Эх, Андрюша...

               

   Эх, Андрюша…
Эх, Андрюша, старый дружок, и сколь давно мы с тобой не виделись, 20-30-40 лет? Трудно сосчитать, давай на пальцах. Всё помню, когда мы молодые, красивые толкались у дверей ректората, и в ожидании распределения пальцем водили по длиннющему списку «дыр» -  населённых пунктов страны Советов, морщили лбы и вопрошали: где это? Географы мы были никудышными. «Дыры» - мы воображали заморскими странами, себя - конкистадорами. Нам, с Виктором, было наплевать, в каком месте придётся покорять «терру инкогнито» и какую осваивать флору и фауну. Мы были готовы исполнить свой миссионерский интернациональный долг в любой точке Советского Союза.
А вот и ты, Андрюша, молоденький, красивенький и свеженький, выпестовавшийся из родительского гнезда, изучивший за долгие институтские годы все рубаи и газели Омара Хайяма, на все случаи жизни. Радостный и возбуждённый, тряся рыжей шевелюрой, распушив бакенбарды, бегаешь по коридору от одной группы товарищей к другой, хлопаешь ладонями по своим тощим ляжкам и возбуждённо верещишь: Морки, Морки… А мы едем в Морки!
- Ребята, а вы куда? Поехали в Морки, с нами Зуб, Гусь… Вместе веселей! Заживём коммуной! Соглашайтесь.
Мы подумали и согласились - взяли вас с собой. Заманил нас всё-таки, подлец, в Тмутаракань несусветную. Так в нашем полку появились новые миссионеры.
Наблюдаем в окно захолустной гостиницы, как Коля Гусь озираясь, крадётся на своё первое задание-свидание. На наше свидание. Подходит бочком, на полусогнутых к сидящим на скамеечке барышням, смотрит куда-то в сторону, потом странно дёргается и исчезает в припрыжку. Мы прочёсываем глазами сквер: где ты, Коля? А он уж дышит в затылок: страшные! Ах, какой красавец выискался! Страшные… Не бывает, Коля, страшных девчонок. Запомни, Коля, на всю жизнь - молодость всегда прекрасна. Мне вспомнилась неказистая девчонка-хромоножка, которую я пьяный подкараулил в общежитском коридоре и поцеловал в засос, так она бедная от радости не то, что дар речи, костыли потеряла. Не знаю уж с чего. А ты говоришь – страшные. Вся наша миссия добрых самаритян и состоит в том, чтобы нести в мир любовь, и добрые дела вершить, невзирая на мелкие физические и моральные недостатки. Что ж, первый блин комом. Садись, друг мой, и повторяй курс молодого бойца. Тактику и стратегию. Витя, твой выход.
Потом было общежитие, для молодых специалистов, многонациональное бабье общежитие, чему мы жутко обрадовались. Было большое поле деятельности, целина требовала сохи. И от куда же вы, девчонки понаехали, строгие и неприступные, скромные и неопытные, кто выгнал вас из дома искать счастья на чужбине, из Удмуртии, Чувашии, Татарии, Казахстана, Бурятии и одну даже из далёкой и тёплой Армении. Что ж, будем благоустраивать свою и ваши жизни, раз сама судьба свела нас в одну дружную семью.
Нам выделили две комнаты. Одну мы определили, как гостевую - «музыкальную шкатулку», для дружеских встреч, бесед и чаепития, другая выполняла многоцелевые задачи: уединение, отрезвление и карантин. Да, да, вас трипперных отселяли от нас здоровых в изолятор, на карантин. Помню, как получив очередную порцию бициллина в жопу, вы хромая торопились в сортир, промывать уретры ляписом, как потом, зажав концы в кулак, матерясь, галопом скакали по сортиру, проклиная местную флору и фауну. Как часами разглядывали и сравнивали свои воспалённые уретры, щупали лимфатические узлы и радовались достижениям советской медицины.               
- У тебя, как?
- Никак. А у тебя, как?
- Никак! Всё, через три дня устроим «провокацию».
