Интервью

- Давай, я возьму у тебя интервью, - мои слова были обращены к жующей бутерброд дочери.
- Я не умею. К тому же устала в поезде. Плохо соображаю, - нет ничего лучше для пробуждения охотничьего азарта у пишущего. Как опытный репортер, я временно отстал от своей девятнадцатилетней дочери, но когда она улеглась на разложенный диван с книгой в руке, я спросил у нее, стараясь, чтобы прозвучало вскользь:
- Ты могла ожидать от папы того, что он «на ровном месте» начнет писать книгу?
Илемпи: Нет! Я же не знала, что ты умеешь писать.
Павел: Мы еще не знаем, умеет писать «писатель Павел Евлампьев» или нет. Я имею в виду, папа будет заниматься достаточно шокирующим проектом.
Илемпи: Нет и еще раз нет! Ты мне казался всегда серьезным и…, я не могу придумать название этого качества. Я ни разу в жизни не слышала от тебя ненормативной лексики.
Павел: Спасибо! Но не хочется тебе, уличив момент, попросить папу: «Папа! Ну, побаловался, прекрати, хорошо?»
Илемпи: Снова нет!
Павел: Я требую комментариев.
Илемпи: Нравится тебе – пиши! А мне интересно иметь папу-писателя.
Павел: Хорошо! Однажды я говорил главной героине «Тодос», что любой проект непредсказуем. У тебя не будет чувства стыда за папу? Тебе было когда-нибудь стыдно за папу? Только честно!
Илемпи: Не было (смущенно). Правда!
Павел: Не будь слишком корректной, O’K? По-моему я затронул слишком деликатную сферу. Ты помнишь переезд папы в Чебоксары? Тебе было восемь лет.
Илемпи: Я помню! Мне было очень больно, что ты уехал в свой родной город. В первое время я думала, ты переехал из-за моего плохого поведения. Внутри я была уверена - ты не вернешься. Я имею в виду навсегда, первое время ты часто приезжал ко мне.
Павел: Но было чувство обиды, даже озлобленности к папе. Уж ради дочери папа мог бы и остаться, какие бы отношения не сложились с мамой.
Илемпи: Вы часто ссорились с мамой. Я не знаю…
Павел: Может это интервью с дочерью и противоречит всем канонам приличия. Лена, давай тогда договоримся: я буду принимать твои ответы такими, какие я получу и не будем друг от друга требовать полной открытости.
Илемпи: Папа, не обижайся, я правда не умею давать интервью.
Павел: No problem! Почему ты выбрала именно фармацевтику?
Илемпи: Хотела открыть свое дело.
Павел: А домохозяйка – это не твой стиль?
Илемпи: При условии, если муж хорошо обеспечен.
Павел: Может случиться так, что ты выйдешь замуж не за Митю – своего проверенного друга, а за того, кого встретишь случайно: в маршрутке ли, на улице.
Илемпи: Если полюблю.
Павел: Интересный ответ. Разве не любишь Митю?
Илемпи: Люблю.
Павел: Понял! Значит смогла бы заниматься только домом? Но ведь теряется независимость. А вдруг развод.
Илемпи: Обязательства мужа никуда же не денутся.
Павел: А если он не порядочен?
Илемпи: Это исключается.
Павел: Самонадеянность присуще твоему возрасту. Твой досуг?
Илемпи: Прогулка с друзьями по Арбату, дискотеки, пикник в лесу, но главное здоровый сон.
Павел: Нужен тебе папа, кроме как финансовый источник? Почему?
Илемпи: А зачем нужны родители? Я хочу, чтобы вы просто были, если даже источник, как ты выражаешься, финансирования поменяется. Это природа!
Павел: Признаюсь, пусть это и непедагогично. Я задал глупый вопрос.
Илемпи: У меня к тебе встречный вопрос. Ведь ты же меня любишь, да?
Папа: Безусловно! Ты это заешь.
Илемпи: Тогда почему ты иногда ведешь себя так, как будто совсем безразличен ко мне. Редко со мной разговариваешь. Иной раз даже не спросишь, как у меня дела, как здоровье?
Павел: Лена, я молюсь за тебя всем богам, каких я знаю и каких не знаю. Иногда я не хочу быть навязчивым, как это получается у взрослых.
Илемпи: Ну, ладно. А как ты думаешь, должны ли вы с мамой хотя бы иногда прислушиваться к моему мнению в решении каких-либо проблем, пусть и не всегда семейных?
Павел: Я отвечаю вопросом на вопрос. А зачем тебе взрослые проблемы? Почему ты стремишься к зрелости раньше времени? Оставайся ребенком. Во всем мире зрелость у подростков наступает в двадцать один год.
