Пересечение траекторий

               
Глава первая.

 Это был прекрасный осенний день, какие бывают раз в десятилетие, вокруг жёлтой листвой шумели тополя, их срывало, и они летели по ветру, усыпая землю сплошным ковром,  лёгкий ветерок ласкал лица. Мы только начали раскладывать этюдники на мосту, над тихой живописной речкой с архаичным названием Кимерка, и в это время позвонил Сёма. Три художника: Петя Гусев, Пак Константин Андреевич, и я. Точно так мы могли закидывать удочки, или ходить по рынку, или даже, разливать по рюмкам, сидя за столом, культурно общаясь, совмещая полезное с приятным, и этот процесс был прерван телефонным звонком. Он был словно с другой планеты; так неожиданно высветилось имя моего старшего сына в тот момент. В свои двадцать восемь лет  он мог находиться где угодно, и уже ничему не удивлял меня, но в этот момент я растерялся.
    -Здорова, - услышал я слегка растянутое, но не вялое и навязчивое, как обычно, а требовательное, и нервное,  –это Сёма.
   -О. А мы как раз этюдники раскладываем на Кимрке. Тебе привет от Константина Андреевича. И от Гусева тоже.
    -Мне нужна помощь, - как-то приглушённо, но с напряжением, произнёс  Сёма, словно кто-то мог подслушать наш разговор.
    - Ты скрываешься от спецслужб? – попробовал разбавить эту атмосферу напряжения я, вместе с тем понимая, что Семён просто так звонить не станет, и если у него проблемы, то хватит всем и кто рядом, и кто за десять тысяч километров.
 – Угадай, откуда я тебе звоню? Я на Амурских столбах, - не дожидаясь, ответил на свой вопрос Семён.
   Я на мгновение оцепенел, рисуя в воображении место, которое назвал Семён. -Ты обалдел? – вырвалось  у меня.
    - Я не обалдел,  я просто на амурских столбах, и мне нужна помощь, - быстро заговорил Семён, готовый взорваться. 
    - Какой хрен тебя погнал туда? –грубо перебил я. -Там же… Это же… - В общем, я сам перешёл на сбои, как сломанная машина, и в сердцах бросил мастихин. Друзья художники не могли не слышать, не отрываясь от дела, за которым приехали, они краем глаза посматривали в мою сторону. – Он на столбах, - выпалил я, разводя руками,  словно все, кто был рядом, хорошо знают это место, а оно, между прочим, находилось на другом конце планеты.  –Семён, ты хоть понимаешь, что это за место?
    - Папа, выслушай меня. У нас проблема. Точнее, у меня проблема.
    - Какая проблема? – насторожился я. –С кем ты там?
     - Ни с кем, вернее…
    -Как ты туда добрался?  – снова перебил я,  осознавая, что проблема должна быть ещё та, если Семён звонит через всю страну, из глубокой тайги, даже глубочайшей, глубже которой только тайга на Марсе или на Венере. Сказать по честности, мне совсем не хотелось нагружать себя проблемами  сына, особенно сейчас, и я уже пожалел, что ответил на его звонок. С самого рождения он сам  был проблемой, хотя, за последние несколько лет его самостоятельной жизни, я немного отвык от них, но как говориться, осадок остался.
     - Ты дашь мне договорить? Или мне к маме обратиться за советом.
     – Хорошо, хорошо.  Давай по порядку.
    -Только не перебивай, а то зарядки не хватит в телефоне.
    - У тебя ещё и связь есть!
    -Ну я же звоню тебе…
    -Всё, говори, слушаю.
   -Я, короче,  на горе, ну, в общем, Амур внизу, очень красиво, и очень далеко.
    Ох уж это дальневосточное - короче. -Это вся проблема?
    -Ну я же просил тебя, что бы ты не перебивал, - взмолился сын, и мне стало неудобно, и до ужаса жаль его.  –Выслушай меня, я же прошу тебя, - едва ли не плакал Семён, в голосе которого я действительно услышал мольбу и беспомощность, от чего всё моё тело испытало привычный до боли импульс жалости, ну и разумеется, любви, поскольку это был родной мне человек.
   -Ладно, прости, больше не перебиваю.
