык, он без костей. Мели сколь хочешь. А решения за нас и
без нас примет где-то кто-то. И не поинтересуется. Нужны нам эти реформы.
   - А зачем?
   - А референдум?
   - Был такой. Решили на нём: «Союзу – да!» И где Союз?..
…Волновался народ, рассуждал и в то же время терпеливо ждал начало суда. Ждали до вечера. И никто не пожалел людей, не сообщил, что суд откладывается. Так и разошлись по своим «хлевам» не солоно хлебавши…

                -   -   - 

    Суд состоялся, но лишь 28 ноября, и не в Заречии, а в Кирьяновке… Иван Квасов сидел за решёткой на скамье. Глаза опущены, лицо посеревшее, осунувшееся. Изредка он поглядывал в зал, искал своих. Увидел  жену, старших детишек, кое-кого из родственников. Здесь же были и односельчане.
   Судья предоставил слово прокурору.
   - Товарищи, - начал тот. - Рассматривается уголовное дело за номером пятнадцать… Квасова Ивана Павловича, 1959 года рождения, уроженца села…
   Подсудимый почти не слушал обвинение. До него доносились лишь обрывки фраз.
   - …Убийство. То есть умышленное причинение смерти… статья 105, часть вторая…  покушение на преступление…с применением огнестрельного оружия… статья… Уголовного кодекса…  Поджог фермерского поля с причинением ущерба КФХ «Нива», фермеру Попову Алексею Юрьевичу… Умышленное уничтожение или повреждение имущества… Статья…
   - Признаёте себя виновным по предъявленному обвинению?   
   - Да, - коротко ответил Квасов. – Да, но не совсем. Частично.
   - Объясните суду, что означает ваше заявление «не совсем».
   - Раскаиваюсь только в одном. В убийстве попа. Я не прощу себя за это никогда. А в остальном…
   - Садитесь. Вам ещё будет предоставлено слово…
   В зал суда пригласили свидетеля и потерпевшую Ртищеву Наталью Фёдоровну.
   Наташа вошла в зал медленно и осторожно, будто кого-то боялась. Дрожащим голосом заговорила негромко:
   - В тот страшный день мы с отцом Анатолием, как и в предыдущие несколько дней, собирали пожертвования на восстановление в Заречии церкви. Люди понимали, что это святое дело. Жертвовали, кто сколько мог. Мы набрали приличную сумму. В сумерках выехали из села. У моста вдруг раздался выстрел. В машине посыпались стёкла, сама машина полетела в кювет. Что дальше было, я не помню. Потеряла сознание. Пришла в себя уже в больнице.
   - Всё? – спросил прокурор.
   - Да.
   - Подсудимый, встаньте, - сказал прокурор.
   Квасов неохотно поднялся.
   - Почему вы оставили в живых эту девушку, тогда как отца Анатолия добили до смерти?
   - Жалко стало, когда увидел её. Такая молодая, красивая.
   …Слово попросил адвокат.
   - Ваша честь. Разрешите мне сказать несколько слов в защиту
моего подзащитного. Он совершил инкриминируемое ему преступление от безысходности, в состоянии аффекта. На это противоправное действие его толкнула сама жизнь. Поясняю. Работая в акционерном обществе, он в течение более двух лет не получал заработную плату. Не имел никакого дохода. Семья моего подзащитного, Ваша честь, многодетная. Пятеро детей. Перед моим подзащитным остро стоял вопрос, как, на что жить? Человек оказался в отчаянии. Ваша честь, прошу учесть вышеизложенные мною обстоятельства, условия, в которых оказался мой подзащитный в момент совершения им противоправных действий. Учесть и смягчить ему наказание за совершённое. Совершённое от безысходности в тяжёлой жизненной ситуации.
   - От безысходности убил?! – выкрик из зала. – Так давайте убивать друг друга от этой самой безысходности!
    - Тишина в зале! – постучал судейском молотом судья…
   …Дошла очередь до Филатова. Судья попросил подсудимого встать. Он встал, окинул Филатова презрительным взглядом.
   - Перед тем, как вы решили стрелять в этого человека, вы узнали его? – спросил судья у Квасова, показывая на Филатова. – Или вы не узнали, а подумали, что это фермер Попов?
   - Да! – не задумываясь, крикнул со злом подсудимый.
   - Так почему ж вы стреляли?
   - Я ненавижу таких, как они! – нервно выпалил Квасов. – Это выродки!
   - Почему вы так считаете? – спросил прокурор.
   - Разве не так? – усмехнулся Квасов.
   Зал многоголосо загудел. Квасова это взбодрило, и он смело продолжил выливать своё мнение:
   - Ваша честь! Таких несчастных, нищих, как я, сегодня уже много. А ведь в СССР мы были все равными. Почему же сейчас наглецы, хапуги и пройдохи без стыда и совести богатеют за счёт таких, как я? Вот такие снова поднимают головы из далёкого прошлого, чтобы пить кровь. Эти выродки скоро присосутся, вопьются, и будут пить последнюю кровь обездоленного мужика. Вот кто эти новоиспечённые хозяева земли! Мы это уже проходили. Зачем же толкают нас к старому, плодят, по сути дела, помещиков? Вот и ничего не остаётся мужикам, как идти снова в батраки, тем более, что на селе негде больше работать. Нет теперь в селе ни колхозов, ни совхозов. Нет коллективной собственности. Общее – уничтожено!
    - У нас суд не по 58-ой статье и заслушивается не политическое, а уголовное дело, - напомнил прокурор. – Давайте отойдём от этих сужений и перейдём к делу.
   - Разрешите, ваша честь, мне… - вставая, начал адвокат.
   - Да. Пожалуйста.
   - Учитывая сложившуюся жизненную ситуацию…
   - Учтём, - оборвал прокурор. - Ну, давайте брать под защиту, оправдывать всех преступивших закон!
   - Зачем всех? – не сдавался адвокат. – Не всех. Мой подзащитный переступил закон не ради обогащения, а чтобы выжила его семья.
   - Не понимаю вашей позиции, - возмутился прокурор.
   - А именно?
   - У нас в стране нет повального голода. Никто не умер. А вы, можно считать, призываете к гражданской войне.
   - Боже упаси. Только к справедливости. И к таким, как мой подзащитный, потерявших главное, насущное в жизни.
   - Для помощи таким людям у нас существует соцзащита, - напомнил адвокату прокурор. – Давайте предоставим слово подсудимому. Признаёт ли он себя виновным?
   - Да, я признаю себя виновным, - сказал Квасов. – Но презираю то общество, которое при всех режимах толкает на преступление.
   После выяснения всех обстоятельств рассматриваемого дела и выступления с последним словом подсудимого, Суд удалился для вынесения приговора. А в зале разгорелся спор.
   - Что ж? Давайте резать, душить тех, кто живёт побогаче нас?
   - Молодец Квасов! Истинный борец!..
   Шум-гам прекратился лишь, когда прозвучал строгий голос секретаря суда: «Встать! Суд идёт!»… Зал внимательно слушал решение суда. Подсудимого приговорили: за убийство священника с применением огнестрельного оружия – к 15 годам лишения свободы с отбыванием срока в колонии строгого режима; за покушение на убийство с применением огнестрельного оружия – к 8 годам; за причинение материального и морального вреда КФХ «Нива» в лице фермера Попова Алексея Юрьевича – к 5 годам лишения свободы в колонии общего режима. С учётом чистосер-дечного признания, содействия в расследовании, тяжелого материального и семейного положения, путём частичного сложения сроков суд постановил окончательную меру наказания Квасову Ивану Павловичу назначить в виде 25 лет лишения свободы с отбыванием срока в колонии строгого режима… Меру пресечения оставили прежней: содержание под стражей.
   - Осужденный, - обратился судья, - Вам понятен приговор?
   - Да, - выдавил сквозь навернувшиеся слёзы осужденный.
   - Вы можете обжаловать решение суда в вышестоящую инстанцию… - разъяснил права подсудимого судья. – На этом судебное заседание объявляется закрытым.
   В узком коридорчике враз стало тесно и шумно. Начались народные суды-пересуды. Лишь жена и дети осужденного всё ещё оставалась в зале…
Как бы ни тяжело жить, нельзя идти на преступление, тем бо-лее лишать человека того, что даётся ему свыше. Жизни! Зависть порождает ненависть, злобу и толкает на звериную тропу. И в этом нередко бывает виновато общество. Создало оно в эти годы такую обстановку в стране, что она толкнула многих, подобно Квасову, на ту самую звериную тропу. И зачем человеку все эти потрясения?
   Без ответа на эти вопросы остаётся русский народ…
   Вечно, вечно и будет, видимо, вечно…

                -   -   -

     После суда Филатов повёл Ртищеву на автостанцию. Шли быстро, чтобы не опоздать на автобус.
   - Костя, я знаю, ты скрываешь от меня свои чувства к бывшей жене. Ты всё ещё любишь Ларису? Ответь честно, глядя в глаза, - потребовала она.
   - Что я могу срывать? – с недовольной миной спросил, приостановившись, Филатов. – Какие чувства могут быть к предателю? Только ненависть. Оставь всё это.
   - Я бы оставила, но мне кажется, ты ведёшь двойную игру!
   - Полный абсурд, – отверг он. – Успокойся. Не нужен мне никто, кроме тебя. – Взял девушку под руку.
   - Да? – она резко высвободила руку. – Ты мстишь бывшей жене, мною прикрываешься, а Наташка успокойся?! Поэтому ты и тянешь время…
   - Нет, Наташа.
   - Так почему?
   - Я люблю тебя. Ты мне веришь? Но ещё раз прошу, дай время.
   - Говоришь, её не любишь, меня любишь. Зачем тогда оно тебе?
   - Прости. Пока не отвечу.
   Она остановилась. Покачивая головой, высказала напрямую:
   - Всё-таки ты тёмный, скрытный человек, Филатов. Скрывай свои задумки. Но пойми и запомни, что я сейчас тебе скажу. Если ты задумал сделать что-то плохое, даже человеку, который причинил тебе зло, зло к тебе же и вернётся.
   - Значит, не веришь мне.
   - И да, и нет.
   - Зря, Наташенька, - вздохнул Филатов. – Ну, мы пришли…
   Проводив Ртищеву в Тамбов, в ожидании автобуса рейсом в Заречие, Филатов отошёл в сторону. «Не мстить и остаться навсегда с Наташей? – думал он. – Нет. Надо довести до конца. На моём пути остался только Щукин. Не отступать! Сломать его! По-умному, без преград, не щадя никого! А, впросем, хватит! Всё к чёрту!» – взорвался от перенапряжения, швырнул окурок в снег и побежал к прибывшему автобусу.
   Дома Филатова ждала хорошая новость. Радотсная мать подала письмо:
   - Наташенька с детишками и мужем приезжают с Америки! К новому году!
   Костя быстро пробежал по строчкам, свернул и положил в конверт.
   - Это ещё не скоро, мама, - добавил то ли ей, то ли себе.
   - Ну, сынок, сказывай, как суд? Чем закончился?
   - Схлопотал Квасов по полной катушке, - ответил равнодушно он.

                - 6 –

   Декабрь начался совершенно не по-зимнему.  Выпавший за ноябрь снег растаял, земля вновь обрела серый осенний вид. С утра было пасмурно. Словно цепляясь за что-то, почти над землёй плыли облака. Филатов вышел из дома мрачный. Противно чавкало под ногами. Сбежал с крыльца, проворчал глухо:
   - Непонятно, что творится. И зимы какие-то не русские.
   Из-под крыльца выскочил белый с плешинами борзой щенок, купленный Филатовым в Тамбове на «птичьем рынке». Ласкаясь, бросился под ноги хозяину.
   - Что, друг? Не радует погодка? Продрог совсем!
   Щенок забежал вперёд.
   - Со мной собрался, Бег? – засмеялся Филатов. – Не выйдет. Останешься дома. – Щенок, будто – или на самом деле – понял его, опустил голову. – Нельзя со мной. Понимаешь? – он взял щенка, отнёс в сени и закрыл дверь. Из сеней тут же раздались царапание о дверь и жалобное скуление.
   …Низко плыли, сыпля на землю противную изморось, седые облака. Филатов шагал быстро, огромными, до колен, резиновыми сапогами сбивая с мёртвой высохшей травы прозрачные дождевые бисеринки. Чёрный парусиновый плащ почти насквозь промок. Было очень холодно. Вете дул Филатову в спину, будто подгонял. Филатов проходил мимо бывшей деревни Коверино. От неё остались только заросли и заброшенные сады.
   «А ведь было! – вспомнил Филатов. – Здесь, в 1970 году родившись, бегала, росла Лариса Неклюдова, пока не увезли её в Заречие родители»…
   Лариса Неклюдова. Теперь – Филатова. У её родителей, Николая Ивановича и Фёклы Михайловны, было трое детей. Старший Иван, бойкий. Второй, тихий и домашний – Олег. Лариса – третий ребёнок. Николай Неклюдов всю жизнь был бригадиром в тракторно-полеводческой бригаде в Цен-тральном Заречинском отделении. Фёкла  работала сезонно в полеводстве. Нежданно-негаданно оба родителя умерли. В июле – глава семьи, от инфаркта. А перед Новым годом скончалась Фёкла. Братья Ларисы живут далеко от родных мест. Иван осел на Дальнем Востоке, работает в леспромхозе. Олег в Якутии. Остался там после службы, женившись на якутке.
   Филатов видел Ивана Неклюдова последний раз в середине  восьмидесятых, когда тот приезжал с женой и сыном лет десяти. А Олега не видел с тех пор, когда ушёл служить в армию. Сейчас,
сокращая путь, Филатов шёл по заброшенной земле. Вспоминалось многое. Он в уме перечислял и называл деревни, существовавшие вокруг Заречия: «За логом Зуевка, Дубрава…» 
   Гибель деревень начались ещё с пресловутого «укрепления» хозяйств, с объявления отдалённых селений неперспективными. «А нынче это продолжается, - вздохнул Филатов. – Вымирает крестьянство. Становится страшно да-же просто думать, что ждёт впереди!»
   Заречие в такую непогоду будто вымерло. До самого магазина, что в центре села, Филатов не встретил ни души. Лишь неподалёку увидел двух старушек. Поприветствовав их, он быстро вошёл в магазин. В нём тоже никого, кроме девушки за прилавком – дочери хозяина этого частного магазина. На полученную накануне матерью пенсию за два месяца Костя набрал полную сумку продуктов.
   - Тяжеловата сумочка, а до Смородинки не ближний свет, - посочувствовала девушка.
   - Ничего. Я через пустырь.
   - Всё равно далековато.
   - Знаешь что, я пока всё оставлю здесь, а перед закрытием магазина заберу. Мне ещё к Попову надо по делам.   
   - Оставляй, - разрешила она, - только не опаздывай. Я ждать не буду.
   - Спешишь?
   - К мужу.
   - И давно замужем?
   - Давно. Целый год.
   - Ого! Вон сколько! И не надоел муж ещё?
   - Нет пока, - улыбнулась она весело. – А , дядь Кость, не собираешься жениться?
Он ушел от вопроса:
   - А я и не заметил, как уже «дядей» стал! Всё вроде бы Костя да Костя… Ладно, надо идти. Привет родителям. И… береги любовь свою, Машенька.
   - Спасибо, дядь Костя.
   В дверях Филатов обернулся.
   - Придётся, видимо, мне жениться!
   Маша прыснула в кулак:
  - Правильно, дядь Костя! Не надо теряться!
  - Верно. Теряться не следует, - подтвердил Филатов и вышел.
  Пока он был в магазине, погода улучшилась. Облака приподнялись, прекратилась изморось. Филатов направился по центральной улице в сторону сельсовета. Оттуда вышла женщина. Прикрываясь капюшоном, направилась навстречу. Он сразу узнал Ларису.
   Остановились лицом к лицу.
   - Здравствуй, - первым произнёс он.
   - Привет, - ответила она.
   - А что с Серёжей? Он что-то позабыл к нам дорогу. И в Заречии ни разу не встретился мне.
   - Когда ему ходить? Сам бы ты, Костя, и проведал сына.
   Филатов понял хитрую уловку бывшей жены, решил отмах-нуться.
   - Не могу.
   - Вот видишь…
   - Ты-то сама как?
   - Я? – она заплакала. Сквозь слёзы выдавила, - Запуталась я совсем. Прости!
   Филатову не понравилось всё это. В душе он радовался, что его «спектакль» удаётся и будет продолжаться ещё долго. Он мстил!
   - Вытри мокроту! Что, несладка жизнь твоя?! Я просил тебя вернуться. Помнишь? Что ты ответила? Не склеишь чашу разбитую, лучше выбросить её. Да?
   - Я всё помню.
   - Сделала, что я просил?
   - Что?
   - Аборт.
   При этом слове Лариса покачнулась, но удержалась на ногах. Вновь взглянула на Костю. Однако теперь в её глазах горела бессильная ненависть.
   - Нет, - твёрдо ответила на страшный вопрос.
   - Почему?
   - Ты собираешься жениться на этой святоше? – вместо ответа спросила она.
   - Тебе какое дело? – выпалил с шипением он.
   - Никакого… Увидим.
   - Что значит увидим? – заволновался Костя. – Наташу не тронь! Даже близко не подходи!.. Да, вот ещё что. Пора решить вопрос о разводе. На днях подам заявление в ЗАГС.
   - Подавай, коль хочешь.
   - А об аборте подумай хорошенько. Не усложняй себе…
   - Поздно, - оборвала она Костю. – Губить ребёнка не стану.
   - И всё ж подумай! Узнает твой хахаль правду, что сделает?
   - Не знаю. Но, в отличии от тебя, Игорь так не поступил бы.
   - Разве он лучше меня? Вот видишь, как всё бывает? Круго-верть получается.
   - Да, круговорот. Я снова полюбила тебя. Только, видать, ошиблась крепко.
   - А утверждала обратное.
   - Дурой была. А что исправишь? Близко локоток, да не уку-сишь.
   - Именно так, - ударил по нервам Ларисы Костя, отходя от неё.
   Она застыла, поняв: Костя всё это время лгал и мстил, разыгрывал пошлые спектакли. Но открывать свои тайны и планы она не хотела и не собиралась. Никому. Даже Игорю…

