Мой ЦДЛ. Было и прошло

В свои двадцать лет я очень хотел стать членом Союза писателей. Потому что обладателей заветной книжечки, подтверждающей членство в означенном Союзе, пускали в ЦДЛ просто так. Но для того, чтобы вступить в этот самый Союз, надо было, по крайней мере, иметь две книжки стихов, выпущенных каким-нибудь издательством, а для того, чтобы выпустить эти две книжки, надо было в то время иметь какого-нибудь маститого покровителя (которого у меня не было) или уже состоять в упомянутом Союзе. Получался замкнутый круг.
Казалось, двери ЦДЛ не распахнутся передо мной никогда. Не было у них резона распахиваться передо мной. Но я не сдавался. Я часами стоял на ступеньках заветного дома, ожидая либо кого-то из маститых, чтобы пристроившись к нему и обратившись с каким-нибудь пустяшным вопросом, пройти мимо вахтёра якобы с ним, либо уповал на то, что появится кто-то из тех, с кем я успел познакомиться. Дело в том, что каждый из членов СП имел право провести с собой одного гостя.
В общем, не было такого, чтобы я так или иначе не попадал вовнутрь. В вестибюле я благодарил своего благодетеля и, попрощавшись с ним, шествовал к гардеробу, потому что заветный номерок, полученный за сданное пальто или куртку, делал моё пребывание в ЦДЛ абсолютно законным. А мой провожатый мгновенно забывал о моём существовании, чему я, отчасти, бывал даже рад.
В своих потугах я был не одинок. О, сколько их – молодых и талантливых, или не очень талантливых, а, порой, не очень молодых, ежедневно повторяли мой «подвиг», прорываясь в стены заветного Дома. У кого-то это получалось, у кого-то нет. Мне вот, большей частью везло.
Такое положение дел могло бы продолжаться вечно, если бы не одна прекрасная женщина – главный администратор ЦДЛ Эстезия Петровна. Я, проникающий в заветный Дом совершенно незаконно, старался не попадаться ей на глаза. Глядя, как царственно она шествует (именно –
шествует) по вестибюлю, я замирал от ощущения свой беззащитности перед этой красивой и властной женщиной. А она, как мне казалось, не обращая на меня абсолютно никакого внимания, проходила мимо и скрывалась в недрах Дома. И вот однажды, когда я в очередной раз облегчённо вздохнул, глядя на её удаляющуюся спину, Эстезия Петровна вдруг остановилась и, обернувшись ко мне, спросила:
– Ты кто такой?
– Я – поэт, – ответил я. Ничего более дурацкого изречь я не мог. И, осознав это, продолжил нести ахинею в том же роде: – Я из Ярославля. Меня Мишей зовут. – И подумал: «Ну, вот и всё!»
– И не член Союза, – резюмировала Эстезия Петровна. – И не скоро им станешь, так как книжек пока нет.
– Нет, – честно признался я, с ужасом понимая, что сейчас она меня выгонит и навсегда закроет дорогу в заветный Дом.
– Ладно, хватит прятаться, – улыбнулась вдруг Эстезия Петровна. – Можешь больше не стоять на ступеньках. Я давно к тебе приглядываюсь – к народу не пристаёшь, не напиваешься, не скандалишь. Бог уж с тобой, ходи сюда открыто. Я скажу мальчикам, чтобы пускали тебя без членского билета…
И, величественно повернувшись, она направилась по своим делам.
Надо ли говорить, что я был счастлив! Отныне моё посещение заветного храма литературы не зависело от обстоятельств! Я был волен приходить сюда в любое время, не уповая на чью-то милость!
И тут я понял, что у меня больше нет причин жаждать вступления в Союз писателей. Стихи свои я мог писать и не состоя в Союзе, книжки свои, я верил (и, как оказалось, не напрасно), у меня будут и так, а прочие льготы и привилегии меня в то время совершенно не интересовали. Так что, Бог с ним, с этим Союзом. Как говорится, было – и прошло!