   -Короче… Чувак, с которым мы поехали… Я его потерял. Мы, короче, сначала на паровозе до Комсомольска доехали, там у него тётка, и мы у ней два дня просидели. Такая придурочная, когда узнала, куда мы собрались, нас отпускать не хотела.
   -По-твоему это важно? Мне кажется, ты отвлёкся от темы, - вставил я ненавязчиво.
   - Ну да… С тебя пример  беру, наверное. Это шутка.
    - И амурские столбы шутка?
    - Столбы реальные, я их через Амур видел в бинокль.
   - В общем, до Тамбовки вы автостопом добрались.
   - Ну, да,  на попутках.   Тут у всех местных мужиков  типа бизнес, на таких чёкнутых как мы зарабатывать.
   -Ну как же без дураков, где нет дорог, на них вся Россия держится, - вставил я ненавязчиво, - как бы отыгрываясь за то, что буду должен решать проблему сына. Судя по тому, как он излагал суть происходящего, критической ситуации не была, но всё равно, по моей спине медленно поднимался холодок.
  - Ага, нормально, за перевоз на другой берег штукарь содрать, с каждого.
Семён был в своём духе, точнее характере, находя повод говорить о денежных тратах даже в такую непростую минуту. Но я не стал упрекать его в этом, понимая, что таким образом происходит процесс мышления, и сонастройка с происходящим в его необычной голове. А то, что голова эта была необычной, я знал с самого первого момента его жизни. В чём-то это была моя голова, но разумеется, с прибавкой особого вида современных тараканов, которые жили в его голове.
   - А ты хотел бесплатно? -  Займи их место, и тогда посмотрим.
   - Ну да, типа, а кому сейчас легко, выживать как-то надо…
     -Я там что-то про батарейку в телефоне слышал, которая вот-вот сядет.
    -Они и за деньги сначала не хотели, просили сверху водяры пузырь, а водки у нас, естественно, не оказалось, - не унимался Семён, у которого, вероятно, была особая батарейка в телефоне.
    -Да, в тайге крепкие напитки первое дело, – ненавязчиво вставил я, уже чувствуя, как его остросюжетное начало превращается в обыденную историю. – Что было дальше? Только по подробнее, а то картина будет не совсем понятной, - предложил я, окончательно распрощавшись с программой сегодняшнего пленера.
    -Потом они согласились, нашли бензин…  - продолжил Семён, как видно, так и не уловив моей иронии. - Лодка такая допотопная, из железа, пока плыли, думал развалиться. Короче, высадили на берегу и укатили. Ещё научили, как их обратно вызывать. Если ночью, то два костра рядом, а днём просто белой тряпкой махать. Но днём их бесполезно звать, а телефон на берегу не ловит.
   - Логично.
   -Этот чувак, его кличка Химик, с которым я в Хабаровске интернет проводил, я тебе рассказывал про него… Я пока сидел на берегу, шнурки завязывал, он пропал.
   -Возникла пауза, в которой для меня наконец-то стала проясняться суть проблемы, в которой оказался Сёма.
   - В смысле? – я сделал вид, что не понял.
   - Мой товарищ, с которым я сюда приехал,  пропал, - чуть ли не по слогам, теперь уже проорал Семён.
   -Ну зачем же так кричать, - возмутился было я, хотя, сам напросился.
   -Ты сам напросился, - подтвердил Сёма. -Мне же надо было всё проверить, вещи, обувь, - уже нормально продолжил он, снова возвращаясь в свою привычную манеру изложения, делая  отступления и сюжетные повороты, - а ему всё не терпелось идти. Ходит вокруг меня, и долдонит, как попугай, - сколько тебя ждать, сколько тебя ждать. Я вежливо послал его, вернее дал понять, что меня торопить не надо, он не выдержал, и пошёл, типа, догоняй. По-моему, он ненормальный. Я ещё там свои дела поделал перед  дорогой. А он пять минут подождать не мог. Потом  я пошёл за ним, иду, иду, а его нет.
  - И куда он  делся? Там же тропа должна быть,  я так понимаю, хорошо натоптанная.   
   -Ну да, - подтвердил мою догадку Семён, - её только слепой не заметит. Я не знаю, куда он мог уйти?
   От телефона, и от напряжения, с которым я прижимал трубку,  у меня разболелось ухо, я попробовал переключиться на громкую связь, но передумал, не желая засорять тишину пространства этой проблемой дня.   - Может он решил пошутить?