                - 7 –

   Последним первым секретарём Кирьяновского райкома пар-тии был Михаил Никифорович Фурсов. Ему было под шестьдесят, когда наступил последний день работы в этой должности. После указа Ельцина о прекращении деятельности КПСС Фурсов стоял в своем кабинете, смотрел в окно, как на площади имени Ленина с флагштока снимают красный флаг и поднимают новый. Триколор. Глаза Фурсова заливали слёзы. «Почему так?! – с болью думал бывалый коммунист. – Сколько труда было вложено, сколько создано хорошего за годы советской власти! И вот – полное пре-дательство, даже истинные коммунисты сдали позиции. И по-чему безмолвствует народ? Видимо, потерял веру в идеалы социализма. А может, он выжидает? Пройдёт время, и, опомнившись, рабочие и крестьяне вновь сплотятся вокруг родной партии?»..
   В тот день бывший первый секретарь райкома сдал дела представителю новой власти Полянскому. Он был назначен временно, до выборов, исполняющим обязанности главы администрации Кирьяновского района. Сдав дела, Фурсов медленно, словно в тумане, спустился по лестничному маршу со второго этажа. Вышел на крыльцо. Солнце ослепило глаза. Инстинктивно щурясь, он прошагал по площади Ленина, по центральной улице и нехотя направился домой. Да, он шёл пешком, а не ехал, как обычно, на служебной «Волге» со штатным водителем.
   В марте состоялись выборы главы администрации. Кандидатами были трое. Полянский – и.о. главы администрации, Чевелихин – редактор районной газеты, а также Ивлев – кооператор нескольких торговых точек. Предвыборная агитация проходила нетактично. Каждый поливал грязью своих оппонентов сколько мог. Неожиданно для всех победу одержал 28-летний редактор Александр Чевелихин – считавшийся демократом, апологетом нового курса. Его называли человеком нового склада ума, поскольку он осуждал всё, что сделала советская власть за семьдесят лет, провозглашал её властью тоталитарной и преступной.   
   Фурсов глубоко переживал всё это, обсуждал с домочадца-ми, маршируя по просторной комнате:
   - Что делается в стране! Партий больше, чем грибов после дождя. Вот взять партию «Наш дом – Россия». Их дом! А где же наш? Зачервивеет, как гриб, и сгниёт эта партия! Потому что создана капиталом, собрав в свои ряды верхушку чиновников, без народа.
   Время, что река: не стоит на месте. Оно шло, а Россия, как казалось Фурсову, топчется на месте. Власть, вместо того, чтобы заниматься  делом, ругает всё советское. Сама же постоянно совершает ошибки. Расстрел из танков народных депутатов РСФСР в октябре 1993 года. Война на Северном Кавказе. И в то же время – остановка заводов-гигантов, развал промышленности, фактическая гибель сельского хозяйства, развал армии, которую захлестнула дедовщина…
   Когда начала создаваться КПРФ, Фурсов, не задумываясь, вступил в ряды партии. Затем возглавил коммунистов Кирьяновского района. Они избрали Михаила Никифоровича своим первым секретарём…
   Следующий 1996 год обещал быть горячим. Летом – выборы президента России. Кирьяновские коммунисты готовились к важнейшему мероприятию с полной отдачей сил, опыта и знаний. Они считали, что так, как живёт страна сейчас, дальше допустить нельзя, она, как в трясине, утопает в политическом хаосе…
   Заречие жило будто само по себе. Каждый выживал, как умел.
   Утро. Екатерина Попова собрала старшую дочь Олю на спартакиаду школьников области. Проводив девочку, весь день в тревоге не находила себе места, ждала её возвращения. Совсем неожиданно, перед тем как отправиться на автобусную остановку встречать дочь, к Екатерине явился Филатов. Муж был в это время на заседании райсовета.   
   - Опять Алексея нет дома, - огорчённо вздохнул Филатов. – Выберешься из своей ссылки и опять…
   - Да, всё в разъездах да в разъездах Лёша… Ты проходи в дом. Чайком угощу. Может быть, как раз и подъедет Алексей.
   - Спасибо, не хочу. – Ты куда-то собиралась?
   - На ферму.
   - А мне спешить некуда. Пойдём, я помогу, чем могу.
   Вдвоём управились быстро. Она перемыла молочную посуду, он почистил навоз. Скотнику доставалось только раздать корма. Вернувшись в дом Поповых, Екатерина всё-таки напоила гостя чаем. Попив, Филатов засобирался домой. Катя вдруг резко вста-
ла из-за стола.
   - Ой, чуть не забыла. Лёша тебе деньги приготовил. Будто знал, что придёшь. – Подала свёрток и снова ойкнула, - Вот голова содовая! Ещё чё забыла! Муж велел передать тебе, чтоб, если явишься, начинал ремонтировать автомобили в гараже.
   - Понятно. Будет исполнено! – По-военному отчеканил, шутя, Филатов.
   Екатерина заторопилась на автобусную остановку. Всю дорогу не переставала волноваться за Олю. Дочка не раз завоёвывала первое место на «стометровке» на районных соревнованиях школьников. А как выступила на областных?.. Автобус ждать пришлось недолго. Едва он подъехал, из него крупными звенящими горошинами высыпались ребятишки. Шум, гам… Они продолжали восторженно делиться впечатлениями от соревнований и вообще о поездке.
   Оля увидела мать:
   - Мамочка! Вот! – развернула грамоту, - за первое место!
   - Умничка ты моя! Спортсменочка-победительнца! – крепко обняла Екатерина дочь, улыбаясь и незаметно смахивая со щёк прозрачные градинки радости. – Молодец! А я тебе что-то приготовила. Вкусненькое-е! —  Она осеклась, пристально вглядываясь в человека, вышедшего после всех из автобуса. Человек вроде не здешний. Сутуловат, длиннющая борода.
   Заметив Екатерину с девочкой, человек остановился неподалёку, стал наблюдать. Уличный фонарь хорошо  освещал приезжего. Екатерина видела даже, как на него, на огромный и, видимо, тяжеленный рюкзак падали искристые звёздочки снежинок. Человек стоял неподвижно. Это привлекло ещё большее внимание Поповой. Вглядевшись пристальнее, она прошептала чуть слышно: «Боже мой! Фролов Генка! Живой!»
   Оля не понимала, что происходит с мамой, почему она так долго и внимательно смотрит на незнакомца и почему вдруг так заволновалась при виде его. Девочка тоже смотрела на дяденьку и думала: «Почему он всю дорогу в автобусе при-ставал ко мне с расспросами? Почему так сильно похож на меня?»
   Мужчина улыбнулся как-то странно и подошёл к Поповым.
   - Катя, узнаёшь меня? – спросил с волнением. –  Хотя…сколько воды утекло …
    Катя не хотела и боялась этой встречи. Она прижала к себе Олю, чтоб он не видел её. Но Оля вспомнила, о чём дяденька расспрашивал её в автобусе. О том, чья она, сколько ей лет. А когда сказала, что она Попова и назвала имя мамы и папы, страшно любопытный дяденька вовсе прилип к ней пуще репья…
   - Живой, - перебарывая сухомень в горле, проронила Екатерина. – А слухи были, будто ты утонул в Енисее.
   - Живой, Катюша, коль стою перед тобой. Не привидение же, – отшутился. Серьёзно добавил:
- Видать, не угоден я Богу, потому он меня и оставил пока на этом свете. Живи, мол, Генка Фролов. – Перевёл взгляд на Олю, повернувшуюся к нему лицом. – Твоя?
- Моя.
- Я ещё в автобусе…
- Что в автобусе? – перебила Екатерина.
- Понял… Копия…
- Хватит, Гена! – вспыхнула, как спичка, Екатерина. – Пойдём, Оленька, домой. – Обернулась на ходу. – С возвращением, Гена. И прощай.
   - Почему же прощай? – не отставал Фролов. – Разве нам с тобой не о чем поговорить за столько лет?
   - Не о чем. Ты мне давно всё сказал. Разве не помнишь?
   - Помню. Но эти глаза, овал лица… Копия же!
   - Вот именно. Бог не обидел. Разговор окончен. Пошли быстрее, дочка.   
   - Ну, зачем ты так круто, Катенька?! – всхлипнул Геннадий…
   Он долго смотрел им вслед, а потом в безжалостную темень, скрывшую от него  Катю и Олю.
«Жизнь продолжается! Не вешай нос! – приказал сам себе. Поёжился от холода, вздохнул тяжело и двинулся в путь. Направился в Заречие к единственному брату, Петру. Про-шло много лет, как Геннадий покинул это село. Уехал после разговора с Катей о беременности. Сбежал, тайно, пуще последнего труса. А перед побегом заявил Кате: «Выкручивайся сама. Мне обзаводиться детишками рановато. Я ещё не видел белого света. А ты хочешь меня захомутать». Он помнит и её реакцию на эти фразы. Катя плакала, не находя нужных слов. И Гена тогда не знал, как поступить. Он просто ушёл. И вскоре после этого завербовался. По комсомольской путёвке умотал на стройку в Сибирь и как в воду канул. Брат Пётр безрезультатно пытался разыскать его.
   Поповы, распрощавшись с Фроловым, шли быстро, с оглядкой. Дочь не вытерпела:
   - Мам. Почему дядька так говорит?
   - Не встречайся, не разговаривай и не слушай этого дяденьку. Он очень плохой человек. Он может сделать нам обеим больно.
   - Ну почему? – не отставала дочь.    
   - Ты уже знаешь, бывают люди хорошие и плохие.
   - Знаю. Но почему я сильно похожа на него?
   - Такое бывает, доченька. Люди похожие друг на друга называ-
ются двойниками. Получается, и вы с Дядь Геной двойники.
   - Да? Такие бывают?– продолжала сомневаться Оля.
   - Бывает, радость моя. Вот и вас так природа создала. На одно лицо… А мы уже пришли.
   Оля грустно посмотрела на мать, опустила глаза и ни о чем больше не спрашивала.

                -   -   -

   Поздно вечером, когда дети уснули, Екатерина сообщила о неприятной встрече.
   - Фролов Генка объявился в Заречии.
   - Как?! – аж приподнялся на локтях в постели Алексей. – Он же утонул!
   - Жив-здоров, - взволнованно продолжила жена, сидя на кровати. – Ты понимаешь? Оля копия Генкина. И он это ещё в автобусе понял. А когда увидел Олю рядом со мной, окончательно убедился, кто она ему.
   - Успокойся! – Поглаживая жену по согнутой спине, Алексей и сам сильно волновался. Немного подумав, спросил зачем-то:
- Ты думаешь, люди глупее нас? Нет, дорогая. Они давно всё знали.
   - Не спорю. А с появлением Фролова скрыть, от кого Оля, невозможно вообще.
   - А как Оля сама? Я заметил, с ней что-то не так.
   Она, чуть не плача, уткнулась в грудь мужа.
   - Что нам делать, Лёшенька?
   - Может, поговорить с дочкой? Объяснить всё честно.
   - Ты что?! Травмировать ребёнка…
   - Тогда что?
   - Я ей сказала, Фролов её двойник.
   - Думаешь, она поверила?
   - И да, и нет. Я не знаю. Но, скорее всего, нет.
   Оба задумались, что делать дальше. Алексей переживал не меньше жены. Оля хотя и не родная ему, но он любил её больше, чем их совместных детей. «Чёрт принёс эту сволочь! Сбежал от беременной, так и не совал бы нос сюда никогда! – думал он. – Что же ты, гад, преподнесёшь теперь нам?»
   - Копия! Копия! – шептала между тем Екатерина. – Что делать?
   - Всё-таки лучше открыть правду Оле. Она уже большая.
   - Ни в коем случае! – снова отвергла предложение мужа Екатерина. – Это будет удар прямо в сердце.
   - Давай ждать. Жизнь сама расставит всё местам... – он вдруг вскочил в постели. – Может, мне с ней поговорить? Но это завтра решим. Успокойся и спи тоже, а то рано вставать…   
  …За ночь Заречие снова засыпало снегом. Декабрь смело входил в свои права… Утром Филатов прибыл в Заречие и, не заходя к Поповым, направился в гараж, загнал машину на яму и приступил к ремонту. Открыл капот, нырнул под него. «О-го-го, дел-то куча!», - отметил он…
   - Привет, Костя! – раздался за спиной голос.
   - Здравствуй, Алексей.
   - Включился в ремонт? Работы теперь до самой весны хватит…
Да, а плечо как? Не беспокоит?
   - Нет. На мне всё заживает, как на собаке.
   - Даже так? –  усмехнулся Попов.
   Филатов положил гаечный ключ на двигатель, спрыгнул с бампера. Вытирая руки ветошью, невесело спросил.
   - Знаешь или нет, а я слыхал, как бабы на селе курлыкали, будто Генка Фролов вернулся.
   «Уже понеслось», - отметил про себя Алексей. Вслух ответил:
   - Знаю, Костя.
   - Проблем боишься?
   - А то нет?! – нервно бросил Попов. – Беда, друг! До появления Генки народ молчал. А теперь…
    - Вот и вот. Петька Фролов знал давно о брате и Кате, и как они расстались. И об Оле знал. Молчал. Да что Петька! Всё Заречие знало. И тоже помалкивало.
   - Тогда. А теперь?..
   - Вы с Катей что думаете? – спросил Филатов после паузы. 
   - Не знаем, что нам делать. В любом случае, для Олечки будет удар, как всё откроется. Оно и нам с женой не сахар.
   - Вот принесла нелёгкая дьявола! – рыкнул Филатов. – Домой потянуло. Оно с чужих краёв всех тянет в родные. Он-то зачем припёрся? Сам подлянку выкинул. А теперь? Поумнел?
   - … А я Катюшу любил давно. И как узнал, что беременна, - сразу к её родителям. Так, мол, и так, дочь ваша от меня в положении. Хочу жениться на ней. А она глядит на меня округленными глазищами. «Сдурел?!» - они говорят. Не хотела поначалу. Уговорил. И все думали, ребёнок от меня. А вот лицо Олино выдало, и не утаишь… Сегодня воскресенье, девчата не в школе. Поговорить бы с ней. Самый раз. Да робость не даёт. И всё равно подготовлю Олечку к разговору, а вечером обо всём расскажу.
   - Надеешься, поймёт вас с Катей?
   - Хочу надеяться. И другого выхода не вижу. – Попов поправил шапку, хотя она и так была на своём месте. – Так что, дружище, и у меня началась чёрная полоса. А помнишь, я тебе как-то говорил: «Упадёшь – не встанешь»?  И Квасова реплика припомнилась: «Жизнь, она вроде цветка-чертополоха: красиво цветёт, ярко, да колючая».
   - Всё помню и понимаю, Лёша, - решительно заключил Филатов. – Только я хочу не упасть, а сам удар нанести!
   - Не смертельный? – озадаченно спросил Попов.
   - Нет. Так чуть-чуть…
   - Ох, доиграешься, друг. Зачем теперь тебе такая игра?
   - Играть надо умеючи, - гордо ответил Филатов.
   - Не умея, не зная броду, нечего затеваться, лезть в воду, - согласился Попов. И пристально посмотрел на Филатова. – Актёр из тебя неплохой. Ты и с девушкой приезжей играешься?
   - С ней по-настоящему у меня. Любовь…
   - Коль так, оставь в покое Ларису с Игорем.
   - Я уже оставил их. Кое с кем. Ха-ха-ха!
   Попов непонимающе-вопросительно глянул на него. Не найдя ответа, бросил кратко:
   - Предупреждаю ещё раз. Доиграешься, дурак.
   - А дураки, они почему-то всегда умнее умных.
   - То – в сказках, Костя.
   - Так мы и живём, будто в сказке.
   - Э-эх, - вздохнул Попов, то ли вновь осуждая упрямого друга, то ли подтверждая его слова.

                - 8 -   

   Декабрь 1995 года был насыщен событиями для Заречия…
В один из морозных вечеров Филатов прямо с работы решил проведать сына, которого давненько не видел. Прихватил с собой часть полученных от Екатерины Поповой денег. Быв-шая жена не подавала на алименты, и Костя помогал добровольно.
   Щукин, возвращавшийся домой с охапкой дров, увидев нежданного гостя, остолбенел.
   - Не рад приходу? – спросил с явной издёвкой Филатов.
   - Почему? Пора бы и войну кончать, - спокойно ответил Игорь.
   - Я и не вёл её. С чего ты взял? – И съязвил уклончиво, с намёком:
- Предпочитаю манёвры. Пока… Да, вот что. Я Ларисе гово-рил уже. Заявление на развод подал. По закону она ещё моя жена, а спишь с ней ты… Я Серёжу пришёл проведать. Деньги принёс.
   - Не нужны нам твои подачки, - отрезал Щукин, -  мы не бедствуем, в достатке живём.
   Не дождавшись мужа, поторопить его вышла Лариса.
   - Печка прогорает, а ты… - увидев гостя, осеклась, побледнела.   
   Щукин заметил резкую перемену лица Ларисы, но не успел ничего сказать. Она сама распорядилась.
   - Гостя на пороге держать не прилично. Заходи, Костя, - и, пропустив вперёд мужчин, проследовала за ними в дом.
   Войдя, Филатов первым делом обшарил глазами всё в поисках сына. Щукин догадался, извиняющимся тоном сообщил:
   - Ой, я не сказал. Серёжа где-то гоняется с ребятами. Выходной ведь. Вот и палкой их не загонишь домой.
   - А то! - согласился гость. Обратился к Ларисе:
- Я слово сдержал. На развод подал заявление.
   - Ты умеешь слово держать, - недовольно буркнула она.
   - Слово, - вставил Щукин. – На то и мужик, чтоб слово сдерживать.
   Лариса раскрыла было рот что-то сказать, но промолчала. Воспользовавшись паузой, Филатов достал деньги.
   - Возьми, Лариса.
   - Не нужны! – крикнула она с перекошенным от злости лицом, прекрасно понимая, что это очередная порция мести Филатова.
   - Я ж не тебе с Щукиным даю. Сыну родному. – Положил деньги на стол. – Придёт Серёжа, передайте и скажите, от папы.
   - Вот эт правильный поступок, Костя, - встрял в разговор Щукин. – Лариса, надо бы выпить «мировую», коль всё нормализуется меж нами. Сообрази на стол…
   - Я не мириться пришёл, - отрезал тот.
   - Жаль, - осёкся Щукин. – А слухом Заречие полнится, будто ты собираешься жениться. Значит, и обиды старые побоку бы. 
   - Ты так думаешь? – ухмыльнулся Филатов. - Компромисса не получится. И не важно, что и где ты слышал, это всё…
   - Мне от слухов проку… - облокотившись на печь, начал было Щукин. – Но хочу…
   - Спасибо, что в дом пустили и за гостеприимство, - не дал договорить ему, заторопился Филатов уходить.
   - Стало быть, враждовать намерен и дальше, - недовольно констатировал Щукин.
   Филатов приостановился у порога, сказал, почти смеясь:
   - Враждовать? Такой тактики нет. Придерживаюсь – не кусаться, как разозлённая собака, а вот ужалить…
   - Знаешь что, друг ситцевый?! – Не выдержав, огрызнулся хозяин. – Для меня ты непонятный человек. А вот от Ларисы ты отстань! Вообще, дай нам жить! Я тебя не боюсь. И с Заречия мы не уедем!
   - Меня бояться нечего. Скажу ещё, ты, Щукин, для меня ноль. А Ларису я и так не трогаю, - соврал под конец Филатов, снова пронзив бывшую жену острым устрашающим взглядом.
   Она молчала. Молчала и потому, что чувствовала свою вину перед Щукиным, боялась разоблачения, за которым может неминуемо последовать для неё незавидное будущее. И она решила идти во банк: начать игру, похожую на ту, что ведёт Костя, но свою.
   - Чё молчишь? Ответь Щукину. Трогаю я тебя? – попросил он.
   - Не трогаешь, - вынуждена была солгать Лариса.
   - Вот. Слышишь, Щукин? – ухмыльнулся довольный ответом Филатов. Уходя с насмешкой добавил:
- Береги Ларису! И не только люби, а и уважай. Она ведь беременна. – И с треском захлопнул дверь.
   «Всё! – злобно подумала Лариса. Взяла деньги, оставленные Филатовым. – Об аборте и думать не стану. Если сделаю, что Игорь подумает?»    
   Щукина слова Филатова про беременность Ларисы заинтриговали. В голове зароились мысли. Он задал вопрос:
- Откуда Филатов знает о твоей беременности?
   - А мир не без добрых людей, Игорь, - схитрила она.
   - И то верно, - согласился он. – Дед Щукарь местный. Гришаня. 
   - Ты же помнишь, что он тут выкидывал?
   - Не забыл. И всё же, дорогая, мутный твой бывший…
   Она ничего не сказала в ответ, ушла.

                -   -   -

      Филатов увидел Серёжу на ледяной горке на окраине села в куче ребят. Позвал сына. Он повернулся на оклик, но, узнав отца, не побежал, даже не пошел к нему, а грубо спросил:
   - Что?
   - Поди ко мне, - позвал и поманил рукой Филатов.
   - Зачем?
   - Да ты что, сынок?! – удивился отец. Часто заморгал, думая невесело: «Какая муха его укусила?» Ещё раз позвал. Серёжа неохотно и медленно подошёл, волчком поглядывая на отца.
Филатов спросил настороженно:
- Что произошло? Почему ты так разговариваешь со мной? И к бабушке носа не кажешь давно.
   - Ты же, папка… - Серёжа зыркнул на отца исподлобья. – Ты же жениться на другой собрался.
   - Кто тебе такую чушь смолол?
   - Мамка.
   - Только в этом проблема, сынок? – серея лицом и негодуя на Ларису, спросил Филатов. – Если так, то, как только соберусь жениться, ты узнаешь об этом первым. Слово даю. Но мне что остаётся делать? Мама сама меня бросила.
   - Бросила. А теперь плачет. Я сам слышал. Любит она тебя.
   Филатов улыбнулся: «Победа!» Лицо его вновь порозовело.
   - Неправда, что любит. Поверь мне.А тётя Наташа, она…
   - Плохая твоя Наташка! – выпалил, убегая, Серёжа.
   Филатов грустно посмотрел ему вслед. Хотел снова позвать
его, но понял, что не стоит. Филатов подался в свою Смородинку…

                - 9 –

   После приезда Фролова в Заречие небо будто прорвало. Снег валил беспрестанно. Прикрывая белым саваном недоделанное в полях акционерного общества. Люди стали быстро забывать, что такое труд. Жили, кто как мог, всё больше погрязая в безделье и пьянство. А сколько развелось шинков! В одном только Заречии – пальцев не хватает пересчитать. Самогон гнали почти в каждом доме.
   - Наливай, брат! – говорил с утра Генка Фролов Петру. – Я, Петя, смог много повидать в этой жизни. Испахал всю Сибирь вдоль и поперёк. И повсюду творится невообразимое. Полный идиотизм! Деградация общества происходит. Сильный съедает слабого, не жалея и не стыдясь. Это и есть капитализм…
Опорожнив стопку, Генка продолжил:
- Не понятно, какой народ населяет сейчас Сибирь-матушку необъятную. Всякого хватает. Кто ещё с царских времён там осел. И переселенцы, и бывшие каторжники. Советская власть туда «врагов народа» загоняла.  В общем, всяких национальностей дополна. Не считая аборигенов, русские, украинцы, грузины, узбеки, немцы. А китайцев – хоть отбавляй!.. На стройках сибирских бабья было, - черкнул ребром ладони по горлу. – А помнишь фильм Володьки Этуша? Там спортсменка, комсомолка и к тому же красавица. Помнишь, Петя? Вот так-то конфет пришлось отведать.
   - Хватит мне трещать третий день про баб! – хлобыстнув стакан самогона, вскипел недовольный Пётр. – В малине был, а до сих пор не женат!       
   - Понял претензию, - остановил брата Генка. – А накой хрен мне жена, семья? У меня вся страна – один дом. Вот ты и обзавёлся семьёй. А что ты, кроме Заречия вонючего, видал? Ничего. И навряд увидишь. Разве счастье в семье? Живёшь, что Емеля на своей печке-самоходке.
   - Ну, ты, Генка, уже!.. – вскочил Пётр, сверкая злющими глазами. – Я с тобой ни капельки не согласен! Да ты меня хоть золотом осыпай, я из Заречия – никуда! А что не видал я белого света… Зачем он мне? Мне и здесь хорошо. Тут у меня жена, дети мои. Ты хоть это понимаешь, брат любезный?!
   Генка шмыгнул носом.
   - Так, значит, по-твоему, весь смысл жизни в этом? 
   - Ты в чём еще? В кочевании, как ветер?
   - Может быть и так, - хмыкнул Генка.
   - Нет, не так! Пора остепениться тебе, брат. За ум взяться. Жить по-человечески. Создать семью свою, а не плодить детей по всему свету.
   - А-а, - понял намёк Генка. – А знаешь, сколько у меня та-ких, как Катька?  И ещё не одна буд…
   - Идиот! Циник! –  оборвал Пётр. – Ты и меня поставил в положение подлеца. Оля росла на моих глазах. Я же, пре-красно зная, что она моя племянница, делал вид, будто она чужая. А ты подлый. Бросал свою кровь! Ты понимаешь? Свою! И у тебя не ёкало сердце? Не обливалось кровью? А?.. Оля, спасибо Лёшке Попову, он вырастил и воспитал её. Да ещё как. Твою плоть, Генка!
   - Причём тут Лёшка? У Оли есть мать.
   - Есть и мать, и отец. А ты, подлец, лишил их обеих опоры.
   - Лишил. Я вот, может, и вернулся, чтоб эту опору дать, - вставая из-за стола, пробурчал Генка. – Дык, Катька и разговаривать со мной не захотела.
   - Поздно хватился. И Кате не о чем с тобой говорить.
   - Как? Почти тринадцать лет пробежало. Оля вон в какую деваху выливается. А главное, копия я. И что же, в Заречии этого никто не заметил?
   - Люди не глупы. Понимали и молчали. Пока тебя не было. Уехал бы ты, брат. Лучше было б…
   - Гонишь? Родного брата, из-за какой-то су…
   - Оставайся, но не травмируй девочку.
   - Слепой сказал – побачим, - съехидничал Генка.
   - На кого смотреть намерен?
   - Сперва на Катьку, а потом…
   - Ты чё, совсем идиот? Не вздумай мешать семье! Или…
   - Что за шум? – в дом пришла жена Петра.
   - Много шума из ничего, - сострил Генка и вышел.
   - Опять воспитываешь прощелыгу? - поняла жена.
   - Пытаюсь. Только что-то не очень получается, - хмуро при-знался Пётр, закуривая.
   
