Предисловие.
Сказки любят дети
Да про все на свете.
Про лису и про барана,
Про героя и болвана,
Про старуху и корыто,
Что давно уже разбито.
Про святых и инсургентов,
Про князей и президентов.
Царский терем и крыльцо,
Курицу и яйцо,
Глупый колобок из теста
Гроб хрустальный и невесту.
Про отца и про маманьку,
Странный хутор близ Диканьки,
Муху с личным самоваром,
Счастье всем и сразу даром!
Чтоб со сказочным концом,
Не ударив в грязь лицом –
Шире – дале, вверх и вниз
Воцарился коммунизм!
Полны реки молока,
Киселя по берегам.
Счастья в одни руки
Выдают по штуке.
И ты хаять не моги
Наши квас да пироги.
Осчастливить – вот задача -
Целый мир, и не иначе.
Только лишь загвоздка –
Сказка та для взрослых.
Мы мечтали,
Мы стреляли.
И трудились, и боролись
Не за страх вовсе – за совесть.
И должна стоять отныне
Справедливая твердыня.
Охранят надежно стены
Стражи с звездами на шлемах.
Разольется кругом море –
Столько жертв и столько горя.
Кровь людская – не водица,
Не забыть и не отмыться.
Сказка – вот она, в реале
Что не так? Мы все отдали.
А на сказочной поляне
Сундука под дубом нет,
Зайца с острыми ушами
На траве пропал и след.
Утка в сером оперенье
Улетела с яйцом,
А иголка в стоге сена
Затерялась с тем концом,
На котором смерть Кащея.
Наплевать! Мы не жалеем.
Пусть обиды по углам,
И корыто пополам,
И изба нарастапашку -
Ветра свист и тарарам.
А по стенам и по полкам
Мусор, битые осколки
От горшков да от кувшинов
Хай и так! Свободу джиннам!!
Ждать смирения – напрасно.
Мы уперлись в пунктик – сказка.
Во всем мире миру быть!
Счастья всем должно хватить!
И чудовищным усильем
Сказку сделаем мы былью.
…Чтобы раны затянуть,
Крепко воздуха глотнуть,
Убаюкать сладко душу
Нету средства сказки лучше.
Про лису и про барана,
Про героя и болвана,
Про девичью красоту
Да святую простоту,
Деда с репкой в огороде,
Красну смерть при всем народе,
Сердца стук и треск полатей -
Чем страшней, тем чудесатей.
В особом царстве – в Российском государстве приключилась эта история. И вообще, приключиться она могла только здесь, у нас.
Ее начало (не ошибиться бы) - 7 мая 2008 года. Именно так. Точная дата. Уже некая определенность, от которой никуда не деваться. Высказавшись глубокомысленно, в тот раз в широком и слаженном течении нашей жизни – в общем определенном русле - выскочил на поверхности махонький пузырек. Так, видимость одна – и тут же лопнул, но вслед за ним на спокойной глади выступила рябь, затем побежали круги и, наконец, волны - шире и дальше, захватывая новые расстояния, уровни, далекие углы, людские умонастроения. Хрень заумная, точно…
Про лопнувший пузырек – неправильно это. Судьбы человеческие – не пузырьки. Да и только.
Но попробуем начать – прикоснуться к началу нашей истории. В ней нет ничего непостижимого, зато найдутся удивительные, случайные, смешные и горькие стороны. Хотя история, скорее, счастливая, ведь пика отчаяния ее героям удалось избежать. И слава Богу. До эдаких сияющих высот лучше не воспарять – или не падать в такие глубины? Ни то, ни другое. Что тогда? и когда?
Ах, да! 7 мая 2008 года все началось, если соблюдать точность… Хотя нет – конечно же, нет! - тогда она (история, то есть) закончилась. Непоправимое произошло. Или закончилась одна история, началась другая. И что значит – непоправимое? Что не должно было произойти ни при каких условиях? и с чем наши герои не согласны были смириться? каков итог развернувшегося нешуточного сражения? кто победил, и чья твердыня пала? Вопросы, вопросы… При любом исходе самодовольство губит, а за века не нами сказано – скорее небо упадет на землю, и воды повернут вспять…
Не ручаюсь за точность цитаты, тем более, что воды текут в прежнем направлении. События подчиняются определенной логике. Жизнь стремится вперед мощным потоком. И участь пузырьков – возникать и лопаться без всякого следа. За апрелем приходит май. За шестым числом – седьмое. И вот тут – бац!! нате вам! Вам – то есть, нам…
В этот день один из главных героев нашей истории, а именно житель города Кортубина - областного центра на Южном Урале - Максим Маратович Елгоков смотрел телевизор. И совершенно неслучайно смотрел. Вся страна смотрела и наслаждалась великолепным театральным действом, предназначенным для миллионов глаз. Но Максима Елгокова тогда можно было пожалеть – он не подозревал, что за круговерть событий подхватит и понесет его, начиная с 7 мая 2008 года.
А что же за дата такая? 7 мая 2008 года? – спросите вы. Что тогда приключилось? Где? В наших собственных пределах!! Да как можно позабыть?! Судьбоносная дата для всех нас, для России. В этот день в нынешней демократической реальности совершилась коронация очередного русского царя. Ой, извините! торжественная инаугурация избранного президента. Вполне подходящая точка отсчета предстоящих событий (и лопающихся пузырьков тоже). Вообще, автор не слишком занесся?… Сколько их было и еще будет? не пузырьков - этих царей, президентов, генсеков, вождей… История вовсе не про них, но просто невозможно пройти мимо столь грандиозного события. В России оно касается всех – Максима Елгокова и прочих героев нашей истории тоже.
Итак, приступим… К чему??
Столица нашей Родины - Москва. Большой Кремлевский дворец. И все остальное – тоже большое, самое – самое! Пышный церемониал расписан по секундам. Выкатывает президентская карета – то есть, вполне современный автомобиль, роскошный Mercedes-Benz, который ни в полдень, ни в полночь не обратится (БЕНЦ!!) тыквой – магия не исчезнет. Из кареты появляется избранник. И на глазах миллионов телезрителей разворачивается упоительное зрелище восхождения к власти. В прямом смысле - по парадной лестнице, мимо застывшего караула из дворцовых гвардейцев (ох, пардон, из ряженных военнослужащих Президентского Полка). Словно по мановению волшебной палочки на пути следования президента распахиваются золотые двери – поистине, двери в сказку – в Георгиевский, Александровский и Андреевский залы. Где раньше короновались русские цари и императоры – и теперь исполняют подобное священнодействие.
Церемония вступления в должность новоизбранного главы государства. Кульминационный момент.
Ровно в полдень избранник вступает в тронный зал, чтобы принести клятву и принять символы власти. Толпа дворцовых гостей электризуется. Президент России - или как хотите его назвать – новый царь, вождь, отец, самодержец, провидец и т.д. Всем применяемым эпитетам – единый смысл. Так было в России всегда. На вершине колоссальной пирамиды – один человек. Со всей полнотой власти и ношей ответственности.
Новый правитель шествует по красному ковру к специальному возвышению - словно к престолу. Мимо приглашенной публики числом в несколько тысяч – нет, не простых смертных. Мимо сенаторов и депутатов, судей, членов правительства, священнослужителей, дипломатов, чиновников, светил бизнеса, науки и культуры, военачальников, героев и прочих знаменитостей всех мастей. Мимо толпы князей, бояр, окольничих, стольников, стряпчих, дворян.
Подтянутый мужчина в строгом костюме, при галстуке. Светская улыбка, суровый блеск глаз, прямая осанка. Уверенный проход сначала по одному, затем по второму и третьему коридорам. Дух захватывает! Залитые естественным и искусственным светом дворцовые покои. Камеры, снимающие президента. Множество жаждущих поймать любой его случайный знак, жест, тем более добиться его узнавания и персонального кивка, ощутить сопричастность торжественному действу. Свита у ног своего властелина.
Священные атрибуты власти. Экземпляр конституции Российской Федерации по правую руку от президента и особый знак – золотой крест с гербом в центре - по левую. Царская шапка и бармы, скипетр и державное яблоко. Блеск бриллиантов, сапфиров, изумрудов, отполированного золота. Волнительное дуновение воздуха создавали распластанные полы невидимой соболиной шубы.
Огромная страна (даже после откалывания солидных кусков от прежней Державы). Невероятные богатства – цепи гор, океаны льдов, лесов, вод, степных просторов, чертова прорва нефти, газа, золота, алмазов, металлов. Самобытная история – великая и ужасная, щедрая и иссушающая, окончательная и случайная.
В этот день – 7 мая 2008 года - вся страна смотрела и слушала новоизбранного президента. Замерли и внимали люди. Кто-то задыхался в приливе патриотических чувств. Кто-то пребывал в напряженной задумчивости и вроде даже в сомнении. Кто-то матерился – беззвучно или во всеуслышание. И несмотря ни на что, в этот раз – как и во все прошлые разы - мы все были как один, в сомкнутом строю: плечом к плечу, и наши сердца бились в едином взволнованном ритме. Даже если мы (или вы?) против конкретно этого сидельца на троне. Но мы все за! Мы - одно целое. Большой бурлящий котел, готовый выдохнуть пар от восторга или взорваться и все разнести в клочья (но только не в этот раз).
В коронации нового (или старого) правителя участвовала вся страна. Или нет?
ИЛИ!!
Все в той же Кортубинской области, в небольшом рабочем городке с простецким названием Утылва, что затерялся в южно-уральских степях почти на границе с Казахстаном (тоже большом осколке Империи) случилось печальное событие – небо упало на головы жителей Утылвы и придавило их тяжестью невосполнимой утраты.
Здесь хоронили старую бабушку Лидию Грицановну Чиросвий.
Максим Елгоков даже не подозревал, каким боком он к этому причастен. Но ему очень недолго оставалось быть в спокойном неведении.
Вот и началась наша история – или она продолжилась?
ГЛАВА ПЕРВАЯ
*
Историческая справка.
После революции земли будущей Кортубинской области входили в состав Киргизской (затем Казакской) АССР, Средневолжского края. В связи с открытием в начале тридцатых годов крупного месторождения железных руд правительство СССР принимает решение о строительстве металлургического комбината и города при нем. В дальнейшем Президиум ВЦИК принял постановление об образовании Кортубинской области путём выделения её из Средневолжского края. Был утверждён состав оргкомитета по выборам Совета депутатов Кортубинской области, председателем которого назначили А.С. Кортубина. Так на карте СССР возникла новая область.
Кортубинская область – субъект Российской Федерации. Образована в 193… году.
Административный цент – город Кортубин, названный в честь советского партийного и государственного деятеля Аристарха Кортубина, местного уроженца.
Область расположена на стыке Европы и Азии, на южной оконечности Урала и в южном Зауралье.
Территория ХХ тыс. квадратных километров. Численность населения ХХХ тысяч человек.
Кортубинская область – индустриальный и аграрный регион. Здесь работает один из крупных российских производителей в отрасли черной металлургии – Кортубинский металлургический комбинат (КМК), сейчас АО «Наше железо».
На юге области проходит государственная граница РФ с Республикой Казахстан.
**
Репортаж о президентской инаугурации 7 мая 2008 года Максим Елгоков смотрел по маленькому переносному телевизору в штаб-квартире Правого Блока, что располагалась в одном крыле бывшего кинотеатра «Ударник» по улице Гвардейцев Труда в самом центре Кортубина. Народу было мало – членов штаба и сотрудников, посетителей, и молодых активистов Блока – горячая пора позади. Выборы президента, выборы депутатов Кортубинской областной думы. Чехарда со встречами с избирателями, публичными диспутами, интервью, залпами в прессе, концертами, митингами, маршами – слава Богу, все позади. Молодая партия Правый блок, дебютировавшая на выборах в областной парламент, показала неплохие результаты – ее представители туда вошли, почин сделан. Главная цель ожидалась осенью – муниципальные выборы, на которых Правый Блок планировал побороться всерьез и продемонстрировать политическим конкурентам острые зубы. Лидер Блока Леонид Чигиров должен был выдвигаться на пост мэра Кортубина. Этой цели подчинялась вся стратегия Правого Блока.
Но пока наступила заслуженная передышка. На избирательных участках вытряхнуты урны, пересчитаны бюллетени, обнародованы результаты, выданы финальные интервью, выпущены пресс-релизы заинтересованных и ответственных сторон, выплачены солидные гонорары организаторам и исполнителями процесса и проделана еще куча дотошной работы (чья чрезвычайная важность и ценность растолкованы избирателям). Обозначились победители и бенефициарии. Короче, народ разошелся и свет погасили. Все уже состоялось.
А сама инаугурация – это уже как вишенка на торте – кому-то (понятно, кому) ее посмаковать, а всем прочим посмотреть и облизнуться. Максим пока облизывался. Студенческий друг Леонид Чигиров обещал ему поддержку на муниципальных выборах от одного из округов, но пик компании намечался к концу лета, а пока можно было расслабиться, передохнуть – вполне заслуженно.
И вот Максим настолько самозабвенно отдался этому процессу, что ему даже стало жарко – он скинул пиджак, стащил через голову галстук, принял позу истинного американца – либерала и индивидуалиста (а кто еще мог числиться в рядах Правого Блока??) – задрал ноги на стол. Инаугурация закончилась, президент на Красном крыльце принимал парад Кремлевского полка, а Максим продолжал мриить, созерцая носки своих ботинок – превосходных американских, из телячьей кожи. Мысли Максима витали где-то очень далеко от этих ботинок и всего окружения. От стен, обклеенных обоями и предвыборными плакатами, стандартных офисных шкафов, столов и стульев, выключенных темных мониторов на столах, сваленной в углу горы флажков с российским триколором и распотрошенных картонных коробок с сувенирами – браслетами, стаканчиками, значками, брелоками (и на каждом символ – в синем круге красные буквы П и Р – Правый Блок). Все это не понадобится до осени. А Максим домечтался до того, что перед его затуманенным взором образовалась странная оптическая иллюзия – вдруг реальная обстановка казенного офиса словно отразилась в зеркале (которого не было в кабинете), задрожала и ускользнула из его зрения, а на смену замелькали в ярком калейдоскопе другие заманчивые картинки. Высоченные дворцовые своды с подвешенными многоярусными люстрами, обилие золотого декора, застывшие в балетных позах фигуры гвардейцев (отнюдь не кортубинских Гвардейцев Труда – ну, да это к слову лишь), сдержанное роение собравшейся толпы. И на фоне этой имперской роскоши одинокая черно-белая фигура на красном ковре – только почему-то она внезапно стала выше ростом и крупнее…
Максим с шумом выдохнул воздух через ноздри – в стоячем кабинетном воздухе заплясали пронизанные солнцем пылинки. Однако избавиться от коварного наваждения просто так не получилось. В голове Максима зацепилась незначительная личная подробность: он сам от природы отличался плотным телосложением, но спасал хороший рост. Тем не менее, Максим всю жизнь тщательно следил за своим весом, ходил качаться в спортзал и пока эту борьбу выигрывал без лишних жертв. Сейчас перед ним мелькнула соблазнительная мысль, что он неплохо смотрелся бы на фоне пышных интерьеров тронного зала – осанка, накачанные бицепсы – нет, совсем неплохо… Максим ощутил прямо под пальцами красную кожаную обложку с тисненой золотом надписью - Конституция Российской Федерации. Он положил на Конституцию руку, и губы сами зашевелились, беззвучно произнося слова:
Клянусь при осуществлении полномочий Президента… уважать и охранять… соблюдать и защищать…
В этот момент таинственное зеркало перед глазами снова ожило, волнительная картина расплылась (прежде всего золотая надпись обернулась непонятным жидким росчерком того же золотого цвета), и краски смешались. Максим резко вздрогнул – его ноги в американских ботинках с грохотом скатились со стола. Нет, привидится же эдакое…
Окончательное возвращение к реальности обозначил внешний звук – неровный, дребезжащий. В дверь стучали.
-А? Кто?.. Что надо? – вопросил Максим неприветливым тоном, но это уже не могло остановить никого и ничего, и не подвигло нашу историю свернуть во вполне себе удобоваримое русло – нет, все пошло именно туда, куда не следовало бы.
В проеме распахнутой двери – словно в рамке того же несуществующего зеркала - возник (вернее, материализовался) нежданный посетитель. Возрастной мужчина самого заурядного – если не сказать затрапезного – вида. Худой, сутулый, весь какой-то сморщенный, не меньше шести десятков лет от роду, а по сути, то и гораздо больше. Поношенный серый костюм еще советского покроя висел на нем мешком; под пиджаком напялен толстый турецкий свитер – в подобный свитерах щеголяла вся Россия в незабвенные девяностые. И не лень же было напяливать подобную рухлядь в солнечный майский день. Но старик, наверное, ничуть не страдал от жары, а вот Максиму стало еще жарче – то ли от весеннего тепла, то ли от безудержной фантазии. Хотя опасаться нечего – никто не способен прочитать его тайные мысли, тем более этот серый унылый старик – да, пришибленный старичок с лицом, разрезанным глубокими темными морщинами. Большой нос с глубокими ноздрями, оттянутый подбородок, вздернутые вверх брови, очки в старинной костяной оправе – за толстыми стеклами зрачки расплывались как в искаженном зеркале. Непримечательное старческое лицо, да к тому же плохо выбритое. И в остальном облик старичка был отмечен неряшливостью – довольно густые, разбавленные крепкой сединой волосы потеряли всякую форму стрижки, на турецком свитере нитки давно обрямкались, на пиджаке лежал слой перхоти. Вся стоявшая перед Максимом фигура была серого цвета и производила впечатление унылой серости.
Старик открыл рот и пошевелил губами, но Максим ничего не понял.
Что вам? Вы кто такой? Вообще-то, стучаться надо!
Старик опять пошевелил губами – с прежним успехом.
Что надо? Врываетесь без предупреждения. Сегодня никто не работает.
Я стучал!
Чего?
Стучал, говорю! Извините.
Я не глухой, и я не слышал.
Могу выйти и еще раз постучать. Если вы настаиваете…
Вы так шутите, уважаемый? Что такое? Выйдите и закройте дверь с той стороны. Я никого не жду.
Максим выпалил с нарастающим раздражением, сам себе удивляясь. Безобидный и безнадежный старикан попал под раздачу - за что? почему? Возможно, сказалось утомление за все месяцы, послужившие переломом его привычной жизни. Когда Максим покинул прежнюю работу в КорИСе (в Кортубинском институте стали) и с истовостью неофита включился в избирательную гонку, выполняя обязанности члена Политического Совета Правого Блока – доверенного лица лидера Блока Чигирова Леонида, своего друга - соперника еще со времен студенчества. На минувших выборах Блок продемонстрировал недурные результаты. Хотя Леньку Чигирова не избрали губернатором (впрочем, на это никто не рассчитывал – молодые либералы местного разлива были новичками в этих играх, но отнюдь не дураками), однако кандидаты от Блока пробились в ряды городской думы; и Леньке представились широкие возможности завоевать себе авторитет с прицелом на будущее – будущие выборы, естественно. А рядом с давним другом и Максим строил планы – мандат депутата от одного из Кортубинских округов как проходной тест, а затем пост главы городского района его для начала вполне удовлетворили бы. Поэтому Максим отрабатывал свое партийное членство добросовестно, пахал несколько месяцев – участвовал в разработке предвыборной стратегии, писал речи для Леньки, выступал на собраниях и язык там смозолил – агитировал, очаровывал, угрожал и ублажал всеми способами, в самом процессе наловчился, нарастил толстую доброжелательную шкурку от въедливого пенсионерского электората, приемчиков различных демагогов. Можно сказать, обвыкся, обкатался в новой для себя качестве. Теперь же пик активности пройден – время пожинать плоды, и Максим ощутил, что его словно отпускает. Измотанный организм требовал возвращения к естественному ритму, а по натуре Максим был человеком, основательным, рассудительным и незлопамятным, его внешний облик соответствовал внутреннему содержанию. Сейчас Максим даже удивлялся взыгравшим в нем в выборный период талантам – куда его только не бросало? неужели это он? Однако же выплыл, и все его существо жаждало гармонии – телесной и духовной. Насчет духовной – с каким мечтательным чувством Максим сегодня посмотрел кремлевский спектакль. Насчет телесной гармонии – Максим планировал на недельку махнуть с женой в Турцию или Египет, прожарить бледные бока на солнышке. И вот этот старик… Что он говорит?
Еще раз прошу прощения. Где я могу найти Елгокова Максима Маратовича. У меня важное дело.
Все важные дела уже закончены. Сегодня особенная дата. Нельзя подождать более удачного момента?
Очень нужно. Я ищу Елгокова Мак…
Да. Понятно. Это я – Елгоков Максим Маратович. А мы с вами не знакомы.
Верно. Встречаться ранее не доводилось. Я – Порываев.
Ну и? Какой Порываев? Нет, не помню. Вы – член Правого Блока? Успели обратить внимание, что сегодня у нас тишина и покой?
Что вы, я по возрасту не подхожу. У вас же в партии своеобразный ценз. Груз прошлого, старые предрассудки отринуты. Молодая энергичная команда. Позвольте поздравить с успехом… А я – ну, в некотором роде пенсионер. Историк, если выразиться точнее…
Так пенсионер или историк?
Гм… Судя по сарказму, для вас нет никакой разницы.
Почему же? Я вас вижу в первый раз.
Вот именно. Но начинаете… Максим Маратович, правильно? Я пришел к вам. Мой вопрос – деликатный. И прямо с порога… Вы не приглашаете? Позвольте, я все-таки войду.
Максим смотрел на старика, и внутри него крепло убеждение – ни в коем случае нельзя было позволять. Не надо слушать старика, не надо ему отвечать. Не заворачивать за этот угол – туда, где неизвестность; тем более дорога уже окончательно определена – прямая, понятная и без загибов. Пост главы района. И дальше вверх!
Заходите!!
Старик мелкими шустрыми шажочками двинулся от двери и остановился только перед препятствием – столом между ним и Максимом. Максим сразу осознал – препятствие старика надолго не задержит.
Приветствую… Это ненадолго… Не против, если я свою папочку пристрою – да вот сюда, на краешек… А вы отдыхаете? Телевизор смотрите?
Сегодня все смотрят.
Не все. Я не смотрю.
Жаль. Вы лишили себя великолепного зрелища.
Все это слишком по-византийски. В старых традициях. Напрашиваются ассоциации…
Россия – тысячелетняя держава. Логично.
По моему мнению, сейчас актуально говорить – демократическая страна.
По демократическим меркам вы не в большинстве сограждан… Что касается ассоциаций. Держава, господин Порываев, и еще какая! С двуглавым орлом, царской династией, мессианским духом.
Этот исторический утиль лучше выбросить и забыть. Россия нуждается в новых идеалах, новой эстетике. Нынешняя власть должна позаботиться о новом имидже – более простом и понятном, близком народу. Простите, но дворцовая пышность меня не прельщает. Мы словно царя – батюшку коронуем. Впереди самодержец и свита, а народ где-то далеко внизу – безмолвствует, как у Пушкина.
Не нравится? Ой, что-то сомнительно. Всем в России нравится. Посмотрите, сколько набилось народу на коро… инаугурацию – и демократов, и коммунистов, и роялистов, и националистов…
Да, каждой твари…
Ну, ну, Порываев, не очерняйте. У нас самая демократическая процедура – прямое тайное голосование. А это всего лишь церемония, дабы народ потешить.
Нет там никакого народа! Твари! Про процедуры лучше вообще… Как на знаменитом тракторном заводе – что не делай, а получается танк. И здесь – как не выбирай, а выходит царь. И настоящий царь или не настоящий – сие определяется не соблюдением процедурных тонкостей.
Вы – опасный тип, ниспровергатель. Это пройденный этап. Сейчас для России как воздух потребна стабильность. А исторические традиции подчеркивают незыблемость основ, преемственность. И подобные церемонии находят отклик у людей. Согласны?
Мне больше понравилось, если бы наши власти уронили корону богоизбранности – по истечении срока сменялись бы неформально и возвращались бы к жизни простых смертных, ну а будучи на высоком посту, а не на троне, помнили, ради чего и кого. Вообще, никогда не помешают разумные ограничения.
Ваша наивность не соответствует возрасту. Президент не будет летать гражданским самолетом. В России это немыслимо – в подобном случае оскорбленной почувствует себя вся страна, покраснеют даже в глухой уральской деревушке. И министр не будет приезжать на работу на велосипеде – баловство это. Никогда не отменят парады на Красной Площади с оркестром и салютом – да хотя бы и без них в сорок первом провели. Даже у нас в Кортубине на День победы состоится парад. Все будет, потому что угодно народу, то есть абсолютно демократично и актуально. Вы на парад идете, Порываев? Победу празднуете? Или это все – наследие Сталина? Сталин победил?
Победа была народной! Не благодаря Сталину, а вопреки ему! Вопреки жестокому режиму, репрессиями, ошибкам и преступлениям.
Я рад, что хоть здесь мы сходимся. Значит, на парад идем?
Я замечаю в вашем тоне, Елгоков, некую снисходительность – дескать, старик совсем из ума выжил. Надо его побыстрее спровадить и забыть. Так вот, легко выпроводить меня не получится. Разочарую вас. Я все равно сделаю, что собирался – непременно…
Да что вы собирались? Не пугайте меня. Вы словно пришли разоблачить замаскированного врага – неискреннего демократа…
Шутки у вас глупые. Еще посмотрим, кто засмеется напоследок.
Вот опять намекаете. И эта необъяснимая враждебность – вы начали на пороге – сквозит в вашем взгляде, жестах, интонации… Ничего не понимаю. Когда я успел стать вашим врагом? Не пересекались никогда раньше.
А вы мне не хамите, молодой человек.
В стариковском голосе зазвучали противные визгливые нотки, и накатила привычная для старика, почти физически ощущаемая эмоциональная волна – скандальная.
Максим вздохнул и понял, что переполнявшие его радостные чувства как заслуженная награда недавних трудов, вся удивительная магия пережитого момента улетучились без следа – как растворились в магическом зеркале. Ничего не было, и зеркала тоже не было. Остался обыкновенный теплый майский день, который скоро будет испорчен. Пока заходят и пристают эдакие субъекты…
Ах, если бы только день! Максим, как и большинство из нас, не обладал прозорливостью, иначе догадался бы, что испорчен не единственный день – отныне все пойдет совсем не так, как он планировал, и тем более не так, как сладко мечтал. За окном – на ярчайшем голубом небосклоне промелькнуло некое облачко – не облачко даже, а его легкая тень, что должна была бесследно растаять, но не растаяла – некая тонкая струйка легко прочертила по направлению к окну и просочилась внутрь – раз! – нырнула и не уходила.
Ладно, чего вы нервничаете? И всех заставляете. Присаживайтесь. Итак, зачем вы пришли?
Кто вам сказал, что я нервничаю? Глупость! Из-за чего я должен нервничать? Из-за вас, что ли? Слишком много чести! Откуда такое отношение? Словно к вам просители… Народ – не проситель! Телевизор смотрите? Президент – слуга народа. Так, по крайней мере, считается в истинной демократии, а не у нас. Народ – носитель верховной власти, а не бесправное быдло. Зарубите у себя на носу! Молодой да ранний – ничего не знаете. С тоталитарным режимом не боролись! Жизнью не рисковали! А все туда же…
Потише, потише, уважаемый… гражданин. Я вас понял.
Что поняли?
Что вы не быдло. Удовлетворены? Тогда успокойтесь. Не нужно на меня наскакивать. Давайте по-хорошему. Скажите, кто вы и что у вас за вопрос. Может, вы совсем не по адресу.
Вот и нет. Как раз по адресу. К вам, то есть.
Ко мне?
К вам, к вам. Ведь вы – Максим Маратович Елгоков. Ваше имя значится в списке членов Правого Блока. Вы из команды господина Чигирова. Газеты прочат вас в главы одного из районов – естественно, если Чигиров станет мэром Кортубина. Так сказать, молодая многообещающая звезда на Кортубинском политическом небосклоне. Нас ожидает счастье лицезреть начало блестящей карьеры. Поздравляю!!
Вы о чем?
Об том самом! Вам самому-то не стыдно, Елгоков?
Еще раз спрашиваю – вы о чем? Вы позволили себе возмутительный тон. Только ваш возраст удерживает… Ну-ка, быстро говорите, зачем вы ворвались сюда. Я не намерен терпеть… Кто вы такой?!
Не кричите. И мой возраст – не ваша забота. Кхм, кхм… Хорошо, представлюсь. Порываев Андрей Гераклидович.
Как-как? Геракл?
Гераклидович. И не ухмыляйтесь. Мой дед Макарий Порываев учился в гимназии, затем в Оренбургской Духовной семинарии и служил в Новотроицком храме. Дедушка был образованнейшим человеком. Семинария тогда готовила миссионеров, там преподавали татарский и арабский языки, углублялись в ислам. Макарий еще увлекался греческими мифами. Потому и назвал сына Гераклид. Не вижу ничего смешного. Большевики репрессировали деда за то, что он не отрекся от своей веры, отправили принудительно трудиться на строительстве комбината, и там, скорее всего, он погиб, надорвавшись… Вдова и дети – это уже семья лишенцев… А новое счастливое поколение советских людей – Иванов, не помнящих родства – нарекало своих детей Юннармами, Виленами, Кимами, Индустрами и даже Тракторами – во как!.. Гераклид – гораздо достойней.
Вы напрасно злитесь. Ничего не имею против вашего дедушки. Уважаю.
Не нуждаюсь в уважении. Тем более в вашем!!
Очень похвально. Нет, не слышал – ни про вас, ни про деда…
Даже так? И вы еще собираетесь идти на выборы вместе с вашим демагогом Чигировым? Чудовищная самонадеянность!
Собираюсь! Собираюсь баллотироваться – с чьего-либо позволения или без. И не понимаю, как трагическая судьба вашего деда может мне помешать? Когда это было? Ужасно, конечно… Вы, по-видимому, ошиблись.
Нет, не ошибся! Я именно к вам, Максим Маратович Елгоков. Ошибки нет. Сорока лет от роду, кандидат наук, сотрудник КорИСа – института стали, который создали ваши прадед и отец – Иннокентий Павлович и Марат Григорьевич Елгоковы, оба почетные граждане города Кортубина. Ваша умная и талантливая семья принадлежит к технической элите советской системы – столько сил посвятили ее становлению. Но лично вы, кажется, сейчас решили изменить семейной традиции и из кабинетного ученого переквалифицироваться в публичного политика. Головка не закружится?
Да… Вы? Кто? откуда взялись? С какой стати роетесь? Выясняете про мою семью? Кто вам дал право? Порываев!
Надо было лучше изучить ту среду, куда вы вынырнули из своей уютной институтской норки. Вы же абсолютно не осведомлены. Это не кандидатские диссертации писать – и даже не защищать. Здесь у вас не оппоненты, а враги. Вот!.. Полагаете, что если вы в родственных связях с хозяевами комбината Сатаровыми, знакомы с нашим губернатором и еще кучей кортубинских начальников, то дело в шляпе – путь наверх вам обеспечен? Детская наивность!.. Честное слово, я очень удивился, услыхав, что вас выдвигают от Правого Блока на выборы по округу. Очень удивился!
Погодите. Я не поспеваю за вашими криками. Стоп… Я что, недостоин этого выдвижения, по-вашему? К чему зловещие намеки?
Конечно, достойны! Как правнук Иннокентия Елгокова – соратника знаменитого Ивана Глайзера, первого начальника строительства комбината. Вы же по происхождению принадлежите верхушке, как раньше бы сказали, нашего кортубинского партийно-хозяйственного актива, а сейчас говорят – истеблишмента. Голубая кровь – извините, советская, красная… И отец у вас – известный ученый Марат Елгоков, директор отраслевого института, лауреат Государственной премии. Знаменитые у вас предки! Биографические данные хоть на иконостас… А мой предок – священник! И я этим горжусь!
Вы, вообще, нормальны, Порываев? Пургу несете…
Верно. То есть, я-то нормален. Андрей Гераклидович Порываев. На известность не претендую. Я даже не обиделся, что моя фамилия для вас – пустой звук. Поясню. Мы из простых смертных – деда репрессировали, отец на войне погиб, я сам после школы прямиком пошел на комбинат – все дорожки в Кортубине ведут на КМК. Работал, поступил на заочное отделение в политех – учили нас по книжкам вашего прадедушки Иннокентия Павловича Елгокова. Десятилетия отработал в листопрокатном цехе – катали слябы в листы. Немного не угадал до пенсии - по профзаболеванию ушел с производства, устроился в музее при комбинате, здесь многое изучил, переосмыслил обстоятельства нашей общей жизни и личную историю, даже написал книжку «Огненное мужество» про создание комбината – про него, родимого…
Извините, не читал.
У меня в активе не единственная книжка. Печатался регулярно в многотиражке «Трудовая вахта», но для вас, нынешних деятелей, это мелко. Что ж, назову дела покрупнее. Сотрудники нашего музея выступили единым авторским коллективом при создании обширного труда «Цена жизни и стали», в котором обобщили массу фактов, свидетельств очевидцев, архивных документов, в том числе и закрытых - например, по местной ИТК и системе лагпунктов. Мы постарались отразить реальные условия строительства комбината, колоссальные трудности и жертвы. Наша старейшая газета «Родные просторы» из номера в номер печатала полные главы из «Цены жизни». На этой основе ваш покорный слуга составил материал с тем же заголовком, который Виталий Коротич поместил в своем «Огоньке». Потому звание дилетанта я отвергаю – и не рабкор какой-нибудь. Оказался среди авторов первого в Кортубине демократического издания «Свободно мыслить!» - опять-таки с публикациями исторической тематики. Это мое направление. Я не просто с улицы к вам зашел, Елгоков.
Странно. Выходит, вы раньше Ельцина оппонировали советской власти…
По мере своих скромных сил и возможностей. Нет, я не превозношу себя. В эпоху тоталитаризма открыто не выступал, хотя уже составил личное мнение о тогдашней действительности. Нас было много, кто молчал и не одобрял. Осознание недопустимости молчания пришло ко мне, когда Союз агонизировал. Я стал плотно сотрудничать с демократической прессой. Я и мои друзья поддержали уральского земляка Ельцина, мы организовали митинг в Кортубине против путча ГКЧП, готовы были ехать в Москву, грудью защищать Белый дом… Затем работал в Городском Совете, был среди участников Дискуссионного клуба, организованного редакцией «Свободно мыслить!». И еще много чего. Для вас это прошлое, а для меня – моя жизнь. Смею надеяться, небесполезная.
Получается, я удостоился чести беседовать с настоящим диссидентом. Разве на Урале были диссиденты? Я не знаю, но чувствую диссонанс – сочетание несочетаемого. Уральский мужик – да, работяга – тоже вполне, уральский медведь… Однако же листопрокатный цех – ну, ведь не доменный и не огнеупорный… Хотя зажигали по вашим же словам…
Потому что я не диссидент! Я всю жизнь честно пахал! И хватит злоязычничать!
Не буду, не буду. Я давно предлагаю вам перейти к сути вопроса.
Без вас знаю!
Итак, вы за демократию листы катали и книжки сочиняли – в порядке очередности, конечно. Наша партия – Правый Блок – тоже за демократию. Давайте дружить, Порываев.
Ни за что! Никогда! Не надейтесь даже. Ваш Блок возник недавно – выскочил как прыщ на ровном месте…
Некрасивое сравнение. Не прыщ. Тогда уж как пузырек – в неисчислимом хаотичном множестве таких же пузырьков мы всколыхнули, смешали ровное течение вашего коммунистического потока, нарушили прежнее русло. Общество обновилось кардинально, а вы все листы катаете – пусть даже в мыслях. Важно, кто ты есть сейчас, и чего добиваешься, а у кого дедушка Духовную семинарию кончал… Кстати, Елгоковы – из потомственных дворян. Я предками горжусь, как и вы.
Погодите гордиться. Вся ваша политическая болтология – вашего Правого Блока – безответственна, лжива насквозь, бесстыдна. Собрались молодчики с хорошим аппетитом, когда со стола уже все растащили – фабрики, заводы, шахты, пароходы – у всех хозяева нашлись, вот вы зубами и защелкали. Куда податься? где дверь еще не захлопнута, чтобы в щелку пролезть? Заделались политиками, начиная с главного вашего Чигирова. Познакомился я с его биографией – между прочим, после диплома мехфака КГУ ему тоже была прямая дорожка на комбинат – опять же, в доменный цех или, наконец, в листопрокатный. Нашлось бы, куда силы приложить. Не захотел кожилиться, занялся коммерцией. Помним, как чугун, заготовку, лист с предприятия вагонами продавали – масса левых контор тогда кормилась, соки сосала. Но Чигиров еще зеленым считался, когда комбинат делили – крупные хищники себе все загребли, а мелкотню прихлопнули. Ваш Чигиров в чиновники подался – в областном правительстве, в каком-то подотделе специалистом низшей категории – штаны за столом протирать да чай на заседаниях подносить. Но опять уперся лбом в глухую стенку. У Чигирова не как у вас родня – Сатаровы, Тубаевы, Пивых. Снова в свободное плавание рискнул, но с другой целью – слепил и под себя поставил сразу несколько организаций – Союз бюджетников, Независимый профсоюз трудящихся Кортубина. Блестящий план, верх цинизма! Этот профсоюз забастовку на комбинате спровоцировал, а после рабочих сдал хозяевам с потрохами – да, да, надо не их краснобайству внимать, а на результаты смотреть. Стремительно перекрасился! – вчера еще за социальные права и гарантии, за солидарность трудящихся, а сегодня либерал, сторонник частной инициативы, рыночник, реформатор, жулик, едр… Теперь, значит, ваша молодая красивая компания на выборах электорату мозги морочит. Берете пример со старших товарищей – с СПС, конечно. Даже название похожее – Правый Блок.
Ну, ну, Порываев, только не возгордитесь. Аналитика у вас хромает. Всюду заговоры и подлости мерещатся. Страна в опасности, так что ли? Уже некого спасать и нечего опасаться. То, что было раньше, повержено, а новое только создается. Новые люди станут создавать – молодежь, которой вы не доверяете. Вы уже попробовали и проиграли. Теперь мы.
Вы! Жулики, вертопрахи, ветрозвоны! Цену прошлому не знаете, своего не создали, в общий воз не впряглись!
Впрягаемся!
Словесами! Шутовством! Демагогией! Язык у вас хорошо подвешен – ботало! Все очернить, обсмеять, задвинуть подальше! Листопрокатный цех ему не нравится! и даже доменный! В музей комбината сходи! Или почитай «Цену жизни и стали» - там и про твоих предков написано. После войны запускали первую домну, твой прадед Иннокентий Елгоков на больных ногах ходить не мог, но пришел, на скамье сидел. Когда на вершину печи красный флаг поднимали, все пели Интернационал, сердце обмирало. Твой прадед пел и плакал! А теперь получается, что проиграли! Попробовали и проиграли! Столько жизней положили – это мы лишь пробовали. Наплевать и забыть! Попробуем заново – теперь уже по-капиталистически! У нас же бессчетное количество попыток... Да, а вы что попробовали, детки? Наследством своих отцов и дедов торговать?
Я ничем не торгую!
Зато Чигиров торгует. Сколачивает политический капитал. И все вы в одной упряжке. И ты не лучше прочих!
Кто вам дал право мне тыкать?! Я вас вижу в первый раз – надеюсь, что в последний. Уходите! Мне кажется – еще немного, и мы подеремся. Но вы же старый человек. Как не стыдно?!
Не стыдно. Мне не стыдно. Поглядим, каково вам будет… Ладно, я извиняюсь за несдержанность. И за тыканье. Погорячился.
Вы еще не закончили, Порываев?
Еще самую малость. Потерпите, Максим Маратович. Такой у вас день выдался. 7 мая. Не все же любоваться царской коронацией и представлять себя на месте тех счастливчиков. Новая элита, а лица все старые. Как у нас в Кортубине. Ну, Пров Сатаров еще настоящим красным директором был. Убежденным. А сынок его Генрих уже хозяин, капиталист.
Чем-чем любоваться?!
По телевизору. Вы смотрели, когда я входил. Впечатляет. Больше, чем красное знамя над домной? Интересно, что бы сказал Иннокентий Павлович?.. Да не расстраивайтесь – вы в самом начале пути. Чигирова пока в Кремль не пригласили, хотя чем черт не шутит… Но ведь может быть и так, что никогда не пригласят? А, Максим Маратович? Что если вашим честолюбивым планам не суждено сбыться? Вот трагедия–то!
Мое терпение лопнуло! Уходите!
Сейчас, сейчас. Я думаю, что мое отношение к Правому Блоку вам ясно.
Исчерпывающе. Прощайте.
А мое отношение лично к вам, Елгоков? Ведь я пришел к вам, а не к господину Чигирову. Заурядной подлостью меня шокировать сложно – я много лет прожил. В конце концов, в политике вечно крутится множество проходимцев. Да мне плевать на него! Но не на вас. Я уже говорил, что сильно удивлен вашей принадлежностью к Правому Блоку. У меня в голове не укладывается.
У вас там, вообще, что-нибудь укладывается, Порываев?
В разумных пределах – да. С трудом.
Кто вам пределы ставит?
Не вы и не Чигиров. Но я неточно сформулировал свое отношение. Меня удивляет не то, что вы пришли в Правый Блок. Куда же молодым карьеристам еще идти? Мы – перестроечники, первые демократы – оказались наивными идеалистами. Мы ничего не хотели разрушать, только разобраться – ну, нас уже давно в асфальт закатали. На пенсии мемуары пишем – даже не на злобу дня… Полно партий возникло и скончалось благополучно. В Единой России каменные задницы ни на миллиметр не сдвинешь. Союз правых сил – ваш образец. Но времена триумфа у него прошли. Сколько СПС набрал на парламентских выборах? меньше процента? Пшик! пузырек лопнул… Хотя на региональных уровнях выстреливали. И у нас решили воспользоваться. Правый Блок – это клон. Обман, надувательство… И даже с учетом всего означенного повторюсь – не то удивительно, что вы туда пошли, а то, что вас-таки там взяли. Вот нонсенс.
Полегче с ярлыками. Сейчас не тридцать седьмой год прошлого века, если что…
Ах, нет? Да что вы говорите?.. А поговорим и про тридцать седьмой, Максим Маратович – этот ваш козырный туз, который замусолен...
Почему не поговорить? Только шире брать надо – тринадцатый год, отмену крепостного права, крещение Руси… Нет, лучше про неандертальцев – и их вы обличите. Просто дар у вас, Порываев! Вынужден признать ваше превосходство – я все никак в толк не возьму, о чем мы битый час толкуем!
Все вы можете. Настала пора объясниться.
А до этого момента что было?!
Дорогой мой, это присказка – не сказка, сказка будет впереди…
Я весь внимание. Чувствуется, что вы не посторонний – называете известные в Кортубине фамилии – среди них мои родственники. Перед приходом покопались в моей биографии. Бога ради, зачем? У меня самая обыкновенная жизнь – порой так называть даже больно… Политиком я еще не стал, хотя вы сорвали завесу с моих честолюбивых планов. Но Ленька Чигиров хочет гораздо больше, а вы осчастливили своим вниманием меня…
Вы начинаете что-то подозревать.
Что? Биография моя унаследована от Союза. Я родился и прежде, чем жениться, успел освоить стандартный набор: ясли, детский садик, затем школа и дальше как по накатанной. Октябрята – внучата Ильича. Пионеры – лагеря, костры, тимуровцы, первое звено – «в борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!» - всегда готов был… Комсомол – молодая смена, верный помощник партии. В промежутках этой круговерти – учеба, математический класс, институт, металлургический факультет, студенческий отряд, целина, гитары, диплом, распределение в КорИС – диссертация, работа, карьера, женитьба… За что вы на меня взъелись, Порываев? Что я папенькин сынок, протеже могущественных родственников, блатной ученый, бездарность? что я полный ноль? Так наука уже в прошлом – действительно, с прадедом и отцом мне не равняться… Политика – дело современное, живое, непредсказуемое. Да, моя семья занимала далеко не последние места при Союзе – удостаивалась и орденов, и званий, но ведь и вы признались, что не боролись – только ясно осознавали… Мой прадед Иннокентий Елгоков, может, лучше вас видел.
Иннокентий Павлович – фигура. Исторического масштаба. Про него я тоже материалы почитал в музее комбината. Инженер. До революции закончил Петербургский институт. Умница. Начинал заниматься металлургическими печами еще под руководством знаменитого Грум–Гржимайло. Затем переезд с семьей – женой и дочерями - на Урал, работа в Уральском университете. Видный советский хозяйственник Иван Глайзер позвал вашего прадеда на строительство Кортубинского комбината. Того Глайзера перед войной расстреляли за контрреволюционную деятельность, срыв сроков строительства и тем самым нанесения ущерба государственной безопасности. А Иннокентий Елгоков так навсегда здесь остался, прижился. Принимал непосредственное участие в запуске и отладке оборудования, становлении производства. Очень ценный специалист. Без его знаний, без его светлой головы местной металлургии было не обойтись никак… Ваш прадед когда умер?
После войны. Сердце не выдержало. Уже глубокий старик… История эта давняя. Люди, в том числе и мои предки, тогда государственное задание выполняли, претворяли в жизнь политику партии и правительства по индустриализации страны. Труд их оценили, признали. Что вы ходите вокруг да около, Порываев?
Я намерен раскрыть и предъявить правду – всю правду до конца. Полагаю, она вас впечатлит. Я все же думаю, что вы до конца не осведомлены. О таком предпочитали молчать – и в советские годы, а уж сейчас тем более.
Вопрос касается лично меня? Заинтриговали вы нашим семейным скелетом в шкафу.
Вам должны были рассказать родственники. И вы не пыхали бы самодовольством.
Порываев!!
Что ж… Ваш прадедушка – честный, уважаемый, мужественный человек. Снимаю перед ним шляпу. Ваша прабабушка Агриппина Ивановна?
Она тоже умерла. После мужа. В девяносто лет. От старости. Ну и?
По происхождению Елгоковы – потомственные дворяне. Это сейчас модно. Только недавно все были безупречных рабоче-крестьянских корней, как вдруг снова – потомки эксплуататорских классов. Не вырвали, не выжгли каленым железом…
Подобные крайности изжиты. И хорошо.
Ага. Но с другой стороны – Сатаровы могут перетряхнуть свою родословную хоть до какого колена, но там одни смерды. Зато Генрих Сатаров – хозяин комбината, жизни и судеб кортубинских жителей. От него много чего зависит. Хорошо это или плохо…
Оставьте. Генрих Прович – современный человек. С большим опытом, выдержкой, открытостью. Он – не феодал. У него широкие взгляды. И солидные планы на комбинат и Кортубин. Все сложится, как надо. У города есть будущее. Нынешние трудности – временные. Издержки переходного периода.
Дай-то бог. Или не надо бога. Герой нашего постсоветского времени… Или пусть все будет как в Союзе?
Мы все добудем, поймем и откроем:
Холодный полюс и свод голубой,
Когда страна стать прикажет героем,
У нас героем становится любой.
Прекрасно!.. А Генрих Сатаров – далеко не любой. И вы не любой. Теперь не худо понять бы, почему вы – не любой.
Что-то слишком умно. Чем в ваших поисках помогут мои прадед с прабабкой? Про Агриппину Ивановну я слышал, что она была умной, властной, красивой женщиной – рослой и крупной. Волосы от природы черные, а после уже сплошь седые – хотя на старых снимках не разглядишь – там и лица не разобрать, черты как бы смазанные. Но я верю, что бабушка – красавица… Она не работала, занималась мужем и детьми.
Наверно, особой нужды семья не испытывала. Комбинатовское начальство с домочадцами жили в новеньких коттеджах, построенных в красивом месте – на небольшом пригорке, среди березовой рощи – ее не стали вырубать. На краю открывался великолепный промышленный пейзаж – ТЭЦ, электросталеплавильный, литейный, листопрокатный цеха, котельная, первая домна. Разворачивалось гигантское металлургическое производство… После рощу все-таки изничтожили и возвели жилой квартал – Коммунистический – в просторечии звучит очень обидно – Коммуздяки.
Ну, да. Бабушка до сих пор живет в Коммуздяках – там наш семейный дом. Первые коттеджи из шлакоблов никто даже помнит.
Почему же, Максим Маратович? В музее сохранились воспоминания. Как жили партийные вожди и хозяйственники. Я приведу интересную подробность, что пришла сейчас на ум. На строительстве комбината практически не применялась техника, не считая нескольких полуторок. Все вручную да на конской и верблюжьей тяге. А для начальства и ценных специалистов имелись два или три автомобиля «Форд». Иннокентий Павлович с супругой и дочерями ездили как короли. Уже тогда жили при коммунизме. В Коммуздяках.
Мне что, извиниться за поездки моего прадедушки?
Не обязательно. Это представляет исторический интерес. И еще то обстоятельство, что основная масса рабочих вплоть до пятидесятых годов жила в саманных бараках и даже в землянках. Так жила моя семья… Но сегодня я пришел поговорить о вашей.
В отличие от вас, я не историк. Прадед давно умер – и пусть спит спокойно. Его не воскресить. Автомобиль тоже не уцелел. Старые коттеджи снесли. Ничего не осталось – и у вас ничего нет. Я не испытываю желание беседовать, Порываев. Это ясно?
А придется!
Да почему же?
Потому, что переквалифицировавшись из институтского ученого в политика, вы превратились в публичное лицо. Вы сами добровольно подставились под свет софитов общественного внимания. Превратились в цель – для ваших оппонентов, журналистов и прочих заинтересованных сторон. Если у вас и вашей семьи имелись какие-то детали, которые вы не хотели бы афишировать – об этом нужно было думать заранее. Теперь поздно, Елгоков.
Нет ничего такого! У вас бурная фантазия. Кстати, мне безразлично, обнародуете ли вы факты поездок моего прадеда на Форде. Я переживу.
Полагаю, что переживете. Иннокентий Елгоков – почетный гражданин города Кортубина. Это только вам в плюс будет. И вашему Правому Блоку – ему даже гораздо выгодней. Наличие в либеральной команде Чигирова человека с фамилией Елгоков позволит смягчить отдельные крайности, привлечь традиционный электорат – да хоть работников комбината. Вы для них – свой.
Видите, как все прекрасно складывается. И даже ваша «Цена стали» нам поспособствует.
Если бы все складывалось так, а не иначе, то мне не пришлось бы обратиться к господину Чигирову со своими соображениями. Я прежде пришел к нему.
Вы? Зачем? Что за дурацкая конспирология? По какому праву вы обсуждаете меня за моей спиной?
Не обсуждали. Я лишь кратко посвятил господина Чигирова в суть вопроса. А он сказал, что правильней и честней будет изложить вам напрямую. И я пришел!
Чудеса, да и только. Но я не в восторге. Рассказывайте, Порываев, рассказывайте. Напрямик.
Я не могу так в лоб. Это касается истории вашего семейства. Однако не только вашего. И дело не в том, что вы станете политиком из демократического лагеря. Именно, что лагеря, ха-ха!.. Учитывая, что ваши достойные предки сплошь были коммунистами… Вашему прадедушке и прабабушке бог не дал сыновей?
Гм… Вам какая забота?
Правильно. Только дочери. Звали их Марьяна и Юлия. Старшая дочь умерла молодой? Почему умерла?
Потому, что умерла. Люди всегда умирают. Судьба такая.
Короткая, трагичная судьба. Младшая, Юлия, вышла замуж за молодого рабочего Тубаева. Неравный брак. Елгоковы изначально принадлежали к комбинатовской аристократии. Рассекали в Кортубине на Форде. Молодой же Тубаев был из крестьян – как и многие мобилизованные на стройку из ближайших деревень. Скорее всего, даже неграмотен. Но правильного происхождения и политически благонадежен. Это у Иннокентия Павловича в анкете значилось, что из потомственных дворян, и еще можно было нарыть порочащие связи со студенческих лет – общественная жизнь в Петербургском институте шумела и бурлила, лопались пузыри, собиралась разношерстная публика – там и эсдеки, кадеты, эсеры, поэты, монархисты и анархисты и просто алчущие знаний. После революции образовались непримиримые лагеря – и здесь лагеря… Весомые причины у старого Елгокова были для переезда на Урал…
Да, вы историк, Порываев. Хорошо подготовились к разговору.
Тубаев работал бетонщиком на строительстве доменной печи. Многотиражка «Трудовая вахта» писала о бригадире ударной бригады Прове Сатарове и его товарищах, в том числе и о Тубаеве. Когда задули первую домну, то из первого же кортубинского чугуна отлили бюст Ленина и памятные знаки для особо отличившихся работников. У вас в семье сразу двое получателей таких знаков – старший Елгоков и его зять Тубаев. Ваша бабушка Юлия Иннокентьевна направляла молодого мужа – он закончил ФЗУ, затем металлургический техникум, сделал карьеру на комбинате, пройдя путь до начальника основного цеха.
Достойная жизнь. Маленькая ремарка к вашему выступлению – дедушка умер в восемьдесят четвертом, то есть почти тридцать лет назад.
Я тогда работал на комбинате. Был лично знаком с Василием Петровичем Тубаевым. Могу сказать о нем только хорошее… Итак, младшая дочь Елгокова вышла замуж, родила детей и до сих пор здравствует. Уж Юлия Иннокентиевна заслуживает самого искреннего восхищения.
Странно от вас это слышать. Ведь с вашей точки зрения, мои предки приложили максимум усилий для становления тоталитарной системы. Вы это ясно осознавали.
Осталось уточнить последнее, Максим Маратович. Ваш отец, Марат Григорьевич Елгоков, был сыном старшей сестры Марьяны, а не Юлии? правильно? Он рано осиротел, и его еще ребенком взяла на воспитание тетя Юлия. Марат вырос в ее семье, среди ее детей, считал ее своей матерью, а вы относитесь к Юлии Иннокентиевне как к родной бабушке, но она вам – двоюродная, если подходить формально. Марат никакой не Тубаев – он носил девичью фамилию матери. Запутанная ситуация, не считаете?
Ах, вот оно что! Вы откопали эту давнюю историю и решили, что она вызовет интерес? или даже скандал?
Упаси Бог! Я, конечно, понимаю, что Елгоковы – это сливки кортубинского общества. Часть здешней легенды. Советской легенды о комбинате. И ничто и никто не может пошатнуть ваш семейный пьедестал – даже эпизод с рождением старшего внука Иннокентия Елгокова. И потом, в наше время кого смутит ребенок у незамужней матери? Хотя, конечно, следует признать, что до войны патриархальная мораль сохраняла свою силу и даже причудливо сочеталась с коммунистической моралью. Бывают чудеса на свете. Но вам, Максим Маратович, это никоим образом повредить не может. Или может? Тем более, что муж у Марьяны все-таки был.
Порываев, а так ли важно выяснять сейчас подробности? копаться в прошлом? тревожить память давно умерших людей? делать больно живым родственникам? Я не себя имею в виду.
О-о, ваша бабушка Юлия принадлежит к особой породе людей. Пусть звучит шаблонно, но эти люди испытали колоссальные трудности и, самое главное, сумели им противостоять. Они не были пассивными наблюдателями, тем более жертвами – они вошли в ряды активных участников событий.
Припоминаю любительские стихи в многотиражке:
Да, смогли мы! Мы стали
Крепче рельсовой стали.
В глубине наших дум
Раскалился чугун.
Автора не помню. Тогда на почве трудового энтузиазма рождались подобные корявые строки. Но искренность подкупала…
Вы любитель стихов, Порываев? Удивили…
Я не про стихи. Юлия – извините, что называю вашу бабушку только по имени, но ее до сих пор все так зовут – не спутаешь, на комбинате просто нет и не может быть другой Юлии… Она пришла на комбинат в период его становления – после войны, когда завершалось строительство ТЭЦ, коксовых батарей, литейки, доменного цеха. Одна из первых дипломированных специалистов – выпускников УПИ. Такой серьезной структуры, как ЦЗЛ еще не существовало, а была маленькая экспресс-лаборатория химического анализа с десятком лаборантов. Это уже потом – под нужды развивающегося производства, внедрение новых процессов – стали создавать полноценное многопрофильное подразделение. Косяком шли НИРы, здесь паслись сотрудники столичных отраслевых НИИ, защищались докторские и кандидатские диссертации, выдавались свидетельства на изобретения, писались статьи и книги, а сама ЦЗЛ на излете Союза насчитывала до четырехсот человек и состояла из двух частей – научно-исследовательской и контрольной. Юлия Иннокентиевна руководила металлографической лабораторией – компетентный специалист, с ее мнением считались, ее уважали за личные качества – ум, работоспособность, порядочность. Она была резка и честна до безобразия. Была и есть. Ваша бабушка – фигура легендарная. Она достойна своего отца – Иннокентия Елгокова.
Вы спели целый панегирик моей бабушке.
Я ее очень уважаю. Правда, правда, Максим Маратович!
Тогда зачем вы… Нет, не понимаю, хоть убейте!
Сейчас поймете.
***
Да, я чрезвычайно уважаю вашу бабушку, дорогой Максим Маратович.
Будущий политик провел рукой по лицу как человек, только что очнувшийся, и увидел, что разговор, начавшийся во второй половине дня, незаметно продлился на долгое время. Вечерело. Яркий солнечный свет больше не разливался сквозь окно, не вспыхивал золотыми пылинками в офисном воздухе – наоборот, общий фон снаружи как-то потускнел и посерьезнел. В самом кабинете возник весьма причудливый эффект – словно проступило особое зеркало вместо стекла в оконном проеме. Правда, отражало это зеркало не действительную обстановку, а какие-то странности, оптические иллюзии – не предметы, а настроения, предчувствия… Ну, насчет обыкновенного зеркального эффекта Максим бы сообразил – здешний воздух всегда обладал особыми свойствами, что объяснялось просто. Кортубинский комбинат дымил во все трубы, выбрасывая в воздух кучу вредных веществ – формальдегид, фенол, бензапирен, а еще сажу, тяжелые металлы, сероводород и много чего. Специфическая вонь. Горожане выражались дипломатичнее – «запахло комбинатом». Очевидно, произошел мощный выброс. Воздух насытился до предела, и крупные металлические частички в нем как бы «зеркалили».
Да, ну, чепуха все это – Максим чуть не пробормотал вслух. – Надо бы закрыть окно… Утром горло будет исцарапанным…
Таинственное зеркало второй раз за день отразилось и исчезло, а к Максиму вернулось проклятое чувство реальности. Что говорит этот старик? ужасные вещи… И как же Максим не заметил – проговорили они довольно долго. Ведь вот уже и вечер! А может, они и не разговаривали, а просто Максим утомился и заснул незаметно, и все это ему приснилось?? Мысли Максима разбежались по-заячьи (вот оно! первое упоминание зайцев – да не простых). Он мог подумать лишь одно:
Совсем как в Мастере и Маргарите – в той встрече на Патриарших прудах…
Снова странное ощущение дало о себе знать – он почувствовал, что каким-то причудливым образом реальность исказилась в несуществующем зеркале и сменилась сказкой… Чудеса, да и только! Но что хочет этот противный старик?
В конце концов, должна остаться одна правда, очищенная от всяких наносов. Как в зеркале все должно отразиться без малейших искажений, до последней черточки; картина предстать в истинном свете. И это даже не ради правды – ради вас.
М-м… Не могу особо вас порадовать. Я мало что знаю. Бабушка рассказывала мне про свою сестру – мою родную бабушку, то есть.
Про Марьяну?
Про нее! Она умерла чуть старше двадцати лет – такой молодой. Я не ведаю, в чем причина – может, заболела или несчастный случай. Всякое случается. Человек не из стали создан.
А не мешало бы поинтересоваться. Теперь, когда ваш друг Леонид Чигиров выдвигается на пост мэра Кортубина, и вы вместе с ним идете на выборы. Конечно, компания будет тише и скромней – не президента ведь выбираем. Но борьба развернется. Журналисты напишут о кандидатах. Пиарщики Правого Блока слепят из вас конфетку и упакуют в блестящий фантик. А вот ваши враги не проявят эдакой благости – они вас под микроскопом рассмотрят.
Нет у меня тайн! Я весь как на ладони. В комсомоле состоял, но в партии уже нет. И семья у меня – честные самоотверженные люди. Вы только это подтвердили.
Что же, честный человек, слушайте дальше. Разумеется, вы вправе мне не верить – говорить, что я клевещу. Можете считать мои документы фальсификацией. Но тогда обратитесь за подтверждением к родственникам – к бабушке Юлии – уже ей-то, несомненно, известна правда – вся, до конца. Пусть ваша бабушка ответит… Вы готовы? У нас речь пойдет о Марьяне Елгоковой – матери вашего отца, Марата Григорьевича. Очень своеобразная, яркая – я бы сказал даже – экзотическая девушка для своей эпохи. Рано умерла, как жаль… В вашей семье, Максим Маратович, красивые и харизматичные женщины – Агриппина Ивановна и ее дочери. Я слышал, у вас тоже дочь – любопытно… Но Марьяна на особом месте – просто чудо. Красивая, гордая и совершенно не советская – да, да, типажи девушки с веслом, работницы в кумачовой косынке или колхозницы чужды Марьяне. Я бы сравнил с красавицами серебряного века. Высокая, хрупкая, грациозная, нервная. А еще она – талантливая пианистка. Но профессиональной карьеры не сделала – не имелось консерватории тогда в Кортубине. Здесь в то время и улиц-то не просматривалось – беспорядочно бараки, брезентовые поселки, развороченная земля, ямы. Строители комбината и светлого будущего грязь месили своими ногами и тачками – рыли котлованы, таскали раствор и кирпичи… В эдаком грохоте звуки музыки не слышны, гармония не ведома. Комбинат построили, а коммунизма не наступило…
Моя бабушка Марьяна виновата?
Марьяна не виновата ни в чем… Разве только в том, что невероятно красива. Как изнеженный вычурный цветок, что мог существовать лишь в тепличных условиях, но его выбросили на голую землю.
Куда выбросили?
В реальность, мой дорогой. В жестокую реальность. Она просто не могла выжить.
Не несите чепухи. Младшая сестра Юлия смогла – вы даже подчеркивали, что в любой ситуации она бы не очутилась в роли жертвы.
Юлия – из другого теста. И муж у нее Тубаев. Это о чем-то говорит.
Так скажите.
Нелегко вот так огорошить человека… Максим Маратович, вы носите девичью фамилию своей бабушки. Вас это не удивляло?
Вы намекаете, что Марьяна родила без мужа? и даже из-за этого пострадала? Нет, подобная мелодраматическая история не содержится в наших семейных преданиях. Уже в прошлом веке патриархальные строгости отвергнуты. Люди смотрят проще.
Люди всегда одинаковы… Ваша ошибка в том, что вы пытаетесь назвать пренебрежительно мелодрамой то, что было настоящей трагедией.
Трагедией? У нас в семье? с кем? с Марьяной?
Вы не подозревали? Действительно, вся ваша родня – это бабушкина родня. А другая сторона?
Чья другая?
Ну, у каждого человека есть две линии родства – по матери и по отцу. Так природой заложено. Ваш отец – Марат Елгоков. Но он же не из пробирки появился. Кто его отец? и ваш дед. Вы знаете?
Порываев, это все же мелодраматично. Я никогда не вникал в детали жизни бабушки Марьяны. Ну, не было у нее мужа, и что в том удивительного? Зато была война, погибла масса народа. История тривиальная.
Угу. Маленькое уточнение – Марат родился перед войной… Итак, вы не знаете и не хотите знать. А вот я вникнул в нашу местную историю, и кое-что обнаружил без особого труда. Мой интерес - это советская эпоха и в ней период сталинского правления – естественно, применительно к кортубинским обстоятельствам. А у нас тут комбинат – пуп земли... Когда я и мои коллеги работали над «Ценой жизни и стали», то перелопатили массу документов из архива комбината, но в книге использовали незначительную часть, да и то не самую жестокую и губительную.
Вот как? Но вы же ясно осознавали…
Именно так! В то время гласность, плюрализм, историческая правда завоевывали позиции в обществе, центральная пресса разворачивалась, а провинция не преодолела обета молчания – парткомы, идеологические отделы сидели на своих местах и выполняли свою работу. Нам не позволили в полной мере отразить…
Почему же вы не боролись, Порываев?