Такой, вот диалог, ничего лишнего, всё по делу.
Карантин блюли жёстко. Боялись вспышки внутрисемейной инфекции. Никому поблажек и сочувствия.
- Ну, можно к вам на посиделки, ненадолго… Я пить не буду! Мне скучно…– клянчит Коля вечерами. У него всё зудело внутри и это его возбуждало. Он спать уже не мог и постоянно пытался унять свою воспаленную и разбушевавшуюся плоть.
- Нет! – говорим ему строго, - иди-ка, Коля, лучше подмойся марганцовкой!
И только через недельку, собирали консилиум, опять же в сортире, смотрели уретру, просили покрепче поднажать. Коля улыбался и пытался выдавить из себя какие-нибудь соки.
- Ну, ты Фавн, старик! Он у тебя как-будто подрос!
В нашей аптечке скорой помощи постоянно обновляясь, пребывали: бициллин, трихопол, ляпис, стерилизатор с кучей стеклянных шприцов и разнокалиберных иголок, покрытых толстым слоем накипи, катетеры, вата и водка, для компрессов на исколотые и бугристые от антибиотиков задницы. Стандартный набор. Да, чуть было не забыл про столь важные и полезные средства - серортутную мазь и дихлофос от мандовошек. Гондонами в те далёкие времена никто не пользовался, двухкопеечным изделием армавирской поташной фабрики. СПИДа не было, сифилис подхватить – умудриться надо, ну а гонорея – это что чихнуть. Так по сколько раз вы чихнули, друзья мои, за год, а? лично я ни разу! Вот, что значит опыт плюс стратегия, а вы как лакмусовые бумажки, выявляли опасный контингент, как неопытные сапёры бросались на минные поля, разгребать мины, ну иногда и подрывались, не без этого. Зато, какой бесценный получили опыт! На всю жизнь. Какие рефлексы отработали, какие инстинкты! До сих пор остановиться не можете. Честь вам, и хвала!
И так, стали мы жить коммуной. Носки и жратва общие, всё общее. Достали со дна чемодана заветную пластинку Роллингов, и закрутилась-запела музыка, и зазвучал Омар Хайям голосом Андрюши под звон бокалов, призывно маня и волнуя. Потянулись к нам барышни из окрестных учреждений общеторга и общепита, ища утешенья и радости. Вереницей и горстками, как мотыльки к свету, а попадали к паучкам в лапки. И плели паучки в ушки барышням паутинки нежности, трепетали наши ноздри, вдыхая феромоны ответной любви и согласия.  И как мы всё успевали, не могу понять, и работали, и подрабатывали, и эти ночные музыкальные посиделки до утра, и рефераты писали, и в баню бегали, а по субботам ещё политучёба, где хором разучивали Маркса. А ещё турниры устраивали по Боевому гопаку или бразильскому капуэрро, на потеху всему общежитию, на кухне, пятнадцать раундов. Представляете? Чёрт его знает. Двери у нас не закрывались. Только стали мы замечать, странное поведение некоторых наших товарищей. И дома им уж не сидится, и прогуливать посиделки начали, и даже взгляд изменился, смотрят на нас совсем другими глазами - очумелыми. А тут и сплетни нехорошие подоспели, мол, видели Колю инкогнито, с подружкой в филармонии, мол, слушали, обнявшись, симфонию! в исполнении там какого-то знаменитого духового оркестра. И что в антракте, в буфете он, Коля, угощал подружку лимонадом и  бутербродами. Вот те раз, а как же мы, Коля? Не в бутербродах дело!  А в Коммуне. Всё, это любовь поняли мы, пропал друг Коля. И глаза наши увлажнились от слёз умиленья.  Всё смешалось в доме этом: и вино, и бициллин. И Омар и Джаггер.  