                - 10-

   Каждую среду уже две недели подряд Гришаня и Федора рано утром выезжали в Кирьяновку на рынок. Так начался и этот день. Но вернулись старики недовольные. Дед, распрягая лошадь, сыпал многоэтажным матом. Уже вечерело. Проходивший мимо Филатов спросил:
   - Что случилось, дед Гришаня?
   - Хрен вот им! – выругался дед, снимая хомут.
   - Кому такой подарок?
   - Мордоворотам проклятым, - брызгая от злости слюной, поведал дед. Присел на грядушку саней. –  Из-за них всё насмарку.
   - Да не расстраивайся ты. Скажи толком, что случилось-то?
   - Рекетёры каки-т весь рынок под себя подмяли. Дармоеды чёртовы!
   - Какой рынок?
   - Кирьяновский. Так всё хорошо у нас с Федорой пошло, и вот нате вам! – в сердцах плюнул он. – Ехали туда промёрзли. Да это всё чепуха!.. Поначалу всё шло, как и в предыдущие разы, словно по маслу. Покупатель нахлынул. Федора, она мастерица покупателя зазывать. Кто лукошки, кто кошёлки покупает. Денежки нам в карман плывут. И вот… Нежданно-негаданно беда нагрянула. Я отлучился на четверть чваса. Возвращаюсь, два лысых мордоворота возле жены. Я  аж окаменел. Слышу, один требует: «Ты, бабка, думаешь нам платить?» «Уже заплатили же, сынки», - от-ветила Федора. Сама недоумённо вертит головой. Увидала меня, обрадовалась. Говорит: «Вот и хозяин пришёл». Лысые поглядели на меня, прикинулись, будто не видят. «Где хозяин?» «Да вот же, перед вами», - отвечает жена. «Этот старикашка плюгавый?», - смеются лысые. Я будто не слышу их, говорю: «Ребята, товар ходовой. Ежель держите в своём дворе бычков…» «Дед, - напёр на меня один из мордоворотов, - если ты хозяин, плати сам. Твоя старуха в этом деле профан. А бычков… Видали мы твоих бычков на…» Федора моя до смерти перепугалась такому обороту. Не поняла, какую плату лысые выбивают. Протягивает им квитанцию, которую выдала администрация рынка. «Ты, бабка, с этой бумажкой в туалет сходи, - засмеялся один из амбалов. – Я таких квитанций тебе сколько хошь намалюю». А другой ко мне: «Так, дед, ты будешь платить, хозяин?» «За что?» - спрашиваю. «За место, - рыкнул первый. И нагло так. –  Под небом!» Испугался было я такого оборота, да вспомнил годы военные, осмелел. Говорю в лоб: «За место под небом, ребятки, я на фронте кровинушку свою проливал. И за то, чтоб вы сегодня жили на нашей земле». Не подействовало на них. Тока разозлились сильнее. «Но ты, вояка старый! Давай не дури! – напёр на меня второй лысый. – Не то твой хворост бензинчиком окропим, а огонёк, -  достал зажигалку, – у нас всегда при себе». Я вижу, Федора моя белей стенки сделалась с испугу. Закричала: «Милиция!». А он ей: «Какая милиция, старая дура?! Она под нами ходит». Жалко мне стало жену, всё нутро вскипело. «Сколько?», - спросил. «Семьдесят процентов», - не моргнув глазом, отвечает. Меня чуть Кондратий не хватил. «Ты что, очумел?!» - кричу. Переглянулись гады, щерятся, хихикают. Который весь в наколках говорит: «Мы за вами вторую неделю наблюдаем. Товар ваш, мудрёно плетёный, хорошо идёт. А коль ты, дед, ветеран, защитник наш…». «Надсмехае-тесь?!», - спрашиваю. «Нет, - говорит почти серьёзно. – На уступки идём. Только пятьдесят процентов с тебя. И пусть твоя старуха успокоится. А милиция… С ней у нас всё сговорено. И вообще, если что вздумаете против нас, так вы –заречинские, а руки у нас длинные. Достанем враз, и всё будет шито-крыто. Мы не пугаем вас, дед. Так просто, для понятливости растолковываем. На всякий случай. Усёк?»
   - А народ что? Молчал? – возмутился Филатов.
   - Все будто воды в рот набрали. Ноль внимания на безобразия. Вот и займись попробуй бизнесом, русский Ванька!.. Так и отстегнул хапугам половину всей выручки нашей.
   - И ты струсил?
   - Поди, нет.
   - Во какая жизнь наступила. Обнаглел криминал. Средь бела дня на такую мелочёвку идёт. Даже стариков не жалеют. Тьфу!
   - Ничё-ничё, - сам себя взбодрил дед Гришаня.
   - Бросать хочешь дело?
   - Пока не знаю, Костя. – Старик закурил и продолжил вяло: - С одной стороны, вроде бы страшновато дальше торговлю вести и связываться с мордоворотами. А с другой – жаль отступать.
   - Запугивают, сволочи. Надо с Жирковым переговорить с глазу на глаз. Что он скажет.
   - А вдруг и он с ними? – возразил старик.
   - Жирков? Не-е. Жирков же! – он многозначительно улыбнулся.
   - Прав ты, Костя. А бросать начатое, тем более платить поборщикам, – надо быть идиотом… Пойду Серуху в стойло определю. Оно и Федору надо успокоить. Ты, Костя, про то, что сказал я, пока помалкивай.
   - Обижаешь, дед Гришаня.
   - Вот видишь, как оно повернулось, - сетовал дед, беря лошадь под уздцы. – Не повезло. А меня угрызение совести берёт после этого.
   - Угрызение? За что?
   - Трухнул. Федору жаль. Я ведь её в эту торговлю ввязал. А её там на самом деле чуток кондрашка не хватил. Всю дорогу домой тряслась пуще осинового листа.
   - Ясно, - бросил Филатов вслед старику. – Что творится в стране! Надо сплачиваться. Бороться против гадостей всем обществом. Калёным железом выжечь сквернь!
    …До самого вечера Гришаня не отходил от Федоры, отпаивая корвалолом, подбадривая словесно. Она не успокаивалась, ворча.
   - Всё мало тебе! Заживём по-человечески! Зажили? Трясись теперь день и ночь, как зайчиха, от волков ноги еле унесшая.
   - Я тем волкам клыки поотшибаю! – хорохорился перед женой Гришаня.
   - Куда уж тебе, старый баран? Послушай меня! Сиди на месте, покуда не прирезали тебя где-неть.
   Слова жены сильно обидели Гришаню. Он тут же тайком чуть не рысью полетел к Жиркову. Застал участкового дома, куда-то собирающегося, одетого по форме. Всполошенный дед ураганом влетел в дом.
   - Беда, Виктор Фёдорович! Ох, беда! – запричитал с порога.
   - Что такое? – спросил бывалый участковый.
   - Одолели твари! – стенал, чуть не крича, дед. – За горло! Средь беда дня! И меня, и старуху мою!
   - Говори толком, - присел участковый, ничего не понимая.
   - Рэкетиры, Фёдорович.
   - Рэкетиры?! – удивился Жирков. – Где? У нас тут?
   - Не совсем у нас. В Кирьяновке…
   Немного успокоившись, старик подробно рассказал о происше- дшем. Выслушав, Жирков  подал лист бумаги.
   - Пиши.
   - А чё писать?
   - Заявление. Или ты уже подал там?
   - Ага, там. Они сказали, вся милиция ходит под ними и их защищает. А нам с Федорой пригрозили. Если что – жизни лишим!
   - Вон оно что. Тогда зачем пришёл?
   - Разобраться.
   - Разборки устраивает криминал, дед Гришаня. А нам, чтоб дело в ход пустить, основания нужны. Заявление от потерпевшего.
   - Уразумел теперь, - заюлил дед, уже жалея, что пришёл. – Пока вы их поймаете, меня с Федорой на кладбище оттащат.
   - Боишься.
   - А то нет. Войну прошёл, сколько раз смерти в глаза смотрел и не боялся. А тут… за Федору больше боюсь, чем за себя.
   - Не бойся, - стал успокаивать Гусева участковый. – Милиция вас защитит. Но пойми, сейчас с этими тварями распоясавшимися, крохоборами тоже идёт своего рода война. Враг наш – преступность.
   Постепенно старик успокоился и, убеждённый Жирковым, с его подсказками решительно сел писать заявление в милицию. Отдав заявление, поблагодарив участкового, вышел на  заснеженную улицу, облегчённо вздохнул и потрусил домой.

                - 11 –

   Алексей Попов долгое время не решался поговорить с неродной дочкой. Но он прекрасно понимал, откладывать разговор опасно. Сегодня он с нетерпением ждал возвращения Оли из школы. Девочка вышла из школы, как обычно. Направилась прямо домой. Оказавшись после душного класса на свежем воздухе, шагала не спеша. Неожиданно её окружила кучка школьников:
   - Приблудня! Приблудня, - задразнили мальчишки.
   Пуще всех кричал внук Клавдии Щегловой. Кто-то из ребят спросил его:
   - А чья она на самом деле?
   - Я слыхал от родичей, Олька дочка мужика, что у дядьки Петьки живёт. Она ж копия того мужика!
   - А вам что до этого? – чуть не плача, спросила у ребят Оля.
   - Нам ничего, - виновато потупили глаза девочки. – Это мальчишки… А ну-ка, пошли отсюда! – накинулись на мальчишек.
   - Заступницы нашлись, - засмеялся внук Щегловой Роман. – Олька пусть знает, чья она. А то нос задирает: «Мой папа фермер,
депутат!»… Бродяга твой родной папа и пьянь!
   Оля вырвалась от них и, глотая слёзы, стремглав помчалась домой. Быстро войдя в комнату, где была только мать, пряча от неё залитые слезами глаза, бросила сумку. Сердце матери сжалось от предчувствия:
   - Что случилось, доченька?
   - Зачем ты врала мне, мама, что тот дяденька мой двойник?!
   «О, Боже мой! Началось!» - резануло в голове. Она судорожно глотала что-то застрявшее в глотке, не в состоянии подобрать нужных слов.
   - Зачем, мама?
   - Прости меня, Оленька!  - прижимая к себе дочь, выдавила наконец Екатерина. – Так получилось... Я не хотела травмировать твое хрупенькое сердечко…
   - Значит, Роман правду говорил? Выходит, папа Лёша вовсе мне не папа?
   - Нет, папа. В жизни получается иногда, не тот папа, который родил, а тот, который вырастил ребёнка, воспитал и дал дорогу в жизнь. Ты со временем это поймёшь, доченька.   
   - Зачем тот дядька приехал? – захныкала Оля.
   - Гена, то есть тот дяденька, твой… биологический отец. А приехал, потому что он здесь родился, учился, - поглаживая дочь по головке, объясняла мать. – Потом уехал далеко-далеко. Соскучился по родным местам. На чужбине всегда домой тянет людей. Я тебе всё расскажу, Оля. Потом. Пойми и ты меня. Хорошо?
   - Я постараюсь, - согласилась на уговор девочка. Но тут же всхлипнула. – Мальчишки теперь не будут давать мне прохода ни в школе, ни на улице.
      Вечером, узнав о семейной беде, Алексей сам заговорил с Олей:
   - Ничего не бойся, миленькая моя, - успокоил он её. – Кто бы тебе что бы ни говорил, ты, как была моей дочкой, так и останешься. А кто допекать станет, будет иметь дело со мной. Ясно?
   Она кивнула.
   - А если встретится отец, Генка Фролов, не гневайся на него. Сумеешь? – спросил, с надеждой заглянув в глаза девочки.
   - Не знаю. Я не хочу видеть этого Генку!
   - Вот это зря. – Похаживая по комнате, чувствуя себя, будто на
иголках, Алексей думал, как вести разговор дальше. Надумал. Подошёл к Оле.
- Пойми, какой бы ни был Геннадий, он всё же произвёл тебя на свет. Ошибся потом. Сбежал. Теперь хватился. Ты уже взрослая девочка. Умная. Понимаешь меня?    
   - Да, папа.
   - Вот и славненько, - довольный и тем, что смог объяснить всё,
и особенно тем, что она назвала его папой…
   После этого разговора Оля старалась не воспринимать все-рьёз  плохие слова в свой адрес. А Генка Фролов и не думал о ней. Он гулял, не просыхая. Пётр сумел справиться с тягой к спиртному, а брат только клялся каждый день, что он будет последний. И сегодня обещание повторилось.
   - Всё! Завязываю. Воскресенье ныне. Отгуляю и баста! Завтра буду, как стёклышко.
   - Не ври, - не поверила очередному обещанию жена Петра.
   - Не брешу. Во, зуб даю! – поклялся Генка. – Потом с дочкой повидаюсь, у Катьки прощенья попрошу и в Сибирь опять. Всё я сделал тут. Брата проведал, сестру в Москве навестил, на могилке родителей душу отвёл, чтоб не страдала. Всё, уезжаю.
   Через день после столь громкого обещания, Генка встретил Олю. Она возвращалась из школы одна.
   - Здравствуй, дочка, - извиняющимся тоном приветствовал он. 
   - Здравствуйте, - дрожащим от волнения голосом ответила она.
   - Почему «те», а не здравствуй? Я не чужой. Твой отец.
   - Знаю я. И что?
   - Надо же! Копия моя! Тока лицо бабье. Не исправить ни…
   - С природой не спорят, - прервала девочка лепет отца.
   - Верно, дочка. И не надо. Вот… - достал деньги и сунул ей в карман. – А на меня не сердись. Прости глупого, что бросил тебя ещё в мамкиной утробе. Я мамке не буду палки в колёса вставлять. Пусть живёт с Лёшкой. Я у неё тоже прощения попрошу. Попрошу и умотаю отсель. Может, больше никогда не увижу вас.
   - Мне ничего от вас, дядя, не надо, - протянула деньги обратно.
   - И этого не надо, - попятился от денег Фролов. – Не возьму обратно. Я тебе от чистого сердца, доченька родненькая. Прости меня! – Фролов кинулся бежать прочь, постоянно оглядываясь на неподвижно стоящую дочь…
…Катю он выследил на миниферме. Шёл следом. Когда Попова отворила входные ворота коровника, Фролов вышел из-за сарая и по заснеженной тропинке направился к ней. День был тёплый. Коровник был маленький, рубленный, с небольшими окошками. Внутри, несмотря на солнечную погоду, стоял полумрак. С крыши капало. Фролов открыл входную воротину, хлынул свежий воздух, смешиваясь с тёплым. Он увидел Катю. Она чистила корову и не обратила внимания на поднятый животными рёв. Лишь случайно обернувшись, увидела приближающегося Фролова.
   - Стой! Что забыл? – приказала она.
   Генка остановился в нерешительности.
   - Катюша, ты даже видеть меня не хочешь? Столько лет…
   - И ещё столько, и полстолька, и четверть столько не желаю тебя видеть. Никогда! Я тебе ещё на автобусной остановке всё сказала. И что ж ты теперь хочешь услышать?
   - Я… - Фролов сделал шаг к Кате.
   - Не подходи! – она выхватила вилы из яслей.
   - Да ты что так?
   - Уходи! Слышишь, уходи немедленно! – орала она во всю глотку, тряся вилами. – Я за себя не ручаюсь!
   - Да не хочу я ничего дурного, Катюша. Я пришёл прощения…
   - Прощения?! Ты осмелился, хоть и через столько лет, изви-няться за свою подлость? Как ты мог бросить меня, где у тебя было сердце? Нет тебе прощения моего!
   - Нет прощения, - задумчиво повторил он. – Понимаю тебя. Уйду непрощённым. Что ж, по заслугам и плата. Уйду ни с чем. Жаль. Одно радует. Я знаю, у меня есть дочь… На днях я покину село. Я надеялся, что ты, Катюша…
   - Как видишь – нет! – она помолчала, спросила смягчившимся голосом:
- Куда собираешься?
   - У меня одна дорога. В Сибирь.
   - Вот и хорошо, - облегчённо вздохнула Попова.
   - Вижу и понимаю твою радость. Не буду ей мешать, - повернулся к выходу.
   - Постой, Гена! – окликнула Катя. – Прости уж, что с вилами на тебя…
   - И на том спасибо, - махнул рукой и, не слова не говоря, ушёл.
   Генка сдержал слово. Попрощавшись со всеми, покинул Заречие. А в селе то затихали, то возобновлялись пересуды.

                -   -   -

   Одержимая отомстить Филатову, Лариса, встряхнувшись, с большим нетерпением ждала встречи с Ртищевой. Часто прибегала к тамбовскому автобусу. Наконец, дождалась. Наташа прихватила с собой лыжи, чтобы по снегу скорее добраться до Смородинки. О предстоящем приезде Филатову не сообщила, намереваясь сделать сюрприз.  Едва стала на лыжи и закинула за спину рюкзак, как её окликнула Лариса. Увидав и узнав в ее, Ртищева растерялась.
   - Лариса, - удивлённо воскликнула она. – Вы меня? Что хотите?
   - Хорошо, что мы остались вдвоём, - довольно улыбнулась Лариса. – Пора нам поговорить.
   - Пожалуйста. Но о чём?
   - Надо кое-что обсудить. Это важно для нас обеих.
   - Ну, слушаю.
   Лариса вся горела от волнения и борющейся в ней совести.
   - Не знаю, поймёшь ли ты меня, поверишь ли.
   - Постараюсь поверить, если будете говорить правду.
   - Я… - немного помявшись из-за нерешительности, всё же призналась. - Я беременна.
   «Вот так новость? Чего тут особенного? Живёт с мужчиной, -
спокойно подумала Ртищева. Вслух спросила:
   - А я причём?
   - От Кости, - выдавила Лариса.
   - Быть не может! Он не говорил ничего об этом. Как же так?
   - Просто. Он уговаривал меня вернуться к нему. Я отказалась. Тогда он выследил меня в бане и изнасиловал. – Краснея, поправилась:
- Ну или почти... Я сама не разберусь в своих чувствах к Кос-те.
   - Когда он так поступил?
   - В августе.
   - Значит, ещё до знакомства со мной.
   - Да. Но разве факт, что я беременна от Кости, ничего не значит для тебя?
   - Это моё дело, Лариса. Ты-то чего от меня добиваешься?
   - Одного. Брось его. Он одумается. И тогда я…
   - Мне бросить, как ты когда-то?
   - Я тогда запуталась, Наташ.
   - А теперь распуталась? Хочешь вернуть любовь, как вещь?
   - Не вернуть. Я люблю его и не переставала любить.
   - Нет, - выдохнула Ртищева, - извини. Я бросать не буду Костю. Пусть сам решает, с кем ему дальше жить. И потом, Игорь. Ты же
теперь и ему собираешься жизнь ломать? Одумайся.
   - Я уже подумала.
   - И Костя знает о твоём решении?
   - Конечно.
   Ртищева почувствовала неуверенность в ответе соперницы. И потребовала:
   - Я хочу знать всю правду, Лариса. – Сама вывела: «Вот почему Костя так тянет в наших отношениях». – Коль Костя знает о беременности, что думает?
   - Аборт заставляет делать и даже подал на развод, когда отказалась сделать, - честно ответила Лариса.
   - Так. Я что могу поделать, коль он не желает?
   - Если ты оставишь его, он помирится со мной. А так он хочет быть с тобой. Брось его. Зачем он тебе? У тебя от него нет ничего и никого, а у меня  от него уже второй ребёнок будет.
   - Нет, Лариса. Дважды в одну реку не входят.
   Лариса не ожидала, что Ртищева, узнав такие подробности, не откажется от Кости. Удивилась ответу:   
   - Не хочешь оставить? - с нотками угрозы спросила Лариса.
   - Нет.
   - Отступись! Не повтори моих ошибок, - почти что взмолилась Лариса.
   - Женщина рождена хранительницей очага, а не ветром, гуляющим во чистом полюшке.  Должна любить не одну себя, но и мужа. Не разрушать семью, дружбу, любовь. Уметь ждать. Вот это – главное.
   - Значит, ждать?
   - И только. Я не стану отталкивать Костю от себя. Люблю его…
   На этом разговор закончился. Ртищева добралась до Смородинки быстро, даже сама не заметила как. Она всю дорогу двигалась машинально, не переставая думать и рассуждать. Лыжи легко скользили по хрустящему снегу, ноги сами несли её в село. Напротив дома Филатовых остановилась, засмотрелась. Из трубы плавно шел дым. Сквозь шторы пробивался неяркий свет. Тополя роняли тени на снег. Она представила себя возле топящейся печки, даже почудилось потрескивание горящих поленьев. Передёрнула зябнувшими плечами и направилась к дому. Негромко по-стучала в окно и шагнула к крыльцу…
   Наступил новый день. Наташа не задавала Косте никаких вопросов. Встав рано, сразу принялась помогать Марье Ивановне на кухне. Костя занимался мужской работой: колол дрова, топил печь. За обедом все трое были веселы и общительны, как родные. После обеда Марья Ивановна ушла по своим делам. Костя, довольный приездом Наташи, вился вокруг неё, воркуя голубем. Она чувствовала это. Но диалог с Ларисой не давал покоя. И всё-таки решила пока помолчать о нём. «Надо всё взвесить сначала, разобраться, - думала Наташа. – Лучший советчик сейчас – время». А время не стояло на месте. Надо было уже собираться в обратный путь: завтра с утра на работу.
   - Когда теперь приедешь, Наташа? – спросил Костя.
   - Точно не скажу, - уклончиво ответила она. – Может, на новогодние праздники или сразу после них. Может, на Рождество… А захочешь, сам приезжай ко мне.
   Костя собрался проводить Наташу до Заречия. Мать тоже вышла на крыльцо проводить.
   - Ну, до свидания, Наташенька, - ласково попрощалась она. – Не забывай нас. Ты для меня, что родная дочка.
   - Спасибо, - поблагодарила гостья и крепко обняла Марью Ивановну. – Не скучайте тут. Время пролетит незаметно.
   Мать ещё долго стояла на крыльце и твердила нежно: «Как родная, как родная».