Мы боролись! Я лично выступал, убеждал, доказывал… Что смогли отстоять – вошло в книгу. Да, там правда – пусть и не вся. На страницах биографии десятков, сотен людей, попавших волею судьбы или коммунистической власти на строительство комбината. Период - с конца тридцатых по пятидесятые годы. Положительные и отрицательные фигуры. Знаменитые и безвестные – например, Иван Глайзер, Иннокентий Елгоков, Пров Сатаров, Василий Тубаев, мой дед Макарий Порываев. И еще многие. Само строительство – это огромное напряжение всех сил. Я лишился иллюзий и ясно осознал, какая это была бесчеловечная эпоха. Ставилась цель, и любые жертвы для ее достижения считались оправданными. Особенно в войну, когда массово гибли не от пуль, а от непосильного труда. Например, вам известно, что на стройке работали азиаты, подвергшиеся трудовой мобилизации? Их число резко возросло в годы войны, и их даже селили в лагере, и тогда они считались «лагнаселением» - словно преступники. Казахи, узбеки, таджики занимались тяжелым низкоквалифицированным трудом, жили в суровых условиях – ну, и мерли как мухи. У нас установлено несколько массовых захоронений прямо на территории комбината. Жизнь ценилась дешевле стали…
Зачем вы расписываете ужасы, Порываев? У нас, слава Богу, мир сейчас. Двадцать первый век на дворе.
Пусть мы в дерьме, но не воюем. Вы правы.
Хорошо, вы меня усовестили. Почитаю вашу книжку.
Полезно будет. У вас, молодых, не меньше иллюзий. Я мог бы многое рассказать… Но даже на фоне тех трагедий и несправедливостей история вашей бабушки Марьяны стоит особняком… Хотелось бы мне быть объективным, но столько жертв, столько…
Моя бабушка умерла до войны.
Это ужасно. Сожалею, но правда всегда лучше… Я вынужден назвать имя вашего родного деда – не Тубаева, а мужа Марьяны.
Говорите! Хватит уже слов да околичностей…
У Марьяны Елгоковой еще в школьные годы проявился незаурядный талант пианистки. Музыкальной школы в Кортубине не было. Марьяна уехала в Москву для поступления в консерваторию. Поступила. Там же встретила мужчину – по возрасту гораздо старше ее. По тогдашним меркам весьма удачный брак. Ее избранник – Гранит Решов.
Ка-ак? Гранит??
Соглашусь, брутальное имя. Я уже говорил, что под влиянием революционного энтузиазма придумывались имена – Юннарм, Индустр, Авангард, Вилен, Всемир. Правда, такая практика быстро закончилась, и вернулись к традициям. Но тот человек, о котором я веду речь, не получил это имя при рождении – он сам его выбрал. Подобные случаи отнюдь не редкость. Люди меняли имена, фамилии – это был осознанный шаг – как бы отказ от прошлого, от семейного наследства – не материального, конечно, все уже было национализировано. Хотя мой отец остался Гераклидом Порываевым – как решил его отец. Ваш дед поступил иначе.
Почему поступил? А впрочем…
Вам все равно, да?
Я не знал деда – этого, как его… Гранита… Действительно, странно звучит… В моей семье это имя не упоминалось никогда.
Наверное, ваши родные сочли, что так будет лучше. Сын Марьяны и Гранита носил славную фамилию Елгоковых. И вы – Елгоков. Вы с самого начала звались так, и вам даже в голову не приходило выяснить…
Что выяснить?
Кто же вы такой? Ваш семейный корень?
И вы откроете мне глаза на тайну, от которой меня уберегали родные?
Очень старательно уберегали. Чтобы ни одной мысли у вас не мелькнуло.
Вы как добрый дед Мороз преподнесете мне подарок? Стоит ли благодарить, Порываев?
Это уж вам решать… Ваш дед – Гранит Решов. Законный муж Марьяны Елгоковой. Старший майор госбезопасности. Начальник ИТЛ №9. Расшифровываю – исправительно-трудового лагеря для заключенных. Организованного под нужды строительства комбината.
Вы что за бредятину несете, Порываев?!!
Вы не кричите. Имейте уважение. Я старик.
Из ума давно выживший! Вы что, думаете, я стану слушать ваши клеветнические измышления?! Какой майор? какой Гранит? Обратитесь к психиатру, мозги просветите. А то у вас старческая деменция в разгаре. Точно в глубине ваших дум – один чугун. Неподъемный.
Ваш родной дедушка Гранит Решов. У меня здесь записаны его данные. И документальное подтверждение имеется. Каждой строчки, каждой буквы. С документами не поспоришь.
Ну, и сидели бы со своими документами в архиве – пылью бы обрастали. Чего вылезли-то?
Вы напоминаете ребенка, который машет руками и кричит в полной уверенности, что какая-то противная бука исчезнет, испугавшись его крика. Пумс! лопнет словно пузырь… Максим Маратович, вы разумный взрослый человек и понимаете, что подобными словами не бросаются. Что я не пришел бы просто так…
Ну, и уходите! Исчезните!
Я – не дурной сон. И вам придется принять правду. Неприятную правду. Родню не выбирают. Вот здесь у меня приготовлена справочка. Означенный Гранит Решов. Как я вам уже говорил, имя он поменял. Раньше звался - Решетников Грицан. Надо отметить, тоже имечко – Грицан… Родился в 189… году, место рождения – окрестности села Утылва, что на юге Кортубинской области. Окончил два класса церковно-приходской школы. В первую мировую войну его призвать не успели – годами не вышел. Уже будучи молодым человеком, принял активное участие в послереволюционных событиях. У меня есть его автобиография. Там все, как полагается.
Я, Решетников Грицан Ефимович, родился в бедняцкой семье. До революции жил вместе с родителями на Бузаковском хуторе, что под Утылвой, батрачил ради заработка. По причине малолетства не был призван на империалистическую войну. В восемнадцатом году пошел добровольцем в ряды РККА. Сражался с дутовцами, участвовал в обороне Оренбурга. В числе первых вступил в комсомол.
Что дальше? Да всего хватает. В 1920 году учился на курсах командного состава в Москве; по окончании командирован на Западный фронт. Участвовал в войне с белополяками. Затем служба в погранвойсках. С 1925 года – член ВКП(б). Тогда же начал работать в органах НКВД. Уполномоченный особого отдела НКВД стрелкового корпуса. После армии попал на курсы ВЧК в Москве – на месте этих курсов после была центральная школа ОГПУ, после академия ФСБ России. Понятно, птенец из какого гнезда. В 1932-1936 годы – на практической и руководящей чекисткой работе в Сибири. И вот в 1936 год назначен начальником ИТЛ№9. Сам Гранит Решов писал в автобиографии «на всех постах добросовестно и ответственно стоял на страже государственной безопасности, беспощадно боролся с врагами народа». В конце, как водится: «взысканий по партийной линии не имел и не имею. Раскулаченных, высланных, проживающих за границей родственников не имел и не имею». Насчет колебаний в линии партии и участия в оппозиции – естественно, нет, не было. Каково?! Чист аки агнец божий! Что молчите, Максим Маратович?
…
Мне особенно нравится выражение про беспощадную борьбу с врагами народа. Чем-то стихийным, родным веет… Н-да, солидный послужной список. Не робкого мальчика, но мужа. Вырисовывается фигура Решова - энергичного волевого человека, наделенного умом, самолюбием, жаждой власти. Яркий мужественный тип. Он высоко продвинулся от социальных низов – от этой своей Бузаковки, в полной мере воспользовался шансами бурной революционной эпохой. Его карьера удалась. Гранит Решов вошел в когорту избранных нового строя.
Вы таким тоном произносите…
Я без иронии, Максим Маратович. Ваш дедушка был личностью – победитель, а не жертва. Это уже достоинство. Потому что тогда жертв было слишком много – легче легкого стать жертвой.
Не понял.
Сложно объяснить. Вы же все торопитесь закончить. Куда-то опаздываете?
Нет, но…
Тогда посвятите мне еще время… Маленький ликбез. Вам, конечно, знаком термин - политические репрессии? Разумеется, знаком! Излюбленная тема – на ней кто только не потоптался, не извлек выгоды, пусть даже моральной. Ваш Правый Блок как представитель либерального крыла тоже отметился - заклеймил позором это явление, поклялся не допустить в дальнейшем. Короче, лишь демократическое устройство общества обеспечит соблюдение законов, уважение прав и свобод, призовет к ответственности государственные органы, если что или если кто…
Вы стебетесь, Порываев? Не пойму – вы демократ или коммунист? Выберете же для себя одно.
Без ваших советов обойдусь. И что за подростковый жаргон? Тема-то серьезная… Хотя давно потеряла актуальность – как-то все сошло на нет…
Про политические репрессии мне известно. Я газеты читал, телевизор смотрел. Не на Луне жил эти годы. Тридцать седьмой год.
Только этот год?
А что? Чего вам не хватает?
Репрессии в СССР начались не в тридцать седьмом – и на нем не закончились. Собственно, они продолжались до пятидесятых годов. И даже после. И также задолго до тридцать седьмого года появились лагеря. В восемнадцатом большевики приняли решение превратить страну в военный лагерь. Ха, весьма красноречиво. Вся страна – единый лагерь. Вот откуда ноги растут. Для изоляции и принудительного труда враждебных классовых элементов создавались лагеря. И на Урале были. В двадцатых годах узаконена ссылка на десять лет даже без совершения какого-то преступления, а уж в новом уголовном кодексе принята знаменитая 58 статья. Поначалу к нам сюда поехали лишенцы – лица, лишенные избирательных прав, и члены их семей. Тогда еще массово не стреляли – высылали лишь… Мне обидным кажется одно соображение – не знаю, как вам – почему жизнь на Урале и в Сибири со столичной точки зрения уже считалась и считается наказанием? Дескать, у нас тут медведи по улицам ходят. Или волки воют. Или совы ухают. А мы, здешние жители не подозреваем, что наказаны за что-то. За что?!
Я не знаю. Наверное, это не так.
Так, Максим Маратович, так. Вон вы решили карьеру в политике строить, наверх пробиваться, распрощаться с нашей дикой окраиной. Забыть про историю вашего семейства, не продолжать труды Елгоковых – отца и прадеда. Всех манит Москва. Да я вас не обличаю. Понятно. Но от своей судьбы не уйти.
Я… еще не решил…
Тогда продолжим, что ли? На всех стройках в Союзе использовали заключенных. Вообще, труд приобрел характер принудиловки – и не только для зэков. Как? Разве вы не знали, что здесь тоже была колония – конечно, не столь мощная, как, допустим на Кузнецкстрое. Но оттуда перетекали и кадры, и методы. На элементарную механизацию средств не хватало, а рабсила – вот она, бесплатная и безотказная…Например, Иван Глайзер работал (разумеется, не начальником) на Кузнецкстрое – на строительстве первого гигантского металлургического комбината имени Сталина. И конечно, там в 1937 году разоблачили вредительскую организацию, куда под одну метлу смели руководителей и специалистов – учителей и коллег Глайзера. Кузнецк и Магнитка построены раньше нашего комбината. Везде трудилось очень много спецпереселенцев из числа раскулаченных, врагов народа, вредителей. Местные органы НКВД надзирали – работали на износ… А вообще, история повторяется. Как с названием - Кузнецк, потом Новокузнецк, потом Сталинск и снова Новокузнецк. Оборот – и снова в исходной точке. Или с теми же разоблачениями – в Кузнецке после войны случился один из последних расстрельных процессов сталинской эпохи – опять-таки работники вредили, скрывали, саботировали – из кожи вон лезли насолить Советской власти. Буквально через несколько лет людей полностью реабилитировали. Кого это могло утешить? Глайзера? Он не попал под раздачу в Кузнецке – так угодил здесь, у нас. Расстреляли в благодарность за его труды… Нет, Гранит Решов уже не входил в особую тройку, рассмотревшую это дело и вынесшую суровый приговор.
Я это к чему говорю? И здесь начали с готовым решением. Рядом с соцгородом, которого еще не существовало даже на бумаге, располагался ИТЛ№9. Колония (или трудлагерь) подразделялась на лагпункты, у каждого своя специализация. Непосредственно стройплощадка – это ТЭЦ и цеха; затем хозяйственное обеспечение колонии, больница, штаб. Штрафники – это работа на руднике, самый тяжелый участок. Существовал еще один пункт - специфический, выполнявший похоронные функции – мертвых зэков закапывали в землю, на месте могил втыкали палки с цифровыми бирками – и это печальное дело надо было делать. Максимальное число обитателей за все время существования колонии – 7-8 тысяч человек. Ежемесячно умирало до двухсот – истощение, дистрофия, пеллагра, дизентерия, тиф. Я читал документы санчасти лагеря. Ужас… Там, где в двухтысячных годах воздвигли памятник репрессированным – столп с разорванными звеньями цепи - там и располагалось основное кладбище. Это на окраине соцгорода. Слава Богу, что туда еще не продлили городскую застройку, а то люди бы буквально жили на костях…
Боже, боже…
Ваш дед Гранит Решов был хозяином лагеря. Да, он – не основатель ГУЛАГа, он всего лишь назначенное лицо, и таких лагерей в Союзе было много. Как говорится, целый архипелаг ГУЛАГ. И Решов – винтик этой гигантской безжалостной машины, но совсем не ничтожный винтик. Вот жизнь и смерть заключенных ИТЛ№9 зависела от него – от его усердия, организаторских способностей, властолюбия, преданности делу – да просто от его совести. Представьте себе тогдашнюю жизнь – беспросветный труд по 12 часов в сутки, скромный рацион. От выполнения выработки зависела норма выдачи продуктов. Трудиться должны все. Жили в землянках, в бараках. А по первости еще хуже. Но Решов приехал, когда уже построили бараки, в них установили двухъярусные нары, скученность была большая. Зимой это спасало от холода. Для ВОХРа и других вольнонаемных отдельные помещения. Столовая, школа, санчасть, клуб. Даже тротуары. Особый квартал. Над всем довлел строжайший распорядок, не очень отличавшийся от тюремного. Нарушитель подлежал задержанию и направлению в распоряжение органа НКВД. Надо объяснять дальнейшее?
Жизнь была не сахар даже на свободе – даже для таких счастливчиков, как Иннокентий Елгоков и других необходимых спецов - тогда что говорить о лагере. Охранников и администрацию постоянно наказывали за всякие грехи – повальное пьянство, воровство, потерю оружия, картежные игры, самовольное покидание поста, неоправданно жестокое обращение с зэками. Масса случаев. Как один стрелок охраны, мертвецки пьяный, стрелял с вышки и ранил нескольких людей, в том числе офицера. Другой охранник приревновал жену и, придя в санчасть, по ошибке убил другую медсестру, после чего сам застрелился. Неоднократные факты утери оружия. Проигравшись в карты, сотрудник ночью выгнал обитателей барака раздетыми на мороз и заставил бегать кругами – после этого многие простудились и заболели пневмонией. Страшные истории. Да, лагерь никогда не был учреждением культуры, перевоспитания, милосердия. Жизнь в такой дыре – тяжелая, муторная, невыносимая. Вот записка о том, что один из сотрудников лагеря – между прочим, занимал нерядовую должность – от всей этой работы заболел эпилепсией и был уволен из НКВД как инвалид. Профзаболевание получается… Имелись случаи самоубийств среди охранников.
Гранит Решов должен был следить за порядком, за тем, чтобы никто не убежал. И действовать жестокими мерами – вплоть до расстрела. Решову предоставлялись полномочия. По закону смертные приговоры заключенным приводились в исполнение тщательно отобранными сотрудниками и стрелками ВОХР под личным руководством начальника лагеря. И Решов не миндальничал. У меня в папке несколько бумажек примерного содержания:
Акт (1937 год … месяца … дня)
Помощник начальника лагеря
Начальник ВОХР
Инспектор (исполнения наказаний)
Составили настоящий акт в том, что на основании решения НКВД СССР и согласно приказу начальника лагеря в отношении шести заключенных, поименованных в приказании, приговор приведен в исполнение. (Подписи, печати).
Очевидно, таких актов насчитывалось не один десяток, а гораздо больше – там шесть, там десять, а там и тридцать человек – для примера. ИТЛ – это не курорт. Машина работала, перемалывала людей – и тех, кто сидел, и тех, кто охранял. Тут мало что зависело от личных качеств Решова. Людей сюда привезли, чтобы выжать из них все соки и в конце умертвить – никто возвращать их не собирался. В идеале безымянная могила с воткнутой палкой ожидала каждого. У наиболее проницательных чекистов не могла не родиться здравая мысль, что они сами не слишком отличаются от колонистов – с точки зрения советских вождей расходный материал. Участь всех здесь быть использованными и выброшенными. Собственно, со многими чекистами так поступили. Вот и с Решовым.
Вообще-то, Решов тоже человек – реальный, из плоти и крови. Ведь не родился же он майором из несокрушимого гранита, беспощадным борцом с врагами народа, фанатиком, подвижником службы безопасности. Когда-то он был простым крестьянским пареньком Грицаном Решетниковым. У него тоже нормальные чувства, привязанности, добрые качества. Я ничего не отрицаю. Тем более, что подтверждалось фактами. Одного распоясавшегося охранника, что избил зэка кочергой, он посадил в лагерь в качестве такого же заключенного. Совершил кульбит. Решов озаботился налаживанием ситуации с санитарией – бараки стали подметать, нары мыть, белье регулярно стирать. Отселили инвалидов, беременных женщин тоже поместили в более комфортные условия. В санчасти оборудовали родильную палату. Организовали помывку заключенных в бане. В колонии разбили огороды, завели скотину, за счет своих ресурсов улучшили лагерный рацион. Это на наш взгляд элементарные вещи – ничего выдающегося, но история ГУЛАГа изобилует фактами бесчеловечного отношения к заключенным. Всплывают ужасные подробности массовых расстрелов, издевательств, голода. Опубликовано множество материалов на сей счет – воспоминания очевидцев, труды историков. В эдаком изуверстве Решов не запачкан
Пожалуйста, не относите Решова к тайным противникам коммунистического режима, не воспринимайте его переродившимся чекистом – таких по определению быть не могло. Я уже говорил, что это умный, рациональный человек. Перед Решовым, как и перед Глайзером, определили задачу – успешное строительство комбината в сжатые сроки. Казалось бы, идеальное решение – рабский труд – нужно обеспечить лишь конвой и колючую проволоку, да еще рабов. Иная простота даже не воровства хуже, а просто хуже всего на свете!.. Нам предстояла жесточайшая война на выживание. И Решов на посту начальника ИТЛ руководствовался доводами разума – он пресек произвол на местах, покарал виновников совсем уж вопиющих случаев, выдвинул образованных политзаключенных на административные должности, несколько смягчил режимные строгости. Он логично рассуждал, что с голодных и измученных доходяг взять нечего – когда уже кляча пала, то пинай ее, бей кнутом – не поднимется и не потащит. Решов неосторожно пообещал отличившимся – этим ударникам принудительного труда – досрочное освобождение – вернее, пообещал ходатайствовать в вышестоящие инстанции. Такие правила существовали – например, за выполнение плана могли засчитать два дня срока за три, начальник лагеря мог даже организовать досрочное освобождение при отбытии четверти срока. Все это Решову потом припомнили друзья чекисты как потерю бдительности и попустительство.
Вы его хвалите?
Его? Не называйте вашего родного деда так – он, его. Что-то бездушное… Да, интересный тип этот Решов… Наверное, ваша бабушка была в него влюблена. А он в нее.
Марьяна?
У меня в папочке фотокопия экземпляра Трудовой вахты того периода. Нате, поинтересуйтесь. Вверху тогдашние привычные заголовки -
ВЧК – ОГПУ – НКВД – грозный меч диктатуры пролетариата.
Ударить по вредителям, срывающим выполнение плана!
Пламенный привет победителям соцсоревнования – ударной бригаде Прова Сатарова!
Награждение передовиков грамотами и ценными подарками, талонами на промтовары.
А внизу – то, что нам надо. Заметка об открытии первого клуба. Насколько я понял, клуб был какого-то смешанного назначения. Создавался для стандартной культурно-массовой работы с целью мобилизации трудящихся на решение производственных задач и планов, организации свободного времени через деятельность художественных кружков – музыкальных, театральных, хоровых, спортивных, шахматных и других. Контингент для воспитательного воздействия – и рабочие на стройке, и заключенные ИТЛ. Последнее обстоятельство подчеркивает условность разделения людей, кто в лагере или за его пределами. В провинции, тем более в нашей захолустной дыре, все проще и честнее – чего огород городить, то бишь колючую проволоку…
Клуб открыли вперед самого комбината. Комбинат строили до и после войны. Окончание строительства – аж середина пятидесятых годов. Клуб заработал в конце тридцатых. Простое блочное одноэтажное здание, лишенное всякого декора. Главное из помещений клуба – большой зал для митингов и собраний с деревянной сценой, на которой выступали самодеятельные артисты, зал также становился кинозалом, где крутили старые добрые советские фильмы. Здание неказистое, но добротное – просуществовало до конца шестидесятых, затем его разломали и возвели современный комбинатовский Дворец Культуры Сталькон. А улица до сих пор называется Клубной.
По легенде первая встреча Гранита Решова и Марьяны Елгоковой случилась именно в клубе – на его торжественном открытии. В газете как раз помещена заметка. И несколько фото. Концерт силами местных артистов – наверное, и заключенных привлекали. Групповой снимок – начальствующий состав комбината - все сплошь мужчины в военных гимнастерках, исключая Аристарха Кортубина в неизменном своем плаще и Ивана Глайзера в строгом френче. Виды строительства (можно даже различить первую домну). Снимки непосредственно с концерта – среди них фото юной пианистки М. Елгоковой – хрупкая фигурка за инструментом на сцене. История романтической любви мужчины и женщины – как во все времена, при любом строе. Подробности романа мы никогда не узнаем. Гранит Решов и Марьяна зарегистрировали свой брак в Москве. Это совершенно точно. Явствует из последующих документов. Марьяна приехала к мужу на стройку.
Не знаю, радовались ли родители. С одной стороны Елгоковы неплохо приспособились к советским порядкам. Иннокентий Павлович считался ведущим специалистом на комбинате. Семья жила в хороших условиях, пользовалась полагающимися номенклатурными благами. И Елгоковы хотели для дочерей спокойного сытного будущего. Младшая дочь Юлия поступила, как хотел отец – получила техническое образование, пришла работать на комбинат. Ее жизнь сложилась счастливо – насколько можно судить. Однако старшая Марьяна – среди тогдашней молодежи она как гадкий лебедь из сказки. Выступало явственно, что она – не своя. Конечно, в Москве в годы индустриализации не закрылись музыкальные учреждения – консерватории, училища, и многие решались посвятить себя этому аполитичному занятию. Хотя коммунисты утверждали, что везде и все – политика. Помпезность для столицы, а провинция жила суровым аскетизмом. Как сейчас модно выражаться – все посвящено главному тренду. В нашей местности - это производство стали. Все – силы, ресурсы, мечты, жертвы – отдано гигантскому монстру – комбинату. Население сгоняли на строительство, привозили заключенных, детям в школах промывали мозги, внушали, кем стать – доменщиками, сталеварами, плавильщиками, прокатчиками, кузнецами- то есть, теми, кто работает с горячим металлом. Романтика разрешалась в установленных рамках. Поколения жителей Кортубина трудились всю жизнь на комбинате. А вот в семье Елгоковых выросла эдакая странная музыкантша. Выпряглась девочка, размечталась. Поддалась вредному соблазну. Цеховые корпуса, трубы, вагонетки с рудой рождали правильные строгие мысли – их бы послушать и спастись - но наваждение всегда таилось в чистых и прозрачных водах благотворного сна, и создавало коварную иллюзию. Иллюзию невозможного счастья… Но почему же невозможного? Ведь сперва все складывалось удачно. В назначенный срок Марьяна встретила мужчину, и ее глаза раскрылись, чувства хлынули потоком. Она полюбила и презрела все – мечты о музыкальной карьере, неодобрение родителей, разницу в возрасте, принадлежность любимого к совершенно чуждому лагерю. Марьяна безоглядно доверилась Решову. Давно Пушкин разгласил про девичью любовь:
Душа ждала… кого-нибудь,
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Да-а… И вот Марьяна Иннокентьевна снова на родине. Уже не юная девочка – красивая женщина, супруга могущественного Гранита Решова. Царица в грозном царстве бараков, землянок, штрафных изоляторов и казарм. В окружении верноподданных в телогрейках и брезентовых ботинках. С почетным эскортом из ВОХРовцев с винтовками. Сторожевые вышки и колючая проволока по границам королевства. Жизнь переплюнула сказку… Гранит любил жену. Он позаботился об уютном семейном гнездышке. Я уже упоминал о коттеджах в березовой роще для руководства и ценных специалистов комбината. Для начальства ИТЛ тоже построили дома, улицы между ними заасфальтировали, установили фонари – как только на стройке появилось электричество, это благо стало доступным для избранных. Был водопровод, горячая вода от новой котельной. В эпоху тотального дефицита, талонной системы чекистские начальники жили припеваючи. Заводили себе прислугу. У жены Решова были кухарка и горничная из заключенных – не пристало Марьяне утруждать свои нежные ручки домашней работой. Всегда в изобилии превосходные продукты – мясо, рыба, масло, мед, вино, свежие овощи. В доме ковры, зеркала, люстры, перины. И апофеоз всему – роскошный черный рояль Дидерихс посреди гостиной. Для влюбленной девочки сказка ожила и воплотилась в материальные предметы. А дальше должно быть абсолютное сияющее счастье. Ведь мы не сомневаемся, что сказки завершаются счастливо.
Марьяна прослыла самой шикарной женщиной в Кортубине. Конечно, для того, чтобы хорошо одеваться, нужно было иметь все эти штучки – дрючки: обувь, белье, меха, французские духи, сумочки. Хотя для того, чтобы хорошо выглядеть, одного богатства мало. Опять же Пушкин признавался, что не знает перевода
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar. (Не могу…)
Марьяна в переводе не нуждалась - ей были присущи артистизм и чувство стиля. Как эффектно она носила шляпки с вуалями, береты, тюрбаны, броши, перчатки, горжетку из чернобурки. За фильдеперсовые чулки ее ненавидела вся женская половина кортубинского населения. Все это ей дал Решов – просто высыпал сокровища к ногам любимой. Я же говорю – это сказка, чудо! Но пословица гласит – все сказки кончаются когда-нибудь. Карета превращается в тыкву, а прекрасная Золушка остается в затрапезе. У Марьяны вышло гораздо хуже.
В 1939 году сказочное царство Марьяны сотряслось и рухнуло. Но перед этим многое случилось. Когда в России жилось хорошо и беззаботно? Особенно в прошлом веке… Как говорили деревенские бабушки: не жили хорошо, и неча привыкать… Волна Большого террора 37-38 годов докатилась до наших мест. Жертвы тут же отыскались. И что показательно – строительство только начиналось, обвинительного материала не было совсем. На помощь центральным властям пришли здешние проверенные кадры. Руководитель партийной организации стройки и впоследствии первый секретарь обкома Аристарх Кортубин – его именем назовут новый город – наблюдая шумную разоблачительную компанию в стране и осознав, что сам рискует получить клеймо вредителя и врага народа, постарался вместо себя представить подходящие кандидатуры. Да, да, своих же закладывал. Но видно неумное желание спастись вынуждало совершить предательство товарищей. Тот самый Кортубин – наша легенда, пример кристально честного коммуниста, героя гражданской войны, первого руководителя области и организатора производства – короче, означенный Кортубин собрал лавры за всех, работавших здесь. На центральной площади чугунная статуя в плаще и фуражке, от которой веяло суровостью – до недавнего времени под статуей принимали в пионеры. Имя Кортубина получили улицы, школы, музеи и другие учреждения в области. Непререкаемый моральный авторитет. А когда приоткрылись архивы, и стало возможным ознакомиться с некоторыми документами под различными грифами секретности – то я испытал непередаваемые чувства. Посмотрим, как вы отнесетесь. Я держу в руках убийственный документ и цитирую дословно. Заранее извиняюсь - текст большой и не очень связный, но он того стоит
Докладная записка
Секретно.
Секретарю ЦК ВКП(б)
Наркому внутренних дел
О делах и кадрах на строительстве металлургического комбината.
Партийный комитет на заседании (число дата) заслушивал вопрос о текущем положении на строительной площадке. Принято решение об усилении партийного влияния среди строителей.
Решено выдвинуть на административные должности среднего звена проверенные кадры – коммунистов, ударников П. Сатарова, В. Тубаева… и других.
Слушали о неудовлетворительных жилищных условиях строителей. Приближается зима, и ничего не делается для улучшения ситуации в брезентовых поселках, в связи с чем следует ожидать распространение простудных и инфекционных заболеваний в осенне-зимний период, что приводит к еще большим простоям и потерям при строительстве. Ввод в эксплуатацию общей бани откладывается на очередной срок.
Также необходимо контролировать привлечение на строительство спецконтингента ИТЛ№9, учитывать характер этого контингента - классово чуждый, враждебно настроенный. В частности, вредные церковные настроения распространяет бывший священник М. Порываев, и они находят сочувственный отклик среди отсталых масс. Данные факты необходимо пресекать на корню. Предложить начальнику ИТЛ тов. Решову в срочном порядке решить вопрос с названным врагом народа, чтобы другим неповадно было.
Теперь, при подведении итогов работы за год выяснились серьезные недостатки в работе. Не были вскрыты провалы на отдельных участках строительства, не вычищена засоренность кадров. Это серьезное упущение. Как и излишняя доверчивость. Партком самокритично признает.
Необходимо вмешательство Центрального Комитета ВКП (б) и Народного Комиссариата Внутренних Дел для разрешения сложившейся ситуации.
План строительства не выполнен. То есть, многие миллионы рублей государственных средств выброшены на ветер. Обнаружены факты преступной бесхозяйственности.
Мы считаем, что все это происходит потому, что в руководство стройки проникли политически ненадежные личности, которые развернули подрывную деятельность против решения партии и правительства построить комбинат. У нас, как и везде в стране, достигнута наибольшая острота текущего момента.
Тов. Глайзер – крупный специалист, участвовал в работах в Кузнецкстрое, Он исполняет обязанности начальника строительства, часто ездит в командировки. За время отсутствия на строительстве тов. Глайзер поручал руководить работой людям, не внушающим политического доверия.
Что касается морального облика члена партии Глайзера. Выявлен факт сожительства с работницей на стройке. Партийное руководство против.
Просим обратить внимание, что в вольнонаемном аппарате на строительстве комбината работают бывшие осужденные по 58 статье, и некоторые даже на руководящих постах. Данный факт И. Глайзер объясняет острой нехваткой грамотных специалистов. Т.е. огромная засоренность в аппарате не случайна, более того – злонамеренна.
Мы просим Центральный Комитет ВКП (б):
-назначить на пост руководителя важнейшим строительством настоящего коммуниста, способного организатора, бдительного и неподкупного, безжалостного к замаскированным врагам Советской власти. И. Глайзер дискредитирует не только себя, но и высокое звание коммуниста.
Мы просим руководство наших славных органов НКВД:
-обратить внимание на начальника ИТЛ №9 Г. Решова, к деятельности которого имеются большие вопросы. Просим прекратить практику посылки на чекистскую работу людей, не внушающих безусловного доверия. Просим обеспечить согласованную работу партийных, хозяйственных органов и НКВД для успешного выполнения государственного задания.
Секретарь парткома строительства А. Кортубин (подпись, дата).
Вы слышали? все поняли, Елгоков? Ну, что ж… После этой докладной всё руководство строительства комбината во главе с Иваном Глайзером вызвали в Москву. На совещании в наркомате чермета было заявлено, что с темпами работ в районе деревни Батя катастрофически запаздывают. Начальник строительства Глайзер получил строгий выговор. По возвращении ему дали на исправление дел срок в несколько месяцев, но ситуация даже углубилась. Глайзер и с ним часть руководящего состава комбината были арестованы. Им предъявили материалы, собранные А. Кортубиным: бесхозяйственное использование ресурсов, невыполнение заданий и сроков, изложенных в приказах по строительству, повсеместное процветание безответственности, неудовлетворительное снабжение рабочих продовольствием, непонимание политического момента и даже очковтирательство и обман, моральное разложение. Затем обвинение вполне логично доросло до вредительства, саботажа и контрреволюции. Глайзер защищался, писал в своих показаниях, что трудности начались еще со стадии проектирования; затем по причине нехватки финансов и рабочей силы стройку периодически замораживали, на площадке не было ни одного крана, мобилизованные из Средней Азии работники обнаружили полную неприспособленность, дефицит инженерных кадров парализовал решение технических задач. Очень даже ясно, что Иван Глайзер – не всемогущий джинн. Он строчил в одной камере, а в другой сидел его хороший знакомый – можно сказать, коллега по работе – майор госбезопасности Гранит Решов – у него были уже чисто политические обвинения. Соответствующих фактов насобирали. Тогда Берия чистил органы от Ежовской команды и от тех кадров на местах, кто слишком верноподданичал (даже подличал) перед прежним наркомом. Решов попал в жернова. Соответствующие факты насобирали. Советские граждане, как могли, поддерживали. Писали, стучали, сигнализировали. Вот типичный пример… О, не совсем типичный… Как честный коммунист подписываюсь (действительно, подписался)... Прошу дать партийную оценку буржуазному образу жизни Решетникова Г.Е. Звание майора и высокий пост на строительстве не освобождают… Далее понятно, от чего не освобождают. И кто же здесь подписался? А. Кулыйкин. Какой Кулыйкин? Да неважно… Если же серьезно. Поразительное лицемерие – обвинять чекистов в возбуждении липовых дел, необоснованных арестах и расстрелах, других злоупотреблениях. Да, они не ангелы, но приказы шли сверху, репрессии инициировали партийные вожди. Кто тут больше виноват? Однако если практиков еще можно привлечь к ответственности, то теоретики неподсудны… Вообще не зря у Стругацких в Арканаре Дон Рэба уничтожал ученых – все идет от головы, и гниет оттуда же, а если голова ученая…
У вас дикая ирония, Порываев.
Не учи ученого… Решову предъявили по полной мере. Составление протоколов о расстрелах задним числом, когда уже Москва приказала прекратить расстреливать. Ах, какие они там чистенькие! «Извращение революционной законности» - это Решов извращал, негодник! Осужден к расстрелу как член заговорщицкой организации и активный участник массовых репрессий (вопреки правительственному распоряжению продолжал исполнять приговоры в отношении лиц, ранее осужденных тройками к ВМН). Ну, и до кучи всякого – халатность, непринятие мер против издевательств над заключенными, отсутствие надзора за своими людьми, что привело к систематическому употреблению спиртных напитков сотрудниками во время проведения операций и бегству нескольких граждан из мест, где производились расстрелы. Самые несерьезные статьи – дискредитация облика коммуниста, выразившаяся в высокомерии, грубом отношении к товарищам, буржуазных привычках в быту. Просмотрел у себя под носом вредительскую деятельность руководства строительства комбината.
Попробуйте представить вашего деда – еще относительно молодого человека – ему было около сорока. Как вам сейчас, Максим Маратович? Сильный, мужественный, привыкший к тому, что все лагерное население в его власти – да что там, вся стройка! Парткомы и госучреждения тогда как осиновый лист дрожали перед органами. Решов был здесь царь и бог – ну, это политически неверно, хотя суть дела отражает. И вот его, Гранита Решова, арестовали, бросили в камеру, растоптали, заставили оправдываться и даже били – а все зря, естественно. Кругом виноват и должен ответить. Вопросов много – ответ один. Ба-бах!! Расстреляли вашего дедушку. Здесь, в Кортубине. Никуда не увозили для разбирательств – наверное, в глазах чекистского начальства интереса не вызывал. Ординарная фигура, местный царек, я уже говорил – использованный материал – на свалку... С личным делом Решова мне ознакомиться не удалось. У вас, как у родственника, больше шансов. На само дело губу не раскатывайте, но копии автобиографии, послужного списка, приговора, расстрельного акта возможно получить – я же вам кое-что цитировал. Протоколы допросов – ой-ой-ой! какой жирный кусок – не надейтесь… Станете ли вы этим заниматься? ворохнется ли у вас что-нибудь в душе? Сомнительно. Ненужная головная боль. Вы ведь великолепно прожили, не ведая ничего… Даже могилку навестить не удастся. Место захоронения Решова неизвестно – скорее всего, могилы не было, не удостоился майор госбезопасности даже номерной бирки… Что-то вы побледнели, Максим Маратович? какая вам разница? Водички подать?
Нет, спасибо… А бабушка Марьяна?
Бедняжка. Сначала арестовали мужа, вскоре пришли за ней. У меня перед глазами сцена ареста. Обезумевшей от тревоги и неизвестности женщине надо было пережить все процедуры. Тщательный обыск в жилище Решова, конфискация имущества – как все было? Незваные гости хозяйничают в твоем доме, топают сапогами по комнатам, пачкают ковры, ищут оружие, патроны, взрывчатку, контрреволюционную литературу, валюту, золото, личные документы. Заворачивают покрывала и шарят грязными руками по белоснежному постельному белью, открывают шкафы и вываливают целый ворох – платья, пальто, меха, шляпки – все то, что еще недавно доставляло искреннее удовольствие. С наглым видом – дескать, вам уже не понадобится! – выгребают содержимое шкатулок, присваивают дорогие безделушки, которые Решов дарил жене. А Марьяна при обыске не смела вымолвить слова…
С 37 года у нас заключали в лагеря жен осужденных. Несовершеннолетних детей брали на государственное обеспечение – помещали в детские дома и интернаты - конечно, вне крупных городов. То есть, жены врагов народа сами становились врагами. В нашем случае действовала бы стандартная формулировка: Решова М.И. достаточно изобличена в том, что, являясь женой разоблаченного врага народа Решова Г.Е., знала о контрреволюционной деятельности мужа, поэтому после ареста будет содержаться в тюрьме НКВД. Таких жен предписывалось арестовывать, кроме беременных, старых и тяжело больных, и тех, кто сам донес на своего мужа – встречались и такие. Марьяна любила мужа – она его не предала… Что ее ждало? Автоматический арест жен тех, кто приговорен к расстрелу, заключение в тюрьмы и лагеря. Не спрятаться и на пощаду не надеяться. Жестокую лагерную действительность она наблюдала воочию. Едва ли Марьяна согласилась бы так жить… Когда ее арестовывали, она еще не знала, что беременна…
Что?! Что?!
В тюрьме Марьяна родила сына – вашего отца. Сама умерла при родах. Ей тогда было двадцать два (или чуть больше) года. Подлинная трагедия… Неизвестно, сообщили ли ей о расстреле мужа – если весть дошла, то оказалась последней каплей…
Вы, вы… У вас хватает чувства, чтобы мне это передавать? Все внутри обмирает… Это же моя мать! Или вы испытываете своеобразное наслаждение, мстите за деда? Чудовищно, Порываев!
Осталось немного. Вы выдержите, Максим Маратович. Да, собственно, дальнейшее вам известно. Сын Марьяны не попал в детский дом и не вырос сиротой – удача! - его взяли дед с бабкой, а после о племяннике заботилась тетя Юлия. И над страшной тайной вашего семейства перевернулась страница. Дальше пошла обыкновенная жизнь, словно не случилось ничего.
Да, понятно… Но при чем же… Я и подумать не мог… Это, это… Но ведь мне не рассказывали – ни Юлия, ни отец. Я, конечно, знал, что мама умерла, а Юлия мне приходится теткой… Что теперь будет?
Что будет? Вот вопрос, Максим Маратович. Вэт из вэ квесчен.
That is the question, если позволите…
Спасибо. Я по-английски ни бельмеса… Как прикажете мне действовать? Я не хочу, чтобы оправдалось ваше обвинение, будто я добиваюсь мести. Мы не герои шекспировской драмы. Хотя ручаюсь, сам Шекспир обомлел бы над этой историей.
Вы намерены обнародовать?
Рано или поздно все становится явным. Для вас даже слишком поздно.
Все потому, что я избираюсь в депутаты по округу? Вам претит моя политическая принадлежность? Вы ненавидите Правый Блок? Предпримете все для нашего провала? Вас устроит даже безобразный скандал?
А скандал непременно произойдет. Ваши партийные коллеги на публике любят потрясти грехами и даже преступлениями советского прошлого. Недавно лидер Правого Блока Леонид Чигиров дал обширное интервью областному телевидению. Я внимательно смотрел. Прям как вы сейчас президентскую инаугурацию… Но я смотрел не для того, чтобы себя президентом воображать, а чтобы понять, какое будущее ожидает Кортубин и нас всех. Ведь Чигиров хочет стать губернатором. Абсолютно серьезно. Что же ваш лидер наговорил с видом гуру экономической науки? Что Кортубин – типичный моногород, уродливый ребенок ускоренной индустриализации, когда волевым решением организовывали производство и рядом строили город, дабы привязать проживание работников к этому самому производству. Фактически советская крепостная система. Нигде в мире нет столько городов, созданных практически с нуля в непригодных для этого условиях. Предназначались для обслуживания заводов, шахт, месторождений. Эти города не развивались веками, не менялись под влиянием различных факторов – исторических, экономических, технологических, культурных. Моногорода – это навеки застывшие оплоты плановой экономики. По сути, теперь никому не нужны. Сегодняшние проблемы – безработица, отсутствие перспектив, отток населения, старение, нищета – это результат. Заслужили. Таково кратенькое содержание глубокомысленной речи господина Чигирова.
Но он же не только об этом говорил.
Угу. Соизволил коснуться способов решения наших проблем. Как во всем цивилизованном мире. Два пути. Первый – закрытие. То есть буквально – закрыли избушку на клюшку и разъехались, все позабыли, кто последний – выключит свет. Второй путь – санация – красиво как. Извините, Максим Маратович, этот термин у меня ассоциируется со стоматологией – с годами стали беспокоить зубы, недавно вынужден был обратиться, поволновался изрядно, а врач мне выдал – необходимо провести санацию полости рта…
Другая область. Но смысл похожий. Это реабилитация, оздоровление. Санация – когда власти и бизнес вкладываются в инфраструктуру города, чтобы вывести из кризиса. Стандартный шаг в развитой экономике.
Кто его сделает?
Как кто? Власти и бизнес. Как и везде в мире.
Ага. Положение хреновое – что с реформаторской властью, что с ответственным бизнесом… Два пути. Закрытие или санация. Это как в сказке: налево пойдешь – коня потеряешь, направо – голову сложишь, тогда конь не понадобится. Плачевный итог. Но я не экономист, Максим Маратович. Я в листопрокатном цеху работал, а теперь вот в музее прохлаждаюсь да интересные документики читаю. Слышал, что и у вас с господином Чигировым не экономическое образование, а металлургическое. И не могу в толк взять – вы с Правым Блоком ругаете советское наследие, но вы сами стали такими благодаря ему. Благодаря комбинату. Что здесь было до него? Ничего, стоящего упоминания. Небольшая деревенька со смешным названием Батя. Приземистые домишки с глиняными крышами. Зимой снегом заносило по самые эти крыши, и когда топили печи, казалось, что дымят снежные пригорки – сказочное явление в степи. По соседству более старые башкирские поселения - аулы – не то, чтобы рядом. Землю пахали, скот разводили. Были и башкиры, которые продолжали кочевать - пастбищ хватало. Плодородная почва, чистые озера, возвышенностей встречается мало – это южная оконечность Уральских гор – очень удобно для обозрения. Красивейшая природа. Но в остальном – дыра дырой. Даже в сравнении с ближайшим относительно крупным поселением – Утылвой. Крупным по здешним меркам, и ближайшим – это километров больше ста к югу – совсем к диким казахам. В Утылве еще до революции построили железнодорожную станцию, поэтому возраст существования Утылвы считается с этой станции. Там, по крайней мере, поезда ходили, а в Бате что?.. Все, что имеем мы – и вы! – создано при Советской власти. Которую вы сейчас поносите без разбора. Открещиваетесь от наследства любыми способами. Не уважаете своих отцов, дедов – не знаете их, не испытываете благодарности!
Андрей Гераклидович, я не постигаю, чего вы от меня добиваетесь? Только что обличали сталинские репрессии, выискали какого-то таинственного родственника, а я не сном, ни духом про него… Теперь требуете уважения? к кому? После всех ужасов, что вы живописали? Обрушили на мою голову чудовищную мешанину!
Вам тяжело справиться, я понимаю.
Не понимаете! Это… это… Чудовищно! Несправедливо! И ничем не подкреплено!
А документы? Не выйдет отрицать! Не рассчитывайте, Максим Маратович.
Документы – да, но о чем они свидетельствуют? О том, что в Кортубине были незаконные репрессии? были жертвы и виновники? Также и по всей России! Кортубин не выбился из общего порядка. Но вы называете конкретного деятеля – какого-то майора Решова - и утверждаете, что он мой отец! И дальше раскрываете ужасную трагедию. И получается, что моя семья…
Моя семья тоже прошла через эту мясорубку. Мой дед Макарий Порываев…
Слышал, слышал. Но никто из ваших родственников не был майором госбезопасности, начальником лагеря – никто не замарался… Нет, для меня это невероятно… В голове не укладывается. Вот так жил себе и жил, достиг сорока годов, полагал, что нет ничего таинственного – и вы будто подрубили… Постойте, Порываев, а что если это чудовищное недоразумение – вот просто все сошлось, перевернулось, извратилось… Вы допускаете возможность? Ведь будет позор для всех нас, Елгоковых – и для покойников тоже. Бедный отец! Хорошо, что он умер – нет, нет, это чудовищно, а не хорошо! А бабушка Юлия… Так, надо успокоиться и рассудить здраво. Это не может быть правдой… Ошибка. Мне неизвестна фамилия Решов. Я – Елгоков. Слышите? Елгоков!! И я не позволю, чтобы на мою семью возводили подобный навет. Да, ложь, ложь!! В ваших словах – одна ложь!
Не кричите, Елгоков. В знаменитых «Звездный войнах», которые я посмотрел с внуком, этот зеленый учитель Йода сказал: прислушайся к своим чувствам и поймешь, что я прав. Там тоже родной отец – монстр по фамилии Вейдер…
Да как вы смеете?! Вы что ли учитель? может, даже моральный? Вправе заклеймить – этот монстр, а этот невинная жертва? Кто вам дал право?!
Ну, если у нас разговор пошел на таких резких тонах, то лучше прервать… Нет, Максим Маратович, я не учитель и не судья. Единственно могу предложить вам обождать.
Чего подождать, Порываев?
Та эпоха в прошлом. Как громогласно заявляете вы, молодые и перспективные из Правого Блока – прошлое похоронено. Почти двадцать лет, как закончился Советский Союз. Вы не подсудимый. Дети за отцов не отвечают, внуки тоже – это ненавистный вам Сталин сказал… Нет Сталина, нет СССР – так что теперь?!.. Отвечают или не отвечают? В Библии говорится, что Бог за вину отцов наказывает детей до третьего и четвертого рода… Но я был коммунистом и партбилет сдал. Ваши дед и отец – тоже коммунисты. Что делать будете, Елгоков?
Мне ждать не имеет смысла.
Обещаю вам лишь одно – я подожду, пока вы объяснитесь с родными.
****
Вечер опускался дрожащим серым покрывалом, окна домов с собранной внутри тьмой превратились в зеркала, очертания комбинатовских труб с растянутыми хвостами над городом стали зыбкими и стушевались, когда Максим Елгоков вырулил на своем синем Форде Фокусе со стоянки перед кинотеатром Ударник, что в центре города, на улице Гвардейцев Труда.
Эти самые Гвардейцы представляли собой боковое ответвление от главной Кортубинской магистрали – улицы Социалистической. Название как атавизм рухнувшего политического строя, а в Кортубине была масса подобных атавизмов – улицы Клубная, Коллективная, Паровозников, Промышленная, Дух Свершений, Краснознаменная, Красных Орлов и даже Тупик 1 мая. Последнее название очень странное, хотя нельзя заподозрить его авторов в желании отсидеть положенный срок за свое чувство юмора, тем более что это не могло оказаться тогда темой для шуток. Но оголтелые советские топонимы встречались в самом старом районе города – в Ленинском. В других районах – в Восточном и Юбилейном – другие улицы: Анютина (существовал в истории деятель Анютин – коммунист, соратник А. Кортубина, но нынешние жители Восточного убеждены, что улицу назвали в честь местной красавицы Анюты, кто-то даже язвил – Анюты Анютиной – и был недалек от правды), Кооперативная, Степная, Цветущий Сад, Молодость мира, Сахарова, и даже Б.Н. Ельцина – опять без политики никуда…
Но это лишь отступление. Максима Елгокова абсолютно не волновали названия, знакомые ему с детства, зато весьма раздражало другое – мысли бешено крутились в его голове, а он не мог поймать даже их краткие обрывки. В памяти всплывали несвязные фразы старика Порываева, звучал его противный голос с визгливыми нотками. Максим уже вырулил со стоянки и катил по Гвардейцев, а старик все говорил и говорил – словно острые гвозди вонзал. Максим ощутил, что у него непроизвольно дергается бровь – неужели кто-то на свете ненавидит его, Максима Елгокова, вот так яростно и неумолимо? Что он ему сделал? он, то есть Максим, ему – демагогу Порываеву. Абсурд получается… Максим за свои сорок лет привык, что люди, в общем-то, относятся к нему неплохо. Родители – Марат Григорьевич и Елена Кирилловна – любили единственного сына, позднего ребенка в семье, но не баловали и не потакали ему. Мальчик с детства отличался спокойным дружелюбным нравом, хорошим фамильным интеллектом, был воспитан и обучен необходимым навыкам, поэтому учителя в школе не имели к нему претензий. Со сверстниками Максим тоже находил удовлетворительный контакт – тому способствовали его уживчивость, необидный юмор, крепкое телосложение, открытое кареглазое лицо со славянскими скулами и темным вихром надо лбом – Максим легко вызывал симпатию у девочек, мальчишки относились спокойно. Взрослые – естественно, из окружения отца – солидные люди с учеными званиями – одобрительно воспринимали профессорского сына – умненького и вдобавок хорошо воспитанного. Максим вырос без особых конфликтов, даже подростковый период не заставил беспокоиться его родителей. И дальше все пошло, как должно быть – он поступил в местный университет, среди создателей которого числился его прадед Иннокентий Елгоков, затем с дипломом инженера начал работать в КорИС – Кортубинском институте стали, где директорствовал его отец Марат Григорьевич Елгоков. Надо отметить, что эти предсказуемые шаги не вызывали насмешку или протест у окружающих – Максим был талантливым студентом и после стал многообещающим молодым ученым. Все вполне заслуженно. В конце концов, он специализировался в черной металлургии – сугубо материальной области, а не претендовал на лавры артиста, дипломата или художника, а династии металлургов совсем не равны упомянутым знаменитостям – чего уж там сравнивать… Отработав аспирантом, Максим успешно защитил кандидатскую диссертацию «Совершенствование технологии прокатки рельсов из непрерывнолитой заготовки», его кандидатская имела практический эффект, внедренный на комбинате – здесь тоже все честно. И по прежним-то временам суждено было Максиму плодотворно трудиться на избранном (пусть не им самим!) поприще, продолжать фамильные традиции, приносить реальную пользу, но случившийся слом государственных устоев кардинально поменял жизнь и взгляды честных кортубинцев (увы! не в лучшую сторону). Максим тоже решился круто повернуть свою судьбу – оторваться от родной пуповины, что обвивала и питала его семью и семьи прочих кортубинских аборигенов – от связи с комбинатом. Еще недавно – до отсчета новой демократической реальности в России – Максим не смел даже загадывать, искренне полагая, что металлургия и прокатка рельсов – его призвание, но теперь… Теперь все изменилось в одночасье – как говорится, небо упало… Но так только говорится, а на Максима, слава Богу, ничего не падало. Он умненько решил сам.
Пока оставим нашего героя в состоянии полного раздрая – ему сейчас полезно побыть в одиночестве. А читателям, уже окунувшимся в историю на заре кортубинских времен, предлагается вникнуть в нынешнюю ситуацию, дабы понять мотивы поступков не только М. Елгокова, но и других персонажей, которые вскоре объявятся и внесут свою лепту в общую неразбериху последовавших событий. Что бы ни случилось, и чем бы это не грозило, автор повторяет – в итоге все закончится хорошо. Ну, вот и славно. Пойдем дальше?
Общественная жизнь и демократические порядки в нашей стране за последние два десятилетия являли собой поистине завораживающее зрелище для провинциального здравого смысла. Все это яркое бурление, когда словно ниоткуда – из сказки – выныривали на поверхность многочисленные большие пузыри и маленькие пузырики – все эти партии и блоки, чьи названия ласкали слух - Демократическая партия России, Выбор России, Либерально – демократическая партия России, Наш дом – Россия, Отечество – Вся Россия, Единая Россия, Справедливая Россия - et cetera, et cetera… Иных уж нет, а иные… все еще тут и благодетельствуют нас! просвещают, направляют, вразумляют, совестят. Партийные лидеры, президенты и министры, олигархи, банкиры, журналисты и политологи, телеведущие и астрологи, всевозможные гуру, авантюристы – бурная пена расплодилась, шипела и лопалась, и совершенно скрыла воду. Везде, безусловно, радели за народное благо, счастье и справедливость! Сперва глубинка наблюдала за столичными пенными изливаниями, раскрыв рот – надо же! и так, и эдак, оказывается, можно – и даже совсем без стыда, который только мешает… Для ясности отметим, что глубинка – это не провинция – не такие провинциальные центры, как Петербург, Казань, Екатеринбург или даже Грозный – нет, эти сообразили быстрее и стали тянуть одеяло на себя. А глубинка – это такая безнадежная глубинка, как Оренбург, Челябинск, Орск, Кувандык, Кортубин, Заводоуковск, Укалаев, ТАГИЛ, Задрюпинск и еще сотни и сотни городов и поселков, которых на протяжении российской истории никогда не спрашивали, а только в ярмо запрягали. В столице еще пытались кое-как задобрить плебс скромными подачками, свои куски урвали автономии (их власть предержащие), а глубинку отъе…ли совершенно бесплатно – через телевизор. Эти наивные Иванушки - дурачки с оторопью взирали, как заработанное ими стекается потоками уже не в общую государственную кубышку, а в другие бездонные карманы.
Одновременно с благородной сказкой на сцене, за кулисами тоже кипела напряженная работа – не такая явная, но несоизмеримо более важная. Социалистический монстр умер – обездвижило его гигантское материальное тело, дали сбой жизненно важные органы - останавливались фабрики и заводы, обрывались цепочки хозяйственных связей, кровь охладела, и замирало дыхание – СССР закончился. И для того, чтобы вбить последний гвоздь в гроб тоталитарного режима, демократическая власть, руководствуясь исключительно принципами справедливости, решила вернуть государственную собственность народу – раздать тело монстра по кусочкам. Каждый получил билетик в новую счастливую жизнь – ваучер. А что? Почти сакральный обряд – и раньше подобное было. Это как причащение Тела и Крови Христа, когда апостолы едят хлеб и пьют вино, а подразумевают это самое... Все-таки социализм поначалу был для народа больше религией, а под конец превратился в выхолощенный символ – памятники Ленину на площадях, красные знамена и лозунги на демонстрациях, десятки съездов КПСС, комсомольские дружины, завоеванный социалистический лагерь. И что в итоге? Взять и поделить? Только узбагойтесь! для дурачков честно делить с самого начала не предполагалось. Дурачки – это мы с вами, если что… Ах, вы не дурачок? тогда полный кретин!!
Кортубинский Ордена Трудового Красного Знамени металлургический комбинат – обыкновенный случай того дележа. Подобных примеров по России – тьма. Но это для страны в целом КМК отнюдь не уникальное предприятия, а для Кортубина и всей Кортубинской области комбинат – это центр здешнего мира, точка притяжения, пуп земли. Про античную цивилизацию говорили – все дороги ведут в Рим, а в Кортубине все улицы ( том числе и Социалистическая), все транспортные маршруты вели на комбинат. Вот он стоял и стоит, начиная с заводоуправления на площади Труда – первой площади и первого каменного здания в городе – трехэтажного, кирпичного, в стиле конструктивизма, с железобетонным фундаментом и монолитными железобетонными перекрытиями. На центральном входе установлена чугунная мемориальная доска с выпуклым текстом: «Здание управления комбината. Построено в 194.. году. Памятник архитектуры, охраняется государством». Под площадью проложен тоннель аккурат к главной проходной. Фоном для заводоуправления служит весь производственный пейзаж – стены цехов, силуэты доменных печей, труб. Строили на века – везде доминирует металл, все вокруг словно покрыто толстенным слоем ржавчины, полито неимоверным количеством человеческого труда.
Полтора десятилетия в главном кабинете в заводоуправлении сидел Пров Прович Сатаров – последний красный директор комбината. Вообще-то, он успел захватить и край рыночной эпохи, умерев в 2003 году. А до этого грустного момента внес немалый вклад в успех крупнейшего социалистического предприятия в области, и он же, Пров Сатаров, на торжественном заседании в Дворце Культуры Сталькон принимал из рук секретаря ЦК КПСС высокую награду – Орден Трудового Красного Знамени для коллектива комбината. Когда социализм (даже чересчур развитый) остался в прошлом, Пров Прович продолжил, не дрогнув, вести подвластный ему корабль никому не ведомым курсом.
Семейство Сатаровых пользовалось безусловным уважением в Кортубине – они, так сказать, свои, природные, начиная еще с первого Прова Сатарова (отца Прова Провича), который пришел на строительство комбината и остался навсегда. Уже много позже – на юбилее Прова Провича - его подчиненные сделали приятный сюрприз – они преподнесли директору экземпляр Трудовой вахты за 193… год, где был размещен крупный фотоснимок молодого крестьянского парня в распахнутой фуфайке и в подвязанных лаптях, с мешком и фанерным чемоданом. Парень стоял рослый, широкоплечий, мощный – на полголовы выше дверного проема, черные кудри торчали из-под сдвинутого на ухо картуза, лицо хмурое, с крупными правильными чертами. Это и был легендарный предок нынешнего Прова Провича. На строительство вольным наймом привлекали крестьян из ближайшей округи. Начиналось с простых земляных работ под здание заводоуправления, прокладку дорог, сооружению железнодорожных путей. Напоминаю, что деревня Батя даже по местным меркам считалась на задворках, когда перед революцией построили железнодорожную станцию в другой дыре – в Утылве, что южнее, а в сторону Бати поезда не ходили. В 30 годах в голой степи приступили обустраивать промплощадку под будущий комбинат. Все делалось вручную – немногим позже в своих показаниях враг народа и злонамеренный вредитель Иван Глайзер писал, что на стройке не имелось ни одного крана, и он, Глайзер, в этом не виноват – не лучше обстояли дела на Кузнецкстрое. Отрытую землю возили на лошадях. Свое место под солнцем и свое право на счастливую жизнь старый Сатаров завоевывал, не сидя в теплом кабинете и попивая чаек с кофейком, а когда хрип гнул, переворачивая землю в бригаде землекопов и позже, переквалифицировавшись в бетонщика на строительстве первой домны. Бригада землекопов, в которую взяли сатаровского родоначальника, установила рекорд по перемещению земляного грунта вручную – рекорд то ли страны, то ли комбината, то ли всего мира. Короче, копали до усра… Любопытный артефакт – старая лопата (опять-таки история не сохранила, чья – то ли бригадира, то ли одного из рабочих, якобы даже Прова) – эта лопата теперь хранится за стеклянной витриной в комбинатовском музее – несомненно, вредный Порываев ее видел… В промежутках между работой старый Сатаров успел на войну сходить и заслужить себе ордена и медали.
На протяжении двух поколений Сатаровы упорно обустраивали свою жизнь в Кортубине. Первый Пров, пока еще был молод, здоров и устанавливал рекорды, работая лопатой вместо экскаватора – силушка имелась, и жадность до жизни, крестьянское упорство - обвыкался к суровому быту на строительстве. Сперва приходилось ночевать даже в шалашах до глубокой осени. Сырую одежду сушили на костре, там же варили еду. Можно рассказывать ужасы про брезентовые поселки. Укрытое длинное внутреннее пространство, в нем трехъярусные нары как полки в вагоне. Каждая палатка набита до отказа – люди на нарах лежат, сидят, с верхних нар болтаются чьи-то ноги и благоухают непередаваемо. Нары не только для спанья, но и для складирования личного скарба – мешков, чемоданов, узлов – нары могли обрушиться, и тогда сломать руки, ноги, пробить голову. Посреди жилья дымится плита с чайниками, кастрюлями, сковородами, консервными банками – в них что-то варилось, шипело, дымило. Курить не запрещалось – смолили вовсю. Летом жара, духота, вонь, зимой страшный холод, и чтобы уснуть, приходилось навздевывать на себя всю одежду, тряпье. Канализация, водоснабжение, тротуары – из области фантастики. А реальная жизнь – вот она: грязь, скученность, скандалы, пьянство, никакого шанса уединиться и отдохнуть. Так жили строители коммунизма – что, язык поворачивается съязвить?
Коммунистический поселок планировался в красивом месте – посреди березовой рощи, на возвышении от промплощадки. Поскольку название было связано с коммунизмом, то здесь должно быть все самое лучшее. По первости так и сделали – возвели коттеджи из саманного кирпича для комбинатовского начальства, и посторонних туда не пускали - нечего шляться, беспокоить важных людей. Но стройка разрасталась, пришлое население росло, а брезентовые поселки пользовались ужасной славой, туда соглашались идти от полной безысходности. Кто имел хоть малейшую возможность разжиться досками (дефицитнейший товар) и другими подручными материалами – листами, гвоздями, проволокой и др., строили себе землянки. Когда Пров Сатаров задумал жениться на дочери своего товарища по бригаде Александра Пивых Наталье, он сначала приготовил землянку, чтобы семья обреталась пусть в тесноте, но обособленно. Другие тоже строились, и вскоре коттеджные домики обросли самочинным жильем. Березовая роща сгинула быстро. Со временем владельцы землянок стали возводить дома – скромно и просто, но все-таки стены и крыша над землей, вокруг участки ограждали заборами. Сложившуюся частную застройку называли Коммунистическим поселком – в просторечии Коммуздяки. Теперь это престижная и дорогая зона в Кортубине – здесь расположены особняки городской верхушки – семей Сатаровых, Тубаевых, Пивых, Щаповых. Бабушка Максима Елгокова до сих пор живет в Коммуздяках. Генрих Сатаров после смерти отца не приезжает, но фамильный дом сохранил. То есть Сатаровы заслуженно вступили в рабочую аристократию Кортубина. Затем потомки забрались вверх по административной лестнице.