Илемпи: Папа, неужели ты считаешь себя до такой степени великим и умным человеком, что можешь определять, когда ребенок становится взрослым, а когда нет; когда ему можно решать взрослые проблемы, а когда нет. А как же опыт? Когда-нибудь с этими проблемами все равно придется столкнуться. Не лучше ли, если я вместе с родителями найду правильное ее решение, чем буду решать их тогда, когда мне будет 21 год и не смогу в этом ничего понять, а тебя, чтобы посоветоваться, не будет рядом. Смогу ли я найти на сто процентов правильное решение? Кто мне поможет, если ты не дашь мне то, что мне поможет в будущем, когда я буду одна?
Павел: Принцесса, я говорю о совершеннолетии двадцати одного года в общепризнанном смысле.
Илемпи: А что тебе не нравится в моем имидже? Ты часто мне говоришь такую вещь, как стиль «ПТУшницы». Меня это обижает.
Павел: Иногда мне не нравится выбор одежды с твоей стороны. Ты сознательно выбираешь стиль ПТУ-шницы, но в то же время это только обывательское любопытство с моей стороны, потому что из уст моих родителей я слышал такие же упреки.
Илемпи: Папа, было бы странно, если бы вкусы у нас были бы одинаковые. К примеру, когда я наслаждаюсь выступлением Britney Spiers. Ты всегда говоришь: «Опять эта толстая корова дрыгается!» Но она же не толстая.
Павел: Мне кажется, если бы она не ходила на тренировки fitness, не танцевала, то была бы поперек себя шире.
Илемпи: Папа, не увлекайся, пожалуйста. Это же дама. Но когда ты покупаешь из одежды, если даже мне не всегда нравится твой вкус, я говорю себе: «Значит папочке так удобнее. Одежда должна быть комфортной».
Павел: Ну уж, ты слишком деликатная. У меня скоро появится чувство, как может у такой тонкой, деликатной, корректной дочери быть такой поросенок-папа.
Илемпи: Всегда ты такой: чуть что - встаешь в позу.
Павел: I’m sorry.
Илемпи: Ничего, я тоже иногда люблю, как твой закадычный друг выражается, «шлангом прикидываться». Ты когда-нибудь изменял маме? Я имею в виду, когда вы жили вместе.
Павел: Ну ты…Такие вопросы не задают дочери папам.
Илемпи: Вот видишь, папа, а как можно быть откровенными, если всегда существуют вопросы, на которые наложены вами родителями табу.
Postskriptum для дочери.
Илемпи: Мой папа, которого я очень люблю, на старости лет начал писать романы. Ни у одной подруги не пишет книги. Я специально спрашивала и у своих однокурсниц, и у своих подруг. Прикол? Вот какой у меня «продвинутый» папа. Чуть что - сразу обижается, как маленький ребенок. Я его сто лет не видела. Мне интересно, что он думает о любви. А вот и спрошу-ка:
- Я тебя так долго не видела, поэтому даже не знаю, как у тебя спросить. Но мне интересно, что ты думаешь о любви и что для тебя важнее всего в жизни, кроме семьи, естественно?
Что вы думаете, как мне ответил папа? Ни за что не догадаетесь. Он ответил:
- Утомился я разговаривать.
Как вам это нравиться. Сам же пристает. В Macdonald’s сидим. Блокнот и ручка у него тут как тут. Катаемся не катамаране – внимательно глядя на меня, задает вопросы. Порой мне надоедает отвечать на его бесконечные вопросы. Мне уже начинает казаться, что он неискренне интересуется моими делами, вкусом, заботами. А вкус человека, папочка, определяется не дешевизной и не дороговизной одежды или стилем ПТУ-шницы (если условная ПТУ-шница использует элементы одежды моего вкуса, это не говорит о том, что у меня нет вкуса). К примеру, ты купил костюм, купил галстук, рубашку, одел и идешь. На встречу тебе идет человек, который, ты точно знаешь, не имеет вкуса, придурок одним словом. Он случайно оделся точно также, как и ты. Может кто-то ему подсказал или просто стечение многих факторов. Ты этого человека не уважаешь. Что на это скажешь? Ты выбросишь свой новый костюм?