   - В смысле? Ты хочешь сказать, что он прячется в кустах, и прикалывается? Да он на это не способен, - искренне рассмеялся Семён, снимая завидную часть напряжения, которое уже начало захватывать моё тело.
   - Ладно, это шутка.  И давно? Химик давно пропал?
    -Несколько часов прошло, может два. У меня такое чувство, что за мной кто-то наблюдает. Тут всё время кто-то ходит, и мне реально не по себе. Погоди, там кто-то ходит, в кустах, я слышу очень хорошо. Но трава выше моего роста, я не могу рассмотреть.
    -Может это Химик?
    - Да какой Химик? Это явно не человек, это какое-то животное, большое.  Я тебе перезвоню, я же не могу так разговаривать, когда за спиной кто-то ходит.
    Подошёл Пак, низенький кореец, держа в руках большую кисть, которому недавно отмечали восемьдесят лет. Он хорошо знал Сёму, и даже научил когда-то всем тонкостям портрета. Он всегда справлялся о его делах, и я знал, что для него это не простая формальность. Пак искренне волновался за судьбу моего сына.
    -У Семёна проблемы, - ответил я на его немой вопрос.
   - Как? Что с ним? – воскликнул Пак. 
   -Он в тайге, в шаманском месте.
    -О! И такая связь хорошая?
     Мы рассмеялись. Пользуясь паузой, точнее, передышкой, я стал выдавливать краски на палитру, чтобы хоть как-то снять напряжение. Тайга, Амур, исчезнувший Химик… После такого набора новостей думать о живописи сложно, но мы ехали целый час, долго собирались… осень дарила редкие по красоте деньки, и надо было с чего-то начинать пленер. Погода стояла редкостная, конец сентября - золотая осень, всё располагало к живописи. Но Семён… Вскоре он снова зазвонил.
    -Алё.  Ты слушаешь? – раздалось в трубке.
   -Говори, я тебя прекрасно слышу.
 -Короче, когда мы выгружались на берег, мужик, который нас довёз, сказал, что тут полно медведей.  Он  даже отговаривал нас. Я не разглядел, но там точно что-то шевелилось, большое. Это может быть медведь?
    -Может это снежный человек?
    -Кончай прикалываться! Мне не до шуток. Я остался один, у меня даже спичек нет.
    - Как нет спичек? Ты что, больной?  Ты же в тайгу собрался, - едва не заорал я.
     -Ну, я же не курю. Мы все вещи поделили…
    -Что с зарядкой? Деньги есть на карте?
    - С этим всё нормально, у меня аккумулятор для подзарядки есть.
    - Значит, у тебя аккумулятор для телефона, а у Химика вся еда и спички. Я всё правильно понял?
   - Почти.  Топор тоже у него.
   - И топор? – воскликнул я, заставив вздрогнуть Пака и Гусева.
    - Да, и топорик тоже. У меня только тёплые вещи и палатка, и ножик складной, типа для американского морского пехотинца, сделанный в Китае.
-А я  всё думал, куда он задевался? - успокоился я.
- Я не знаю, что мне делать, может, ты подскажешь?   
  -Ты можешь спрятаться в палатке, если придёт медведь, - пошутил я, хотя, в случае с моим сыном это была совсем не шутка, и Семён имел прекрасный опыт прятаться в подобных, правильнее сказать, абстрактных вещах, типа картонной коробки, чтобы его никто не видел, и не мешал медитировать, прячась от жизненных проблем. Например, таким  образом, он просидел последний  год учёбы у тётки, в маленькой комнатке, тренируя её нервы, и не только ей, потому что под новый год он умудрился влезть в какую-то драку, вроде как, за кого-то заступившись, и там его изрядно поколотили. Больше месяца  он не выходил из дома, и ни с кем не общался, естественно, пропуская учёбу. Но когда он пришёл в норму, и появился в институте, в деканате потребовали больничный, которого, естественно, не оказалось. Этим всё и закончилось. Понимая, что пять лет пошли насмарку, Семён перессорился со всей роднёй, вынуждая меня, и всех кто мог находиться в радиусе восьми тысяч километров, решать за него проблемы его учёбы. И они решились, и Семёну «закончили» институт, если так можно было выразиться, точнее, он получил диплом, от которого, впрочем, не было никакого проку, особенно в этой глухой амурской тайге. 