В городах и поселках в российской глубинке (а Кортубин являлся именно глубинкой – не по своим географическим размерам и не по масштабам производства, а по сути своей – по духу, настроению, вековечной морали) – в глубинке люди поколениями живут бок о бок, тяжело работают и исполняют правила такого сурового общежительства. Да, сам Кортубин возник с нуля, но люди туда не с Марса свалились. Основную долю строителей комбината и будущих городских жителей составили крестьяне, к ним прибавился еще и спецконтингент, согнанный принудительно. Выскажу крамольную мысль – чем, собственно, отличалась жизнь работяг с разных сторон колючей проволоки? В лагере быстрее возвели саманные бараки, капитальное здание администрации, приспособили отдельное помещение под медчасть, а строители продолжали ютиться в землянках и палатках. В пятидесятые годы – еще до запуска комбината – ИТЛ№9 тихо, без шума и пыли, закрыли. Лагерное начальство (преемники Г. Решова, то есть) уже к тому времени куда-то подевалось, а местные власти, чтобы побыстрее даже следов не осталось, не то что разрешили, но демонстративно закрыли глаза, когда народ стал прибирать брошенное лагерное имущество. Охранные вышки разметали первым делом, моментально растащили деревянные бараки, хорошее дерево приспособили для своих домов в Коммуздяках, кирпичные постройки использовались под общие нужды – еще долго там размещались городская инфекционная больница, отделение ДОСААФ, юношеский технический клуб, гаражи местного автохозяйства. Был лагерь – и не оказалось его, но люди не запамятовали, а как же? Власть себя обелила - Хрущев выступил с докладом перед ХХ съездом. Дела-то пересмотрены, заключенные амнистированы, освобождены из-за колючей проволоки, но многим некуда было ехать – вернее, не было уверенности, что где-то там их ждут, уцелели семьи и родственные связи, и жизнь облегчится. Поэтому бывшие зэки остались в Кортубине – привыкли к работе и условиям. Комбинат вырастал, за ним тянулся город; оформился в архитектурном плане Ленинский район, в нем возвели не только помпезные сталинки по главной улице Социалистической, но и другое жилье - попроще, что вполне возможно обосноваться и жить. Для одиноких койки в общагах, а для семейных комнаты в коммуналках. Кто остался, сумел утихомирить боль и обиду в душе, тот не прогадал. В числе амнистированных очутился и прежний соратник Аристарха Кортубина Анютин, сидел он не в ИТЛ№9, а гораздо севернее, и вернулся дряхлый, больной, с изношенным сердцем. Возвратился фактически доживать, ему предоставили комнату, определили пенсию, но приехала сестра – та самая Анюта – и забрала страдальца к себе; умер Анютин вдали от города Кортубина и кортубинского комбината. Грустная история, и таких - масса. Приезжала в областной центр другая девочка – хорошая девочка Лида, будто бы дочка видного деятеля Г. Решова – разумеется, не к отцу, а к другой родне, но так и уехала, не задержавшись. Но многие остались. В пятидесятые годы Кортубинская стройка ускорилась – она, вообще, получилась очень растянутой – первая домна выдала чугун, затем дожидались мартеновские печи, прокатный стан и др. Численность населения увеличивалась, поднимались и хорошели Ленинский и Южный городские районы. Целые кварталы знаменитых хрущевок, для новоселов - счастье первого собственного жилья. Вот когда Никита Сергеевич оправдался и обелился, а не когда доклады читал; и то верно, языком молоть – не работать. А Кортубин работал и в хвост, и в гриву!! Старик Порываев в недавнем разговоре явно сгущал краски про зловещего Гранита Решова, про лагерь да про лагерные страдания – возможно, не нарочно, а просто в некоей ажитации, в приливе искренней обиды за своего предка Макария Порываева – ну, простим ему это.
Тот же Порываев А.Г. – вздорный и скандальный старик! - какие претензии он мог предъявить? кому? Ну, ничего не подозревавшему Максиму, который в данный момент ехал в своем Форде Фокусе и дергал одним глазом – куда ехал? зачем?.. Или другим. Хотя бы директору П.П. Сатарову! Правда, Пров Прович уже покойник, и ему от Порываевских претензий не холодно и не жарко, но в свое время он руководил комбинатом, построенным благодаря труду заключенных. ИТЛ№9 существовал в действительности, его никто не выдумал, и начальником лагеря был Гранит Решов – все правильно, у Порываева на этот счет документики имеются. Вот и пожалуйста, в суд с документами! Только в какой суд? божеский или человеческий? Где подобные дела рассматривают и выносят справедливый вердикт?
А можно еще подбросить в костер поленца? Ради объективности. Да, кровавый сталинский режим создал целую систему принудительного труда, но что, Сталин очутился здесь первооткрывателем? Лагеря в СССР «обслуживали» (слово-то какое!) многие стройки, а как иначе было строить? в отдаленных и зачастую малолюдных районах, в крайне неблагоприятных климатических условиях? Например, в диких пустынных местах на границе Уральских гор и Казахстана – это наш случай. Волшебства и джиннов из бутылки не существовало, роботов тогда не придумали, их и сейчас нет в потребном количестве, но наиболее дальновидные умники уже сейчас предостерегают, что они, роботы эти самые, есть страшное зло – проще и даже человечнее (о как!) согнать людей в одно место и с помощью кнута заставить работать. Созидательный труд сплачивает, а в основе любого общества лежит насилие. В то время все было просто и честно – прямо-таки убийственно честно. Но разве сейчас по-другому?.. Ладно, ладно! нет оправдания гулаговским жестокостям и тем, кто их совершал – всем, в том числе и майору НКВД, служителю зла и полному провинциальному ничтожеству Граниту Решову! Не забудем, не простим! Предъявим персональный счет! и документы - выписки из личных дел, заметки из Трудовой Вахты, расстрельные акты и пр. Должна остаться одна правда! На такие слова Максим Елгоков не нашелся, что ответить…
Или попробовать ответить? Так, попытаться… У бывших зэков в Кортубине родились дети, жизнь складывалась как у всех. Болезненный, вертлявый Андрюша Порываев в стенах школы сталкивался с рослым, крепким, основательным Провшей Сатаровым – и что им находилось делить? Для молодежи советской страны открывалась огромная, интересная и осмысленная жизнь, материальный фундамент которой заложили их отцы и деды, трудясь по ту и другую сторону колючей проволоки. И жить детям предстояло в самом справедливом обществе – при коммунизме. Святая уверенность, что все страдания, все войны, все жертвы остались в прошлом, а люди просто должны быть счастливы – ДОЛЖНЫ! они это заслужили.
Во всем мире миру быть!
Счастья всем должно хватить!
Да, лучшие шестидесятые годы. Страна просто жила, дышала, радовалась и никому не намеревалась мстить. Это такое счастье, сказочная легкость, что в твоем голосе звучат певучие нотки, а не душат стоны обиды и гнева, что горе не туманит разум, и ты свободен – СВОБОДЕН ЖИТЬ!.. Впереди широкая и светлая дорога в будущее.
Шире – дале, вверх и вниз
Воцарится коммунизм!
Оставалось немного.
Еще немного, еще чуть-чуть,
Последний бой-то мы проср… (автор извиняется…)
Последнее поколение Homo Soveticus, к которому по возрасту принадлежали Максим и его сверстник и родственник, нынешний глава АО Наше Железо Генрих Сатаров, да и товарищ Максима по Правому Блоку Леонид Чигиров – все они по молодости отличались беспечностью и вместе неясным недовольством, склонностью к самокопанию. У Сатаровых, правда, изначально сильна была очень практическая жилка – очевидно, у Чигирова тоже - а Елгоковы склонялись к излишнему теоретизированию; но трое наших товарищей (которые вовсе и не товарищи) – Максим, Леонид и Генрих – были из того последнего поколения, что оказалось вдруг без советского наследства. Отчего же так? ведь вроде решены первостепенные вопросы, одержаны колоссальные победы, материальные блага обеспечены, будущее прекрасно и абсолютно прозрачно. Живи и радуйся! Но дети тех, кто через огромное напряжение сил осуществил социалистический проект, построил фабрики и заводы, кто реально созидал – не последовали по проторенной дороге. Максим закончил учиться в институте аккурат к 1990 году – то есть поспел к краху Союза, подлинной геополитической катастрофе конца 20 века.
Россия как великая тайга – вверху шумит, внизу ничего не слышно, а в Кортубинской области даже не тайга - нет деревьев, чтобы передать движение. Во многих ситуациях это спасало. В 90 годы жизнь в глубинке продолжалась по накатанной колее, главное разнообразие – в телевизоре. Но отсидеться в своем углу не получилось (и потом, что значит отсидеться? аборигены не сидели, а работали – на комбинате пахали), когда бурные капиталистические ветра с политического Олимпа достигли южноуральских степей. Плановая экономика рухнула. С ней вся надстроенная гигантская пирамида в виде министерств, ведомств, промышленных отделов на местах, номенклатурной иерархии, партийного контроля. Все к чертям!! Как в сказке – комбинат падал в пустоту – никто не спускал планы, не устанавливал контрольные цифры, не диктовал, кому отправлять продукцию, не вмешивался в отношения со смежниками. Воцарился сплошной бардак – простите, бартер, и он, конечно, не мог выручить. Действовать приходилось в непривычных условиях. Уже нельзя пробиться к цели с привычным лозунгом «Даешь!». Сама цель преобразилась. Понадобилось искать новые методы, новые пути, вылезать из советских принципов. И красному директору Прову Провичу Сатарову пришлось вылезать – и ох! как нелегко ломать-то себя, достигнув шести десятков лет от роду. Но времени на раскачку не было. Впрочем, как всегда в российской истории.
Забегая вперед, скажем, что предприятие в тех условиях выжило и успешно функционировало. Вместе с комбинатом выжили город и область, когда властный центр, занятый увлекательным процессом дележа общего добра, не интересовался, чем живет остальная страна, и какой ценой она выживает. Все должен был решить рынок! казнить или помиловать (бум-бум-бум! истовый стук лбом в пол перед этим верховным божеством, как положено).
Поразительные достижения КМК и лично его директора нуждаются в пояснении – но отнюдь не в умалении. Вот и поясним. Пров Прович Сатаров сидел на своем месте – в директорском кресле – и слава Богу, что усидел. Советское мышление в нем укоренилось глубоко, многие вещи в жизни он воспринимал буквально. Только вспомнить, чем обернулись девяностые годы для Кортубина – никакой не свободой и не демократией! – остановкой производства, деградацией, нищетой. Зарплату не платили от слова совсем – ну, вот не платили! Две зимы в бытовых и конторских помещениях, и кабинетах вообще не включили отопление (тогдашними зимами температура достигала минус тридцати), в жилых квартирах батареи согревались лишь к концу ноября. Уличное освещение разом потухло, с городских улиц, даже с Площади труда, исчезли нарядные цветники, фасады домов перестали ремонтировать, и даже чугунная статуя основателя А. Кортубина перед заводоуправлением покрылась грязным налетом. Вроде как не смертельно, но все вокруг сразу сделалось серым, замызганным, воцарилось общее ощущение депрессняка. Коммунизм сгинул в туманной дали… Это лишь яркие видимые симптомы, а подлинной ситуацией владели П.П. Сатаров и его команда. Комбинат торговал своей продукцией по бартеру. Работники получали талоны на питание в столовой и также продуктовые наборы для семей – в них отнюдь не дохлые ножки Буша и не маргарин вместо сливочного масла, а мясо, гречка, мука, сахар, колбаса. Через время до Кортубина доехала гуманитарная помощь – ее тоже распределили, но особо не хвалили (область была сельскохозяйственной, население привыкло к натуральным продуктам). Словно в лихие времена прошла война, лязгая тяжелыми гусеницами. Денежные отношения в городе тогда оказались парализованными. Выживали все вместе. Пров Прович не устранился от проблем. Комбинат своими силами ремонтировал школы, детские сады, больницы, организовал собственное подсобное хозяйство, взялся поддерживать соседние колхозы – там создавалась разная переработка: маслобойка, крупорушка, сыроварня, мини-мясокомбинат. Опасения голода не оправдались – пусть не роскошествовали, но никто не голодал. Городские власти обратились к Сатарову за помощью – учителя, воспитатели, муниципальные служащие, работники коммунального хозяйства точно также не получали зарплату – и комбинат откликнулся, не бросил на произвол судьбы. Тогда советская психология выручила. Но и для нее настал предел.
Пров Прович был умным и проницательным человеком – ему очень горько осознавать свою принадлежность к прошлому. Можно сожалеть, нельзя вернуть. Опытный производственник, сильный, упрямый мужик (в точности, как его отец), трудоголик. Начинал с самых низов – слесарем ремонтником металлургического оборудования, затем выучился в институте на металлурга и прошел все ступени на комбинате – мастер в мартеновском цехе, диспетчер, зам. начальника цеха, зам начальника производственного отдела комбината, Главный сталеплавильщик и, наконец, директор КМК. При нем запущен мощный прокатный стан, начинались работы по реконструкции доменных печей, но перестройка похе…ла. Человек реального дела. Это не на партийной синекуре прохлаждаться, продвигать реформы, плюрализм и гласность, писать разоблачительные статьи, бороться с режимом, петь и плясать, блистать в ток-шоу – это реально рулить крупным и сложным предприятием, обеспечивать выполнение ударных планов (не сочинять их, а выполнять), чтобы было чем области рапортовать на партийных съездах. Историческая аналогия напрашивается сама – Иван Глайзер работал, а секретарь А. Кортубин … тоже работал языком. Уже не в первый раз подобное. Пров Прович был опорой советского строя – его рабочей лошадью. Лошадь выдохлась.
Однако в жизни ничего не кончается – не проваливается в никуда. Дело отцов продолжают сыновья. У Прова Провича и его жены Веры Васильевны (в девичестве Тубаевой) имелся сыночек Генрих. За непривычным немецким именем стояла своя история. С самого начала на строительстве комбината среди разных национальностей – русских, украинцев, казахов, татар, башкир – были немцы. Немецкие колонии образовались здешних землях еще в 18 веке и всегда жили зажиточно. Поэтому когда пришло время перелома, раскулачивать было кого. Спасаясь, многие семьи покидали родные деревни Люксембург, Ротштерн, Форвертс, Элизабетфельд, Гехт и др. и, например, нанимались на стройки добровольно, а другие их сородичи очутились в Решовском лагере на более определенных условиях. Немцы считались хорошими работниками, в большинстве грамотными. Сам начальник строительства Глайзер – чистокровный немец, у его спецов тоже встречалась эта национальность. А вообще, на комбинатовской площадке трудились тысячи неграмотных и русских, и нацменов, еще к ним добавлялись дети. Школа значилась среди первоочередных объектов. Четырехлетнюю подготовку для детей открыли в бараке, взрослых учили совсем ударными темпами, без отрыва от основных обязанностей. Затем организовали ФЗУ, где обучались строительным профессиям. Старый Пров тоже обучился. Штаб всеобуча на комбинате возглавил немец Генрих Шульце, он же впоследствии стал первым директором первой школы. Сколько прошло через Генриха Шульце мальчишек из землянок, палаток и бараков – скольких он направил в техникумы и институты, Прова Провича в том числе. В память о школьном директоре и появилось у Сатаровых немецкое имя – Генрих.
Молодежь, родившаяся в конце 60 годов - Генрих Сатаров, Максим Елгоков и их друзья – уже третье поколение кортубинцев, но это не послевоенное поколение – это те, до кого не долетело даже эхо войны. Они не ведали нищеты, жили в квартирах в новом благополучном городе, гуляли по широким зеленым улицам, посещали Дворцы культуры, стадионы, с детства привыкли ощущать мир и безопасность, уверенность, что впереди – счастье для всех и для каждого. Как раз это поколение советских людей должно было начать жить при коммунизме. Их родители получили хорошее образование, серьезную работу, стабильность, уважение. Известные фамилии – Сатаровы, Тубаевы, Елгоковы, Пивых, Щаповы – составили золотые кадры комбината, поднялись и породнились. Это нельзя было назвать системой блата – в СССР они производили материальные блага, а не перераспределяли их. Кортубин сам вырастил свою элиту, и карьера Прова Провича Сатарова оказалась логическим завершением этого процесса. Кортубинцам все по силам и по заслугам. И их дети должны были жить лучше родителей. Вообще, последние три десятилетия – пусть далеко не беззаботные, но спокойные и счастливые времена. Куда все подевалось?
Единственный сын и наследник Прова Провича Генрих рос весьма обыкновенно, учеба ему давалась не в напряг и не отнимала много времени. Генрих не был примерным учеником, отличником, как Максим Елгоков, но без лишних стараний удерживался в составе крепких середнячков - случалось, что и двойки в дневник отхватывал, и гневные записи с предложением родителям навестить школу, но не переживал – и никто, включая его отца, тоже. Общительный неглупый пацан находил, чем заняться – бегал в дворовые компании и даже участвовал в драках, но тогда разбитый нос и синяки не считались поводом для разбирательства – на то и мальчишки, чтобы пробовать друг на дружке растущую силушку, а среди приятелей не различалось, кто сын начальника, а кто простого работяги. Типичное советское детство в провинции. И казалось бы, судьба уже определена – институт, комбинат, карьера – все как у людей и даже гораздо лучше. Но особый конвейер, запущенный до войны и поставляющий для деятельности КМК необходимые, скажем так, ингредиенты – с одной стороны, железную руду, кокс, огнеупоры, легирующие металлы, топливо, а с другой – человеческий материал для оживления процесса – этот конвейер тогда стукнул и дал заминку на Генрихе Сатарове. Получив приличный школьный аттестат, Генрих заявил отцу, что не желает посвящать свою жизнь гигантскому металлургическому монстру – проще говоря, он не пойдет работать на комбинат. Пров Прович настолько поразился, что даже забыл вспылить:
А кем ты себя представляешь, умник?
Генрих пожал плечами и ответил, что мир велик, и на Кортубине свет клином не сошелся. После детальных родительских расспросов выяснилось, что для сына существует единственное иное стоящее место – Москва, и Генрих собрался туда на учебу.
Да зачем же дело стало? Езжай, учись, дерзай. Все в твоих руках.
Но Генриха нельзя было обмануть: только не комбинат!
Посудившись – порядившись, на семейном совете выбрали экономическое образование – дальше фантазия кортубинцев распространялась с трудом. И Генрих уехал в Москву в превосходном расположении духа. Ему предстояло провести пять счастливых студенческих лет – целую вечность. А насчет возвращения на комбинат, как в анекдоте – за пять лет кто-нибудь сдохнет – комбинат или… еще раз комбинат. Ну, в самом деле!!.. Генрих очутился плохим провидцем. К девяностому году из столичного финансового института выпустился дипломированный экономист Г. Сатаров, а в стране и в экономике начался разброд. Пров Прович счел благоразумным настоять на приезде сына и невестки домой – хотя бы на время, пока все не утрясется, не войдет в нормальные рамки. Не нажим отца здесь был решающим, а другое, очень печальное обстоятельство – Вера Васильевна серьезно болела, а к матери Генрих был сильно привязан. Она уже умирала, и вскоре после приезда пришлось ее хоронить. Генрих переживал утрату, когда отец сказал ему:
Незачем тебе просто так слоняться. Тоскливые мысли в голову лезут. Не пущу я тебя никуда. Да поработай же как-нибудь – давай, устрою к экономистам, хоть на людях посидишь. Поверь, сын, работа лечит.
Отец не ошибся, а Генриху не удалось избежать своей участи – металлургический монстр, разинув огненную пасть, проглотил его, но – о, чудо! – взял и подавился. Рассказ об этом здесь. Пров Прович поступил тогда против традиционных правил. В Кортубине считалось, что настоящий мужик должен специализироваться в солидном деле – вроде литья, штамповки, прокатки и др. – и потрудиться в цеху, побегать в мыле, повкалывать, а уж после в кабинеты переселяться и руководить. А щелкать костяшками на счетах и чихать над бумажками – не велика заслуга. В советское время бухгалтера были незаметны – сидели в заводоуправлении где-то в конце коридора, и не светились. Заводская многотиражка Трудовая вахта размещала репортажи о героях соцсоревнования, сводки выполнения производственных показателей, очерки о знаменитых людях комбината – о мастерах, прокатчиках, сталеварах, лаборантах, командирах производства – начальниках цехов, лабораторий, служб – обо всех, в том числе о воспитателях комбинатовского садика или подведомственной спортсекции. Но даже Главный бухгалтер мог удостоиться краткой заметки разве что по случаю шестидесятилетнего юбилея – и это было отношением.
Внезапно все изменилось. В худшую сторону. Прежние способы хозяйствования приказали долго жить. Такие понятия, как общенародная собственность, социалистическая законность, Госплан, партком, класс – гегемон лишились прежнего смысла. В приоткрытую дверь врывались резкие капиталистические ветра. Полную силу забрал себе бартер – ненадолго позволил удержаться на плаву. Но все понимали – это не выход. Комбинату, чтобы выжить, нужны были средства – реальные, а не обесцененные бумажки. В России предприятия получили право самостоятельно реализовывать продукцию за рубежом за валюту. Потребовалась целая система продвижения на мировой рынок. И тут масса проблем – как продвигать? вопросы с рекламой, формами сделок, условиями поставок. Понадобились финансисты – свои, доморощенные. Прозорливости и управленческому таланту Прова Провича надо отдать должное – он оценивал текущую ситуацию и мыслил на перспективу. Команду красного директора составляли его старые товарищи с огромным опытом производства, жестким костяком наработанных советских традиций – случись, не дай Бог, война, они развернули бы мобилизационный проект – и черта лысого! кто бы мог им помешать, уж кортубинцы за родину горы бы свернули… Но громовой клич «Родина в опасности!» не раздался, и даже последние судороги уходящего режима обернулись не трагедией, а малопонятным фарсом – кто там с кем боролся? ГКЧП с Белым Домом (нашим), Ельцин с Горбачевым, действующие коммунисты с бывшими? Идеалистов не было ни на чьей стороне, зато подлецов в избытке! И Пров Прович пришел к итогу своих нерадостных размышлений – надеяться не на кого, нужно искать свои способы выжить. Нужны новые люди и новые знания. На кого же еще опереться директору, если не на собственного сына? Генрих Сатаров получил годичную стажировку в крупнейшей европейской сталелитейной компании, по возвращении ему поручили работу с крупными московскими банками – партнерами КМК. И компания по акционированию комбината тоже проходила под бдительным вниманием Генриха Провича (к тому времени отец убедился в его способностях и доверял в достаточной мере).
Перемены неотвратимы, неумолимы. Время в стране ускоряется – только не как в книге В. Катаева «Время вперед!», а в обратном направлении. Правительством реформаторов объявлено решение об акционировании предприятий. Цель рыночной реформы – создать эффективных собственников. Пров Прович, конечно, менялся вместе со временем – был коммунистом, потом ренегатом, но не дураком – у него мелькала логичная мысль: значит, будут грабить. Дальше – дело техники.
А как хорошо начиналось! В России в одночасье больше половины предприятий стали негосударственными, и образовалось несколько десятков миллионов акционеров. Умеем мы проводить компании! Коллективизация, приватизация, национализация, капитализация, еще какая полная …-зация – а мы все идем и идем по пути к лучшему будущему – дороге той нет конца. Большинство везет – меньшинство едет. Ура, господа – товарищи!..
В данном же кортубинском случае неважно, какой избран способ приватизации. Среди трудового коллектива комбината распределили по закрытой подписке 51% акций, 30% выставлялись на чековый аукцион. Что за акции, что за чеки? с чем это, вообще едят? Кому надо – съели и не подавились. Первым главой акционерного общества Кортубинский металлургический комбинат избран, разумеется, Пров Прович Сатаров. Рядовые акционеры доверили ему свои голоса. Комбинат превратился в независимое предприятие и пустился в свободное рыночное плавание. Куда же он направился? На внешний рынок – на мир посмотреть и себя показать, и заработать столь нужную ему валюту. Торговать не умели совершенно – умели производить чугун, стали, листовой прокат, непрерывнолитую заготовку. Но нашлись быстро помощники – трейдеры. Лезли с предложениями как мухи на мед – говорили, дайте нам столько тысяч тонн металла, и мы продадим в Европу, Китай, Америку, на Луну, Марс – куда угодно. Бессовестные трейдеры получали баснословную прибыль, и аппетиты росли. В итоге мухи – паразиты, усевшись на быка, захотели установить полный контроль над комбинатом. Предлагали организовать торговое финансирование и офшорные схемы. Приходилось отбиваться – и КМК отбивался по-умному. Заслуга в том принадлежала молодому Сатарову. На комбинате открывают собственный банк, страховую фирму – все под названием Стальинвест. Товарно-финансовые потоки ставятся под контроль современных компьютерных программ. Экономический блок управленцев КМК сформирован полностью Г. Сатаровым. Его влияние на комбинате росло.
Но и другая сторона - многочисленные партнеры комбината, столичные коммерческие структуры – тоже не дремали, хотели урвать. Как выразился талантливейший апологет прошлого политического строя – к вечеру на дележ приспел и дед Щукарь. Для социализма не вечер – ночь наступила. И эти тоже… поспевали изо всей мочи. Отнюдь не милые наивные Щукари. Предпринимались энергичные попытки скупить акции – у миноритарных акционеров и оставшийся госпакет на аукционах. Вот это было вполне реально. В мутной российской водичке плавали молодые (не по возрасту) акулы капитализма, выискивали добычу и рвали. И мысли не допускалось, что местные управленцы – еще советский состав – способны помешать. А уж про рабочее быдло никто не заморачивался – у этих акции скупали по дешевке, а они еще благодарили. Все по законам рынка. Благодетели вы наши.
Сатаровы – молодой и старый – сознавали, на какой скользкий путь ступили. Ожидала борьба – покруче, чем за пятилетку в три года. Правил в драке не было. Но Пров Сатаров по старинке думал об интересах предприятия и всего города, его, Прова, возмущало, что комбинат – итог трудов поколений кортубинцев (тоже и его деда) – вот так просто попадет в собственность к чужакам. Капитализм, едри… тя!.. В Прове Провиче еще говорила властная директорская привычка – он всегда распоряжался, но он же брал ответственность, вез кортубинский воз. И что теперь? все псу под хвост? отдать чужому дяде? Тогда уж лучше взять себе – и местным тоже будет лучше! Ну, правда ведь! Пров Прович имел право так рассуждать. Генрих свои мысли не озвучивал, но с отцом образовал тандем, чтобы противодействовать попыткам внешнего контроля над комбинатом. Слаженность Сатаровых позволила одержать верх. Против каждого по одиночке нашлись бы средства, но против тандема как? Народ признавал за Провом Провичем не только директорский, но и моральный авторитет, в нем видели заслон, защиту, поэтому доверенность на голосующие акции трудового коллектива он получил. Т.е., здесь броня – не пробиться, аборигены не терпели чужаков, потому и не было у чужаков приема против Кости Сапрыкина (это к слову лишь). Обход с флангов натыкался на молодого Генриха – он мыслил современными капиталистическими категориями и не давал развести кортубинских совков. Но именно Генрих сказал отцу, что на прошлом авторитете не вылезти, проблему надо решать кардинально. Необходимо скупить контрольный пакет, не допустить посторонних, стать владельцами предприятия. Пров Прович с ехидцей покивал головой - очень разумно, но откель деньги взять?! Генрих вспомнил первый неудачный опыт сотрудничества с трейдерами и предложил схему – она сработала в Кортубине и в других местах России. Для скупки воспользовались уже существующей фирмой Стальинвест. По закону в приватизации не могли участвовать предприятия, в которых госкомпании имели более 25%, поэтому в Стальинвесте комбинат имел 24% , а остальные были у Сатаровых. В кортубинской глубинке в таком звере, как приватизация, мало кто разбирался – не лез в это новое дело. Комбинат продавал продукцию Стальинвесту по низким ценам, маржа от перепродажи шла на покупку акций у работников и ваучеров. Стальинвест даже брал большие кредиты у комбината. На чековом аукционе Стальинвест заполучил весь пакет акций. Нечестно? А как иначе становились крупными собственниками в России? Выпускник университета благодаря своим блестящим предпринимательским талантам сделался алюминиевым королем. Еще кто-то начинал с производства мягких игрушек (милое занятие!), а потом – раз!! – через промежуточную губернаторскую стадию перепрыгнул - переплюнул британских олигархов. И простой буровик, после горный инженер сумел возглавить крупнейшую нефтяную компанию России. Конечно, это благодаря универсальным добродетелям – бережливости, упорству, трудолюбию и отчасти везению – это ж сколько везения привалило! почему не всем?
Сатаровы – тоже везунчики. Кортубинские феодалы. Загребли в полной мере – и денег, и власти, зато спокойствия души поубавилось, а страху прибыло. Не секрет, что богатство в России – особенно у первых его обладателей – еще не защищалось силой закона, но сопрягалось с буквальным страхом смерти. Две жизни стояли между комбинатом и всеми желающими его заполучить. Прова Провича не трогали – старорежимный директор сам уйдет, он гордый и больной, зато сынок его больно умный и шустрый, потому опасен. Желательно устранить препятствие. И в Кортубине не замедлил случиться инцидент. В одной из двух парных послевоенных сталинок по бокам Социалистической улицы перед мостом – четырехэтажных, а по углам во все шесть этажей – на пятом этаже, где жил директор комбината с той поры, когда еще не был директором, вечером якобы раздался выстрел. И все – больше ничего – ни подробностей, ни домыслов, ни эмоций. Странная весть молнией промелькнула по Кортубину и сгинула бесследно, не найдя отражение в милицейских сводках, отзвука в масс медиа. Те, кому по долгу государевой службы или по каким иным обязанностям положено, тут же явились на Социалистическую, убедились лично в добром здравии Генриха Сатарова и захлопнули рты. На другой день, как ни в чем не бывало, директор по финансам КМК сидел в своем кабинете в заводоуправлении и плодотворно трудился. Инцидент исчерпан. Забыт, похоронен. Одно лишь – тогда же Генрих срочно улетел в Москву, задержался там не день и не два, а по возвращении его сопровождала интересная парочка. Молодые парни – высокие, розовощекие, рыжеватые, похожие друг на друга – по всему выходили братья, что с первого взгляда не отличить, а со второго заметно будет. У одного брата лицо острее, и сам из себя субтильней, он имел привычку шумно вздыхать и потирать кончик белого носа, а вот второй брат мужественнее, в нем телесная сила уже созрела, лицо более грубовато и неприветливо. А так у обоих на гладких свежих физиономиях господствовало равнодушное, сонное выражение – рыжие брови всегда неподвижны, ресницы короткие, жесткие, а глаза карие. Вот тогда местные впервые увидали настоящих телохранителей. Прям Джеймсы Бонды. Одевались одинаково просто – в черное или серое, без модных изысков. Действовали вполне профессионально – не бегали за Генрихом, не выхватывали пистолеты, но постоянно незаметным образом оказывались рядом, двигались неслышно, рты не разевали и свою задачу отрабатывали – больше никаких опасных инцидентов с Генрихом не происходило. В Кортубине телохранителей наградили остроумным прозвищем – два брата – акробата – они действительно были братьями по фамилии Клоб. Надо ли приводить образцы местного юмора? и Клобы, и клопы, и жлобы и пр. В течение нескольких месяцев Генрих и Клобы не разлучались – везде, кроме, собственно, комбината – Пров Прович резко заявил, что перед работягами глупо комедию ломать. Кстати, Клобы охраняли лишь Генриха, отец отказался – его уговорили переехать из квартиры по улице Социалистической в фамильный дом в Коммуздяках. Но и эта проблема разрешилась – все улеглось, пыль осела; капитализм в России ударными темпами цивилизовался, обретал черты респектабельности – уже стрелять, травить, взрывать конкурентов стало не Comme il faut (не комильфо) – есть же не менее эффективные методы. К ним прибегли, пытаясь в очередной раз разгрызть твердый орешек – КМК. Не обошла нашу глубинку и славная практика рейдерских захватов. Аж гордость берет! все как у людей, и ничем не хуже Москвы и других крупных субъектов. Комбинат кому-то понадобился позарез, столичный банк, давний и верный партнер комбината, прицепился к долгу – пятьдесят миллионов рублей – сущая мелочь. Но в суде соседней Оренбургской области инициировали процедуру банкротства. Генрих опять мотался в Москву, ходил по инстанциям, нанимал московскую команду таких же специалистов – рейдеров. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюнет. А эти клевали да еще как! Не бандиты были, а хуже – экономисты и юристы. Кое-кто из той черной команды остался с тех пор при Сатарове – в штате управляющей компании Стальинвест, на хорошо оплаченных должностях референтов, консультантов. Например, весьма эффектная особа – молодая женщина, жгучая брюнетка со старинным именем Варвара, роковая красотка в стиле вамп.
Явление госпожи Пятилетовой (той самой Варвары Пятилетовой) породило лавину слухов. Чтобы понять людское любопытство, следует вспомнить про личные обстоятельства Генриха Сатарова – он женился еще студентом, у молодых родился сын Денис. В скудные перестроечные времена Генрих уговорил свою Светку поехать на Урал (там хоть посытней будет), сколько-то супруги здесь пожили, но семейный союз не наполнился теплом и близостью. Генрих много работал, ездил по заграницам, погрязал в финансах, контрактах и прочих заморочках, постепенно матерел, превращался в жестокого капиталиста. Жена терпела, страдала, после сказала мужу «прости – прощай», взяла ребенка и вернулась в Москву. Все мысли, чувства и силы Генриха занимал комбинат – семья отдалилась, что стало неважно, где она – в Москве или под боком в Кортубине. Нет, Генрих поступил порядочно – он подарил квартиру, перечислял деньги для Светы и сына, в свои приезды привозил подарки. Но на этом все. Отношения стабилизировались, охладели и экс-супругов устраивали. В Кортубине Генрих, конечно, не жил монахом – видный мужик, да еще директор (финансовый) - его любовные истории увлеченно обсуждались, смаковались, но Генрих не терял головы, не связывался с замужними, не безобразничал, своих подруг не обижал, старался не привлекать внимания. Хотя столь экзотическую особу, как Варвара, даже при желании не спрячешь – явная, яростная красота, словно синее пламя в ночи – очень точное сравнение. Волосы у Варвары были как ночь – роскошная волнистая грива до талии, а еще крутые капризные брови и глаза – особенно глаза – синие-синие, пронзительные, слегка косящие – так артачливо косится молодая, норовистая кобылица, что не каждого пустит к себе в седло. И что еще оставалось мужскому сердцу, если не пропасть? Никто не сомневался – опутала, околдовала красавица Генриха, а иначе каким образом сумела удержаться рядом с ним, в его управленческой команде? среди крутых мужиков. Да рассказывайте про ее деловые качества! – хмыкали в кабинетах Стальинвеста. Если что-то и было, то уж последнее замечание точно было неправдой. Во-первых, Варвара не простушка, а во-вторых, Генрих умел отделять личные симпатии от сугубо профессиональных моментов. Тем не менее, в Кортубине многое зависело от личных качеств Сатаровского наследника, а потому его любовницы – да, это важно. После развода Генрих выбрал холостяцкую жизнь – сперва молодому мужчине хватало соблазнов и не хотелось снова обязательств, а после дела на комбинате затянули целиком. Люди же говорили, что смерть матери, Веры Васильевны, повлияла – в сыне какая-то струнка надломилась, и он не привел вторую жену в дом – не видел, кто мог занять место покойницы. Остались Сатаровы вдвоем – отец с сыном.
На комбинате у Генриха все получалось, он умел устанавливать жесткие рамки – руководил он, а команда ему подчинялась, это прямое качество он унаследовал от отца, убежденного адепта административно-командной системы СССР. Пров Прович был крут (а сейчас бы добавили, что бесцеремонен, груб и категоричен) – это так, из песни слов не выкинешь. Генрих в свой черед не купился на массу современных управленческих моделей – принцип единоначалия никто не отменял (не сейчас, а раньше добавили бы, что и персональной ответственности тоже). Наверное, стало заметно, что рассказ про Сатаровых логично сместился от отца к сыну. Генрих набирался опыта, умения и забирал все больше власти на комбинате. Естественно, второй красный директор не появился – ни по внешним признакам, ни по сути. Да и не нужно – другие времена, другие нравы, задачи, совершенно отличные. Сатаровы стали владельцами комбината, хозяевами Кортубина. Советская эпоха закончилась, когда корабль КМК, плавно качнувшись по ходу движения, перешел в управлении в крепкие, уверенные руки – и если качнулся вдруг, то уже в последний раз, и тут же мощно пошел вперед. Закончилась одна эпоха – началась следующая. А плоть от плоти прежней эпохи, Пров Прович, уверившись в способности сына, тоже ушел – сперва со своего поста на комбинате. Перед тем у Прова Провича случились два инфаркта. В незапамятные советские годы, когда комбинат работал в полную силу, с периодической частотой настигали авралы и ударные штурмы, когда невыполнение плановых показателей равно было рукотворному катаклизму, и командный состав КМК сутками сидел на производстве, здоровье не подводило директора, а тут нате вам! два инфаркта, один за другим. Пров Прович не стал ждать третьего. Он ушел, оставив комбинат на сына, Генриха Провича. Перед уходом старик якобы сказал:
Ничего я уже не понимаю, но ты берись, сын. Мужик должен пахать. Как вол тянуть свою лямку. Потому как ощущение пустоты – самое худшее. Тоска смертна…
С тех пор рулит Генрих Сатаров - президент Стальинвеста - управляющей компании ОАО Наше железо, владелец контрольного пакета акций комбината.
Старый Пров как в воду глядел – без тяжкой ноши на плечах (фигурально выражаясь, ведь после инфарктов он ничего таскать не мог, да и зачем ему?) протянул недолго – через год умер в Коммуздяках, в новом двухэтажном особняке на месте старой хибары, построенной еще самым первым Провом. Генрих выполнил сыновний долг – нет, сам за отцом не ходил, мог за деньги купить и лекарства, и уход, но он тревожился, приезжал, выслушивал воспоминания Прова Провича, успокаивал его тоску и недовольство. Люди слабы, часто падают духом, и тогда кажется, что жизнь жестока и несправедлива, и главное – конечна, а ведь так хочется, чтоб как в детстве – как в сказке… Напоследок Пров Прович оставил себе единственное занятие - просил подвинуть кресло к окну, за которым открывался вид на комбинат, и смотрел туда долго, его взгляд затуманивался – кто знает, что он там видел?.. Генрих и тут не покинул отца – придумал привезти из Москвы внука, для того выдержал целую битву с бывшей женой. Но у деда с мальчиком просто не осталось времени. Похоронили красного директора на городском кладбище со всеми почестями. Кортубин еще недолго пребывал под властью капитализма, и покойников не разделяли на богатых и бедных, элиту и бесправное быдло – всех хоронили вперемешку. Отпевания не было – только гражданская панихида, пришла масса народа, выступали товарищи Прова, сами уже седенькие и больные, изгрызенные жизнью старики; и дорогу, по которой пронесли гроб, устлали ворохом красных гвоздик. На могиле установлен памятник – кирпичная стела, у ее основания - гранитная плита, сверху чугунная доска с надписью «Сатаров П.П. 193…-2003гг.» И больше ничего – ни креста, ни портрета. Генрих все исполнил по воле покойника. Только кое-что добавил от себя. Совсем недавно завершилось строительство нового пятиглавого собора в Кортубине, и Генрих Прович Сатаров совершил очень щедрое пожертвование. Правда нельзя утверждать, что на этом совесть его успокоилась. Но наша совесть – только наша проблема. Как-то так.
В довершении первого (но не последнего!) рассказа про основателей династии новых стальных магнатов России – про Сатаровых, чтобы ясно было – автор не может удержаться от ремарки (совсем ма-аленькой, скъюз ми…) Но не ми, а мы с вами наивно полагали, что эдаких сияющих высот в бизнесе могли достигнуть только единицы (это правда!) – то есть люди особенные, выдающиеся, заслуженные (а вот это неправда!!). Действительно, ну как за десять – двадцать лет вдруг недосягаемо возвыситься над толпой таких же бывших советских граждан? твоих друзей, соседей, коллег по работе? Наверное, потребовалось проявить чудеса таланта, самоотверженности, даже гениальности. И очень верно, что подобных выдающихся личностей и впрямь единицы – вот и выявилось нынешнее соотношение богатых и бедных людей в России. Нет, если все заслуженно, пусть жестоко, но справедливо – то пусть так. Говорится ведь – кто-то дерзал, а кто-то на печи лежал. И это похоже на правду! Мы, целая страна, лежали и спали, точно в рот воды набрали, когда наше общее, созданное нами, вдруг очутилось по частным карманам. Задам единственный вопрос – а те первые строители КМК, что ютились в бараках, землянках, и вручную копали землю под котлованы новых цехов, верили в светлое будущее ДЛЯ ВСЕХ – они согласились бы, узнав, что общее ВСЕХНЕЕ наследство попадет в частную собственность потомкам их товарища, такого же крестьянского парня Прова Сатарова? Представили, чтобы они ответили? Тьфу, наваждение, да и только… И подобное наваждение будет неоднократно настигать на протяжении нашей истории. Вообще, все чудесатей и чудесатей.
*****
Настоящее повествование продолжается. Пока еще в пределах города Кортубина. Правда, пришлось задержаться, случайно отступив на историю семейства Сатаровых (а вот сами Сатаровы – далеко не случайное, а можно сказать, главное здешнее семейство). Тем временем, где и в каких чувствах оставался уже знакомый нам Максим Елгоков, переживший душевную травму из-за мифического майора НКВД Г. Решова? Ах, вот он – Максим, а не майор вовсе – выехал на Форде Фокусе на главную кортубинскую улицу - Социалистическую.
По двум сторонам главной улицы возвышались трех- и четырехэтажные здания сталинской постройки с фасадами, украшенными богатой лепниной – звездами, амфорами, вазонами, композициями из венков с колосьями и лентами, гирляндами. На первых этажах светились вывески магазинов, парикмахерских, аптек. На одном из двух красивейших зданий, стоящих по Социалистической друг напротив друга, как раз перед мостом через ж/д пути (здания были четырехэтажные, буковой «Г», а по углам в шесть этажей), над большими нижними окнами, завершенными архивольтами, выведена выпуклая надпись – КНИГИ, а под ней размещены барельефы из книжных томиков. Пирамиды книг и распахнутые обложки, а страницы разлетелись веером – весьма художественно. Такая культурная надпись была на доме, где жил директор комбината – ну, теперь он уже там не жил, и там продавали книги на протяжении всей советской истории, а теперь товары гигиены и пиво. Максим скользнул взглядом и усмехнулся – книжных магазинов в Кортубине вообще не сохранилось.
Социалистическая была самой старой улицей и застраивалась на протяжении почти двадцати лет, в качестве материала использовались шлакоблоки из золы ТЭЦ, а также силикатный кирпич местного завода. Большинство зданий в последний раз красили еще при Союзе в распространенный ржаво-коричневый цвет (где- то больше коричневый, а где-то больше ржавый), и краска настолько добросовестно въелась в стены, что продержалась десятилетия. С той поры обновили лишь пару – тройку домов, но выбрали совершенно неподходящие ни климату, ни здешней эстетике цвета – какой-то нежно-салатовый или даже ярко-розовый. Эта модная красота не прижилась, была смыта в первый же сезон обильными дождями и снежными наносами, и снова проступила первичная упрямая рыжина – как советское клеймо. Вот также и кортубинцы подобны своим домам – как их не перекраивали за бурную постперестроечную эпоху, внушали цивилизованные взгляды, прилаживали европейские обличья, а все равно – чуть что, и свое, доморощенное, сразу выскакивало наружу – рыжими они были – то есть, фигурально…
Опять, же по абсолютно правильным европейским меркам Кортубин отличался детским возрастом – до 1945 года числился рабочим поселком, лишь затем стал городом. История прямая и ясная как незамутненное стекло - Кортубин возник вместе с металлургическим комбинатом, жил вместе с ним, а в последнее время даже раздавались скептические голоса, что, вполне возможно, и помрет вместе с комбинатом. Максим Елгоков подумал, что старик Порываев в недавнем разговоре не зря окрысился на Леньку Чигирова – того, случалось, заносило – вот не надо было ему на телевидении умничать, насчет перспектив развития моногорода Кортубина – ох, не надо было… Максим родился и вырос в Кортубине – в одном из трех его районов. Ленинский (изначально Сталинский), Восточный и Юбилейный – из них Максим знал Ленинский район как свои пять пальцев. Квартира его родителей – три комнаты с трехметровыми потолками, длиннющий коридор, кухня в пятнадцать квадратов, раздельный санузел – располагалась в номенклатурном доме по улице Социалистической – только не совсем рядом с проезжей частью, а за чугунной оградой, в тихом удобном зеленом дворе с фонтаном, клумбами с бетонными бордюрами, скамейками. Максим учился по соседству – в единственной городской гимназии, ходил в ближайшие магазины (тоже и в Книги), лежал в больнице по Социалистической. Улица эта была главной магистралью Кортубина – прямая как стальной шест. Первоначально она пролегла от площади Труда и до городской окраины – фактически ковыльной степи. По Социалистической ходили трамваи, стояли первая в городе гостиница, Дворец Культуры Сталькон, больничный городок, парк, стадион, металлургический техникум и еще многое другое, относящееся к довоенной постройке. Ленинский район – самый старый и в архитектурном плане самый интересный район. Его главный недостаток – непосредственная близость к комбинату, но так и было задумано – город вторичен, есть продолжение комбината. Несколько трамвайных маршрутов начинались от проходных комбината и шли насквозь – через Социалистическую улицу в спальные районы – Восточный и Юбилейный. К счастью, Максим вырулил на своем Форде Фокусе на Социалистическую, когда время уже было вечернее, но смена на комбинате уже началась, потому машин немного. Прямо перед Максимом высились закопченные трубы – и катил он прямиком в их направлении. Сколько-то не доехав, воспользовался своротком налево – эта дорога вела в Коммуздяки.
Здесь уже не раз упоминался поселок Коммунистический – легендарные Коммуздяки. Немного раскрыта история его возникновения. Коммуздяки благополучно просуществовали, и советское время было для них отзывчивым – хлипкие хибары давно снесли, дети первых поселковских обитателей (и те, и другие – дети и родители – были комбинатовцами – одни строили, а другие позже там работали) возвели крепкие дома, укоренились, обросли скарбом и жили, в общем, неплохо. Над шиферными крышами торчком замерли телевизионные антенны, исчезли деревянные уборные, грубо сколоченные сараюшки, из которых доносились хрюканье и теплая вонь, курицы тоже повывелись с личных подворий. Перемены постепенные, но неуклонные – к лучшему. Старый коттедж Иннокентия Павловича Елгокова тоже не уцелел в первозданном виде. Наследники – дочь Юлия Иннокентьевна и ее муж Василий Петрович Тубаев – потратили немало сил и средств на обновление родного гнезда. Василий стал начальником цеха на КМК, Юлия руководила лабораторией, они могли приобретать стройматериалы, заплатить рабочим. На протяжении нескольких лет меняли гнилое дерево, возводили кирпичные стены, перекрывали крышу, утеплялись, перестилали полы, устанавливали двери и окна – старый коттедж преобразился совершенно. В восьмидесятые годы в Коммуздяки провели газ, водопровод, канализацию, еще раньше распланировали и заасфальтировали улицы, установили освещение. Внутреннее пространство заполнялось цветниками, ягодными кустарниками, дорожками из гравия или бетонных плит. Все становилось вполне цивильным. Семейство Тубаевых – родители и их дети - обжили обновленный дом в Коммуздяках, устроились в нем удобно. Юлия сохранила в обстановке кое-какие раритеты из наследства (например, старинный шкаф с антресолями, выдвижными нижними ящиками и зеркалом), перевезла крепкую мебель из городской квартиры и на этом успокоилась. Дети выросли и разъехались – никто из них не нуждался в жилье. В этом доме умер Василий Петрович, не протянув и трех лет после выхода на пенсию. Юлия осталась одна. Потянулись длинные, не очень радостные годы на заслуженном отдыхе – черт бы побрал их, эти заслуги! что-то не очень отдыхалось…
Превратившись из нищей дыры в очень приличное и престижное место, Коммуздяки и в новую капиталистическую эпоху продолжили совершенствоваться. Что понятно – народ в Коммуздяках обитал непростой, все больше начальство – и комбинатовское, и городское. А в последнее время добавились бизнесмены – примета перемен. Однако те же перемены странно отыгрались на Коммуздяках. Поначалу в поселке в очередной раз закипело строительство. Отпали советские ограничения на частное жилье – по общей площади, высоте, количеству этажей, чердаков, коммуникаций и пр. Собственники могли изощряться, как угодно. А поскольку нынешние хозяева сами еще недалеко ушли от крестьянских корней – да, сараи они уничтожили, выгребные ямы засыпали, подумывали сократить плантации картошки, капусты и кабачков, но идеи их о том, каким должен быть дом – личная крепость – отличались прямолинейностью и гигантоманией. Повсеместно раздвигали стены, надстраивали этажи и мансарды, обязательно навешивали лоджии – вырастали прочные коробки, абсолютно лишенные индивидуальности. Как говорится, нет предела совершенству – точно, и два, и три этажа далеко не предел, однако логика и здравый смысл охладили энтузиазм домовладельцев. Можно бесконечно совершенствовать жилище, подчеркивать свое ощущение успешности, но упрямую действительность не переплюнешь – с любой точки в Коммуздяках открывался великолепный вид на промплощадку, и тогда ясно осознавалось, что эти трубы всегда будут доминировать и выбрасывать тучи пара, песка, сажи и прочих гадостей, накрывать Коммуздяки при первом же попутном дуновении. Проклятая экология! С разумом не поспоришь, тем более в свете новых материальных возможностей, чтобы реально поискать чего-нибудь получше. Коммуздяки потеряли традиционную привлекательность. Новые особняки уже по современным архитектурным проектам, вкупе с коммуникациями строили к югу от Кортубина – за спальным Юбилейным районом. Туда переселялось молодое поколение из Коммуздяков. Но старики цеплялись за прошлое – отказывались переезжать. Юлия Тубаева категорически не желала что-то менять в своем доме, запрещала затевать любые переделки, говорила сыну Марату:
Эти стены еще отца моего помнят. Вот умру, и хоть по кирпичику разнесите. А пока пусть все будет, как при Василии…
Дети старожил в Коммуздяках еще чувствовали пиетет перед малой родиной – вкладывались и поддерживали семейное наследство. Например, глава Стальинвеста, молодой Сатаров не трогал дома, в котором умер его отец, но самого Генриха с тех пор очень редко видели в поселке. Жаль, Коммуздяки сдали…
За время перечисления всех обстоятельств, постигших славные Коммуздяки на их историческом пути, Максим Елгоков успел подъехать к знакомому дому. Серый вечер незаметно переживал ночное перерождение. Небо стало насыщенного синего цвета, его высокие складки кое-где выделились тонким серебряным абрисом. Звездные огоньки еще не вспыхнули, а вот трубы совершенно потерялись в толще свежего ночного воздуха, хотя тревожные красные сигналы вспыхивали раз за разом, пульсировали. Уличные фонари тихо зацедили бледный искусственный свет – тот упал дрожащими полосами, высветлив фрагментарно крупную зернистость асфальта, сухие комья земли, груду камней, стебли травы, рытвины, часть лучей преломилась на металлических воротах и остро сбликовала. Однако окружающие дома не выступили из тени – лишь кое-где через невидимые шелестящие заросли проглянули зажженные окна. За окнами продолжалась жизнь, качались силуэты. Все как всегда. Окружающая обстановка была изучена Максимом с детства до мельчайших подробностей – он разбирал ее на вкус, на цвет, на запах, мог зайти с закрытыми глазами. Но не стал закрывать и не стал нажимать на кнопку входного звонка, грохать в дверь, дабы никого не потревожить. У Максима имелся свой ключ, и он знал, что в доме сейчас только один человек – тот самый, кого он жаждал увидеть. Дом стоял тихий и темный, лампы везде потушены. В прихожей Максим сбросил куртку – не обратил внимания, где она оказалась – возможно, на полу. Максим громко позвал:
Юлия! Юлия!..
Прислушался – никто не ответил. Где же она могла находиться? В одной из комнат на первом этаже – на второй Юлия не любила подниматься – ей было тяжко. С порога Максим старательно прищурился, и его зрение, немного погодя, привыкло к темноте. Но это была не кромешная тьма – от окна под тюлевой завесой проникал уличный электрический блеск – скупыми, прерывистыми порциями, на противоположной стене трепыхалась и растягивалась причудливая сетка из света и тени, повторяющая плетеный узор тюля. Обстановка – здесь и во всем доме - сохраняла неизменность десятки лет. Старый громоздкий шкаф с антресолями, выдвижными нижними ящиками, зеркалом, полированный стол, кресла и диван, задвинутый в угол. Как бы все так – и одновременно не так. У комнатной мебели твердые прямые очертания оказались зыбкими и пошли изгибаться под странными углами, образуя некую сказочную реальность, в которой прежние предметы вдруг обернулись своими отражениями. Что за чертовщина? где тут, вообще, отражаться? Ах, вот где – в зеркале, подвешенном на передней дверце шкафа. Это зеркало опять блеснуло таинственной гранью и поменяло местами две стороны реальности – нашу и зазеркалье. Максим поежился, но к счастью, нашел, что искал – вернее, кого - невысокую, сутулую и щуплую фигуру на фоне оконного проема. Это она – Юлия стояла, опираясь на палку, и на шум от двери даже не повернула головы.
Рассыпавшиеся короткие седые пряди, нечто вроде упрямого хохолка спереди, вязаная шаль на плечах – все это высвечивалось и пушилось, выглядело очень уютно. Что Максима удивило - ему почудилось, будто за время от их прошлой встречи Юлия уменьшилась в росте – или больше согнулась? Все возможно с человеком по достижении восьми десятков годов – никто не становится краше и здоровее. Юлия слабела, сгибалась, уже не способна обойтись без палки. Бедная, бедная старушка – замерла у окна, закуталась в теплую шаль, и думает невеселую думу. А он, Максим, явился, нежданный, незваный, чтобы терзать расспросами бедняжку. Зачем? С отчетливой, абсолютно логичной ясностью Максим понял, что сегодня вечером его погнало в Коммуздяки – все бред, нелепость, вранье выжившего из ума Порываева. Но тот - сумасшедший, чужой, а здесь родная бабушка – слабенькая, худенькая, спрятавшаяся под шалью. Бред!! Не существовало никакого майора Решова, и брутальным именем Гранит никто никогда не дерзнул назваться, и даже вздорного Порываева ни сегодня, ни прежде не было. Это даже не увиденная Максимом на экране блестящая кремлевская сказка, а ее отраженная версия – некто при галстуке и в собольей шубе в коридоре из лагерных бараков, охраняемых дворцовыми гвардейцами, и толпа вредных Порываевых как массовка на заднем фоне... Бред! Надо отдохнуть, успокоиться, и галлюцинации исчезнут сами собой.
Максим с облегчением выдохнул:
Извините, Юлия, я без звонка. Надеюсь, не потревожил…
Чего уж там. Не часто ты меня навещаешь, внучек. А сегодня примчался на ночь глядя.
Еще раз извините. Просто захотелось вас увидеть.
Ах, как трогательно. Ладно, пойдем на кухню. Чаю погреем. Свет включим и будем видеться. Хорошо, что ты здесь.
Щелчок – и кухня ярко осветилась, а к Максиму вернулось хваленое чувство реальности. Кухонные предметы на положенных местах - неизменные и настоящие. Все хорошо – так и должно быть. За окончательным подтверждением своих мыслей Максим обернулся к бабушке, пытливо вгляделся в ее лицо – и у нее никаких фатальных перемен. Слава Богу!
Уже упоминалось, что возраст у Юлии весьма преклонный. Ее муж, Василий Петрович Тубаев был далеко не рядовым работником на комбинате, он последовательно прошел ступеньки карьерной лестницы руководителя среднего звена, чем подтвердил правильность советских идеологических постулатов насчет равенства и насчет возможностей – или как сейчас модно выражаются, социального лифта. Имя В.П. Тубаева значится в почетном списке первых строителей КМК. Список напечатан на плотной бумаге и оформлен книгой в красной кожаной обложке с профилем В.И. Ленина, на титульном листе золотыми буквами выведено: «Трудящиеся СССР под руководством КПСС успешно строят передовое общество. Первые герои строительства КМК показали пример коммунистического отношения к труду, превратив его в дело чести и в дело славы». Раритетная книга передовиков храниться вместе с раритетной лопатой Прова Сатарова в музее КМК. Ну, определение первых героев сильно растяжимое – комбинат-то строили больше двадцати лет, а Василий стал работать уже после войны. Закончил вечернюю школу, где директорствовал тот же вечный Генрих Шульце (немец разрывался на две школы – семилетку и ШРМ, и везде успевал), после вечернее отделение металлургического техникума по специальности литейное производство черных металлов (понятно, в Кортубине одна чернина и ничего кроме). Тогда Иннокентий Павлович Елгоков уж не читал студентам обширные курсы по многим дисциплинам – состояние здоровья не позволяло. Василий познакомился с его младшей дочерью Юлей – энергичной, пухленькой, очень правильной комсомолкой. Именно Юля подвигла его на получение образования. Через несколько лет – Василий работал мастером в доменном цехе, а Юля после института в лаборатории – они поженились, родили троих детей – сына Марата и двух дочерей Полину и Веру. Правда, вдруг выясняется, что сына не они родили, а он уже был в семье Елгоковых, в которой Марат рос на правах родного ребенка, и ни у кого тени сомнений не закрадывалось, что здесь скрыта целая история. Позиция Юлии, в общем-то, прозрачна: ребенок любимой сестры – считай, собственный ребенок, а вот что касается Василия, то можно и усомниться – действительно, далеко не каждый мужчина способен принять чужого отпрыска, да еще мальчика.
Вообще, парочка - Юлия и Василий - являла собой разительный контраст. Она – воспитанная девочка из вполне благополучной семьи (дворянской, но тогда это тщательно скрывалось). А он – крестьянского, да еще бедняцкого корня, из деревни. У живой, смешливой Юлии имелась масса друзей, но ее выбор жениха многих удивил – уж явно они не подходили друг другу. Но Василий тоже далеко не глуп, хотя не столь восприимчив – покинув глухой угол, он поработал на стройке, успел выдвинуться в ударники, усвоил полный курс политграмоты, посидел за партой, и его с полным основанием включили в список перспективных и надежных кадров для будущего производства, направили на учебу в техникум. В дальнейшем Василий сделал неплохую карьеру на комбинате, стал начальником цеха. В его облике – и в молодости, и особенно в зрелости – проступало происхождение из низов. Здоровый, сильный, но силу его демонстрировала не красивая рельефная мускулатура. Сила появлялась при каждодневной тяжелой работе, одновременно без силушки той тягости не одолеть – истина беспросветного крестьянского труда. Длинное, негнущееся, могучее тело, в котором ощущалась усталая натруженность поколений предков – опущенные плечи, вдавленная грудь, и дальше сложение напоминало прямую доску; при своей природной худобе и умеренности, Василий был тяжелым из-за костей – прямо-таки свинцово тяжелым – его неспешные шаги глубоко вдавливали землю. Большие кулачищи, обвитые синими веревками вен. Всегда сумрачное, непроницаемое выражение на лице, молчаливость. Что называется, неотесанный мужик. Но Юлия умела с ним обращаться. В их паре с самого начала – еще с поры девичей кудрявой юности – командовала Юлия – чего греха таить, она умнее, эмоциональней и резче мужа, и образованней его тоже. Так что вопрос с Маратом Юлия решила раз и навсегда, а рождение дочерей выбило из традиционных притязаний Василия последние подпорки.
Тубаевы прожили вместе счастливую жизнь – не увлекательную, не богатую и не знаменитую – т.е., совсем не сказочную, а наполненную упорным делом, суровой будничной рутиной, совковыми предрассудками. Но так жили люди в Кортубине, и Елгоковы пользовались уважением и доверием. Для Юлии смысл жизни всегда заключался в работе. Семейные обязательства она выполняла с присущей ей добросовестностью и дисциплиной, но руководствовалась вперед разумом – по крайней мере, она старалась, но нередко ее прямота, эмоциональность брали вверх. Юлин острый язык заслужил нарицательную славу в Кортубине – страдали муж, дети, но больше страдали коллеги по работе, коим Юлия резала правду – матку в лицо, невзирая на вежливость, осторожность, субординацию и проч. В любой нелицеприятной ситуации Юлию спасала ее главная черта – искренность. В семейной жизни тоже - она никогда не была примерной хозяйкой, не скрывала равнодушия к домашнему уюту. Квартиру Тубаевых по улице Социалистической не украшали кружевные салфеточки, вазочки, цветные вышивки, не рябило в глазах от кипенно белых полотенец, надраенных кастрюль, на детской одежде не пришиты пуговицы все до единой – этого не было. И даже – о, ужас! – спустя недолгое время после свадьбы Юлия внушила мужу, что он сам обязан гладить свои рубашки. В семье царил матриархат. А еще честная, искренняя атмосфера, когда к детям относились как к взрослым независимым личностям. Юлия не докучала Марату, Полине и Вере назойливой опекой, не кудахтала над ними словно наседка над цыплятами, не требовала подчинения или обожания. Дети вольны выбирать занятия по душе, допускать ошибки и даже строптивость. И еще следует сказать – Юлия никогда ни словом, ни делом не наказывала детей, а ведь про японскую систему воспитания не ведала.
Маленький камушек в оригинальный Юлин огород. Мальчик Марат и младшая дочь Полина были активными, любопытными, в меру упрямыми детьми, с ними педагогические приемы Юлии оправдались. А вот старшая Вера – тихая, кроткая девочка, остроносенькая, с русыми косичками, похожими на мышиные хвостики – тревожила ее. Не присутствовала в Вере Юлина категоричная убежденность, ее стремительная энергия. Но здесь не одна лишь материнская тревога. Память о трагедии с сестрой Марьяной – это как рана, что болела и кровоточила в семье Елгоковых долгие годы, когда были живы Иннокентий Павлович и Агриппина Ивановна, когда Юлия взялась заботиться о сыне Марьяны, таким вот способом став матерью, еще не успев выйти замуж. Все казалось, что боль со временем утихнет, сменится спокойным послаблением, ведь ничто не вечно. Однако у молодых Тубаевых родилась старшая дочь Вера. Внешне она нисколько не походила на Марьяну, не обладала теткиной хрупкой грациозностью, отстраненным аристократизмом, музыкальностью – обыкновенная скромная советская девочка – пожалуй, больше застенчивая, тихая, погруженная в себя. Хотя Юлия-то видела и тревожилась, и опять же не могла не отметить, что Вера странным, почти мистическим образом повторяет историю несчастной тетки, которую знать не могла. Конечно, Пров Сатаров – никакой не майор Решов, а просто видный парень из известной кортубинской семьи, он пока еще молод, но в нем явна та же напористая, властная мужская порода. И что-то же Пров нашел в серой мышке Вере! Что-то в ее уклончивых диковатых зрачках, всегда поджатых губках, маленьком округлом подбородке. Вроде послушная скромница, но мечтательное наваждение таилось во взмахе ресниц, в неспешной речи – Вера, когда смеялась, прикрывала ладошкой рот, никогда не спорила и не заводила парней, и она, конечно, не могла противостоять самоуверенному Прову, что выбрал ее и пошел в атаку. Точно мистика: мужчина – охотник и женщина – его добыча. Юлия не верила в мистику. Даже если она вздумала бы возражать, то Пров не отступился бы – уступить вынуждена Юлия. Вера стала женой Прова Сатарова, их союз сложился счастливо. Родился первый Юлин внук – Генрих. На других детей у Веры Васильевны не хватило здоровья, но всю свою любовь она сосредоточила на единственном сыне – почти болезненно обожала его. Между Генрихом и матерью всегда существовала эмоциональная близость. Вот это бабушка Юлия считала желательным ограничить, она говорила, что из внуков, Генриха и Максима, нужно лепить мужчин, а не разводить антимонии и не разливать сироп. И Юлия с присущим упорством занялась своим планом: мальчишки учились (правда, Генрих без излишнего рвения, а Максим весьма усердно), играли в футбол, плавали, дрались (здесь уже Генрих первенствовал); в частном доме в Коммуздяках выполняли свою работу – могли вскопать огород, разобрать и собрать замок, утюг, электроплитку, умели пользоваться рубанком, гвоздодером, молотком и пр. Кульминационный момент мужского воспитания наследников, о котором любят вспоминать Тубаевы, Елгоковы и Сатаровы. Когда отличник Максим собрался на день рождения к Тае – девочке, в которую влюбился нечаянно и впервые в жизни - его находчивый брат Генрих предложил, дабы произвести эффект, залезть на соседний участок и нарвать там цветов (почему на соседний? будто на своем не росли). Сказано – сделано, пацаны немедля разорили клумбы у соседа, напоследок Максим позарился на редкостный цветок – огненно-красный, пахучий, бархатистый шар размером с полголовы – решил, что сразит юную даму сердца наповал. Все бы ничего, но сосед попался не простой садовод – любитель (по фамилии Щапов), его профессиональная деятельность была связана с заповедниками Кортубинской области с сохранившейся первозданной экосистемой в основном на юге, где обширные степи покрывали не только ковыли – начиная с весны, распускалось и зацветало удивительное разнотравье. Из своих поездок Щапов привозил семена и растения, и часть садил у себя на участке. Этот красный цветок являлся предметом гордости, столь трепетного отношения, что лишившись своего богатства, сосед, выл и рвал волосы, повторял «Мой радивей! мой радивей, ой-е-ей...». Разоблаченные мальчишки были непроницаемо тверды – ни тени раскаяния или страха. Пров Прович в отместку заставил их в одних шортах и майках вырвать с корнем соседские заросли крапивы у забора. Максим и Генрих стоически перенесли наказание. Юлия ругалась и отворачивала лицо, на котором расплывалась довольная улыбка. Внуки выросли не изнеженными наследными принцами и вполне преуспели в жизни. Генрих – нынешний глава ОАО Наше Железо, хозяин Кортубина. Максим Елгоков опять же в Кортубине, дети Полины в Москве, следом подтянулись правнуки.