                - 12 –

   За пять дней до Нового года Филатовы получили долгожданную телеграмму из Москвы. Как раньше письма, так и телеграмма были адресованы в Заречие. Но на почте знали, где на самом деле живут мать и сын Филатовы. И текст телеграммы адресовался по-старому: МАМА КОСТЯ ЛАРА ВЫЕЗЖАЕМ ПОЕЗДОМ 31 МОСКВА ТАМБОВ ВАГОН 6 НАТАША 26 12 1995
   В Кирьяновку встречать сестру Наташу Филатов поехал на машине с Поповым. Ждали поезд недолго. Всё время Костя волновался, боясь обознаться. Ведь столько лет не видел сестру! От волнения и холода его трясло, как в лихорадке. Подошёл поезд. Филатов внимательно простреливал глазами каждого выходящего из шестого вагона. И вдруг сердце замерло на мгновение, затем заколотилось. Оно вперёд сознания узнало выходящую из вагона женщину с детьми. Осторожно спустившись по ступенькам, женщина приняла детей. Следом вышел незнакомый, за ним ещё один. Они снимали чемоданы и другие вещи, ставя их на платформу. Филатов растерялся: «Кто же из них муж Наташи, Билл?»  Вопрос решился сам по себе. Один из мужчин, выгружавших вещи, снова зашёл в вагон. Филатов тут же бросился к сестре.
   - Наташа!
   Она оглянулась на голос, а брат уже  стоял рядом.
   - Костя! –  воскликнула радостно. Они крепко обнялись. – Помоги, пожалуйста, с вещами.
Через минуту она сказала:
    - Знакомьтесь, дорогие мои! Это Билл, мой муж. А это Джон и Эрис..
   - Прий-атно очень, - пожимая руку Косте выдавливал на ломаном русском Билл. – Я давно хотеть увидеть. Я очень рад…
   - Я тоже очень рад! – наконец-то, после всех треволнений, при- шёл в себя Костя и принялся целовать родных…

                -   -   -      

До Заречия добрались быстро. У магазина Алексей Попов остановил машину, хлопнул рукой по баранке:
   - Простите, господа. В Смородинку я не проеду. Дорога никудышная. Придётся вам выгружаться на время. Ты, Костя, ступай к деду Гришане. Его хвостатое такси везде пройдёт, не забуксует.
   Сестра Кости удивилась, почему надо ехать в Смородинку, но спрашивать не стала. Попов уехал, а Костя пошел к Гусеву. Гости из Америки ещё не успели промёрзнуть, как к ним подкатились сани.
   - Загружайсь! – скомандовал дед. – Прокачу до Смородинки с ветерком на лошадке мохноногой!
   Дети, хохоча и толкая друг друга, моментально запрыгнули в
сани, застеленные пахучим сеном.    
   - Ой, как приятно пахнет трава, Джон! – с восторгом заметила на русском языке Эрис.
   - Ага, хорошо пахнет, – и поправил сестру,– сеном, Эрис.
   Уложили вещи, которых оказалось так много, что еле поместились в сани. Возчик щёлкнул слегка натянутыми во-жжами.
   - Но, Серуха!
   - Зачем такие неприличные слова? – поглядывая на детей, шепнула вознице Наташа.
   - Чего-чего? – сразу не понял вопроса старик, а когда дошло, засмеялся: - дык, ничего не изменишь. Лошадку так зовут.
   - Ха-ха-ха, - рассмеялась и Наташа. Серьёзно попросила: - Не надо с ветерком. Замёрзнем. Так ведь, деда Гриша?
   - Я не Гриша, - поправил старик. – Меня всё больше Гришаня зовут. Я к этому имю привык.
   - Всё ясно. Дед Гришаня. Так и буду тебя величать впредь, - согласилась Наташа.
   - Что означает Гришаня? – поинтересовался у жены Билл.
   - По-русски это Гриша. Григорий.
   - А, Григорий, Аксинья, «Тихий Дон» - хороший книга.
   - Михаил Шолохов написал, - добавил Костя. – Прекрасный писатель. Считай, Билл, это Лев Толстой нашего века.
   - Да, да, - в знак согласия закивал американец. – Как у нас Теодор Драйзер…
   Тем временем выехали трусцой из села и съехали с дороги на обочину на слабо накатанный санный путь. Дети и Билл с любопытством озирались во все стороны, поражённые целинными просторами. Дед, как и обычно, погонял Серуху, покрикивая.
   - Как хорошо! – Билл первым нарушил молчание. – Простор, русская душа! Джон, Эрис, этот родной земля вашей мама!
   - Мам, ты тут родилась? – задал вопрос удивлённый девятилетний Джон. Подумал с ужасом:
 «Родилась в поле?!»       
   Дед Гришаня, будто прочитав мысли мальчика, развеял страх:
   - Наташа родилась в Кирьяновке, в нормальном роддоме. А росла среди этих необъятных просторов. Сейчас увидите.
   - Всё красиво! – показывал рукой Билл.
   - А в Америке такого нет? – заинтересовался старик.
   - Такого? Это тут – свобода! Души простор! – радостно ответил американец.
   - Свободы, Билл, у нас теперь по горло, - съязвил Филатов. –  Даже не знаем, куда её девать и что с ней делать.
   - Делать что? – переспросил Билл. Сам же и ответил, - хорошо, Костья, когда так много свобода!
   - Брат, неужели в России так плохо? – заволновалась Наталья.
   Гришаня опередил Костю с ответом.
   - Поживёшь тут, дочка, сама увидишь. Да что «поживёшь»! По деревне пройдёшься и увидишь враз. Да вот хоть сейчас гляди.
   За разговорами не заметили, как пролетело время, и въехали в Смородинку. Наталья ужаснулась уже на окраине села. Кругом пустые усадьбы. От дома до дома – верста! Лошадь по живот утопала в рыхлом снегу. Убогость и разруха больно сжимали сердце Натальи, долгое время не бывавшей здесь.
   - Костя, что такое сотворилось, пока меня не было? – воскликнула она.
   - Сотворилось, сестрёнка. А чего же было ожидать? Совхоз в Заречии ликвидирован. Акционерное общество, которое образовали вместо совхоза, обанкротилось. Земли брошены, пустуют. Безработица. Потому люди выживают, кто как умеют. Целые деревни вымирают!
   - Ох-ох-ох! – сокрушённо закачал головой Билл. – Это плохо! Надо жить!
   - Надо, - поддакнул Костя. – Вопрос, как теперь жить?..
   Марья Ивановна с нетерпением ждала гостей. Несколько раз выходила за калитку, пристально вглядывалась в пустующую улицу. Наконец, ещё не видя подводы, услышала поругивающий лошадь голос деда Гришани и детский смех. Марья Ивановна оцепенела у двора от напряжённого ожидания. Подвода подкатила прямо к калитке, а Филатова не могла сдвинуться с места, не зная, что делать. Она жадно вглядывалась в лица дочери, детишек, которых видела лишь на фотографиях.
   - Мамуличка, что с тобой?! – взволнованно крикнула дочь, выбираясь из саней. – Тебе плохо?!
   - Ничего-ничего, Наташенька. Со мной всё в порядке, - успокоила мать, видя испуг дочери. – Это я от радости окаменела. – По морщинистым щекам заструились слёзы.
   - Бабушка, не надо плакать! – галчатами подлетели к Марьи Ивановне внучата. – Мы тебя будем любить.
   - Ну вот, бабушка, слыхала? А ты плачешь, - радостно улыбнулся Костя, снимая вещи с саней.
   - Не надо плакать, - попросила дочь, подойдя с мужем к матери, Трижды, по-христиански, поцеловала её и крепко прижалась к груди. И тоже не сдержала – да и не сдерживала! – слёз.
   Дед Гришаня заспешил было в обратный путь. Костя не пустил и почти силой затащил отзывчивого старика в дом…
   За весёлым гудящим столом сестра спросила Костю, почему нет Серёжи и Ларисы. Костя растерялся, замялся с ответом. Почувствовав неладное, сестра снова задала свой вопрос.
   - Они с нами не живут, - выдавил глухо брат. – Серёжа иногда забегает к нам.
   - Дети, хватит о грустном, - перебила их разговор мать. – Наташа, я опосля тебе обо всём рассказу. Но только опосля.
   - Понимаю, мама, - не возразила Наталья.
   - А Серёжу Костя приведёт к нам, - продолжала мать.
   - Мы за ним вместе с Костей сходим. Да, брат? – навязалась Наталья.
   - И мы! И мы! – загалдели Джон и Эрис. – И мы хотим!
   - А чего? – вмешался в семейный разговор подвыпивший дед Гришаня, встав. – Лариска, как была, так и есть, соседка моя. С другим живёт давно. А-а! – махнул рукой. - Скверная, неверная баба. С тем мужиком у неё ещё девочка народилась. Три годика ей… А Костю мне жалко. Во, истинный крест! – перекрестился. – Ну и Бог с ней, изменщицей. Пускай живёт… - покачиваясь, направился к выходу. – А я… мне пора домой. Благодарствую за угощение…
   Оставшись одни, соскучившиеся друг по другу родные проговорили до полуночи. Лишь Джон и Эрис, умаявшиеся за долгую дорогу из Москвы до Смородинки, сразу после отъезда деда Гришани завалились спать…   

                -  13  -

   ЦДК и клубы Заречинского сельсовета зимой перестали отапливать. Да что говорить о них?! Сама жизнь будто бы замораживалась. Не развивалась, а кое в чём и откатывалась назад. 29 декабря состоялось собрание акционеров АО «Заречинское»  в здании школы, единственном помещении, где ещё удерживали тепло. На повестке дня было всего два вопроса. Отчёт о работе хозяйства в 1995 году (докладчик Зуев Иван Иванович) и проводы на пенсию этого же Зуева, которому ещё в марте исполнилось шестьдесят. Гости из районного центра прибыли вовремя. Но народ шёл на собрание неохотно. Пришли и пенсионеры. Их оказалось даже больше, чем остальных. Из любопытства заглянув сюда и Филатов. И не один. Привёл с собой Билла. Пришли, не-смотря на бездорожье.
   Собрание началось с большой задержкой. Повестку дня нарушили. Первым слово взял глава района Чевелихин. Вышел вперёд, поближе к публике, став у стола ревизионной комиссии. Высокого роста, интеллигентно одетый, со слегка вьющимися смоляными волосами. На лице – улыбка. Но в душе – ни капли радости. Лишь где-то в глубине её, несмотря на трудности в жизни района, теплилось праздничное настроение. Ведь скоро Новый год. Выступление Чевелихин начал с пафосом:
   - Уважаемые заречинцы! Разрешите поздравить вас с наступающим 1996 годом!.. – сделал небольшую паузу, вздохнул не весело: - Вот мы прожили ещё один год. Нелёгкий год. Радости он принёс мало. Но нельзя опускать руки. Надо, несмотря ни на какие трудности, продолжать жить. Трудиться, учиться, растить наше будущее –  детей. Мы столкнулись в уходящем году с ростом цен, особенно на горюче-смазочные материалы, на запасные части к сельхозмашинам и на сами машины, а с другой стороны – на низкие цены на нашу сельскохозяйственную продукцию. На мясо, молоко, зерно. Зато рынок наш, отечественный, насыщен заграничным.
   Из зала посыпались выкрики.
   - А мы тут причём?! Мы трудимся, а сиди без гроша в кармане!
   - К сожалению, это так, - согласился оратор, опустив голову. Резко поднял её. – Придётся пока потерпеть.
   - Зачем? Сколько ещё терпеть?! – новые выкрики из зала.
   - Терпеть придётся. До тех пор…
   - Почему?! Тогда зачем вы собрали нас тут?!
   - До тех пор, дорогие мои, - продолжил глава администрации, стараясь говорить как можно спокойнее, - до той поры, пока рынок перестанет быть стихийным, а станет более уравновешенным, конкурентоспособным, наполнится отечественными товарами, востребует своего, отечественного, воспроизводителя, тем самым вытесняя заграничные товары, стабилизируя цены. 
   - Красивая сказочка, – выкрикнул мужчина из зала. Повернулся к Биллу, попросил, хотя и грубовато. - Эй, зятёк из США! Объясни нашим, что такое капитал и с чем его едят. А то тут и по телевизору заладили одно и то же. Рынок, стабилизация. Пока стабилизируемся, подохнем, пуще мух. Нахапали, ворюги и наглецы, и продолжают хапать всё подряд, что наши деды и отцы горбом и кровью добыли и построили.
   Чевелихин забеспокоился: «Откуда взялся в захолустье американец?!». Шёпотом спросил у Зуева:
   - На самом деле, американец в зале?
   - Правда, - виновато заморгал Иван Иванович.
   - Почему вы мне не сказали?! – зло процедил глава района.
   - Мне откуда было знать, что американец припрётся сюда аж из Смородинки! Зять он Филатовых. Если б я знал, то бы…
   - Плохо дело, Иван Иванович! Надо было предвидеть! – выговорил, прервав оправдание Зуева, Чевелихин. - Куда теперь кривая выведет?! – И сменив злую мину на спокойную, заговорил с залом.
– Коль у нас такой гость, из-за океана, давайте предоставим ему слово. – Сказал и зашарил глазами по залу, выискивая того самого Билла из США.
   Стоящие в зале расступились, и перед Чевелихиным предстал совершенно обыкновенный человек, смущённый и явно не готовый к такому неожиданному повороту. Чевелихин протянул руку американцу, представился интеллигентно:
   - Чевелихин Александр Анатольевич, глава администрации этого района.
   - Маклейн, - назвался Билл. Посмотрел на шурина, поддерживает ли он. Костя кивком подбодрил.  – Очень приятно знакомиться.
   - О, вы говорите по-русски?! – удивился глава. – А я по-английски…
   - Неплёхо. А я… я не готов…
   - Ничего страшного, - успокоил глава. – Вы расскажите нам всем, пожалуйста, как в США живёт простой люд.   
   - Хорошо. Я сказать немного… Я далёк от ваша жизнь. Но что я
видать кругом, это очень плёхо. Бедный люди. Нет работа. Там, вверху и тут, надо мозгами работать. Заманить интересная делом из-за граница. Чтоб инвестиции клали сюда, а вы землю хорошо обработать. Работа дать людям. Растить крепко капитал. Хороший плата за работа, честно плата. Я первый, как приеду домой, положу мой капитал в ваш район. Но мне времья нужен. Строить дорога, развить жизнь. Моей Натали есть тут родина…
    Зал громко зааплодировал Биллу. Но кто-то, видимо, изрядно поддатой, хриплым голосом закричал недовольно:
   - Ура-а-а! Прямо, как в  песне! Что Сибирь, что Аляска два берега, бабы, водка, раздолье, в пути всё правильно и заживём на американских харчах!       
   - Неуместно абсолютно! – крикнув в ответ Чевелихин.
   Тот же голос воспротивился.
   - Ты, начальник, не кричи, а рублём за труд плоти! Мне доллары даже во сне не видать вовек. Давай рубль и объясни всем, чем их хрен нашей редьки слаще.
   - Кончай ты! – накинулись на остряка сразу несколько мужчин.
   Замолчал он, притих и зал. Тишина длилась несколько минут.
   - Хорошо, Маклейн, - нарушил её Чевелихин. – Мы с вами обсудим этот выгодный, я предполагаю для нас обоих, вопрос. Приглашаю вас посетить нашу администрацию. Вероятно, уже после новогодних праздников. От своего имени  приглашаю вас и вашего шурина Константина Филатова. А пока приношу извинение за беспокойство.
   - Спасибо, - поклонился Билл и широкими шагами заспешил на своё место рядом с Костей. Он волновался. Ему казалось, что он сказал что-то не то, ненужное.
   Американец внимательно слушал весь доклад Зуева. Собственно, говорить Ивану Ивановичу было почти нечего. Он объявил хозяйство банкротом. В зале – столпотворение.
   - Сухари бесхозяйственные!
   - Тупицы!
   - Головы  без мозгов у вас!..
   - Сдавай дела, Зуев, отдыхай спокойно, если совесть позволит!
   Всё же проводили Ивана Ивановича Зуева – своего бессменного руководителя – на пенсию по заслугам. Парнем приехал он в Заречие после окончания сельскохозяйственного института. Пять лет проработал агрономом и главным агрономом. Потом стал главой совхоза «Заречинский». Обзавёлся семьёй…Со слезами на глазах благодарил Иван Иванович односельчан за всё.
   - Наша страна переживает трудное время, - с горечью заговорил Зуев. –  И мы вместе с ней. Не однажды приходилось россиянам такое. И они выносили всё на своих плечах. Верю, мы переживём и это.
   - Без куска хлеба и без штанов! – донеслось из зала.
   - Выходит, - бросил в ответ на выкрик Зуев и сел…
   Немного пороптав, люди стали расходиться. Многие не верили ни единому сказанному слову. Но в глубине души народной всё же теплилась надежда на лучшее будущее…

                -   -   -

      К полудню 30 декабря в доме Филатовых уже стояла ёлка. Её принесли Костя с Серёжей от Попова. Наряжали старыми, много лет  хранившимися на чердаке игрушками. Участвовали в этом интересном деле все, вместе с детьми и племянником. Наталья радовалась, словно ребёнок. Она окунулась в своё, далёкое и счастливое детство, вспоминала, какими были праздники давно-давно в этом  дорогом, до боли родном доме. И раньше ёлку ставили именно на этом месте. И наряжали тоже вместе, с матерью и братьями. Только отец не участвовал: нон всегда был занят более важными делами.
   Наталья вспомнила случай. Костя был совсем маленьким. Брат Вася облачился в отцовский чёрный овечий полушубок вывернутый мехом наружу, притаился за густыми пушистыми лапами ели и рычал из-за них, пугая сестру и Костю. Костя так испугался «зверя», что заревел и спрятался за диваном. Наташа тоже испугалась, но нашла силы, чтобы успокаивать плачущего братика. И едва вошла мать, услышавшая плач Кости, Наташа кинулась к ней.
   - Мамочка! За ёлкой живой волк!
   - Да ну?! – она хлопнула руками по бёдрам, чуть не смеясь.
   - Волк там! – показал пальчиком осмелевший при маме, но продолжавший плакать Костя, выйдя из укрытия.
   Наташа почти поверила, что за ёлкой настоящий волк – злой клыкастый зверь. Мать разом поставила всё на свои места.   
    - А ну вылазь, лесной разбойник! – строго приказа она. – Ты зачем пугаешь детей?! – Но Васька и не думал выходить. Мать зашла с другой стороны ёлки и вытащила «волка» за ворот полушубка. – Вот, детки, какой волк. Брат ваш… Больше не пугай их.
   - Не буду! – чуть не плача от поученного маминого подзатыльника, пообещал Вася.
   Костя смотрел на это неверящими глазёнками, а когда понял, что перед ним не злой зверь, а родной брат, от радости захлопал в ладоши и запрыгал вокруг ёлки.
   - Васька не волк, Васька не волк!..
   Наталья рассказала эту историю своим детям и племяннику. Все задорно смеялись. Потом Серёжа спросил:
   - Пап, а ты тогда и вправду подумал, что волк?
   - А ты как думаешь? Раз рычит, значит, волк! Да ещё из-под ёлки, хотя и новогодней, и в доме.

