П Л Ё С

А.М. посвящаю.

“Кто ещё спасёт русского            
писателя как не великий            
Русский Народ!”
         (из прибауток Ю. Стоянова) 

“Им, небольшим, потерян счёт,
А жизнь рекой течёт
И в этих тихих городах...”
         (из песни)

             Тут как-то недавно прислал мне знакомый по электронной почте фотографию, где они стоят на песчаной отмели речного берега, и подпись: «это мы в Плёсе». Плёс — малюсенький городок на Волге между Костромой и Кинешмой. Заглянув в Википедию убедился, что всё правильно и мои воспоминания о Плёсе, которые будут ниже, вполне соответствуют энциклопедическим данным. Пересказывать Википедию для потенциального читателя нет необходимости — это теперь доступно каждому школьнику.
              Я оказался в Плёсе студентом. Далее хронология будет сугубо приблизительной. По-моему, это было лето 1954-го года. Я перешёл со второго на третий курс МЭИ (Московский энергетический институт). Учился я хорошо (наследственная генетика), а ещё, к тому же, был активным «общественником» — был даже однажды комсоргом курса. Поэтому частенько пользовался недорогими профсоюзными путёвками на каникулярный отдых. Ещё, видимо, при этом играл роль низкий социальный уровень семьи (мама — домохозяйка, без постоянного заработка, с жалкой пенсией за отца, умершего в 1952-ом, и двое несамостоятельных детей: я — студент и брат — школьник). На зимних каникулах поездил я по Подмосковью. До сих пор с замиранием сердца вспоминаю заснеженный лес и я — на лыжах. Особенно в конце февраля — начале марта; снег ещё не сходит, но уже подтаивает под ярким солнцем. И я, опираясь на лыжные палки, подставляю ему свою молодую, тогда симпатичную, физиономию.
            Путёвку в Плёс получил я на летние каникулы. Об этом месте я до того ничего не знал. Википедии и Интернета ещё не было, а в Малой Советской Энциклопедии, пользоваться которой мне любезно позволяла соседка Вера Фёдоровна, о Плёсе было ни слова.         
            Вера Фёдоровна, пожилая вдова, жила со своей свекровью старушкой Верой Ивановной с нами в одной квартире. Отношения с ними у нас были безупречными. И, хотя они, к большому нашему сожалению, вскорости уехали в свой родной город Горький (где «ясные зорьки»), мы с ними поддерживали переписку, и они всегда звали нас в гости. Город Горький, с его известным Сормовым, — один из крупнейших волжских городов, ранее и теперь называется Нижний Новгород. Узнав, что Плёс находится на Волге и наиболее удобное сообщение с ним — речное, я затеял «путешествие-кругосветку».  Дело в том, что билеты на речные пассажирские суда тогда, в послевоенные времена были необыкновенно дёшевы, в студенческой доступности. Нужно только было заранее записаться в многодневную очередь, что я и проделал. Приобрёл билеты от московского  Северного речного вокзала до Плёса, а оттуда, по окончании срока отдыха, до Горького.
          «Как провожают пароходы? Совсем не так как поезда». Провожала меня мама, ей тогда было немногим более пятидесяти лет, меньше, чем моему младшему сыну Дмитрию теперь. Вспоминаю, что мне, не привыкшему к комфорту, обстановка речного пассажирского судна показалась роскошной. Я ощущал себя «белым человеком». После белоснежных видов Ярославля и богатств торговой Костромы, маленький Плёс показался мне поначалу убогим захолустьем. Только немного позже, а, в особенности теперь, понимаю притягательность этого места. Неброская, спокойная, слегка медлительная, как течение Волги, русская природа. Приглушённые неяркие краски. Во всём какая-то успокоенность, тишина, вечность. Плёс когда-то облюбовал знаменитый русский художник Исаак Левитан (иудей по происхождению). Но именно он, больше чем другие, проникся всем этим и создал в Плёсе галерею картин русского пейзажа. Говорят, что сейчас в Плёсе есть Музей Левитана и даже найдены места, где он стоял, работая над своими картинами.