Юлия ушла с комбината в начале девяностых, когда стало ясно, что все кортубинские передряги не есть случайные всплески, временные обстоятельства, а всерьез и надолго. Все рушилось подобно карточному домику, и ничего не предпринималось, чтобы предотвратить падение – значит, это кому-то было выгодно. Выгодно, чтобы государственные фабрики, заводы оказались бесхозными, беспомощными. Выгодно, чтобы массы людей (в том числе умных, образованных, способных сделать выводы – огромный советский инженерный корпус) озаботились бы исключительно элементарным пропитанием и радовались любому брошенному куску. Помните, как мы, наивные совки услышали тогда впервые знаменательную фразу: вы еще за миску супа работать будете! Пророчество исполнилось быстрее, чем успели в него поверить. Все так. Положение на КМК нисколько не отличалось от других металлургических гигантов – фактическое замирание производственной деятельности, систематические задержки зарплаты. Ну, домну-то не остановишь, не заглушишь, а насчет прочего… Когда комбинатовцы столкнулись с вынужденным отпуском без сохранения зарплаты – эдакой диковинкой! – а еще с таким термином – вынужденный прогул (ВП) – никто не верил, говорили:
Да не может быть! Не может остановиться комбинат. Не может умереть целый город… Меня не могут отправить в ВП – я ведь не бездельник или бракодел, бессовестный прогульщик, пьяница. Я нужен предприятию!
Общая наивность была успешно посрамлена. Озаботились непосредственно металлургическим производством, которое нельзя было остановить – там еще теплилась жизнь, люди трудились, но зарплату не получали. Прочий персонал – конторских служащих, ИТР, работников неосновных цехов отправили в ВП и выключили за ними свет. В то страшное время в темноте, без освещения потонул весь Кортубин. И обнаружилось, что ЦЗЛ – отнюдь не жизненно важное подразделение комбината, без него вполне можно обойтись – ну, по крайней мере, не в прежнем качестве. Юлия тогда уже вышла на пенсию и даже немало переработала, удостоилась всех званий и наград, ее муж Василий Петрович сидел дома в Коммуздяках, и здоровье начало его серьезно подводить. Он даже успел помереть, а неугомонная Юлия не мыслила себя без работы, что для нее означало выпасть из гущи напряженной целенаправленной комбинатовской жизни. Но решала не Юлия – решили за нее. Она продолжала приходить в лабораторию, которую сама же создала, и проводила смену от звонка до звонка, выполняла какую-то работу – дописывала отчеты, ревизовала номенклатуру дел, подшивала бланки протоколов, проверяла оборудование, поливала цветы. Всеми силами отгоняла от себя мысль, что пришел подлинный крах – крах всего, что она делала прежде, чему верила и посвятила жизнь. Однажды ее упорную бессмысленную активность прервали – тихая невзрачная фигура с порога прошелестела равнодушным голосом:
Юлия Иннокентьевна, не нужно вам сюда приходить. Неважно, вам в табели все равно отмечают прочерк. ВП для всех. Ничего не изменишь. Пожалуйста, отдохните.
Юлия поняла. Она собралась с духом и собрала свои вещи, не возмутилась, только перед уходом сказала зятю – директору Прову Провичу Сатарову:
Я надеюсь, ты осознаешь, что творится. И каковы последствия. Ладно, я – дряхлая кляча, меня за забор не жалко… Пусть я кляча, но не дура - и не слепая кляча. А ты не боишься, что тебя тоже вот так… У меня чувство, что настал конец. Но ведь все никогда не кончается – должно быть, по крайней мере…
Пров Прович благоразумно промолчал перед резкой тещей, но позвонил Марату Елгокову, и вскоре Юлию позвали преподавать в металлургический техникум на Социалистической улице, там она проработала еще несколько лет, прежде чем окончательно стать затворницей в Коммуздяках.
С того самого унизительного случая Юлия больше никогда не пересекала Центральную проходную КМК на Площади Труда. Вот так все обернулось – стремительно и бесповоротно. Нельзя вернуть. Нельзя словно в магическом зеркале поменять конец с началом – мы ведь живем не в сказке. Если б можно было… Где оно, начало? с какого момента начинается? А ведь у Юлии запечатлен этот момент. Впервые она прошла по подземному переходу под площадью Труда к комбинатовской проходной после окончания института – и даже раньше, на студенческой практике. Где-то на антресолях старинного шкафа в доме в Коммуздяках должен сохраниться пожелтевший снимок – на нем бойкая кудрявая девушка с румяными щеками, в пестром ситцевом платьице и поверх в мужеподобном «плечистом» пиджаке, в лакированных туфлях. Круглое, свежее, смеющееся лицо, ветер задувает пушистую прядь, хотя румянец не разглядеть на размытом черно-белом фоне, а вот глаза сияют. В углу снимка стоит дата - 195… год. Тот самый миг. Очень, очень давно! целая жизнь пронеслась…
Эдакий вихрь спутанных мыслей не мог закрутиться разом в голове Максима Елгокова – пожалеть надо его бедную голову, ей и так сегодня досталось. Сейчас Максим стоял и смотрел на теперешнюю Юлию – свою родную (или двоюродную) любимую бабушку. Да, годы забрали свое. Юлина фигура – в юности коренастая и спортивная – после рождения двух дочерей раздалась вширь. Уважаемая работница КМК, солидная мать семейства смотрелась обыкновенно для тогдашней провинции. Наряды соответствующие: цветастые кофты с длинными рукавами и свободные удобные сарафаны, белый халат в лаборатории. Осенью широкие плащи и узорчатые платки как на матрешках, резиновые сапоги. Зимой пальто с меховым воротником и войлочные бурки, самовязанные варежки. Жесткие дамские сумки и набитые всякой всячиной авоськи. Кудреваты пряди туго собирались сзади, шпильками крепился шиньон из своих же волос, губы красились темной помадой, брови никогда не выщипывались – больше никакой косметики не полагалось. В праздники Юлия выбирала светлые блузки и делала начес, и тогда голова напоминала шар. Так выглядели все замужние женщины в ЦЗЛ – и не только там - типичные советские тетки.
Теперь Юлия потеряла немало веса – исчезла ее справная толщина. Максиму не показалось – бабушка уменьшилась и вверх, и в бок. Ее когда-то жесткая прямая спина согнулась, лопатки опустились. Ноги истончились, стали напоминать две сухие палки и слушались все хуже. Однако ослиное упрямство сохранилось в нетронутом виде. Великолепная трость ручной работы из американского ореха, инструктированная серебром, перламутром, украшенная резьбой и отделанная маслом, подарена внуком Генрихом (он оплатил, а правнук Дэн привез дорогую вещь из Европы). Подарок, пренебрежительно брошенный в кладовке, с тех пор пылился за ненадобностью, поскольку там же случайно обнаружилась старинная потемневшая дубовая палка с серебряным кольцом – поцарапанная, но довольно крепкая. Юлия с радостным криком вцепилась в находку.
Это еще мамина!
Недовольному Генриху Юлия продемонстрировала на палке надпись – по серебряному ободку махонькими буковками выдавлено «Ща…в - Уты…а – 192…год» (отдельные буквы стерлись от старости), таким способом легко доказано, что палка вполне могла принадлежать незабвенной Агриппине Ивановне, супруге Иннокентия Павловича. Разумеется, находка сразу стала семейной реликвией, своеобразным фетишем. Палку Юлия таскала с собой всюду – делала вид, что из снобизма или упрямства, убеждала, что старинное дерево хранит особое тепло, а отполированный набалдашник сам скользит в ладонь как нельзя удобней – да, говорила и это, и еще другое, но ей и вправду было тяжело ходить. Палка стала неотъемлемым Юлиным продолжением.
Про Юлию можно рассказывать и рассказывать, и даже посвятить ей целую книгу – про светлый ум, гордость и справедливость, живую заинтересованность, злоязычие, бескорыстие и упорство, про ее последнюю обиду и пришедшее опустошение - но это будет уже другая книга. Поэтому прервемся. Лишь одно. Куда в данную минуту напряженно вглядывался Максим Елгоков, пытаясь обрести реальную опору в том фантасмагорическом действе, что захватило его сегодня днем и потрясло до глубины душевной.
Итак, вот она – ныне здравствующая, самая старая и влиятельная представительница трех родов – Елгоковых, Тубаевых и Сатаровых. Ее лицо слегка перекошено за счет опущенного левого уголка рта. Сухая кожа прорезана морщинами и пестрит коричневыми пигментными пятнами (то же и на руках до локтей). В волосах и бровях седина. Серые глаза запали и потускнели – теперь блестят уже от слезоточивости (Юлия не плачет, но слезы текут у нее нечаянно – от ветра, яркого света или от раздражения – да мало ли от чего). Уши не проколоты – то есть, сережки не носились никогда. Юлия жаловалась на кольца и перстни – давят, жарко. Часы на запястье надевала – ей и по работе требовались. Зубы целы все до единого, но они не свои – на очень многие возрастные приметы Юлии плевать, но быть беззубо шамкающей старухой она не желала.
Максим покосился на бабушку в уютной теплой шали – мило! она еще и пирожки предложит. Вон улыбается – ишь, неестественно белый оскал словно у бабы яги-то - сгамкает… И все-таки Максим решился на светскую любезность, дабы начать беседу:
Чем вы тут занимаетесь, Юлия? Я просто спросил…
Ну, что ж, Максим Маратович Елгоков, вы сами выбрали продолжение нашей истории – а ведь можно было и заткнуться.
******
Вообще, все как всегда – как много раз до этого вечера. Обычные посиделки хозяйки с гостем в кухне. Уютная атмосфера, приятные запахи располагают к спокойствию и довольству. Окружающая обстановка знакома до мелочей, преисполнена неколебимой уверенностью, ясностью, определенностью – именно так, три раза – волшебное число. Особенно учитывая личность хозяйки. Прямо как три источника, три составные части марксизма для каждого выпускника советского технического вуза. Юлия – образцовый выпускник. Человеческая логика – что ей противопоставить? Зыбкую ночную тьму, шевелящуюся за окнами, накатившую усталость после пережитого дня. И даже некоторое смущение и иллюзорность – странные фокусы с каким-то кривым дивьим (точно! Максим вспомнил) зеркалом, то возникающим из ниоткуда, то пропадающим в никуда. Изнутри точил мелкий червячок тревоги – что-то происходит, блазнится…
Да пустое! Что странного могло происходить в залитой светом Юлиной кухни? Все на своих местах – без перемен, тем более фокусов. Под потолком горит люстра еще из старого Елгоковского коттеджа – три гладких бронзовых рога, плафоны из молочного стекла. Та же мебель – прочные, массивные столы и навесные шкафы. Белоснежные, отливающие глянцем фасады, почти зеркальные – на них расплывались желтые огни от светильников, и отражались фигуры присутствующих (надо отметить, странные, карикатурные фигуры). Опять зеркало! тьфу, пропасть чтобы… Максим попытался запихнуть в рамки свои мыслительные ассоциации. Кухонный гарнитур купил дед Василий Петрович уже на пенсии – ему предложили как заслуженному работнику, члену городского Совета ветеранов. По каким-то там поощрительным спискам (по блату). И стоил гарнитур немало – потому что не безликий ширпотреб, а выставочный вариант, изготовленный по иностранным образцам. То есть, деду предложили, а он купил. У Тубаевых лежали деньги на сберкнижках, пока ветер девальвации не выдул обесцененные бумажки. Тогда же в последний раз капитально обновили дом в Коммуздяках – сделали ремонты, приобрели вещи – гарнитуры вот.
Максим сидел за четырехногим столом с тяжеленой овальной столешницей – настолько твердое дерево, что нож от него отскакивал (Максим баловался по молодой дури и знал). Возле стола высокие и тоже тяжелые стулья с кожаной обивкой – под покойника деда были в самый раз. Поскольку хозяева старики, то в обиходе сохранились старинные предметы. С ними связаны дорогие воспоминания. Как, например, высокий эмалированный кофейник темно-зеленого цвета (цвет уже порядочно потускнел, и на боку эмаль отбилась) – якобы в этом кофейнике Агриппина Ивановна варила кофе и поила Иннокентия Павловича. Все может быть. И прочие богатства. Фарфоровый сервиз, украшенный золотым ободком и тонким прихотливым рисунком – точно не советский, а импортный - прежде подлинное богатство, не одна хозяйка душу бы отдала за подобную красоту. Или шикарная хрустальная ваза фруктовница на ножке, стальной электрический самовар. Редкая диковина – юбилейное блюдо с целой расписной картиной на нем – внизу красовались цифры 193…-195…, а над цифрами дружно сцепились буквы КМК на схематичном фоне цехов, домен, труб. Произведение социалистического искусства! Юлия не доставала блюдо – неподъемное оно. Все это наследство большой, дружной семьи. Конечно, уже не употребишь по назначению – кощунственно есть и пить из перечисленного. Вещи словно хранили тепло от прикосновений рук прежних владельцев, звонкий хрусталь заключил в себя их голоса, смех. Нет, Максим почувствовал верно – и раньше дети чувствовали – что Юлина кухня была не просто помещением с функциями приготовления и поглощения пищи, складирования утвари. И даже не капсулой времени, тем более что на глаза попадались новейшие предметы – электрочайник, кофеварка, миксер, вафельница. Ну, правда, кому теперь нужен битый кофейник или блюдо с комбинатовским пейзажем? Хотя цены на образцы соцреализма напоследок вырастают словно на дрожжах. Юлия ничего не согласилась бы продать.
Бесконечное число раз Максим сиживал на Юлиной кухне вместе с родителями, двоюродными братьями и сестрами, дядьями, тетками. И сегодня тоже. А действительно, что же сегодня?
Юлия поглаживала покривленными ревматизмом сморщенными пальцами синюю чашку и искоса поглядывала на Максима.
Спрашиваешь, чем я занимаюсь? Ничем. Просто сижу тут в четырех стенах одна. Поболтать не с кем – а уж поругаться… Я даже сама с собой…
Понимаю. Приехал, как только смог. Надо было раньше вырваться… Если бы вы позвонили и сказали, что вам надо – я бы привез. Но вы же никогда ничего не просите.
Стану я вас отвлекать. Что за удовольствие – со старухой беседовать. Путного от меня не надейтесь услышать. Из ума давно выжила, ничего я в нынешней жизни не понимаю.
Юлия, вы кокетничаете.
Все у меня есть. Холодильник забит – в большого мужика столько еды не вместится. Соседка не по разу на дню заглядывает. Позавчера полы намыла, на следующей неделе окна обещала. Видать, немало вы ей платите, если она как пчелка трудится. А я сижу, бью баклуши. Чай пью с печеньем или пряниками. Кстати, хочешь пряников?
Что-то я не голоден. Спасибо.
Хорошо. А то пришлось бы суп разогревать и котлеты. Точно не хочешь? Пирожки с картошкой и луком?
Максима неожиданно разобрал смех – надо же! добрая бабушка и пирожки. Как в сказке.
Спасибо. Стараюсь выпечкой не злоупотреблять.
Тебя тоже изжога замучила? Соду принимай.
Нет – нет. Не нужны лишние калории. А с ними килограммы.
Чего? калории? Растолстеть боишься, Макс? Ерунда полная! Каким природа создала – таким и будешь. Свое тело не обманешь. Я когда-то была поперек себя толще, в дверь боком проходила, а что теперь от меня осталось? Ухватиться не за что, кости просвечивают – страхолюдина навроде Кащея… М-да, и живу я столько – зажилась на свете…
Юлия, давно пора показаться врачам, обследоваться, пролечиться. Вы не дремучий человек.
От смерти лекарств нету. И довольно об этом. Зачем явился? Тебя же сюда погнала не тревога за мое здоровье.
Вообще-то, я тревожусь. Без иронии.
Ну и? Продолжай.
С продолжением Максим затруднился – действительно, как? и надо ли? Или все же спросить, знает ли она Порываева? а если не знает? если просто шапочное знакомство? Уж точно бредовая ситуация!
Ты пей, пей чаек – на пустой воде не разбухнешь. Что-то ты мнешься, не решаешься. Вот и жена твоя…
Что?
Оглох? Говорю, жена твоя вчера приезжала. Тоже без звонка. Интересная манера у вас, как снег на голову сваливаться. Для чего сотовые телефоны завели? Да я-то без претензии…
Тая приезжала? Зачем? Мама жалуется, что она про нее совершенно забыла – изредка звонит, спросит, как дела, а ответа особо не слушает. Позвонит, чтобы отвязаться. Маме обидно.
Твою мать слушать начнешь и конца не дождешься. Конечно, после мужа одна в квартире, на восьмидесяти квадратах. Ты бы ей посоветовал на велосипеде, что ли, кататься – от стены до стены. Калории сгонять. А то рыхлая да квелая.
Юлия, сколько лет вы на маме в остроумии упражняетесь? не надоело?
Тут кому угодно надоест. Потому что скука. Не рабатывала твоя мама никогда за целую жизнь. Как замуж выскочила за Марата. Домохозяйкой была при муже да при ребенке – при тебе. Богатый внутренний мир. Ничего приземленного, грубого и грязного – комбинатовского. Теперь вдова профессора.
Мама живет, как хочет. Имеет полное право.
Да. Хотела бездельничать. И что теперь? позвоните ей, развлеките ее – спойте и спляшите. Ах, невестка – негодница! – не желает плясать под Ленкину дудку.
Тая – не такая.
Не такая. Моложе и умнее, гораздо способнее. Но тоже дома сидит. Зачем институт заканчивать, если ни дня не работать? Чтобы диплом в комоде хранить?
Тая не сидит! Юлия, вы несправедливы.
Не сидит – вы постоянно разъезжаете. По заграницам таскаетесь. Как цыгане, честное слово. В Европу на выходные. В Турцию поджариться как треска на сковородке. В этот – как его – Тенерифе – это, вообще, где? Загорится ведь лететь на край света. Обезьян и попугаев в цирке посмотреть можно.
При чем здесь обезьяны? Вы все способны в цирк превратить… Юлия! Зачем приезжала Тая? Стряслось что?
Она мне не докладывалась. В точности, как ты говорил – села здесь, спросила, ответа не дождалась, даже чай не допила. Вот так посидели. Пахло от нее очень сладко – до сих пор… Духи-то французские?
Странно. Очень странно.
Правильно мыслишь. Непонятки с твоей Таисьей. Она не заболела?
Нет. Откуда… откуда эти фантазии?
Так. Она с лица схуднула заметно. Скулы заострились. И бледность еще… А главное, волосы подстригла и стала подвивать. Я же помню – не было у нее кудрей, зато теперь из кольца в кольцо. Как вы говорите? имидж сменила?
Но вот с чем ее непонятки связаны?.. Завивает? Не замечал…
Ты слишком многое не замечаешь, Макс. Поверь, если женщина меняет прическу – это важно. Тем более, когда у твоей жены вся жизнь сосредоточена вокруг магазинов, салонов, тряпок, духов и прочей модной дребедени. Вот на что она свою жизнь убивает!
Почему меняет? И почему важно? Я запутался, Юлия.
Тебе надо быть внимательней к Таисье. Она тоже человек. Вместе долго прожили – глаз намылился, друг друга не видите. Чем вы, мужчины, тешитесь? Раньше я знала – охота, рыбалка, гараж, пиво, водка – еще нормально, когда в таком порядке. На крайняк – любовница. У тебя, Макс, край уже наступил? Сорок лет – рубежный возраст. Только ты другую канитель выдумал – политику. Крутишься, мечтаешь наверх вылезти, столько времени улетучивается в пустоту. Жена одна. На ней дом и дети. И ей сорок лет. Увы!
Не преувеличивайте, Юлия. Тая не героиня. Что значит, дом на ней? Печь топить не требуется, корову доить тоже, прясть и ткать без надобности. Квартира набита техникой – кое-что до сих пор в нераспечатанных коробках – последней купили мультиварку. И даже теперь она не варит – Тая, а не мультиварка – приходит помощница по хозяйству. Объясните, пожалуйста, где моя жена пластается? Я посочувствую!
Лучше не сочувствуй. Мужчины – непрошибаемые себялюбцы – весь мир должен вертеться вокруг вас. Купил жене мультиварку – считай, с охоты мамонта приволок. На черта ей твой мамонт? мультиварка, то есть? И потом, жизнь – не только жратва.
Очень верно. Хотите, скажу, что с Таей приключилось? Она и впрямь в последнее время раздражительная, дерганная. Парадокс – ей хуже оттого, что стало лучше, легче. Дети выросли. Иван закончил школу. Вымахал, возмужал, на лице усики пробиваются. Нормальный парень. Владка тянется и хорошеет – недавно глянул на нее и обомлел – уже невеста. Естественно, учеба ее мало волнует, она считает себя слишком красивой, чтобы корпеть над учебниками. Я ее кавалеров гоняю – пока еще в силах.
Ну, и че такого? Твоя отцовская обязанность. Хорошо, что деваха соображает – пусть не в математике, так в жизни.
Соображает она – ох, как насоображает! И вы правы, Юлия – тут есть одна Таина странность, которую я раньше не заметил. Не то странно, что дочка гонористая, упрямая – меня жена всегда попрекала, что я Владку балую. А может, она сама раздражается, что в семье уже две красавицы, и одна гораздо моложе…
Ха-ха, уел… Не вздумай Таисье ляпнуть! Это много хуже мультиварки.
Что вы, что вы! Я не самоубийца… Все же главная странность в том, что Владка перья распушила – она уверена, что может так себя вести, а другие должны перед ней расстилаться. Вот в чем фокус – не постигаю я…
Дочь – твоя. Ты ее воспитал.
Это как раз ясно. Неясно, почему молчит Тая? Она раньше могла деточку и по губам хлопнуть – за дело, приструнить. Теперь Владка хорохорится, а жена словно в рот воды набрала. Даже как бы пытается улестить нашу принцессу…
Все будет хорошо. Девчонки – они такие – с рождения умные или совсем нет. У вас Владка не дура. Есть на кого походить – на родителей. Подвезут мозги, не парься.
Надеюсь. По нынешним временам девчонки даже больше фордыбачут. Я вот боялся, что Иван даст нам прикурить в свой пубертат. А подишь ты, хорошо учился, в школе его хвалили, друзья за ним в огонь и в воду. У меня образцовый сын!
Именно! Слишком образцовый. Только пылинки с него сдуть и выставить на всеобщее обозрение – или оборзение? Завидуйте!.. Ты его карманы проверял? Может, там сигареты завалялись? или он пиво втайне от вас хлещет? стены краской разрисовывает – эти, как их, граффити. Или паркурит – кувыркается с разрисованных стенок. Ну, хоть что-то?!
Я доверяю своему сыну. Вы против?
Вдумайся и поймешь, что ты совершенно не знаешь, чего от него ожидать. Да что угодно! Он может захотеть получить красный диплом и стать космонавтом или влюбиться и сбежать из дома, или отрастить патлы и податься в рокеры. Может ничего не захотеть и улечься на диван. Что за мысли бродят в его голове?
Юлия, у мальчика не по годам развита ответственность. Он принимает решения, тщательно обдумав. Просчитывает последствия.
Ага! В шестнадцать лет думать и просчитывать! Что тогда делать в шестьдесят? А в моем возрасте? У тебя не парень, а рассудочный старичок. В нашей семье юные старички наследнички – что твой Макс, что Геркин Денис…
Что плохого? Мне обижаться на судьбу, что Иван положителен? Помимо учебы у него еще есть интересы. Он с друзьями – тоже молодыми, серьезными людьми – выступают против пьянства, курения, за чистоту в городе, за активную позицию. То же самое делали в ваше время комсомольцы. Чем вы недовольны? Я в юности ходил в компанию, где мы с гитарами и даже пивом собирались в подъездах – бренчали, а жильцы ругали нас. Зато Иван в выходные поехал в городской хоспис – работать там будут. Еще они собирали средства для детского дома – сами собрали, купили подарки и отвезли. Опять негоже? Надо, чтобы хулиганил, в плохие истории влипал? Вы недовольны всеми - мной, Иваном, Таей… Чего хотите-то?
Не знаю… Это меня тревожит. В чем тут будешь уверенным… Но Таисья твоя – ох, вспомнишь…
Чего вспомню? Выражайтесь яснее!
Тогда и поймешь.
Непонятки, кругом непонятки – вы правы. Дома непонятная атмосфера. И да, Тая дергается…
Я всегда говорила – и теперь, и прежде - что от безделья ее корежит, скука выбешивает. Молодая, здоровая женщина – она на лыжах на разряд бегала, гимнастикой увлекалась. Сноровистая – в руках все горело. И мозги у нее – извини, Макс – не хуже, чем у вас, мужиков. Училась легко. Красный диплом. Ей бы карьеру делать – не на комбинате, так в институте, в КорИСе, пусть бы диссертации писала, высот в науке достигла бы. Но ты ей все испортил.
Опять я…
Нельзя было резвую птичку в клетку замыкать – курицу из нее делать. Конечно, ты эту клетку приукрасил, богатства в нее натащил… Таисья не знала отказа своим хотелкам. Новую моду вы завели – женам состоятельных мужей вроде как работать зазорно. Боком ваша мода выйдет.
Напоминаю, Тая родила и вырастила двоих детей. Она была занята.
У всех у нас дети были. У меня трое. И что? Тогда три месяца после родов высидишь, затем детей в ясли, сама – на работу. Никто мне скидок не дарил – ни на мои болячки, ни на семью. Крутилась, как могла. Садик дали за четыре остановки (или пять?) от дома, а тому, кто в том районе жил – к нам во дворе водить – ужасно неудобно. Маратик уже школьником стал, до школы добирался своим ходом, поскольку я выходила еще раньше – в семь часов. Вот как все было. Закутаешь Верку и Полинку в шали и волокешь. Василий одну дочь – ту, что потяжелее, а я другую. С боем в переполненный автобус продирались – народ стеной стоял - всем на комбинат ехать, и опаздывать нельзя. Уже там, в автобусе продолжение спектакля – Вера-то тихая, пугливая, а Полинка не стеснялась – хочу к окошку! и все тут. Если не получала, что хотела, могла буянить – как-то вцепилась ручонками в воротник пассажиру и повторяла – Дядя, уйди! дядя, уйди! Попробуй, не уступи… Уходили, уступали… А зимой не раз в метель из автобуса выпадывали – снег вокруг спиралями закручивало, дальше носа не видать, а надо еще метров сто до сада протащиться. Василий вперед с Полинкой ушел, я ему кричу, что есть мочи – Вася! Вася! я ведь опять Веру уронила… Благо, что ребенок укутан в несколько слоев – падает, но ему не больно… Что пережили! И дети также капризничали, болели. Всего довелось хлебнуть, но вырастили, выучили… К чему это я? Гм…Ах, неважно! Таисья у тебя – баба с фанаберией. Я не удивлюсь, если чего отчебучит. А она, по-моему, уже на взводе. Тут, внучек, как карта ляжет, но тебе не повезет при любом раскладе. Мужик, а уж тем более муж – всегда крайний…
Юлия, я понял и проникся. Кто же из внуков, по-вашему, правильно живет? внушает вам доверие? Конечно, Генрих!
С чего ты взял? Что он олигарх – сидит на куче денег и власти? то есть, дерьма. Меня не колышет – я вас сопливыми маленькими засранцами помню… Ты хоть с женой живешь – вот живи и радуйся. Генрих привык в холостяках ходить. Раньше неприлично было на такой должности – партком, местком вмешались бы. Какой пример народу?
Вы же знаете, Юлия, что Света уехала и сына забрала, а он с тех пор разочаровался.
Ах, ты, боже мой! Почему разочаровался? Разошлись они мирно. Света с мальчишкой видеться не запрещает. И деньги от Генриха берет. Если же столько баб перепробовал, перетр…, но ни одну не выбрал, то не пора ли к старому берегу подгребать? Там и жена (пусть и бывшая), и ребенок.
Вы и загнули! Генриху-то сказали?
А че? Дэн – хороший мальчик, воспитанный. Палку вот мне привез из заграницы. Любит, значит, бабку.
Мы все вас любим, Юлия. Дэн уже вырос, он давно не истерит. Для него развод родителей есть свершившийся факт. И потом – вопрос не в Дэне…
Знаю. В Светке. Тут все гораздо хуже… Хуже всего, что она тоже истерить давно перестала. Светка только сверху такая тихая и податливая, интеллигентная, в очках, а внутри у нее твердый камешек. Она ни на шаг от своей линии не отступила. Полюбила и пошла замуж за Герку Сатарова – молодого обалдуя, а не крутого олигарха и владельца нашего Кортубинского железа. Светке олигарх не надобен. Это ж какое извращение – столько деньжищ!.. Теперь что? Оба – Светка и Генрих – уже не дети. Постарели, помудрели. Ей дикие страсти ни к чему. Ребенка родила – предназначение исполнила. Климакс не за горами – у женщин он сейчас ранний. Короче, Светка хочет спать одна в постели, мужиков не зовет. Хотя интересно, если бы поманила, Герка бы помчался? Помчался бы, наверное… Не чужие люди.
Юлия, мужчины - кто, по вашему? Идиоты? Ваш муж тоже? Стоит нас поманить…
Да, да, поманишь – и мужик, как ослепший от страсти бык, заревет… Куда далеко ходить? Последняя Генрихова пассия – черная, волоокая корова. То бишь, Варвара? Красотка! Вертит Генрихом! Мычит и хвостом крутит. Но Генрих пока последних мозгов не лишился.
Сплетни! Люди врут без зазрения совести!
Вот тут верю. Захоти Светка – и Генрих снова ее будет. Но она не хочет. Нехорошо для Генриха. И тебе, и ему уже сороковник стукнул. Ты-то в ярме, а брат твой на вольном выпасе. Доиграется! Эта Варвара – непростая штучка.
Она просто работает в команде Генриха. Там, представьте, не только мужчины. Она – хороший специалист.
Угу. По какой только части… Работаете! Мы работали – не так, как вы…
Мы будто не работали?
Настоящая работа с перестройкой закончилась – перестроились все!
Да, да, Союз рухнул, и жизнь рухнула.
А разве не так? Возьмем тебя.
Не надо брать!.. Разумеется, Юлия, вы работали. Горели энтузиазмом. Планов наших громадье… Конец месяц на комбинате – штурм Берлина. Каждый участвует в сражении. Помню, помню, как вы уходили из дома накануне, а возвращались на третий день. Молотили анализы в лаборатории без продыху. Все для фронта, все для победы!
Ты не можешь этого помнить. Тебя на свете не было.
Но мне рассказывали. Папа рассказывал, как сидел дома с маленькими сестренками, и ночью страх забирал… Я хочу спросить. Оно того стоило?
Чего?
Ваше подвижничество. Вы жертвовали семьей, здоровьем. А нельзя было по-другому? Ведь не война – мирное время. Ну, не выполнили бы вы очередные показатели. Не упало бы небо на голову.
Вот ты о чем… Гм…
Об том же! У человека его жизнь – такая единственная штука – нельзя отыграть назад и начать заново как в сказке. А вы даже не сомневались никогда – ни о чем не жалели.
Такие уж мы глупые, наивные. Как в стихах: наш упертый пунктик – сказка… А тебя задевает, Макс, даже обижает. Ну, извини меня, старую дуру. Подумай, каково это. Одна я осталась, помирать пора. Если вам еще говорю всякие глупости, поминаю про сказки, то когда помру, найдется что вспомнить… Словно и не было нас – вычеркнуто целых восемьдесят лет – как корова языком слизнула. Вот такие коровы, как Генрихова Варвара. Или новые капиталисты вынырнули откуда-то, гладкие, нажравшиеся. А ведь мы полагали, что искоренили эту скверну. И люди равны… Не хмыкай ты. Конечно, полного равенства не достичь, и у начальства задница всегда в тепле и на мягком. Но сейчас же пропасть разверзлась. Невероятно, несправедливо, подло! Каково старикам?
Юлия, не травите себя. Утешайтесь собственными сказками.
Наша сказка почти исполнилась. Да, отдавали на благо общества. И сейчас, глядя на прошлую жизнь – трудная, напряженная, но веселая и со смыслом. Просто так было надо. Высокая цель. Смешно?
Нет, что вы!
Я-то ничего, а ты чего? У тебя есть цель? Твой отец цель имел, мой отец тоже. Не зря прожили. А ты, Макс?
Не нападайте. Я не подвижник. Я просто жить хочу. Нормально.
Не получится. Не получится жить просто и бездумно, как трава – склоняться на сторону, куда ветер дует. Ты у Таисьи спроси – она лучше в этом печальном деле понимает. Даже волосы завивать стала – только надо не волосы, а корни – с мозгов начиная.
Опять вы за свое. Не хочу даже спорить.
Отец планировал на тебя оставить свое детище – институт. Я понимаю, что КорИС уже не тот – нет прежнего значения, как в Союзе. Все заняты зарабатыванием денег. Я неправильно выразилась – зарабатыванием. Ни хрена вы не работаете! Науку забросили. И в институте, и на комбинате рулят счетоводы. У вас за год уже не наберется столько НИРов… Москва не финансирует. Хорошо еще, Пров, памятуя о прошлых делах, взял КорИС на довольствие, а то вообще, в торговый центр превратились бы. Старики досиживают, а из молодых – ваше поколение… Не думал Марат, что так вот обернется. В последний раз КорИС привлекали к крупным проектам на комбинате еще при Союзе – тогда модернизировали машину непрерывного литья заготовок, запускали новое термическое оборудование в листопрокатном цехе. Вот это была серьезная работа! Марат и его команда заслужили Государственную премию. А нынешняя молодежь что? Чем эдаким вы заняты в институте? Гранты проедаете, из заграничных командировок не вылезаете. Все по конгрессам да по симпозиумам! с бойким языком и с бейджиками! Неважно, какой бейджик нацепите – только узнают, откуда вы, и сразу вспоминают Марата – вот он был ученым! умницей! Его репутация – это репутация советского специалиста, еще огромная практическая школа… Ты хотел спросить меня, и я спрошу, внучек. Что теперь, спрашиваю? Кому Маратово наследство передать? Если не ошибаюсь, ты дал деру из института. Решил, что политика прибыльней?
Наконец-то! я этого ждал и дождался. Юлия, а почему вы обвиняете меня в меркантильности? По-вашему, сейчас людьми движут лишь деньги? Идеалов у меня быть не может? Только у вашего поколения – у коммунистов.
Какие идеалы?
Допустим, я считаю, что в этой сфере принесу больше пользы – людям, Кортубину, стране. Да, считаю! Вы не усмехайтесь.
Так-таки стране? или сфере? Вправду, Макс? Ах, ясно же, смотрел сегодня представление по телевизору. Вдохновился на великие дела? Мечты в жар вогнали? Всполохнулся и ко мне побежал?
Юлия, прошу!
Успокойся. Чайку попей. Я не стану говорить, что все это – бред. Потому что бред!! Из Кортубинской дыры никто наверх не вылезал – ни в ЦК, ни в Политбюро, ни в балет Большого театра. Наше дело – пахать. По-черному. Делать чернину. Даже Пров до министерства не дорос, а вполне достоин был. Но в СССР хоть какие-то лазейки имелись – не в одном, так в другом месте попробовать, страна-то огромная. Что же теперь от страны осталось… А по телевизору все пучком – мы по-прежнему самые большие в мире (не по-прежнему только). Пробросались громадными кусками – это они, которые в телевизоре, державу собирали?! жизни на это дело клали (даже и чужие – тем ноша на душе тяжельше). Новый президент – или генсек, или король – кто он, вообще? его заслуги? и никакой короны и собольей шубы на нем нет – голый он!.. А ты мечтай, мечтай!
Про соболью шубу сегодня только слышу! Наваждение!
Не отрицай! Много ума не надо, чтобы твои мысли угадать – они ведь тебя будоражат, Макс. У всех после кремлевской сказки мысли на одну сторону сворачивают. Потешили народ!
Юлия, это… это… Суть не в шубе. Вам она все глаза застила. И потом, я работаю! Почему я должен пахать?
Не должен. Правильно. Никто не должен – свобода ведь!.. Политические игры – легче, сподручней, соблазнительней. Насмотрелись по телевизору и подумали – почему нам нельзя? Потому и нельзя! Москва и наш Кортубин – это, может, одна страна, но вселенные разные. Попалась мне тут книжонка – надо же было чем-то себя развлечь, а фантастика в моде сейчас. Никогда не думала, что эдакую муру читать стану… Про тьму и про город на Урале... Про тьму, в общем-то, понятно, и согласна я полностью – тьма в башках у нас кромешная. А вот насчет прочего – наворотил автор… Так в книжке из вселенной поток какого-то вещества, через этот поток сообщаются. У нас похоже – из провинции в столицу изливаются целые материальные потоки, высасывают страну. Обратно – пшик… Хотя нет – зрелища устраивают, а хлеба…
Книги читать хорошо. СССР был самой читающей страной в мире. Был да сплыл… Только бы вы, Юлия, выбирали что-нибудь советское, кондовое. Молодая Гвардия. Как закалялась сталь, Время, вперед! Или на худой конец – Малая земля, Целина. Фантастика – другой коленкор…
Он еще смеется над бабкой! Найдутся те, кто над вами обхохочутся. Уже! Обули всех! Дожили до позора! Правнук Иннокентия Елгокова вместо того, чтобы продолжать семейную традицию, решил клоуном заделаться. Был инженером – стал политиком. Политиканом, тьфу! Вы же ничего не решаете. Все ваши партии – Правый, Левый Блоки и остальные – лишь декорации. Бесстыдство и цинизм - агитируете, кривляетесь, боретесь друг с дружкой, кричите… Объегорили народ!
Нам еще только предстоит. Осенью муниципальные выборы… Юлия, никого мы не обманывали! У нас прозрачные намерения!
Прозрачные намерения у вас были, когда с Генрихом полезли на участок к соседу Щапову – за цветами для девочки Таи. Все, что дальше – уже менее прозрачно. Менее честно, менее справедливо.
Это мораль? Предлагаете быть среди тех, кто безмолвствует? Вон на комбинате – их гонят, как скотину, а они молчат. Ваш внук Генрих, между прочим, рулит. В компании с Варварой. Ему вы тоже мозги вправляете? Про дедушку Прова с его знаменитой лопатой сказки рассказываете? Есть эффект?.. А я не хочу как быдло! Да, Кортубин давно не стремится на всех парах к светлому будущему. Где те темпы производства, строительства? Ау!! Столько лопат и землекопов не требуется. Деградируем постепенно. Смешно, кому нужен КорИС – вообще, наука - если комбинат скуклится? Все к тому идет. Уже точно известно, что на днях объявят о больших сокращениях на комбинате. Кризис на дворе… Тьма в башках!
Молодец, правильно рассчитал. Сменишь деятельность – эту, как ее, сферу. Заманчивое слово – политика! Глядишь, и преуспеешь в своем неправом Блоке… Только ты и так не бедный. У Марата несколько патентов, у КорИСа тоже. И еще раньше, когда эта петрушка с предпринимательством началась, институтское руководство не сидело сиднем. Были старые учебные корпуса и общаги в центре города – давно заброшенные, верно. Ну, так те клоповники снесли – на их месте торговики да бизнес-центры поднялись. Кто сделки заключал и сколько с них поимел?
Браво, Юлия! Чувствуется в вас твердая большевистская косточка. Славное поколение! Гм, чего тогда удивляться… Ладно, это я… Сказать – кто продал? Ваш любимец – настоящий советский ученый Марат Елгоков. Он же директорствовал в институте – валим на него… Упомянутое имущество ценности не представляло. Облупленные шлакоблочные коробки тридцатых годов – стены разрушаться начали, внутренние перегородки – ткни пальцем, и насквозь пройдешь. Трубы сгнили. В подвалах – клоака. Никому не нужно – и государству в первую очередь. Никто содержать не хотел. Где институту деньги брать на такое безнадежное хозяйство? Опять же у комбината просить? У Прова Провича тогда о своем голова болела. Вот и продали! И не так, чтобы задорого. Нынешние хоромы из стекла и бетона цену нарастили. А не построили бы ничего – пустыри были бы.
В точку, Макс! Нам же советское наследство не жалко! в топку!
Я вам говорю, как на самом деле. А вы – как должно быть. Разницу чувствуете? Все вы понимаете! Будто в советское время не было вещей, что гораздо хуже? Я и хочу спросить…
Оправданий найдете кучу! объективных причин… Умный больно! Выучила вас советская власть! Не для того учила! И все равно - ЧТО ТЕПЕРЬ? Если не вы, то кто пахать будет? Как всем выживать? В городе под двести тысяч народу – вернее, было столько. Комбинат в частные руки уплыл, теперь оптимизация, к едр…
Довольно!!.. Я устал, Юлия. И мне вас не переубедить. Давайте не ссориться.
А я и не сорюсь - с чего ты взял? По-простому разговариваю. Тебя же будто корежит… Остынь, Макс. Может, все-таки пирожки с картошечкой?...
*******
Воцарилась ночь – насыщенного темно-синего бархата с серебристым отливом в глубоких складках. Ночь принесла прохладу – свежую, щекотную, напоенную влажными брызгами – удивительно, где же журчали эти чистые сладкие струи? Комбинат и его придаток – город Кортубин – построены на реке Маре, чьи мутные воды от такого соседства стали ржавого цвета, вбирая в себя массы пыли, газов и вредных паров. Нет, это точно не Мара принесла свое живительное дыхание. Тем более резкий комбинатовский запах не ощущался совсем – вот не было его! Чудеса. И в ночи сам комбинат, словно всемогущий сказочный монстр, исчез совершенно – сгинул в дивьем зеркале. В окнах, обращенных в сторону корпусов, не было видно огней или какого движения – только прохладная синяя ночь.
Максим сначала принюхался, затем, не доверяя ощущениям, с шумом втянул в себя щедрую порцию удивительного сладкого воздуха. Что происходит? Если следовать логике?
Кортубин со своим хваленым комбинатом входил в число самых загрязненных российских городов. Не отставали металлургические и добывающие предприятия соседней – Оренбургской – области. За КМК – на берегу притока реки Мары - накоплены километровые площади отвалов твердых и рыхлых пород. Очистные сооружения – долгожители советских времен. Но мы же боремся с этим безобразием! Максим не сдержал ядовитой усмешки. Согласно очередной концепции развития предусматривались ориентиры: сокращения числа городов с высоким загрязнением и сокращение жителей в неблагоприятных экологических условиях – всего и всех в разы! То есть, все идет по плану. В 2008 году наверняка показатели будут выполнены и перевыполнены. Глобальный кризис ведь. Чего уж там…
Ну и чего?
А? Что?
Пирожков ты не хочешь. Растолстеть боишься. Ну, и ладно. Полежат в холодильнике. Целее будут. Давай, Макс! Приступай!
М-м-м?..
Ты зачем приехал? Хватит вилять. Давай! сразу вдарь бабке. Не боись, я крепкая – сдюжу. Есть еще порох в пороховницах.
Если вы настаиваете…
Давай!
Как давать-то? Фу-ух, дышится легко… Юлия, чтобы я сейчас не сказал, чтобы не спросил… в нашей семье ничего не изменится. И я не хочу, чтобы менялось… Меня все устраивает. Мой отец – умный, добрый человек. Его уважают. А я так люблю отца… Но он умер, иначе я не спросил бы его… И маму я тоже люблю. И вас, Юлия. Честно, честно! Вы – наш аксакал – или аксакалка? как будет женского рода? Неважно… Но это не отменяет того, что…
Ты зарапортовался, Макс.
Наверное, да… Юлия, наверное, все – бред, наваждение. И даже самый воздух… Извините, я заморочил себя и вас. Какая странная ночь наступила. Вы тоже чувствуете? Когда вокруг так тихо, спокойно – словно убаюкивают, обманывают, уводят… Боже, как хорошо стало. Кожу приятно холодит… Извините, все пустяки. Зря я вас потревожил. Я пойду, Юлия.
Стой!
Я поеду. Тая волнуется, я ведь не предупредил ее, что задержусь. И еще мне надо поговорить с Владой – в воспитательных целях – если она дома, а не шляется с очередным кавалером. Например, на дискотеке в Стальконе. Последний раз детки залезали на крышу…
Стоять, Макс! Ты никуда не пойдешь. Пока не скажешь, что тебя угнетает. Тебе плохо – я же вижу. И не заговаривай мне зубы. Эдак можешь с матерью. А я пока в уме – способна понять. Говори!
Максим внезапно лишился ощущения прохлады – его кожа полыхнула разом.
Сегодня… Меня сегодня огорошили. Вдарили прямо в лоб. Жил себе спокойно, не думал, не гадал. И вдруг небо рухнуло… Оглушенный я.
Ты что, до приезда успел выпить?
Сегодня был странный день. Очень странный. Ко мне пришел странный человек. Вздорный старикашка из комбинатовского музея. Отчество у него – Гераклидович. Вы встречали более странное имя, чем Гераклид? Хотя встречали, конечно – я даже знаю, какое… Порываев поведал мне странную историю. Я не поверил. Но он поклялся, что это чистая правда. Юлия, извините, я люблю вас и уважаю…
Тьфу! заканчивай со словесами. Ты не в своем Правом Блоке – там можете молотить языками. Говори дальше.
Я вынужден задать вопрос. После того, что мне стало известно… Старикашка нагло заявил, что дело касается моей семьи. Я пытался выставить его за дверь, но он… он… не ушел. Вот так!
Ах, так… И что же ты услыхал? Говоришь, Порываев? Нет, не припоминаю…
Потому что все это – бред. Но он знает вас, Юлия. Отзывается с пиететом.
И только? Какой-то Порываев пришел к тебе, чтобы сказать превосходно о твоей бабке. Ты-то с чего заметался? Впрямь странно, Макс. Договаривай.
Не только. Не только про вас, Юлия. Вас, действительно, знают все на комбинате. Я ничуть не удивился бы… Однако речь не про вас. Про мою бабушку – про родную. Ну, и про ее мужа. Вы понимаете, о чем я?
И-и-ых… та-а…
Юлия! Вы задыхаетесь?.. Юлия, не волнуйтесь! Я не поверил! Я… я… мне не следовало… Боже, я дурак! Я не поверил, не поверил – клянусь!!
Не части. Со мной нормально.
Такое просто не может быть. Невероятно для нашей семьи. Начиная с прадедушки Иннокентия Павловича. Елгоковы здесь в Кортубине с самого начала – на виду у людей. Но возникает странный старикашка – да в уме ли он, чтобы разбрасываться дикими обвинениями?! Чтобы ваша сестра, Юлия…. Я не поверил!
ЧЕМУ? Макс, ну, скажи! Не мямли без конца – не поверил, не поверил… Как же! поверил сразу…
Порываев сообщил, что муж моей бабушки Марьяны – какой-то фантастичный Решов, а уж имечко у него еще хлеще, чем Гераклид – Гранит. Сказочный бред! Юлия, умоляю! подтвердите – вернее, опровергните, а лучше скажите, что это бред, страшная сказка, что мне приснилась…
Поверил… Ведь ты поверил!
А что мне оставалось? Подумать только, еще вчера все было нормально – моя жизнь, планы, семья – жена, дети и вы, Юлия… А мои принципы? Обычная жизнь, без сюрпризов – пусть она меня не полностью устраивала, но не до такой же степени… Предательский удар со спины, когда не ожидаешь! Разве я заслужил подобное?
Ах, бедный Максик! Частишь и частишь.
Не смешно! Чудовищно! К чему я стремился, прилагал усилия… Вся моя жизнь! Все рухнуло…
А что же такое? Что тебе сказал ужасный Порываев? Я услышала одни твои стоны, сопли…
Желаете услышать? Точно желаете? Только для вас это не окажется новостью, как для меня. Вы-то, без сомнения, осведомлены! Признавайтесь, Юлия! Как вы могли так обойтись со мной?! За что? Я же ваш внук. Не родной, правда…
Пу-пумс! Уже и не родной? Чужой, что ли?
Да потому, что мать моего отца – ваша сестра. И отец вам не сын, а племянник. Я, конечно, понимаю, что вы вырастили папу как своего ребенка… Но у него тоже была мать. И отец – этот… этот…
Решов?
Да!! Представьте мое потрясение! Гранит Решов – майор или капитан НКВД, начальник исправительно-трудового лагеря, где содержались заключенные, работавшие на строительстве комбината. Человек из той преступной системы – не рядовой сотрудник ГУЛАГа. И этот Решов – мой дед! За что, Юлия?!
За что, спрашиваешь? Тебе за что, Макс?... А что тебе-то?
Вы насмехаетесь?!
Нет. Стоп. А то ты так вопишь, что разрываешься даже. У тебя вон один глаз красным сделался – сосудик порвался. Возьми себя в руки – вдохни и выдохни. Водички попей.
Какая водичка?
Не хочешь воды? У меня есть шведская водка. С перцем. В бутылке еще достаточно. Налить?
Бр-р! В глотку не пойдет!
Пойдет. Очень пойдет. Водка хорошая, чистая. Достань стопки из шкафа. Сейчас плесну. Накатим.
Вы… вы… сумасшедшая, Юлия? Не время…
Пей. Одним махом. Не закусывай.
Х-хэх!..
Пошла? Погоди малость… Еще?
Да вы что?!
Значит, еще по стопочке. Вот так. Распусти себя, Макс – не бойся, получится. Посиди тихонько… Полегчало, мальчик?
Полегчает тут… Словно огонь внутри пролился… Пожевать бы чего – хоть пирожков с картошечкой. Да, да, спасибо, мне лучше.
Теперь побеседуем – тихо, без криков. Но бутылку ты далеко не отставляй. Не угадаешь ведь – чем беседа обернется. Я пирожки мигом разогрею.
Эх, Юлия… Это крах. Я приведен в положение цуцванга. Что означает? пришло на ум немецкое словечко. Ни по-каковски это не выразить… Кобздец, конец! Я в полном… - ну, ясно в чем… В цуцванге! И-эх!
Закусывай, Макс. Выбирай с румяным бочком.
Славные пирожочки. Сами пекли?.. Ну, да, сами! у вас же вечно подгорает. Не обижайтесь, Юлия.
Я не обижаюсь. Соседка великолепно готовит – и печет, и жарит, и парит.
Та, которая окна моет?
Другая моет. У этой муж Щапов постоянно разъезжает. На юг, в государственный заповедник. Надзирает за флорой и фауной в степи. Только там первозданная ковыльная степь уцелела, у нас же все нарушено, загажено… Теперь в особенности на хрен никому не нужно…
Да, да, на хрен. Все на хе…!
Угомонись. Щапов на юг подался – к казахской границе, а жена ему в дорогу наготовила, остатки по соседям разнесла. Потому тебе повезло полакомиться.
Обалденно! Уж было бы, чем утешиться. Поживем, пожуем… А как жить-то теперь? Что делать?.. Заедаю горе свое. Ведь у меня горе. Я ведь это… мечтал жизнь переменить – чтобы, значит, выбраться из здешнего дерьма. Из чернины, то есть. У нас везде сплошная чернота – пашешь и пашешь. Прадед жизнь убил на комбинат – кто ценит? Осталось грязное производство, степь изгадили, вода в Маре ржавая… Несправедливость – сердцевина нынешних порядков. Рабочие на производстве должны надрываться на хозяина. Хозяина из меня не получилось. Да, деньги кое-какие есть – нельзя сравнивать с нищими работягами. Но отец мало выручил за продажу институтских корпусов. Что выручил – вложил в акции КМК, а ситуация там аховая. Да кому я рассказываю… Юлия, ваш драгоценный Генрих вместе с комбинатом – банкрот-с. Или комбинат вместе с Генрихом. От перемены слагаемых сумма не изменяется… У меня немного акций – всего чуть. Я не олигарх и им уже никогда не стану. Я упустил момент, сглупил. А Генрих знатно хапнул!
Как ты брата любишь, Макс.
Люблю! и завидую. Да, завидно мне! Я же ничем не хуже, не глупей. Правильно, Юлия?
О-о-ох… Не сомневайся.
Тогда как мне вылезти? сравняться с братом олигархом? Я подумал, что надо власти добиться. Огромной власти. Надо наверх карабкаться – к тому, кто внизу, отношение… Одним словом, быдло, ТЫЛКИ!
Макс, Ма-акс…
Если бы вы меня не напоили, то не услышали бы. Я же хитрый, я это скрываю. Но тоже хочу добиться.
Пьяный ты. И дурным становишься. Себя не переделаешь. Не твое ремесло – политика. Ты из интеллигентной советской семьи. На тебе клейма ставить негде – с серпом и молотом. Не поспешил ли? В институте тепло, светло и мухи не кусают, а теперь и никакой ответственности.
А политика - чье ремесло или даже призвание? Этих, которые по телевизору? Они что? самые умные, талантливые, достойные? Или что, в ваше время советские начальники были с ангельскими крылышками? Порхали промеж бараков с колючей проволокой и тоже о народе радели? Нынешние хоть не порхают – собольи шубы тяжелые, карманы у шуб бездонные. Целый комбинат уместится и еще много заводов. Сожрали страну! И я тоже… кушать хочу.
Макс, ты же не троглодит какой!
Но и не коммунист. Вы от своих акций отказались, Юлия. Не смогли поступиться принципами. Хотя кто – если не такие, как вы – имеет полное право? Зря побрезговали. Было бы, что внукам передать.
Мы не для того жили. Не ради шкурного интереса. А тебя мне жалко, Макс. Ох, как горько тебе придется, когда поймешь. Ты же весь в отца, а Марат из последнего поколения коммунистов – из тех, кто не стрелял, и кого уже не стреляли.
Интеллигентная семья, говорите? Знаю, знаю. Славный прадед Иннокентий Павлович – дворянин, инженер металлург, беспартийный, но сочувствующий. Папа Марат Григорьевич – профессор, лауреат… А между ними совсем не интеллигентное звено – дедушка Решов. Тот за всех с лихвой отстрелялся… Странные ассоциации у меня. Сталин – понятно, почему Сталин. Не человек, а сталь - рельсовая, кортубинская. И Гранит – понятно… Очень удружил мне майор НКВД (или капитан?). Главное, как вовремя сгодился. Я на осенних выборах от Правого Блока выдвигаюсь. Очевидно же, что не с того фланга выхожу. Мы же в Блоке сплошь либералы, та-акие охрине… демократы! Мы против сталинизма. И грати… э-э… грани…зма! черт, кретинизма! Мы обли… обличительствуем… обличаем незаконные репрессии. Чекисты – слуги дьявола!... Интересно, а внуки слуг дьявола тоже дьяволу служат? просто по инерции… Маскируемся мы!
Макс, тебя понесло.
Кстати, Порываев был со мной порядочен. Предупредил, что обратился к нашему партийному лидеру Леньке Чигирову и посвятил его в мои личные обстоятельства. Скоро все узнают. Похоже, для Правого Блока я превращаюсь в балласт – в неподъемную позорную гирю. Внук сталинского палача! Да, да, Порываев любезно продемонстрировал мне документы. Дедушка Решов усердно стрелял врагов народа и актировал это для отчетности. Порываев принес папочку – и каждая бумажка меня топит. Как то (извините, корявая фраза - цитирую по памяти):
Составили акт в том, что согласно приказу начальника лагеря в отношении заключенных, поименованных в приказании, приговор приведен в исполнение.
Это он тебе читал? Ужасно.
И читал, и показывал из своих рук. Да что, я вырывал бы? и проглотил? дабы уничтожить улики… Фотокопии расстрельных актов. Блеск! Правда, дедушкиной подписи нигде нет, но это же его подчиненные усердствовали. Скольких постреляли и закопали – или просто умучили. Позже могилы находили даже на территории комбината – рвы и косточки в них.
Ужас!
Возмущаетесь, Юлия? Они ведь ради светлого будущего – не ради акций. Что здесь было до них и до вас? Нетронутая степь и деревенька Батя. Что после?
Чудовищным усильем
Сказку сделали мы былью.
Жилы вытянули, комбинат и город построили, и люди стали жить – неплохо по вашим словам… На костях все построено! Коммунизм потому не наступил, что косточки помешали. Хотя мне при выясненных обстоятельствах лучше заткнуться… Внук такого деда!!
Нет, Макс. Ты правильно сделал, что приехал. Я ждала, всю жизнь ждала. Знала, что обязательно настанет этот момент. Но Марат так и не задал своего вопроса. Что ж, его право – умер, не спросив…
Отец никогда не вспоминал… маму?
Кого ему было вспоминать? Только родился, а Марьяна умерла…
А вы не пытались ему рассказать? Юлия, почему?
Нелегко ответить.
Вы же всегда стояли за правду – всю, какая есть. Вы этой правдой бьете наотмашь. Словно у вас есть на нее право. Где такие права раздают?
Стоять – это одно. У нас, у русских, хорошо получается. Стоим на своем – и что в лоб, что по лбу. А правду нам вынь да подай!.. Как тебя сегодня старикашка вдарил? по лбу? Вот ты сразу подхватился и ко мне полетел – тоже за правдой? Оно тебе очень надо, да?
Вы пугаете меня? Остановить хотите? Юлия, на вас не похоже.
Я старая, но не столь наивная. Слава Богу, жизнь прожила. Пусть в Бога не верю и ни о чем не жалею, не раскаиваюсь. Комбинатовские бумажки – акции эти - навроде платы не приму. Неравноценная замена. Однако лежит у меня на совести груз.
У вас? Вы признаете?
Может, я виновата, но не в том, в чем ты меня упрекаешь. Хотя нет, ты не упрекаешь, ты жаждешь получить подтверждение, что все открывшееся – неправда. Что наврал тебе Порываев. Из стариковской вредности, злокозненности, вздора – неважно, из-за чего. Еще скажи, что главная жертва – твоя политическая карьера. Охренеть, каких людей теряем!
Я хочу правду. Какая есть. Вы так всегда говорите.
Непросто. Ой, непросто. Но ты сам решил. Тогда слушай… Легче легкого назначить виноватого, а вот попробовать понять… Понять всех участников той истории. Не только одно мое мнение верно, хотя я долго так считала… Есть человек, который тоже имеет право голоса - не чужой тебе и Марату человек… Собирайся в дорогу, Макс. Но сначала…
Звучал хрипловатый Юлин голос. Привычное окружение изменилось – Максим был прав, прав!, что Юлина кухня способна превращаться – не на то еще способна. Ярко освещенная, понятная реальность вдруг померкла, словно на нее оказалась наброшенной причудливая ткань прошлых событий, сплетавшаяся по мере рассказа, начиная с первого узелка. Этим узелком было женское имя – Марьяна – пока лишь одно имя, бесплотное и безвестное – просто звук в темном коридоре памяти, а за звуком сразу порыв, движение, вспышка света – и снова темнота, горечь. Максим прилежно слушал, раскрыв рот – совсем не то, что он ожидал (а уж про то, что хотел, давно забыл). Его взгляд скользил невидяще и отстраненно, пока не достиг дверного проема – доступа в тесный коридор и далее в прежнюю темную комнату – некоего портала в другое измерение (наверное, времени – в далекое прошлое). Когда глаза привыкли к темноте, Максим смог разглядеть комнатные предметы – и прежде всего старинный шкаф с зеркалом и антресолями. Дверца шкафа скрипнула – Максим почти подскочил на своем стуле – и таинственное зеркало ожило. В его глубине вырисовывались странные фигуры – они задвигались, принимая то расслабленные, то напряженные позы - наклонялись и тянулись то в одну, то в другую стороны, обретали то женские, то мужские силуэты. Вот только нельзя было разобрать их лиц, угадать выражения глаз, постичь искренние мысли. Все как в реальности – только в особом дивьем зеркале…
Сказка продолжалась всю ночь, а когда восточный краешек неба слегка покраснел, и утренний ветер принес резкий запах с комбината, а с ним и облегчение (наконец-то! хоть что-то привычное и разумное), Максим Елгоков уже сидел за рулем своего Форда Фокуса и катил по дороге в южном направлении от Кортубина. За своей новой заботой – подлинно головной болью – Максим позабыл все на свете. Домой он не заехал, жену Таисью не предупредил (попросил об этом Юлию), не захватил с собой никаких вещей (наверное, предполагал, что поездка окажется недолгой – туда и сразу обратно). Единственный предмет, врученный Юлией, лежал в бардачке салона – листочек из обыкновенной тетрадки в клеточку, на котором выведено острым Юлиным почерком имя и фамилия человека: Лидия Чиросвий.
Читатель! и мы устремимся вслед за ним в свежих потоках Зефира (еще одна странность – этот морской уроженец посреди ковыльных степей). За спиной вырастут прозрачные крылья – наподобие гигантских стрекозиных – и поднимут нас ввысь, откуда великолепно видать синий автомобиль, что преодолевает извивы серой дорожной ленты между зеленых полей.
Интересно, что рассказала старая Юлия? Зачаровала, но не разубедила выяснить всю правду до конца. Гораздо же любопытней – что такое вся правда? И кому она, вообще, нужна?
Глава вторая
Сведения из официальных источников.
УТЫЛВА (ТЫЛВА) – город Кортубинской области, расположенный в долине небольшой речки Кляны, в 168 км к югу от областного центра Кортубина. Кляна - приток Мары, что огибает Утылву с запада. Площадь населенного пункта составляет ХХ м2. Численность на конец 2007 года - менее 20 тыс. человек. С 1998 года наблюдается устойчивая тенденция к сокращению количества жителей.
История Утылвы началась с 191.. году, когда на месте современного города были основаны железнодорожная станция Тылва и пристанционный поселок.
Сейчас станция относится к Южно-Уральской железной дороге.
В 1919 году в результате победы Красной Армии над белогвардейцами Колчака в Утылве закрепилась советская власть. Был сформирован уездный Совет во главе с солдатом большевиком Аристархом Кортубиным. Началось восстановление разрушенного гражданской войной хозяйства.
Вплоть до 30-х годов территория Утылвы и окрестных хуторов входила в состав Башкирской АССР, затем была включена в новообразованную Кортубинскую область. С того времени и почти до настоящего момента во всех официальных документах и на картах значился поселок ТЫЛВА.
В 2007 году по инициативе нового мэра С. Колесникова и при единодушной поддержке населения городу возвращено исконное название – УТЫЛВА.
Утылва – центр одного из сельскохозяйственных районов Кортубинской области. Размеры района – Х тыс. км2. Крупное с/х производство – в прошлом совхоз имени большевика Кирилла Солина, а сейчас агрохозяйство АО «Тылвинское».
К югу от Утылвы расположен государственный природоохранный заповедник Бугутарская степь, созданный в 80 годах прошлого века.
В 195… году поселок Тылва получил статус города.
В 198… году город Тылва отнесен к категории городов областного подчинения.
В 2000 году создано муниципальное образование «Город Тылва и Тылвинский район».
Градообразующие предприятия:
Тылвинский механический завод (ТыМЗ), входит в холдинг АО Наше железо (г. Кортубин).
Агрохозяйство «Тылвинское».
Горнолыжный комплекс «Редивей» в окрестностях Утылвы.
Предприятия по переработке с/х продукции.
Глава города – Сергей Николаевич Колесников.
Среди уроженцев Утылвы есть Герои Советского Союза – участники ВОВ, воины – интернационалисты, выполнившие свой долг в Афганистане; их имена носят городские улицы.
Такова вкратце информация об Утылве, которая доступна в интернет - кладезе знаний по любым вопросам – Википедии и других источниках. Ничего интересного, увы.
Помимо выше перечисленного для пояснения предстоящих событий придутся кстати еще несколько любопытных подробностей. За их достоверность НИКТО ответственности не несет (автор в том числе, поскольку сказки любят дети…).
