Декабрь 1607г. Польша. Великий гетман Жолкевский

Великий гетман Станислав Жолкевский, не  жалея лошадей,  спешил из Варшавы в Краков.  Туда его гнали многие   тяжкие и спешные государственные заботы.
Лучшая гусарская хоругвь, сопровождавшая гетмана, растянувшись длинной вереницей по заснеженной дороге, то неслась вскачь, поднимая снежную пыль, то переходила на  шаг, давая отдых коням. Оставались позади бедные хаты застянков и весей, хоругвь то шла  заснеженными полями, то втягивалась в леса.  Храпели и отфыркивались кони, звякали стремена и оружие, слышались воинские команды...
 
 Встречные крестьяне, слыша звонкое пение воинских горнов, заранее съезжали на обочины на своих санях, уступая дорогу, и низко кланялись воинству, повторяя недоуменно и испуганно:
- Як  шибко гусария скаче! Чи татаржи знов идя до Польски?  Хронь, Матка Божа, од такего  нежчасця!
И набожно крестились, предвидя новые беды и разорения.   
Съезжали в снег и панские возки. Паны и панны выходили из возков и с любопытством всматривались в лица и богатое убранство панцирной конницы. Угадывая, что в санях, украшенных коврами, сидит важная особа, панны наклоняли головы, а паны снимали шапки.

Гетман ничего не замечал. Уткнув бороду в воротник шубы, он напряженно думал...
Гузовское сражение не решило до конца спор конфедератов и короля. Хотя и были разбиты мятежники, но  рокош не был подавлен.  Он только набирал силу. Недовольных королем Сигизмундом в Польше было слишком много, было среди них много именитых вельмож и славных рыцарей, и к ним прислушивалась вся Польша. Спустя всего два месяца после сражения, в сентябре, мятежники попытались созвать в Варшаве избирательный сейм, стремясь вновь сместить короля.  Когда же этот сейм не состоялся  из-за малочисленности делегатов,  то рокошане объявили о новом сейме, который должен был состояться сразу же после  Крещения под Люблином. Похоже, туда готовилась явиться вся посполитая шляхта. И это  сильно беспокоило окружение короля.
Еще большее опасение вызывали действия князя Януша Радзивилла. Под Брестом стояло лифляндское войско Ходкевича, давно не получавшее королевское жалование, и поэтому весьма склонное к мятежу. Радзивилл взял его на свое содержание, чем внушил уважение к себе и снискал славу среди ветеранов шведской войны. Это войско готово  в любое время стать на сторону рокошан.
Король Сигизмунд  в отчаянии  издавал универсалы, в которых объявлял рокошан изменниками и объявлял их вне закона, слал гонцов по всей Польше, призывая своих подданных не ввергать страну во взаимное кровопролитие. Особо он надеялся на своих придворных, сенаторов и благорасположенных к нему людей, призывая их к тому, чтобы они «как можно скорее и с величайшей поспешностью пребывали в Краков спасти его достоинство, как главы Речи Посполитой, и всячески старались воспрепятствовать столь вредному намерению этих своевольных людей, врагов короля».
Именитые сенаторы вступили в переговоры с вождем рокоша Зебржидовским и добились от него некоторых уступок. Он был готов сохранить трон за Сигизмундом, при условии расширения шляхетских вольностей и прощения всем без исключения рокошанам.
 Но влияние  Зебржидовского не было всесильным. Большая часть мелкопоместной шляхты продолжала бурлить, требуя отстранения короля, и вряд ли Зебржидовскому удастся    убедить их всех отказаться  от своих требований. Своенравная шляхта настроена очень решительно и, скорее, она сместит неугодного ей вождя и изберет нового, но свое дело она доведет до конца. 
Поэтому король вновь и вновь взывал к своим сторонникам, поручив великому гетману собрать и организовать их силы. И  гетман спешил в Краков, полный  тяжелых дум  и самых мрачных ожиданий.