          Запомнился вид берегов Плёса с воды. Слева — берег пологий, лесистый, а справа — крутой, застроенный низкими домишками, торговыми заведениями, церквушками. Неспешная провинциальная жизнь. Как пелось в песне (Ольга Воронец и др.): «Им, небольшим, потерян счёт, но жизнь рекой течёт и в этих тихих городах».
          Не один Левитан обратил внимание на завораживающую красоту этого места. Мало кто из известных российских писателей, актёров и художников не побывали в Плёсе. Поэтому и построили здесь Дом отдыха ВТО (Всероссийское театральное общество). Мы туда захаживали на интересные кинофильмы. А сами проживали в простонародном доме отдыха, в бывшем купеческом доме. Может быть, семье бывшего хозяина было просторно, но нам точно тесновато. В комнате стояло, не помню, сколько кроватей, но, помню, что много. И ещё помню, что мне, тогда двадцатилетнему, это нисколько не мешало.
          Ну, а теперь пора уже рассказать кто такие «мы», перейдя на персоналии. Публика в нашем ДО была разнообразная, в отличие от ВТОшного, в основном разночинная — средний класс. Но «мы», студенты московских ВУЗов, сразу нашли друг друга (так и хочется употребить сленг: «снюхались»). Образовалась небольшая, но сплочённая группа. В центре была пара из Московского химико-технологического института (МХТИ). Институт этот был, кажется, где-то в районе улицы Маросейка. Парня звали Саша, а девушку то ли Юля, то ли Неля. Их отношения так и остались для нас остальных тайной. Называли они себя «брат и сестра». А нам вовсе и не хотелось в этом разбираться. Такой был возраст. Ещё был юноша из Иняза (московский институт иностранных языков). Институт был на Пироговке, но я почему-то никогда не был там внутри, видимо, была строгая пропускная система. Инязовца звали Игорь Пономарёв. С Игорем я дружил, он мне нравился. Потом, после долгого перерыва, я обнаружил, что он, после окончания ВУЗа, пришёл работать в Минэнерго (на Китайском проезде), в Загранэнерго референтом-переводчиком (Игорь был знаток английского). Мы иногда встречались в Министерстве на лестнице, болтали о том о сём. Вспоминали Плёс.
          Ещё в компании была студентка Третьего Меда. Так называли Московский стоматологический институт. Там готовили зубных врачей. Студентку звали Надежда, Надя Сторожева. Если речь идёт о русской девушке, которые в молодости все — красавицы, то более типичной трудно себе представить. Средний рост, точёная фигурка, русые волосы и огромные серые глаза, в которых вся мужская часть нашей компании мгновенно утонула.
          Очень быстро установился чёткий режим дня. С утра короткий завтрак и сразу на Волгу, к лодочной станции. Хоп — получаешь лодку, набираешь команду и вёсла на воду. Солнце с утра не жарит, под носом лодки журчит волжская вода. Хорошо, особенно когда на корме сидит Надя, и ветерок развевает её русые волосы.
Волга в этих местах достаточно широка, и есть где походить на вёслах и полюбоваться плёсовскими красотами. А кроме того, пошёл загар, накапливается витамин «Д», и, как это мне стало известно теперь, ещё и тестостерон (это такой гормон мужской, особенно полезный в студенческом возрасте).
          Нагреблись, назагорались, к обеду аппетит нагуляли. Спать тоже когда-нибудь нужно и совершенно не волнует, что кто-то ещё храпит невдалеке оглушительно. Полдня прошло, но на полдник успевали не всегда. До ужина тоже было чем заняться: иногда играли в волейбол или выходили «в город» за покупками или так прошвырнуться. Над городом нависала небольшая возвышенность, а там наверху живописная берёзовая роща, знаменитая большим количеством кинофильмов, снятых на её фоне. Погулять по этой роще, в хороводе берёзовой красоты создавало какое-то особое специфическое «берёзовое» настроение. Это был ещё один среднерусский непреложный аксессуар, из которых складывалось необъяснимое обаяние Плёса на Волге.