Тылва – собственно, станционный поселок – выросла за счет присоединения ближайшего села Утылва. Окончательно город из-за весьма скромных размеров не мог административно делиться на районы – здесь в лучшие 70 и 80-е годы насчитывалось до 25 тысяч жителей. Части Тылвы назывались поселками – это своеобразные микрорайоны. Центр, рядом с вокзалом – Кашкук – включил в себя пристанционный поселок и старую Утылву. Малыхань – бывший хутор Бузаковский, где располагалась центральная усадьба совхоза имени К. Солина, а сейчас склады и контора АО Тылвинское. Новый Быт – ясно по названию, что здесь после войны строилось жилье для работников ТыМЗ, последние многоквартирные здания относятся к 90 годам. Новый Быт – самая современная, благополучная, «продвинутая» часть Утылвы. Оторванка – южная окраина – совсем глушь, бывшие старые деревенские дома, пустыри. Южнее только хутор Чагино.
Вверх к северу от города – Карьер – опять пустой поселок гравийного карьера.
Из Кортубина на юг области ведет отнюдь не федеральная скоростная трасса – обыкновенная, муниципальная, а по сути еще советская дорога, и состояние ее соответствующее. Где-то асфальт, а где-то (мягко выражаясь) асфальта нет совсем – грунтовка. Общеизвестная истина, что дороги у нас (у нас, в России и на Урале, а не у вас в Москве) – не дороги, а направления – в стране, в судьбе… Нынешнее направление в сторону Утылвы – сперва по берегу Мары, затем спуск к югу (в прямом смысле – спуск с горной возвышенности); и далее имеется свороток на Утылву. Рядом в подтверждение знак – треугольник из труб и сверху название населенного пункта.
На въезде в город (с юго-запада) находится источник Негодь (негодный, то есть) – из этого родника местные воду никогда не брали, вспоминая о прошлом – когда мужики ехали на покос, то собаки бежали впереди и в этом роднике купались, с тех пор тамошней водой брезговали.
С другого – восточного – боку Утылвы несколько озер. Рядом с Карьером рукотворный водоем – еще при работе гравийного карьера была перепружена местная речушка Сута, образовалось озеро Сутайка. Здесь разрешена любительская рыбалка на удочку, ловят карпа, карася, толстолобика, можно купаться, кататься на катамаранах. И катаются в основном гости горнолыжного курорта Редивей – естественно, летом, когда на лыжах по снежным склонам не покатаешься. Рядом с озером лес, в нем грибы и ягоды. Раздолье!
Живописнейшее озеро – подлинно здешняя жемчужина – Виждай – расположено за грядой из пяти возвышенностей. Пятибок-гора – у нее пять ответвлений - отростков. Шайтан-гора или Шайтантау – ее еще называли Гнилой горой – в гражданскую здесь погиб целый отряд красногвардейцев, трупы долго не убирали. А еще по легенде на Шайтан-горе росли особые ядовитые растения с синими цветами, и часто находили дохлых зверей – лис, зайцев, сусликов. Гора Кашиха – из-за множества расцветавших весной мелких белых цветов, что вид горы напоминал пшенную кашу. Четвертая гора Казятау – козлиная гора – на ней пасли коз. Пятая – самая удивительная – блуждающая гора Марай. Почему блуждающая? потому что разглядеть ее из-за других четырех гор возможно только определенным образом - если сместить обзор, то горы Марай как бы не станет – исчезнет, скроется с глаз. И каждый раз место, с которого обозревается Марай – новое. Особая оптическая иллюзия - словно магическое зеркало, застилающее собой горизонт, разъединится на кусочки, и эти кусочки развернутся отдельными гранями как в калейдоскопе – прежняя картина отразится иначе. Именно с последней - пятой - горой связаны тылвинские легенды, и их масса.
Упомянутое зеркало, благодаря которому Марай может блуждать – особое, ДИВЬЕ – и есть озеро Виждай. Оно прямо за Пятигорьем. В озеро впадает Кляна. Она снабжает своими чистыми сладкими водам окружающую долину и город Утылву. Вроде маленькая речушка - как ей удается напитать всех страждущих?
В книге неоднократно будет помянуто, что земли эти красивейшие, благодатные, древние, и люди, жившие здесь, обязательно отмечены какими-то особенными достоинствами и талантами, и жить они должны счастливо. Иначе, зачем все это – для чего и за какие заслуги удивительная красота кругом? покой, умиротворение, довольство? Именно так!! Вот и нынешнее поколение тылков (жителей Утылвы) живет счастливо – ну, наверное... Не верите насчет древности? Да само имя Мара тому подтверждение. Как древнеегипетский бог Солнца – Ра. И не только в Египте, но и у нас. Древнее название Волги - Ра, еще добавим реки – Сакмара, Самара, Синара и, наконец, наша Мара. Что ж, про древность определились и согласились. А про счастье?
*
Наша история – вернее, сказка - началась прямо в Кащеевых железных чертогах (то бишь в задымленном и зачумленном промышленном Кортубине – в подлинном царстве чернины), а продолжится в другом особенном месте.
Утылва уже упомянута, но этого явно недостаточно. И вот пока Максим Елгоков направляется по своему неожиданному делу в небольшой городок на южной окраине Кортубинской области, окажутся необходимыми более подробные пояснения. Только реальные факты – и никаких сказок (такое, вообще, возможно или нет?).
Разговор пойдет об Утылве. Что же рассказать?
По реке Маре, на юге Кортубинской области издавна жили башкиры и татары, здесь были их аулы. Во второй половине 19 века русские и украинские переселенцы основали деревню под названием Утылва. Они искали плодородные земли, и эти места им приглянулись. Новоприбывшие уже ни к кому в крепость не попали. Семьи держались крепко, трудились на своих наделах и сами себя обеспечивали. Ставили простые избы. Держали лошадей (для работы – на мясо не резали), коров, коз, овец, свиней, кур и гусей. Выращивали рожь, пшеницу, ячмень, коноплю, овес, горох, собирали неплохие урожаи. Жизнь здесь текла спокойно, размеренно, подчиняясь естественным сезонным циклам, людей занимали простые насущные заботы. Постепенно обрастали добром. На средства деревенских жителей возвели однопрестольную церковь во имя Покрова прсвт. Богородицы – церковь и колокольня были деревянные, поскольку затраты на каменное здание оказались крестьянам не под силу. Деревня стала именоваться селом. Для обучения детей открыли приходскую школу. Забегая вперед, скажем, что церковные службы проводились в Утылве всегда – не прекратились даже после революции, хотя везде храмы закрывали, колокола снимали, помещения использовались для хозяйственных нужд. Но Утылва, очевидно, была таким безнадежным захолустьем, что сюда многие начинания советских властей проваливались словно в черную дыру – ну, или в какой-нибудь фантастический портал вроде дивьего зеркала. Н-да…
Сказки любят дети
Да про все на свете.
Взрослые тоже любят – ведь в сказках все заканчивается хорошо, и добро побеждает – как нам этого не хватает в реальной жизни.
Что означает топоним Утылва до сих пор непонятно. Да никто особо не задавался вопросом на этот счет. Ничем не примечательное поселение в южноуральских степях – так ли важно, как оно звучит? Логично предположить, что смысл содержится в другом – первоначальном – названии. Жители уверяют, что до прихода русских здешний край называли землей довольства, покоя и счастья – или другая, тоже могущая быть интерпретация – ложе для сна, тихая колыбель, наваждение. Но уж точно первоначальное название – не Утылва. Места и впрямь очень красивые, благодатные. Предназначенные для счастья. Удивительные места.
Природный рельеф состоит из неоднородных горных складок – здесь перемешано все - каменноугольные слои, рифовые известняки, сланцы, вулканические продукты, следы древнего моря. Да, здесь когда-то было море – закипали серебристые волны, плескали хвостами чудо-юдо-рыба-киты, русалки распускали по воде свои зеленые волосы, а на берегу росли гигантские папоротники и одуряюще пахли, над ними порхали гигантские стрекозы - корыльбуны. Все как в сказке, но это другая сказка – не про Утылву. А нынешняя местность - удивительный пример геологического развития, когда сошлись – врезались друг в друга – архаичные плиты, горы и равнины – и никто не уступил, морская впадина поднялась и пересохла. Здесь – самая крайняя, южная оконечность Уральских гор – вернее, того, что от них осталось. Южнее – уже казахские степи.
Так уж получилось, что обширный Тылвинский район – это невысокие растянутые холмы и степные просторы под бесконечными голубыми небесами. Южноуральские степи есть центральная часть огромного степного пояса Евразии – от Дуная до Маньчжурии. Климат здесь с его резкими температурными контрастами и засушливостью не благоприятствует лесам – распространены многообразные кустарники, которые зачастую не выше травостоя и столь же устойчивы к разного рода экстремумам. Вообще, степь являет собой величественное зрелище – обитель древнего человечества. Ровные пространства, на которых случайные направления обозначены пыльными грунтовками – да они дорогами только называются и, по сути, не нужны – езжай, куда душа пожелает – мир открыт перед тобой. Эти уходящие в бесконечность степи, прерываемые сглаженными возвышенностями – вот так неожиданно вздыбливаются складки – как проступает твердый хребет, что не является частью Уральских гор, но гораздо их старше. Также на ровных участках попадаются громадные валуны. За тысячелетия резкие ветра выточили камни весьма причудливо – какой неведомой силой занесло их сюда? наверное, древнее мифическое море сыграло свою шутку. И теперь этот вид напоминает декорации для съемок фантастического фильма – хотя нет, камни очень реальны, наполнены энергией – ее сгустки прямо ощущаешь физически… Немало других чудес притаилось в степи – например, пещеры в местах карстовых провалов в горных складках – ходы или норы узкие, трудно протискиваться внутрь – кажется, что проникаешь к самому сердцу земли. Вообще, степь – это сказочный феномен – зачаровывает, убаюкивает и подавляет. Глубокими синими ночами, когда воздух сгущается и становится непроглядным (зеркальный эффект и прочие оптические иллюзии), может смутиться доверчивый рассудок – давящая тяжесть от безвременья и безветрия, абсолютного одиночества в бескрайнем пространстве. Не зря же говорят – наваждение… Имелись реальные факты, когда жители больших скученных городов, очутившись в степи, сходили с ума. Рощицы в степи выступают как мираж – глаза отказываются верить в реальность зеленых островков – откуда здесь взяться широколиственным деревьям? – березам и пр. Наверное, где-то рядом речка или существуют подземные ключи.
Степь древняя, но она живая, и ее мерное дыхание вздымает травянистый ковер, отдается в пространстве ровным гулом (словно звуками от миллиардов кузнечиков – мифических корыльбунов – или эхом от далеких звезд). Богатая растительность отличается эндемическим и реликтовым характером – для значительной части растений условия существуют только здесь, больше нигде не встречаются, и среди здешних видов много редких, краснокнижных, сохранившихся еще с доледникового периода. Но господствуют ковыли. Животные смешанных степных и лесных видов. Пристанище для сусликов, сурков, полевок, тушканчиков и зверей покрупнее – рыси, лис, волков, зайцев и др. Водятся косули и кабаны. Возможны в степи неприятные встречи с рептилиями – ладно уж полозы, ящерицы и черепахи, но есть ведь и гадюки. Подлинное раздолье для насекомых – корнеедов, листоедов – гигантские корыльбуны, конечно, красивая легенда, но их измельчавшие потомки первенствуют по разнообразию видов. Колонии летучих мышей гнездятся в скальных трещинах и хозяйственных постройках. А повыше земли и пониже голубого неба – родная стихия для орлов, с ними не соперничают жаворонки, скворцы и прочие птички – невелички. Во время весенних и осенних пролетов тянутся стаи гусей и других крылатых транзитеров. Здесь зимуют тетерева, куропатки и совсем уж обычные дятлы, вороны, синицы, сороки, снегири.
Еще раз повторю – степь очень живая и неожиданная. Не стоит расслабляться, тем более смотреть презрительно.
Основная водная артерия Тылвинского района – наша старая знакомая еще по Кортубину река Мара, что впадает в Урал. Много озер. На территории района крупный заповедник – Богутарская степь – охраняется государством. Среди уникальных природных памятников Тылвинского района назовем «блуждающую» гору Марай к югу от Утылвы, озеро Виждай – гора и озеро фигурируют в местном фольклоре – именно в легенде о дивьем зеркале.
С заповедником все случилось не с бухты-барахты, а как бы предопределено объективными обстоятельствами. Здешний участок степи – Тылвинский район – выпал из общей системы хозяйствования. Его спасли отдаленность и степень изоляции. Малая плотность населения. Утылва по местным меркам очень даже крупный объект, но в масштабах Кортубинской области – дыра дырой. То есть, целенаправленная человеческая деятельность не смогла кардинально преобразовать естественную экосистему. Издавна башкиры кочевали со своими стадами. Осевшие русские поселенцы распахали незначительные площади. Окружающие холмы послужили защитой от вредного влияния металлургического комбината. Здесь не возникло крупных колхозов – ближайшие хутора Бузаковский, Сафрин, Чагино не имели столько людских и иных ресурсов. Конечно, там насильственным образом сбили коллективные хозяйства, но власти погрузились в индустриализацию и коллективизацию и руки у них просто не доходили до захолустной Утылвы, не говоря уже о хуторах. Там представители появлялись наездами, а в промежутках продолжалась жизнь по дедовским законам, прикрываясь советской вывеской (это если не касаться крепких общинных традиций в крестьянстве – фактически социализма в голом виде). После войны область озаботилась минимальным порядком в Тылвинском отсталом сельском хозяйстве – организовали один совхоз имени героя большевика К. Солина, совхоз постоянно сидел на дотациях и упоминался в самых нижних строках рапортов и докладов (под рубрикой – и прочие). Даже масштабный государственный план по освоению целинных земель не затронул Тылвинский район – распахали степи южнее (в Казахстане) и севернее (в Оренбуржье). Богутарская степь выдержала. Уже в 70 годы выяснилась пагубность хозяйственной политики. Огромные территории начали походить на выжженную пустыню, посевы не давали всходов. На открытых участках зелень исчезала. Экспедиции геологов, исследовавшие южные земли Кортубинской области, к удивлению обнаружили в степи подлинный оазис. Вокруг Утылвы стелились ковыли, во влажных котловинах формировался луговой покров, и особенно по берегам Клянки расцветало ярким цветом и благоухало богатое разнотравье; вдобавок множество реликтовых растений восхитило исследователей. Степь вполне противостояла засухе и палящему солнцу. Энтузиазм ученых привел к учреждению природоохранной зоны в 80 годы – государственного заповедника под названием Богутарская степь.
Наша Утылва (да! отныне она - наша) расположена не совсем посреди степи - на берегу небольшой речушки Кляны (в местном наречии Клянки). Про речку старожилы говорят, будто бы сперва она звалась Стеклянкой – из-за чистых даже в летнюю пыльную жару струй – сладких на вкус и таких прозрачных, что каждый камушек на дне видать. Живописные окрестности Утылвы величали даже уральской Швейцарией – это, конечно, перебор. Вокруг города опять же холмы. Сам город располагается в долине – словно на дне неглубокой чаши. С севера поднимается плато, с запада и востока – горы. С юга фактически степь. В десятках километров уже граница с Казахстаном. Ну, как? нравится?
А теперь соображения иного рода – не надмирные, а больше человеческие.
Вопреки сказочной красоты природе, город Утылва, вообще-то, мало примечателен – опять повторение. Нет оригинальных исторических памятников. Кроме обязательного для советской эпохи монумента в честь победы в ВОВ – женщины с раскинутыми в стороны руками и в греческом одеянии – олицетворяет, очевидно, родину мать, но напоминает древнюю богиню. Постамент довольно высокий, что фигуру и ее художественные достоинства (если таковые имеются) снизу в подробностях не разглядеть. Зато насчет оригинальности – ошибочка. Имеется один образец – в чугуне, покрытый серебряной краской бюст красноармейца в буденовке на кирпичной тумбе, по четырем граням которой расположены барельефы с красным знаменем, звездами, гербом СССР и краткой надписью «Герой» - очень оригинально. Еще один памятник – столб на границе Европы и Азии (просто столб – ничего лишнего) – ну, поскольку весь Урал разграничивает эти два континента, то подобных пограничных столбов в уральских городах и весях бессчетное множество – один вот в Утылве. Городская архитектура тоже не выдающаяся – если не сказать, примитивная (но не скажем). Все постройки в Утылве можно условно разделить на три периода. Первые (до войны и сразу после нее) – одно- и двухэтажные здания – сложенные из бревен (до сих пор зовутся бараками) и другие, более крепкие (как в сказке про трех поросят) – сталинки из саманного кирпича (глину брали в окрестностях Утылвы, с соломой тоже проблем не было). Все аскетично просто, уныло, буквально. Жилье не для услаждения эстетических потребностей – в Утылве нет эстетов. Затем пошли массово хрущевки – уже вторая группа. В Утылве сей общегосударственный проект реализовали в виде панелек; затем брежневки - обе эти ипостаси жилищного строительства разделять не станем. И наконец, третьи, относящиеся к 90 годам – последние дома, современные, с претензией на некий стиль – но повторюсь, они последние, больше в Утылве многоквартирные здания не строились. Разумеется, обширный частный сектор – он был всегда, а в настоящее время только там и наблюдается шевеление – ремонтируют, благоустраивают, обшивают сайдингом, покрывают новой черепицей и пр. – аборигены привыкли устраиваться основательно. И как вы понимаете, образцами Тылвинского зодчества туристов не привлечешь. Ничем иным – тоже.
В городе не происходит сколько-нибудь значимых событий, нет прославленных уроженцев. Главное достоинство Утылвы – тишина, покой, безмятежность. Бурная индустриализация первой половины 20 века обошла Утылву стороной – миловала естественную экосистему. Металлургический комбинат построили за сто с лишком километров к северо-западу. Утылва продолжила существовать, как исстари повелось – и даже гораздо раньше ее возникновения. Может быть, поэтому здесь сохранились такие вещи, что просто невероятны, немыслимы в других освоенных рациональной цивилизациях местах – это слишком туманно, но пока выразиться определенней не получится – для того потребуется целая книга. Вы ее сейчас читаете.
20 век в России – пардон, в Российской Империи – начался вместе с открытием движения по Транссибирской магистрали, которая связала крупнейшие регионы страны – Урал, Сибирь и Дальний Восток. По рельсам застучали поезда, перевозя грузы и пассажиров. С некоторым опозданием отголоски этого грандиозного события долетели до Утылвы, прервав ее ветхозаветный сон – в 191… году рядышком с селом построили железнодорожную станцию и пристанционный поселок, затем паровозное депо. Это история превращения Утылвы из села в город – в книге много превращений – людей, событий и даже городов. Население Утылвы пережило немалый рост и обновление. Сюда приезжали подрядчики, затем потянулись работники на строительство станции. Вручную насыпали земляное полотно, строили мосты и другие сооружения. Тогда же появился вокзал, казармы для железнодорожников. Кирпичные одноэтажные здания под деревянными крышами, украшенными резьбой, с длинными оконными проемами – по типовому для того времени проекту.
До постройки железной дороги шансов Утылва не имела никаких – маленькое поселение, не интересное даже ближайшим соседям – а вообще, каким соседям-то? В соседях имелись башкирский и татарский аулы, хутора Бузаковский, Сафрин, Чагино и такие деревеньки, как Батя (там еще хуже). Впрочем, с железной дорогой Утылва воспрянула – развернулось строительство пристанционного хозяйства и домов. Увеличилось население. Но в ходе дальнейших событий свой шанс Утылва упустила – на месте Бати поднялся промышленный центр Кортубин, столица одноименной области. То есть, Бати давно нет, сгинула деревенька, а Утылва стоит и, честно говоря, живет – не тужит, не грузит себя особо продвинутыми, умными мыслями, не комплексует. Пусть среди аборигенов никогда не было великих мужей – теоретиков или практиков в чем-либо – ниспровергателей, прогрессоров, оракулов или хотя бы графьев, но житейская смекалка, терпение и толика обреченности считались их сильной стороной. Особо героических страниц в истории Утылвы не найдется. Население предпочитало вести тихую, мирную жизнь. Местные неизвестно когда получили и сохранили колоритное прозвище ТЫЛКОВ. Жители Утылвы – тылки. Так более кратко, выразительно, чем тылвинцы, тылвинчание, тылвинковцы и пр. Среди тылков дворян, графьев сроду не числилось – и чиновничества тоже – как поселились здесь простые смертные, так и жили. Крестьяне, мещане, попозже появились купцы, и прочие – татары, башкиры, киргизы, казахи, казаки. Пестрый непритязательный состав. Исторический возраст Утылвы старше Кортубина.
Логично, что из тылков важных персон, авторитетов в нашем отечестве тоже выбрать затруднительно. Кое-кого можно привести – правда, с натяжкой. Обязательно нужно иметь в виду, что тылки смотрят и судят по-своему, и их оценка часто не совпадает с оценкой тех, кто тылками не является. Это так – хорошо или плохо? Например, в официальном порядке самым известным уроженцем Утылвы признан Аристарх Кортубин. Но строго говоря, он не местный – просто его биография связана Утылвой - в гражданскую войну оказался здесь и здесь же начал свою впоследствии далеко продвинувшуюся партийную и хозяйственную деятельность. Собственно тылки никогда не считали А. Кортубина своим. Зато в тылковском мнении большим уважением и симпатией пользовался другой человек, живший в то время Утылве. Вот он заслуживает упоминания – и даже отдельного рассказа.
Калина Егорович Чиросвий – так его звали. Младший из двух братьев Чиросвиев. Ларион и Калина. Непонятно, где был изначальный корень Чиросвиев – в Украине или России – фамилию-то приспособишь и так, и эдак, а в семье не сохранилось преданий из прежнего – видимо, не столь веселого и богатого существования. На новых землях в Утылве Чиросвии начали новую жизнь и не разочаровались. Дед Корнил – из отцов основателей Утылвы, и дом этого деда был одним из первых домов в Утылве – тогда еще деревне. По воспоминаниям Корнил - высокий, костистый, рыжеватый, да еще с длинным лицом и большими кистями, густо обсыпанными веснушками. Занимался землепашеством - привычным тяжким трудом поколений своих предков. Сын Корнила Егорий начал торговать зерном и потихоньку выбивался в разряд зажиточных тылков. Уральская пшеница пользовалась спросом и в России, и за ее пределами. Вообще-то, село не бедствовало – кто пахал и не ленился, тот не нуждался. Впрочем, тылковские представления о зажиточности почти спартанские. Егорий Чиросвий породил двух сыновей, которые продолжили его торговое дело. Особенно преуспел старший Ларион - торговля стала его родной стихией. Вот оказался в крестьянской (до какого-то там колена) семье смекалистый, шустрый паренек, что с разбегу постигал торговые премудрости. Все это говорит об изрядном уме - и даже при отсутствии необходимого образования. Ведь цифирь и счеты надо осмыслить без постороннего разжевывания, научиться вести приход и расход, планировать загодя. Убедившись в своей способности, Ларион целиком на нее переключился – скупал зерно в большом количестве, возил его на окрестные ярмарки, имел неплохую выручку. Брат Калина – его надежный помощник и компаньон. Царила семейственность (очень даже неплохо). Скопив некоторый капитал, братья приобрели паровую мельницу и взялись за мукомольное дело – торговали уже не зерном, а мукой и крупчаткой. Кстати на старых дореволюционных фотографиях Утылвы запечатлена чиросвиевская мельница – там она стоит новехонькая, построенная в 190… году. После гражданской войны мельницу национализировали, восстановили, и проработала она до конца 30 годов. Сейчас о ней напоминает лишь островок посреди реки Кляны, ниже мельницы был деревянный мост, на его месте потом построили железобетонный.
Чиросвии благодаря Лариону оказались самыми богатыми из тылков. Но совесть свою не потеряли. И веру братья не отринули ради наживы. Память тылков сохранила тот год, когда случились неурожай и голод (редкость в здешнем краю) - Чиросвии закупили в других местах и сделали помол на своей мельнице зерна для бедняков, чем сбили дороговизну хлеба, уберегли Утылву от несчастья. В благодарность согласились принять только хлеб-соль из нового урожая, ничего более не потребовав. К искреннему сожалению людей Ларион Чиросвий умер, не достигнув преклонного возраста и не оставив прямых потомков. Главенство в роду перешло к младшему брату – Калине Егоровичу. Интересным он был человеком – отнюдь не распахнут и не доступен с первого же взгляда - сдержанный (не как его брат горяч и стремителен), приветливый, далеко не глупый, с запасом знаний в различных областях – всего достиг благодаря самообразованию. Страстное увлечение Калины – чтение – бессистемное, конечно. Романы, беллетристика. В доме скопилось немало книг. Такое количество у Калины переросло в качество – он действительно образовывался. Кроме того, Калина Егорович выступил инициатором создания первой общественной библиотеки в Утылве при церкви. Хотя ревностным прихожанином Калина не был, начитавшись всякого помимо Псалтыря, Часослова, Четьи Минеи. Торговлей он управлял успешно, но особым жаром не пылал. На семейный доход возвели новый восьмикомнатный дом, баню, амбары, конюшню, скотный двор, погреб. Открылись бакалейная и галантерейная лавки. Торговля шла бойко. Калина Егорович не терпел одну вещь – он никогда и никому не давал деньги в рост. Односельчанам мог предложить просто с отдачей и даже нередко прощал долг. Жертвовал церкви, помогал бедным. Но все без фанатизма – скромно, деликатно. Тылки уважали его. Утылва благоденствовала не в последнюю очередь благодаря Чиросвиям.
Вровень с Чиросвиями в Утылве никто не стоял, хотя имелись и другие зажиточные семьи. К примеру, соседи Щаповы. Тоже крестьянского корня. Из первых поселенцев в деревне. Прямо как потомки пассажиров с Мейфлауэра в Америке. Доморощенная элита. Ну, так где Америка и где наша Утылва? Про этих Щаповых не нужно забывать. Они - местные знаменитости. Выбрали себе совершенно оригинальный род деятельности (сейчас бы сказали – креативный) – изготавливали трости. Из березы, яблони, клена. Постепенно научились украшать трости резьбой, наносить лак. Поскольку промысел местный, и сырье тоже отсюда, то цену на товар не загибали – приобрести могли не одни лишь богатые клиенты. Мастерство росло, появились скупщики. Но Щаповы быстро смекнули и начали сами торговать своими изделиями – их покупали по всему Уралу. Образцы сохранились в Кортубинском музее декоративно-прикладного и народного искусства – это официальное признание. Мастерами были исключительно Щаповы – чужаки до тайн ремесла не допускались. Промысел захирел в 30 годы, и связано это опять с Щаповской фамилией – именно тогда молодые Щаповы покинули Утылву и отправились искать счастье в чужие края. Их потомки выбрали иные профессии, достигли высот в карьере, дедовские трости превратились в семейные предания. Жаль. Потому что сейчас антикварное изделие с вырезанной эмблемой мастера («Щ») и далее - буковками У-т-ы-л-в-а - очень даже ценится. Хотя бы палка Юлии Тубаевой, которую она берегла и не согласилась сменять на модный импортный подарок – отказала даже олигарху Генриху Сатарову. Капризная старуха! Щаповские палки нашли хозяев не только в Тубаевском семействе. Руководитель строительства КМК Иван Глайзер пользовался с удовольствием (ноги у него были крепкие). Зато Аристарх Кортубин болел, располнев на нервной ответственной работе, и без поддержки ходить не мог – палочка ему ой как пригодилась. И даже красавица Марьяна – жена всесильного начальника ИТЛ№9 Решова - сделала мужу красивый и удобный подарок. Сразу после этого в бумагах Щаповых оказалась запись, что они из самого что ни на есть бедняцкого класса, а потому спокойно работали на стройке, дали детям хорошее образование. Щаповы обосновались на жительство в Коммуздяках – сперва в землянке, потом в частном доме. И сейчас там живут (если не ошибаюсь, в соседях у бабки Максима Елгокова – Юлии Тубаевой).
К чему все это? Щаповские палки не имели отношения к нашей истории. Щаповы имеют, но объяснения позже. А все это к тому, что тылки - не прибитые жизнью, ограниченные людишки, пленники захолустной серости и тоски. Посреди удивительной, поистине сказочной природы – не имеющей границ древней Богутарской степи – нельзя замкнуться в маленьком унылом мирке, когда даже против собственной воли тесные рамки разобьются, и из темноты и духоты ты непременно выпадешь на зеленый ковер – на землю покоя, довольства и счастья. В местах, подобных этому, счастье, наверное, и рождается, обиды отпускают, и душа начинает петь. Каждый из тылков хоть однажды испытал такое чувство – т.е. хоть один раз был счастлив. Приоткрою голубое небесное покрывало над тылвинскими обстоятельствами – самая звонкая песня получилась у девочки Калинки – внучки Калины Егоровича Чиросвия.
Но даже в Утылве счастье не вечно. Увы, не бывает так, чтобы на чистом голубом небе не мелькнуло долго ни одного облачка – пусть его легкой тени. Когда-нибудь что-то происходит. Настали смутные – революционные – времена, и сотряслись самые основы основ. Где-то очень далеко, за тысячи километров – за степным горизонтом – той границы, за которой не расстилались ковыли, не шумели поля пшеницы, не парили в воздухе орлы, распластав могучие крылья, не журчала чистая, наивная Кляна, и не цвели по ее берегам красные редивеи – то есть, неизвестно где. В больших городах с гордыми дворцами и площадями, дымными фабриками и заводами случился катаклизм. Одни люди пошли против других людей, народ взбунтовался против прежней власти (наверное, имелись серьезные причины), и полыхнуло жаркое пламя гражданской войны. Далекая Утылва вынужденно пробудилась от своего безмятежного сна и с удивлением взирала на вокруг.
Контрреволюция на Южном Урале выразилась в хозяйничанье казаков атамана Дутова. В Утылве пришлые чужаки – военнослужащие и штатские - создали волостной ревком, сформировали отряд Красной гвардии из нескольких десятков человек – в основном из железнодорожников, солдат и крестьянских бедняков из окрестных хуторов - Бузаковского, Сафрина, Чагино. Местная молодежь с энтузиазмом кинулась в мировую заварушку – лишь бы стряхнуть с себя сонное, вялое, безысходное существование. Семнадцатилетние парнишки Грицан Решетников, Агап Нифонтов, Антон Кулыйкин, Сашка Анютин отправились воевать за рабоче-крестьянское счастье. Командир отряда – солдат и убежденный большевик Аристарх Кортубин. Его ближайший соратник – комиссар Кирилл Солин. И понеслось!!
Летом 1918 года дутовские белоказаки напали на Утылву – это был стремительный наскок, как прощупывание обстановки. Местные красногвардейцы приняли бой. Бойцы плохо обучены и вооружены, в руководстве отряда между Солиным и Кортубиным наметились разногласия относительно тактики боя. Поражение закономерно. Солин и 20 человек погибли. Похоронили их в братской могиле на горе Шайтан-тау. Необстрелянной молодежи посчастливилось уцелеть, но все вместе прикоснулись к смерти – ужасное знание. Хуторскому пареньку Антону Кулыйкину шальной пулей раздробило коленку – на всю жизнь остался инвалидом. Уцелевшие красногвардейцы во главе с Кортубиным ушли из Утылвы к Орску. Первый опыт обернулся трагедией. В Утылве раньше никогда не воевали и не хоронили убитых – вместе с ними тогда умерла частичка прежней – счастливой – Утылвы, но уже ничего нельзя вернуть и исправить. Всего лишь частичка счастья – а целого уже нет. Расцветшие в тот год на горе Марай редивеи были особенно красивы – своим ярким кровавым цветом.
В начале 1919 года Советская власть вернулась в Утылву, но весной началось наступление Колчака, и Утылву снова сдали белым. Летом 1919 года город окончательно освободили (от кого?). На могиле К. Солина и его товарищей установили деревянную звезду с расходящимися лучами.
Наведение порядка при любом строе должно начаться с ремонта станции, депо, пристанционных путей – и началось именно с этого. Восстановленная ветка вошла в состав Ташкентской железной дороги. Мирная жизнь, столь любезная настроению тылков, вернулась в их дома. А люди не ждали многого – всего остального они рассчитывали добиться своим трудом. В конце тридцатых годов в Утылве организовали лесосплавную контору. Леса здесь не было, но часть того леса, что сплавлялся по Маре из Башкирии, задерживалась в Утылве и шла на распиловку. На Маре заработал лесосплавный участок. Станция, депо и участок – самые важные предприятия довоенной Утылвы.
Известные тылвинские семьи (где известные? а прежде еще и богатые) испытали свою долю невзгод. Уже говорилось, что Щаповы закрыли семейное дело. Как выразился один из молодых и не слишком грамотных представителей новых властей Антон Кулыйкин – кому теперь нужны ваши палки? прежних хозяев мы прогнали как хромых куриц, и старый строй выкинули на свалку истории, а при коммунизме все люди будут красивыми и здоровыми, калек не будет – здоровым палки без надобности; а мы еще доберемся до вас и выясним, как вы наживались, когда рабочий люд страдал и надрывался на непосильной работе на капиталистов, в то время как вы для богатеев палочки разукрашивали! После эдаких слов Щаповы – молодое поколение – собрали необходимое имущество, уложили на две подводы, посадили детей и уехали на новую стройку под деревней Батей – туда вербовали вовсю, обещали молочные реки и кисельные берега. Старики Щаповы остались доживать. Калина Егорович Чиросвий пережил революционные пертурбации, переход власти от красных к белым и обратно, никуда не уехал из Утылвы. Упрямый старик – и не из пугливых! Даже жесткие рамки новой коммунистической идеологии, направленной на утверждение всеобщего счастья (это действительно так!) не заставили тылков относиться к Калине как к недобитку эксплуататорских классов. Гонения не коснулись крупного торговца – советская власть в Утылве вынуждена подчиниться единодушному мнению большинства. Калина Егорович сдал золото и прочие семейные ценности властям и продолжил жить в своем доме – правда, изрядно потеснился. Чиросвии занимали две комнаты и кухню, в остальные помещения поселили чужих людей (не тылков) – дом из частного превратился в коммунальный. В старости жизнь Калине Егоровичу скрашивали две внучки – старшая Фаина и младшая Божана. Фаина удалась в крепкую, добротную породу Чиросвиев – рассудительная, степенная, миловидная девушка, она даже вышла замуж за молодого коммуниста Кулыйкина, неплохо устроила свою судьбу, до конца прожила в Утылве, ее потомки – Кулыйкины – живут здесь до сих пор. А вот младшая – особенная, непонятная. В Утылве думали, что она навроде не в себе – слишком порывистая, переменчивая, взбалмошная, никогда не угадаешь, что у нее на уме – да и с умом тоже. Но из уважения к Калине Егоровичу внучку не звали дурочкой – просто странной. Ведь Божана была его любимицей – настолько дед к ней благоволил, что Божану с детства прозвали дедовской внучкой – Калинкой – это прозвище сохранилось при ней на всю ее недолгую и нелегкую жизнь. И мы с этого момента станем называть девушку Калинкой – такой она осталась в памяти тылков. Наша история связана именно с Калинкой – пожалуй, если бы не было ее, или ее жизнь сложилась бы иначе (более счастливо и рассудочно), то не было бы и нашей истории. Пока не начнем углубляться в подробности, тем более, что все упомянутые члены семейства Чиросвиев уже давно на кладбище. К нынешнему времени умерла последняя кровная Чиросвий – старая бабушка Лидия Грицановна. Как раз Калинка – ее мать. Покуда оставим Чиросвиев в покое, но надолго забыть про них не выйдет.
Тылвинская история, между тем, продолжалась. В 20-30-е годы Утылва по- прежнему называлась железнодорожной станции, в войну и после нее - рабочим посёлком, а в 195.. году ей присвоили (наконец-то!) статус города. Хотя если бы не война – может, этого не случилось бы. Утылва – не типична для Урала, где города возникали при заводах, и эта связка была обязательной для выживания каждого в том традиционном тандеме (взять историю Екатеринбурга, Тагила, Укалаева и др.). Утылва сейчас – центр обширного сельскохозяйственного района. Свою промышленность получила в военное лихолетье. Сюда эвакуировали небольшой завод по производству металлоизделий с Украины. Приезжие специалисты и местные тылки не подкачали – сделали все для фронта, все для победы. Оборудование разместили в помещениях лесосплавной организации и производство возобновили за три месяца. После войны завод не вернули, а определили ему место в Утылве, отстроили, укрупнили. Главная продукция Тылвинского механического завода (ТыМЗ) – известная не только в Кортубинской области, но и в стране – небольшие пресса, гидравлические прессножницы, станки, инструмент. Таким образом, с середины 20 века Утылва вошла в промышленную агломерацию Южного Урала, видным членом которой являлся Кортубин с его металлургическим комбинатом, а еще Орск, Новотроицк, Медногорск. Достойная компания!
До областного центра Кортубина примерно полтораста км. От Москвы до Утылвы можно добраться поездом за 40 часов. В Утылве располагается одноименная станция Южно-Уральской железной дороги. Станция оживленная, электрифицирована в начале 80-х годов. Движение тогда было интенсивное – десятки пассажирских поездов, электричек, грузовых составов. Среди грузов преобладала продукция заводов, а также зерно. Прямо за станцией хлебоприёмный пункт с большими складами. Элеватор.
Городок маленький. Национальности жителей – русские, башкиры, казахи, татары. Бюджет муниципального образования дотационный, но есть все перспективы для развития (стандартная формулировка сейчас).
Расцвет Утылвы пришелся на брежневскую эпоху, население перевалило за 30 тысяч человек. Работали ТыМЗ, совхоз имени героя – большевика К. Солина. В городе создана инфраструктура – школы, больница, учреждения культуры и спорта. Именно тогда к окрестностям Утылвы стали выказывать любопытство любители горных лыж – этот вид досуга тогда был неформальным. Внедрялось уличное благоустройство. Появились тротуары, городской фонтан, аллея славы, памятник победе в ВОВ (женщина с раскинутыми руками). В 90 годы все рухнуло.
Утылву настиг общий упадок. До этого движение по станции происходило интенсивно - возили промышленную продукцию, сырье для металлургического комбината и много зерна. Рядом элеватор. Теперь траффик резко снизился. Вставший ТыМЗ очутился в гордой компании - Кортубинский комбинат и многие уральские заводы тоже переживали все прелести переходного периода. Пассажирские поезда редки, провинциальные города и поселки капсулировались. В Утылве (как и везде в России) – массовые сокращения, невыплаты зарплаты. Но железная дорога хоть как-то шевелилась, и жизнь на станции и в Утылве не замерла совсем. Люди занялись натуральным хозяйством – как их деревенские предки. Засадили огороды, развели скотину. Живые деньги Утылва видела лишь через зарплаты железнодорожников и пенсии стариков, выплаты бюджетников. Кот наплакал. Не секрет, что роль универсальной валюты играла водка (или чаще самогон).
90 годы Утылва перетерпела – тылков так просто не сковырнешь. Понемногу появились заказы для ТыМЗ – как только ожил Кортубинский комбинат. Стало легче. Совхоз им. К. Солина преобразовался в частное хозяйство, его продукция тоже находила сбыт. И вроде как пережили невзгоды, подняли головы и разогнули плечи, вдохнули родной воздух, но естественное ощущение счастья посреди этой благодатной земли не вернулось к тылкам – что-то было неспокойно, муторно на душе. Тылки не обманывались!
Сейчас ТыМЗ – акционерное общество. Повторилась история с акционированием Кортубинского металлургического комбината – правда не в тех масштабах, но с теми же персоналиями. Тылки не стали хозяевами и не получали доход со своих ценных бумаг – акций ТыМЗ. Эти акции – солидный пакет – оказались в собственности владельцев ОАО Наше Железо, а сам ТыМЗ вошел в состав областного холдинга. Т.е судьбой Утылвы распоряжаются из области – в буквальном смысле. Уж если сейчас заговорили об угрозе остановки комбината – это ж скольких тысяч людей коснется! – то закрыть на клюшку небольшой заводик в провинциальной дыре очень легко. Ничего не изменилось в жизни. Что же останется в таком случае Утылве? Предприятия поменьше – хлебозавод, хлебоприемный пункт, пимокатный цех (валяние валенок), расчес пуха и шерсти и производство пуховых платков, паутинок, палантинов, маслозавод, кирпичный завод. Маслозавод прекращал свою деятельность, затем возобновил. И хотя уже говорилось, что перспективы для развития у Утылвы имеются (у нас не только про Утылву подобное говорят), настоящее положение критическое. Посчитаем – позагибаем пальцы. Ты с нами, читатель?
ТыМЗ фактически остановлен. Его строптивый директор – старый коммунист Борис Васыр – отправлен в отставку. Кирпичный завод тоже замер – последний крупный заказ был от тогдашнего совхоза для новых коровников (в совхозе еще не оформились пайщики, решал директор Г. Сыродь). Валенки валяют по-прежнему, козий пух расчесывают, платки вяжут, а тылвинские мастерицы носят вещи на продажу на станцию, обходят поезда, предлагают пассажирам – вещи качественные, оригинальные, самый настоящий хендмей – покупают охотно, семьи вязальщиц прокормятся, а остальным что делать? Маслозавод приобретен бывшим совхозом – и хорошо – есть сырье и работа. Но для Утылвы погоду не сотворит. Как ни крути, а без ТыМЗ не обойтись – умрет ТыМЗ, умрет и Утылва.
Пришло время спросить – как же его величество рынок? Где его могущественное, почти сказочное влияние, способное вдохнуть жизнь в бедную окраину? Где новые производства, рабочие места? Ведь сумели же в Союзе создать крупную промышленную зону на Южном Урале – за тридцать лет примерно. А начинали практически с нуля – с голой степи. Конечно, в нашем случае тридцать лет еще не прошло – только 2008 год на дворе. Ну, да – ну, да – все впереди. И уже есть росточки. Скромные. Пример успешного частного бизнеса – молодой развивающийся горнолыжный курорт «Редивей» рядом с Утылвой. Пологие холмы очень подходят для катания на лыжах и сноубордах. Количество гостей растет год от года, и владельцы курорта лелеют честолюбивую мысль когда-нибудь сравняться со Швейцарией (опять к ней вернулись). Действительно, а почему бы и нет? Курорт уже работает круглогодично – летом пеший туризм, полеты на дельтапланах с окрестных холмов. Помимо горнолыжного собираются развивать водный, конный туризм, еще дельтапланеризм. Пожелаем успеха! И снова к нашим баранам.
Уважаемый читатель, эгей!! Не надоели еще подробности из прошлого Утылвы? тем более, советского прошлого. Да нафиг оно нам сдалось! Подходяще спеть знаменитые строки «отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног…» Конечно, если вы молоды, то не помните. Но все равно, давайте отряхнем! вот так! И людей отряхать будем – Ивана Глайзера, Аристарха Кортубина, Кирилла Солина, Иннокентия Елгокова и его жену Агриппину Ивановну, их дочь Марьяну и Марьяниного сына Марата, Прова Сатарова, ставшего предателем на старости лет, бывшего попа и зэка Макария Порываева – кого еще до кучи? Анютина, Пивых, Василия Тубаева, его вдову Юлию (да, она пока жива, но ведь скоро умрет) и даже чекиста Решова. Отряхнем всех! словно не было их – живых, гордых, упорных, оставивших нам в наследство свою страну. А мы это наследство проср… Участь нищих тяжела – особенно, у нищих духовно. У нас с вами.
Ладно, не обижайтесь. Вы же читаете сказку. Все лишь выдумка.
Про лису и про барана
Про героя и болвана,
Злоязычную молву
Про наивную Тылву.
Опять же не удержусь – многие из тех людей были героями, а теперь стали кем? И нам не надо становиться болванами. Возьмем пример с умных людей. Сейчас, в сложный кризисный период в областном правительстве заняты глобальными делами – например, Кортубинским металлургическим комбинатом. Это понятно – именно крупное промышленное производство влияет на ситуацию в целом. Трудности АО Наше железо катастрофически сказываются на множестве средних и мелких предприятий и фирм, что сосредоточены возле комбината, на население всего Кортубина. Речь идет о сотнях тысяч людей. В таком понимании вопросы с небольшими городками и поселками отодвигаются в далекую перспективу – ведь как-то они выживали все это время – вот пусть и дальше продолжат. Тем более отсталая южная окраина области – она всегда была преимущественно сельскохозяйственной, ее жители привыкли опираться на собственные силы, и совершенно не избалованы вниманием областных властей (смешно, но точно также кортубинцы отзывались о Москве). Еще одно крамольное соображение – на столь благодатных землях голод не грозит (ну, исключая уж сильно засушливые годы – пока бог миловал от этого). Т.е. реально прожить и на подножном корму. Кортубин рассуждал трезво – ресурсов у области нет – в критический момент, конечно, выручим, но момент еще не наступил. Это что касается помощи. А для отчетности перед центром у кортубинских чиновников полный порядок – разработана х..ева туча планов по стабилизации ситуации в регионе, борьбе с кризисными явлениями, активной политике на рынке труда. В рамках отдельной программы «Содействия занятости населения Кортубинской области» предусматривалась реализация крупного проекта – туристическо-рекреационный кластер «Редивей» как основа диверсификации экономики моногорода Утылва. Участники и инвесторы проекта - правительство Кортубинской области, муниципальное образование Тылвинский городской округ, а также малый и средний бизнес. Предполагалось создать десятки новых рабочих мест (отчего же не сотни и тысячи?). Насчет бизнеса – даже в Кортубине старику Порываеву было смешно, а в такой дыре, как Утылва всякий смех пропадает.
Невеселые итоги размышлений. Что же предпринять? Что делать? Извечный вопрос российской действительности. Внушает надежду, что с таким вопросом ничего не заканчивается, а лишь начинается. Например, началась наша история.
**
Лидия Грицановна Чиросвий всю свою сознательную жизнь прожила в Кашкуке в Утылве. Поселок изначально формировался на два ядра. Станция Тылва, вокзал, депо, казармы – это одно. Село Утылва с избами и хозяйственными постройками – другое.
Доныне более-менее сохранилось железнодорожное ядро. Старый вокзал – одноэтажное здание дореволюционной постройки – типовое для того времени, хотя небезынтересное. К сожалению, солидная доля исторического интереса испорчена ремонтом начала 2000 годов, когда МПС (а после ОАО РЖД) подвергло подобной уродливой переделке кучу маленьких провинциальных вокзалов по всей территории страны. Да, разумеется, старые вокзалы нуждались в ремонтах, но у нас как всегда – одно лечим, а другое калечим. Заступиться за тылвинский вокзал было некому – то ж не архитектурный памятник. С одной стороны кассовый зал, с другой – ресторан, который еще в 90-е годы сменился на совсем непрезентабельное питейное заведение – как говорится, ближе к народу. Кирпичные железнодорожные казармы образовали первую прямую улицу в Тылве, которая так и стала называться – Железнодорожная. Здания стоят с одной стороны – они практически одинаковые, с небольшими различиями в планировке; нумерация домов начинается с первой цифры – намбер уан! бу-бум!! Теперь часть домов сильно обветшала и признана аварийной – жители получили квартиры в Новом Быте, но кое-где по Железнодорожной живут и продолжают испытывать прелести сурового быта первой половины прошлого века – пользуются газовыми баллонами, носят воду из колонок, топят печи. Да и вообще, такое впечатление, что самая большая и старая часть Утылвы – поселок Кашкук – там же и остался – в прошлом. Но ведь так было не всегда! был праздник и на кашкукской улице – и не на одной. Это когда в 50-е годы началась планомерная застройка села.
Второе равноценное ядро поселка Кашкук – село Утылва – не уцелела из-за послевоенных пертурбаций. Благодаря ныне всеми охаянному советскому периоду Утылва не осталась безнадежной дырой. Запустили ТыМЗ. Тогда же реализовали первый градостроительный план, спроектировали несколько улиц. Поселок Кашкук – именно тогда он сформировался в основном своем виде – стал местом сосредоточенности сталинской застройки – о, как! Планомерно возводились двухэтажные здания типовых серий – так называемые сталинки. Но не спешите их так называть – тылвинские сталинки ничуть не напоминали помпезный сталинский ампир на улице Советской – парадном лице областного центра Кортубина. Сталинки в Утылве соответствовали проекту массовой городской застройки эконом класса – добавим, даже супер – эконом класса. Фундаменты и иногда первые этажи старались делать из кирпичей, но для вторых этажей и крыш использовалось более дешевое дерево. Главные преимущества – простота и дешевизна. И типовой характер в худшем смысле. Нет ни одного здания выше второго этажа, никаких украшательств. Жилье предназначалось для первых работников тылвинского механического завода. Малоквартирные дома. С двух торцов располагались входы, квартиры внизу и вверху – двух- и трехкомнатные и, как правило, первоначально коммуналки. Двух подъездные дома - уже более поздних годов постройки, Г-образной формы, и их меньше. Чердаки, кладовки под лестницами. Деревянные перекрытия, стропила. В домах имелись кухни, санузлы, центральное отопление. В 80 годы газовые колонки успешно заменили горячим водоснабжением. Автор не открывает в данном случае Америку – пусть даже одноэтажную. Подобные здания строились во всех уголках нашей необъятной Родины и даже в столицах – правда, в Ленинграде они отличались дополнительным декором, а во всяких медвежьих углах типа Утылвы выглядели просто и аскетично. Безупречный вкус – ничего лишнего.
В поселке своя школа, построенная в 50-е годы вместо старой, ютившейся до войны в железнодорожных казармах; здесь учились поколения детей работников ТыМЗ. И эта новая школа как две капли воды походила на тысячи таких же школ, возведенных по типовому проекту по всему Союзу. Двухэтажная, малокомплектная (как бы сейчас выразились), с декоративными медальонами на фасаде – в центральном медальоне изображение юной кудрявой головки (маленький Ленин как пример для учеников), в боковых медальонах веера из бумажных листов и писчие перья. Нынешняя школа оказалась давно старой, не отвечавшей современным нормам, но в Кашкуке рождалось все меньше детей, и вопрос о новой школе не возникал.
Поселок Кашкук – это улицы Железнодорожная, Колхозная, Синецветная, Энгельса, Коммунальная, Полевая, Рабочая и другие; главная среди них - проспект Космонавтов.
Проспект космонавтов – изначально улица А. Кортубина, видного областного партийного и хозяйственного деятеля, уже хорошо знакомого читателям. Не нужно удивляться - в одноименной области существовала масса объектов (как природных, так и рукотворных), что носила славное имя – очевидна бедная фантазия у людей. Ну, в самом деле! не наградишь ведь какой-нибудь мелкий заводик именем великого Сталина – неправильно поймут и еще припомнят. Главная улица Утылвы закономерно названа так, поскольку А. Кортубин являлся первым председателем Тылвинского совета, затем он продолжил выдающуюся карьеру на строительстве металлургического гиганта – КМК. То есть, в области мало реальных исторических фигур, чьи имена можно присваивать новым объектам (а в период 30-60 годов здесь развивалось бурное строительство, когда поднимались города и поселки) – правильных с идеологической точки зрения фигур, поэтому фамилия Кортубина шла нарасхват. Так вот, улица А. Кортубина в Утылве продержалась лет десять, потом наверху разразились очередные катаклизмы вроде разоблачения культа личности и пр., и наивные тылки послушно выполнили директиву областных властей – центральную улицу переименовали в Проспект космонавтов – удачный шаг при любом государственном курсе и любом составе Политбюро – ну, или Администрации Президента. И сейчас значится - Проспект космонавтов.
Долгое время лишь центральная улица Утылвы имела правильные, отделенные от проезжей части тротуары – по этой причине получила гордый титул – Проспект. На прочих улицах Кашкука – Колхозной, Коммунальной или Весенней – функции тротуара выполняла широкая обочина, а кое-где эта обочина отсутствовала вовсе. Но прежде по поселку ездило мало машин – в основном, заводские грузовики, общественный транспорт потребовался в связи с разрастанием микрорайона Новый Быт и с необходимостью доставлять людей оттуда к проходной ТыМЗ. Первый маршрут, конечно, пролег по Проспекту космонавтов – ездил один автобус, затем парк постепенно пополнялся за счет списанных машин (да хотя бы из Кортубина). И вот в чем парадокс – тротуаров нет, но послевоенная Утылва очень долго была пешеходным городом – обойти из конца в конец займет часа два.
По проспекту в отдельных домах – в их первых этажах – размещались продуктовые и промтоварные магазины (с архаичными деревянными прилавками, у которых откидывались крышки), различные учреждения – ЖКО, прокуратура, военкомат, библиотека, гостиница, ателье, обувная мастерская и пр. Проспект старался держать свою марку.
В конце 60-х годов в Кашкуке появились хрущевки, затем брежневские панельки – несколько кварталов, но погоды они не сделали - строительство переключилось на Новый Быт. Там получали жилье семьи с детьми, стремилась уехать молодежь, вкладывались в кооперативные квартиры состоятельные люди. Пусть в Кашкуке по-прежнему размещалась резиденция городских властей – бывший горком, горисполком, комсомольская организация, а теперь мэрия, филиалы федеральных структур – все в одном лице, то бишь в серой трехэтажке на площади с чугунным Героем на кирпичной тумбе, но неофициальный центр Утылвы сместился в новый поселок.
А Кашкук остался со своими старыми обшарпанными сталинками (вернее, пародиями на них), сараями и гаражами, тихими зелеными дворами, общей патриархальной атмосферой. И казалось, что жители Кашкука сами безнадежно одряхлели и смирились с этим. Все больше напоминало своеобразное гетто – советского периода.
Вот в такой – на современный взгляд унылой, совковой, без всякого креативного проблеска - атмосфере прожила всю жизнь Лидия Грицановна Чиросвий. Нынешние свободные индивидуумы могли только посочувствовать. Но старушка успела помереть – чего уж теперь…
Неужели зря Максим Елгоков катит по пыльной дороге, пересчитывая все ямы да ухабы? Кто знает…
***
С описаниями и историческими экскурсами (ничтожными, нужно заметить) пора закругляться. Надеюсь, читателями не надоело. В предыдущей главе рассказывалось, чем интересным ознаменовался минувший день в Кортубине, и что пришлось пережить членам достойного семейства Елгоковых – Тубаевых, не заслуживших того – ну, понятно чего (или непонятно?)... А чем в это время занималась Утылва?
День 7 мая 2008 года – красную дату в политическом календаре свободной России - тылвинские аборигены (в просторечии ТЫЛКИ) возмутительно проигнорировали, тем самым явив свое дремучее невежество и пофигизм. Это характерно для Утылвы. И потому некоторые статьи из законов (именно про неуважение к властям) пора возвращать в употребление – ну, может быть, не в расстрельном варианте. Иначе тылков ничем не проймешь.
Где-то вершились великие события, и куча умных людей – профессионалов своего дела – очень старалась донести до простого народа смысл происходящего – не только кремлевскую церемонию, но и смысл. Но тылкам же наплевать! они не включили свои телевизоры и не восприняли предложенного эффектного зрелища. Право, новый, молодой, полный благих намерений правитель России не заслужил подобной неблагодарности. Потому и нужен аналог знаменитой 58 статьи. Очень нужен!
В Утылве в эту пору полновластно царствовала весна. Баба Лида еще жила, когда первый весенний месяц – март – взбудоражил счастливым предчувствием: старый твердый желтоватый снег начал таять, сквозь ледяной панцирь вдруг чистой голубизной высверкнула Кляна, небесный свет заиграл золотыми бликами, беспардонно растрезвонились птицы, и так пахнуло сладким запахом земли – просыпающейся живой природы. Баба Лида еще жила и радовалась, когда высунулась острая травка, на березах раскрылись сочные зеленые листочки, и в дворовых клумбах расцвели первые тюльпаны, а пустыри сплошь покрылись желтыми лютиками. Казалось, зима изгнана, и жизнь окончательно восторжествовала над смертью, счастье шагнуло в весенний мир под какофонию ликующих звуков – стрекота, криков, песен, стонов. И даже люди смягчились и поверили новой надежде, что все будет лучше, добрее – все впереди! А затем пришел май с его теплом и грозовыми дождями. Цветение стало буйным, торжествующим, счастье – абсолютным. Вот тогда впервые синей ночью ветер донес со стороны степи голос перелетной кукушки – ку-ку... – и странно кукование оборвалось на втором слоге. Люди не поняли печального знака, не обратили внимания. Но баба Лида умерла. Как же она так? не дождавшись, когда расцветут яблони и сирени, когда степь окрасится серебристыми переливами ковылей. Когда это будет – но уже не для всех…
День 7 мая для жителей Утылвы (уточним ради объективности – Кашкука), не отягощенных важными и серьезными мыслями, начался одинаково – в старом дворе по улице Коммунальной, 6. Перед двухэтажным домом, на котором наружная краска давно облезла, и лишь на первом этаже красовались новые стеклопакеты, в других окнах – рассохшиеся деревянные рамы. Подъезд словно вход в сказочную пещеру - низкий, темный, обшарпанный, со скрипучими деревянными ступенями и сквозняком из подвала. Оно понятно, что модная реновация уральской дыре ничуть не грозила. Впрочем, обстановка была довольно уютная - настроение давно обжитого и приспособленного человеческого жилья. Пространство между домами облагорожено умелыми хозяйственными руками. Тылкам тоже присуще человеческое стремление к красоте – не как есть, а как должно быть. А есть так, как в любом дворе в Кашкуке – дощатые сарайки для хранения урожая, солений, варений, разного хлама – мелкого и громоздкого, который уже не нужен, но и выбросить жаль. Столбы с веревками для сушки свежестиранного белья. И много живой зелени кругом. Саженцы, воткнутые в землю счастливыми новоселами послевоенных лет, уже выросли - вымахали дубы, яблони, рябины, клены. Раскинутые ветви старой ирги затеняли окна, но и скрывали подробности сурового безыскусного быта. Заросли выдурившей крапивы вперемешку с лопухами. Цветы в клумбах из старых автомобильных покрышек. Рядом примостились поделки для души – те же покрышки разрезались острым ножом, и получались фигурки лебедей, изогнувших шейки – для полного сходства все это красилось в белый, на кончике – лебедином клюве – капали красную краску. Такие лебеди встречались почти везде в Кашкуке. Но во дворе бабы Лиды в этом году приготовили нечто особенное – из пластиковых бутылок выложили изящную клумбу – в форме стрекозы – на крылья взяли бутылки голубого цвета, на стрекозиное тельце – коричневого. Стрекозу засадили тюльпанами – белыми и красными. Очень эффектно! Роскошные ковры из диких тюльпанов расцветают по соседству – в заповеднике Богутарская степь, а на клумбах в Утылве должны были распуститься их культурные собратья. Красные тюльпаны, конечно, не сравнятся с редивеями, но тоже очень красивы. Двор рассчитывал победить в ежегодном конкурсе на лучшее цветочное оформление в поселке, но с самого начала – с мая месяца - все пошло наперекосяк.
Центр светской жизни двора – лавочка. Когда-то больные тополя срубили, но могучие корни не стали выкапывать – на два пня положили обструганные доски. Получилось очень удобно. Приоритетным правом на лавочку обладали старушки из ближайших домов. Здесь любили сидеть, погреться на солнышке, обсудить последние сплетни, поругаться (конечно, не без этого). Старушки знали друг друга еще незамужними девушками, но жизнь успела промелькнуть птицей – стремительно, непонятно, страшно. И вот уже вместо румяных щечек морщинистые складки, нет тонкой талии, которую обхватывал девичий поясок, на прежде гладких ножках, одетых в теплые носки и тапочки, вздулись синие вены, руки исковерканы домашней работой, из-под платка торчат седые пряди. Увы! а в глазах все равно молодое выражение, и душа не желает смириться с неизбежным… Сегодня не стало их подружки – баба Лида умерла. Хотя покойница при жизни не очень-то дружилась – всегда держалась наособицу. Единственной ее подружкой – и то с натяжкой – стала такая же учительница и родня по мужу Агния Николаевна Кулыйкина. Но в их отношениях было мало того, что называют – с некоторым пренебрежением – бабским; да и то сошлись баба Лида и Агния, уже перешагнув полувековой рубеж.
7 мая 2008 года двор по Коммунальной, 6 наполнился не лишь седыми старушками – конечно, они тоже пришли – не могли не прийти. Пусть не проводить до кладбища старую знакомую, а хотя бы просто доковылять до подъезда бабы Лиды, повздыхать и растереть на щеках саднящую дорожку от слез. Но толпу собрали еще мужчины и женщины разных возрастов – коренные тылки из Кашкука. Они принесли охапки цветов со своих огородов, стояли и переговаривались. Как и в старом Кортубине здесь сменялись поколения в семьях, и судьба каждого человека была как на ладони для всех окружающих – плохо ли, хорошо… Сегодня – 7 мая – наступил черед проводить в последний путь умершую бабушку – тихую, спокойную, одинокую – простую учительницу давно на пенсии. Совершенно незначительный персонаж, что окажется в центре всех событий. Да, именно эта бабушка. Лидия Грицановна Чиросвий. Наверное, вы уже запомнили ее имя?
Тылки столпились во дворе – напротив как раз торца дома, где был вход в квартиру бабушки. Жила она на втором этаже, занимала две комнаты – сейчас эти окна были распахнуты, и легкий свежий ветерок раздувал ветхие занавески. Покойницу еще не привезли из морга, толпа ожидала, в ней велись неспешные ленивые разговоры – обо всем и ни о чем – больше, конечно, о Лидии Грицановне. Вот они – тылки во всей красе! Прислушаемся.
Да, старушка десятки лет учительствовала – и все в одной школе. Как приехала молоденькой, так и до конца… Сперва в старой железнодорожной, а потом новую школу построили на заводской район, и баба Лида туда перешла. Сколько охламонов выучила, воспитала. Считай, каждый взрослый тылок – ее бывший ученик. Это ж прорву терпения надо иметь! А баба Лида еще совесть имела – она душу в работу вкладывала.
Верно, верно. Родная речь, русский язык и литература. Пусть не помним из ее предмета ничего или сущую малость – про Базарова там, Ульяну Громову или про клячу историю… Но ей благодарны – не кляче, а учительнице. Вроде скромная, тихонькая старушка, а все в Утылве ей обязаны. Начиная с нового мэра – Сережки Колесникова – чтобы ему!.. Лучше бы слушал учительницу – не было бы сейчас так хреново…
С бабой Лидой здоровались. Каждый, кто навстречу - Здрасьте, баба Лида… Она только шла и успевала кивать – здрасьте, здрасьте… И всех помнила по именам – кто недавно закончил школу, а кто и десять, двадцать лет назад…
Память у нашей бабушки феноменальная… была… Однако в последнее время она не выходила. Лежала больше.
Добрая душа. И ведь никогда не просила ничего – все у нее есть, всем довольна. Настроение ровное, приветливое. Вежливая. Культурная. Вот что язык и литература с человеком делают. Правда, мне предметы не давались…
Ты в ее квартирке был? Поднимался сейчас? Нет? Там же масса народу потопталась, грязи нанесли. А че высмотрели? Старая советская мебель – крепкая, конечно, ниче ей не сделается. Шкаф, стол, табуретки, телевизор черно-белый сломанный, на кухне опять же стол, полки, колонка. Книжек много – она полку уставила и на подоконник взгромоздила. Читать любила больше, чем телевизор смотреть или на лавочке во дворе языком чесать…
Кровать с панцирной сеткой – она ее застилала голубым покрывалом, еще на подушках кружевные накидки – прям как у мамы моей… Увидал сегодня, и на сердце горячо стало… Кто кровать заправлял покойнице-то? Не она же сама?
Типун тебе на язык. Машутка Кулыйкина. Она напоследок у бабы Лиды была частой гостьей. Девчонка странная, но не злая – доверчивая. Покойница ее отличала.
Баба Лида старалась ходить – с палочкой правда. Старинная у нее палка – Щаповская еще. Наверное, от деда Калины досталась. А Людка Кулыйкина палку уже прибрала. Старинная вещь – дорогая. У Людки глаза завидущие.