                - 14 –

   Два дня подряд непрерывно шел снег, но на третий зимнее ненастье закончилось. Днем потеплело, но к вечеру опять ударил мороз. На крышах выросли сосульки. Марья Ива-новна, стоя у окна, любовалась, как невидимый вечерний художник расписывает узор на стёклах.  Она ждала Костю. В доме никого, кроме неё, не было, стояла мёртвая тишина, а на душе было тревожно. Волновалась она из-за того, что после отъезда дочки с семьёй в Америку оттуда не было никаких вестей. Внучата подарили бабе Марье странный телефон. Прямоугольный, с множеством кнопок, а при включении весь горящий яркими огоньками. Но телефон молчал, хотя дочь сказала перед отъездом, что связь скоро будет во всём мире. Тогда можно будет дозвониться в любое время в любую точку Земли. Марья Ивановна часто смотрела на этот странный прямоугольный подарок. Но он продолжал мол-чать, тем сильнее навевая на сердце тоску и тревогу. Грустно было и непривычно тихо в доме без ребятишек. От волнения она всё чаще ощущала боль и покалывание в груди. Всё чаще принимала корвалол. Это происходило и сейчас. Ложилась, снова вставала, ходила по комнате вот уже более четырёх часов. И вот опять она стояла у окна, постепенно замерзающего, и вслушиваясь в тяжёлую тишину опустевшего дома. А за окном сгущались сумерки. Длинные зимние леденящие сумерки. Прячась от мороза, в поисках тёплого местечка, воробушки и синички то и дело садились на окно, вертели головками, заглядывали в дом. Марья Ива-новна включила свет и, ещё раз пройдясь по дому, села на диван. Сердце неимоверно часто колотилось, будто ему было тесно в груди…
   Наконец-то послышался скрип сенной двери, следом знакомые шаги. Пришёл Костя. Быстро разделся, повесил одежду в прихожей, зашёл в зал. Марья Ивановна не шелохнулась.
   - Мама, что с тобой? – забеспокоился Костя.
   - Ничего, сынок, - отмахнулась она.
   - Не обманывай. Я вижу, что-то не так. Заболела?
   - Вроде нет. Только вот с сердцем что-то. Барабанит сильно.
   - Ты расстраиваешься из-за Наташки с семьёй? Не надо. Всё будет хорошо.
   - Легко тебе говорить, сынок. А я… Я когда их увижу теперь? И увижу ли вообще?
   - Увидишь, если перестанешь так сильно переживать…
   Утром Костя отправил мать в Кирьяновку в больницу. Отправил с большим трудом: и мать еле уговорил поехать туда, и из-за бездорожья. Вернулся очень поздно. Ночевал один. Несмотря на усталость, долго не мог уснуть. Ворочался, вставал, снова ложился. Вдруг вспомнилось детство, мама, папа, брат с сестрой... Зевнул, широко раскрыв рот, проговорил вслух: «В выходной обязательно  навещу мать в больнице».  Повернулся лицом к стене и вскоре уснул. Сон не замедлил придти…
Сниклось, как возле кровати у изголовья матери стоит отец. Смотрит её в глаза. Маленький Костя, спрятавшись за ширму, украдкой поглядывает на них. Отец нагибается к матери и чётко говорит: «Вставай». «Зачем?» - спрашивает она. «Пойдём, - отец делает большую паузу, потом протягивает руку и говорит: - Соскучился по тебе, Маша». Костя понимает, что отец давно умер. Хочет остановить отца, но она встаёт и идёт за мужем. Маленький Костя выбегает наперерез им, хватается за подол мамы, умоляет: «Мама, не ходи!» «Почему?» - не понимает отец сына. «Ты же умер, папа!» - испуганно кричит Костя. – «Ты думаешь, мама твоя живая?» – со странной улыбкой спрашивает отец… Филатов мгновенно проснулся. Вскочил, часто дыша с испугу, обливаясь потом. Включил свет. Заходил взад-вперёд по комнате, успокаивая себя: «Это ж сон. Всего лишь сон! Мама жива! Но что за проклятый сон?!.. Надо немедленно ехать в больницу»…Покурил, лёг. Но до рассвета так и не уснул, тревожно вслушиваясь в завывающий за окнами сердитый ветер. Он ещё больше навевал беспокойство и страх…
   На другой день вернувшись из больницы под вечер, убедив-шись, что с матерью всё в порядке и успокоившись, Филатов неожиданно застал у дома Ртищеву. Очень обрадовался гостье. Они не виделись больше месяца. Уже прошли все январские праздники: Новый год, Рождество, Крещение. Филатова всё это время тянуло к Наташе, но из-за гостей из США не мог поехать в Тамбов. Наташа тоже не смогла навестить Филатовых, так как решила подработать в праздники. Ей хозяйка магазина пообещала двойную оплату в те дни. А потом Ртищевой пришлось подменить напарницу, как нарочно, простудившуюся и неделю пробывшую на боль-ничном.
   Ртищева от соседей Филатовых узнала, что Марья Ивановна в больнице, и приехала в Смородинку. Увидав Филатова, Наташа поспешила к нему:
   - Здравствуй, Костя! Что с Марьей Ивановной?!
   - Уже ничего страшного, - успокоил девушку, ведя к крыльцу.
   Наташа обрадовалась, и, молясь в душе, подняла глаза к небу. Над крыльцом грузно свисали утяжеленные инеем ветви берёз. Её мысли и взор устремился к Богу. «Господи! Спаси-сохрани Марью Ивановну!», - прошептала она, пока Костя отпирал замок.
   - Теперь лучше, - повторил Костя, забрав у гостьи сумку и пропустил девушку вперёд.
   - Это не ответ. Что с мамой конкретно?
   - Сердце… Переволновалась из-за дочки Наташи и внучат. Нет до сих пор от них вестей из США… Ты проходи. Замёрзла ведь. Я сейчас затоплю по-быстрому.
   Ртищева прошла. В доме прохладно. У печки – ведёрко с углём и дрова, загодя приготовленные хозяином.
   - А от фермера тебе не влетит за прогул? – спросила Наташа.
   - Отработаю. Буду захватывать с  лишком. – Он близко подошёл  к ней, от счастья часто забилось сердце. –  Так что не беспокойся, Наташенька.  Моя… - И не в силах удержаться в порыве нежности, крепко обнял девушку и поцеловал прямо в тёплые губы, да так, что у обоих закружились головы…
   Весь вечер Наташа хлопотала по дому. Переделала уйму недоделанных дел. В то же время расспрашивала о гостях из США. Он отвечал на её вопросы охотно. А ночь брала своё. Пора спать. Хотя Костя с Наташей были в доме одни и уже не сомневались, что любят друг друга, почивать легли врозь. Он постелил желанной гостье на диване, себе на кровати в отгороженной спаленке, по-деревенски – клетушке. Подобных в деревнях полным-полно. В клетушке помещалась лишь кровать, над которой обычно вешали ковёр с изображением оленей. Кровать Марьи Ивановны оставалась пустой, растрёпанной, и выглядела убогой, сиротливой. Наташа не выдержала и заправила ее по-новому, придав ей опрятный хозяйский вид. 
   «Вот и хозяйка в доме моём, – довольно отметил Костя, с уми-
лением наблюдавший за ней. – Хорошо, кода в доме есть хоть кто-то!» Наташа, будто читала его мысли, улыбалась ему, но душу угнетала мысль о беременности Ларисы. Весь вечер она отгоняла эту гадкую мысль. «А вдруг она надумала вести игру, выгодную для себя? – и отвергала собственное предположение, – зачем Лариске эта игра? – и тут же: – Да пусть она хоть от кого залетела! Мне что за дело?! Я люблю Костю и буду бороться до конца за моё счастье, за мою любовь. Не отдам! Лариска сама виновата. Профукала мужика и любовь свою, а теперь захотела вернуть». Через мгновение возразила сама себе: «Но кто я Косте? Не жена, даже не невеста. Я даже ещё не женщина. Девушка нетрону-тая. А кто мешает стать женщиной? Любимый рядом»…
   Костя уже спал. Наташа, сидя рядом с ним на табуретке, влюблёнными глазами смотрела на него, любуясь и наслаждаясь им, и продолжала рассуждать. Она ощущала себя в двух лицах. Одно говорило: «Отдаться любимому – не грех и не беда!» «Отдаться? Кому?» – перечило другое лицо. Первое рассуждало по-другому: «Я встречала на своём пути немало красивых парней. Но все они были мне безразличны. Почему же этот, простой деревенский мужик, да ещё ранее женатый, запал глубоко в сердце?»  «И всё-таки не спеши, Наташа!» - предостерегало второе её лицо… Она вняла ему. Тихо встала с табуретки и так же тихо отошла к дивану, на котором её ждала мягкая тёплая постель. Легла, укрылась одеялом. Но уснуть не давали мысли о будущем: «Нет, я Ла-рисе Костю не отдам. Расскажу ему о нашем с ней разговоре. Так что этой ночью он моим не станет. На следующую. А там вдруг и поженимся. А если нет?.. Ну и пусть. Не важно, что будет потом. Я люблю Костю! Это главное».
Она укрылась с головой и вскоре уснула.

                -   -   -

   Филатов и Ртищева шли в терапевтическое отделение Кирьяновской больницы по берёзовой аллее. При ветерке с украшенных пушистым инеем ветвей сыпались снежинки, посыпая натоптанную дорожку и Костю с Наташей. Снежные искринки под солнечными лучами слепили глаза, заставляя щуриться...
   Костя потянул за ручку, дверь поддалась со скрипом. Запахло лекарствами. В раздевалке сняли верхнюю одежду, накинули халаты и было двинулись дальше, к палате. Но до неё не дошли. В коридор вышла Марья Ивановна и, увидав родных, окликнула. Они засияли от радости. Однако Костя тут же заволновался:
   - Мама! Врач разрешил тебе вставать?!
   - Ещё нет, - бросила мать в ответ и кинулась к гостье. – Наташенька, как я по тебе соскучилась!
   - Я тоже, Марья Ивановна! – искренне призналась Наташа и обняла старушку, словно родную мать. – А вы вот разболелись.
   - Что поделаешь? Захворала, - сожалеющее оправдывалась она, переводя взгляд с девушки на сына. – Ой, пойдёмте в палату. А то врач…
   - Да вы не волнуйтесь, ма… – Наташа раскраснелась: чуть не назвала Марью Ивановну мамой. – Можно я буду называть вас мамой?
   - Конечно, можно, девочка моя! – обрадовалась Марья Ивановна. – Ведь ты не против, Костя?
   - Только «за», - довольно ответил сын.
   Вошли в палату. Сев на пружинистую койку, Марьи Ивановна заговорила грустно:
   - А я расстроилась, как проводила свих в Америку. Боюсь, не увижу их больше. Больно уж далеко забралась моя Наташенька. И ни слуху ни духу. И этот молчит, проклятый! – вынула из кармана халата мобильный телефон. – Внучки подарили перед отъездом. Смотрю на эту игрушку и плачу. Жить-то мне осталось…
   - Мама! Чтоб я впредь не слышал такого! – не дал договорить
Костя. И вдруг повеселел, обнял за плечи Наташу и по-обещал:
- Ты, мама, ещё наших внучат понянчишь.
   Мать неверящими глазами окинула сына, потом девушку. Они оба кивнули.
   - Ох, как была бы я рада! – всплеснула руками мать.
   - Правда, мама? – обрадовался Костя.
   - Да, милые мои детки, - сквозь слёзы счастья подтвердила она.
   - А я с радостью стану женой Костеньки.
   Все трое обнялись и замолчали, ибо всё уже было сказано.

                -   -   -

   Дни для Наташи бежали незаметно. Скоро надо уезжать. Оставаясь одна, она много думала, взвешивала, строила планы. Филатов уходил ремонтировать машины в Заречие рано утром, возвращался поздно вечером. Идти по бездорожью было тяжело. Ртищева предлагала ему свои лыжи, он категорически отказывался. Боялся сломать. Сегодня отказываться не стал. Уехал и вернулся из Заречия много раньше обычного. Гостья ещё возилась возле газовой плиты, готовя ужин. Костя, промёрзший в холодном гараже Попова и из-за сильного встречного ветра уставший в дороге, брякнулся на кровать прямо в одежде. Вскоре задремал, не поужинав. Наташа решила сделать ему двойной сюрприз. На цыпочках тихо прошла в спаленку, начала раздеваться. Сняв всю одежду, смотрясь настененное зеркало, распустила бе-локурые волосы. Залюбовалась своим красивым телом. Голая, решительно, хотя и вновь на цыпочках, как балерина, с замирающим от предвкушения чего-то необычного, приятного и неповторимого направилась к спящему Косте. Она даже на мгновение закрыла глаза. Возле кровати открыла их и… встретилась с его, широко раскрытыми от удивления. С языка само собой слетело:
   - Любимый мой. Ты не спал и видел…
   - Что видел? – спросонья не понял, о чём она спрашивает.
   Наташа прочитала в его глазах не только растерянность и испуг. И подходя ближе, смелела.
   - Как я перед зеркалом… Я ни за какие деньги не отдам тебя Лариске, что бы она ни говорила мне! 
   - Лариса? Тебе? Что она могла сказать? – насторожился Костя.
   - Я хочу быть твоей. Навсегда, - вместо ответа сказала Наташа.
   Находясь ещё в полудрёме и потому не понимая сути её слов, он сел рядом, опустив ноги к полу.
   - Что ты говоришь? Что с тобой?
   - Ничего. Просто, я хочу быть полностью твоей. Ты можешь подумать, я легкомысленная. А то и ещё хуже. Развратная. Нет, я не такая. Я люблю тебя, Костенька! Хочу быть твоей женой. Вот увидишь, я до гроба буду верной тебе женой. Хоть собакой!
   - Собакой? – удивился он. Положил руку на её гладкое обнажённое плечо. – Собакой не надо, Наташенька.
   - Прости. Не буду. – Со стыда она закрыла лицо распущенными волосами. Но в следующий момент откинула их и, глядя любимому в глаза, зашептала горячо:
- Я люблю тебя страстно! Я докажу тебе мою любовь! Не то, что Лариска. Она же…
   - Что она?
   - Я всё тебе расскажу…
   Наташа подробно поведала о её встрече с Ларисой. Рассказывая, обдавая своим жарким дыханием, аккуратно снимала с него свитер. Костя ничего не понимал в её сумбурных словах, тем более в поведении. Под её ласками, он, что послушный ягнёнок, давал делать с ним, что ей хотелось… Это была их первая самая близкая связь. А ночь для обоих была бессонной и бурной…
   Оставались лишь сутки до отбытия Ртищевой в Тамбов. Костя, под впечатлением их наитеснейшей связи, решил раскрыть главную тайну. Рассказать Наташе о происшедшем между ним и Ларисой, в том числе и в бане. Начал издалека.
   - Я попытался вернуть Ларису. Обещал всё простить. Она отказалась. Тогда надумал мстить ей. Разыгрывал целые спектакли без финала, не представляя, чем они могут кончиться. Я следил за каждым шагом её, не понимая, чего же дожидаюсь. И дождался. Лариса пошла в баню, а дверь забыла запереть… Это было до знакомства с тобой, Наташа. Я даже не знал о твоём существовании. А что владело Ларисой, не знаю.
   - Было. Ну и что? Может, она носит вовсе не твоего ребёнка.
   - Чьего же тогда?
   - Ты прямо как маленький. Да, скорее всего, мужа её.
   - Нет, я знаю Лариску хорошо. Она врать не станет.
   - Если ты уверен, что ребёнок от тебя, тогда так нельзя, Костя!
   - Что нельзя?
   - Бросать собственных детишек.
   - Я прекрасно понимаю это. Но что поделаешь?..
   Оба замолчали, думая каждый о своём и в то же время, получалось, об общем. Наташе не хотелось разлучаться с Костей. Она крепко полюбила его. И любовь победила. Противореча только что сказанному – нельзя бросать детей – она заявила твёрдо:
   - Я не отдам тебя Лариске!
  Ещё не представляя, куда «кривая выведет», но твёрдо намериваясь продолжить – теперь с участием Натальи – игру-месть до конца и выйти победителем,  Костя крепко пожал ей руку.
   - Правильно решила, Наташенька! Это по-нашему, по-филатов- ски! – И ожёг её губы горячим долгим поцелуем.

                - 15 –

Написав заявления на рэкетиров, дед Гришаня усердно готовил свои изделия на продажу. Но в душе нет-нет да появлялся страх. При каждой встрече с Жирковым интересовался ходом расследования. В конце концов, надоел ему. Он отвечал:
   - Ищем.
   - Долго что-то ищете, - с ухмылкой ворчал старик и, делая вид, будто собирается удалиться, привирал:
- Федора моя предлагает нас с ней подключить к сыску.
   - А что? Это идея! – чувствуя насмешку, состроив серьёзную мину ответил участковый.
   - Ох, здоровьице у нас с Федорой уже не то, Виктор Фёдорыч, - испуганно попятился старик. 
   - На здоровье жалуешься? Как торговать, так здоровье «то», а если помочь, так «не то». Да?
   - Для благого дела мне себя не жалко. Но вдруг что-то со мной случится при задержании рэкетиров, что будет с моей Федорой?
   С трудом сдерживая рвущийся наружу смех, участковый отвернулся и грустным голосом пожалел:
   - Ах, вон оно что.
   - Что «что»? – не дошло до старика.
   Участковый резко повернулся лицом к деду Гришане, рыкнул:
   - Пошёл к своей Федоре! И больше не морочь мне голову!
   Старик, хотя и испугался грозного вида раскрасневшегося участкового, но не сдвинулся с места. Посмотрел, не видит ли их кто-нибудь, тихо спросил:
   - Как поймаете мордоворотов тех, мне знать дадите?
   - Обязательно, - не задумываясь ответил Жирков, лишь бы от него отвязался неуёмный старик.
   - Ловлю на слове, Виктор Фёдорыч. Буду ждать сообщения.
   Обещание офицера милиции растворили страх в душе Гусе-ва. А вскоре  пришла долгожданная и желанная весть. Пой-мали! До этого страх упорно жил в их доме. С раннего вечера они запирали двери на все закрывалки. А, ложась спать, Гришаня клал под подушку топор. Глядя на это, Федора истово перстом крестила все окна, молясь и приговаривая:
   - Не приведи, Господь, пожаловать супостатам в дом!
   - Чего ты? – спрашивал Гришаня с кровати, - Я нашто кажный раз кладу топор? Ежель сунутся, я их длинные руки враз укорочу!
   Весть о поимке рэкетиров Гришаня принёс Федоре запыхав-шийся:
   - Радость какая! Поймали!
   - Кого, ошалелый?
   - Сволочей тех! Теперь некого бояться. Снова займёмся делом.
   - Торговлей? Нет уж, уволь меня.
   - Почему отказываешься?
   - А вдруг не тех поймали. Или тех, но не всех.
   - Всех, Федора, - не зная, так ли это на самом деле, почему-то уверенно ответил Гришаня. – Надо браться за плетение. Бизнес мой горит. Вон он, в сенях валяется. Не продать его грешно.
   - Пенёк старый. Накой тебе этот бизнес?  - Нагнувшись к мужу, приглушённо спросила Федора. 
   - Мне? А тебе?
   - В гробу я видала его! – зло ответила Федора.
   - Вон даже как ты. Тогда найду себе другого партнёра.
   - Партнёра?! – возгордилась, разогнувшись, жена. – Я тебе, старый обрубок, такого партнёра доживать найду, будешь меня до последних дней своих вспоминать!
    - Да ты что, красавица моя писаная?! – Обиделся Гришаня. – Я ж не в том смысле, как ты подумала. Не в смысле жить с кем-то. А в смысле бизнеса. То есть, Федорушка, в смысле единомышленника в этой сфере моей деятельности.
   - В сфере деятельности. Единомышленник, - кричала взведённая старуха. –  Да иди-ка ты с ним…
   - Э-хе-хе, - удаляясь, заворчал обиженный Гришаня. – Давно за семь десятков лет, а ума ни капли нет.
   …Прошли считанные дни после ссоры Гришани с Федорой, ему прислали повестку, чтобы срочно явился в РОВД. Бумажку подписал следователь. В Кирьяновку дед Гришаня отправился на рейсовом автобусе. Неохотно. В указанное в повестке время заглянул в кабинет следователя. За столом увидел совсем молоденького человека. Кроме него – никого.
   - Можно войти? – спросил тихо.
   Парень оторвал взгляд от бумаг, перевёл на старика.
   - Вы ко мне? Григорий Иванович Гусев? Из Заречия?
   - Он самый, мил человек.
   - Проходите, садитесь вот напротив.
   - Благодарствую. – Старик грузно опустился на указанный стул. – Здравствуйте.
   - Здравствуйте, - мягко ответил парень и сразу принялся за дело. – Хорошо, дедушка, что вы явились ко мне. Я следователь-дознаватель. Капитан милиции Юрьев Виктор Фёдорович.
   «Прям, как нашего участкового звать, - подумал старик и с любопытством принялся разглядывать парня. – Такой молоденький, а уже капитан!»
   - Я пригласил вас, Григорий Иванович, как свидетеля и потерпевшего, для опознания задержанных по вашему заявлению. – Капитан нажал какую-то кнопку. Через несколько минут в кабинет ввели пятерых матёрых молодчиков. Поставили к стене. После оформления некоторых формальностей в соответствии с УПК, следователь спросил потерпевшего:
   - Вы узнаёте кого-нибудь из этих граждан?
   Старик без труда узнал среди них двоих обидчиков.
   - Вот этого узнаю, - показал на мордоворота в наколках. – И… –
Присмотрелся, чтоб не ошибиться, – вот второго. – Осмелев в присутствии милиционера, дед Гришаня сказал им совершенно серьёзно:
- Что, парни? Вам придётся вернуть мне пятьдесят процентов.
   - Рано, дед, - ухмыльнулся лысый в наколках.
   - Что, рано?
   - Радуешься рано, плюгавый идиот!
   - Почему рано? – заволновался дед от того, что не получит обратно свои деньги, отданные этим рэкетирам на рынке. Даже не обратил внимания на оскорбление.
   - Денежки твои – тю-тю.
   Задержанных увели, а старик, угнетённый, ничего не видя перед собой, вышел на улицу. Он тужил, что послушал Филатова, написал заявление участковому. Денег всё равно не вернули. Дома он Федоре – ни слова. Она тоже старалась не спрашивать о поездке. И вообще с этого дня они оба больше молчали. А дед перестал даже думать о своём неудачном бизнесе.   
               
- 16 –
   Всю неделю в голове Филатова властвовала одна мысль: «Щукин!» Как к нему подступиться и с чего начать? Наталью проводил утром в Заречие. Оттуда – в Тамбов. Она пообещала вернуться в выходные. Мать всё ещё в больнице, он навестил её в субботу. В воскресенье отправился с борзыми на охоту. Ничего не подстрелив, сердитый возвращался домой через Зуевские овраги. Неожиданно увидел средь белогрудого зимнего безмолвия человека на лыжах. За плечами его вязанка хвороста. Человек скользил по снегу очень медленно. Филатов решил обойти его. И… оторопел: «Это же Щукин!» Решение пришло мгновенного. Филатов снял с плеча ружьё. Осмотрелся: поблизости никого. Даже борзые умчались куда-то в поле. До Щукина оставалось шагов тридцать. Филатов выстрелил выше соперника. Звук был оглушительно-громким. Нажал второй раз на курок. В нос ударило пороховой гарью. Щукин отбросил хворост в сторону, упал лицом в снег. Утёр им побледневшее с испуга лицо. «Живой! - понял, обрадовался. – Кто стрелял?» Посмотрел в сторону выстрелов и увидел Филатова. Он заряжал ружьё. Щукину всё стало ясно. Он поднялся. Не стряхивая снег, рванул на себе куртку, обнажая грудь.
   - На, стреляй!
   Филатов медленно направил оружие на соперника, но не стал стрелять.
   - Ну, что ж ты?! Чего тебе надо от меня?!
   - А ты, сволочь, до сих пор не понял? – опустив ружьё, крикнул Филатов. – Убирайся туда, откуда тебя черти принесли на мою голову!
   - Я сволочь? А ты кто, если стреляешь в безоружного, да ещё и в спину?
   - Я не собирался тебя убивать. Если б хотел, ты б уже не стоял тут, а полил кровью снег.
   - Ну, так давай, окропи его моей кровью! Я не боюсь смерти!
   - Да-а-а? Какой смелый.
   - Да.
   - А я не хочу убивать тебя.
   - Тогда… что тебе надо?
   - Не знаю.      
    - Такого не может быть.
    - Может. Снова тянуть срок за вас? Нет уж. А ты не доводи меня до крайности. А то и на самом деле прикончу. Так что уматывай подобру-поздорову из Заречия и забирай с собой суку свою. Мне тошно её видеть.
   - Зачем ты, Костя, так о Ларисе? Ведь она мать твоего сына, - попытался усовестить Щукин.
   - А суки тоже рожают, - упорствовал Филатов.
   - Всё это – пустой разговор. Если мы уедем, что тогда?
   - Скатертью дорожка!
   - Не пойму всё же, зачем тебе всё это?
   - Какое твоё собачье дело до моей жизни?!
   - Эх ты… - вздохнул Щукин. – Не пугай меня больше. Бесполезно. Ларису я не брошу и никуда мы не уедем из Заречия.
   - Осмелел?!
   - Сам суди. Не раскушу, что ты за человек. И с ружьём больше не балуй. Брось его.
   - И что дальше? Врукопашную?
  Он не ответил, но и не дрогнул.
   - Уважаю смелых, достойных противников, - вдруг смягчился Филатов, отгоняя собак.
   -  Я тоже, - промолвил Щукин. – А хочешь вернуть себе Ларису?
   - Нет, - отрезал Филатов. – И тебе этого не понять.
   - Месть такая.
   - Думай, как хочешь, - ухмыльнулся недовольный Филатов, командуя борзыми. – А ты молодец, Щукин. Кукушонок, поселившийся в чужом гнезде, - подковырнул он, отходя от соперника.
   - Ну и сволочь ты, Костя! – бросил в ответ Щукин. С грустью подумал: «Не оставит он нас в покое, даже если и женится на Ртищевой. Не пойму никак, что за игру он ведёт»…
   Рассказав жене о случае в поле, Щукин раздражённо спросил:
   - Да что ему надо?
   - Ничего. Просто злится и мстит напропалую, - ответила Лариса. Подумала: «Значит, я Филатову всё ещё не безразлична! А что он добивается от Игоря?». Этим козырем решила вырвать Костю из рук Наташи… А шёл уже шестой месяц беременности...