    Озадаченный проблемой сына, я сделал вдох, и ощутил, что лёгкие не работают: так проявлялась моя врождённая астма, когда я волновался, наверное,  заработанная мной как карма за предыдущие жизни. От волнения перекрыло дыхание, и я в одно мгновение превратился в рыбу на песке. 
   … -Спасибо за доверие, - выдавил я с трудом, вдруг на секунду отвлекаясь на такой же случай из прошлого. Эти случаи интересная вещь в нашей жизни, они могут храниться годами и десятилетиями, никак не напоминая о себе в обыденной жизни, но в какой-то момент вываливаются кучей, словно черви из банки рыбака, заполняя всю черепную коробку. Какова истинная цель этих червей, я не знаю, но похоже, они просто связывают нас с теми, кому принадлежат, делая донорами для каких-нибудь тонкоматериальных сущностей. Тогда  Сёма и Вася поехали на велосипедах в другой город, и Семён по неосторожности налетел на припаркованную к обочине машину. Потом был звонок «другу», то есть мне, и я, откровенно говоря, растерялся. Я не знал, что посоветовать своим детям,  потому что водитель поцарапанной машины, которая, на самом деле, была ведром не первой свежести,  «наехал» на моих сыновей, и пытался содрать с них всё что можно, чтобы возместить ущерб. Я мог посоветовать им вызвать сотрудника ГИБДДД, или дать в рог, поскольку их было двое, а водитель один. Но это задним числом, а в том момент ничего такого сразу на ум не пришло, я просто оторопел. Два моих двадцатилетних сына попали в ДТП, а я ни чего не мог им подсказать. Выручила отвратительная связь, которая исчезла на некоторое время, а когда я снова дозвонился, то всё было кончено. Нет… Конечно, водитель остался жив, и они никого не вызвали, хотя, можно было. Просто Вася, со своим прагматичным разумом шахматиста, отдал водителю свой дорогой телефон. Просто откупился, дёшево, и сердито.  А Семён… Ну, Сёма есть Сёма. И вот теперь для  него снова был момент истины, не знаю, какой по счёту, но на этот раз рядом не было брата, хотя, был дорогой телефон, которым можно было откупиться, но это вряд ли, потому что вокруг была тайга, и кто-то прятался в кустах. Правда, ещё был полный рюкзак тёплых тряпок, и палатка, в которой можно было укрыться от дождя. Уже неплохо,  если не брать во внимание, что конец сентября на нижнем Амуре, это ещё та история.
    … - Знаешь что? Давай  отключись на пару минут, -уже спокойным голосом предложил я, мысленно разворачивая перед собой панораму бескрайних амурских просторов. Задачка была не из простых, Семён и вправду оказался перед серьёзной проблемой. Не бедой, не горем, а именно проблемой, которую, кроме него самого на этот раз никто решить не сможет. Только он.   Неожиданно  от этих мыслей моё тело расслабилось, и по нему прошла волна необычайного спокойствия, хотя причин для этого пока ещё не наблюдалось. Снова ниоткуда вывалило, теперь уже не из банки, а ведра, гору червей, вызывая во мне знакомое чувство жалости и любви к сыну, а вместе с ним и вины, потому что один из червячков напомнил мне о речке Манжурке, и  пасеке, где мой друг едва не убил Семёна из ружья. Стаяла осень,  начало сентября; ох уж этот сентябрь, и где-то в вершине Манжурки горел лес. Тем летом друг начал строить дом, я ему помогал, притянув к этому делу сына, которому тогда было лет двенадцать. Из-за нехватки материалов стройка застопорилась, и чтобы с пользой провести время, мы решили сгонять в тайгу, а заодно и поохотиться. Но выезд оказался неудачным, на полпути пришлось возвращаться, потому что забыли ружьё. Понятно, что возвращаться плохая примета, но и без ружья в тайге делать было нечего.