Без палки тяжело было бабе Лиде. Ноги опухали. Вот же слабое место у наших бабушек – ноги. У Агнии – коленки… Но покойница не смирилась. Воля у нее… Помню, в прошлом годе – зимой снегу навалило, и дорожки не чищены – как всегда, в общем. Иду по улице, вижу бабу Лиду – в пальтеце, которому лет двадцать, не меньше – с каракулевым воротником, в толстой шали – как есть, бабушка… Морщинки лучиками вокруг глаз, а сами глазоньки точно круглые вишенки. Зубов не хватает. Седая как лунь – а вроде от природы волос у нее черный, курчавый… Присела на лавочку, что на аллее перед школой – тяжело ей ковылять по сугробам – сидит, сердешная, отдыхает, сама с собой беседует. Я подошел – она и не заметила даже. А я слышу, как она говорит – Ноженьки мои милые, чего же вы притомились? идите, прошу вас… Я подскочил – Лидия Грицановна, что с вами? плохо? Она улыбнулась, ручкой махнула – Что ты, Славик (она меня как школьника Славиком звала – никто уже не зовет), в порядке я, в порядке. Посижу тут, передохну малость, а то ноженьки идти не дают. Я так ноженьки поглажу, ласково попрошу – не подведите меня, идите, голубоньки – вот они до школы и донесут. Бабе Лиде я тогда ей помог – протоптал дорогу до школьной ограды… Но никогда не жаловалась наша бабушка.
У ее школьной подружки Агнии тоже коленки болят – не держат ее. Агния совсем из дома не показывается – с кровати на стул с грехом пополам – или на ведро, потому как до туалета добраться… И ей Машутка помогает – шустрая девчонка – ну, если кому захочет…
Агния – ее родная бабка. Что значит – если захочет?
То, что у Людмилы, матери Машутки, с Агнией давние терки. Свекровь то раньше – когда в силах была – Людку немало третировала, а невестка вынуждена была обиду глотать. Зато сейчас Людка отыгрывается…
Как же она, бедная? Агния?
Да не бедная она, а гордая. Агния такая. И плачет она не от боли, хотя коленки ноют, а из-за гордости, что приходится просить…
Не представляю я нашу математичку Агнию Николаевну просящей. Зато помню, как она на уроке указкой по парте ударила – от грохота все аж подскочили... Старость – не радость…
И что страшного? Кулыйкиных много – это баба Лида одна одинешенька. За Агнией есть кому досматривать – сноха Людка, три внучки Тамарка, Леська и Машутка – взрослые девахи. Или Людка стыд потеряла?
Нет, что вы! Людмила бегает – и прибирает, готовит чего-нибудь, моет свекровь, стрижет, но…
Чего «но»? Не бросила ведь…
Вот то-то и оно, что язык Людкин – дурной. И баба она зловредная и крикливая.
Будешь тут зловредной, когда у тебя три дочери на выданье, а опоры нет. Муженек Килька спился окончательно. Никто не думал, что единственный сынок нашей гордячки Агнии будет валяться пьяным под забором. А ведь был милый, умный, прилежный мальчик. Институт одолел в Москве, инженерную должность на ТыМЗ занимал. Главный заводской умник Венька Имбрякин его своим заместителем посадил в техотделе. Докатился Килька!
Он и сейчас умный, когда трезвый – только все реже и реже. Пока Васыр директорствовал на ТыМЗ, он Кильке многое спускал, но теперь все по-другому. Новому начальству что Килька, что не Килька – все одно тылок. Погано! А для Агнии это удар – сынок, родная кровиночка… Боролась она – и стыдила, и следила, каждый шаг контролировала, кодировала – без толку… А что Венька? Ничего. Такой же умный, и так же допился до чертиков, помер. Дурной пример… Вот Агния и плакать начала, а до того держалась как гора Пятибок…
Печалька… Кулыйкины-то – единственная родня бабы Лиды? Другие наследники имеются?
Ты это Людке не ляпни, она за бабылидиным наследством уже как коршун бдит. Муж Агнии – тоже покойник – сын тетки Фаины. Стало быть, бабе Лиде брат двоюродный. Не чужая кровь. Характером Килька даже не в Фаину, а в сестру ее Калинку – мать бабы Лиды. Эвон как природа заворачивает…
Уважительная причина, чтобы пить? Если ты такой распрекрасный, хороший, а мир тебя не оценил, то и пить не возбраняется? и прочие безобразия творить? А жене что делать? Людка тоже не железная!
Дурная она! Распустилась баба, обнаглела. Вам волю давать нельзя. Когда Агнии здоровья хватало, она невестку осаживала – та лебезила и язык прикусывала. Зато теперь на волю вырвалась и не может свекрови простить, что та ее всю жизнь дурой считала – дура и есть!
Угу. Дура Людка иль не дура, но сразу прискакала. Покойницу только в морг увезли – еще постель теплая, а эта уже в ее вещах шарится…
Нет у бабы Лиды ценных вещей. И богатства особого тоже нет. Наследникам – фигу с маслом… Бывшим учительницам акции не давали. Осчастливили этими – как их – ваучерами. Народ посмотрел и не понял. Чтобы хоть какую выгоду извлечь из резаной бумаги – здесь у нас ваучеры на бутылку меняли, а бабы – на норковую шапку… А говорили наши рыжие прихватизаторы, что все разбогатеем, каждому по персональной нефтяной скважине... Разбогатели! Не то, что прибыло, а последнее отжали. Нищета…
Там рыжий один был. А другой – из Тимура и его команды.
Из Тимура?
Нет, из его команды. Команда жуликов!!
Да бросьте вы правду искать. Поезд ушел. Хозяева определились.
И то верно… Тьфу, не то хотел сказать. Совесть поимейте – если ничего более не имеете. Мы на похоронах. О покойнице хорошо надо.
Ну, не бывает так, что все богатеями сделаются. Кто-то же должен пахать…
Баба Лида жила одиноко, пенсия маленькая – на еду лишь хватало. Одежда старая – еще когда работала в школе, покупала, но советские вещи крепкие – не в пример нынешним китайским шмоткам – те постирал да выбросил, даже чинить бесполезно. И баба Лида никогда не роскошествовала – сколько лет она проносила свое пальто с каракулевым воротником. Когда старушка уже усыхала, пальто на ней болталось, но не истрепалось. Погодите, мы еще в нем увидим Людку – будет щеголять, когда по хозяйственной надобности выйдет, свои шмотки пожалеет.
Мой дед носил кожаную куртку – так и не выносил, отцу отдал. А сыну купили – модная, короткая и обдергаистая, и кожа у куртки вытянута навроде целлофана.
У бабы Лиды тоже хорошие вещи – сарафаны из чистой шерсти, вязаная кофта из ангорки, белая паутинка, шаль пуховая – даже моль не поела. Но кого сейчас старьем прельстишь? Не модное! Хотя Людка Кулыйкина все перетряхнула и шаль себе заграбастала. Наверное. И посуду лучшую уже утащила – помнишь, фарфоровый чайничек темно-синий? Баба Лида для гостей выставляла, угощать она любила – выпечку не пекла, но магазинных баранок, печенья и сахарку комкового предлагала… Нет чайника!
Ой, в ящике кухонного стола куча мусора скопилась – и крошки, и баранки эти переломанные – уже зеленеть стали. Ой, бабы-ы… Жа-алко…
Куда еще засунула руки загребущие эта бессовестная Людмилка? Чего она здесь роет и роет?
Угадать нетрудно. Жаба ее душит. Чайничек – лишь попутная находка. Все из-за квартиры. Людмила больше о старшей дочери печется. Тамарка сейчас в самом соку, и если невеста с приданым – с квартирой, то есть – то и жених завидный отыщется. Свое жилье – чего ж лучше? Людка сейчас всем напоминает о родстве Кулыйкиных с Чиросвиями. Наследство хочет! Ушлая, однако!
А тут говорят – дура…
Одно другому не мешает… Гм, хотя не помогает… Людка сюда прискакала не за чайником. И не в квартире порядок наводить. А то чудеса – старушку утром увезли, а Людка с дочерьми уже тряпками машутся. Чистюли какие! Не-ет, она тут под шумок уже порылась в документах бабы Лиды.
Зачем? Кулыйкины действительно ближайшая родня Чиросвиям.
Затем. Квартира приватизирована. Баба Лида долго не приватизировала – оно и понятно – все равно ей одной доживать. Хотя Людка подлизывалась – вы не одни, у вас внучки есть. Баба Лида молчала – она грубостей не говорила, хотя Людку надо было послать… Вот Машутку бабушка любила, пусть и шебутная девчонка. А Людка бесилась, что не старшую – не Тамарку. Вот припомните мои слова – Людка в лепешку расшибется, чтобы квартиру Тамарке отдать. Сначала Людка обрадовалась, что жилье приватизировано – после смерти государство не изымет, но потом просекла, что обыкновенно приватизируют и завещание составляют – Людка испугалась, что Машутке завещано. И это родная мать!.. И еще мысля ей покоя не дает – ну как другие наследники отыщутся? Делиться придется!.. Ручаюсь, что документы на квартирку Людка уже прибрала. Рылась в шкафе, чтобы выяснить про других наследников
Какие наследники? Откель им взяться? Напридумывать можно всякое… Одна баба Лида была. Про Чиросвиев в Утылве известно. Баба Лида – последняя. Прекратился род. Внучки-то – Кулыйкины.
Правильно, но Агния однажды обмолвилась, что у бабы Лиды имелся сводный младший брат.
Вот те на! Какой брат, тем более младший, если мать – Калинка-то – умерла сразу после рождения единственной дочери – бабы Лиды, то есть. Теперь брат взялся! Таинственная история. Никто не видел, никто не слышал. Был брат или не было? Почему никогда не приезжал навестить сестру? Очень некрасиво бросать одинокую женщину – если ты мужчина, если ты брат?..
Никто не ведает. Того брата, может, и не существовало вовсе – или он тоже помер…
За всю жизнь не встретиться! Что за черная кошка между ними пробежала? Кто кого обидел? Интересно, интересно… Баба Лида про свои обстоятельства не распространялась. Приехала она сюда после училища. Устроилась в школу – еще старую, железнодорожную - и так до конца проработала. Утылву не покидала. Даже когда люди в отпуск стали ездить – по путевкам в санатории и даже на юга – баба Лида ни разу не воспользовалась. Значит, некуда ей было ехать – и не к кому.
Напрасно. У нее же ни семьи, ни хозяйства, ни сада – огорода. Ничего не привязывало к месту. Тут каждый год два летних месяца свободны.
Она даже в Кортубин не выбиралась. Когда школу распускали на каникулы, она продолжала с учениками возиться – все двоечники и прогульщики на ней висели.
Путевки эти давали только на заводе – особо отличившимся работникам или по блату. Или в райкоме. Учителя в сторонке отдыхали.
Агния ездила! Два раза.
Это когда? Уже в семидесятые годы. Так Агния – коммунистка, завуч, секретарь школьной партийной организации. Член бюро райкома. Грамоты от министерства и профсоюза. Значок Отличник образования. Самый титулованный учитель в Утылве. У нее столько выпускников в институты поступило и карьеру сделало. И нашего нового мэра - Сережку Колесникова – Агния натаскивала для Кортубинского политеха. А баба Лида – всю жизнь беспартийная, она на собраниях сидела, в рот воды набрав… Помните, как Брежнев помер? Агния собрала в актовом зале старшеклассников, речь толкнула. Насчет серьезности того политического момента.
Помню, помню. Мы присутствовали. Получилось эффектно. Агния в черном платье – почти в трауре; только кружева на вороте и на рукавах выбивались из стиля – желтые какие-то кружева, полинялые - а спороть их она не догадалась… Тесновато платье выглядело… Сама на каблуках, голова как большой шар – в тот раз она из своих белых волос соорудила боевой начес – стояли как проволочный шлем. Что-то она говорила, затем мы словно по рефлексу какому-то хлопать начали – Агния с эдаким суровым укором сказала НЕ НАДО ХЛОПАТЬ - и все почему-то смутились… В тот день учителя уроки отменили – все, кроме Лидии Грицановны, которая как ни в чем не бывало раскрыла нам тему Базарова, и не делала торжественное лицо, и в черное не рядилась…
Неблагонадежная, значит, была наша баба Лида…
Какая неблагонадежная? Здешняя она была – нашенская. Среди тылков. Но какие-то вещи ее никогда не волновали. Начхать ей было.
Зато теперь несладко Агнии. Подружка умерла, а сама… Поют ведь –
Куда, куда вы удалились
Весны моей златые дни?
Теперь вынуждена терпеть от невестки, зависеть от нее.
Сама выбирала для ненаглядного сыночка. Умная больно и заслуженная…
Мы все такими умными будем – когда состаримся. И ты тоже! Наревемся тогда…
Да как же она померла? баба Лида?
Как-как…Как обыкновенно помирают. Годков-то – седьмой десяток пошел. Если она не жаловалась, то и не болела? Хотя по докторам не ходила и таблетки не любила. Лечилась народными способами. Дед Мобутя персонально для нее собирал травы, коренья. Сбор заварит от всех хвороб – и помогало. А скорее больше помогало, что злости она ни на кого не держала – душа у нее легкая, ласковая, терпеливая. Это каждый тылок скажет. Она для всех нас – как бабушка…
Мда… Своих же детей и внуков нет. Погоди, про брата-то выяснилось?
Людка Кулыйкина этого мифического брата как огня боится – объявится и уведет наследство из-под носа. Потому Людка и кинулась убираться в квартире. Предлог лишь…
Нашла чего?
Людка простую речь заводит – что старушка одинока и другой родни, кроме Кулыйкиных, у нее нет. Думаю, что удавится она – или брата бабы Лиды удавит, если он потребует долю в наследстве. Ждите представления!
Но не на похоронах же… У каждого своя судьба… Отмучилась старушка…
Сдается, бабе Лиде и помирать не страшно было. Сказывали, что только тихая она стала – как в себя погруженная…
Человек перед концом внутрь смотрит – в свою душу. С дивором прощается. Один остается – никого рядом. Каждый сам переживает, осмысливает, сожалеет… А суета, крики, приставания, плач ни к чему – тихо должно быть… Вот и баба Лида недели за две перестала во двор выходить, не сидела на общей лавочке. Соседи интересовались, не нужно ли ей чего, а она с улыбкой отвечала, что ничего не нужно. Пока соседи не заподозрили, что гости ее тяготят, а она в покое хочет побыть. Условились тогда, что пусть Машутка ходит – любимица бабы Лиды. Пролежала бабушка пять дней – неделю почти, больше дремала, и дыхания ее не слышно…
Машутка к ней накануне вечером прибегала, ничего страшного не заметила. Баба Лида опять не встала – сказала, что полежит. Машутка ей суп в кастрюльке принесла, булку, чайник вскипятила, поставила еду на табуретку перед кроватью. Долго сидеть девчонка не стала – ведь как всегда было. И впрямь обыкновенно – только Машутка после жаловалась, что кот бабы Лиды - к ней всегда ласковый - в тот раз ни с того, ни с сего кинулся и руки расцарапал.
Испугалась Машутка? Она же еще ребенок.
Ей уже четырнадцать. По прежним временам замуж выдавали… Что? испугалась? Нет, говорит, не испугалась. Потому как уверена, что баба Лида ее любит и даже мертвая ничего плохого не причинит. Ну, это Машутка болтает – поди приукрашивает… А на самом деле, пришла на утро и вдруг сразу ощутила – тишина давит, кроме нее ни одной живой души нет, а старушка на постели мертвая лежит. Тут Машутка вскинулась и закричала. А еще Кефирчик словно обезумел – расцарапал ее. На крик сбежались соседи и обнаружили… Девчонка быстро успокоилась, страх улегся. После еще приходила с матерью и сестрами – квартиру прибирать, мыть, делать приготовления к похоронам…
Кошачьи царапина долго заживают… Животина чувствует. И Кефирчик чувствовал, что хозяйка его кончается… Где он кстати?
Кто – он?
Да кот! Где Кефирчик? Кто его за эти дни видел?
Кефирчика мудрено не заметить. Один такой в Утылве – и вообще, один на целый свет. Феноменальный котяра. Важный-преважный и просто агромаднейший – если передние и задние лапы растянуть, то метр выйдет? очень даже выйдет. Тигр, истинный тигр! Шерсть у него шелковая, длинная, волнистая – как руно – только кошачье. Днем Кефирчик белоснежный, а ночью серебром отливает. Пушистый хвостище – для воротника достаточно. Розовый нос и глаза голубые, прозрачные как вода в Кляне. Царская порода.
Вот он по-царски к бабе Лиде снисходил. Словно одолжение делал, когда лакал молоко из ее миски или возлежал на диване как на троне.
На кровати Кефирчик любил устраиваться – под кружевными накидками. Баба Лида не сгоняла. С Кефирчиком у нее дружба была – странно, надо сказать. Но при всех своих спесивых повадках кот не пакостил ей. Хозяйка умерла, а он в бега подался. Жалко, если пропадет.
Это кто пропадет? Котяра? Он когтями камень оцарапает – настолько крепкие у него когти. Наверняка уже соседских куриц не досчитались. Пошел разбойничать! По ночам окна закрывайте – он и наверх залезет. Как? да по дереву.
****
Как было заранее условлено, гроб с телом покойницы привезли к десяти утра. Старый уазик местного бизнесмена Николая Рванова - темно-зеленая буханка - въехал во двор и остановился перед подъездом бабы Лиды.
Женщины поволновались:
Будут заносить в дом иль нет?.. Нет, не будут…
Дверцы распахнулись. Мужчины - сам Николай Рванов и его сын Серега, Килька Кулыйкин с местным дурачком Костяней Авдониным - вытащили гроб и поставили на приготовленные табуреты. Крышку сняли. Покойница лежала в гробу маленькая, будто ссохшаяся – а ведь при жизни Лидия Грицановна всегда была «в теле», но уже к старости это как-то сошло, растворилось, и одежда стала виснуть бесформенным балахоном. Лицо под надвинутым платком уже обрело восковую бледность, трагичные черты замерзли и тоже словно уменьшились – теперь это было просто мертвое лицо, а они, лица-то, у мертвых похожи. Опасно выступающий нос, прозрачные веки утонули в глубоких глазницах, губы совершенно потерялись в блеклой полоске. Чужое, незнакомое выражение, которого уже не понять. Главное, что жизнь покинула бабушкино тело навсегда. Покойница больше ничего не увидит и не услышит. Для нее все кончено – и даже нынешний день не важен. Похороны не для мертвых – они для живых.
Серьезные тылки столпились у гроба, пытливо смотрели, и кое-кто тихо ахал – где прежняя добрая усмешливость и мягкость на лице бабы Лиды? Морщинки лучики не побегут больше от круглых темных глаз, веки бестрепетны, волосы, вылезшие из-под платка, как сухая пакля. Это было не лицо, а маска знакомого человека – когда-то живого, искреннего, теплого. Скорбное чувство давило на плечи всех. На проводы собралась толпа – и никакие другие события (будь то выдача после многомесячной задержки зарплаты на тылвинском заводе, торжественная коронация нового правителя всея Руси в Москве, падение метеорита или даже появление корабля инопланетян) не помешали бы тылкам участвовать в прощальном ритуале. Утылва поистине понесла тяжелую утрату.
И вот что странно, погода в день похорон выдалась великолепная, теплая, обманчиво-ласковая. Степное лето ожидалось на подходе. Однако за ярким цветением ощущалось нечто – непривычное, непонятное и даже чуждое. И похороны тоже вызывали тревожное чувство. В Кашкуке теперь хоронили часто, старики уходили друг за другом, но так устроена жизнь, что смерть является ее итоговой частью. Все мы когда-нибудь умрем. Баба Лида достигла преклонных лет – ее уход предсказуем. Но тылки тревожным образом чувствовали, что нет – это не просто похороны, не кончина одного человека. Ах, вернее, да - умерла старая учительница, и все неуловимо изменилось – словно реальную картину мира заменило его отражение в дивьем зеркале – вроде то же самое, да не то…
В подтверждение смутных страхов в голубом небе – как раз над головами тылков – завис солнечный диск, и он приобрел какой-то странный густо-красный цвет – словно тень упала на него (но ведь такое невероятно – на солнце не бывает тени), или поднялась пыльная завеса (но с утра везде чисто и безветренно). Диск – это знак. И еще настигла общая тишина – гулкая, тяжелая. Стих шум от автомобилей на Проспекте Космонавтов, куда-то подевался бессвязный птичий гомон, умолкнул шелест листьев, не хрустела земля под ногами. Даже собачий лай оборвался, не напоминали о своем существовании другие живые существа – не жужжали назойливые мухи, не зудела мошкара, сгинули даже тонкие монотонные звуки от вибрирующих стрекозиных крылышек. Ничего не осталось. Лишь иррациональная тревога. И пустота оттого, что кто-то уходил навсегда. И этот кто-то очень дорог и близок тылкам.
Лидию Грицановну Чиросвий в Кашкуке знал каждый – от мала до велика. Она наставляла тылков школьным премудростям, после учение многократно повторялось с их детьми и внуками. Была как член их семей – как заботливая бабушка. Конечно, не всегда. Сперва это молодая девушка – кареглазая, плотная, круглощекая, с двумя толстыми косами по пояс. Не эффектная красавица, но довольно миловидная и приятная. Закончив институт в Орске, приехала по направлению на работу в железнодорожную школу семилетку. Эта школа впоследствии превращена в восьмилетку, затем в десятилетку с полной программой среднего образования. И наконец, Лидия Грицановна уже в статусе пенсионерки дожила до одиннадцатилетнего школьного курса. В своей профессиональной деятельности ей удалось избежать каких-либо потрясений, серьезных взлетов, но не привычной рутины. Личное дело Л.Г. Чиросвий - тоненькая картонная папочка (теперь, наверное, уже в архиве) - вряд ли кого заинтересует, да и сама баба Лида была не любопытна. Содержание - фото, рукописная копия диплома, автобиография - там скупые подробности: год рождения 1932, место рождения – поселок Тылва, из родителей указана одна мать – Божана Андроновна Чиросвий (умерла в 1932 году), затем детский дом, образование высшее – Орский учительский институт; на этом личная информация иссякает – лишь две записи – о приеме на работу в Тылвинскую школу и о выходе на пенсию, а в промежуток (за десятилетия) прошла целая жизнь. Типичная совковая биография (и вправду, как можно так скучно жить?!). Лидия Грицановна – человек сдержанный и совершенно нечестолюбивый. За весь учительский стаж она так и не продвинулась в карьере, не стала завучем или директором, не получила официальных званий и наград; она не любила привлекать к себе внимания, не докучала просьбами начальству, и свои предметы – русский язык и литературу – преподавала добросовестно и методично. На первых порах молодая учительница успела поработать в начальных классах. Больше сказать нечего – или немного добавить? В маленькой Утылве – как и в тысячах подобных городков и поселков необъятного Союза - в качестве шанса улучшить жизнь рассматривалось лишь техническое образование; тылки хотели видеть своих детей техниками и инженерами – солидными заводскими специалистами или даже цеховыми начальниками. Если наука впрок не шла – жалко, конечно, но не смертельно, на ТыМЗ работы хватит всем – слесарям, электрикам, станочникам, шоферам и пр. Предусмотрительные родители долбили своих отпрысков: зубри, сынок, алгебру, геометрию, физику, пиши в тетрадке формулы и решай задачки, а письмо Татьяны к Онегину и прочая литература – стишки там, или романы – что ж, жизнь любой роман переплюнет... Трезвая правда – как ей возразить? И Лидия Грицановна мудро не возражала, хотя на ее уроках семнадцатилетние девицы цитировали наизусть:
Я к вам пишу — чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Одноклассники – рослые парни с пробивающимися усиками над верхней губой – ничего не говорили, но имели представление, откуда взялись эти возвышенные строчки. Спасибо Лидии Грицановне и на этом. Великая русская литература оставила хотя бы след в памяти ее учеников – а значит, не все потеряно.
Звездой и непререкаемым авторитетом в школе была математичка Агния Николаевна Кулыйкина. Вот она стала завучем! И инспектора ОБЛОНО чаще посещали именно ее открытые уроки. Хотя один ветеран кортубинской системы образования - седенький старичок Генрих Шульце – случайно столкнувшись с Лидией Грицановной и уяснив кое-что для себя, обращался с тихой скромницей подчеркнуто уважительно. Но Генрих Шульце уже давно заслуженный пенсионер областного значения, в министерстве рулили другие деятели – они решили, и дождь почетных наград высыпался на Агнию Кулыйкину (вполне заслуженно). Лидия Грицановна никогда ничего не просила и ни о чем не жалела – это ее жизненное кредо.
Прошло немало лет с того дня, когда выпускница Орского института Лида Чиросвий впервые ступила на благословенную землю Утылвы – землю покоя, довольства и счастья. Просто спрыгнула на перрон из вагона, сзади ей подали чемодан, мешок и связку книг – вот и вся скромная поклажа. Крепкая, кареглазая девушка в черном плюшевом жакете - роскошные косы и серьезное выражение лица, юная свежесть без косметических ухищрений. Тогда ее впервые увидали тылки – на их придирчивый взгляд Лида нисколько не походила на мать – худосочную русоволосую Калинку.
Сегодня люди стояли перед гробом, смотрели на покойницу, сравнивали свои ощущения и ужасались – все бесполезно и бессмысленно, и только время вершит свой суд – был человек, и нет человека… Ведь долго этот (или любой другой) человек – живой, теплый, реальный – жил рядом, дышал, радовался и горевал, скрывал свои тайны, стремился к чему-то, кричал и плакал, просил, добивался справедливости (как он понимал) – а люди не прислушались напоследок… Вот и Лидия Грицановна Чиросвий считалась неотъемлемой частью Утылвы. Однако теперь связь разорвалась, и люди испытали горечь. Прощай, баба Лида, пусть земля тебе будет пухом… ПРОЩАЙ!! прости нас…
Волна пробежала по скорбной толпе. Возле гроба встал бывший директор ТыМЗ Борис Сергеевич Васыр. Коренной тылок. Пожилой, очень худой, но крепкий и жилистый. На его длинной морщинистой шее выпирал кадык, и на узком лице больше заметен был крупный нос с вывернутыми ноздрями – как говорится, нос семерым рос, да одному достался. Глаза маленькие, сонные, непонятного цвета. Кустистые брови. Несмотря на свой немаленький статус (все же директор завода, пусть и бывший!), одет неряшливо – добротный костюм помят и плохо вычищен, рубашка отнюдь не безупречной свежести, ворот расстегнут, галстука нет, горло наружу. Но Васыр давно перестал обращать внимание на свой внешний вид, что вполне объяснимо – супруга Софья Михайловна, его ненаглядная Софочка, умерла три года назад, у детей своя жизнь и свои проблемы вдали от Утылвы. Мужчина остался один и был совершенно не приспособлен к быту. Тем не менее, Васыр выдержал длительную осаду со стороны женской половины Утылвы, не привел в дом новую хозяйку. Так и жил вдовцом – и как поговаривали в Утылве, начал чудить. Но сегодня он постарался прийти на похороны при полном параде – вот костюм надел. И еще кепку – этот головной убор архаичного фасона, подаренный еще женой, Васыр носил, практически не снимая – и в жару, и в холод. Злословили, что он стыдится своей лысины. Сейчас, на кладбище, Васыр комкал эту кепку в руках. Кашлянул, прочищая горло. С шумным выдохом начал:
Тишина. Послушайте же. Мы собрались сегодня, чтобы проводить в последний путь хорошего, доброго, светлого человека. Лидию Грицановну Чиросвий. Нашу дорогую учительницу. Лидия Грицановна и моя учительница тоже. Мы тогда уже были старшеклассниками, когда она появилась в школе. Сейчас вспоминается, какая красавица! темные косы, а глаза в душу смотрят. Именно такой я ее запомню – у остальных в памяти сохранится другое… Да-а... Человек приходит в эту жизнь не зря и не исчезает бесследно – остаются его дела, мысли, чувства. Лидия Грицановна не оставила ничего материального, но следы ее неутомимых трудов – в сердцах и мыслях наших детей и внуков, и это наследство самое долговечное и дорогое. Теперь, с высоты прожитых лет можно оценить человека – наша Лида отличалась удивительной скромностью и бескорыстием. Мои сверстники меня поймут – для большинства присутствующих она была бабой Лидой, а для нас даже не Лидией Грицановной, а Лидой, нашей милой Лидочкой. Вот так. Ты умерла, и никто уже не скажет нам – Сережа, Саня, Боря… Но мы все здесь – твои ученики, почти ровесники. И можем сказать искренне – мы тебя помним, мы тебя любим. Ты всегда с нами. Прощай, Лидочка, дорогая…
Кадык предательски заходил на шее, и Васыр шагнул назад, поспешно отвернулся… В ответ на речь - дружное молчание, не нарушенное никем и ничем. Все!
Выждав приличествующее время, крышку закрыли, гроб снова втащили в машину, туда же сложили венки. Людмила Кулыйкина на правах ближайшей родни тоже сунулась было в уазик, но ее муж Килька, не разжимая губ, бросил:
В автобус.
Чего? – не поняла Людка.
Садись в автобус, говорю. Не поместишься здесь.
В церковь покойницу не повезли отпевать. Баба Лида родилась в эпоху воинственного богоборчества. Разумеется, ее не крестили. И жизнь она прожила в атеистическом государстве, которого больше нет. Но люди, воспитанные советским строем, есть! они еще остались. Для кого-то прежние идеалы святы, и коммунизм есть светоч мира и цель всего прогрессивного человечества. И так бывает… Идиоты! Идиоты не потому, что верят в коммунизм, а потому что в нынешнее циничное, изобличающее и раздевающее время все еще во что-то верят. Боже, какие идиоты! И впрямь надеялись, что
Шире – дале, вверх и вниз
Воцарится коммунизм (?!!).
Да! тылки – они такие же. Абсолютно безнадежны и бестолковы. Перед похоронами они обратились за советом к одной такой идиотке – ярой коммунистке (а после разоблачения КПСС вступившей в ряды новой партии - ЛДПР) Агнии Кулыйкиной. И Агния искренне и без тени сомнений заявила, что баба Лида никогда не просила ее отпевать – да и не крещена ведь… Ну, нет – так нет.
Николай Рванов уселся за руль и медленно повез свой печальный груз в сторону тылвинского кладбища. Для народа подогнали два дребезжащих желтых ПАЗика – об этом лично позаботился мэр Утылвы С. Н. Колесников – тоже бывший ученик бабы Лиды. За автобусами выстроились собственные автомобили тылков во главе с белым Рено Логаном, в котором сидели экс-директор Васыр (за рулем) и его приятель В.И. Щапов (тоже экс – экс-глава Утылвы). Траурная процессия огибала Кашкук с восточного бока. В этот раз поселок словно вымер. Воздух тяжелый и плотный – его трудно вдохнуть. А еще из-под колес поднимались пыльные хвосты. Ощущался внешний гнет. Весенняя пестрота улиц смешалась с серой пылью в одно сплошное марево. Только красный диск небесного светила недвижим и неотвратим – куда ни повернешь, обязательно уткнешься в него взглядом. Странно и жутковато, и подозрительно на душе у каждого. Люди избегали разговоров всю дорогу.
Небольшое оживление наступило, когда весь автомобильный караван после ровной степи начал одолевать пологий подъем, и с правой стороны по ходу движения показалось Пятигорье. И впрямь нельзя было безучастно смотреть на это удивительное место. Вот они – четыре сказочные вершины. Белая от распустившегося цвета Кашиха. Самая крупная и раздавшаяся Пятибок – гора. Гораздо ниже ее – аккуратная Казятау в легкой дымке – строго говоря, и не гора вовсе. Темный силуэт Шайтан-тау расплывался за льющейся завесой от красного светила и таил в себе некую извечную угрозу. Среди четырех своих собратьев пятый – Марай – спрятался, как обычно.
Еще одно наблюдение: похоронную процессию словно провожала статуя с раскинутыми руками на постаменте на Казятау – то ли показалось, то ли правда, но у статуи лицо опечалилось. Наверное, показалось…
Весна в этом году – загляденье просто… Эх, как хорошо все начиналось…
Кто виноват? Баба Лида что ли? Надо было ей не помирать, а терпеть и ждать, когда на тебя подходящий стих найдет – или настроение…
Я этого не говорил. Не придумывай! Просто все оживает вокруг, а мы хороним… Несправедливо!
Щаповых родственник приезжал. Он всегда приезжает. Образованный и в очках – потому как ботан. Говорит, что тюльпанов будет море. Он и Петька Глаз уже выбирались в заповедник.
Опять набегут эти отдыхающие. Потопчутся ножищами как слоны. Им все равно – заповедник или нет. Между прочим, дикие тюльпаны рвать запрещено!
Да? А твоя баба охапками таскает и приезжим – тем же курортникам - продает. Если попадется редивей – она и его выдергает, и совесть не ворохнется. Смотри – словят – хорошо, если штрафом отделается…
У нас денег на штраф все равно нет. Сажайте тогда! Всей семьей – жену, мужа, детей…
Ой! А что это там? на Шайтане? Вон! видишь?
Пятно какое-то. Коричневое. Посреди травы. Не стоит, а будто колыхается…
Привиделось тебе. На Шайтан-горе всегда что-то привидится. Успокойся!
Я спокоен. Что там может колыхаться? Ну, в самом деле…
Ворпани это. Стоят в траве. Их там чертова прорва. Учуяли чего, уши навострили. Теперь ждать будут. Караулить. У них чутье звериное, и терпения хватит. Не как у тебя… Оглянись – не бегут ли за автобусом? Запросто запрыгнут и пошуршат по тебе лапками. Приятно!
Ты кретин? Они же змею съесть могут… Пусть лучше ядку жуют – погань эту. Не отравятся!
Ачетаково? Милые грызуны. Здоровые, правда – по росту их всегда отличишь от обычных зверьков. Мутанты… Зачем стоят?
На охоту приготовились. Это чтобы с голоду не подохнуть. Ворпани тюльпанчиками не питаются. А насекомые – тоже корм, если нет чего посущественней. Им бы корыльбуна – полакомились бы. Не боись, ты – на корыльбуна не тянешь. Крыльев у тебя нет. Рожденный ползать – летать не может.
Ты что ли у нас тоже ботан? Все знаешь? Слабо прогуляться на гору? Или только языком чесать?
Нет, не рискну… Не трясись ты – шучу… Дедовские сказки. А ты поверил!
Неспроста это все. И то, что баба Лида умерла…
Только, пожалуйста, покойницу сюда не приплетай. И помолчи – имей уважение.
Я уважаю!..
Вы там! Замолкните! Приехали…
Кладбище в Утылве всегда было одно – единственное, и стояло там, где испокон веку определено ему стоять. С северной стороны - в ложбине, не доходя до брошенного поселка гравийного карьера. К счастью (если здесь уместен подобный термин), карьер забросили до того, как успели окончательно раздолбать и изгадить окрестности. Место вновь стало тихим – кроме как на кладбище, ходить сюда было незачем. Кладбище доныне сохраняло старинный сельский облик. Царила полная анархия, что отвечала душевному настрою тылков. В траве кресты, советские памятники из нержавейки, увенчанные пятиконечными звездами, современные гранитные надгробья. Между могилами беспорядочно протоптаны тропки – идти только друг за другом. Старые могилы, оказавшиеся бесхозными, не трогали – будь это холмик или остатки ограды, камни – всегда бережно обходили. Новые захоронения делали только на свободном месте – благо степь кругом без конца и края. Допускалось потеснить лишь родственников, дабы члены одной семьи лежали вместе. Тылвинское кладбище раскинулось широко. Зимой кресты и надгробия засыпало снегом, в засушливое лето выгорала вся зелень. Никакой даже минимальной планировки, никаких примет благоустройства. Нет должного учета захоронений. Раньше это никого не заботило – кого учитывать-то? Сколько сменилось поколений – столько и смертей (а сколько же??). Человек умирал, его душа (дивор) покидала тело – и дальше кого-то должна интересовать судьба его бренных останков? Кого? ах, родственников! За могилами ухаживали исключительно родственники – это их долг. Например, у Кулыйкиных сегодня добавилась еще одна могилка для присмотра и обихаживания. Если перечислять всю родню, что здесь покоится – Калина Чиросвий, две его внучки – Божана и Фаина, муж Фаины - Антон Кулыйкин, теперь вот баба Лида. Да, жизнь – это череда потерь. Ты думаешь, что живешь, а на самом деле приближаешься к смерти…
Эдак можно философствовать бесконечно. Однако события подгоняют. На кладбище неожиданностей не случилось. Гроб опустили в приготовленную могилу. Затем Килька Кулыйкин вместе с Костяней и молодым Рвановым взялись за лопаты. По крышке гроба застучали комья земли. Теперь, действительно, все.
*****
После похорон тем же путем вернулись обратно – к дому покойницы на улице Коммунальной. Вымотались – как морально, так и физически. Пусть не копали могилу в крепкой земле, смозолив руки до крови, и не тащили гроб на своих плечах всю дорогу. Не топали пехом до кладбища. Но каждый из тылков переживал печальный обряд каждой клеточкой своего тела и каждой стрункой души. Какой вихрь мыслей пронесся в головах, какие чувства сменялись бурным потоком! За несколько часов успевали свершиться многократные падения на самое дно отчаяния и попытки вылезти оттуда – ухватиться за доводы рассудка. И сейчас, ступив на твердое основание во дворе бабы Лиды, тылки едва волочили ноги. Плакать не было больше сил.
Столы для поминок накрыли на улице. Один стол со стульями позаимствовали с кухни покойницы, другой мебелью поделились соседи. Заранее знали, что на похороны соберется толпа народа – по обычаю всех надо накормить. Разостлали скатерти, разложили тарелки, стаканы, ложки. Все как положено. Чтобы от людей не было стыдно. Только усевшись, люди поняли, как проголодались. Поначалу тишину нарушали лишь механические звуки – стук ложек, звон стаканов, бульканье бесцветной горячительной жидкости из бутылок. После первого прилива сытости люди малость расслабились, разомкнули уста – кашель, хмыканье, краткие, как бы прощупывающие фразы, затем уже речи полились живей и пространней. Про что говорили тылки? Про все, кроме сегодняшнего события. За каждым столом собралась отдельная группа – и нашлась отдельная тема для разговора.
Тылвинские дедушки вытерли губы. Их бабушки вступили в бой.
Чегой-то в дом не занесли – в последний раз.
Ну, не занесли – и не занесли. Похоронили уже. Успокойтесь.
В гробу она лежала в кофточке. Старинная и на вид вроде белая, а на самом деле желтая, и кружево на честном слове держится. Кофточка, наверное, еще советская. Не могли лучше найти?
Покойнице все равно. Это вы глядите – глаза себе намозолили. Сначала синий чайник – теперь вот кофта.
Ну, да, кофта долгонько в шкафу пролежала – решето…
И как вам не стыдно, женщины. Неправда это. Лучшая кофта – я сама выбирала из того, что у бабы Лиды есть… было…
Верно, Людка, было. Или неверно. Было и получше. Голубая блузка, и крой у нее интересный - с плотным воротом и присборенными по краю рукавами, с резными деревянными пуговицами. Блузку бабушка берегла – она сновья сохранилась. Скоро мы тебя в блузке увидим? А пуховая шаль где?
За что же? О, Господи!
Агнюшка дорогая, выглядишь не очень. На кладбище не ездила? подружку не проводила?
Не могу я…
А что так? Всех на автобусе возили. Мэр наш Сережка Колесников организовал. Хоть здесь ушами не прохлопал. Правда, речь произносил Васыр. Молодежь не постигает, что старики – тоже люди… Сережке стыдно, небось…
Не могу и в автобус залезть. Ничего не могу. Колени не сгибаются и ноют, ноют. Ноченьку не спала… Спасибо Дюше – я ей утром позвонила, она откликнулась. Докондыбали втроем. Я в середке, а по бокам Дюша и Костяня. Одна бы я не осилила.
Жалость какая. А сношенька что делала? Людка? Бессовестная она!
Люда занята была. И девочки. Дюша меня довела, усадила на лавочку. Я просидела, пока вы с похорон не вернулись. Дождалась.
Суетишься, Людмила? С утра начала?
И не говорите! Затемно поднялись. Надо же подготовиться. Все прибрать. Людей встретить. После кладбища столы накрыть. Лапшу с курицей приготовили в двух бачках, булочек напекли, компот с яблоками и сливами сварили. Посуду пересчитали. Всем хватило? Никто не голоден? Водки еще пять бутылок в ящике осталось – мужикам на столы…
Не молодеем мы... Вот и баба Лида ушла – совсем ушла. Она ведь не самая старая у нас. Кто же самый – самый?
И гадать не надо. Дедок Мобутя. Его годков никто не знает. И на коленки он не жалуется. Живо ходит… Где он? На кладбище точно был. Он же помогал могилу рыть.
Вишь, сборище у нас, а Мобутя не любит на виду у толпы. Он всегда в сторонке, всегда в теньке…
Помянем Лидию Грицановну. Пусть земля ей будет пухом!.. Лапшу я доела. Что еще? Да в ту же тарелку клади, Людка.
Рис с биточком.
Давай. Лапша вкусная, наваристая. С чем биточек? с говядиной?
Со свининой. Ешьте.
Богатые поминки. Водка на столах. Для мужиков вон еще бутылки понесли. Упьются… Денег немало потрачено. Навряд ли у бабы Лиды столько гробовых было скоплено.
Дюша! Ты что ли расстаралась? Заплатил за могилу, за венки, за транспорт? И продукты ты сама привезла? Много всего наготовлено. Как на несколько бригад. Тебе, наверное, в копеечку влетело, да?
Считать незачем. Сколько бы не потрачено – это я у бабы Лиды в долгу. Соседка она моя. Живем бок о бок. Она – на втором этаже, я – на первом. Ни разу не поругались. Баба Лида всегда готова помочь – и не ждала, а сама спрашивала – не пособить ли чем? Да Господи! Как муж от меня ушел, я одна осталась в Имбрякинской квартире – он мне подарил, не отрицаю. Спасибо Вениамину. Дальше я уж сама. Набралась наглости и пошла к Васыру. Так и так, говорю – понимаю, что для завода я не ценный специалист – не технолог, не конструктор и даже не смазливая секретарша. Кем могу быть? Техничкой всего лишь, поломойкой. Но Борис Сергеевич, сделай милость – у меня ведь двое детей! мальчишек. На работу мне надо. И Васыр помог. За что ему очень благодарна. Зажили мы тихо и ладно. Ну, не тихо совсем – пацаны бегали и скакали, по батареям стучали и много еще чего вытворяли, но баба Лида не жаловалась. За Костяней присматривала – и ведь слушался он ее беспрекословно. А я на работу иду спокойная – знаю, что мои бандиты под надзором.
Золотой души человек – баба Лида. Безотказная, - и в сторону шепоток. – Ушел от нее Венька, как же. Выгнала. Узнала про полюбовницу Лариску и выгнала. Из Имбрякинской квартиры… Расположилась по-королевски…
Вот. За человеческое отношение деньгами не заплатишь, - Дюша сделала вид, что не услышала. - А бабе Лиде деньги уже не нужны. Ну, так для меня нужнее - совесть свою успокоить. И траты – не в убыток, а в прибыток себе же…
Оно верно… Булочки-то сами пекли? с чем?
С изюмом. Пойду, принесу еще.
Дюша (это прозвище) – Авдонина Галина Викентьевна. Маленькая, плотная, энергичная женщина – на вид ей за пятьдесят (в действительности, побольше будет). Собой не красавица. Смуглая, помеченная родимыми пятнами кожа увяла и прорезалась острой сеточкой морщин – все естественно и без женских сожалений. Макияжа нет, и никогда не было. Но в лице привлекает некая оригинальность – азиатчинка – вроде глаза большие и широко расставленные, но такие темные, блестящие и непроницаемые, а белки желтоватые, скулы выступают вперед чуть заметнее, над верхней губой жесткие волоски, и суровые брови срослись на переносье. Внешность интересная и при соответствующем оформлении даже эффектная, но Дюша не заботилась особо о своей красоте – ни в молодости, ни уж теперь-то, в старости. Ухватки или манеры - типичные для тылков. Хотя сама она – не здешняя аборигенка.
Такая непритязательность, однако, не помешала Дюше в двадцать лет выйти замуж за видного местного парня Вениамина Имбрякина – кумира всех тылвинских девушек. У них родилось трое детей мужского пола, названных на греческий манер – Никандр, Стефан и Константин. Уже следующие греческие имена после Гераклида. Ну, заслуга в эдаком оригинальном имя наречении принадлежит отцу – Вениамин еще в школе, после красочного рассказа Лидии Грицановны, увлекся древнегреческими мифами и даже прочитал Илиаду и Одиссею – для советского школьника это подвиг. Затем жизнь семейства Имбрякиных продолжилась в привычном тылвинском русле и с Грецией (древней или современной) была не связана. Брак завершился скоропалительно – до рождения младшего сына Костяни. И развод Дюши и Вениамина проведен без скандалов, по обоюдному согласию, но наделал шума в Утылве. Знакомые ахали – сдурела баба! с детьми бросать мужика, уходить в никуда (ну, никуда из Имбрякинской квартиры она не ушла). Да, Венька не ангел – выступальщик и упрямец, светлая голова, но с годами превратился в зануду, и выпивал, разумеется (как все тылки), но ведь он – законный муж и отец мальчишек, а если дальше рассуждать, то сама Дюша – никакая не раскрасавица, немолодая уже, и богатства особенного не имелось. Тогда зачем взбрыкивать? Живи, как все живут. А вот Дюша как все жить не захотела – перешагнула через патриархальные местные законы и для пущего эффекта вернула девичью фамилию Авдохина. Сыновья сохранили фамилию Имбрякиных (кроме младшего, Костяни), сейчас уже выросли, выучились, устроились неплохо в Кортубине, при матери остался лишь Костяня, бывший муж умер пять лет назад. Семейные страсти улеглись.
Между тем, разговоры за столом продолжались – теперь, понятное дело, про отсутствующую Дюшу. Кого нет, того и обсуждать удобней. А тылки в своем репертуаре.
Ушла. Чего она наговорила? Кем представляется? Значит, по совести надо? Покойницу расхваливает. А сама-то - богатеиха! И деньги, которые на похороны выложила – для нее пустяк, жалкая подачка.
Не злись. Дюша и вправду помогла. И она ни в чем не виновата, чтобы так слюной брызгать.
Я не брызгаю! Это для тебя – и для меня – огроменные деньги. Мы, пенсионеры, копейками звеним, рубли зажимаем, а Дюша сотнями не считает. Она каждый месяц с магазина навар имеет.
Да какой сейчас навар? Ты когда в магазин ходишь, что покупаешь? Хлеб, соль и сахар? или грейпфруты, киви и красную икру? Водку брать в расчет не будем – вернее, ты ее в любом случае возьмешь. Вообще, хватит пить! знай себе, опрокидывает…
А у нее не только продукты – и промтоварный прилавок есть. Вещи, тряпки на тысячи рублей.
Там что купил? Бабке своей замшевые сапоги, внукам по велосипеду? Сколько с тебя Дюша наварилась? Жмот!
Все равно ведь торгует – значит, не в убыток.
Ничего не значит. Как ТыМЗ встал, так любая выручка упала. Дюша недавно жаловалась, что еще месяц – другой столь прибыльной торговли – и закрываться придется.
Ну, и ладно. Пусть закрываются. Самогонкой обойдемся. Не баре.
За другим столом беседа тоже не настроилась на приличествующую случаю торжественную печаль. Сидящие здесь тылки пока не принадлежали дружному пенсионерскому братству, но явно были не молоды и не преисполнены радостных надежд.
Прочувственную речь Васыр закатил. Прямо в вечной любви расписался. В устах директора завода это…это…
Бывшего директора, если точно…
Язвишь? Боюсь, что скоро и завод бывшим станет.
Гм, к прискорбию, это так… Жили у бабуси два веселых гуся… У нас в Утылве один - единственный гусь. ТыМЗ. Вернее, курица, несущая золотые яйца. Да пусть и не золотые – нам сейчас хоть какие… Без яиц теперь совсем. А таким всегда наваляют!
Это ты к чему, умник?
Ты будто не догадываешься? Закроют ТыМЗ. На проходную замок навесят и табличку – все ушли – только не на фронт. Ты вот над Васыром ехидничал – дескать, как он станет жить простым смертным. Васыр – не в пример тебе – далеко не нищий. Он-то перетерпит! На худой конец к детям в Германию уедет. А ты куда? На хутор Бузаковский? на подножный корм? Еще вспомнишь, как прадеды босяками ходили?
Не мели языком. В девяностые не закрыли, а теперь закроют? У нас что – враги сожгли родную хату? или смерч пронесся? Утылва ведь вымрет! Власти не допустят!
Властям нашим до лампочки простой народ. По телевизору новости смотрел?
Когда? Мы же все на похоронах. А президента сейчас в Кремле коронуют.
Да не про президента! старого или нового… Президент-то как-нибудь переживет, а вот у комбината в Кортубине, похоже, дела далеко не блестящи. Представляешь, если такая махина встанет? Там же производство непрерывного цикла – его нельзя закрывать. Комбинат – гигант, а мы – пигмеи. Плюнуть на нас и растереть.
Че будет, че будет…
В девяностые годы завод выжил благодаря Васыру. Не запамятовал? Я напомню! При Союзе-то жили спокойно и в ус не дули. Для мехобработки везде в стране использовались наши пресс-ножницы. Сейчас бы выразились – рынок сбыта как поле непаханое - паши себе да паши. И пахали!
Нашел что вспомнить!
Но ведь было, было. А в 90-ые не стало. Перенесли. И в первую очередь благодаря бывшему директору, потому что он не сдался – не сел и ручки не сложил. За все хватались, лишь бы работа была. Васыр решал, какую продукцию снять с производства – все равно никто не купит. Наладили выпуск отрезных автоматов и тогдашнюю новинку - машины для формовки грунтоблоков. Брали для строительства. Помимо производства начали еще и капитальный ремонт, и восстановление прессового оборудования. Тут не до жиру – быть бы живу. И выжили!
Никто заслуг Васыра не умаляет. Он искал, за что бы зацепиться. При Васыре начался экспорт. В Азию, Японию, Италию и еще черти куда.
Врешь! На экспорт при Союзе тоже делали.
Да до хрена делали! Но мы ж не знали, куда пойдет. Распоряжалось министерство. А потом все куда-то пропало. Вот мы и уселись в степи со своими прессами и станками как горькие сиротинушки – что делать? куда бечь? Многие приуныли, но не Васыр. Вопросов тьма. Откуда деньги взять, чтобы работать заводу? Прежде чем ты свою продукцию продашь и чего получишь, надо заранее денежку потратить – купить металлопрокат, комплектующие, за энергию заплатить. И без толку заводить прежние песни – все вокруг колхозное, все вокруг мое…
Не колхозное уже! И Васыр – не радетель для нас. Да, он тогда в лепешку расшибся – ко всем смежникам летал, заказчиков обхаживал, банкам кланялся. Так прежде для себя старался. Он же хозяин – не мы.
Но ему удалось сохранить завод. Производство работало. Кое-что новое купили в цеха – успели до кризиса. Импортные станки – это хорошо. Газорезательные машины – это сразу другой уровень. Но шиковали недолго. Несколько лет людям платили – да, не золотые горы, но на прожитье хватало. У нас не Москва!
Кому на прожитье хватало?
Тебе! Ты теперь в новом доме живешь? Дедовскую халупу снес. Особняк отгрохал. Домовладелец!
Хорошо жили, но недолго. Для чего и кого я строился? У меня дети уехали. Сейчас в Кортубине – эти, как их… гастарбайтеры! Кому теперь дом нужен? Мне со старухой? Спасибо, мы уж как-нибудь в халупе, но лучше с детьми и внуками…
Да, Васыр действовал жестко. А был ли у него выбор? Он старался везде успеть. Нос по ветру держал – у него нос большущий... Завел на заводе маркетинг – тогда впервые слово это услыхали. Зато теперь в управе целый этаж на маркетинге сидит, и начальником у них Витька Пятнашков. Их тоже увольнять будут?
Ты о себе думай! Пойдем дружными колоннами к проходной в последний раз…
А помните, как четыре года назад праздновали заводской юбилей – 55 лет. На курорте Редивей сняли большой банкетный зал и учинили сперва торжественную церемонию с речами и награждениями, а потом пьянку. Веселились от души. Какие гордые тогда были – хвосты распустили, павлины! Что говорилось там от имени начальства? У нас оху…ые перспективы – отсюда и до Марса! Ведущие позиции в машиностроительной отрасли! По плечу любые задачи! Мы в 50 стран мира поставляем! Всего четыре года назад… Теперь что? Перспективы сдулись, а что осталось? Правильно, х…
Помним, помним тот юбилей. В последний раз эдак погуляли… И казалось, что все на мази. Мы на всех парах летим к лучшему будущему – не к коммунизму, так к капитализму – один хрен!
И в холдинг нас взяли. Крыша надежная. Комбинат в Кортубине заказами наш завод обеспечивал. Денежки потекли.
Чего ж они тогда разодрались? Васыр с КМК? Жили бы душа в душу. И мы при них.
Чего – чего… Надо знать. Капитал Маркса читать. У нас сейчас точно по Марксу – капитализм, едри… тя.
Жили при социализме – этом… развитом слишком – проживем и при капитализме. Че стрясется-то у нас? В Пятигорье четыре горы сделается? вот так вдруг?
Вот и сделается! Паршиво все сделается… Ладно, Васыра турнули – он по старинке обучен работать. Не директор уже. Нашлись круче начальники. Как холдинг акции ТыМЗ скупил, так и началось… Похоже решили нас добить окончательно…
Не преувеличивай.
Ничуть. После Васыра сколько директоров поменялось? Все приезжие – не из тылков. Всех холдинг присылал – тасовал как колоду карт. По первости тылки изумлялись, затем обижались, а после плеваться стали, в конце уже и интерес к этим варягам исчез – кто там руководит…
То ж завод, а не шарашкина контора. Если по пальцам посчитать, то три или четыре точно сменилось, а еще в промежутках кто-то просто обязанности исполнял. Карусель, честное слово!
И карусель эту заклинило. Стоп, слезаем все. А денежки за билетики не вернут. У нынешних руководителей даже свои законные деньги не стребуешь. Позорище! Не было ничего подобного никогда – это уже открыто наплевать. Именно плюнули! Прислали из Кортубина дамочку – она сейчас на заводе рулит. Что она вообще понимает в машинах, в металле? Варвара Ядизовна Пятилетова – чудо в перьях…
Дурень, ее послали не завод подымать. Фигу с маслом! Дамочка эта – понятно, что не мужик, а бухгалтер или финансист, что одно и то же. Ее задача – выжать ТыМЗ досуха, даже если потом окочурится. Холдинг не колышет – что ему Утылва? что он Утылве? Закроют нас к едрене-фене! Старикам пенсинюшку в зубы (или что у них уцелело?), лишь с голоду не подохли, а прочим искать себе пропитание – у нас же свобода! это чтобы свободно сдохнуть…
М-да, холдинг не ждет прибыли в Утылве. Убыточные мы, дармоеды. Совки – или тылки – что хуже?.. Сколько мужиков уже на вахту ездют, чтобы хоть что-то заработать – больших денег никто не привез. Бедно живем, а будет еще хуже. Слышал? даже Дюша жалуется – говорит, никакой торговли, закрываться надо, сколько можно в долг давать…
Дюша – баба ушлая, ее не жалко. Не пропадет… Вот сейчас подумал… В чем нас по телевизору убеждали? Что Союз грохнулся – и хорошо! совковую нищету сбросим, все станем хозяевами – в евроремонте жить, покупать, что душа пожелает, на курортах пузо греть – не жизнь, а малина… Не смекнули, что если одни хозяева кругом – то где работники? Ох, обжулили нас… А Дюша что? она умная – не повелась на сказки. Кто из тылков вылез при общем разброде? Дюша, владелица магазина. Колька Рванов – повезло дураку - вернее, не дурак он, а шофер. Как начал грузовые фуры гонять, так и продолжает, только фура его собственная… Кто еще? никого нет. Пустыня в Утылве с частным инициативой! Дыра.
Федя Цуков. Достойный предприниматель.
Цукин! Сукин сын! Почти десять лет назад приехал из Казахстана с одним чемоданом. Робкий, пришибленный. Пожалели его. Пристроили в Малыхани у Гельки Веселкиной – та одиночка, две девки у нее, и они все трое с умишком не дружат. Плата за постой Гельке очень бы пригодилась, но Сукин твой сразу так дело повернул и убедил Гельку, что ей вроде ничего и не положено. Задарма жил, а она квартиранта обстирывала. Сукин только малость ей платил – изредка подкидывал. Хорошо, что у Гельки хахаль нарисовался. Хоть какой защитник.
Бандюган он матерый – твой Тулуза. Неизвестно откуда появился. Рожа у него… Как Гелька не боится – он ее однажды ночью зарежет. Чик ножичком по горлу!
Не мели чепухи! Конечно, не наш – не тылок – пришлый. И не член партии Единая Россия. Благонадежность его сомнительна…
Почему сомнительна? Почему не член? Очень даже! Гелька вон расцвела, стала счастливой бабой. И в доме мужская работа сделана. Тулуза даже скопидома Цукова заставил за постой платить.
И скажите, пожалуйста, как ему удалось за все время подняться? Известно, что честным путем богатства не наживешь! Цуков – пример. Мы беднели, а он богател. Был худосочным - теперь разжирел паук! на всех, кого своей паутиной опутал!
Люди терпят, терпят и…
Ой, ладно! До скончания века терпеть будут… Взять в долг одну сумму, а возвращать в разы больше! Грабеж чистый! Мужик возмутится и отметелит – хоть удовлетворение получит, а если женщина – слабая, испуганная, наивная…
Кто ж такая?
Лариска - табельщица с завода. Вторая жена Имбрякина. За нее заступиться некому. Венька – муж непутевый – помер. У них сын Лешка – неглупый парень, в отца пошел. Хорошо это или плохо?.. Пока не очень. Лариска на учебу сына деньги взяла у Цукова. Завод встал, людям не платят. Лариска не знает, как с долгом рассчитываться – ревмя ревет… Огребет этот Цуков по полной.
Про справедливость не вспоминаем. Раньше можно было на заводе ссуду попросить – без процентов. Васыр давал. Теперь его нет. К кому обратиться?
К властям. Должны помочь. Начальство наше местное – Щапов, Колесников…
Разбежались – и Щапов твой, и Колесников.
Владимира Игнатовича не трожь! Он как думал в молодости, так при своем и остался – коммунистом, честным человеком. Не побежал сдавать партбилет. Щапова к нам из области прислали на должность секретаря горкома, когда эта катавасия начиналась – перестройка, плюрализм, гласность. Рулевой не туда вырулил – под откос. Потом ГКЧП – эти бледные рожи, трясучка и бормотание… Пьяница наш уральский – земляк, будь он неладен! Если не везет – то не везет… Всем не повезло, но даже в полном дерьме к Щапову ни кусочка дерьма не пристало. Он свой воз вез, кожилился – столько лет руководил в Утылве – и предгорисполкома, и глава администрации, и мэр – един во всех лицах. В девяностые каково было! многие ломались – и умные, и образованные, и гордые. Да хоть Венька Имбрякин - буйная головушка – спился и помер… А Щапов себе слабости позволить не мог – на нем ответственность за всю Утылву. В двухтысячные, думалось, полегчало, устаканилось – и нате вам!..
Володьку Щапова уважаем. Спору нет.
Ах, уважаете? И как вы его отблагодарили? прокатили на последних выборах? кого предпочли? Клоуна Сережку Колесникова!
Ты это… не напирай, говорю. Словно наваждение нашло. Как с Виждая встало и глаза застило… К Щапову здесь привыкли, приспособились, даже заскучали – ну, не хватало приключений на свою ж... А тут появился молодой да красивый, модный, холостой – и язык у него хорошо подвешен – чего он только не болтал, уши опухли… И про демократию, и про реформы (вот сдались они нам?!), и опять же про светлое будущее – это наша любимая сказка… Конечно, коронный номер Сережки Колесникова – возвращение исконного названия. Хитрован - к Тылве букву «У» прилепил и сразу мэром Утылвы выбрали – как мало народу надо… Ну, обмишулились…
Не все так просто, чтобы сказки приплетать. Не мы обманулись, а нас обманули. Колесников – комбинатовский ставленник – сейчас очевидно. И приехал он сюда волю своих хозяев выполнить.
Это какую волю? Захватить Утылву? Ценный приз! Все за Утылву сражаются. Смехота!
Правильно. Забрать власть в Утылве, чтобы… чтобы…
Чтобы что, сказочник?
Да уж не тебя осчастливить! Правде в глаза надо смотреть. Что сейчас происходит? Собственник – Кортубинский комбинат – своими руками гробит наш завод. Как это еще назвать? Прислали Колесникова, прислали эту Варвару Ядизовну – ведьму синюю.
Ага. Она, значит, рушит все, а Сережка наблюдает. Нет, а че – баба пластается, а мужик, как всегда, в холодке… Мы же – еще большие дурни – сами же Колесникова в мэрское кресло усадили и власть ему вручили, дабы владеть нами…
Да! Сами!!! Неправда?
По всему выходит, что правда. Печально это… Сережка-то ведь тутошний тылок – ему зачем разорять родное гнездо? Без завода Утылве кранты… Сережка здесь вырос, учился у бабы Лиды – покойница говорила, что мальчик способный…
Молодые сейчас – они с виду обыкновенные, на батьку с маткой похожие – нос, рот, темечко. Как Витька на Мирона похож. Внутри же – другие. Чужие. Переломанные – как… переформатированные, что ли. Один парень, Петька Глаз, обмолвился: словно из Матрицы – фильма америкосов. Я пробовал смотреть – слишком заверчено - не разобрался. И нынешняя молодежь – лес темный – как они думают, чего хотят…
Выучили на свою голову! Облысели все! Петька же обнаглел сверх меры! Поросенок!
Я – нет. Не облысел. У меня макушка сплошь в волосах – как у нового президента.
Так облысеешь! как дальше пойдет – и куда мы все пойдем… Сережка только с виду свой – потому удалось нас заморочить, и мы его вместо Щапова поставили… Обратно вернуть нельзя?
Не-а. Мозги обратно не вернешь, если потерял… Разве…
Что?
Разве только букву «У» убрать, и снова нам Тылвой стать как в Союзе. Сразу заживем!.. А если серьезно, что-то надо делать, мужики. Спасать себя. Или согласимся, чтобы нас со счетов списали? эта бухгалтерша Варвара запросто…
Делать, делать… Понимаем. Как говорится, спасение утопающих – дело рук самих утопающих… Все в одной лодке. Васыр, Щапов, мы с тобой, тылки… Даже Дюша – это она в Утылве богатеиха, а не на Марсе… Вот что делать-то?
Опа! И здесь, в захолустной дыре – в Утылве – как и в областном центре Кортубине все тот же вопрос – что делать? Кажется, это извечный вопрос в нашей истории, никуда от него не деваться. ЧТО ДЕЛАТЬ БУДЕМ? Есть ответ?
За событиями и разговорами незаметно завершался день 7 мая 2008 года. Тылки еще не примирились с утратой, но подспудно присутствовало и угнетало нечто. Люди ходят на похороны, чтобы попрощаться – и это наполовину верно. Вторая половина состоит в том, что люди хотят попробовать, что это такое? умереть (хотят – здесь не то и не так). Тайна смерти одинаково страшит и завораживает всех. Баба Лида была хорошим человеком – тем не менее, она умерла. За что? почему? Запретная тема – лучше ее трогать. Разве всем не довольно на сегодня?
Вкрадчивый, серебристый, подрагивающий свежестью вечер должен принести избавление от пережитых горестей, успокоить усталость в теле и возмущение от несправедливости в сердце. Все равно, нет в жизни счастья – или оно есть только в сказке.
Ветер подул с Пятигорья. Качнулись тонкие ветви. Зашуршала трава под мягкими лапами сказочных зверей ворпаней, и полосы уличного света пересекли темные фигуры. Незакрытая форточка на втором этаже в доме по Коммунальной, 6 от сквозняка стукнулась в оконную раму, стекла жалобно зазвенели. Позабытое белье на веревках трепалось на ветру. Странно. Что это такое?
Словно воды озера Виждай колыхнулись, и в сторону не подозревающей Утылвы пошла первая волна особых импульсов. Все ограничилось лишь разбитой форточкой. Вторая волна с Виждая оказалась гораздо сильнее – она преодолела Утылву и устремилась дальше на запад – до самого Кортубина. Именно ее щекотное прикосновение и сладкий вкус ощутил Максим Елгоков ночью в доме старой Юлии в Коммуздяках. Вон докуда достало! Нечто силилось передать – но как обыкновенно случается, цели своей не достигло.