           Через пару дней мы поняли, что «так дальше жить нельзя», Надя нравилась троим и с этим нужно было что-то делать. (Я сейчас на ночь читаю Довлатова, и, видите, появились его нотки). Ну, ладно, причём тут Довлатов — когда я мечтал о Наде его ещё не было и в помине! Но что-то делать действительно было нужно. Самцы оленей в таких случаях бодаются рогами, мушкетёры сражались на шпагах, русские офицеры стрелялись на пистолетах, а московские студенты в середине 20-го века устроили ... комсомольское собрание. Там было решено действовать по женской линии через Юлю (или Нелю?). Ей поручалось выяснить, кого из троих Надя предпочитает. С юношеским азартом ждали мы ответа, и я ничуть не удивился, узнав, что шарик закатился в мою «лузу». Ведь если бы этого не случилось, не было бы никакого рассказа о чудесах Плёса на Волге.
          После ужина шли мы на танцы. Впоследствии это стало называться «дискотека», теперь — не знаю, давно не посещал. Подготовка к этому мероприятию была ритуальной: надо было побриться, умыться, надушиться «Шипром» до умопомрачения. Вечер на танцах был «гвоздём программы». Здесь раскрывались таланты и юношеские души. У меня был большой репертуар песен студенческих, военных, бандитско-тюремных, а также про любовь, ну как же без неё! Моё пение заводило компанию, а также остальную публику. Кроме того, мероприятие всячески поддерживалось местным массовиком-затейником. Я ему способствовал, не подсиживая. Массовика звали Роберт, был он рыжий, нос с горбинкой и, как я понимаю сейчас, был он прибалт или немец (поволжский?). Ко мне, как вы поняли, относился он с симпатией и даже на прощание подарил памятное фото Плёса, а с обратной стороны написал «Предводителю «индейцев» Борису на долгую память о Плёсе.» Подпись и число. Видите, он не ошибся, память действительно получилась долгой. Главной причиной этому был, конечно, не рыжий Роберт, а девочка Надя, которой «ничего не надо, кроме шоколада». Давно уже мной замечено, что самый глубокий след в душе оставляет не плотская близость с женщиной, а чувство, если оно глубокое и продиктовано родством душ.
          После танцев мы уходили с Надей подальше от людских взглядов, от всей этой суеты, поближе к природе. «Ах, где мои осьмнадцать лет, где мой серый пинжачок? Где моих три ухажёра: Бобик, Тобик и Волчок?» Или ещё: «Ах, вы, ночи, матросские ночи! Только море да ветер вокруг...».
          Я, конечно, вполголоса перепел Наде весь свой песенный репертуар, получая за это щедрый гонорар в виде сдержанной девичьей ласки.
          Нам было хорошо и совсем не хотелось спать (почти как сейчас, на девятом десятке). На заре, под звон колокольчиков собирающегося стада я пел: «Дуй, пастух, в дудочку на заре, притопчи травушку в серебре, я раным-рано с зорькою встану, выгоню телушку во дворе...».
          Дни и ночи летели быстро, отдых кончался. Провожать меня на пристань в Плёсе пришла большая компания, и мы хором пели песню из моего репертуара особенно полюбившуюся публике: «Как турецкая сабля твой стан, рот — рубин раскалённый, если б был я турецкий султан — я бы взял тебя в жёны!».
           Никого из Плёса в жёны себе я не взял, и поплыл мой пароход вниз по матушке по Волге, убыстряя ход, в сторону Горького, — остался вдали маленький Плёс. Я потом часто бывал на Волге, в приволжских городах и посёлках, работал в командировках, жил, отдыхал и просто проездом. Но в Плёсе больше не бывал никогда. Ну, как тут не вспомнить знаменитое Геннадия Шпаликова:

                «По несчастью или к счастью, истина проста:
                Никогда не возвращайся в прежние места.
                Даже если пепелище выглядит вполне,
                Не найти, того что ищем, ни тебе, ни мне».

           По закону путешествий погрустив о Плёсе (и Наде), начал я думать о Нижнем Новгороде и его обитателях, с которыми мне предстояла встреча. Вспомнил старушку Веру Ивановну, с которой вместе топили мы нашу общую печку-голландку. Во дворе нам принадлежал маленький сарайчик, где складировались предварительно напиленные и наколотые дрова. Моим делом было принести две охапки, их хватало на одну дневную топку. И ещё нащипать лучину для розжига. Дальше начинала «колдовать» Вера Ивановна. К процессу розжига она меня не подпускала, несмотря на мои молитвенные взоры. Только после того как начинался этот завораживающий треск занявшегося горящего дерева, мне милостиво позволялось заглянуть в заветную дверцу. Вспомнился ещё один эпизод. К горьковчанкам иногда приезжал их родственник Пётр Петрович. Был он не кто-нибудь, а городской военком! Чин, сами понимаете! Когда он приезжал, у соседок был настоящий праздник и обязательно ставился самовар. Как полагается на углях и с сапогом сверху для раздува. Это было зрелище! Пётр Петрович при этом ходил с полотенцем на шее, пот лил с него градом.
          После пуска газопровода Саратов — Москва началась в столице всеобщая газификация. Повсюду ликвидировали дрова и уголь — ставили газовые плиты и колонки. В нашу квартиру поставили аж две колонки: одну — в кухню, а другую — в ванную. Звались они АГВ — агрегат газовый водогрейный. Я был весьма воодушевлён новым чудом техники и быстро освоил несложное их управление. Это сейчас я понимаю, что вообще-то с газом шутки плохи и нужно соблюдать высочайшую осторожность и бдительность.
            Приехал в очередной раз горьковский военком Пётр Петрович, и я его, ещё в прихожей, в полковничьем мундире уже восторженно приветствовал: «Здравствуйте, Пётр Петрович! А у нас в квартире газ (это раз!), а ещё у нас АГВ! Идёмте, покажу!» Демонстрируя чудо техники, я продолжал: «Смотрите, какая горячая вода! Теперь Вам самовар не нужен!» В этих воспоминаниях рейс по маршруту Плёс — Горький прошёл быстро. Старушки, бывшие соседки, две Веры радушно принимали меня в «Нижнем», как они упорно называли свой город. Я много ходил пешком и всё бы ничего, если бы не одна неприятная встреча с антисемитизмом, оставившая у меня неприятный осадок, испортив моё отношение к этому город на всю жизнь. Ну, что поделаешь, «из песни слова не выкинешь».
            Вернулся я в Москву, домой. Рассказал маме о Плёсе, о Горьком, о Наде. Надя была обыкновенная русская девушка из одного из приволжских городов. Маме это не понравилось, у неё на меня были совсем другие виды. А аргументацией, что женившись на стоматологе, я не буду иметь проблем с зубами, тогда я ещё не владел.
           Как-то, значительно позднее, встретился я с Игорем Пономарёвым: «Старик! Знаешь где я побывал? В Сирии! И кого я встретил в аэропорту, в Дамаске? Надю!» «Всё такая же красивая?» — спросил я. «Что-ты! Ещё лучше! Намного лучше!» — ответил Игорь. Почему он на ней не женился? Не пойму. Наверное, тоже с зубами ещё не было проблем.

                «Уйдите прочь, мои раздумья невесёлые,
                Осенний день, ветрами сердце не студи.
                Останься, молодость, кружи как прежде голову.
                Не уходи, не уходи, не уходи...»

                (из репертуара В. Кикабидзе, стихи Ф.Лаубе).