Не выдержал Николай, не выдержал испытания морозами, через недельку-другую привёл-таки в «музыкальную шкатулку» свою куколку на смотрины, повыпендриваться перед нами коммунарами. А мы в её честь пир закатили, Андрюша читал бессмертные рубаи, отставив назад  ножку, и заложив пальчик,  за край камзельки, он был тогда в своём порыве похож на молодого лицеиста - Пушкина. Роллинги в экстазе стонали, мы все стонали в восхищении. Не помню как, нечаянно конечно, но куколка очутилась в моей кровати. Она оказалась верной нашей соратницей, я бы даже сказал: идейной. Потом она полюбила Витю, Андрюшу, а уж потом опять Колю. Все мы долго испытывали маленькие семейные радости. Ну, а Коля? для порядка поначалу дулся, пил горькую, обзывал нас, передовиков производства, скотами. В общем бесился. Мы понимали его, и не осуждали. Наоборот, окружили теплом и заботой.  Потом он вдруг успокоился, на всё плюнул и опять влился в дружную и весёлую семью Коммунаров. Даже, в каких-то моментах, сам стал передовиком. Спасли мы тебя, Коля, в тот раз от необдуманных решений и глупых поступков. Представь себе, ну женился бы ты на куколке, дальше то что? А вот что, проводили бы  весёлые коммунары, в твоем уютном семейном гнёздышке бесконечные съезды и митинги, приятно тебе будет? А был ещё такой случай, весьма поучительный, слушай Коля. Пригласил нас однажды, друг Толя, к себе в гости: мол, тёща его замечательные пироги печёт. Целую неделю пили вино коммунары, закусывая пирогами в гостях у Толи, пока всё не выпили. И дрались регулярно с другом Толей в огороде, и был бит нещадно Толя коммунаром на капустных грядках,  и бежал позорно с поля брани, ропща и стеная, бросив на произвол судьбы жену красавицу. А мы? Мы, стояли с ней, обнявшись, плечом к плечу ожидая рассвет, и пели гимн Солнцу.
- Здравствуй, Солнце моё! – говорит она мне тихо.
- Здравствуй, Солнце моё! – отвечаю я ей.
И солнце, нежданно, брызнуло зелёным лучом, разбросало золото и затопило, напоив сиреневый воздух торжеством и величием. Мы кушали гонобобель из газетных кулёчков и думали о нашем будущем. Светлом и вечном. Я, между прочим, тогда всерьёз подумывал жениться. Но не судьба. Прости меня, и прощай Солнце моё, Инесса Ивановна и будь счастлива. А ты, Коля, запомни мудрость: ищи жену не в хороводе, а в огороде. Юра Зуб, тоже в какой-то момент оступился, изменил правилам коммунистического проживания, в прочем у него было своё видение на этот счёт, он хотел быть и коммунаром, и частным собственником одновременно, иметь в общем, что-нибудь своё, личное, про запас, я не говорю о кальсонах, это мелочь, можешь сам носить Юра свои кальсоны, не обидимся. Но он заявляет нам, коммунарам, безапелляционно, мол, моя Танюха-Горюха не такая, а другая, мол, любит меня одного безумно, и вам, ни вжисть не даст, и плевать она хотела на вас коммунаров, ей ещё аспирантуру закончить надо. Мол, она сама ему всё это говорила, без свидетелей. А вот и ошибся, дорогой Юра. Умные, целеустремлённые, с далеко идущими планами девушки и есть, самые перспективные коммунарки. Их жизнь – серая лаборатория и пыльная библиотека, а учёная степень награда за бесцельно прожитые годы, и плевали они на твои сантименты, им тоже хочется в жизни чего-нибудь яркого, вкусить остренького, перчёного. В ней, Юра, дрыхнул такой бес! – «Содом и Гоморра» ему имя, бес подавленных тобой и учёбой желаний и эмоций! Жуть! А мы его разбудили. Ты только не обижайся, но твоя Танюха-Веселуха, втихаря, с нами такие фортеля вытворяла, инкогнито конечно, что мы раком, чуть живые от неё расползались. Мы даже тебе немного позавидовали, а может зря. Вряд ли она открыла тебе свою суть. Не упрекай её.