Хватит!! Сегодняшний день прожит. Нужно выспаться, отдохнуть. Завтра придет неумолимо, неотвратимо. И на дороге перед Утылвой появится – кто, вы думаете? Нет, не таинственный всадник – всего лишь автомобиль Форд Фокус; и цвета он будет не белого, не рыжего или вороного – и не бледного совсем, упаси Господи! Синий Форд Фокус с Максимом Елгоковым за рулем. Поехали с ним?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
*
Выехав из дома Юлии в Коммуздяках почти с рассветом, Максим Елгоков давно оставил позади областной центр. Форд Фокус катил по обыкновенной дороге. Направление – юго-восток, сельскохозяйственная окраина. Но это уже известно.
Большая часть пути – гористая местность. Ряды вытянутых складок, на которых уже распустился весенний зеленый покров. В движении приходилось преодолевать затяжные подъемы и спуски. Картина с боков от дороги создавала интересный эффект – возвышенности выстроились поочередно так, что не закрывают друг друга. Однообразные складки, подсвеченные красноватыми лучами, внушали некое монотонное чувство. Свое путешествие Максим начинал на кортубинском асфальте, но чем дальше, тем меньше примет цивилизации. Дорога незаметно перешла в пыльную грунтовку – хорошо, что не пролилось дождя, иначе проехать проблематично. Кстати, транспорта было не много.
О чем Максим думал на бесконечных спусках – подъемах? Ровно о том же, о чем и другие путешественники, очутившиеся по воле случая именно в этой точке схождения путей, судеб, надежд. Думал о своей незадачливой судьбе и надеялся. Все мы – люди, все мы – человеки. Открытые пространства подавляют. Любой ощутит свою слабость и ничтожность перед величественной природой. Да, люди одинаковы и предсказуемы. Вот так же, наверное, думал и будущий император Александр Второй, проезжая в позапрошлом веке по тракту Оренбург – Орск. Мы все знаем, о чем думается. Ну, цари отдали дань нашей южно-уральской окраине. Может, и демократический правитель России однажды проедется по кортубинскому тракту – за каким делом? а не важно. Вообразите только кортеж автомобилей представительского класса! Наглотаться горькой пыли, растерять на дорожных загибах и ухабах умные принципы, как должно жить, утомить глаза созерцанием вечности и осознать свою малость и сопричастность обыкновенному человеческому племени – жителям тысяч городов и поселков в российской земле – в степи, тайге, горах, лесах. То есть, в далеких углах, где давно уже не верят и выживают сами по себе - или все же надеются?..
Максим рулил, смотрел по сторонам. Вроде все спокойно – в Багдаде, а здесь, в степи неожиданно накатывало. Порываев говорил страшные вещи. А ведь недавно Максим считал себя успешным человеком. В материальном плане вполне благополучным (хотелось бы большего); в семейной жизни счастливым. Женат на своей студенческой любви, столько лет вместе, общие дети – сын и дочь; жена достаточно умна и красива, в доме спокойная атмосфера, хотя что-то неуловимо переменилось – годы, наверное, подошли (но к чему?); непонятно беспокоила Тая. Еще наметилась политическая карьера. Похоже, с Правым Блоком – ошибка. Теперь все повисло в воздухе. Каких фактов требуется нарыть в Утылве, оправдательных объяснений собрать, чтобы удержаться в рядах перспективных кандидатов ПБ? Максим настроен скептически. Давний приятель Ленька Чигиров предаст при первом же случае – и не пожалеет. А чем Максим виноват? и должен страдать? Несправедливо! Что делать? (Опа! опять…).
Ну, что делать – есть наметки. Пред отъездом Максим вспомнил одну вещь, могущую оказаться полезной – в Утылве, куда он ехал, новый мэр (избран год назад) хоть формально не входил в Правый блок, но весьма близок к нему. Его звали – дай Бог памяти – Колесников – да, именно, Сергей Колесников. Молодой человек – моложе Максима, моложе Чигирова. И родом из Утылвы, но учился в Кортубине, после несколько лет оставался в областном центре, пытался чего-то добиться – в современном понимании это деньги, власть, комфортное существование. Но на дворе уже не девяностые, и источники перечисленных благ уже распределены и приватизированы. Колесников далеко не дурак, тем обидней признавать, что он чужой на кортубинском пиру, где все места заняла собственная элита – семьи Сатаровых, Елгоковых, Тубаевых, Пивых и др., и пробиться к столу нет возможности. Колесников осознал и решил начать заново в родной Утылве – как говорится, дома и стены помогают. Помогли не только стены, личные качества, но и удача. На Колесникова еще в Кортубине обратила внимание одна влиятельная дама из Стальинвеста – жесткая бизнес-леди и красивая женщина – жгучая брюнетка; она будто бы имела выходы на самый верх – лично на Генриха Сатарова. Но не просто любовница – для того слишком умна, самоуверенна и властолюбива. Варвара Пятилетова. Что-то ей понадобилось от парня из Утылвы. КМК как сказочный спрут опутывал территорию – Кортубин и область, продвигал кандидатов на властные должности в городах, где имелись интересы. Губернатор с Генрихом Сатаровым водку пил. В правительстве – выходцы с комбината и Стальинвеста. Тогда холдинг работал вширь, подминая под себя. И пусть ледяное дыхание мирового экономического кризиса уже долетело до Кортубина, комбинатовский монстр по инерции не ослаблял свои щупальца. Правый Блок тоже негласно спонсировался Стальинвестом. Сейчас положение КМК осложнилось, хотя Колесников успел сесть в мэрское кресло в Утылве. Максим Елгоков наметил пойти к однопартийцу – авось найдется удобоваримое решение проблемы. Первый ход обозначился. Держись, Порываев! ах ты, сукин сын Гераклидович…
Порываев говорил правду – это подтвердила Юлия. Никуда не денешься – глупо отрицать. Само имя Гранит Решов было Максиму неизвестно – при нем никогда это имя не произносили. Максим не мог ошибиться – в имени ощущались каменная неприступность, мужество и суровость. Его нельзя забыть – имя из той жестокой, развенчанной и отвергнутой эпохи, что сидит в печенках у каждого из нас... Почему-то в правильных демократических мыслях возникает насмешливая ассоциация – вот ты гонишь по бетонке на синем Форде, наслаждаешься комфортной ездой – крутишь ручки, переключаешь скорости, жмешь на кнопки – и буквально летишь, все тебе подвластно. И вдруг – бамс! – из-за поворота выкатывается нечто – именно нечто – лязгают гусеницы, вырывается черный дым, с ужасным видом разворачивается чертова штуковина – это оказывается башня танка – лопни мои глаза! – а вот и пушка (ничего себе пушечка!) движется в твою сторону; в сплошном реве и металлическом грохоте слагаются осмысленные звуки – Гранит Решов, Гр-ранит… Или танк Иосиф Сталин. Сталь и Гранит. Гранит и Сталь. Сейчас твоя продвинутая тачка как пушинка вылетит с дороги. А что? Запросто. Гранит. Гр-ранит Решов.
Ох-хо-хо… Ну, посудите сами – разве может в современном цивилизованном мире с принципами глобализма и толерантности, модным стилем унисекс, шикарными автомобилями и прочим бла-бла-бла… – разве может существовать здесь реальный человек с именем Гранит? Нет никакой вероятности. Разве можно на обычной дороге столкнуться лоб в лоб со смертоносным танком? И не съехать на обочину – мозгами тоже. Нет, полный бред…
После гористого участка пошел общий спуск – дальше уже степь. Максим приближался к Утылве с юга. Стряхнув оцепенение, проговорил про себя известную мудрость, которую вспоминают все, путешествующие вдали от МКАД и теперь также от федеральных трасс. Про традиционные российские беды – дураков и дороги. И это слишком тривиально.
В минувшем политическом сезоне лидер Правого Блока Леонид Чигиров хорошо покритиковал кортубинского губернатора за удручающее качество дорог и на свои острые вопросы получил исчерпывающие ответы. Знаете, почему наши дороги (конечно, кроме образцово показательных) такие плохие? Объективные причины. А вы как думали? Возьмем Кортубинскую область (или Красноустанскую тоже область – это все на Урале) – самую что ни на есть Тмутаракань. Резко континентальный климат с холодной зимой и жарким летом – это смерть для асфальта. Закономерный процесс – вода в микротрещинах зимой замерзает, расширяется и разрывает асфальт изнутри, затем процесс нарастает – снова попадает, замерзает, расширяет… Карма такая. Что еще? Да шипы, будь они неладны! Зимой все у нас ездят на шипованной резине (а на чем еще ездить? можно и на коньках или на телегах, или лучше на гусеницах…). Шипы тоже разрушают асфальт. Третья – уже субъективная причина – дороги у нас строят и ремонтируют местные раздолбаи, а не немецкие специалисты с их технологией, дисциплиной и качественными материалами. Ну, в самом деле, чего вы хотите? Ну, честно? Расстрелять раздолбаев? (это легче, чем их переделать – а теперь мы и не переделываем, не воспитываем новых людей homo sovieticus – уже вырастили, выпестовали!). Леонид Чигиров и оппозиционеры, понятно, чего хотели – и получили желаемое! Дорога осталась как есть, а Правый Блок завоевал репутацию выразителя народных интересов. Максим сам выступал воодушевленно и с напором – конечно, легче указывать на недостатки, чем за них отвечать.
И вот сейчас М. Елгоков, ближайший сподвижник Л. Чигирова (Максим еще верил в дружбу) ехал по типичной дороге местного значения. Коварство не только в дороге, но и в терминах – как говорится, как вы яхту назовете, так она и поплывет – назовете ПОБЕДОЙ или один (первый) слог потеряете. Назовете дорогу федеральной или региональной (Кортубин еще мог чего-нибудь выпросить) или местной (таким, как Утылва, вообще, ничего не светило). Но Максим не задумывался над разными категориями, а просто ехал, повидал и пропустил под своими колесами всякое – местами был асфальт, местами асфальта не было, посыпка щебнем, выбоины, трещины, ухабы, встречалась наезженная обочина (когда легче по обочине, чем по дороге).
За все время Максима обогнали единожды – большой черный внедорожник шел на скорости, просигналил и легко опередил. Тонированные стекла скрывали сидящих в салоне людей. Максим усмехнулся – хорошо, хоть не танк, а так пусть себе обгоняет. Столь разительный контраст с почти раритетными образцами советского автопрома – москвичи, жигуленки, волги не нарывались, шустро катили по своим надобностям, они-то и были в родной стихии. Изредка показывался старый трактор – еще советский синий Беларус. И наконец, довелось блеснуть – завидев приземистую гнедую лошадь, что неторопливо тянула большую телегу, Максим обогнал-таки этот выезд. На телеге уставлены алюминиевые фляги и сидела молодая деваха – пышнотелая, розовощекая, в коротком платье, с гладкими коленками – эдакая ядреная, свежая, беззаботная – просто загляденье! Максим послал пристальный взгляд, красавица подняла свое круглое румяное улыбчивое лицо. Они перемигнулись.
За югом Кортубинской области закрепилась заслуженная репутация – край без дорог. Нет, дороги здесь всегда были – ну, может не в классическом римском определении (там дороги еще в древности камнями мостили). А так люди в степи ездили на лошадях – и верхом, и в кибитках, на телегах. Ходили груженые обозы. Возили зерно и другие товары. Куча разного народа шлялась по надобности и без нее. Шла обычная жизнь. Когда в эпоху автомобильного транспорта потребовался асфальт. Если требуется – надо обеспечить. Как? а так! чтоб все было!
В адрес властей провинциальных городков и поселков выносятся строгие прокурорские постановления с требованиями обеспечить безопасность дорожного движения, устранить нарушения и привлечь к ответственности виновников – привлечь можно и даже посадить, но как устранить? где взять потребные для того колоссальные суммы? Когда, например, в тылвинском бюджете мышь от тоски повесилась… Даже на ямочный ремонт денег нет. Однако голь на выдумку хитра – гласит народная мудрость. И мудрый мэр Утылвы В.И. Щапов на этом прославился и стал бывшим мэром. Ремонт провели нестандартно. На участке дороги непосредственно перед городом (формально в его черте) асфальт был вскрыт, измельчен и высыпан обратно на дорогу. О данном возмутительном факте писала областная газета Родные просторы. И оппозиционный Правый Блок собрал неплохие политические дивиденды на критике – как следствие, новым мэром Утылвы утвердился представитель ПБ Сергей Колесников, а коммунист Щапов ушел на пенсию.
Последний перед Утылвой пологий спуск продолжался примерно 3 километра. А там уже конечный пункт путешествия – Утылва. Эй, Максим, не успокаивайся, не расслабляйся! Вот первый звоночек – Форд Фокус, пущенный на нейтральной скорости на спуске, вопреки законам физики, не разогнался, а наоборот, замедлился, так что Максим, немало дивясь, без всяких усилий со своей стороны остановился. Где? На своеобразном перекрестке (с натяжкой сказано). Именно здесь дорога разделялась – центральная часть пролегала дальше, а с каждой сторон от нее расходилось по колее - две утрамбованные серые полосы извивались в степном покрове. Потом уже Максим узнал: центральный проезд вел в Малыхань, левый в Новый Быт, а правый круто на юг – на хутор Чагино. Все обыкновенно. Порядочно утомившее внешнее однообразие. Однако нашлось, на чем задержаться взгляду. Подальше от дороги, слева – там, где над травой возвышались заросли необыкновенно красивого кустарника в расцвете. Крепкие побеги с коричневой корой сплошь в бугорках как в бородавках, узкие зеленые листья наподобие лавра. Мелкие синие цветочки в форме крестиков густо облепили ветви. Словно японская сакура распустилась – можно созерцать, наслаждаться и медитировать. Максим опустил стекло, чтобы высунуться и полюбоваться, но тут же почувствовал не слишком приятный кисловатый запах от соцветий – сморщился и чихнул.
Перекресток. Что-то мешало ехать дальше. Ощущение – пока еще не уверенность – будто не случайно встал именно на этом месте, и если тронешься, то пересечешь некую черту – предупредительную, красную.
Максим усмехнулся – красная черта? предупреждение? Не было среди степи никаких предупредительных, тем более запретительных знаков. Ну, типа камня с письменами «прямо поедешь - голову сложишь, направо поедешь - коня потеряешь, налево…». Мы же не доверчивые дети! А вообще, до Утылвы, судя по навигатору, рукой подать. Вперед! Прямо!!
И тут кое-что произошло – прям как предначертано было (кем? когда? да и за что?!). Хотя Максим готов поклясться, что камня с предупреждением он не видел! Но ведомо – незнание закона не освобождает от ответственности.
Взж-ж… вж-ж-ж – резкий скрип тормозов.
Одновременно перед глазами вспыхнуло яркое пятно – кажется, красного цвета – разрослось и заполнило собой обзор на лобовом стекле. Окружение сделалось красным – дорога, земля на обочине, трава и кусты с лиловым цветами – все изменило цвет, и только солнечный диск сохранился в первозданности – как и был красным. Максим оторопел – что за чудо? точно пересек красную черту, и стало возможным… что? Сказки могут исполниться только в детстве – и что угодно в них. Например, кусок солнца оторвался и упал, накрыв автомобиль? что если? а вдруг? Вот взять и представиться Незнайкой? Конечно, в стекло автомобиля ударилось не солнце и не майский жук – тем более, не сказочный корыльбун. Но тогда что?
Зрение сфокусировалось на ярком пятне. Картина мира пришла в норму. Максим облегченно выдохнул:
Ах…
Рядом с Фордом, словно из воздуха материализовалась девушка в ярко-красной короткой юбке. Очевидно, юбка произвела ошеломительный эффект, плюс еще вздернулись нервы – больше трех часов Максим провел за рулем, притомился. Слава Богу, девушка целехонька – ей посчастливилось вовремя отскочить в сторону. Чувствовала себя неважнецки – пошатывалась и переступала, путалась.
Что за черт…
Не черт, а девушка. Невысокая, ладная, крепкая. Женственная фигура, привлекательная для мужчин не только здесь и сейчас, и не единственно в красной юбке, но везде и всегда. Копна каштановых, с золотистым отливом, волос. Белая маечка облегает Евины холмы и оставляет обнаженными плечи. Великолепно вылепленные руки, ноги такие же загорелые, гладкие. Тонкая талия, эффектная красная юбочка на круглых бедрах. Соблазнительное зрелище.
Странно, незнакомка не издала ни звука, когда на нее чуть не наехали. Она не упала, хотя Максим не отказался бы подхватить. Приложив согнутую лодочкой руку ко лбу – очевидно, против солнца – красавица что-то напряженно искала, обшаривала взглядом кусты, под конец обратилась на Максима – также сквозь ладонь посмотрела на него.
Эй! Девушка, это я вас! Что вы здесь делаете? Под колеса бросаетесь?
Она не реагировала. Продолжала смотреть вверх. Не убрала ладонь от глаз.
Ну, что ж… Наверное, надо помочь…
Максим, было, расправил плечи, приосанился. Именно так – пустая дорога, зеленые заросли, красное солнце в небесной выси и стройная красавица в красной юбке. И он, Максим – то ли злодей, чуть не наехавший и не погубивший девушку, то ли герой – спаситель. Все как в сказке! Давно Максим так не льстил себе.
Послушайте, я…
Договорить приготовленную фразу не получилось. Боковым зрением Максим уловил какое-то движение - качнулись кусты с синими цветами. Неизвестно почему, но Максиму это не понравилось, словно он что-то почуял – например, налетевший кислый запах. Девица тоже насторожилась, выгнула спину с неуловимой кошачьей грацией, проследила. Дальше действовала без заминки – прыжком очутилась возле машины, распахнула дверцу:
Поехали!
Э-э…
Я сказала – поехали!! Можешь сдвинуть свой драндулет с места? Тебя что, заклинило? Ехай давай!
М-меня? М-могу…
Не задавая больше вопросов и поражаясь себе, Максим повернул ключ зажигания. Черту он пересек – на дороге перед Утылвой и в своей судьбе.
**
Странное, нелепое происшествие ошеломило Максима (не зря же начертано на сказочном камне «прямо поедешь – голову сложишь…» - неужто обещание сразу начало исполняться?). Почему так? Светские приличия остались в Кортубине, и им, приличиям-то, всегда придавала огромное значение Тая, но здесь, посреди степных просторов, это выглядело наигранно и смешно. Еще смешнее, что нынешнее действо развивалось с бесцеремонным напором – красавица оказалась в его машине и сразу начала тыкать и кричать, а у Максима в ответ не получилось. Тык-мык-пык и… и все. Максима и впрямь «заклинило»; он утратил рассудочное отношение и отдался во власть странных событий, которые его подхватили и понесли – в буквальном смысле. То есть, Максим в безотчетном порыве стремительно покинул перекресток.
Случайная пассажирка не смогла сразу усесться – она крутилась и изгибалась во все стороны, высматривая что-то или кого-то. Девушка просто излучала напряжение и тревогу – грудь под тесной маечкой бурно вздымалась; и под мышками, на белой ткани, расплывались темные влажные круги. Ноздри щекотал запах разгоряченного женского тела.
Ты кто такая? Что за дурацкая история? От кого мы дернули?
Незнакомка сгребла на сторону упавшие пряди. Максиму понравилось то, что он увидел близко от себя. В лице девушки заключалась не каноническая красота, но некая неправильность, живость, своеволие. Нос небольшой и толстоватый на конце, нависающие надбровья, слегка припухлые щеки. Капризный рот. Маленькие, темные, обведенные густой тушью глаза. Кожа чистая и гладкая, ровного желтоватого тона. В отдельных черточках можно найти недостатки, но все в целом смотрелось мило. Мимика непосредственная, забавная – столько оттенков чувств сменяли друг друга как легкие круги на воде. Никаких манерных ужимок. Чем дольше Максим смотрел, тем больше очаровывался. Перед ним весьма оригинальный экземпляр противоположного пола. Еще подумалось, что роковые женщины отнюдь не были самими красивыми – теперь понятно, почему… А вот Тая отличалась безупречной красотой греческой статуи, и в ее представлении невозмутимость входила в ранг обязательных приличий. Максим тихонько вздохнул – какая же приличная у него жена – но тут же оторвался от своих мыслей.
Девушка рядом уже успокоилась, откинулась на сиденье. Загорелыми пальчиками стала расправлять красную юбку – та едва прикрывала бедра до середины. Максим хотел оценить, но заметил, что девушка что-то стряхивает с подола – какие-то рыже-коричневые волокна (то ли нитки, то ли шерстинки) – и все это на пол в салоне.
Слышишь? Теперь, похоже, тебя заклинило…
Да? Когда? – девушка больше не оглядывалась и не истерила.
Спасаемся? С чего так решил? Ну, и фантазия… Хотя у меня тоже. Каюсь, я первая поддалась… Просто лезет в голову всякое, а для собственного блага надо бы прислушиваться. Согласен? Веришь в предчувствия? Часто мы не знаем, но чувствуем…
Я не чувствовал и не слышал! Ничегошеньки! Только кусты качались. Что тебя напугало?
Ах, мне-то следовало раньше догадаться. Лоханулась я... Оправдание лишь в том, что давненько меня не было здесь – отвыкла, голову прочистила… А тут – вернулся я на родину, шумят березки стройные…
Березки?
Бересклет. Кусты в роскошном цвету - как в пожаре.
Тут же синие цветы…
Здесь у нас вот такие. По-простому – волчавник… Конечно, он самый – что же еще?!
Запах неприятный, кислый…
Всегда так цветы пахнут. С виду красота неописуемая. Поросль ядовитая – и стебли, и листья, и особенно бочонки – созревшие ягоды. С ядкой не сравнятся, конечно – та смертоносна. Но и волчавник никто не трогает. Сок жгучий, ядовитый. Я еще не обожглась…
Ты из кустов, что ли, на дорогу выбежала? И что там на себя насобирала? Волосья какие-то рыжие, лохматые. Намусорила в машине.
Ах, ты, Боже мой… Потерпишь.
Хорошо, потерплю. Только ответь – от кого удирала?
Ни от кого. Сама виновата. Для чего человеку глаза дадены? Вот они мне ловко лапшу навесили.
На глаза? лапшу?
На уши! На них в первую очередь смотреть надо! Уши у них в точности такие, как описывали – высоко торчком, острые, крупные, и рыжий волос в ушах. То ж верный знак!
Это тот, который на твоей юбке?
Ага. И у тебя на полу. Извини. Сначала-то я ни сном, ни духом… Как ослепла, чесслово. Посадили они меня в машину – на заднее сиденье, потому что оба спереди. И мы еще дорогой мило болтали. Ну, и дура я! Хотя чего уж… Парни молодые, веселые, рыжие. Белые рубашки – итальянские. Тот, что за рулем, все шуточки кидал. Ехали и смеялись, у меня даже рот заболел, и живот напрягся… Зато второго я как раз заподозрила, и в животе у меня заурчало. Затошнило вдруг. Второй-то передо мной сидел – его рыжий затылок маячил. И на каждую шутку второй ко мне поворачивался – все следил, смеюсь ли я. Досмеялась до чертиков!.. А повернется он в профиль, так ухо у него… То самое ухо! Но я не сразу просекла. Они рубашки закатали, и на руках коричневые жесткие шерстинки – навроде ость… Ясней ясного… Уже и в гости стали навеливаться – то ли к себе подвезти, то ли ко мне. Что вы, ребята, говорю, я в эти игры не играю. У них снова взрыв хохота… А потом я поняла – кто да что, и что спасаться мне надо. Прошу их – тормозните, мне бы отойти от дороги, прогуляться по надобности. Замотали оба головами – нет, то есть… Опять говорю – не выдержу я до города. Все равно нет. Думаю – попалась… А мы уже спускаться начали – тут место особенное, известное. Три направления расходятся. Заметил?
Не слепой. Против всех естественных законов. Спуск же продолжается – все под уклон. Я тоже встал.
И они встали. Думаю – эх, была – не была… Дверца не заперта – я ее дернула и выпала. На четвереньки. Поднялась и побежала.
Сочувствую.
Зря только пыталась – не убежать бы мне. Вмиг догнали бы. Но я заорала, а на дороге пыль завихрилась – ты подъехал. Вовремя! Я через кусты к тебе – лучше уж в волчавнике нажалиться, чем с этими… Даже понадеялась – если кожу всю рассеку до крови, то не польстятся, бросят…
Что за ужасы? Где ты их удосужилась подцепить?
На выезде и Кортубина. Поезд из Москвы раным-рано прибыл. Надо дальше ехать, а у меня денег на билет нет. Автобус отпадает. В плацкарте почти двое суток – жуткая тягомотина. Познакомилась с соседями – кортубинцы, их встречали на вокзале. Они-то и сделали мне любезность – подвезли в городе, а дальше я стала попутку ловить. Останавливались, заговаривали, но как на притчу до Утылвы никого – все в другие места. И опять же я смотрела – не садиться же мне в компанию к мужикам, искать неприятности на свою… Полчаса мы проторчали – я и чемодан…
Я тоже выезжал из Кортубина утром.
Да? Не дождалась - или ты, наверное, раньше проскочил. А мне несказанно повезло! Вижу шикарную иномарку. Черный внедорожник Лэнд Ровер. Просто зверь! Тормозит. Внутри молодые парни. На вид очень приличные – умытые, свеженькие, прилизанные. В темных костюмах и белых рубашках. Сидят такие паиньки – вам куда? в Утылву? и нам туда же. Я по дурости сама же в этот Лэнд Ровер полезла! А это они – ну, те самые…
Что за бандиты у вас тут хозяйничают? И управы на них нет?
Нету. Не бандиты. Хуже.
И куда фантастическая банда рыжих с ушами девалась? испарилась? Или ты мне наврала, сказочница?
Вон по той левой колее укатили. Только им не в Новый Быт - на Негодь надо. Это они чтобы побыстрей скрыться…
А мы как поедем? следом? А Негодь – это что?
Мы по центральной дороге. До источника и знака Утылва.
Если они… гм… дождутся нас? Ты так их живописала – прямо зверствуют, на беззащитных девушек набрасываются, кровь пьют…
Они и есть звери – не люди.
Тревожно мне. Их сколько? Двое?
Ну, да. Не бойся. Ишь, побледнел. В этот раз у них сорвалось. Некоторое время не покажутся – хотя, может быть, уже завтра… Надо тылков предупредить. Тебя не касается.
Легко говорить. Я один против двоих…
Не трясись. Негодь – уже, считай, Оторванка; за ней Малыхань рядом. Где люди – там не безобразничают… Ну, что, повезешь меня или высадишь на дорогу?
Не волнуйся. Не пешком же тебе путешествовать. И без чемодана.
Верно. Не пешком… И чемодан – вот с чемоданом как бы… плоховастенько… То есть, потерялся чемодан. Я его оставила в Лэнд Ровере. Не возвращаться же мне за чемоданом. Да пустяки – в нем не было ничего ценного. Шмотки, подарки. Дребедень. Жаль, конечно…
Можно вернуться.
Никогда!!
Что же ты все время дергаешься? Не хочешь – поедем дальше. Похоже, нам обоим в одну сторону – в Утылву.
Что удивительно… Не для меня – для тебя. Ты же не местный. Чужак.
Почему я чужак? А ты нет? Позволь сделать комплимент – ты смотришься на окружающем фоне еще более чужеродно. По дороге я успел разглядеть здешних красоток – например, на телеге с бидонами…
Ясно. Видел Таньку Веселкину. С фермы выезжала. Вот такие наши красавицы тыловки.
Они повязывают голову белыми платками и щеголяют в ситцевых платьях. Пахнут сладким молоком. Миленько и сердито.
А то! Жара донимает меньше. Приеду в Утылву и тоже платок повяжу – голову не напечет. И лучше ситцевый наряд, чем эти тесные тряпки. Я изнемогаю в них. А еще лучше я бы разулась. Но давно не ходила босиком – боюсь наколоться… Прежде, чем я соглашусь ехать в твоей машине, давай все проясним. Заранее предупреждаю, что денег, заплатить тебе, у меня нет. А теперь и чемодана нет. Расплачиваться интимом не стану – не надейся. Это только твоя добрая воля. Хочешь быть добреньким?
Очаровательно. Сharmant. И красота, и острый язычок. Если что, ты уже сидишь в моей машине. Я не помню, чтобы приглашал.
Это все пустяки. Почему сказал – шарман?
Чувствуется в тебе эдакая французкость. Легкость, блеск. Точно. На телеге я бы тебя не представил.
Да запросто! Ездила я на телеге.
Шарман. Полный шарман. Где?
Как где? В Утылве – где же еще? Я покажу дорогу.
А ты откуда дорогу знаешь?
Оттуда же… Осталось всего ничего. Проедем Малыхань, и начнется Утылва. Правда, она скоро и заканчивается. Часа два без спешки ножками – и вы на другом ее краю.
Это большая деревня?
Господь с тобой. Город – как есть город. Вообще, у тылков – местных жителей - своя гордость. А ты – приезжий. Поумерь апломб, а то при случае нарвешься.
Как ты? Хорошо. Буду иметь в виду. Ты здесь бывала прежде?
Бывала? Здесь моя родина! Я родилась и выросла в Утылве. Принадлежу к коренным тылкам. И теперь очень волнуюсь, возвратившись домой.
Ты? Ни за что бы не поверил. Клянусь, не хотел бы показаться снобом, но ты – невероятное создание. Слишком современное. И эта твоя красная юбка… Сегодня на дороге я потерял ощущение реальности. Сначала горы, потом степь, почти нет указателей, а после и дорога в общепринятом смысле потерялась – езжай, куда хочешь… Снуют допотопные совковые машинешки (как у вас эти ржавые коробки еще бегают – наверное, остались умельцы реаниматоры), громыхают колхозные трактора и простые телеги. Это может быть и прошлый век, и даже позапрошлый – да что угодно может быть. А ты – нет, не можешь быть в нынешнем месте.
Где же могу?
Ну, останови меня, если чересчур увлекусь. С коровами и бидонами я тебя не вижу. Извини.
Ничего, ничего. Смелее!
Зато на улице современного европейского города – вполне. Юбочка твоя гармонирует. И весь облик.
Чего прицепился к моей юбке? Я же сказала – в Утылве переоденусь в ситцевый затрапез… Хорошо, сдаюсь. Между прочим, несколько дней назад я топала по средневековой мостовой – вот этими ногами. Ты не ошибся.
Где это?
На планете Земля – все рядышком. Последние трое суток я провела в дороге. Сперва самолет, потом поезд. Во как хватило! Про меня все ясно. Теперь про тебя. Ты чего здесь ищешь?
Приключений! Вроде этого… Нет, нет, шучу. У меня дело. И я еду в эту… как ее?.. в Утылву! Все правильно! Мне надо в Утылву!!
Ничего. Не кричи. Если надо – значит, попадешь. Скоро. Пока земли совхоза имени героя Кирилла Солина. Бывшего – и совхоза, и героя большевика. Здесь много чего бывшего. Сейчас Тылвинское хозяйство. Владелец – Сыродь. Он от совхоза забрал самые лакомые куски. Оторванка – тоже бывшее совхозное поселение – так его еще в 80 годы признали бесперспективным, а жителей отселили в центральную усадьбу в Малыхани, даже дорога в Оторванку травой заросла. Сама Малыхань – бывший хутор Бузаковский.
Та колея, по которой укатили бандиты?
Не туда. Говорю же – в Новый Быт. Совхозная усадьба дальше – в Малыхани. Мы ее проедем, увидишь – там приличные двухэтажные кирпичные дома, теплицы, есть бензозаправка. Раньше был хороший магазин – теперь не знаю как…
Ты из аборигенов – из этих тылков, верно? Помоги мне, а я помогу тебе.
Ой, да ладно. Ты же обещал, что бесплатно довезешь.
Опа! Сколько уже говорим, но до сих пор не познакомились. Я – Максим.
Давай. Меня зовут Ирэн.
М-м, интересно. Ирэн. Типичное имя для Утылвы? Сама придумала?
Нет. Один парень. Кирилл. Не герой большевик Кирилл Солин, имени которого совхоз был, а школьный приятель Килька Кулыйкин. Он стал первым так называть, а за ним другие. Я привыкла. А что такого? На самом деле, Ирина. Но со школы меня все кличут Ирэн.
Парень, наверное, влюблен в тебя? Подольстился… Ты к нему едешь?
Я еду домой. А вот ты к кому? и зачем? Наверное, отдыхать? на курорт «Редивей»? Удачное время – гостей пока мало, погода теплая, а в степи распустились тюльпаны – насладишься картиной.
Спасибо. Я не отдохнуть, а по делу. По семейному делу.
По семейному даже? это как? Я тебя не помню. В Утылве родственники живут?
М-м… да…
Не хочешь – не говори. Подумаешь!
Но почему же не сказать? Ведь не страшная тайна. Нужно повидаться с одной местной жительницей – с тыловкой, правильно говорю?
Ты меня заинтриговал. Молодой, и судя по всему, небедный мужчина за рулем иномарки. Модный прикид. Кольцо на пальце. Ты тоже не вписываешься в тылвинские рамки… У тебя затруднение? Может, я чем пригожусь?
Ну, конечно, пригодишься… Не убивай меня, Иван царевич, я тебе еще пригожусь… Опять шутка. Буду благодарен за помощь. Тебе известна такая женщина – Лидия Грицановна Чиросвий? Да, да, отчество именно Грицановна.
Что-о?
Не известна? Вполне возможно. Ведь Утылва – не деревня, какой – никакой, но город. Всех не упомнишь.
Что-о-о?!
Ладно. Не бери в голову. Сам найду. Есть в Утылве официальные учреждения, где дают справки? Не в пустыне же люди живут. Цивилизация у нас как бы…
Стоп. Стоп. Ты сказал – Лидия Грицановна Чиросвий? А зачем тебе понадобилась наша баба Лида?
Баба Лида? Ах, вы так величаете Лидию Грицановну Чиросвий? Ну, да, по тому, что я знаю – годами она точно не девушка – тогда уж бабушка. Баба Лида.
Всем в Утылве известна баба Лида. А тебя я вижу в первый раз. Ты кто и откуда?
Ого, твой тон изменился. В жару вдруг ледяным холодом повеяло. Что я сделал или сказал? обидел чем?
Ты кто такой, черт побери?!
Потише. Помянешь черта, а он рядом. Я не привык к подобному обращению. Пусть ты – красивая девушка, но это не значит, что можешь кричать, грубить, драться. Я приличный человек, а не рыжий бандит с волосьями… Пытаешь, кто я такой? Меня зовут Максим Маратович Елгоков; упомянутая Лидия Грицановна Чиросвий, по моим сведениям (что нуждается в проверке), является сводной сестрой моего отца, а мне, то есть – теткой… Удовлетворена допросом?
Твой отец – брат бабы Лиды? Очуметь! Вот уж не подозревала…
Что странного в том, что я решил навестить родственницу? У вас здесь запретная зона? красная черта? Потому что тюльпаны расцвели?
Навестить? Что-то ты собрался вдруг… А вот поздно собрался!
Да, мы увидимся впервые. И не тебе судить – поздно или не поздно. Я изменил свое мнение – никакой не шарман – деликатности в тебе и чувства такта…
Говорю – поздно, племянничек. Баба Лида умерла. Вчера были похороны. На могилку сходишь, там и повидаешься.
Умерла?.. Ах, умерла… Неожиданно. Получается, я зря приехал…
Да, опоздал. Вернее, не слишком спешил. А твой отец? Почему не проводил сестру?
Он умер. Уже лет пять…
Вон оно как… В Утылве знали, что ближайший родственник бабы Лиды – ее младший брат. Но он ни разу не появлялся. Баба Лида так и прожила. Одинокая старушка – ни мужа, ни детей… Работала учительницей – и даже на пенсии ходила в школу. Многих выучила.
И тебя тоже?
И меня выучила. И моих друзей – подружек. Кильку Кулыйкина, Сережку Колесникова, Кольку Рванова и Витьку Пятнашкова. И других.
А подружек?
У меня подружка – только сестра Лариса. Я с девчонками не дружилась… Бабу Лиду все любили. Но никто не вечен…
Откуда ты про похороны знаешь? Ты же вместе со мной в Утылву въезжаешь – и уже в курсе последних новостей?
Тоже история… Я в Чехии несколько месяцев провела. Официанткой в ресторане в Карловых Варах. Русских там много. И не только богачей, но простых трудяг. Нас нанимают специально для туристов из России. Большинство персонала – наши… Нормально все складывалось. Планировала я и лето проработать. Не сложилось…
В Карловых Варах хорошо. Стряслось чего?
Нет. Вроде нет. Ничего не стряслось. Просто так – в один раз, в один день – или точнее, в одно утро… Просыпаюсь однажды и представляю свой привычный распорядок. Я же знаю, как произойдет – во всех подробностях. И ничего не случится – не стрясется. Небо не упадет на землю. И воды Дуная не повернут вспять. Хотя там не Дунай, а река Тепла… В тот раз лежу и вдруг понимаю – все, валить надо. Задохнулась я, закололо сердце – никогда беспричинно не бывает... Почудилось, словно красными струпьями покрываюсь – знак, как и с тем рыжим ухом в Лэнд Ровере… Испугалась. У нас в Утылве говорят, что от жгучего сока ядки весной подобно кожа паршивит… Ничего не хочу, только дома оказаться! Вместо стен и скученности, людской массы – вот эти пространства, свежий воздух, синь, от которой глаза режет, ковыли… Родной Кашкук, наши домики, деревянные полы, дворы с сарайками. И да, тюльпаны еще – желтые бутончики… А я ничего не увижу. Тоска меня взяла… Степь весной зеленая – после ее солнце сожжет. Есть у нас легенда о красном солнце – на особый год и перед особенными событиями. Много знаков – надо лишь уметь их читать…. Я не умею, но поняла – что-то случилось. Кого-то нет, кто-то ушел или вот-вот готовится уйти – тот, кого я знала… В моей жизни не много людей, по которым я горевать стану. Здесь же прямо душу рвет. Я в уме перебрала родных, друзей – на кого подумала, тот и есть – вернее, уже нет на свете… Нарыдалась я тогда, наоралась, покидала вещички в чемодан, взяла расчет и махнула восвояси. На другой день в Москве в Шереметьево приземлилась. И поездом – в Утылву – в нее, родимую…
Мистика прямо.
Ты поверил? Сочинила я… Мне баба Лида за сочинительство пятерки ставила, за грамотность же тройки. Зато Агния за математику гнобила… Вообще, вполне могло быть такое… Я из Кортубина сестре позвонила. Лариска огорошила, что бабушка померла. Меня словно по голове ударили, что я всякий рассудок и чувства потеряла – села же в машину тех рыжих мерзавцев… Спасибо, что выручил, Максим. Потому говорю с тобой. Но все равно знай – то, как вы, отец и сын, с бабой Лидой поступили – это… это… Пусть отец умер, но ты-то в добром здравии – вон какой гладкий, холеный, веселый. На похороны не приехал, а на другой день заявился. Зачем? За теткиным наследством? Разочарую. Нет богатства – поживиться нечем. В Утылве удивятся. Особенно Людка Кулыйкина обрадуется – она бабушкину квартиру захапать норовит. И тут наследничек очень кстати!
Не городи чепухи. Я не за наследством ехал. Мне старухин хлам не нужен.
Хотелось бы верить, что ты чисто по-родственному – вспомнить бабу Лиду, когда она помереть успела. Так трогательно…
Я не знал! Не пытайся уколоть меня! Я никогда не знал Лидию Грицановну Чиросвий – плохая она, или хорошая, добрая или злая, богатая или бедная. Мне без разницы!
В Утылве богатеев нет. Но вы, чужаки, не упустите урвать кусок…
Да есть ли эта Утылва?! Где она? И зачем я туда еду, если старуха померла? Она теперь ничего не расскажет. Все напрасно. Предчувствовал, что поездочка – пшик… Теперь Порываев торжествовать будет!
Таинственно выражаешься. Короче, не жди радушного приема в Утылве.
***
Вторая половина поездки и, вообще, вторая половина дня (именно день, а не ночь) – 8 мая 2008 года – для Максима сложилась неплохо, особенно учитывая, с чего все закрутилось. Покидая Кортубин, волновался и составлял в уме план военной компании – как изловчиться, дабы выбраться из ситуации, которую подстроил мерзкий старикашка Порываев. То есть, как сохранить имидж начинающего политика – чистого демократа, члена Правого Блока - и одновременно внука столь одиозного дедушки. Ну, как оказаться святее Папы Римского? Максим еще не успел приступить к выполнению своего плана – даже не успел доехать до мифической Утылвы, когда подобранная на дороге чудная девица в красной юбке похоронила его планы известием, что Лидия Грицановна Чиросвий умерла. Нашла время!
И что теперь? с какого конца подойти к деликатному делу? За дорогу Максим размышлял о деде Грицане, и связанные с ним ассоциации весьма нервировали – образно дедушка пер напролом подобно танку. Ну, нельзя же так. Состояние нервов Максима ухудшили фантастические измышления Ирэн об инциденте на перекрестке – девица несла пургу о каких-то рыжих ушастых злодеях. Максим, конечно, современный человек – не опускаться же до уровня диких суеверий – но после перекрестка ехал и только думал о бандитах, что поджидали в кустах с синими цветочками и выскакивали неожиданно. Все это враки, враки!! Но что-то было в рассказе (или могло быть). Девица сильно испугалась, а места кругом пустые, открытые, далекие от цивилизации – да что угодно могло быть. А случись что, так и не найдут никого – скроет степь бренные косточки… Тьфу! Максима потянуло вовсе на грустный лад. И цель поездки исчерпалась еще до пункта назначения – до Утылвы. Действительно, ЧТО ТЕПЕРЬ?
Что теперь тебе делать, ума не приложу, - Ирэн подтвердила правоту Максима.
Зачем ехать к бабе Лиде, если она умерла? Возвращайся в Кортубин и забудь. Живи спокойно!
Нет. Это поломает мои планы.
Ах, планы! У него еще планы имеются! Наверное, на теткино наследство? Говорю же – напрасно. Если на советских вкладах что-то лежала – все сгорело, а у бабы Лиды и не лежало ничего. С наследством обломись! Но ты же не претендуешь?
Фу-у, какая ты меркантильная. Лишь про деньги да про деньги…
Кто о чем, а вшивый все о бане. О деньгах больше и трепетно толкует тот, кто их не имел. У тылков дензнаков не скопилось. Бедный городишко – и в советские годы не роскошествовал, а теперь тем более.
Ясно. Ты поэтому в Европу покатила? За деньгами? или чем? или как? Хоть тушкой, хоть чучелом, а надо Дуньке в Европу!
И че? Другие, значит, пожалуйста, езжайте, а мы в Утылве должны засесть? Толку-то сидеть у разбитого корыта! Тылки не люди? Обидно! И откуда высокомерие? смешно! Сам-то кто? ты чей холоп будешь, племянничек? Баба Лида вроде из местных аристократов Чиросвиев…
Ладно, сморозил чушь. Не злись.
На кого? на тебя, что ли?.. Я из дома давно уехала, в Москве пожила, поработала. Потом опять вернулась и опять уехала. По переменке.
Дома опротивело?
Дом – конечно, родной дом. Здесь родилась и выросла. Только мне надоедает наше доморощенное житье. Все мне чего-то хотелось – чего, сама не постигала… Уезжаю из Утылвы – и скучаю. Однако же случай в Карловых Варах – первый и единственный – так хреново еще не бывало. Это из-за бабы Лиды – муторно, горько до слез… А раньше приеду, повидаюсь с родственниками, знакомыми, потолкусь в Кашкуке, на Кляне искупаюсь, заберусь на Кашиху и полежу там – отведу время и снова тянет путешествовать. Да, я такая лягушка – путешественница… Сегодня ворпани чуть не полакомились лягушачьими лапками. Черт, черт! гурманы в итальянских рубашках…
Ваша местная экзотика? Не пойму. И еще не пойму, почему ты бабу Лидой бабушкой называешь? Каким боком она тебе бабушка?
Никаким. Мы – Нифонтовы.
Тылки? Наверное, и родни у тебя целая толпа – бабки, дедки, тетки, дядьки, братья, сестры, кумовья. Не сосчитать.
Счет давно сбился. Родители умерли, когда я еще девчонкой была. Остались мы с сестрой Ларисой. Я – младшая. С тех пор некому меня на путь наставить, вразумить – вот и путешествую. Долго на месте не могу. В крови это бродяжничество – проснулось впервые еще в моем прадеде Агапе Нифонтове – тот мальчишкой ушел из родного хутора Чагино воевать на гражданскую войну да так и не вернулся – пусть не сплетничают, про Мобутю не говорят… Я с семнадцати лет вольная птица. Лечу, куда хочу. Только не сразу уразумела, что лететь надо туда, где прокормиться можно, а то с голодухи протянешь не крылья, так ноги…
А сестра?
Лариска – домашняя клуша. Она обычаям следует. Успела замуж сходить и овдоветь. Сын у нее – Лешка – вот такой парень! умничка! Я, выходит – тетка, своего племянника обожаю. Но если бы Лешке вздумалось со мной поступить как ты – бросить тетку – попробовал бы! я ему живо уши оторвала бы…
У него в ушах тоже рыжий волос? у тебя пристрастие определенного рода – или неприятие?.. Ну, не пыхай. Не везде же домостроевские порядки как у вас на хуторе. Мир изменился. Ты это заметила, путешествуя.
Я не про мир, а про тебя! И потом – везде мир, а у нас что?
У вас – Утылва… Дикий угол. Вы как сурки в норах! Вон на телегах ездите…
Ты сам еще никуда не доехал, а уже решил, что население у нас – дремучее, сиволапое. Вот и нет! Это ворпани в норах прячутся и черные дела замышляют! А мы не сурки! Кое-что повидали и знаем. Молодежь у нас в Москве и в Кортубине училась раньше. Завод пусть не флагман индустрии – маленький, но свой, на нем местные кадры работают. Школы, районная больница, дом культуры, гостиница, курорт и даже Проспект космонавтов. Утылва – город!.. Мой племянник Лешка после девятого класса сдал экзамены в лицей при Кортубинском политехе, а там несколько кандидатов на место. Лешка сдал и учится сейчас.
Молодец! Племянник в тетку пошел. Прославит Утылву в науке. Молодая смена ученых для КорИСа. Мой отец был бы искренне рад.
Чего?.. Люди у нас не простые - как и везде. Мэр Щапов Владимир Игнатьевич. Он сам – кортубинский, но корни в Утылве. Биография у него стоящая – потянет на должности повыше. Не дед Берендей и даже не дед Мобутя. Начинал в молодости у вас на КМК, выдвинулся молодежным лидером, затем учился в Москве на экономиста, работал в ЦК комсомола и в Кортубинском обкоме. У него СССРовская академия за плечами – не помню, какая, но точно академия… Был в группе советников в Афганистане, там ранен. Стал первым секретарем Тылвинского горкома. Серьезный, порядочный мужик. Да в прежние времена он бы такую карьеру сделал! Не усмехайся!
Как? Щапов? Знавал я Щаповых – соседей в Коммуздяках. Но и у вашего местного Щапова тоже все солидно. Хотя нет прежних времен – канули в Лету. И вроде в Утылве сейчас мэром другой человек?
А! Сережка Колесников. Шут гороховый. Своих же тылков кинул.
Не шут, а член Правого Блока. Мой однопартиец. Победил на местных выборах.
Пролез в начальники. Он Утылву и похоронит – у нас так говорят. ТыМЗ встанет, и пустыня настанет. По улицам стадо коров ходить будет.
Вот. И мы в Правом Блоке говорим – нужна свежая кровь, новые кадры. Не из совковой академии. Нужны рыночные реформы. Всколыхнуть застойное царство до самых глухих уголков. Потому наш Блок идет на выборы. У нас целая программа!
Куда уж ясней. Мы как узнали, что Сережка займет место Владимира Игнатьевича, так за голову схватились. Учудили! Какая, хрен, разница – Тылва или Утылва?!
Разница не в форме, не в букве, а в сути.
Эта буква «У» тылков погубила.
Глупости тылки говорят. Сами же оказали доверие. По закону, согласно демократической процедуре. Но я не буду спорить; в конце концов, он – ваш мэр. Вот к кому мне нужно попасть – к господину Колесникову. Да, да, к нему.
К Сережке? Ты ведь вроде к бабе Лиде ехал, не забыл еще?
Но она же умерла. У нее не спросишь.
Не постигаю, чем тебе Сережка окажется полезным. Как он сможет ответить на вопросы вместо бабы Лиды. Бред! Ты же ему не племянник и вообще не родня. Ты никто и звать тебя никак.
Не ответит? Гм, не хотелось бы афишировать свой вопрос, он касается меня лично… Тогда кто? Проблема…
Ума не приложу, да и к чему прикладывать? Темнишь ты, скрываешь… Поступай, как хочешь. Мы уже приехали.
Ага. Деревенская улица. Здесь совхоз, да? Вполне приличные домики. У нас, в Коммуздяках, первые постройки были тоже сплошь из самана. Глина и солома – просто, удобно, недорого… Нормально. Даже новый шифер на крышах попадается. Не покосившиеся хибары. Жители не бедствуют… Огородились. Заборы, заборы – прячут богатство куркули… У каждого гараж, баня, ворота металлические.
Не у каждого. Старые домишки окнами в землю вросли. Но это в Оторванке.
А вон и коттеджи по единому типу. С лоджиями.
Коттеджи совхоз строил. Они на две семьи… Это Малыхань. Частная застройка.
Милое местечко. Веет патриархальным бытом – а еще крякает, хрюкает, кудахчет… Нет, серьезно, мне нравится. Но ты вроде упоминала не Малыхань, а этот… этот… как его?
Кашкук? Мы туда едем.
А что там? в Кашкуке?
Мне туда надо. Я в Кашкуке живу. А ты, Максим, где, вообще, намерен остановиться? у нового мэра?
Не знаю, а что? Приютишь меня?
Этого мне не хватало для полного счастья! Что тылки скажут? перемоют мои косточки? Не было ее здесь – меня, то есть - несколько месяцев, а приехала не одна, еще и с хахалем. Конечно, репутация моя не ахти – не благонравная девица – но чтобы сразу так наглеть! Притащить домой, в постель… Ты меня на дороге выручил, чтобы сейчас погубить?
Понял, понял, не оправдывайся…
Потом, я не одна живу в хоромах в Кашкуке. С Лариской удар случится!.. Что тебе делать – не знаю… Хотя придумала! Удачная мысль. Познакомлю тебя с Дюшей.
С кем? С мужчиной или женщиной? Или с тем самым – рыжим, ушастым и ужасным?
Женщина, и еще какая! Две умнейшие женщины в Утылве – Дюша и Агния Кулыйкина. Они по части мозгов переплюнут большинство тылков мужского пола.
Даже боязно связываться.
Правильно боишься. Но Агния–то – упертая коммунистка, у нее взгляды и мозги в прошлом закостенели. Пожилая она уже и больная – конечно, не старше бабы Лиды. А Дюша в полном порядке. Нынешняя жизнь ее устраивает – и прошлая тоже. Да она везде сумела бы приспособиться. В Утылве, у вас в Кортубине или на Северном полюсе. Шутка ли – одной сыновей вырастить – двое старших уже в областном центре живут, свои семьи завели, все равно с матери деньги тянуть продолжают – не стыдно им…
Чего тянут, если ты жалуешься, что тылки обеднели?
Только не Дюша! Она не пропадет нигде. Очень здравая, цепкая, сметливая. Капиталистка. Магазин у нее.
И такие люди в Утылве есть? Чудеса…
У нас всякие. Езжай прямо. Кашкук после Малыхани. Покатим по улице Коммунальной. Не доезжая до Проспекта космонавтов.
Проспект кого?
Предвижу твое стебание. Космонавты у нас тоже имеются – ну, не космонавты, так летуны – сказочные корыльбуны…
****
Наконец-то я дома! Ура!
Выбравшись из машины во дворе по улице Коммунальной, как раз возле дома №6, Ирэн походила, разминая затекшие ноги. Максим смотрел, как соблазнительно колыхалась на ее бедрах красная юбочка. Движения были расслаблены, так потягивается кошка. Выбрав место посредине двора, возле фантазийной - в форме стрекозы - клумбы из раскрашенных пластиковых бутылок – Ирэн запрокинула головку, расправила голые руки в стороны, зажмурилась, подставив лицо падающему красному свету:
О-ой! е-го-ой! Хорошо-то как…
Ненадолго застыла, словно впитывая всем крепким, стройным, молодым телом уютную атмосферу старого двора, затем встряхнулась.
Костяня! Ты!
Из подъезда дома (именно того, куда накануне утром привозили гроб с телом) вынырнула высокая тощая фигура. Чернявый парень в спортивных брюках, сланцах и мятой футболке. Длинная, прямая физиономия. Оттопыренные уши. При виде Ирэн губы парня растянулись в улыбке.
А! Костюньчик! на тебе!
Ирэн тоже обрадовалась, подбежала, обхватила парня – она едва доставала ему до середины плеча – подпрыгнула и повисла на нем, звонко чмокнула в щеку (там остался отпечаток яркой помады).
Костюньчик, дорогой! Я скучала. Кажется, уезжала тому назад целую вечность!
Парень в ответ что-то пробурчал. Максим подумал – местный дурачок, не иначе. Но радость Ирэн была бурной, искренней.
Я тебе заграничный подарок привезла. Не бог весть что, но специально выбирала… Ой, а подарка-то и нет – в чемодане остался… Извини, пожалуйста, Костяня. Ну, не знаю, как быть.
Парень замотал головой, выражая, что рад Ирэн и без подарка.
Ты меня простил? простил? Ты ведь добрый…
Максим счел момент подходящим, дабы прервать чувствительную сцену – кашлянул, напоминая о своем существовании.
Еще вот что… Костяня, мама дома? Ты подожди, Максим, я предупрежу Дюшу. Сейчас, сейчас… А ты чем занимаешься, Костянь? Как изменился! Взрослый мужик совсем. Плечи эвон… Встретила на дороге твою подружку – Таньку Веселкину – молоко везла в Малыхань. Здесь ничего не поменялось. Или поменялось? Танька раздалась и еще краше стала. Свадьба когда? Тили-тили тесто, жених и невеста! Вас уже сговорили? Может, и поженили, пока меня не было? Ох, многое я пропустила… Максим, я пойду, а ты жди!
Максим подождал, пока Ирэн нырнула в низкий подъезд, и под ее точеными ножками застонали ветхие половицы. Появилась она снова уже не одна – из-за ее спины выглядывала пожилая, плотная женщина. Темные с проседью волосы сколоты шпильками в старомодную прическу. Шелковый халат в пол – темно-синий, поблескивающий люрексом, перепоясанный поясом с кистями. На маленьких ножках тапочки.
Это который? – поинтересовалась женщина.
Вот он. Племянничек. Поверите ли?
Почему же не поверить?
Проницательный красивый темный взгляд уставился на Максима и, удовлетворившись осмотром, как бы затуманился. Максим был совершенно очарован – он смотрел и не видел смуглое, прорезанное морщинками лицо, родимые пятнышки, дряблый подбородок, прочие старческие приметы – только выразительные, меланхоличные глаза.
Да, я. Извините, не знаком. Максим Елгоков.
Никогда не поздно познакомиться. Рада вас видеть, Максим… а по отчеству? Вашего отца как звали?
Марат. Меня – Максим.
Что ж, все правильно. Я – Дюша. Прозвище у меня такое. Сколько живу – так себя помню. А по паспорту – Галина Викентьевна Авдонина… Проходите, Максим Маратович. И ты, Ирин.
Максим пошел, удивляясь своему безоговорочному доверию и приязни к женщине, встреченной им впервые в жизни. Но все когда-то происходит в первый раз (дай-то Бог, не в последний). Мы словно пересекаем некую черту – не обязательно на перекрестке в здешней степи, перед въездом в Утылву – да где угодно пересекаем. Безошибочно доверяемся внезапному чувству.
Вот и Максим не ошибся. Хотя, наверное, за сегодняшний день он не устанет удивляться. На первом этаже, за металлической дверью оказалась просторная квартира. Словно пещера Алладина за скалой. Старая планировка: длинный коридор, три комнаты – две вместительные, третья почти каморка. Современный добротный ремонт. Дорогие виниловые обои на стенах – темные, насыщенные краски. Если бабушка Юлия для дома в Коммуздяках выбирала холодноватые, спокойные тона – серый, голубой, то у Дюши в комнатах малиновый, коричневый с золотым тиснением, бордовый. Впрочем, все смотрелось гармонично – для Юлии и Дюши. На полу толстые шерстяные ковры. Двери из массива дерева. Плотные шторы. Велюровые диваны и кресла с твердыми подлокотниками. Все новое, не обрямканное, не залоснившееся. Одного взгляда довольно, чтобы понять – цена очень даже немаленькая. Очевидно, владелица не ограничивала себя в деньгах – она приобрела, что ей понравилось, и при этом вкус ее не подвел. Квартира не смотрелась выставкой богатства – это было уютное жилье, приспособленное под своих обитателей, которые не тряслись над обстановкой, а пользовались уверенно.
Дюша пригласила гостей в комнату. Малиновые обои на стенах. Тут же большой ЖК-телевизор – дорогая игрушка. Цивилизация достигла Утылвы. На стол выставили посуду из одного сервиза – не иначе, как на десяток персон. Чувствовалось, что все предметы доставляли Дюше искреннее удовольствие и, несмотря на новизну, несли на себе отпечаток хозяйки.
Садитесь, гости дорогие. Я вас покормлю. С дороги притомились – от самого Кортубина ехали. Только извините, у меня скромно. Не ждала никого.
Накрывать на стол помогал Костяня. Он беспрерывно гримасничал и тянулся к Ирэн, но получалось у него быстро и ловко – ничего не опрокинул и не разбил. На столе, накрытом скатертью с ромбическим орнаментом, появился горячий заварочный чайник (конечно, не синий), масленка с желтым бруском, розетки с вареньем, нарезанный ломтями серый хлеб, колбаса, розовое сало, приличное блюдо с картофельной запеканкой. Оглядев приготовления, Дюша снова отлучилась на кухню и вернулась со сковородкой со скворчавшими котлетами и деревянной подставкой. Напоследок была выставлена бутылка «Пшеничной», хрустальные стопочки.
Костяня исчез, за столом остались Дюша и Максим с Ирэн.
Ну, что? помянем бабушку? Пусть земля ей будет пухом.
Все выпили. Дюша вытерла краем полотенца губы.
Максим и Ирэн, не сговариваясь, потянулись за котлетами. Максим сжевал сразу две штуки. Котлеты – зажаристые, жирноватые, домашние. Ощущение сытости благотворно разлилось по телу. Ирэн тоже не скромничала, кусала с завидным аппетитом. Мысли о фигуре ее не заботили. С вилки капал масляный сок, Ирэн ловила его на хлеб и отправляла в рот.
Дюша вежливо ждала. Ирэн первой нарушила молчание. Проглотила кусок, осыпавшиеся крошки собрала и туда же.
Уфф… Обалденно вкусно! Отпустило. В животе хорошо стало – тепло. Дюша, вы не испортились – готовите так, что пальцы съешь и не заметишь. Правда, Максим?
Мало вы как-то. Еще берите.
Я пас. Сейчас юбка по швам разойдется.
Дюша продолжала наполнять стопки. Максим и Ирэн не скромничали. Нахваливали искренно Дюшино угощенье. Даже чай показался Максиму необыкновенно вкусным – темным, тягучим, с травяным ароматом. Ирэн вспомнила о вежливости и облизала сладкие пальчики.
Между женщинами завязалась беседа. Максим больше слушал, выуживая информацию из обрывков фраз и случайных эмоций.
Как вы тут, Дюша?
Как мы? – ласковая усмешливость в темном взоре. – Как все. Да мы-то что? Как ты, девонька?
И у меня нормально. Ну, почти. Слышала я, что баба Лида умерла? Лариска мне сказала по телефону. Вот несчастье-то…
Максим опять пригляделся к женщине со странным именем Дюша. Немолода – годам к шестидесяти уже приблизилась. Спокойная, естественная, какая-то бестрепетная. Возраст ее ничуть не тяготил (и не портил). Дюша не закрашивала седину в волосах, не выщипывала брови, не делала маникюр. Уютно куталась в синий халат. Усмешливо встретила взгляд Максима – словно вопрошала: ну, что? нравлюсь? если нет, не обессудь…
Максиму Дюша нравилась! Эти ее темные глаза – их взор настолько легкий, порхающий, неощутимый – никого не заденет, не оскорбит. Глаза много повидавшего, умного человека – да еще обаятельной женщины. Речь негромкая, мелодичная. Да, сначала Ирэн, потом Дюша – жительницы Утылвы весьма примечательны.
Без приключений добрались?
Не спрашивайте! Ужасно! Выехали из Кортубина ранехонько. Дорогой все кишки протрясли. На наших кочках. То взлет, то посадка… А перед Утылвой меня чуть совсем не приземлили. Натерпелась я! Но пронесло…
Бабу Лиду вчера схоронили. Отмучилась… Выпьем, что ли… Весь Кашкук на кладбище собрался. Нормально прошло. Ты на день опоздала, Ирэн.
Не имелось никакой возможности. Я по воздуху на корыльбуне не летаю. Путь неблизкий… Ой, Дюша, не поверите, но я как чувствовала. Однажды ночью…
Когда? Баба Лида неделю лежала, больше спала. Умерла она тихо, никого не потревожила.
Вот. А у меня сердце упало в ту ночь. Я поняла, что возвращаться надо – не медлить. Не успела чуток… Ой, баба Лида, как же та-ак… Ой, грустно…
Обыкновенно. На кладбище сходи. Кулыйкины уже с утра ходили. Будили покойницу.
Схожу. Только домой заскочу, вещи брошу… А вещей-то и нет…
Как нет? Совсем?
Ничегошеньки. Голая я. В одной красной юбке. Документы, немного денег, что заработала. Шмотки мои – дешевые, конечно. Я Лариске шарфик привезла и бижутерию – красивый гарнитурчик, купила в центре. Для Костяни магнитики. Пропали подарки…
Ирэн, ты во что опять вляпалась? Непутевая твоя головушка! Хорошо, хоть сама цела! или нет?
Цела, цела. Племянник бабы Лиды спас. Вырвал из звериных когтей. Максим, я благодарная…
Пустяки. Не спасал. Просто проезжал.
Если что случилось – скажи. Не сочиняй сказки!
Не сказки, Дюша, не сказки! Я вам такое расскажу! Сама еще не опомнилась… Вернее, когда поела, то меня размягчило… Именно так и даже хуже. Дюша, вы должны знать! Ворпани, как есть ворпани!!
Не ори, дурочка.
Они, они – рыжие, и уши у них ворпаней. Не обманут дорогие итальянские рубашки и шикарная тачка. Да в гробу я видала их Лэнд Ровер!!.. Хотя сначала обманули. Я же говорю, чуть не сгибла, если бы не Максим…
Я не при чем!
Не знаю, не знаю… Но чтобы ворпани вот так открыто показывались… Точно они? Может, ты расстроилась, что вещи свои потеряла, и тебе привиделось? Рассеянная ты очень, Ирэн. Не обижайся.
Не обижаюсь я. И пока еще рассуждаю. Да меня они чуть не растерзали в кустах. Сгнили бы там косточки. На удобрение волчьим ягодкам. И чемодан я не теряла – не такая же дуреха. Чемодан в Лэнд Ровере остался – добыча ворпаней.
Кому твой чемодан нужен?
Почем я знаю! Они с развилки на Негодь свернули – бултыхнутся туда, под землю, а вылезут уже на Шайтанке. Черт с ними, с платьями, я еще накуплю. Жизнь дороже.
Похоже и впрямь ворпани. К людям пошли.
И не боятся нисколько, Дюша. Наглые, рыжие – гогочут…
Дурная примета. К чему бы?... Хотя баба Лида умерла – это что-то да значит… Ты еще шороху в Утылве не успела нагнать, Ирэн? Не протрещала во всеуслышанье? До паники недалеко… Да, после бабы Лиды ничего прежним не будет. Кончилось спокойное время. Ахти нам!