                -   -   -

   Через день после встречи со Щукиным Филатов, работая в гараже, будто невзначай, рассказал об этом Попову. Он вспыхнул.
   - Ты что?! За решётку захотел? – удивился Алексей.
   - Нет.
   - Зачем же такое вытворяешь?
   - Мщу.
   - Какой резон, мать твою! – выругался Попов. Немного успокоившись, спросил:
 - С Наташей у тебя серьёзно, или ею мстишь?
   - Серьёзно.
   - Тогда кончай со своими фокусами-покусами!
   - Не могу, Лёш!
   - Вот даёшь! Тогда я тебе не советчик, Костя. Твори, что в дурную башку взбредёт! Загреми в тюрьму!.. Честно говоря, мне сейчас  ох как хочется дать тебе по морде!
   Филатов слушал молча, нервно покусывая кончик сигареты.
   - Чё молчишь?! – тряханул его за плечо Попов. – Идиот ты зацикленный! Что тебе даст твоя месть?
   - Даст, Костя! – будто протрезвев, ответил Филатов.
   - Что? Корыто разбитое? Кому? Лариске с Игорем или тебе? – зло кричал Попов. – Но не забывай о Серёжке! Ему что светит?
   - Заберу к себе сына.
   - Слабоумие твоё. Куда заберёшь?
   - Сойдусь с Наташей, и заберём Серёжу. Она согласна.
   Попов уже совсем не понимал рассуждений Филатова. Сказал:
   - Ты с ума сдвинулся! Наташка согласна. А Лариса и сам Сергей? Ты становишься совершенно темным человеком! Прекращай свою мерзость!
   - Правильно, мерзость, - согласился Филатов. Тут же опять своё:
– Лариска предала меня. А предательство и породило эту самую мерзость, эту месть.
   - Жизнь сложная штука, Костя. Иногда нужно и прощать уметь.
   - Согласен.
   - В чём же дело?
   - В этой пошлости.
   С этого разговора Филатов день ото дня замыкался в себе, черствел. Он стал безразличным к окружающим. И новая искра мести воспылала в его душе. Оставалось только осуществить эту месть…
   Марью Ивановну выписали из больницы в пятницу. Привёз её дед Гришаня на коняшечке-выручалочке Серухе. Ехали до Смородинки, с большим трудом выбираясь из цепкого снежного плена. Перед их приездом у дома за изгородью свора бездомных собак забрала в оборот двоих филатовских молодых борзых. Не справившись с дворняжками, они забились в большой сугроб и с жалобным визгом взывали о помощи. Услышав это, Филатов выскочил с палкой и разогнал воинствующую свору. Борзые бросились к сараю, оставляя на снегу красные кровавые строчки.
   Марья Ивановна с сыном и дедом Гришаней ещё долго обсуждали эту кровавую расправу…
   …На следующий день после возвращения Марьи Ивановны разыгралась сказочная погода. Старушка собралась поиграть в карты у соседей через два дома. Костя в это время убирал дрова. Вокруг него юлой вертелся Бег. Выйдя на крылечко, мать остановилась, щурясь от яркого солнца. Постояв, осто-рожно спустилась с крыльца, сообщила сыну:
   - Я пошла играть в «петуха».
   - Смотри не проиграй, мама, - с улыбкой предостерёг сын, не переставая класть поленья в старое дырявое корыто, вмонтированное в раму салазок.
   - Это, сынок, как повезёт, - серьёзно ответила она.
   Переживая за несовсем здоровую мать, он озабоченно смотрел ей вслед. Она, не спеша, по очищенной от снега дорожке вышла за калитку и вскоре скрылась за углом. Продолжая работать, Филатов услышал шум мотора, схожий с мотоциклетным. Кто-то подъехал к их дому. Вышел посмотреть.
У дома стоял снегоход. Возле него – участковый Жирков. Увидав Филатова, Жирков, быстро, по-медвежьи переваливаясь, подошёл к нему.
   - Доброе утро. Гляжу, дровишками занимаешься.
   - Ага, - подтвердил Филатов, догадавшись о цели визита Жир-
кова. – А вы по мою душу?
   - Догадливый, - раздражённо ответил участковый. – Ты что же творишь? Уже в людей начал стрелять.
   - Пошутил я, Фёдорыч. Попугал только.
   - За такую шутку с применением огнестрельного оружия я тебя к уголовной ответственности привлеку. Понял? Посажу! – прострочил криком Жирков.
Помолчал, и более мягко признался:
- Посадил бы… да  Щукин против.
   - Он же тоже понял, что только попугал его. Если б хотел убить, не промахнулся бы.
   - Так или нет, дай расписку мне…
   - Какую ещё расписку? – вытаращился Филатов.
   - … что оставишь Щукина в покое, - договорил Жирков.
   - Ах, вон какую. Хорошо, - шмыгнул носом Филатов.
   - Что значит, хорошо? – спросил Жирков. Добавил, угрожая, – Вот напишет он заявление, тогда…
   - Заявление?! – по-настоящему испугался Филатов.
   - Скажи спасибо, что пока не написал. Худо бы тебе было. Ты ему с Ларисой вредишь, а ему, видать, жалко тебя бесшабашного.
   Храбрясь, Филатов съехидничал:
   - Сомневаюсь, чтоб проклятый кукушонок пожалел. И вообще, Фёдорыч, он знал, на что шёл, когда уводил мою законную...
   - Довольно, Филатов, антимонии разводить, - прервал Жирков. – Мы все знаем, на что идём, да думаем не тем, чем надо бы. После хватимся, зашевелим шариками, ан поздно. И себе, и другим жизнь портим… Пора бы уж тебе смириться. Пусть Щукины живут спокойно. Тем более, как я слышал, ты собираешься жениться. – Достал из планшетки листик бумаги, протянул Филатову. – Готовая расписка. Сам на машинке оттюкал одним пальчиком. Тебе остаётся только расписаться и написать дату. И, конечно же, сначала прочитать. Если откажешься, я вынужден буду возбудить уголовное дело по всем правилам.
   Филатов выполнил всё, как просил участковый. Кладя расписку снова в планшетку, он строго приказал:
- Прекрати играть с огнём! А ружьё неси мне. Конфискую.
   Глядя вслед удаляющемуся на снегоходе Жиркову, Филатов размышлял: «Неужели прекращать?» «Ни в коем случае!» - настаивал кто-то внутри. И жажда мести закипала снова. «А зачем мне всё это?» - спросил он сам себя. И не нашёл ответа.

                - 17 –

   Тамбов встретил деревенского гостя беспрестанным гулом автобусов, троллейбусов, грузовых и легковых машин, почти непрерывным потоком движущихся по улицам. Сравнивая город с тем, каким видел его пять-шесть лет назад, Филатов заметил большие перемены. Тамбов преобразовывался. Много новостроек, улицы чище, чем прежде. Всё это благодаря умелому руководству молодого энергичного градоначальника Коваля…
   Филатов быстро шагал с Центрального рынка, где наполнил сумки покупками, на улицу Карла Маркса. Там на съёмной квартире проживала Ртищева. Здесь его ждало разочарование. Её не оказалось дома:
   - Наташа на работе, в магазине, - сообщила соседка по комнате.
   Оставив гостинцы, Филатов отправился в магазин по названному девушкой-соседкой адресу. Проехал на автобусе пять остановок. Выйдя, осторожно обошёл работавшую снегоуборочную ма-шину и тихо шмыгнул в частный магазинчик. Увидел женщину, сидевшую у кассового аппарата. Спросил, как найти Ртищеву.
   - Вы Костя? Из деревни? – с явной готовностью помочь, спросила кассирша.
   - Да, милейшая, - в тон ей ответил Филатов.
   - Сейчас найдём вашу Наташу. Катя! Позови Ртищеву. Она на расфасовке.
   Филатов, довольный, заулыбался:
   - Откуда вы знаете, что я Костя?
   - Догадалась, - улыбнулась кассирша. – Наша Наташа души в вас не чает.
   - Души не чает, - повторил Филатов.
   - Любит! А Вы её?
   - Как же без этого?
   - Хорошо. А то ныне мужики больше паскудники пошли.
   - А бабы лучше?! Вот хотя бы моя бывшая жена, - Костя рассказал свою историю.
   - Ох, - закачала головой, - вижу, Вы прожжённый товарищ, огни и воды прошли. А Наташа, она другого склада. Не оби-жайте её…
      Весь день Филатов и Ртищева гуляли по зимнему Тамбову, пока не зажглись уличные фонари. Наташа жила в Тамбове уже семь лет, считала себя тамбовчанкой и знала улицы, как свои пять пальцев. Она катала любимого гостя по всему городу и, как маститый гид, всё показывала, обо всё рассказывала. Он радостно слушал любимую. Побывали у памятника Зое Космодемьянской, у танка, в доме-усадьбе Чичерина. И, конечно же, в женском монастыре на Московской. Уставшие, счастливые они пришли в съёмную комнату. Соседка уже собиралась на работу в ночную смену…
   Ночевали вдвоём. Никто им не мешал…
   - Когда мы будем жить вместе, Костенька? – спросила Наталья, провожая его утром.
   - Хоть сейчас, - выпалил он. Но, подумав, серьёзно уточнил, - а лучше после свадьбы.
   - После свадьбы? А она будет у нас? – с надеждой спросила она.
   - Обязательно.
   - Не хочу, - вдруг воспротивилась Наталья. – Лучше без неё. Просто распишемся или обвенчаемся в церкви.
   - В какой?
   - Только в Заречинской.
   - Ладно, - согласился он, поцеловал в губы. Вздохнул, напомнил. – Я буду вступать в брак второй раз. Ты в первый. И хочу, чтобы у тебя был праздник.
   - Костенька! Для меня и так праздник! Мы вместе!
   Домой Филатов вернулся под вечер. Встретившая сына Ма-рья Ивановна была необычайно радостна. Она получила долгожданное письмо из США. Дочь сообщила, что добрались до места благополучно, у них в семье всё хорошо, Билл уже вышел на работу. Трясущимися от сильного волнения руками мать подала письмо сыну. Пока он читал, она с нетерпением ждала от него других новостей. О Наташе Ртищевой. Костя расскал о том, как Наташа живет в Тамбове, и разговор вновь вернулся к родной сесетре.
   - Вот так Наташа наша! – воскликнул Костя радостно. – Обещает прислать нам денег на покупку дома! Молодец Билл. Умеет копеечки копить. Это ж надо, – восторгался Костя, – на новый дом в Кирьяновке!   
   - Я в Кирьяновку не поеду, сынок, - неожиданно заявила мать. – А вы езжайте. С Наташей.
   - Вот эт номер, поп с гармоней! – удивился сын. – О, Боже! Как это, вы езжайте? А ты? Наташа давно считает тебя матерью. Нет, мы тебя тут одну не оставим. Да и мы в Кирьяновку не поедем. Если надумаем перебираться, то только в Заречие.
   - А как там жить станете? Там же Лариса.
   - Что нам она? Она сама по себе, мы с Наташей сами по себе. – А в голове: «Изжить с Заречия Щукина – вот это дело. Пусть тогда Лариска понюхает, как жить одной. Пусть поймёт, наконец, как было больно и обидно мне, когда бросила меня».
   Марья Ивановна будто прочитала его мысли:
   - Ты когда оставишь Ларису в покое?
   - Какую Ларису?
   - Какая с Щукиным живёт.
   - Ха. Я давно их не цепляю. – Солгал и отвернулся от матери.
   Марья Ивановна, вцепившись в локоть сына, резко повернула к себе,  почти крикнула:
   - У тебя к Наташе серьёзные намерения или лишь голову ей дурманишь, а на уме всё Лариска?! Ответь сейчас же!
   - Шутка это. Разве я…
   - Какая шутка?! Накой стрелял в Щукина?!
   - Кто тебе сказал? – вместо ответа спросил, обозлившись, сын.
   - Шило в мешке не утаишь, сынок. Так, накой стрелял?
   - Попугал и всё.
   - Попугал, - заплакала мать. – А ежель в тюрьму опять уго-дишь?.. Я же не переживу этого. Разве ты не понимаешь, сынок?..

                -  -  -   

  Глава района Чевелихин с большой надеждой и волнением ждал из США известий об инвестициях. Билл не соврал – он действительно снова прилетел в Россию и попросил Костю съездить с ним к Чевелихину. Филатов неохотно, но согласился. В приёмной главы гостей встретила секретарь:
   - Вы к Александру Анатольевичу? 
   - Ес, - вырвалось у американца. Он улыбнулся, - к господин Чевелихин.
   Девушка, поняв, что гость нерусский, заволновалась, но не растерялась, быстро вошла в роль, предназначенную ей статусом:
   - Вы по записи?
   - Без записи, но по очень важному для района делу, - ответил за Билла Филатов.
   - Значит, по приглашению? – деловито улыбнулась секретарь.
   - Да, - снова ответил за американца Филатов.
   - Тогда минутку, - попросила она и зашла в кабинет главы. Вскоре вышла и вежливо пригласила войти.
   Чевелихин, отодвинул на столе кипу бумаг в сторону, встал навстречу гостям, оправдываясь:
   - Погряз в бумажках, совсем заработался… Проходите к столу, присаживайтесь!
   Гости окинули взглядом обстановку кабинета. Обычная планировка. Канцелярские столы буквой «П», растения в горшках, на стене портрет Ельцина.
   - Присаживайтесь, господа, - повторил Чевелихин.
   Филатов поморщился от этого слова, ныне часто звучащего в обиходе, особенно в кругах начальства. Виду не подал. Сел рядом с Биллом. И всё же вылетело с презрением:
   - Вот как! Господа!
   - Вам не нравится? – спросил Чевелихин.
   Билл удивлённо взглянул на Филатова, но промолчал. Филатов, тихо смеясь, покачал головой:
   - Господа-а-а.
   - Я понял. Вас оскорбляет это слово.
   - Не только оскорбляет. Унижает!
   - Хорошо. Товарищи, - уступил Чевелихин. – Тоже хорошо звучит. Кстати, вы коммунист что ли, Филатов?
   - И не был.
   - Чем же тогда вас не устраивает это слово? Говорите, не стесняйтесь, тем более – не бойтесь.
   - Мне нечего бояться и скажу, что думаю. Мне не понятна сегодняшняя демократия. Ей прикрываются ради наживы. Разве можно назвать демократией произвол в стране и без-действие власти?
   - Позвольте! – настойчиво возразил глава администрации. – А коммунисты не бросали? Ещё как! Они уничтожали народ!
   - Не народ уничтожали, - не согласился оппонент. – Враждебные классы угнетателей.
   - Это спорный вопрос. И останется спорным навсегда. Давайте перейдём к делу. – Хотел переключиться Чевелихин. – А если пожелаете, поговорим на эту тему в следующий раз, товарищ…
   - Не следует старое ворошить. Пусть даже грязное прошлое. Лучше давайте смотреть в будущее. И строя его, не делать ошибок, какие уже сделали.
   - Вот это правильно. Не надо делать ошибок, - согласился глава района, которому за этот диалог было неудобно перед иностранцем и даже страшно: может сорваться дело. И он  добавил с пафосом:
– А народ в России трудолюбивый, умный. Ему всё по плечу.
   Американец слушал неожиданно разгоревшийся спор простого русского мужика и главы района, не понимая смысла многих слов. Вообще русский язык для Билла был и остался неразгаданной загадкой, хотя несколько лет учился в Москве, женился и живёт с русской женщиной.
   При предложении Чевелихина перейти к делу, Филатов встал.
   - Я выйду. Не буду мешать вам. – И отругал сам себя: «Зря испортил Биллу настроение. Ох, уж проклятый характер мой!»
   Оставшись наедине, глава администрации и гостьперегляну-лись. Они оба не поняли Филатова.
   - Что с ним? – спросил Чевелихин, первым нарушив молчание.
   - Недовольный.
   - Чем?
   - Демократией вашей и жизнью.
   - Да, сейчас многие в России недовольны. Такие не понимают, что им дали… Ну, опять мы толчём воду в ступе. Давайте о деле. 
   Разговор об инвестиции получился живым и довольно плодотворным. Билл пообещал сдержать своё слово.
   - Прекрасно! – радостно воскликнул Чевелихин. – Мы со своей стороны будем всячески содействовать начинаниям. Вы будете направлять нас на правильный путь.
   Американец вновь сделал акцент на необходимости в районе упорной работы с землёй, полной модернизации сельского хозяйства, оснащения его новой современной техникой и технологиями, обучения и привлечения крестьян к труду по-новому. Он был уверен, что при таком подходе можно очень быстро от неренабельности перейти к прибыли. Он говорил о том, что в фермер  в США – одна из самых престижных профессий, и что в скором времени также будет и в России. В конечном итоге Чевелихин и Маклейн остались удовлетворёнными встречей и договорённостью. Провожая его и Филатова, глава района крепко пожал руки обоим гостям.
   По дороге в Смородинку Билл не выдержал, спросил шурина:
   - Что тебе плохо?
   - Всё! – бросил коротко Филатов.
   - Ничто, Костья! Всё наладится, - по-родственному обнял шурина.
   - Не верю, Билл. Потому что власть новая отгородилась от народа глухой стеной. Не видит, или не хочет видеть, как он живёт. Точнее, выживает. Сама же власть гребёт себе обеими руками.
   - Это не так. Ты ослепился, запутилялся и замыкнулся на прошлом.
   - Не в этом дело, Билл. Просто, ты человек из другой, по сути враждебной нам страны. Любому человеку понятно, что не надо рушить всё подряд, которое было. Россия прошла 1917 год, революцию, гражданскую войну. Тогда крушили помещичьи усадьбы и всё ненавистное рабочим и крестьянам. Ныне происходит подобное, только по-другому. И это отбрасывает Россию на десятилетия назад.
   - Ес, - проронил американец.
   А Филатов продолжал вкладывать свои мысли и мнения, сам не зная зачем. Может быть, потому что Билл, хотя и родной человек, но всё же иностранец? И Костя решил излить всё накопившееся.
   - Творят вот такие господа, как Чевелихин! Делают вид, что всё понимают, всё делают на благо народа. На деле же закрывают глаза. На развал страны, на нищание, на мучение основной массы народа. Плевать хотели на это господа Чевелихины! Зато с пеной у рта поносят советское прошлое. А господа, что повыше властей районных? Почему они не борются с нынешней системой, как в царское время революционеры, не боясь ни ссылок, ни каторги, ни даже смерти? Разве в СССР было плохо простым людям? И вообще с медициной, образованием, пенсиями… Мы первыми послали человека в космос. Весь мир чествовал Юрия Гага-рина…
   - Ес, Костья. Ты патриот хороший. А холодный война уже нет. Есть мир…
   - Где мир, Билл?! – вспыхнул Филатов. – Война продолжается. У нас полыхает Кавказ. Кому нужна там война? Тем, кто на ней руки греет, наживает барыши баснословные. Чихать им, что гибнут люди.
   - Не нам, США, - ответил Маклейн.
   - Вам не нужна война? Зачем тогда вашему президенту НАТО?
Варшавского договора нет. Против кого же блок НАТО?
   - О, Костья, далеко ты… Это не ко мне. Это к политикам.
   - Ну что ж, - отступил Филатов, умерив пыл. – А мне за нашу Россию обидно. За что мы страдаем? Почему не живём, как заслужили, как должны бы? По чьей вине? – спросил Филатов и сам же ответил, - по вине таких, как Чевелихины. Подхалимов, нахалов, любителей повластвовать и прочих, сидящих не на своём месте.
   - Наверно, ты прав. Но надейся на хорошее завтра. Иначе жизнь страшный, адский.
   - Жить только надеждой? Продолжать страдать за чьи-то ошибки? Зачем?! Я понимаю, без ошибок не проживёшь. Но…
   - В Россия есть поговорка хороший. Семь разов примерий, один раз отрезай.
   - Правильные слова. Только многие их забыли. Не меряют, а сразу режут…
   За философскими рассуждениями незаметно дошли до Смородинки. У дома Филатовых Билл всё же высказал мнение:
   - Демократия – это и хлеб, и свобода, и говори, как думаешь. Не бойся никто.
   - Говорить я могу. Ты прав. Но зачем говорить мне, ограбленному, всё потерявшему, униженному и оскорблённому?
   - Ты, работа есть…
   - Я – да. Благодаря случаю. Одноклассник бывший и друг пристроил к себе в фермерство. А где гарантия, что эта работа будет у меня и завтра? Нет никакой гарантии. Сегодня он фермер, а завтра неурожай, пожар –  фермер вылетит в трубу.    
    - Дорогой Костья. Ты противоречишь обществу, в который вступил Россия. Вы ушла от гарантий всего. Социализм, как считал в СССР, гарантия. А капитализм не даёт гарантия всем. Это стихия есть.
   - Может, так…
   …Прощаясь перед посадкой в вагон, Билл, обнимая Костю и похлопывая по спине, подбодрил уверенно:
- Помни, Костья. Всё будет окей!
И, вспоминая это, Филатов невольно соглашался: «Да, возможно и будет так. Жизнь не стоит на месте».