Утром просыпались, выпроваживали засидевшихся и залежавшихся гостий. Ставили вариться на кухне видавший виды облупленный чайник. Улыбались, глядя на него, вспоминая, как одна коммунарка, им Витька отделала, он от неё улепётывал, а она его догоняла и этим чайником - по башке, по мускулистой вые лупила. Кстати большие надежды подавала.  Огонь не баба! Интересно, что он тогда ей в ухо нашептал? Да уж верно не стихи Омара.
И так, ставили на плиту этот чайник, чтоб ему пусто было. Раскланивались в утренних приветствиях с обитательницами общежития. Наши соседки, девушки - коллеги сухо кивали, и морщили носик: фи! Как грубо! По утрам они любили пить кофей с сигареткой и посплетничать  об нас,
- Ты слышала, эти, вчера перепились, и таскали  бабу по своим комнатам взад-вперёд, а она весь коридор облевала…Ужас!
Мы тогда специально не торопились завязывать отношения со своими, общежицкими, не желали прослыть конкретными сволочами. Они просто должны были привыкнуть к нам, и принять нас таких, какие мы есть. А мы должны были показать им на своём примере, что личное это ничто! Личное оно не крепкое и зыбкое, это затухающие эмоции и чувства, припёртые  долгом, ответственностью, заботами. Оно сводится к обывательским инстинктам – семья, дети, барахло. И это хорошо! Потом, может быть попозже,  завтра. Но, ни как не сегодня.
Иногда, мы сталкивались с ними, нашими дорогими интеллигентками, нос к носу в самый не подходящий момент. Однажды, во время очередной пирушки, нам срочно потребовалось идти в помывочную, всем вместе, мы, видите ли, захотели освежиться. Душевая маленькая, а нас туда целая гурьба, разнополых набилась. Счёт времени потеряли, мылись на славу, с песнями. Только слышим сквозь пение- комендантша, старая ведьма, кулаками в дверь гремит, обзывается, ну мы быстренько подтёрлись, полотенчиками подмотались и гуськом – вон! взявшись за руки парами мокренькие, весёленькие, плечом к плечу на свой этаж. А у дверей пол-общежития недовольных скопилось, очереди своей в купальню ждут. Простите нас дорогие барышни, мы больше так не будем! Да и меньше тоже. В общем, ни чего страшного не произошло, всякое бывает, вот только после этого случая, мне кажется, они нас зауважали, и сплетни прекратились. Чего сплетничать, когда всё наяву. Сплетничать интересно, когда есть интрига, тайна. А тут Коммуна. Всё вокруг общее, колхозное. Как-то раз сижу, в комнате, один, скучаю, марафет навёл, комиссию жду, санитарную. Да-да, в те далёкие времена по комнатам раз в неделю шастала санитарная комиссия, выбранная из наших, общежитских, впрочем, не я выбирал. На пыль, на грязь, на пустые бутылки смотрели, в уши заглядывали на предмет серных пробок, замечания делала, оценки выставляла. Стук в дверь, заходит Физура или Зульфия, сейчас не вспомню, председатель этой самой комиссии. Красивая, строгая девушка в восточном стиле, комсомолка, общественница, я её одно время, даже побаивался, за её принципиальность, а она, вот, не побоялась, - одна зашла. Комиссия отстала, заблудилась по комнатам где-то. И сразу на шкаф полезла, пыль искать. Ну, я тотчас к дверям, к запорам. Пока она пыль искала, я уж и  стол накрыл, пластинку Роллингов поставил и кой чего из Омара припомнил. Разлил по стаканам, жду, когда спустится,
- Ты чего заперся? Открой щасже.
- Поговорить надо…
- А музыку, зачем включил?
- Чтоб не подслушали.
Я хотел о деле поговорить, о роли комсомола в нашей Комунии поспрошать, но тут мне её феромоны так в голову ударили, прямо бабахнули, наповал оглушили. Очнулся в объятьях восточной красавицы. Смотрю тупо, как после инсульта, на пустую бутылку, на кучу яблочных огрызков, ничего вспомнить не могу – когда успели? И не чего она оказалась не строгая, только немного запуталась в комсомольских делах, устала бедненькая от общественных поручений.