Мы сразу с дороги к вам. Я племянника доставила. Вы лучше устроите.
Угу, так лучше. Максим Маратович, не сидите с дикими глазами. Вам все кажется бредом. А это не бред. Лучше упредить… Но Ирэн осведомлена была, а едва не попалась…
Вы обе про что? Ворпани?.. У вас диких зверей в Лэнд Ровере перевозят? прямо в салоне, а не в клетке? И вы еще успокаиваете, что это не бред? А что тогда?! Кто эти ворпани?
Ах, милые зверушки. Навроде степных грызунов, только здоровые – Ирэн до пояса достанут. Или до задницы. Чуть не достали.
До моей задницы, Дюша? Типун вам на язык!
Главное, что ты не огребла неприятности на эту самую… гм… Плевать на чемодан! Обойдется Костяня без магнитиков. Верно, Максим Маратович?
Э-э… странно… Магнитики?
На холодильник. Вся дверца в них. Забавные безделушки. Красиво.
Красиво…
От массы съеденного и выпитого Максим затосковал. Заметив его смущение, Дюша деликатно кивнула – Туалет там…
В отсутствии гостя беседа не прекратилась.
Чего он приехал-то? В дороге не обмолвился?
Говорит, что не за наследством. Якобы ничего ему не надо от тетки. Но какой-то интерес у него имеется. Дюша, вы – хитруша. Хм, складно… Выпытайте, что он за человек и чего задумал. Я потом у вас спрошу.
Иринка, ты не меняешься! Впервые встретила мужика и уже сделала охотничью стойку. Иные девки вон одного не могут захомутать, а у тебя их столько! Племянник бабы Лиды видный, симпатичный, но у него кольцо на пальце.
Я никого не хомутаю. Каждый волей уйти.
Ага, ага. Когда муха к меду прилипнет…
Но он же не муха, а мужик.
Мужик вернулся повеселевшим. В туалете Максим намочил под краном волосы, пятерней зачесал назад. Ирэн бодро перескочила с одной темы на другую.
С ужасами покончили. Тем более, когда я поела, все видится не столь ужасным… Главное – я дома. Что еще новенького случилось в Утылве без меня? Кроме смерти бабы Лиды, конечно. Это сотрясение основ. Ну, а что-нибудь помельче и попроще?
Проще? Сколько угодно! Не живется нам проще – сложности одолевают. Утылва далеко не прежняя. Все перевернулось.
Дюша, вы пугаете. И еще страшным тоном произносите…
Мой тон? Суть не в тоне, а в сути. Суть же – хреново нам всем придется. Извини за тон, Ирэн, но не за хрень.
Подумаешь, новость!
Вообще, не мешало бы изредка думать, Ирэн. Полезно бывает. Не теряла бы тогда чемоданы… Сегодня хорошая новость – ты приехала. Костяня обрадовался. А чему прочему радоваться-то? Перебираю в уме и не нахожу… Из городских новостей – продолжаем мы в одном месте сидеть, как Васыра из директоров поперли.
Сплетничали всяко…
Не сплетни – правда. Васыра снимали, а местные идиоты злорадствовали. Конечно, Васыр – не ангел. Он и груб бывал, вспыльчив, самонадеян – прежде всего, в том, что с хитрецами из Стальинвеста связался. Капиталы холдинга не переплюнешь. У олигарха Сатарова юристы ушлые. Об чем он с ними договаривался? Пришел срок – скупили акции ТыМЗ. Когда из-под Васыра последнюю подпорочку вышибли, то он и слетел. А уж когда друга Щапова на посту мэра не переизбрали – то и надежда рухнула.
Сам Борис Сергеевич! Ужас…
Попали мы в передрягу. Не стало прежнего начальства в Утылве. Нет наших старых проверенных коренников – Васыра и Щапова. Молодые у власти. Начудят!
А Васыр как же?
Очень ему обидно. Он же гордый – из директоров коммунистов… У советских собственная гордость! И оставался бы таким! Мужик на пенсии, и акций как директор, при приватизации завода немало получил. И ему хватит, и детям – жил бы да радовался! Капиталистом захотел сделаться! хозяином завода, города, людей… Понятно, что завод ему не чужой, и он имеет право. Кураж у Васыра всегда был. Не зря Софочка – супруга – умирая, тревожилась, как он без нее. Если что Борису в голову ударит – так и вперед, с шашкой наголо! всех ворпаней порубим в капусту… В подобные сказки верят только наивные люди – или верили - вроде старого большевика Кирилла Солина, но его уж нет давно, и совхоза его имени тоже нет, там частник Сыродь властвует… А ворпани вылезают на белый свет! Правильно говорю, Максим Маратович?
Я их не видел!
Значит, сегодня спокойно уснете… А про Васыра – его злоключения не вчера начались. Что его погнали из директоров, оскорбили его гордость – это на поверхности. Он не девочка, чтобы дуться. Сильный, умный, резкий мужик. Он на заводе вел себя самовластно, когда ТыМЗ еще государству принадлежал. Да, людям помогал – мне помог после развода. Единственный человек в Утылве, кто решался открыто спорить и настаивать на своем перед Васыром, был Щапов Владимир Игнатьевич. Но Щапов – партийный секретарь, а Васыр – директор. Так сказать, двоевластие. Для вас, молодежи, все это в другой жизни было… И сорились они, и конфликтовали, но уважение друг к другу сохраняли. Потому что оба – мужики. Они в Утылве власть держали, и сейчас оба не у дел. Заслуженные пенсионеры, что для них всего горше…
Как Борис Сергеевич поживает на пенсии? Невероятно, чтобы он на лавочке со стариками…
Неважнецки поживает. Уходил он гордо – не унижался и даже формальной должности себе в Стальинвесте не выпрашивал. Пиджак с вешалки снял и набросил, кепку свою нахлобучил и пошел. По виду не скажешь, что на душе у него. Зато тылки все как пришибленные – не могли представить никого иного на месте Васыра. Больше двадцати лет он командовал. В Утылве целая эпоха накрылась!
Жаль, не довелось лицезреть эту сцену.
Ехида!.. А Васыр тогда пешком домой потопал – от директорской машины отказался… За что скинули? чем Сатарову не угодил? Людям не объясняли, на мнение народа начхать… При Советах порядочней поступали. Раньше собрали бы бюро горкома, вынесли бы строгое взыскание, затем дошло бы до области, министерства... Или наоборот – спустили бы из Кортубина уже принятое решение. Механизм отлажен. Рассмотрели вопрос по просьбам трудящихся и удовлетворили… А сейчас? Все кулуарно. Олигарх Сатаров просто пожелал – и нет нашего директора. Если так с Васыром, то чего уж с простыми работягами – их сейчас пачками с завода увольняют…
Жалко Бориса Сергеевича.
Особо не ври. Ну, и не жалей. Васыра турнули – он лишь власть потерял, а кому-то на прожитье не достанет… Уволенным с ТыМЗ где в Утылве работу найти? Завод – главный кормилец… После скандала Васыр недолго в городе задержался – делать ему здесь практически нечего. Жизнь его заключалась в работе. Вот и благодарность! Всех нас отблагодарили… Наверное, Васыр решил – раз так, с глаз долой, из сердца вон…
Кого-кого из сердца вон?
Утылву! Не цепляйся к словам, Иринка, не ищи тайный смысл. Да и не тайна, что в сердце Васыра после смерти жены – пустота. Никто не заменил Софочку. Кто бы смог – отказалась, а теперь уже окончательно. И незачем прошлое ворошить, приплетать бабу Лиду… Может, у Васыра вертелась в голове мысль, что не справятся без него, позовут – как же ТыМЗ без своего бессменного директора?.. Ага, позовут! Нынешним менеджерам никто не нужен и не важен. Васыр помаялся, посидел месяцок – другой дома в четырех стенах – убедился, что не позвали. На тылков обиделся, что подставили его с акциями, отплатили за добро… Да так каждый сказать может! Неважно, директор ты или нет… Вспылив еще больше, уехал из Утылвы. К детям в Германию.
Я тоже в Германию хотела поехать поработать. Это выгодней. Не срослось… А Борис Сергеевич теперь этот… бюргер? процветает?
Вернулся. Ты чего возвращаешься, Ирэн? В Утылве медом намазано? Подцепила бы себе иностранного миллионера да поплевывала бы на нас, тылков… Не клюют миллионеры на твои прелести?
Почему не клюют? Встречались варианты…
Не воспользовалась?
Не-а. Противно просто. С души воротит…
И Васыру недолго хватило поплевать в нашу сторону. Расплевавшись, пожаловал восвояси. Соскучился по Утылве. Как и ты… С той поры живет в Новом Быте. Директорскую квартиру после отставки не отняли – успел приватизировать. Софочка, умничка, о детях думала. Васыр работал сутками, для него завод превыше всего, а домашний очаг, семья, дети – на Софочке. Она терпела, за мужем ухаживала, он же дома в стакан чая себе не нальет, носки чистые не отыщет – с любым пустяком к жене… Она возьми да надорвись – умерла. Мучилась, но мужа берегла. Он понял, когда поздно было – волосы на голове рвал!.. Софочки уж нет, дети за границей, а Васыр – один в четырех комнатах. Чокнешься тут на полной свободе. Домработница убирает, готовит, стирает, но она – не жена (хотя не отказалась бы). О Васыре голова не болит. Вот он незаметно начал колобродить. Мозги набекрень не встали, но стопорят почуток. Или он притворяется, жук эдакий! Стал шляться по Утылве – исходил вдоль и поперек, причем в любое время суток его встречали. Раным-рано топает в сторону Карьера – люди думали, что он к жене на могилку. Или ночь глубокая, а он в Малыхань направился – за каким делом, спрашивается? В Кашкук-то он к другу Щапову наведывается через день… То на Пятибок его ноги понесли. Все же видят и шепчутся. Зимой он на улице в распахнутом пальто, без варежек – руки в карманах. Однажды я заметила, что обувка на нем несерьезная. Тонкие ботиночки – модные, из Европы привез – как он в них пальцы на ногах не отморозил… Нисколько не смешно!
Я не смеюсь. А что со всеми нами будет? с заводом, с Утылвой?
В неподходящее время ты вернулась. У нас масса новостей и новых словечек – кризис, дефолт, оптимизация… кастрация… Серьезно звучит. Каждый тылок выучил… Уши не заткнуть и не отгородиться, когда в холдинге решили по причине мирового кризиса оптимизироваться. Если бы только самих себя – этих управленцев в Стальинвесте… Утылва в чем проштрафилась?
В чем, Дюша?
Эти найдут! Рыночники херовы! Кризисные менеджеры! Их глава – Сатаров… Начали расходы резать. У себя на комбинате. А мелкие предприятия в холдинге, вообще, под нож! в расход! Вишь, экономически нецелесообразно! И наш завод зарежут. Элементарно. Пока не объявили официально, но весть уже дошла – холдинг закрывает ТыМЗ. Вот так. Сказочке конец.
Неужели? Не может быть…
Признаки давно имелись. Для умных людей. Хотя бы отставка Васыра. Кортубинский комбинат у нас тут рулит, мы при нем числимся, в холдинг входим. У комбината – над собственным комбинатовским начальством - компания управленцев Стальинвест. Этажи у пирамиды – зачем эдакие сложности? Чтобы ответственность спрятать. Кого тылки проклинать станут?..
Пирамида? То ж не у нас – в Египте…
У нас, как и везде в мире. А что сейчас в мире? Правильно, кризис. Про кризис по телевизору беспрерывно говорят. Лишь в последние дни переключились на нового президента. Да нам без разницы, что на троне по переменке пересаживаются. Как в игры играют. Зато мы вот сели окончательно…
Куда сели?
Лучше не называть… Кризис хуже стихийного бедствия. Кажется, ни смерч, ни землетрясение, ни потоп не сравнятся с ним. Кара божья. Только за какие грехи? Мы виноваты, что там в Москве или в Нью-Йорке миллиарды не поделили? У нас копейки – и тех нет…
Дюша, я не в Нью-Йорке была, а в Карловых Варах. Честно говоря, простой официантке это все до лампочки…
Там бы и оставалась! в Варах своих… Ты ведь не в скорлупе обретаешься? В столице пожила. Теперь за границу дорожку проторила. Рестораны да курорты. В этот раз в Карловы Вары. Не скучаешь.
Я там не отдыхаю, а работаю. Никто за красивые глаза деньги не платит. А если платит, то я красотой не торгую. Вы меня сейчас обидели! Я впахиваю…
Ну, ну, никто тебя к этим не причисляет. Есть у тебя грешки, но другого рода. И я сказала не в упрек. Ты же не затворница. Что в мире происходит? за пределами нашей славной Утылвы?
Сдался мне ваш кризис! или не ваш… У меня своя жизнь и свои проблемы. Чемодан вот, а в нем деньги, документы…
Скоро проблем пребудет для всех – да уже…
Чего – уже?
Проблемы! до Утылвы добрались! Достал кризис-то. Ощутили мы…
Ой, чего тылкам беспокоиться? Отродясь большого богатства не водилось. И при царях, и в Союзе. Единственный местный олигарх Калина Чиросвий – и тот всего лишился. Да сам отдал советской власти, по доброй воле. Здесь же от богатства как от чумы шарахались.
Ты отчасти права. Раньше вера не позволяла, потом принципы. Один хрен. Тылки твердо знали – честно богатство не наживешь и не сбережешь. Даже дед Калина согласен был.
А себя вы к богатым не относите, Дюша? Магазин у вас. Купили детям квартиры в Кортубине, свое жилье облагородили. Царские хоромы у вас! Честность не пострадала?
Говори, но не заговаривайся. От магазина доходы посчитала? а расходы? Если все сложить – бензин, коммуналку, налоги, зарплаты, взносы черти куда – в итоге пшик. Это раньше, пока тылки еще советский жирок не растрясли, торговля прибыль приносила. Жилье сынам я купила в девяностых, когда квартиру за машину отдавали. Сейчас ни в какое сравненье не идет. Что наторговала – дефолт сожрал. Народ – нищий. При новых порядках богатеями все хотят стать даже в Утылве – вот однажды проснуться. А силы приложить, головой поработать и рискнуть всем, что есть…
Да, да, все, что непосильным трудом нажито. Три магнитофона, три кинокамеры, три портсигара и куртка замшевая – тоже три…
Не было кожаных курток! Не носил Имбрякин никогда. А дети мои друг за дружкой вещи донашивали.
Давайте не сориться, Дюша. Я же только приехала. При Союзе все жили скудно, серенько. У Васыра тоже не было замшевой куртки. Зато все равны…
Наверное, и дальше надо так… Ах, не знаю я как…
Не терзайтесь. Берите пример с меня. Нет денег – и не надо – беспокоиться нечего. Доходы с расходами считать. Квартиры покупать. В голове легко и просто!
Ветер в твоей голове. И призраки ворпаней. В жизни также. Вертихвостка. Ни ребенка, ни котенка. А у меня дети! На мужа не надеялась. У Имбрякина голова тяжелая от мыслей – там глобальные прожекты, вселенская справедливость, окончательная истина, а у ребятишек – носки дырявые. Но лучше пусть носки, чем мозги в этих дырах… Есть еще особые ворпаньи дырки…
Ваш муженек умнейший человек… был. Никто не отрицает. Второе место после Васыра по праву занял бы – главного инженера завода.
Не мешало бы ума-то убавить, а простоты и легкости впустить. Все воспринимал на полном серьезе. В коммунизм верил, а меня убежденность его пугала… Я-то вовремя Имбрякина от мальчишек отстранила, а вот твоей Лариске пришлось его до конца терпеть. И Лешка ее…
Лешка отца сильно любил.
Его все любили. Я тоже. Нет силы, страшней любви. Бежать, спасаться… Я хотела, чтобы мои дети выросли обыкновенными людьми – даже не в половину умными, как их отец. Сложилось. Возмужали, переженились, работают, звезд с неба не хватают. И я рада! Младший Костяня при мне… Только это… Наверное, вымолила я у Бога, чтобы все попроще было. Костяня – простодыра. Он как дитя доброе и беззащитное.
Вы защитите, Дюша. Не прибедняйтесь. У вас хватило сил от мужа уйти, детей поднять. Вы о Костяне позаботитесь. Вы же умная – не меньше, чем Имбрякин. Притворяетесь только. Сами невесту для младшего присмотрели. Танька тоже простовата, но она добрая, здоровая, работящая, послушная. Они – Танька и Костяня – вашими мозгами проживут. Вы продумаете и устроите хорошо… Красивая клумба в вашем дворе.
Это Костяня придумал и сделал. Сам бутылки пластиковые насобирал – целый мешок, сам красил. Цветы вместе с ним я садила. Тюльпанчики. Получилась у него стрекоза-то.
Костяня - выдумщик. Просто не может словами объяснить, а показать...
Выдумщик… Да… Завелся тут у него один приятель – или сын выдумал его. Паренек. Зовут Панькой. Не понимаю, как к ихней дружбе относиться…
Что плохого? И хорошо, что приятель. Костяня с ним уверенней себя чувствует. Перед взрослыми он стесняется и даже боится. Вот с Танькой – другое дело.
И ты туда же! Думы меня тревожат. Гелька Веселкина, конечно, рада сбагрить дочь. У Гельки нежданная любовь. Кавалер ее – чисто уголовник, и рожа у него бандитская, но баба совсем обомлела. Ведь счастливы они – Гелька с этим Тулузой! Чудеса на свете…
Будущей родни гнушаетесь? Танька Костяне подстать.
Сообразят-то они быстро. Ничего хитрого в том нет. И окажутся у меня взамен одного двое, а то и трое, на шее. Веселенькая перспектива с Веселкиными!
Не жените сына тогда.
Взрослый парень. Видела, как он тебя сегодня обнимал…
Тогда пожените…
Ох, Иринка, болтаешь много… Хотелось бы… Приходится думать. Ночами не сплю. Мысли меня терзают почище твоих ворпаней. Богатство не спасает.
Не решает, но помогает жить.
Деньги всегда нужны. Ирэн, вам с Ларисой тоже. Не получится отстраниться легко и просто – твоим любимым способом.
А что Лариса? Дюша, не надо намекать. Что случилось? Меня аж жаром обдало…
Случилось. Или случится скоро. Я не люблю вмешиваться и советовать, но здесь, мне кажется, я вправе… Как – никак, а племянник твой Лешка – тоже Имбрякин. Из всех кровных отпрысков Вениамина Лешка больше на отца похож. Угораздило же вас – не тебя, а Лариску!
Лешка в порядке. Он учится в Кортубине в лицее. У него все хорошо – лучше не бывает.
Всяко бывает. Вырос ваш Лешка. Семнадцать лет. Дракон эдакий – похлеще отца. Я с самого начала поняла - еще когда увидала младенчика. Головка у него крупная, крутенькая – чистый головастик. Череп кверху таким кумполом раздавался. Ну, думаю, башка у него… Жалость к Лариске возникла – пожалела я соперницу. Замучается растить такого, а когда он вырастет, вот тогда и… Лучше мне ошибиться бы!
Дюша, побегу я домой.
Не беги. Пока ничего не стряслось. Вернулся Лешка из Кортубина. Завершилась его лицейская учеба.
Завершилась? Его, что, выгнали? Не поверю ни за что! Лешка мечтал учиться именно там. И так просто… Он не мог все похе…ть!
Конечно, не мог. Или мог. Имбрякиным что угодно в головы их умные взбредет – несусветное и даже во вред себе…
Во вред?!
Нет, нет! Дома ваш Лешка. Несколько дней, как приехал. Чемодан кинул в коридоре – он его как ты не терял – перешагнул и заперся в своей комнате. Сидит безвылазно. Даже на похороны бабы Лиды не ходил. А ведь баба Лида – одна из его любимых учителей. Она да Агния Кулыйкина. Лешка любовь разделял. Точнее, он любил не Агнию, а математику – и не литературу, а бабу Лиду. С Имбрякиными всегда непросто, а с наворотом.
Лешка такой. Мне домой надо, Дюша. Тревожно что-то.
Иди, дорогая. А ты, Максим, куда?.. День незаметно к концу подбирается. Все хорошо, что хорошо кончается.
Согласна, Дюша, согласна. Я так устала. Ноги бедные ноют, руки как плети. Будто из Кортубина я пешим ходом. Уже красные ожоги на коже вспыхнули – от веток и кустов. Сил нет. Я прямо за столом отключусь… Но надо предупредить тылков про ворпаней, Дюша!
Тихо, тихо. Не вскидывайся. Все сделаю, успокойся. Ты не засыпай. До дома дойдешь? Костяню позвать, чтобы довел?
Дойду. Здесь два шага. Авось не упаду… Если Лариска на работе?
Отработалась твоя Лариска. Как и многие тылки. Одна напасть. Завод закрывают. Народ за ворота выкидывают. Цех Ларискин остановлен, табельщица не нужна. Никто никому платить не собрался. У Лариски голова от забот пухнет. Она еще паникерша, но и вправду – как жить-то?.. Хорошо, что ты вернулась, Ирэн. Поддержишь сестру… Только мой совет – ты Лариске не рассказывай про свое приключение. Она и без того на взводе.
Что с сестрой? Она теперь безработная?
Повезло пристроиться. В гостиницу на ресепшен. Сменщицей у Людки Кулыйкиной... Так что все твои – Лариска с Лешкой – дома. Иди уж!..
*****
За столом теперь остались только двое. Максим не мог сказать, куда делась Ирэн. Она просто поднялась, разгладила красную юбочку на бедрах и исчезла – должно быть, куда-то подевалась… Максим тоже попытался двинуться, но чуть не упал.
Ох, слонушка… Погоди, не топочи. Тебе что понадобилось?
Наверное, уже пора… Дюша… В-ви… кентьевна… Простите в-велико… дюш… душно… Что-то душно мне… Короче, я извиняюсь! Стул не сломал?... Загостился я. Пора и честь знать… Честь имею!.. так, сударыня… куда мне?
Не туда! Там окно. У тебя нет крыльев.
Зато имеется м-моя машина… Или не имеется?.. Могу в машине заночевать. Утром уеду – еще до похорон. Никого не потревожу.
Для чего было ехать в Утылву, если сразу обратно? Не-ет, так дела не делаются!
Для чего? И вправду – для чего было ехать?.. Зря скатался…
Ты никуда не поедешь. Это на ночь-то глядя! Пойдешь со мной. Я тебя на ночлег устрою.
Гм… В вашем хуторе есть гостиница? Я заплачу.
Есть. И была всегда. С советских времен. Рядышком – через несколько домов по проспекту Космонавтов. Двухэтажная, послевоенная. Название – Мара. Принадлежит заводу. Но в гостиницу не попасть.
Я же сказал – у меня есть деньги. Я не нищеброд.
Спрячь кошелек. Там теперь не гостиница вовсе. Гостей в Утылве нет. Наш городок - не курорт. Курортники селятся в комплексе Редивей – вот там номера, ресторан, фитнес-центр, бассейн. А гостиницу Мара оккупировало заводское начальство. После Васыра на заводе все начальники – кортубинские засланцы… засранцы… Сколько их тут переменилось! а толку-то… Сейчас в гостинице живет не директор, а директриса. Варвара Ядизовна Пятилетова. Второй этаж полностью заняла. Она и ее клевреты. Простых смертных на порог не пускают.
Прискорбно.
Да нисколечко… Вот что с тобой делать, Максим? Ты не возражаешь, что я по-простому? без выканья? Годков мне много, пусть в матери тебе не гожусь.
Нет. Вы мне тоже понравились, Дюша.
Тоже? Не спеши. Ты меня совсем не знаешь. Как и я. Первое впечатление обманчиво. Ирэн же крупно накололась…
Я ничего не понял в ее словах. Абсурд!
Объяснимо. Ирэн – девушка красивая. Быстро может окрутить. И не девушка давно. Ты еще не подумал и не понял даже, а она уже…Фантазия у Ирэн богатая. Вишь, предчувствовала смерть бабы Лиды – это ж надо заливать! Что если и про ворпаней?.. Может, не было ничего, просто обидно ей возвращаться без денег, без чемодана… Она как уезжает из Утылвы, всякий раз нос задирает – дескать, пристроюсь и не вернусь! вы мне еще обзавидуетесь! И всегда возвращается. Непутевая она…
Зато красивая.
Этого не отнять. Запал на Ирэн? Ты же вроде женат? Предсказуемы вы, мужчины. Ладно. А про ворпаней не думай. Ирэн запросто соврет. Еще разобраться надо, где она свой чемодан потеряла.
Дикая история приключилась. Я же там был и все видел. Видел отъезжающий в пыли черный Лэнд Ровер. Ирэн действительно испугалась.
Она почище номера откалывала. С мужчинами. В том числе, и с женатиками. Она вас как воск лепит. Потому говорю – не думай. Завтра, если захочешь, сбегаешь к Ирэн – она тут, недалече. В одной из панелек живет. А ты захочешь, Максим.
Ну, не приписывайте мне внезапных порывов… Вообще-то, я женат. У меня жена – Таисья. Двое детей. Квартира в центре города. Папа – профессор. Карьерные перспективы. Все в полном порядке.
Очень хорошо. Образцовая семья. У твоей жены редкое старинное имя.
Но ведь Ирэн – тоже звучит… интересно. Ирэн Имбрякина! Как так получилось?
Опять Ирэн! да тьфу на нее… Если тебе все же любопытно… Их две сестры – Нифонтовых-то, а не Имбрякиных – Лариса и Иринка. Младшая - Ирэн. Родители рано умерли. Старшая тогда успела паспорт получить, а младшая школьницей была – ее и оставили под приглядом старшей жить. Из двух сестер не по годам, а по характеру первенствовала Иринка. Она – яркая, задорная, ловкая – в ней все искрит и пузырится. Как сейчас бы сказали – популярная личность. Друзей полно – не подруг, а именно друзей. Признавала только свои хотелки. Неисправима. Пример педагогического бессилия нашей школы и лично завуча Агнии Николаевны Кулыйкиной. Это Ирэн. А Лариса совершенно другая. Тихая, скромненькая – когда смущается, то краснеет до слез. До сих пор смущается – до сорока лет почти. Лариса на личико смазливей, но пользоваться своей красотой не умеет.
И насколько я понял из прошлого разговора муж этой Ларисы…
Покойный муж. Вениамин Имбрякин. До Ларисы был моим мужем. Мы почти родственники. Сестры по несчастью.
За такой беспорядочной болтовней неуклонно подступил вечер. Следом ночь – уже вторая ночь, если считать с начала нашей истории. С улицы в комнату проникло ощущение свежести – Максим уже попробовал его сладкий вкус в Коммуздяках. Сумерки в Утылве сгущались быстро. Дневной свет померк в Дюшиных окнах, они заполнились глубокой темной синевой – на ее фоне наружные стекла высверкивали тонким серебристым ореолом. Вечер – самое волшебное время суток. Переход от прожитого дня к предстоящей ночи - от бодрствования к покою, от разумной ясности к смутным грезам, от упрямой реальности к наваждению и утешительному обману. Люди не обходятся ни без того, ни без другого.
Волшебный переход еще не завершился. Комната сохраняла декорации нарочитой обыденности. Люстра под потолком освещала все вокруг – скатерть с ромбическим орнаментом и с засохшей лужицей варенья, пустую кружку Ирэн со следами губной помады, тарелки с остатками еды, бутылку, на дне которой еще что-то плескалось, бордовые обои, ворсистую текстуру велюра на креслах. Но электрический свет преломлялся в хрустальных стопках и не только - достигнув оконных проемов, этот свет словно натыкался на некую преграду, истончался и иссякал, не в силах проникнуть туда, в глубокие складки ночи.
А ведь так соблазнительно проверить, что там, за удивительной – дивьей – зеркальной гранью. За ней могло быть что угодно. Пелену опьянения у Максима преодолела правильная мысль – ЧТО УГОДНО. Маленький городок, неказистые улочки. Скука обволакивает как тучи серой пыли. И прямо от несуществующей городской черты – неоглядный простор между землей и небом. Воля на все четыре стороны. Вот бы взлететь сказочным корыльбуном и попытаться охватить. Впитать живительную энергию весенней степи. Полностью обновиться. Но что-то всегда мешает. Накапливается грузом пережитого. И сегодня тоже много чего. Наматывание бесконечных километров по грунтовке. Застывшие инопланетные пейзажи. Подстерегающие перекрестки ловушки, ядовитые кусты в синих цветочках. Круглощекие веселые красотки, пахнущие молоком. Простые телеги и даже танк – да, да, настоящий танк! или памятник из гранита… Смешно, в степи не встречаются памятники.
Велик соблазн, когда ночь – вовсе не ночь, а наваждение.
И ночь пришла. Словно крылья гигантского корыльбуна стали непрозрачными – их затушевала густая синева – и закрыли Утылву. Эти живые крылья не сомкнулись тяжко и недвижимо – они обнимали, вздрагивали, тонко звенели. Здешняя ночь не давила мертвенной тишиной – она тоже была живая, многослойная, загадочная. Ничем не хуже майской ночи вблизи одного упоминавшегося украинского хутора. Это еще как рассудить…
Ты на место судей встань-ка –
Будзяковка иль Диканька?
Тут дыра и там дыра –
Вот такие хутора!
Но у нас же не хутор, а целый город! Утылва, то есть. И наша странная дивья ночь мерно колыхалась под мелодичные звуки, вместе с ней колыхался целый мир. Максима завораживало ощущение необъятности. Эдак взять отсюда – от уютной Дюшиной комнаты - и аж до сказочного Пятигорья, до самой Шайтан-горы. Наваждение кругом!
Сидящая напротив женщина тоже удивительно преобразилась. Лицо помолодело и очертилось мягче. Глаза стали просто огромными, грозными, прекрасными. Копна волос упала на прямые плечи, седина обвила серебряными нитями темные кудри. Только в приподнятых уголках губ сохранилось мудрое лукавство прежней пожилой Дюши… Что она говорит?
Стоп, стоп. Максим глубоко вздохнул. Не надо было пить. И принимать близко к сердцу фантазии Ирэн. Ничего не случилось. Сегодня обыкновенный день, 8 мая 2008 года – или точнее, вечер того дня. Он переночует в Утылве – неважно где, да хоть под открытым небом или лучше в машине. Утром уедет в Кортубин. Все забудется.
Как же! уедет! Дюша говорила:
И даже думать не моги. Ишь чего собрался! в машине ночевать. Чтобы тылков ославить – как мы гостей принимаем. А ты и не гость, потому что не чужой человек – племянник бабы Лиды. Не беспокойся, устроим с удобствами. Будешь сладко почивать…
Благодарю, конечно. Я вас не стесню, Дюша?
А чего же стеснишь?
Но я подумал…
Говорила же – не думай. Нет нужды к кому-то напрашиваться, извиняться, когда собственное место готово. Квартира бабы Лиды свободна. На втором этаже – как раз надо мной. Ты же не пугливый ребенок? покойники тебя не страшат? Вернее, призрак покойницы. Вздорное суеверие! Да не такой человек баба Лида… была…
Вы предлагаете?.. Ну, не знаю… Удобно ли…
Очень даже удобно. В квартире после поминок прибрались, полы вымыли, мусор и всякую ветошь выбросили. Хозяйка умерла, но не от чумы ведь… Девчонки Кулыйкины потрудились.
Ясно. И я не суеверен. А эти Кулыйкины не возразят против моего самовольного вселения?
Почему самовольного? Мы дверь не станем ломать. У меня ключ – баба Лида давно отдала – мало ли что… Ключом откроем.
Не будет ли выглядеть… вроде как наследник явился – и будто бы квартира моя… Не хочу недоразумений, тем более скандала.
Неважно, хочешь или нет. Людка Кулыйкина все равно примчится и скандал учинит. Не избежать.
Тогда стоит ли?
Стоит! Очень даже стоит! Не тушуйся, Максим. Ты – родной племянник. Если Людке хайло не заткнуть…
Не собираюсь я ничего и никого затыкать! И отбирать квартиру тоже не собираюсь. Официально заявляю – отказываюсь от наследства!
Тогда вообще беспокоиться не надо. Я же говорю – и думать не моги, что мы в Утылве порядков не знаем…
Тут Максим обнаружил, что стоит перед выкрашенной коричневой краской деревянной дверью с узкой щелью на уровне глаз – это чтобы наблюдать и почтовые отправления кидать. Оказалось, незаметно для себя Максим вышел из нижней квартиры, поднялся вверх по скрипучей лестнице. Дюша его провожала, она же вытащила из кармана синего халата большой ключ. Дверь была старая, и замок тоже старый, массивный. В этот раз замок не заело, хотя он проскрежетал, но Дюша ловко повернула ключ, толкнула дверь.
Заходи. Давай!
Максим с некой робостью перешагнул через порог. И быстро отметил разительный контраст с Дюшиным жилищем.
На всей обстановке лежала печать ветхости и запустения. Странно. Баба Лида умерла недавно, лишь вчера схоронили. То есть в двухкомнатной квартире десятилетия жила одинокая женщина. Пусть ни на какие серьезные переделки и улучшения неспособная – для того требовались сильные мужские руки да и денежные затраты, чего скрывать. Но не наблюдалось даже минимальных поползновений что-либо обиходить, украсить, придать уют. Вместо обоев на стенах простая побелка – давно Максим не встречал подобный суровый декор, а тут еще белили давно – стены явно нуждались хотя бы в минимальном разовом освежении. На лампочках толстый беленый слой, на потолке сетка трещин. Старая электропроводка – скрученные провода, конечно, наружу. А там что? неужто паутина? Ай да хозяйка!..
Ковры и дорожки, очевидно, сняли – перед похоронами, т.е. перед наплывом людей. Максим был убежден – здесь лежали домотканые дорожки – такие даже Юлия выбросила в прошлом веке из коттеджа в Коммуздяках. Деревянный пол без половиков в своей красе – толстые старые доски, на них краска в несколько слоев, здоровые щели, торчащие ржавые шляпки гвоздей. Все вокруг выступало в процессе разрушения, и начался он задолго до сегодняшнего и даже вчерашнего дня похорон. Здесь жила странная женщина. В быту она довольствовалась минимумом – тем, что однажды получила при вселении в квартиру, с тех пор не пыталась ничего изменить. Равнодушие хозяйки вопило отовсюду. Металлические ручки. Стекло на форточке треснуло во всю длину, подоконник почти раскололся и был просто закрашен. Нет комнатных цветов – даже безыскусной герани. На стенах не висят фотографии в рамочках. Не умиляют взор самовязанные салфеточки. Мебель старая, но это не антиквариат из Елгоковского коттеджа. Максим прикинул – ширпотреб даже не двадцатилетней, а тридцатилетней давности – семидесятых годов. Полированный сервант в комплекте с платяным шкафом на высоких ножках. Крепкий пружинный диван с твердыми подлокотниками, синяя обивка демонстрировала чудеса износостойкости – была еще вполне хороша. Трюмо, занавешенное простыней. Низкий журнальный столик. Еще дверь – за ней, очевидно, вторая комната. Спальня, поскольку в дверной проем заметна спинка кровати – каркас из железной трубы. Настоящая кровать с панцирной сеткой. Синее покрывало, подушки.
Как все это отличалась от обстановки Юлии и Дюши. Образец унылого казенного жилья. Интересно, квартира приватизирована?
Здесь располагайся. А че? Постельное чистое я принесу – простыни, пододеяльник, наволочки, даже подушку… Ты раздевайся. Скидай одежду на стул. Никого кроме тебя нет.
Где располагаться? там?.. не по себе мне…
Нет, на кровать не ложись. Я же понимаю. Вообще, в бабушкину спальню не ходи. Дверь закрой. Диван удобный, пружины целые. Ложись, не сомневайся. Уснешь как убитый… гм…
Спасибо за заботу, Дюша. Как бы я без вас…
Не за что. Отсыпайся… Утром прошу ко мне. Завтракать. Я оладушек нажарю. С холодненькой малыханской сметанкой… Ты когда встаешь? Дверь на ключ не запирай – все же замок заедает, тебе приспособиться надо. Крючок есть. Я постучу… Чужих у нас тут нет. Все свои.
Максим постарался вежливо улыбнуться. Незнакомая квартира. Тишина давила. Пахло хлоркой, с которой делали уборку. Все равно не удалось вытравить специфический запах старчества – смесь духоты, лежалых вещей, лекарств, забытости и тоски. Неистребимая смесь.
Хотя бы чисто… И что покойница? Ничего. Бабушку успели похоронить, земелькой присыпать. Жаль, конечно. Эта участь всех ждет. Зряшные надежды, что нас не коснется никогда. Неужели, Максим, тебя не касается? Человек ведь умер! А ты стоишь и пялишься! Спать здесь собрался! на бабушкином диване… Посмотрим, посмотрим, как поспишь…
А? что вы сказали, Дюша?
Ничегошеньки. Чудится тебе… Ладно, я за бельем.
Хлопнула входная дверь. Максим прислушался для порядка – тихо и глухо как в танке. То есть, в квартире он был один. В безопасности. Но если что почудится? а чудиться, блазниться начало еще в Коммуздяках, но тогда значение не придалось смутным чувствам. И сейчас лучше не потворствовать, не то, к примеру, в дальнем углу коридора тень загустеет в немалую кучу и шевельнется, а если издаст урчащие звуки… Вот куда это может завести? Предыдущей ночью Максим почти не спал. Слушал Юлию. Только сейчас понял, что утомился – не железный ведь он.
Бабушкин диван оказался очень удобным – жестким, как Максим любил. Постланное белье чистое, холодное, хрусткое. Максим разделся до футболки и трусов и полез по одеяло. Все, все! Теперь спать… И сон надавил веки – под ними глазные яблоки крутанулись зрачками вверх. Через минуту Максим провалился куда-то глубоко – но не в нору же ворпаней на Шайтан-горе. Усталое тело не сопротивлялось – все летело и летело вниз. Сколько-то времени – полет нормальный. То ли еще будет…
Вдруг откуда ни возьмись, зазвучал тихий, очень спокойный голос. Он не мешал спать, являясь частью самого сна. Максим принужден слушать – и отвечать.
Ты хочешь услышать о нем? Вправду хочешь, Макс? Ну, удивил. Меньше знаешь – крепче спишь… Зачем? Твоя жизнь – только твоя. Человеческая память коротка. Мы забываем даже тех, кого знали по именам, а уж прочие люди сливаются в серую безликую массу и служат фоном.
Мне назвали его имя. Гранит Решов! И он теперь не фон!
Я любила сестру, а этого… этого..
Кого же, Юлия? Ну, скажите!
Он погубил Марьяну! Он виновен! И даже смерть не избавила его от вины. Расправились свои же. В этом есть хоть какая-то – пусть изуверская – логика. А Марьяна – случайная жертва… Несправедливо, невыносимо! Уйти в двадцать лет. А нам предстояло это пережить. Семья страдала… Моя мама мучилась. Ужасно. Сильная, крупная, красивая, своенравная женщина. Твоя прабабушка Агриппина Ивановна… Имя ей полностью подходило и служило в семье поводом для шуток на тему истории. Непонятно? Ее тезка в древнем Риме принадлежала к императорскому роду, приходилась сестрой Калигуле, женой Клавдию и матерью Нерону. Сразу столько императоров!
Вот причем здесь это?
Агриппину Ивановну в нашей семье тоже прозвали императрицей – мама ею была по характеру и по повадкам… Я уверена, что первопричина всех наших несчастий - смерть Марьяны.
Но ведь она сама захотела выйти замуж. Ее никто не принуждал!
Она слишком молода, наивна. А ему уже было… примерно сорок лет – больше или меньше. Как тебе, Максим…
Оставьте меня! Вернемся к Решову.
Он – исчадье ада. Не человек, а злобный монстр, мучитель. Сродни рыжим ворпаням. Да ведь и родом он был из мест, ближайших к сказочному Пятигорью – с какого-то хутора. Там стоит Шайтан-гора, которую ворпани изрыли своими норами. Оттуда зло приходит в наш мир и губит хороших людей, как Марьяна…
Юлия, опомнитесь! Вы же коммунистка, вам ближе материализм, а не дикие суеверия. Мы, слава Богу, в Кортубине, а не в Утылве!
Пока в Кортубине. Пока.
Что значит – пока?
То и значит! Я, конечно, расскажу все. То, что представлялось мне правдой – что было абсолютно ясно. И потому удобно. Для меня, той школьницы – комсомолки, ударницы. Но теперь я уже старуха. Для меня все безнадежно. А ты пока молод – по нынешним меркам границы возраста размываются, и у тебя появляется дополнительный шанс… Не ошибусь, Макс, ты успел побывать в комсомоле?
Какой шанс?
Повторяю, твоя жизнь – только твоя. Никакие Решовы влиять не должны. Дети не отвечают за своих отцов – за дедов тем более. Покойники заплатили. И мне придется. Лежит на совести груз. Столько лет. Очень я виноватая.
Вы?! Юлия, в чем вы можете быть виновной? и перед кем?
Перед одним человеком. Тогда маленькой девочкой. Падчерицей Марьяны… Ну, Марьяна-то умерла молодой, а девочка выросла. Сейчас уже старухой стала. Конечно, не как я, дряхлая развалина, но все же… С годами не молодеешь…
Юлия, это прошлое. Оно похоронено.
Да уж. Все меньше нас – из той эпохи. Которую вы похоронили. От нашего наследства отказались. Теперь вы – хозяева нынешней жизни. И каково?.. Вообще приглядеться, ты живешь вполне благополучно. И всегда так. В сорок лет нет повода для жалоб. Непыльная работа, заграничные командировки, ученые степени. Папа – профессор, мама – домохозяйка. Бабка – сумасшедшая коммунистка – ну, хоть не слишком достает... Гм… звучит как диагноз. Жизнь повернулась, что все, считавшееся незыблемым – все рухнуло. Прогнило наше советское королевство. Вы живете по-другому. Наши истины для вас – пустой звук. Вы свободны и непредвзяты – порхаете как стрекозы – и вдруг бамс! корыльбуна пригвоздили, и он судорожно и беспомощно разводит крылышками – за что меня?
Даже во сне Максим поразился – что за ахинею несла Юлия? Полно, она ли это говорила? Глупые сказки, горячечный бред! Невероятное впечатление усиливалось тем, что Юлин голос был монотонный, какой-то равнодушный, не подпускавший характерной язвительности. Человек технической профессии и вдобавок по роду своей деятельности привыкший к точности формулировок – сколько вешать в граммах? – не может ТАКОЕ говорить.
Естественно, виновник всех бед – этот Решов. Он грубо, беспардонно вмешался в нашу жизнь и сломал. Словно рухнула гранитная плита, нас всех придавила… Он обманул Марьяну или даже принудил ее. Разве могла она – чуткая, хрупкая, грациозная – могла его полюбить? Родители ужаснулись... А если Марьяна просто побоялась отказать? Решов был наделен огромной властью, люди на комбинатовской стройке трепетали перед ним – даже начальство, даже Иван Глайзер, не говоря о маразматике Кортубине… Марьяна – наивная девочка… Но я помню вечер в клубе, их знакомство. Самая красивая пара в зале. Как они танцевали – он обхватил ее длинное тонкое тело в синем платье и уверенно кружил, а Марьяна улыбалась, клонила голову на его плечо… Сестра была выше многих мужчин, но Решов ей по росту ей подходил идеально. Статный, сильный. Они хорошо вальсировали, но вокруг сомкнулась темная опасная аура – она везде сопровождала Решова. Мне не понравилось, что те же чувства обратились на Марьяну… Я никогда ее не понимала. Даже в институте, когда у меня появились знакомые – взрослые парни с рабфака. Молодые рабочие с комбината. Вася, его хороший друг Щапов Игнат. Я выбрала Василия и не пожалела. Он был рядом всю жизнь, заботился, оберегал. Игнат женился на моей однокурснице, у них тоже все сложилось. Дети, теперь внуки. Я сама двоих родила… Старая моя голова! забывчивая… О чем это я?.. Марьяна… Наверное, она что-то испытывала к Решову. Я, тогда еще подросток, не подозревала про любовь – не всегда доброе чувство, и не всегда приносит счастье. Мы - советские школьники, младшая смена – не сомневались, что счастье – это коммунизм, служение народу. Надо отдать всего себя без остатка, напрячь силы ради великого дела… А Марьяна, не напрягаясь, отдала себя одному человеку, который оказался чудовищем… Читал сказку Красавица и Чудовище, Макс? Мы презирали буржуазные сказки!!
На этих словах хладнокровие изменило Юлии. Сколько десятилетий семейный секрет хранился в запертом в шкафу. И не секрет – не скелет вовсе!! не его кости – а трагедия родного любимого человека. Марьяна давно умерла, но не для семьи Елгоковых. Для родителей – Агриппины Ивановны и Иннокентия Павловича. Он пережил супругу - скончался после войны. Сейчас Юлия - последний человек, помнивший Марьяну. Ну, это ненадолго…
Должно быть, Юлии очень тяжело говорить. У нее перехватило дыхание – она сумела справиться, хотя голос возвысился до визгливых нот и резанул слух Максима (прям как давеча с Порываевым – старики похоже теряли самообладание). Мерное колебание сна нарушилось. Ресницы распахнулись над смятенными зрачками – темными зеркалами души. Максим лежал, продолжал слушать – и немедленно уловил другой резкий звук. Что бы это значило? Звук шел извне - от окна, именно он разбудил Максима (не считая тихого шороха в коридоре). Надо выяснить.
Максим встал с дивана и выглянул в окно, ожидая увидеть там сонное царство. Дома – старые стены, высветленные разными тонами в местах выбоин, осыпавшейся штукатурки, скоплений пятен сырости и пр., темные окна как ослепшие глазницы. Деревья – стволы очерчены определенно, а крона почти невидима, угадывается лишь по подвижным сгусткам теней и шелесту. Наибольший контраст – со светлым гравием на дороге. Как раз перед окном Максима пролегала межквартальная дорога – очевидно, боковое ответвление от Проспекта космонавтов. Двум машинам здесь разъехаться сложно. Улица Коммунальная.
Да, не мегаполис – всего лишь захолустный городок, совершенно не изуродованный промышленными видами и процессами урбанизации. Впрочем, не нужно насмехаться над здешней отсталостью, когда эта самая урбанизация даже в Кортубине – незнакомый зверь. А в Утылве свои звери – рыжие…
Вид сбоку из окна – это уже Проспект космонавтов, хотя особых различий в застройке не наблюдалось – те же послевоенные двухэтажные сталинки. Зато в той стороне (куда махала рукой Дюша, указывая на единственную в Утылве гостиницу) в данный момент наблюдалось необычное явление. Осветилось целиком какое-то здание – словно новогодняя елка зажглась. Что-то происходило. Если скосить глаза, то можно различить мельтешащие фигурки, общую суету. По направлению к гостинице по Проспекту устремились яркие автомобильные огни, среди них выделялся проблесковый маячок – сине-красная милицейская мигалка. Следование этого каравана сопровождалось громкой сиреной. Максим понял, что его разбудило – и не только его. В соседних домах включались лампочки, послышался заливчатый собачий лай.
Что происходит? Неужели в Утылве что-то может происходить? Кто-то подрался или полез, куда не следует, испортил или украл, или просто, без всякой цели не давал покоя добропорядочным тылкам? Сейчас тех злоумышленников (или идиотов) скрутят и доставят в кутузку. А следом Утылва успокоится и погрузится в сон.
Максим тоже хотел покемарить несколько часов до рассвета, чтобы привести себя в форму для обратного путешествия в Кортубин. Но все-таки любопытно – из-за чего шум и тарарам? Максим распахнул окно и наклонился над подоконником – почти лег на него животом. Неудобно – приходилось тянуться куда-то вбок. Он тянулся, и ухо жадно ловило уличный шум. Потому Максим не услышал, что происходило за его спиной – цокание и шуршание по деревянным половицам, затем какое-то урчание, резкий взмах. Спохватываться поздно – сильный толчок в спину, и Максим вывалился из окна наружу.
В темный незнакомый ужасный мир.
******
Хорошо, что падать не высоко – всего лишь второй этаж. И мягко – весной уже распустился ковер из молодой травы, пока не замаранной пылью. Зябко и щекотно от прикосновений росистых листочков. Максим осознал, что он ночью на улице и практически раздет – в трусах и футболке. Ничего себе положеньице!
Беспокойство родилось отнюдь не из-за отсутствия одежды. В конце концов, дом рядом, и если дверь в бабушкино жилище закрыта на крючок, то можно постучаться к Дюше – если она не обрадуется и даже обсмеет его вид, то уж не оставит ночью снаружи. Во-первых, она мудрая и здравая женщина, а во-вторых, она это уже сделала бы, и незачем тогда вести Максима в квартиру бабы Лиды да еще простыни и подушку ему предлагать.
Что-то беспокоило Максима. Его буквально потряхивало. Замерз что ли? Может быть. Но замерз он изнутри. Дикое ощущение. Словно мурашки побежали не на коже, а под ней.
Что за… Максим затруднился, как это назвать словами – как отнестись разумно. Он будто напоролся на невидимую грань, которая разделяла «до» и «после». Сложно объяснить – надо сперва пережить, перечувствовать. В состоянии «до» Максим существовал все предыдущие годы – плохо ли, хорошо… Юлия утверждала, что хорошо, но тон ее при этом… Состояние «после» надлежит попробовать – вот сейчас.
Но Максим ведь не дурак – кое-что он угадывал. Подобный фокус (?) уже проделывался перед ним неоднократно. В доме Юлии в Коммуздяках, на дороге и здесь, в Утылве, в доме №6 – хорошо, хоть не в палате №6. Везде Максим натыкался на разделительную грань. Наглядный пример – кухня Юлии. Там была четкая граница освещенного пространства – безопасной зоны, где властвовала обыденность – можно сидеть, болтать, есть пирожки с картошкой или оладьи со сметаной, даже выпить и малость распустить себя. На светлой стороне все было предсказуемо и не столь безнадежно, а что там, за разумной гранью?..
Максим выпал из окна в темноту – в неизвестность.
Как по волшебству сменились декорации. Не стало признаков цивилизации (сильно сказано!), хоть какого-то города – пусть и Утылвы – убогих построек, заборов, деревьев, дороги. Максим не зря не хотел оборачиваться. За спиной уже нет стены Дюшиного дома. Исчезла твердыня правил и прежних представлений. Как ничего не бывало вовсе. Некуда возвращаться. Холодно и одиноко на душе.
Пустое, неограниченное пространство вне времени. Вне любого времени – тоже на грани того, что было и чем все закончится. Не нами, и это самое страшное… Например, сейчас ночь. Условно, ночь… Да ночь, ночь! И каково оказаться сейчас в ночи современному самонадеянному человеку – хуже, чем белым днем в центре города в майке и трусах.
Максим снова на том же перекрестке, что и в первой половине минувшего дня. Вот она – дорога на Утылву, от нее два боковых своротка. Один налево – на родник Негодь, из которого нельзя пить воду после того, как ворпани искупались. Другой свороток направо – неизвестно куда. Наверное, аж до канадской – ой! ошибочка – до казахской границы. Учитывая расстояния в степи, ошибка ни о чем. Сам перекресток обозначен, как положено. Вкопан в землю камень (гранитная плита?) с надписью (да помню я, помню! Максима передернуло): прямо поедешь… А вот и нет! на камне начертано издевательски: да езжай ты, куда хочешь!.. Возмутительно вообще-то. На другой стороне плиты значилось «Памятник установлен …числа 192… года в честь героя большевика К. Солина и его товарищей, погибших в бою с белоказаками за установление справедливой власти на земле». Максим прочитал и вдруг разобиделся. Во-первых, так гостей не встречают, но что взять с диких тылков? Во-вторых, нет справедливости на свете!!! Довольно людей дурачить!..
Ирэн!! Где ты прячешься? Покажись! Эй!!... Меня не обмануть и не запугать глупым девчонкам. Пусть ты и красива в своей красной юбочке… Не существует ваших ворпаней, сказки одни!.. Мы же разумные люди…
Ирэн промолчала. Степь ответила колоссальным многоголосьем. Что дальше?
Максим привык подходить к проблемам разумно. Этому его учили и отец, и Юлия. Надо включить разум! как прожектор в темноте. Все станет ясным до мельчайших подробностей. Итак, Лидия Грицановна Чиросвий умерла. Бесполезен совет Юлии поехать в Утылву и узнать всю правду. Но проблема не исчезла – ее надо решать. Решить с Решовым. И со стариком Порываевым. А что там с Порываевым? как он сможет доказать касательство Гранита Решова к семейству Елгоковых? что Максим – внук кровавого палача ГУЛАГа? Не проводить же генетическую экспертизу. Единственный прямой потомок Решова – и по документам, и по крови – его дочь теперь мертва. Пусть Порываев говорит, что угодно. Кто поверит стариковскому бормотанию? Максим же носит фамилию Елгоков, а не Решов. Впрочем, баба Лида тоже не Решова, а Чиросвий. Все перемешалось… Ах ты, борец за историческую правду! Припомнить, что первая порываевская книжонка – Цена жизни и стали – это фактически панегирик комбинатовской стройке и вообще тогдашнему режиму! Да утрется старик… А вдруг Порываев будет напирать, что бабушка Марьяна замуж за Гранита Решова пошла? и бумажки вытащит. Вот зачем соблюдать формальности? Многие жили без печати в паспорте. Но статус Решова слишком высок – начальник местного лагеря – что пренебрегать нельзя. И спрашивается, как это помогло бабушке и всем Елгоковым в преодолении их несчастий? Несправедливо! мы тоже пострадавшие. Теперь Максим вынужден расплачиваться политической карьерой, душевным здоровьем за давнее прошлое.
В голове вертелась дурацкая Юлина фраза – бац! корыльбуна насадили. Но Максим – не корыльбун, будет трепыхаться. Он еще поборется, докажет в Правом блоке, что все – клевета. Максим пойдет прямо к своей цели.
Прямо поедешь – головы лишишься.
Но предупреждение проигнорировано. И зря!
За спиной затрещали ветки волчавника, заходили ходуном. Порыв ветра? Неужели ветер настолько силен, что ломает одеревеневшие стебли? Не ветер, а ураган! Тогда почему не идет дальше, а застрял в зарослях? Ой, он уже идет… Максим оценил обстановку, прикинул взглядом, где в прошлый раз бежала Ирэн и ветки наломала. Бежать надо туда же - к дороге.
Треск приближался слишком явственно. У Максима напряглись икры. Он даже не успел опомниться, как ноги понесли его – по траве и далее напролом через кустарник в синих цветочках. Он только вскрикивал от боли – что-то жгучее ранило его кожу. Да как же так? Неужели через брюки сок проедает? Ткань-то ведь хорошая, плотная, дорогая. Но кожа болела нещадно. Максим со страданием взглянул на свои ноги и глаза так полезли на лоб. Он что – совсем головы лишился? Брюк уж точно. Ноги голые, израненные – щиколотки и голяшки вплоть до колен в красных пятнах и полосах. Как Ирэн говорила? словно струпьями покрываешься. Вот и покрылся! А почему? Потому, что на Максиме вместо брюк были надеты легкие шорты невероятного красного цвета. Прям не шорты, а красные труселя! как красная юбка на Ирэн. Блеск! Или катастрофа… Что вернее – катастрофа или нет – не было времени рассудить – прямо из волчавника Максим вывалился на дорогу. Он не останавливался, несмотря на боль. Сзади угрожающе трещали кусты – кто-то гнался за ним. Какой-то большой опасный рыжий зверь с жесткой шерстью и заячьими ушами. Да так шустро гнался – того и гляди, догонит и разорвет. Просто сумасшедший зверь! Заяц мутант… Ворпань?
И тут, в почти безвыходной ситуации пришло спасение – на дороге из клубов пыли вынырнул автомобиль. Большой, блестящий черный Лэнд Ровер. Максим разинул рот и заорал, замахал руками, призывая на помощь. Сам не услышал своего крика. Автомобиль затормозил. Максим рванул к дверям.
П-подвезете? Умоляю!
На месте шофера сидел высокий плечистый мужчина. Прямо монументальный – как из гранита. Богатый курчавый волос, зачесанный назад. Открытое властное лицо. Смуглая пористая кожа. Раздвоенный подбородок, крупный прямой нос, широкие брови вразлет, яркие полные губы. Крепкий затылок и шея налиты силой. На мужчине надето что-то серое – Максим пригляделся – длинная рубашка, стилизованная под гимнастерку. Плотная ткань, стояче-отложной воротничок на крючках, накладные карманы с клапанами, рукава с обшлагами – манжетами, металлические пуговицы. Креативно и дорого.
Рядом с шофером – девочка, судя по всему, еще дошкольница. Довольно крупная. Живая, самоуверенная. Обликом напоминала мужчину – та же широкая, крепкая кость, смуглота и густые темные волосы, перевязанные ленточкой. Очень красивое платье – пышное, в рюшечках, нежно-розового цвета. Голые пухлые руки. Ровный ряд белых зубов в открытой улыбке – вроде как в оскале. Интересная парочка.
Папа, давай поможем!
Подожди, доча. Сначала надо разобраться, кому помогать следует. Ты кто? местный? как здесь оказался? из какого отряда? расконвоированный? Отвечать немедленно!
Из отряда? – Максим вспомнил про свои красные труселя и подумал, что даже для счастливого пионерского детства это чересчур. – Я… честное слово… в некотором роде…
Самовольно отлучился? в трусах? Вернуться назад! Так понятно? Иначе – в карцер! и не надейся там отдохнуть от работы! А в похоронную команду не хочешь? На рудник!! Пошел!!..
Понятно. Совершенно понятно. Я сейчас… Э…э… спасибо! Я… вернусь….
Максим опять скатился в кусты. Напряженно ворочал мозгами, пытаясь решить вопрос – кого больше бояться – жестокого Гранита Решова, всемогущего начальника ИТЛ№9 либо мифических рыжих ворпаней? Решова он хотя бы лицезрел непосредственно… Что же делать? Ах, мне же надо на улицу Коммунальную, в дом номер шесть! Жаль, но та девочка в розовом платье уже умерла… Хотя сейчас она вроде как живая и недобрая.
Папа, лови его! Он убегает! Вон!! В волчавнике хочет спрятаться…
Нашел где… Далеко не убежит, дочка. Ворпани догонят. Не завидую…
Туда, туда! быстрее!! Надо успеть… Только бы успеть! Зловещие кусты позади. Знакомый двор – Максим уже успел побывать здесь сегодня. Вот уже должна показаться двухэтажная коробка с надписью на торце белой краской «ул. Коммунальная дом 6». Распахнутые створки дверей, спасительный полумрак подъезда – нырнуть в него и спрятаться, там никто не настигнет… Баба Лида – добрая, все говорят. Она защитит. Ой, не бабушка, а тетя…
Максим не разбирал дороги – по траве, щебню, кустам. Бедный он, бедный. Не раз спотыкался, и отчаянно пытался не упасть – размахивал руками, балансировал – со стороны выглядело, как пьяный шатается. Напоследок Максим совершил самый ошеломительный прыжок – почти акробатический трюк. Зацепился за край бетонного постамента колодца уже во дворе. Было довольно высоко и небезопасно. Непосредственно перед этим Максим отвлекся на зрелище перед домом по Коммунальной улице - внезапно из темноты проступили очертания крылатого тела – гигантской стрекозы. Странно, разве насекомое может размером превосходить взрослого человека? Тут выступил на пути край бетонной плиты. Реально навернуться. Но телом управляли рефлексы, потому Максим не упал и не расшиб голову. Хотя Юлия съязвила бы – что расшибать, когда голова отсутствовала напрочь? Правильно, ведь твоя жизнь – она только твоя… Сейчас жизнь могла кончиться – кровью и осколками костей на бетоне. Однако Максим предварительно сгруппировался, затем с силой выбросил ноги вперед, а руками широко загребал в воздухе; мелькнула мысль – так, иду на рекорд!.. Мысль была случайная – сознание витало где-то далеко – до Шайтан-горы свободное пространство, летай себе! Прыжок показался неправдоподобно долгим – Максим постарался его затянуть.
И-и-е-эх-х!!!..
Счастливое приземление в низком приседе – локти рядом с коленями. Бац! корыльбуна насадили… или же нет? На стрекозиный порхающий полет это не смахивало. Скорее, использовалась лягушачья техника. В каждом дремлют неожиданные таланты. Ни дать, ни взять, лягушка рекордсменка. Кто сегодня уже говорил про лягушек – именно про путешественниц? Ирэн! А тут совершенно неизвестный природе вид – лягушка попрыгунья в красных труселях. Хорошо, что никто не видит и не обсмеет. Максиму было стыдно за свой кульбит. Перед глазами вспыхивали красные искры. Когда зрение прояснилось, все встало на место. Да, точно стрекоза. Удивительное насекомое заблистало и ожило, распахнув свои крылья. Долетел аромат цветов. Гигантская стрекоза. Краски обыкновенные, без спецэффектов, но они переливались, совершали причудливые переходы, будучи нанесены на гладкую прозрачную поверхность. Чудеса!.. Максим протянул руку и пощупал – хрустнул пластик. Тьфу ты! Обычная бутылка, много крашеных бутылок. Догадка – корыльбуна насадили – точнее, приземлили в виде цветочной клумбы. Клумба в форме стрекозы. Дюша с сыночком сотворили. Максим даже обманулся ненадолго. Ладно, тут клумба, а там нужная дверь – и Максиму надо туда.
Побыстрее бы надо. Гораздо быстрее. Ворпани где-то рядом. Это не фантазия Ирэн. Их не собьешь со следа. Кровожадные хищники!.. Тяжеленая чугунная крышка колодца, который Максим преодолел в невероятном прыжке, дернулась раз, затем еще и со скрежетом поползла по бетону. От противного звука зубы сводит похлеще, чем от бормашины. Сейчас люк сдвинется, и из него высунутся рыжие морды. Ворпани появляются из глубоких нор. Их привлекает красное. Юбка Ирэн. Красные труселя. Что ворпани сделают? Разорвут сразу или утащат добычу к себе на Шайтан-гору? Ах, нет разницы…
Исполнялся какой-то безумный кошмар. Максим осознавал, что именно это с ним происходит. Смертельная опасность. Он в западне – в Утылве. А улица Коммунальная – сосредоточие наибольших опасностей. Вот тебе и добрая баба Лида! у нее не улыбка, а оскал… Ведь предупреждали гостей перед въездом в городишко – прямо поедешь, головы лишишься. Может, лучше было бы свернуть направо? Нет, лучше прямо! сюда…
Максим рванул к подъезду - к своему спасению. Он не успел даже дотронуться до дверной ручки, когда случилась последняя подлость. В темном проеме мелькнуло движение, наружу выступила прямая фигура – голова, плечи, руки и никаких крыльев. С крыльями хватит!.. Парень сделал размашистое движение – раз!! – и крепкая палка (уж не Щаповский ли добросовестный образец?), просвистев, ударила Максима по коленям. Выполнено мастерски! Несчастный рухнул как подрубленный. Но этого мало. Парень наклонился, его лицо приблизилось вплотную, некрасивые черты исказились в яростной гримасе – прямо что-то звериное чувствовалось. Палка снова приподнялась – Максим не сомневался, что следующий удар придется по голове, и его череп расколется.
Панька! Панька, ты что творишь, стервец!!
Дюшин вопль лишь на миг отвлек парня – этого хватил, чтобы Максим крутанулся, и палка наградила его не по голове, а по плечу и шее. Все равно было жутко больно.
Я… я… я-а-а!!.. Убивцы! ворпани!..
Максим подумал, что он прямо сейчас окочурится. Умрет – вот здесь. Стойте! Что вы делаете? Вы не видите, человек же уми-и-ра-а-а-ет!..
Да за что же, а-а?!..
Он, Максим, не виноват, что опоздал на похороны. Он не знал. И тетю свою он… ценил. Глубоко уважал. В семье Елгоковых славные традиции. У нас даже прабабушка Агриппина – императрица…
Свет померк в глазах Максима и во всем мире. Баба Лида умерла.
Сказка про наследство. Главы 1-3
© Copyright: Игнатович Игнат, 2022
Свидетельство о публикации №222011901488
Свидетельство о публикации №222011901488
Рецензии