Хорунжий пан Ясиньский  ехал то рядом с гетманскими санями, то уносился вперед, осматривая дорогу.  Иногда пан Владислав придерживал своего коня,  пропуская   гусар и возы с припасами, внимательно и придирчиво осматривая коней, сбрую и упряжь своей хоругви.
По блеску в его глазах видно было, что он гордится своими латниками. Да и гетман, не смотря на тяжелые мысли, иногда вскидывал голову и с  удовольствием смотрел на гусарских товарищей – так называли в Польше тяжеловооруженных всадников, - окружавших его сани. Краса и гордость польской кавалерии! Огромные кони, морозный пар из ноздрей, звяканье упряжи и оружия, тяжелые седла, а в них суровые рубаки с заиндевелыми от мороза усами. Сила, грозная мощь в  тяжелом и слаженном движении…  Кто устоит перед ними?  Только на них и надеялся    гетман, только они способны остановить своими мечами начинающуюся гражданскую войну!
Гусары ехали без доспехов, в нарядных и богатых кунтушах и жупанах - то малиновых, то зеленых или лазоревых,  у каждого за спиной висела рысья шкура – неизменная часть убранства всех польских гусар. У тех, кто был богаче и сановитей, вместо рысьей шкуры за спину были закинуты леопардовые или тигровые, а то и львиные,  привезенные армянскими и еврейскими купцами из далеких южных стран. Обделанные золотом когти на таких шкурах замысловатыми и дорогими застежками соединялись на груди гусар. Там же на груди на  серебряных цепях  висели  рынграфы – серебряные или золотые пластинки с фамильными гербами.  Гордились паны рыцари древностью и воинской славой своих  родов и за честь считали преумножить эту славу своими подвигами и своей кровью. Расшитые золотом бархатные чепраки и дорогие тяжелые седла украшали их рослых коней, поводья блистали наборными бляхами.
Много добра снимали и сдирали татары и турки с павших в сечах гусар, если братья поляки не успевали отбить их изрубленных тел, чтобы с честью похоронить  в родной земле. Кроме славных коней и дорогого оружия доставались врагам  золоченые панцири, бархатные и атласные кафтаны, переметные сумы, в которых хранились и деньги, и украшения и богатая одежда…
Гетман смотрел на лица своих боевых товарищей: многие из них еще юношами  воевали под знаменами короля Стефана. Это они наводили ужас на татар, турок, русских, шведов и датчан тяжелым и неудержимым ударом своих стальных рядов. Сколько славных витязей и воинов сразили их пики и тяжелые мечи!
Но многих уже нет среди гусарского товарищества…  Раны, военные лишения и годы свели в могилу лучших друзей гетмана, тех, рядом с которыми прошла его военная юность. Тридцать лет назад – а тогда он был смел, беспечен и горяч! – он повел свое воинство на штурм Гданьска. Он сам рубился впереди своих железных латников, лез на стены, стрелял из пушек…  Город сдался. Где они, победители той битвы, его верные товарищи в тогдашних воинских забавах и трудах?  Ежи Загурский пал в войне со шведами, Малиновский и Близнюк замучены татарами в Крыму,  Красниньский пал под Смоленском, Ясиньский  сражен турками на Днестре… Хорошо пал Ясиньский, дай Бог  каждому рыцарю такой славной смерти, дай Бог! Хоть и молод был Ясиньский,  но уже избрало его гусарское товарищество своим  полковником. И не зря избрало! Много бритых турецких голов покатилось от его сабли во многих сечах, и пикой достал не мало, и пистолетом. Славный был воин во славу польскую, и славную смерть судил ему Господь! Право, не жаль, что погиб молодым, настолько мужественно сложил свою голову.
Вот и сын его, Владислав, что  избран хорунжим,  тоже будет украшением  рыцарства. Славный воин.  Не уронит чести  отца.
Много лет спустя, бежавший из турецкой неволи шляхтич говорил, что  голова  Ясиньского была увезена в Стамбул и долгое время висела над городскими воротами. Ну, что ж, мертвые очи пана Кшыштофа и там нагоняли немалый страх на турок. Дай, пан Бог, такой славной смерти каждому…
И еще многих своих товарищей вспомнил  гетман, вспомнил и многие битвы…  Все прошло.      
 Украдкой смахнул застывшую на морозе слезу,  поднял голову, окинул суровым взглядом своих гусар: лихо заломленные шапки с соболями, богатые жупаны,  шрамы на лицах, молодецки закрученные усы, уже седые у многих, но еще грозные и опасные для многих панн и паненок…
Эх, польские гусары! Краса и гордость Речи Посполитой! Где доведется вам сгинуть в кровавых сечах? Зарыдают по всей Польше, заломят белые руки гордые панны и нежные паненки, оплакивая ваши смерти, потупятся братья и сыновья, блеснут грозно очами товарищи, грозя отмщением за ваши смерти…