Думаете, ей приятно таскаться по чужим комнатам, и на чужих шкафах пыль нюхать? То-то. В общем, шефство надо мной взяла, наставлять на путь истинный. Стали мы с ней встречаться тайно, конспирацию соблюдать, всё больше по подвалам, да по кустам шарахались. Не хотела она, чтоб нас, её жених - комсорг застукал, жаловалась мне: не комсорг он, а деспот и мещанин последний. А Коммуна ей нравится. Вот и другие, общежитские, вслед потянулись к нам на огонёк, сначала робко, затем осмелели. Даже какая-то очередность в меню образовалась: в понедельник – картошечки нажарят, во вторник – пирожки с капустой, а в среду супчик сварят - рассольничек, с почками, не едали? Вкуснотища! Вечерами, в полнолуние (и новолуние тоже) все мы, утратив стыд и срам, преображались в разудалых фавнов и развесёлых вакханок. Без устали мы ставили свою заезженную пластинку, вино текло рекой, и медленный танец струился в полумраке, и пьянящий запах молодого тела.
 - Сышь, слышь Витёк, - это Андрюша делится впечатлениями, - я вчера в танце, её за упругую попку… да в ушко газели шепчу, чувствую – задышала, и хо-ро-шо задышала… При этом он изобразил в лицах, как хватал её за разные места, и как потом она задышала. Мы поздравили его с достигнутым результатом и пожелали дальнейших творческих удач.
Пролились  дожди, растаял снег, отгремела весна, Отшелестело экзаменационное лето, отошёл в прошлое год. Разлетелись как воробьи по разным местам коммунары и коммунарки. Ведь всему своё время.
Эх, Андрюша! Где твой тонкий стан, и лёгкая поступь барса? Вот стоишь передо мной – здоровый, краснорожий, кряжистый мужик, с поредевшей, словно молью битой шевелюрой и гнёшь в локтях руки,
- Во! Бицепс! Пощупай! Девчонки любят мускулистых!
- Девчонки любят молодых…
- Я здесь на симпозиуме, по профсоюзной линии, а что плохо? Неделю на халяву! Вчера, такая фемина, я её на танец ангажировал, подзажал конечно, в ушко шепчу всякие глупости, чувствую – задышала, и хо-ро-шо задышала… Да вон и она, с подружкой, - Андрей игриво подмигнул и призывно помахал рукой, - Девчонки-и! Щас познакомлю.
Девчонки надвигались словно танки, клином.
-  Знакомься, Лена…Елена Борисовна, Галина Михайловна.
Я вежливо раскланялся. Уселись на скамейку, Андрюша покопался в спортивной сумке, достал бутылку и пару яблок. Встряхнув по привычке, поредевшими кудрями он прочитал нам несколько газелей и поучительные рубаи Омара. Извини, друг, но, ни какой ты больше не Пушкин. Уже не похож. Нет прежнего огня и задора. Одни рефлексы. Девчонки грызли яблоки, запивали вином и с любопытством поглядывали на Андрея: дальше-то что? А я следил за девчонками. Когда-то Елена Борисовна и Галина Михайловна были Леночкой и Галочкой, лихо отплясывали шейк под песни молодых «роллингов» на ночных посиделках. Теперь – матроны! По старой привычке – принюхался, феромонов, которые раньше глушили меня на повал, не было, были дорогие французские духи. Была сеточка мелких морщин искусно припрятанных макияжем, под маечкой выпирали, чуть-чуть, симпатичные возрастные «колбаски», туго затянутые вокруг талии. Обе улыбались красивыми ртами наполненные фальшивым жемчугом зубов. Они выглядели гораздо моложе Софии Ротару. Елена  Борисовна слегка шевельнула тонкими ноздрями, только на миг, и я всё понял, - Ах ты волчица! Тоже чуешь! Всё знаешь, всё понимаешь! И думаем с тобой об одном и том же: дать или не дать, вдуть или не вдуть! Ах, проказницы! Принюхиваетесь, выделяют ли наши гонады тот приторносладкий и влекущий мускус, запах молодого тела, который некогда, давным-давно щекотал, ваши чувства и бурлил вашу кровь. Так хочется вернуть на мгновенье прошлое, молодость. Ну и как, выделяют наши гонады что-нибудь? Или только запах «Шипра» унюхали? Мутриб закончил свои газели. Бутылки и огрызки улетели в урну.