Иногда взрослые люди не могут понять вполне элементарных вещей. Почему? Всю жизнь чрезмерно оберегают, что «аж» дышать трудно. Папа, я уже молодая девушка со своими потребностями и вкусами. Навязывать мне что-либо бесполезно. Этим ты только оттолкнешь меня. Почему ты не можешь понять, что моя жизнь только начинается, и в ней я хочу реализоваться полностью, попробовать все! Пойми, у меня своя голова на плечах, и конце концов я все равно пойму что хорошо, а что плохо. А тебе необязательно надо знать весь мой мир, каждый мой шаг, каждую, сделанную мной ошибку, чтобы потом при любом удобном случае упрекнуть. Пойми, я люблю тебя и поэтому не хочу, чтобы ты наблюдал за моей жизнью, за моими ошибками, в конце концов, я не хочу, чтобы ты волновался.
И еще иногда мне кажется, ты не понимаешь главного: проблема, которая возникла у меня сегодня, сейчас, вот в эту минуту, какой она бы не была банальной, мне доставляет больше забот, чем проблемы глобального характера или то еще более острая боль, которую я может быть испытаю завтра или испытывала вчера. Тебе, папа, кажется, что это пустяки, чушь, чепуха. Я завершу твоими словами, папа: «А, на фиг! Не буду дальше продолжать свою мысль, а то в семье появятся два писателя. А это уже, согласись, перебор. Я тебя люблю. Я тебя не буду судить, и ты ведь постоянно твердил и твердишь: «Я не судья своим родителям».
Postskriptum для папы.
Павел: Вот такая у меня дочь! Я ее очень люблю! Но посмотрите! Как с ней вести диалог? Чуть что – тыр-пыр. Ах, папа такой-сякой, ничего не понимает, никакой чуткости, не говоря уж о коммуникативности. Как же это у такого дубины появилась такая тонкая и интеллектуальная дочка?
Я утрирую, конечно. Не знаю… каждый вопрос, который я хотел бы задать своей дочери именно для интервью под названием «Диалог писателя с дочерью», кажется или глупым, или пошлым, или просто неудачным.
Сейчас одиннадцать часов двадцать, три минуты, сорок пять секунд. Я засекал время ровно в девять часов пятнадцать минут, она отправилась с подругой гулять на Залив. Я ей говорю:
- Не забудь сотовый, я буду спокойней.
А она отвечает:
- У меня кончились деньги на сотовом.
В скобках я замечу, мы вместе купили позавчера по пятидолларовой карте. У меня осталось четыре доллара и двадцать восемь центов. А у моей дочери кончились! Не буду комментировать.
- Ладно, я куплю карточку,… может быть, - сжалилась над папой внимательная дочь.
И вот! Я отправляю SMS-сообщение: «шиш гороховый». Звоню, но мой сотовый лаконично отвечает: «Нет ответа».
Леночка, ты права, твой папа не сторонник ненормативной лексики, попросту говоря, мата. Я прошу извинить, конечно, а как мне не материться. Мне вообще хочется напялить мои любимые кеды, накинуть красную курточку, которую я по глупости сегодня купил, и с выпученными глазами попереться в этот пахнущий тухлой рыбой, забитый полуголыми переростками женского и мужского пола, Залив, мысленно отодвигая от себя панические мысли, вдруг что-то случилось. Господи! Сохрани эту дуру набитую с подругой от пьяных кретинов, встречающихся на каждом шагу. Пусть эти придурки сидят в своих вонючих пивнушках, накрытых от дождя брезентом. Слава богу, моя дочь не любит такие заведения.
Пока я писал эти строки, зазвенел сотовый, слышу ленивый голос:
- Папа, мы в Macdonald’s, через пятнадцать минут буду дома.
- Ты зачем выключила свой сотовый?
- Макс меня достал своими звонками.
- Кто еще такой этот Макс? Собака что ли?
- Да так, ты его не знаешь. Пока!
Связь прекратилась! Я интеллигентный человек. Десять лет назад в школе работал, так сказать, «сеял разумное и доброе», считался хорошим предметником-математиком. Дети меня любили… Не все, конечно, где-то восемьдесят пять процентов учеников моих классов, а остальные пятнадцать процентов – терпели, вынужденно. Учительница черчения и рисования мне говорила:
- Павел Александрович! Вы очень деликатный человек. В наше время удивительно встретить интеллигентного мужчину, тем более педагога. Дети вас очень любят!
Может бывшая моя коллега где-то преувеличивала. Снова в скобках замечу, что милейшая Ольга Сергеевна симпатизировала мне, хотя это чувство можно назвать и более эмоциональным словом. Может быть! Ну, что в самом деле… А все-таки, я считаю, что физическое воздействие на детей – это основной принцип воспитания девочек, приближающимся к двадцати годам. Иной раз хочется взять хворостину, как это делали ответственные родители и… немножко поговорить…
Я боюсь за тебя... Я молюсь за тебя...