***

Ближе к полудню,  хорунжий вновь  вскачь нагнал гетманские  сани и, лихо свесившись с седла, крикнул на скаку, блестя голубыми глазами и сверкая белозубой улыбкой:
-Пан гетман! В седло не желаете подняться? Ваш Турок заскучал!..
И чертом завертелся на коне, поднимая снежную пыль.
Гетман освободил из воротника шубы свой орлиный нос и коротко подстриженную бороду. Морщины на его лбу несколько разгладились, когда он окинул взглядом сияющее раскрасневшееся лицо хорунжего. Гетман не удержался и несколько раз одобрительно крутанул свой ус, наблюдая за славной вольтижировкой. Видно, радостно ехать хорунжему в Краков. Не иначе, как ждут его там  ласковые глаза и нежные руки  какой-нибудь ветреной паненки. Что ж, молодость беспечна! Отечество  стремительно катится в пропасть, а им кажется, что  нет ничего важнее нескольких слов и поцелуя украдкой… неведома еще  пану Владиславу  страшная тяжесть  мучительных раздумий  о грядущих судьбах  страны и нации. Но, в этом и сила молодости.
-Ну, что ж, -легко согласился гетман, - пожалуй, ты и прав. Подавай сюда Турка!
Ясиньский зычно крикнул, обернувшись назад. Сани съехали с дороги в сторону, чтобы  не останавливать движения остального воинства, возник придержал лошадей. Взметая снег, подлетели гайдуки с конем гетмана, укрытым богатым чепраком. Жолкевский сбросил шубу и легко поднялся в седло. Хотя было ему уже шестьдесят лет, но был он сух и крепок, и не любил, когда слуги подставляли ему спины или руки, чтобы посадить в седло.
Разминая Турка, гнедого жеребца в белых чулках, пустил он его слабой рысью, не давая ему воли, но и дразня его шенкелями. Турок косил на хозяина фиолетовым глазом, выгибал шею и  нетерпеливо всхрапывал,  звенел удилами, легко неся себя и всадника по укатанной зимней дороге.   
Гетман раздувал ноздри, вдыхая морозный воздух,  в котором уже витали запахи новых походов, новых военных тревог и забот…
Терпко пахло лошадиным потом, скрипел снег под сотнями копыт, от разгоряченных коней шел пар, раздавалось ржание, звяканье стремян и оружия – привычные для гетмана звуки, среди которых прошла его молодость, зрелые годы и наступила старость…
Размяв коня, гетман снова уселся в сани, укутался в шубу, слуги укрыли его медвежьей полостью. И снова завертелись тревожные мысли…
Король Зыгмунт  свои силы решил собрать в Кракове по нескольким причинам.
Прежде всего, чтобы не дать возможность вождю рокоша, краковскому воеводе, князю Миколаю Зебржидовскому, у которого здесь находились родовые вотчины , призвать себе на помощь местную шляхту. Эта шляхта уже была готова присоединиться к пану Миколаю, собравшись в большой силе у монастыря Кальвария, в десяти милях от Кракова.  Много сторонников у него было и в самом Кракове.  Но присутствие королевских войск крепко остудило головы недовольных.   Но, надолго ли?.. И какими словами следовало убеждать их не примыкать к рокошу?
Другая причина, по которой король  избрал Краков, заключалась в том, что он надеялся на то, что Турция сумеет  его поддержать и   пришлет татар для подавления мятежа.  Договор, заключенный Рембовским в Стамбуле, давал к тому большие надежды.  Туркам и татарам  из Молдавии и Крыма  сюда было ближе идти. Отсюда было ближе и до запорожцев. На их помощь также рассчитывал король, после заверений запорожского гетмана Сагайдачного в своей преданности  республике.
Но сам Жолкевский  ожидал от турецкой и татарской помощи не столько добра, как  новых разорений и грабежей польских земель. А это только увеличит число недовольных, и мятеж разгорится с новой силой. Если шляхта, все еще стоящая под Кальварией, узнает о приближении татар, то короля объявят предателем нации и против него  поднимется вся Польша...
 И  гетман  сосредоточенно думал о том, как убедить короля  отказаться от  этой помощи.  Очевидно, что короля к такому решению подтолкнули его советники. И по прибытию в Краков следовало узнать имена этих советников, встретиться с ними и  убедить их в пагубности для Польши принимаемых ими решений.  Вести с ними долгие переговоры, и обещать, и уступать, и грозить…
Он опустил в раздумье голову, уткнувшись в воротник шубы  бородой и сдвинув сурово брови.
Намечалось в Кракове и заседание Сената, И это так же заставляло его торопиться туда, чтобы не допустить раскола среди первых лиц страны. Смута стояла на пороге Польши, и только решительные действия и единение всех граждан могли спасти нацию от гражданской войны. Гетман страшился увидеть свою страну охваченную безумием взаимной ненависти, и надеялся предотвратить ее, призвав к благоразумию горячие головы.
Скрипел снег, густые заснеженные ели обступали дорогу, шумно отфыркивались кони,  выпуская из ноздрей  белые клубы морозного пара, Солнце уже уходило вниз, закатываясь за вершины белых от инея деревьев, и мелькало среди ветвей малиновым пятном.
Ясиньский снова ускакал вперед – пора было готовиться к ночлегу и подыскивать застянок или весь для размещения рыцарства и панское подворье  для гетмана.