                -  -  - 

    Летели дни, недели. Филатов не заметил, как кончился январь, вот уже и февраль подходит к концу. Костя с нетерпением ждал Наташу Ртищеву, считая её почти женой. Каждый день после работы спешил из гаража на автобусную остановку с непонятной тревогой на сердце. И каждый раз шептал с надеждой: «Сегодня Наташа обязательно приедет!» Надежда умирала, как только он убеждался, что из прибывшего последним рейсом автобуса вышел последний пассажир. Одиноким, грустным, задумчивым в ненастных зимних сумерках возвращался он в Смородинку. Сокращал путь, идя по снежной целине. Верхний снежный пласт за-твердел после того, как оттепель неожиданно сменили жгучие февральские морозы. Филатов шёл, словно по асфальту, не проваливаясь. Сходя с берега на ослабевший после оттепели лёд, он услышал сквозь шум ветра и обледеневших камышей истошный крик. Подумал, показалось. Всё же вслушался.
«Помогите!» – явно расслышал Филатов крик, доносящийся из камышей. Бросился. Мгновенно обогнул опасные камыши, выбежал на чистый лёд ближе к другой камышовой заросли в сторону Чёрного затона. В протоке полыньи, несмотря на сумерки, заметил барахтающегося в воде, пытающегося выбраться на хрупкий ломающийся лёд человека. Он тоже увидел Филатова. Взмолился осипшим голосом:
   - Костя, помоги ради бога! Погибаю!
   - Щукин?! – удивлённо процедил Филатов. -  Узнал меня?.. Вот оно как в жизни случается. Что ж, не коню корм.
   - Не поможешь? Оставляешь гибнуть?! Да побойся Бога! – крикнул из последних сил тонущий.
   - Бог простит меня, - цинично бросил Филатов, отворачиваясь.
   Щукин, уже почти не владеющий закоченевшими руками, всё же сумел стянуть тянувшую ко дну фуфайку. Она надулась воздухом и медленно, с пузырями, скрылась под водой.
   - Бог всё видит, Костя! – выбиваясь из последних сил, прокри-
чал Щукин.
   - Если так, пусть он тебя и спасает…
   Эти слова окончательно убили в Щукине надежду на помощь соперника. В голове неслось: «Филатов стрелял в спину. Не важно, пугал или промахнулся. Так чего стоит ему сейчас оставить меня тонуть?»… Филатов отошёл недалеко. Какая-то сила повернула его обратно. Сломал большой сук ветлы. Лёг на него и медленно и осторожно двинулся по льду, зная и помня хитрость реки, её вход из Чёртова затона в Круглое озеро. Продвинувшись по полынье, в метре от Щукина остановился.
   - Так ты, Щукин, о Боге вспомнил? А когда с чужой женой спать ложился, забыл о нём?
   С возвращением Филатова у Щукина вновь появилась надежда на спасение, и он молчал, чтобы не раздражать Филатова. Но она мгновенно лопнула при последовавших словах соперника.
   - Ты думаешь, я вернулся спасать? Не-е-ет. Потому что  подумал, а вдруг Щукин выберется сам и живым останется. – Филатов издевался над тонущим соперником, а сам всё ближе продвигался к нему. – И мне ничего не стоит помочь тебе отправиться к твоей собратии. К щукам. Как ты думаешь? – Не получив ответа, продолжил: - Утоп, и всё. Я тут вроде бы и не причём…
   - Ну и отправляйся! – хриплым голосом огрызнулся Щукин. – Ты совесть потерял, страх перед Богом! Из-за бабы!
   - О, милок! Ты забыл? Раньше из-за баб стрелялись. А мне вот повезло. И стреляться не надо. Судьба улыбнулась!
   - Так делай, как в Зуевском логу! Или…
   - Сделаю сейчас! – Схватил за волосы, окунул бессильного в ле-дяную воду. Приподняв, не дав отдышаться, спросил с ехидцей:
  - Жить хочешь?
Молчание. Он зверел:
– Не молчи, падла! Ответь, как на дух! Хочешь жить?!
   - Хочу, - покорно выдавил Щукин.
   - Понятно. – Филатов сделал паузу, потом, изображая плачущего, продолжил мрачно: - И найдут тебя, брат, весною, если не сожрут к тому времени рыбки…
    - Чёрт возьми! Говори же, что ты хочешь! – замерзая, из последних сил вскрикнул Щукин.
   - Одного, Щукин. Чтобы ты убрался из Заречия. Понял?! – дёрнул его за волосы и резко окунул, но не глубоко.
   - Я всё понял, Костя! – отфыркиваясь и жадно хватая ртом воздух, ответил окоченевший соперник.
   - Всё?
   - Всё.
   - Нет не всё. Брось брюхатую суку! Пусть хлебнёт чашу, какую я хлебаю после её измены! Понял? – Озирнувшись и никого поблизости не увидев, Филатов прошипел по-змеиному: - я спасу тебя, а ты меня за решётку?
   Щукин увидел в мутных глазах соперника неподдельный гнев, какой бывает у психически ненормальных, могущих сотворить, что взбредёт в воспалённую голову. И ради семьи своей выдавил требуемое:
   - Я сделаю всё, что ты хочешь.
   - Да? Почему-то не верю.  Не верю таким, как ты. И не могу знать, что у тебя на уме. Я спасу, а ты – в ментовку с заявой. А мне хочется ещё пожить с молодой женой.
   - Поживёшь. Даю слово.
   - Ладно, уговорил, - Филатов посмотрел на дрожащего от холода и страха соперника. Повернулся на спину, чтобы снять брючной ремень. Луна в морозном небе, будто тоже замерзая, как тонущий, дрожала. Желтовато-серый свет её тускло и гневно освещал возившихся людей. Филатов гнев её принял в свой адрес. «Осуждаешь меня, божие ночное сияние. Я исправлюсь», - пообещал и кинул один конец ремня тонущему.
   Щукин ухватился за ремень. Филатов потянул за другой конец.
И вот уже тонувший – на льду. Он, измученный, промокший до нитки, не мог встать на ноги. Филатов поднял его. Вода полилась и на спасителя, и на лёд, почти  мгновенно замерзая. Одежда покрывалась ледяной коркой. Филатов, зная редко замерзающий, потому небезопасный проток, взял Щукина под мышки, оттащил от гиблого места. Раздел по пояс, снял свою рабочую фуфайку, надел на уже не владеющего руками Щукина. Взвалил его на плечо и, сгибаясь под тяжестью необычной ноши, двинулся в село. Их никто не видел. Кроме ночной сторожихи – луны. Она охотно освещала им путь до самого крыльца. Ветер, помогая, подгонял, дуя в спину Филатову. И ни единой души вокруг.
   Осторожно поднявшись по ступенькам крыльца, Филатов тихонько снял тяжёлое тело Щукина, посадил, прислонив спиной к стенке, и постучал в знакомую дверь.
   - Оставайся жить, - бросил Щукину и спрятался за угол дома.
   За дверью раздался голос Ларисы.
   - Кто там?
   - Я, Ларисычка, - еле слышно просипел Щукин.
   - Наловился?! – гневно упрекнула она.
   - Поймал, - с трудом выдавил непослушным языком он.
   - Ох, поймал! – испуганно вскрикнула она, ничего не понимая.
 
                - 18 –

   После неубедительного разговора с Федорой об их общем бизнесе, оставшись ни с чем, Гришаня не знал, что делать дальше. Не однажды пытался, будто невзначай, вновь заговорить на эту тему, и снова безуспешно. Тогда, тайком от неё, он принялся уговаривать на это дело Клавдию Щеглову. Тоже не получалось. В один из вечеров Щеглова сама явилась к Гусевым. Со скрипом отворила дверь в прихожую. В неё тотчас ворвались клубы холодного воздуха, поползли по-над полом. Гостья быстро закрыла дверь, огляделась, по привычке щуря левый глаз и прижимая нижнюю губу. Никто её не встречал. Громко кашлянула в кулак. И на этот звук никто не вышел. Щеглова снова покхекала. На этот раз Федора, смотревшая в зале телевизор, услышала и, ещё не видя гостью, сразу узнала её по характерному кашлю.
   «Чего надобно этой сплетнице-сороке в нашем доме?» – заворчала Федора, тяжело поднимаясь с дивана.
   - Эй, есть кто дома?! – негромко прокричала гостья. Не вытерпев, на цыпочках двинулась к дверям зала. Неожиданно дверь распахнулась перед самым носом Щегловой:
   - Случилось что, Клавдия? – ровным голосом спросила Федора ошарашенную гостью.
   - Да нет.
   - Слава Богу.
   - Позови деда, Федора.
   - Нету его. И не знаю, где шатается. Бес его носит с утра до ночи. Бросает меня одну, хрен старый. Вот так подохнешь, и знать не будет. Явится к моим холодным ногам.
   - Да будет тебе, - Клавдия поправила лёгкий платок, выбившийся из-под шали. – Все мы такие хворые стали. Никого не найдёшь без болезней в нашем возрасте.
   - И то правда, Клава… А по какому делу тебе понадобился мой неугомонный? – перевела с пустого разговора на главное хозяйка. – То у него одни лошади были на уме. Всю жизнь в конюшне проторчал. Сейчас по Серухе умирает. Это ещё что! Ох, Клава! Теперь на бизнесе помешался. И я, дура, связалась с ним.
   - Почему дура? – удивилась гостья. – Это же прекрасно, когда есть чем заняться, да ещё и денежки получать за это!
   - Ладно о бизнесе, Клавдия. В ногах правды нет. Пойдём, сядем к столу. И сказывай, зачем пришла.
   Гостья замешкалась в нерешительности: говорить правду или нет. Решила не скрывать. Черкнула рукой по горлу.
   - Во как нужен Гришаня. Говорил, обсудим, сговоримся…
   - О чём же, интересно?
   - О бизнесе евойном, о торговле, партнёрстве. Ты же отказа-лась.
   - Эт какая же сорока принесла тебе такую весть?
   - Сам сказал мне.
   - Ах, идол проклятый! Что худое ведро: всё льёт и льёт!
   - Вижу, ты не желаешь, чтобы я с ним была в бизнесе.
   - Тоже мне, спекулянты, - поморщилась бабка.
   - Я спекулянтка? – недовольно вскинула брови гостья.
   - Да нет, - махнула рукой Федора. Немного помолчав, пояснила: - Мне одного хочется, Клава. В покое, без страха последние дни на этом свете прожить. Накой мне эти корзинки, лукошки?
   - Затем, - ответила Щеглова. - Бизнес – дело заманчивое и выгодное. Многие стремятся заняться им.
   - Кувырок через голову! Не нам он сейчас!
   Щеглова не поняла, протянула:
   - Вот оно как…
   - А ты думала иначе? – буркнула Федора.
   - Непростое, говоришь, дело с торговлей?
   - Ещё как непростое, - прошептала бабка, стараясь запугать гостью. Даже вытаращила глаза. – Опасное! Мешают к тому же…
   - Пугаешь, Федора? Не желаешь, чтоб я в компаньонах была у Гришани.
   - Не хочу. - призналась она. И добавила решительно, - И своего не пущу торговать.
   Диалог прервал явившийся Гришаня. Увидав Щеглову, он остановился в дверях, догадавшись, что произошло. Пошёл в атаку.
   - Ну, Клавдия, ты согласна?
   - Ой, Гришаня. Что-то мне страшно, аж жуть.
   - Не слушай мою балаболку. – Круто налетел на жену. – Твоих
рук и мыслей дело?! Сама не хочешь и другим не даёшь!
   Федора быстро, как позволяли её годы и здоровье, встала из-за стола и, расставив руки, закричала:
   - Вот у твоих ног лягу, Гриша, а в Кирьяновку не пущу! Что нам с тобой надо? Какой бизнес, когда до гроба два шага нам!
   - Совсем спятила! – рявкнул дед.
   Щеглова, не ожидавшая подобной сцены, попятилась к выходу.
   - Убирайся вон! – закричала ей вслед Федора. – Ишь, компаньонка выискалась!
   - И-их! – взорвался дед. – Дура старая! Всё сорвала! – крикнул жене и со злостью хлопнул дверью…
   Щеглова тоже осталась с носом. Торжествовала лишь Федора. Её взяла!
   Щеглова вышла на крыльцо. Дед Гришаня, злой на жену, стоял в сарае с открытой дверью, курил и наблюдал за домом. Щеглова сошла с крыльца и тут же кинулась обратно, испугавшись хозяина двора – Чуппана, незамеченного ею сразу. Кобель же на гостью Гусевых – ноль внимания. Дед удивился такому поведению собаки. Щеглова, опомнившись, видя, что Чуппан не обращает на неё внимания, снова стала спускаться с крыльца. Почти бегом проскользнула мимо собаки и нырнула за калитку. На это Чуппан лишь широко разинул пасть, зевая, выгнул спину. Затем, потряхивая только ногой, оправился в осевший потемневший мартовский снег и, почти следом за гостьей, выбежал на улицу, поджав разлохмаченный, вроде метёлки, хвост. Дед тоже вышел за калитку и устремил тоскливый взор вдоль улицы, куда-то даль…

                -   -   -

   После купания в ледяной воде Щукин более двух недель валялся в постели. Как только ему полегчало, он стал планировать побнг из Заречия. Собирался покинуть село тайком от жены, мысленно прощаясь с ней и дочкой. Выздоровев окончательно и решив уходить в эту ночь, он долго стоял у кроватки спящей дочери, мысленно обещая ей вернуться. А сам подумал, если вернётся, простит ли его любимая женщина?
   Рано утром, тихо, стараясь не разбудить спящую Ларису, Щукин спешно собрался и покинул дом. Мартовское небо висело над Заречием чёрное, словно растрёпанная овечья шерсть огромной кудели. В утреннем полумраке, видимо, из-за перемены погоды, одиноко гасли последние звёзды. А далеко-далеко, спрятавшись в бездонном небе, из-за куполов церкви осторожно выглядывала в серой мгле бледноликая кучерявая луна.
   Щукин остановился. Поставил убогий багаж у ног и, щу-рясь, долго всматривался в купола церкви и в возвышающиеся над ними кресты. Зажжённая для прикуривания спичка осветила его лицо. Оно было задумчиво, бледно и хмуро… Потянуло табачным дымом. Щукин стал кашлять, раздражительно, громко, нарушая предутреннюю мёртвую тишину. С куполов и с креста церкви взметнулись и разлетелись галки…
   Откашлявшись, Щукин низко поклонился. Он то ли прощался с кем-то, то ли просил прощения у всех, считая себя виноватым. Взял нехитрый свой скарб и шибкой походкой заспешил по тропинке из осевшего весеннего снега к автобусу…
   Утром Лариса проснулась необычно поздно. Не сразу обратила внимание на отсутствие мужа. Почувствовала неладное, после того как не нашла его ни в доме, ни на дворе. Не сразу же обратила внимание и на обыкновенный в клетку тетрадный листочек, подоткнутый под деревянную хлебницу. И только когда проснулся Серёжа, Лариса, ощущая непонятную тревогу на сердце, спросила у сына:
   - Серёжа, ты не знаешь, куда собирался с утра дядя Игорь?
   - Нет. Он мне ничего не говорил. А что?
   - Его нет нигде, - нервничая, Лариса машинально отодвинула на край стола хлебницу. Взяла листочек бумаги, быстро забегала по тексту.
 «Милые мои, Ларисочка, Виктория и Серёжа. Я вынужден          покинуть вас. Простите меня. Но из-за сложившихся обстоятельств  я не могу поступить иначе. Как только обустроюсь, дам вам знать. Лариса, может быть, ты сейчас меня не поймёшь. Что поделаешь? Иначе поступить не могу. Прости, прошу ещё раз.
                ИГОРЬ».         
   Лариса плюхнулась на стул. Читала и перечитывала записку и всё ниже опускала голову, всё сильнее затуманивались её глаза, по щекам текли слёзы. Она сразу всё поняла: «Это Костиных рук дело! Но как, чем он смог заставить Игоря бросить семью?» Она не находила ответа. Она решила мстить Косте: «Сволочь! Сволочь ты, Филатов!» – шептала с ненавистью она, ощущая себя одинокой, покинутой, всеми преданной.
«Надо вернуть Игоря! Может, ещё не поздно. Он наверняка уже в райцентре. А куда дальше поедет? – и вдруг осадила сама себя, бросив раздражённо, – но и Щукин не мужик! Трус!»…
   - Мама, ты плачешь? – насторожилась подбежавшая дочь.
   Лариса обняла Вику одной рукой, вытирая слёзы другой.
   - Больше не буду, маленькая моя. Ничего, как-нибудь проживём теперь.
   - Мам, что случилось? – с тревогой спросил вошедший на кухню сын.
   - О-ох, сыночек! Нет больше у тебя дяди Игоря, а у тебя, дочурка, папы, – прокричала Лариса и заплакала навзрыд.
   Сергей, часто моргая, смотрел на плачущую мать, на жмущуюся к ней сестрёнку, и не понимал, почему теперь нет дяди Игоря…

                - 19 –

   В начале весны в неразберихе взбалмошной погоды, когда утром ещё зима, а к обеду весна, на пригреве неподалёку от завалинки обыкновенной деревянной пятистенки, ершась и весело чирикая, грелись в солнечных лучах воробьи. По пригретым теплом уличным дорогам начинают пробиваться резвые ручейки, прорезая себе путь к ложбинам. По дорогам и помойкам важно и деловито расхаживают первые вестники весны – горластые, долгоносые грачи. Пробегая мимо, гуляющая стая собак разной масти и калибра вспугивают птиц.
   Под вечер Заречие и всё окрест погружается в шум-гам беспрестанного грачиного гомона. Начинает снова подмораживать, нарушая весеннюю дрожащую синь. Перед глазами встаёт серая темнота. Неожиданно – а может быть, и нет – заводят оглушительные, душераздирающие споры мартовские коты…
   В такое время и поползли по селу разномастные слухи и пересуды об исчезновении Щукина. В основном перемывали косточки Ларисе, и до этого бессчётно раз мытые-перемытые. Щукина видели в то утро заречинцы, ехавшие с ним в автобусе в Кирьяновку. Но никто не интересовался, куда, почему и зачем он едет. Более-менее наблюдательные всё же заметили, что он был задумчив и печален. Лариса никому не сообщала о пропаже мужа. Зато её беременность уже не была ни для кого тайной. А заречинская «сорока», Клавдия Щеглова, неустанно летала по селу, стрекотала с пеной у рта:
   - Вот несчастье! Как не везёт Лариске с мужиками! – Щеглова делала сочувствующую мину. Но тут же преображалась, - Сама виновата! Кто был прав? Я! Зачем Лариска бросила кровного, законного? И на кого променяла! Ха-ха-ха! На бычатника! Это ж самец только на это самое и способен. Жить не жил, а настрогал двоих!
   - Одного. Дочку, - поправляли её и в то же время не переставали смеяться окружавшие Щеглову женщины. – Второго ребёнка ещё родить надо.
   - Родит, - не сдавалась Щеглова. – Эт наше, бабье…
   - Вот когда родит, тогда и судите, - прервал стрёкот Щегловой
Алексей Попов, случайно проходивший мимо столпившихся женщин. – Тёть Клава, вот как я скажу. Может, хватит воду лить, пока Лариса не родит? И не нам о том судить. Грешных Бог пускай простит.
   - Стихи? – выкрикнула из толпы женщина.
   - Они.
   - О, Пушкин нашёлся! – воскликнула язвительно Щеглова. – И опять за своё, - Правильно сделал Щеглов. Понял, вертихвостка Лариска. Довертелась хвостом, пускай теперь повертит!
   - Клавка! Уймись! Сорока, ты истинная сорока! – взбунтова-лись женщины. – Алексей, ответь, как Щеглова тебе?
   - Что, правда глаза колет?! – взъерепенилась Щеглова, как загнанная собачонка, вертясь в кругу женщин.
   - Тёть Клава, да какая же правда? - не переставая смеяться над «сорокой», спросил Попов.
   - Истинная правда! – не задумываясь, ответила Щеглова.
   Пётр Фролов, до появления здесь Алексея Попова единственный мужчина в этом бабьем клубке, молча слушал весь их стрёкот. А тут не выдержал:
   - Верно, Клавдия, ты в Заречии, прямо сказать, жар птица! Как же это, после смерти мужа твоего больше ни один мужчина тебе крылья не обжёг?       
   - Я честно жила и живу без кобелей! – гордо ответила Щеглова.
   - Что-что?! Выходит, мы все кобели?!
   - Ха-ха-ха! Ой-ой-ой! Гы-гы-гы! – разразилась толпа.
   - Мой покойный, царство ему небесное, а земля пусть будет ему пухом, мне их так подпалил, что другому и палить нечего уже.
   - Кто б тебе язык твой поганый подпалил, - в сердцах крикнула одна и женщин.
   Женщины стали расходиться. Фролов, выбираясь из окружения, махнул рукой Щегловой:
   - Всё, Клавка. Уже неинтересно слушать.
   Внезапный отъезд (или побег) Щукина интересовал всё меньше зареченцев. Да и кого, собственно, можно было те-перь удивить, что один мужик бросил двоих детей и бере-менную жену, если каждый божий день с экранов телевизоров, не щадя ни взрослых, ни детей, говорили об очередных свадьбах и разводах поп-«звезд», их любовниках и извращениях? Отныне разврат, измена, похоть выдавались за норму вещей. Телевизор учил жить по-новому, высмеивая целомудрие, верность, доброту…
   Никто, кроме Филатова, не знал истинную причину бегства Щукина. Сам же Костя, узнав об отъезде соперника, почему-то не очень обрадовался своей победе. В глубине души Кости вскипала, наваливалась новая стихия, как шквальный водяной вал, набегая на берег, размывая каменистые скалы.   
   «Обиды. Были. Вот их нет. И что дальше? – рассуждал победитель. – Щукин трус. Я не думал, что он сдержит слово, данное мне в критические минуты. Я бы и сам на его месте наобщал чего угодно. А он сдержал. Шкуру свою спасает? Никто не ответит на этот вопрос. Оно и мне лучше уж так, чем в тюрьму. А если бы загремел я? А Наташа?! Наташа. Открыто ли моё, порою жестокое, сердце для неё? Кажется, да…»