- А не подняться ли нам в номер, и немного пошалить?!
Девчонки оторвались кормой от скамейки, деловито заглянули в часики, время было раннее и шалить им пока не хотелось. Может, вечером? А мне подумалось: ни черта наши гонады не выделяют, усохли наши гонады, впрочем, как и ваши. Когда-то, после развода, я создал очередную семью-Коммуну, дабы немного успокоиться и мысли привести в порядок, так меня мои молодые коммунарки, знаете, как прозвали? Стыдно признаться, представляете: ...падре. Наш Падре! Мать твою! А мне всего-то, в ту пору, около сорока было, ну может чуть побольше с хвостиком. И гонады тогда не совсем усохли. Только вот в зеркало смотреться с каждым годом всё противнее становится. Нет, невспыхнут больше ваши глаза восторгом и любопытством. Молодость не любит запах тлена.
Остались одни. Андрей потупился и признался, - Жена не возбуждает, как прежде, Скажешь ей в сердцах, отстань, старушка! А она: какая я тебе старушка! Я ж на десять лет моложе тебя!
 И вообще, у меня после этого дела… ну сам, знаешь какого, недомогание, а в голове шум и свист…
- А ты хотел аплодисменты услышать?
Задумались. Молча, выпили вина.
- Слушай! Встретил в Москве Денца! – Андрюша радостно встрепенулся, Вот потеха!...
Я вопросительно поглядел на Андрюшу.
- …Всё! Замётано! Встречаемся в кабаке! – кричит ему Зуб в телефон, - с меня девчонки! И действительно, приводит двух юных красавиц, ноги от плеч. Сам из себя важный, усишками шевелит, зубом золотым цыкает, а на лице все тайные мысли прописаны. Похотливые.
- И что?
- Ни-че-го! Все деньги в кабаке спустили.- Андрей залился счастливым смехом, - Попили, поели наши барышни-красавицы и ручкой помахали. Мол, дела у них срочные, неотложные. Ихняя мама вдруг заболела. Так Денц, представляешь, поверил! на завтра с ними новую стрелку забил.… В ре-сто-ра-не!
- Хватит о грустном, не Денц, а перпетуум-мобиле какой-то. Он богатый ему можно. Коля то, как?
- Коля? Счастлив. Женился на куколке, отец троих детей.… А Витёк? Барин! Детишек пестует в строгости, а сам мемуары об коммунарах строчит,  угомонился.
- Что ж, каждому своё.
Мы незаметили, где и как наш вагон отцепился, отстал и застрял в тупике, а наш скорый поезд давно ушёл, и продолжает мчать на восток новых, молодых исследователей флоры и фауны, в иную неведанную страну, название которой –  их Жизнь. Вы слышите песню? Её поют уже совсем другие коммунары.
-Утро! Утро начинается с рассвета,
 Здравствуй! Здравствуй необъятная страна,
У студентов есть своя планета,
Это Целина…
А, мы? Что, мы. Будем любоваться закатом солнца. Кряхтеть, окучивая старые грядки. Воспоминать годы своей молодости, которая промелькнула и слилась в тот один незабываемый год. Отшелестело листьями то далёкое лето, и кануло… и шелестят уже последние страницы, почти дочитанной нами книги, книги нашей жизни. Потому что для всякой вещи есть своё время и устав. Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было. Простите нас милые, за всё.
- А, помнишь, как комендантша, в общежитии, сбежала от нас?  Как скакала по этажам с воплями: караул! перепрыгивая через две ступеньки. А ведь мы ей только стакан чая предложили. Вот потеха! И что ей в голову взбрело, старой дуре?
- А знаешь, ведь ей в ту пору и сорока не было.
                В. Мокин. 2008. Су-Псех. Анапа.



-