Далеко впереди  запели  горны,  пошло движение в конных рядах,   гусары потеснились вправо.  Из обоза выехало несколько  саней с кухарями и  припасами, и рысью понеслись вперед.
Солнце клонилось все ниже и ниже к западу. Длинные тени от деревьев легли поперек дороги.  Короток зимний день!
Гетман, казалось, задремал в своих санях…
 
Очнулся он от голоса хорунжего, который настойчиво повторял:
- Пан гетман!.. Пан гетман!..
Гетман поднял голову, тряхнул головой, прогоняя сон.
-Пан гетман!  С вами желает разговаривать геометр Литовский.
- Где он?
-Там, впереди. Он ждет вас.
-Куда он едет?
-Он возвращается из Краков в Могилев.
Гетман охотно согласился на встречу- он надеялся узнать от пана геометра о последних событиях в Кракове.
Гетманские сани выехали из строя и полетели вперед по лесной дороге. Вскоре показался и возок пана Горностайского. Сам Горностайский уже вышел из возка и прохаживался рядом, разминая затекшие ноги. Гетманские сани остановились. Пан геометр торопливо двинулся к ним, раскрывая объятия навстречу гетману. Но в лице его была не радость от встречи, а какая-то растерянность. Обнявши гетмана, он все повторял слабым голосом:
-Плохо, пан гетман... все плохо...
И взяв его под руку отвел его подальше к заснеженным елям, рассказывая о последних событиях. Случилось то, чего гетман опасался больше всего - сенаторы разделились! Теперь у короля осталось еще меньше сторонников.
Уже скрылись из глаз и гусары, и обоз гетманской хоругви, когда они расстались.
Сидя в своих санях, несущихся по лесной дороге, гетман сосредоточенно думал о том, на кого теперь он может опереться и где искать новых сторонников королю?
Лес уже расступился, впереди показались заснеженные избы бедного застянка. Морозный ветер, усиливающийся к вечеру, обжигал лицо, летели снежные комья из-под конских копыт,
Гетман поднял руку, подзывая слуг. Когда подлетел к саням гайдук, он  распорядился:
-Найди пана хорунжего и передай ему, что мы останавливаемся на малое время – кормить коней и рыцарство. Ночью мы двинемся снова.
И нетерпеливо махнул рукой, показывая, чтоб тот торопился.