                -   -   -

   В апреле, в самый что ни на есть пик ледохода, с Клавдией Щегловой приключилась беда. Унесла льдина назойливую неугомонную заречинскую сороку вместе с дощатым мостушкой. Его поставили через реку в переузине. Ежегодно после половодья
мостик чинили местные мужики для удобного перехода с берега на берег, чтобы во время летней дойки не делать лишнего хода до капитального бетонного моста. Зимой мосток заковывал лёд, весной в половодье сносило. В прошлом году он уцелел, потому что река Польной Воронеж несильно поднималась в половодье, так как лёд растаял на месте.
   Беда. Кто её ждёт? Никто… Щеглова сама не могла ответить, зачем ей понадобилось в опасное время  предледоходия идти на другой берег. Наверно, как говорится в народе, чёрт дёрнул. Щеглова была уже на середине мостка, когда почувствовала, как плывущая большая льдина ударила меньшую. Эта льдина оторвалась от берега вместе с вмёрзшим в неё мостком. Её вынесло течением с протока к середине реки. Клавдия мёртвой хваткой вцепилась в чудом уцелевшие перила мостка, как капитан за штурвал, и замерла. А льдина ускоряла ход. Только на середине реки она опомнилась, стала кричать, звать на помощь. Но на берегах – ни единой души. Течение убыстрялось. Вода журчала страшно, словно шмелиный рой. При повороте русла вынесла льдину с мостком и Щегловой из-за крутого заросшего ольхой берега. Она увидела двух ребят, закричала не своим голосом: «Погибаю! Спасите!»
Случайными очевидцами беды оказались дети – Серёжа Филатов и Оля Попова, пришедшие полюбоваться дивной картиной весенней природы – ледоходом. Увидев Щеглову, они сначала растерялись. Забегали по берегу, не зная, как спасти. Наконец, поняв, что сами ничем помочь не смогут, бросились в село. Запыхавшиеся, не в состоянии говорить, они бегали по ближним домам, крича одно и то же: «Тёть Клава! Тёть Клава!»
   - Что, тёть Клава? Где тёть Клава? – спрашивали их люди.
   - По реке плывёт!
   - Как? Сорока уже в моржа превратилась? – пошутил кто-то.
   - Чё регочешь?! – прервал насмешника другой. – Тут не до смеха!
И к Серёже:
- Где плывёт?
   - На льдине. Вместе с мостушкой, - сообщил он внятно.
   В селе переполох. К реке на помощь Щегловой бегут кто с верёвкой, кто с багром, а кто – в растерянности – ни с чем.
   - Где Щеглова? Куда бежать? – неслось повсюду.
   - К мосту большому, - кричала Оля Попова.
   - А может, она уже и мост проплыла. Время вон сколько прошло, - высказал своё предположение Серёжа.   
   - Теперь Клавдия наверняка к Смородинке подплывает. Там и надо её спасать, - рассудил один мужик.
   - А может, за мост ухватилась, ежель не растерялась, - предполагал другой.
   Женщины кричат своё:
   - Мужики! Что вы телитесь?! Утопнет ведь баба, хоть и язва!
   Мужики, не вслушиваясь в бабьи упрёки, решают своё. Уже между ними перепалка. Ищут, как всегда в таких случаях, крайнего.
   - Бежать надо на конях вдогонку вдоль берега! Идти по шуму реки!
   - На конях, на конях! Где их взять ныне?! Зуёк – ни дна ему, ни покрышки! Всех лошадей на колбасу отправил!
   - Так по домам надо! У кого лошадь есть, не откажет ведь для такого случая!
   Последнее было одобрено. Вскоре подъехали трое верхом на лошадях. Среди них вездесущий и безотказный дед Гришаня. Все, в том числе и без лошадей, двинулись вдоль берега… Щегловой нигде не было. И заволновались, загудели люди на разные лады.
   - Опоздали. Утопла.
   - Типун тебе на язык!
   Пеших, давно прочёсывавших берег в поисках Щегловой, обо-
гнали верховые, спешившие в сторону Смородинки. Они же первыми обнаружили ее. Закричали, ободряя её:
   - Эй, Клавдия! Как ты там?
   - Караул! Гибну! – ответила она уже осипшим голосом. Но пересохшие закоченевшие губы растянулись в улыбке от радости и осознания того, что её не оставили в беде.
   - Держись, - прокричали ей с берега...
   Начиналась спасательная операция. В ней участвовал и Филатов. Он прекрасно знал эти места. Взвесив возможности, вывел:
   - Здесь мы Щеглову не сможем снять с льдины. Слишком широкая река. Только за деревней можно. Там сужение есть. А над ним большая ветка дерева нависла. Почти от одного берега до другого. Понадобится только верёвка и багор. – И вскочил на холку лошади близ стоящего ездока. – Жми, друг!
   Быстро прискакав в это место, Костя Филатов и Пётр Фролов взобрались на склонённое над рекой дерево. Льдина с Щегловой приближалась к ним. Люди на берегу закричали:
   - Хватайся за верёвку крепче и держись!
   Фролов с дерева опустил верёвку до воды. Вот уже Щенлова в считанных метрах!
   - Хватайся! – заорал ей Фролов.
   Она ухватилась. В тот же миг Филатов спустился на льдину, крепко привязал верёвку к мостку. Фролов тоже спустился с дерева, подал другой конец верёвки стоявшим на берегу.   
   - Тяните! – скомандовал Филатов.
   Мужики и женщины быстро потянули за неё, крича привычное: «Раз, два – дружно!»
   - Тётя Клава, выпускай уже верёвку из рук! - сказал Филатов.
   Щеглова будто не слышала его, продолжая крепко держаться за верёвку. Он повторил:
   - Отпускай. Я же привязал её к мостку.
   Щеглова непонимающими глазами глядела на Костю и не слушалась его. Он подошёл к ней и с силой разжал пальцы. Только тогда она поняла, что опасность миновала. Обняла Филатова.
   - Спаситель мой! – просипела в слезах.
   - Да не я, тёть Клава, - смутился Филатов. Кивнул на берег. - Эт вон они. А ещё благодари моего Серёжу и Олю Попову. Если б не они…
   - Ой, Костенька дорогой, не надо про «если бы», - взмолилась
спасённая. – Представить даже страшно, что было бы со мной…
   Между тем на берегу уже работали баграми, подтягивая мосток. Когда он ударился о берег, Филатов и Щеглова сошли с мостика, словно моряки с корабля. Бабы набросились на спасённую, начали бранить её.
   - Головы что ли у тебя нет?
   - Как ты додумалась на мосток попереться?
   - Ох, бабоньки! Сама не знаю, как. Бес попутал. Хотелось… а вышло…
   - Хотелось, как лучше, а получилось, как всегда! Ха-ха-ха! – заржали мужики…
   - Да ну вас, кобели. Всё бы вам шутить, - отмахнулась Щеглова и стала всех подряд от чистого сердца благодарить за спасение…
 
                - 20 -
 
   На Пасху Филатовы и Ртищева, принарядившись, как только позволил гардероб, отправились в церковь. Шла последняя декада апреля. День выдался ясный и теплый. Природа полно-стью очнулась от зимней спячки. Этот день совершенно отличался от позавчерашнего. Тогда Марья Ивановна с соседкой пекли куличи, красили яички, готовясь освятить в церкви. Было ненастье. На следующий день тучи рассеялись, установилось вёдро. И было приятно идти в церковь. Своего батюшки в церкви не было, служить прибывал выездной. Притом почти каждый раз новый. И на этот раз было также. Святил он куличи и яички очень быстро и неряшливо, окропляя святой водой всё подряд. Батюшка, несомненно, куда-то спешил. А народу собралось много. Плохо или хорошо справился со своими обязанностями батюшка, но прихожане остались довольны тем, что их сдобные выпечки – купленные или своей выпечки – и яички освящены. С прекрасным предпраздничным настроением перед грядущим Светлым Воскресеньем,  разошлись по домам…
Сегодня закончилась Страстная неделя, закончился длитель-ный  пост и наступил долгожданный день… Служит другой батюшка. Он никуда не спешит, приятным баском ведёт службу. Она идёт ровно, спокойно. Почти не шевелятся золотистые язычки свечей на деревянных подсвечниках и в руках прихожан. Они внимательно слушают батюшку, истово осеняют себя крестным знамением. Некоторые, в основном, старушки, читают или поют молитвы вместе со священником… И, наконец, под сводом храма из уст священника радостно и торжественно  прозвучала благая весть:
   - Христос воскресе!
   - Воистину воскресе! – дружно и громко ответили в храме...
   Это звучит повсюду. Это звучит из года в год во все пасхальные дни. Это звучит в любую погоду: в ясную и не очень, в хмурую и дождливую. Эти немудрёные слова приятны всегда христианину, ибо они гласят, что распятый за наши грехи Иисус Христос воскрес! Есть Бог! И отпадает неверие. Всё новые и новые люди идут в храмы, а где их нет – в молильные дома. Молятся, просят прощения за грехи, учатся прощать их другим.      
   Филатов и сегодня, как и на Покровское богослужение, стоит рядом с Наташей Ртищевой. Чуть впереди их – Марья Ивановна. В руке у неё тоже горящая свеча. Разница только в том, что сегодня в церкви не видно Ларисы, и взгляды Кости и её не могли соприкасаться. Филатов вообще стал совершенно другим человеком: равнодушным к людям, скрытным. В то же время он продолжал свой почти законченный спектакль-месть. И никто не мог знать, молился он, прося прощения за совершённое зло, или нет.

                -   -   -

   Ртищева решилась, наконец, перебраться в Смородинку насовсем. На этом настаивал и Филатов. Тем более, что они намерились сыграть свадьбу сразу после Пасхи. По предложению Филатова это торжество должно пройти с широким деревенским размахом, а по настоятельной просьбе Ртищевой ещё и с венчанием в Заречинской церкви. В память об убиенном отце Анатолии навечно скрепить венцом союз Филатова и Ртищевой.
   По окончании службы Филатов сам поговорил с батюшкой о возможности повенчаться в этой церкви. Он с охотой согласился. Теперь оставалось только назначить дату. Выбрали 21 мая. И пошли дни больших забот и хлопот…
   Впервые за длительное время Филатов встретил, случайно, на
улице Ларису.  Живот, в котором она носила уже третьего своего 
дитя, располнел до предела. До родов оставалось совсем немного. Увидав Ларису, Костя поздоровался. Она неохотно взглянула на него и тоже неохотно ответила.
   - Скоро? – кивнул на живот Костя.
   - Тебе-то зачем, – неприязненно бросила она. – Ты ж женишься.
   - Да.
   - Рад?
   - А то.
   Помолчав, перебарывая сухость во рту, спросила в лоб:
   - Твоих рук дело?
   - Ты о чём? – переспросил он, делая вид непонимающего.
   - Не прикидывайся дурачком!  Игорь из-за тебя?..
   - Да, - не дав докончить фразу, вспыхнул он. – Твой Щукин трус, а не мужик! Ты это поняла? А утверждала…
   - Что?
   - Что он не такой.
   - Сволочь ты! – испепеляя Филатова взглядом, взвизгнула она и шарахнулась от него, как от заразы.
   - Я – да. Но и ты тоже, - крикнул вслед бывшей жене. Понуро опустил голову. Договорил сам себе. – Оба мы два сапога пара!..
   А вскоре произошла ещё одна, неприятная и по сей день незабываемая для Филатова встреча. С родным сыном.
   - Серёжа! – позвал Костя.
   Сын не остановился на оклик отца. Он догнал Сергея, спросил
грубо, требовательно:
   - Ты не хочешь отца знать?!
   - А ты почему не даёшь маме жить? – огрызнулся мальчик.
   Слова и поведение сына острой иглой пронзили сердце Кости. Он растерянно смотрел на злое лицо сына и не находил ответа.
   - Прости, сынок, - выдавил, наконец. И встрепенулся, осенённый новой мыслью. – А давай жить вместе?
   Мальчик недоверчиво и настороженно всмотрелся на посветлевшее лицо отца. В душе блеснула надежда на хорошую перемену.
   - С ней?
   - Да, с ней. С тётей Наташей, - подхватил Костя, тоже с затаённой надеждой на лучшее.
   - Я не о ней! Я о маме! – обиженно вскрикнул Серёжа. – Я с ней и с Викой буду жить! Понял?! – Докончил сердито и отошёл от отца, ускоряя шаг. Он не видел, как изменился в лице отец, как по щекам его, прожжённого жизнью мужчины, потекли слёзы…
   Филатова после встречи с Ларисой заедало одно: почему не заявляет в милицию? Одно её слово, и снова Косте решётка. Теперь же он точно знал, её заявления не будет. Видимо, она раскаялась в своём давнем поступке, продолжает любить, потому всё прощает обидчику. Но было ещё одно обстоятельство, которое заставляло Ларису помалкивать. Приближались роды. Это пугало Костю и он с большим усердием вился возле Наташи. О Ларисе старался не думать вообще. А о сыне? Как о нём, родной кровинушке, не думать? Костя старался найти выход, но не находил…
   Лариса с нетерпением и нервозностью ждала весточку от Игоря...
                -   -   -

   Наташа Ртищева сильно переживала, страдала душой и сердцем из-за своего безродства. Жалела, что судьба не дала ей счастья жить в родной семье. А теперь очень надеялась, что их с Костей семья будет крепкой. Наташа замкнулась, нося в себе и скрывая от всех, даже от любимого Кости, эту тайную надежду на счастливую женскую жизнь и уже недалёкое материнство. О своей беременности Наталья несколько раз порывалась сообщить Косте, но, в конце концов, решила сделать это в день их свадьбы.
   …Свадьба.
   Гостей и родни собралось не так уж много, но и немало. Началась она, как установилось по традиции, с выкупа невесты. Выкупали из дома Поповых. Дружкой Кости был Витька Галкин. А вот с подружкой невесты вышла небольшая закавыка. Наконец сошлись на приглашении Наташиной соседки по комнате.
   Екатерина Попова, встав в дверях грудью, не пропускала «купцов» и жениха к невесте. Кричала им заливистым голосом:
   - Невеста у нас дорогая! Платите побольше! Без дорогого выкупа не отдадим Белоснежку! Не скупитесь, жених! Уйдёшь с невестой, да с пустым карманом!
   Платить не хочется, а невесту надо забрать. Толкотня у дверей. Напор желающих заполучить невесту усиливается с каждой минутой. Каждый стремится пробиться сквозь защищающих неприступную крепость невесты. Подвыпивший Петр Фролов, протис-
нувшись вплотную к Екатерине, начал читать свою притчу:
                - Эх, Екатерина! Живёшь – хоронишься
                С бабой спать – торопишься,
                Ешь быстро – давишься,
                Как ни старайся – не поправишься!
                Так вот и мы сейчас.
   Она ответила на его побасенку своей:
                - А у Петьки, у дружка,
                Хороша побасочка.
                Чтоб зайти – плати, дружок,   
                Вот моя побасочка.
   Отступила Екатерина. Жених со свитой прорвался к не-весте. Не с пустыми карманами. Взял ее тонкую нежную ручку и надел на палец золотой с бирюзовым камушком пер-стень.
   - Видите, как наш Костя любит свою Натаху! – бахвалился дружка.
   - Видим, не слепые, - ответила за смущенную подружку невесты Попова. – Только пока ещё не свою. Его будет она только после венчания. И не Ртищева, а Филатова.
   - Эт не трудно и не долго исправить! – закричал Галкин. – Ну-ка, Костя, бери невесту на руки и под венец!
   …От Поповых свадебная процессия на легковых автомобилях, украшенных шарами и двумя кольцами, направилась в церковь. У церкви Наталья, в фате и дивном лебедино-белом платье с длинным шлейфом, вышла из машины вслед за женихом. Они, осыпаемые со всех сторон рисом и монетами, пошли к воротам. Их с нетерпением и нескрываемым волнением уже ждала с иконой в руках Марья Ивановна и с хлебом-солью – вездесущий дед Гришаня.
   Хлеб жених с невестой отведывали по очереди. Из толпы окружающих понеслись громкие возгласы.
  - Значит, будет хозяйкой в доме!
  - А кому же, как не ей?!
  - Хорошо кусает, значит, хорошо и работает!    
  … По красной ковровой дорожке от церковной двери жених с невестой шли, взявшись за руки. К венцу остановились в паре метров от батюшки. Он, осеняя венчающихся крестом, забасил:
   - Венчаются раб Божий Константин рабе Божией Наталье во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь. Согласен ли ты, раб Божий Константин, взять себе в жёны рабу Божию Наталью?
   - Да, - с радостью ответил Филатов. – Согласен. 
   - Венчается раба Божия Наталья рабу Божиему Константину.
Согласна ли ты, раба Божия Наталья, стать женою раба Божиего Константина?
   - Да, согласна, - трепеща от волнения, ответила Ртищева.
   Батюшка поочерёдно надел на головы молодых венчальные короны, от души пожелал:
   - Живите долго, счастливо, в здравии и радости, не гневите Бога, дети мои. Держитесь друг за друга, когда постигнет вас горе или беда, и Бог будет оберегать ваш союз…
   Из церкови торжества перенеслись к Филатовым. Дом их – небольшая пятистенка с пятью окнами. Потому Костя заранее смастерил впереди дома навес на случай дождя. Но погода не испортила праздника. Громко играла музыка, так что её было слышно во всей деревне. А какая же свадьба без подначивающего слова?
   - Горько! Горько! – чаще всех кричал Алексей Попов, заставляя молодожёнов подниматься и под счёт раз, два, три… целоваться. И только готовясь произнести тост, Попов прокричал противоположное, шутя: «Сладко! – И пояснил, вызвав смех, - А то губы пооткусываете друг другу.
Серьёзно заговорил, обращаясь к молодожёнам:
- Дорогие Костя и Наташа. Жизни вам ясной, светлой, счастливой. Чтобы не было у вас в семье горя. Выпьемте же все за это! – Не дожидаясь, выпил залпом рюмку самогона, поморщился и рявкнул во всю глотку снова, - Горько!
   И снова грянула музыка… А какая свадьба, тем более деревенская, без гармошки?! Играть пригласили смородинского старика, бывшего совхозного ветврача Кузьмича, в единственном числе оставшегося гармониста во всей округе. А под гармошку всё идёт. И пляски, и частушки, и песни на любой вкус. Стоило Кузьмичу заиграть частушки, как вышли в круг дед Гришаня и бабка Федора, на время даже забывшая о больных ногах.
         - Милый мой, куда ты едешь? – начала Федора.
         - Милая, к Саратову, - ответил Гришаня.
         - Милый мой, возьми с собой…
         - Куда же дурковатую?..
   Не вытерпел и Петр Фролов. Выскочил в круг, запел своё.
         - Косил клевер и овёс,
           Перешёл на вику.
           Любил девок, потом баб,
           А теперь заику!..
   Дед Гришаня пустился вприсядку перед Федорой.
         - Я пришёл, она стирает,
           Я своё давай просить.
           Не подумайте плохого  -
           Чтоб колечко поносить.      
    Баба Федора в ответ:
           - Мы с милёнком тешились
           На коровьем стоиле.
           Когда милый целовал,
           Все коровы воили.
   Изрядно захмелевшая фермерша Попова смотрела-смотрела, слушала-слушала и, плюнув на звания и авторитеты, вылетела в круг:
          - Мы с милёнком на пруду
            Трусы оба мыли.
            Когда милый обнимал,
            Трусы и уплыли!
   - Во даёт, Катька-фермерша! – орали взрослые. Ребятишки хохотали, визжали, топали ногами…
   …Гуляние длилось до темна и обошлось, что бывает нечасто, без драки. Люди стали потихоньку расходиться. Уезжали заречинские гости. А около полуночи Костю ожидал сюрприз, приготовленный Натальей, теперь уже молодой женой. Она, краснея и волнуясь, нежно обняла супруга и прошептала на ухо:
   - Миленький, у нас будет ребёночек!
   - Что? – не сразу понял он. А когда дошло, оробел.
   - Правда, что ль? Точно будет?
   - Точнее не бывает, Костенька. Я такая счастливая!..
   Это была для Филатова большая и радостная новость. А утром его ожидала новость другая. Её принёс дед Гришаня, заглянувший опохмелиться:
   - Лариска вчера родила.
   - Как? – вытаращил глазища Филатов.
   - Как-как. Как все бабы рожают, - спокойно ответил дед.
   Если раньше Филатов немного сомневался, что Лариса беременна именно от него, то прикинув в уме сроки, убедился: «Она не обманывала». Впервые за прошедшее с тех пор время он почувствовал свою вину. Пожалел о своем жестоком спектакле. Ан, близко локоток, но не укусишь…
   - Кого родила? – спросил тихо, глухо.
   - По слухам, вроде бы мальчонку… А этот… папаша-то куда делся? – сокрушённо покачал головой дед. – Сбёг. Ни себе, ни людям. Так ей так…
   В этот же день тайком ото всех Попов свозил Филатова в Кирьяновку в роддом. На обратном пути Алексей напустился на друга:
   - Ты чё творишь, идиот?
   - Ничего особенного, - задумчиво ответил Филатов. И не в силах больше скрывать тайну и боль, рассказал всю правду.
   - Вот так вот, - сокрушённо выдохнул Алексей, выслушав. – И что будешь делать дальше?
   - Представления не имею, дружище!
   - Ох, как жалко мне её!    
   - Кого?
   - Наташу.
   - Наташу, - задумчиво повторил Костя. – Нет, Наташу в обиду не дам. Даже самому себе. Вот так, Лёша.
   - Верю, запутавшийся друг мой. И будем жить!

                - 21 –

         После цветущего благоухающего мая сирень почему-то распустилась с запозданием, лишь в июне. А в Зуевских оврагах и на пустыре за Смородинкой стеной стоял, словно посеянный человеческими руками, тёмно-зелёный лес колючего чертополоха. Костя любовался на распускающиеся розово-красные цветки его. Время склонялось  к полудню. После обильных дождей солнце нещадно жарило землю.
   - Вёдро, - произнёс Филатов вслух. – и, видать, надолго.
   А перед глазами – Лариса, которую по его просьбе привёз Попов. Она в лёгком ситцевом платье шагает к дому. На руках – новорожденный малыш, закутанный в лёгкое байковое одеяльце завёрнутое конвертом и перевязанное синей ленточкой для мальчиков. Навстречу маме выбегает сияющий от счастья Серёжа. За ним – спотыкаясь, Вика, дочка от Щукина.
   - Мама, покажи, кто в одеяльце! – кричит нетерпеливая Вика.
   - Кирюша. Братик твой, - отворачивая одеяльце, отвечает мама.
   - Ещё братик у меня?
   - Да, - деловито подтвердил за маму Серёжа.
   За всем этим с рыдающим сердцем наблюдал из укрытия – густых веток сирени Костя Филатов…
   И сейчас, вспомнив эту трогательную картину семейного счастья, он почувствовал, как бешено колотится сердце. «Хватит!» - приказал себе и уже хотел уходить. Но сил хватило лишь на несколько шагов. Их отобрало это проклятое растение. Чертополох. Филатов остановился. Глядя на колючее создание, вздохнул тяжело. «Я сам был такой же, как ты. Да ещё и жестокий, мстительный. И месть моя удалась… - Схватился за голову, завыл волком, - О, Господи! Прости меня, грешнага! Что мне теперь делать?» Постоял в задумчивости. Махнул рукой.
– Да ну её к чёрту эту Лариску! У меня теперь прекрасная жена. – Вновь задумался, и вновь вздохнул. - Настоящая, законная жена! Она тоже ждёт…
   Говорят, жизнь прожить – не поле перейти. А перед Филатовым не поле, а лес из чертополоха. Об него поцарапаешься непременно. Пройти через это…
   И Филатов решительно шагнул в этот тёмно-зелёный беспощадный лес.