От дыма наши головы опухли настолько, что даже бражка, которую предложил хозяин пасеки, не лезла в рот. Мозги не соображали, и правильнее было просто взять и уехать, но хотелось оправдать бензин, и деньги, на него потраченные, поэтому сидели, и чего-то ждали. А потом кто-то из подростков увидел в кустах козу. Она паслась прямо за омшаником, и мой друг, с дробовиком, заряженным картечью, в одних носках, чтобы не шуметь, стал скрадывать добычу. Потом был выстрел, а за ним истерические проклятия. Когда я подбежал к нему, Миша стоял на коленях, и руками рвал землю, срывая ногти. Он смотрел на меня воспалёнными глазами и кричал – Дима, прости ради бога, я не хотел. Потом за спиной из кустов вышел Семён, удивлённо рассматривая нашу сцену покаяния. Он сообщил, что мимо его затылка пролетело несколько шершней, в которых он неплохо разбирался, потому что к тому времени успел пожить в деревне, да и два месяца стройки дома на лоне почти живой природы что-то привнесли в его копилку опыта. Друг клялся, что в кустах видел голову козы, и она была уже на мушке, но когда он нажимал на курок, делая это как можно медленней, чтобы не дёрнуло ствол, он заметил, что голова имеет человеческое ухо, и понял, что это не коза, а человек, но было поздно,  картечь  уже  летела в цель. Наверное, он успел как-то изменить их траекторию, задрав ствол, хотя, скорости не сопоставимы. Было в этой истории и что-то странное, даже мистическое - когда мы ехали на пасеку по пыльной лесной дороге, перед машиной отплясывала ворона, заставляя нас остановиться. Вороны не так глупы, как можно подумать, они видят мушку за километр, но здесь происходило обратное, совершенно не соотносимое с сутью этой птицы. Мы остановились. Ванька, пасынок друга, стрелял в неё два раза, и она оба раза не улетала. Картечь ударяла по земле в метре от птицы, давая понять, что целик у ружья сбит. Ружьё страшно низило, но тогда никто не обратил внимания на этот серьёзный изъян. Потом с ружьём произошла странность - кто-то перетянул ниткой планку, на которой был прикреплён целик, но это выяснилось уже после. Только один человек мог сделать это незаметно, и звали его Ревка, полу бич, полулесной человек, без флага и родины, бродивший по окрестным пасекам в поисках приключений. Ел он мало, да и для кайфа ему хватало капли, в основном он просто искал компанию, старый  и брошенный потомок союзненских казаков.  Союзное, это село на берегу Амура, от которого ничего не осталось на тот момент. Когда мы приехали, то бесцеремонно выперли его с пасеки, где он вторую неделю навешивал Петуху, хозяину пасеки, дверь. Дверь скрипела, заламывала косяк, в общем, всё было сделано грамотно, а Ревка полупьяный бродил вокруг, и не давал расслабиться. Его вежливо прогнали, и куда он делся,  был вопрос, но на ружье кто-то привязал ниткой целик. Про Ревку надо бы отдельно рассказать, поскольку с ним связано уже не ведро червей, а бочка: Ревка в молодости убил из ружья своего сына, случайно, конечно, и на фоне этого у него съехала крыша, да и вся жизнь. И вот так вышло, что мы встретились. Другу я простил, как бы, но себе не могу, хотя, при чём тут я. Странное явление - чувство вины, оно гложет непрестанно, не даёт дышать, но тому, перед кем ты виноват, нет до этого никакого дела, он даже может ничего не знать и не помнить. Но тогда к чему эти муки и угрызения? На мой взгляд, чувство вины кто-то навязывает нам, привязывая к объекту, перекачивая энергию в неизвестном направлении. Но сама привязанность, это что-то особое, не принадлежащее нашему миру, однако, склеивающая его нитями наших чувств и эмоций в одну общую паутину.  Такая вот философия.
   … – Дай мне немного времени, сейчас что-нибудь придумаем, не волнуйся, - попробовал успокоить я Семёна. - Ты сам позвонишь, или мне набрать тебя? – неуверенно спросил я, сделав удачный вдох, - понимая, что звонок на Амур обойдётся в копеечку. Конечно, эта меркантильная мысль окрашивала меня не с лучшей стороны, но такова была правда, я об этом думал.
    -Хорошо, -как-то даже равнодушно ответил Семён, и отключился.
    -Пусть он залезет на дерево, -подал голос Гусев, как всегда, одаривая всех ехидным смехом.  Поймав на себе мой не одобряющий взгляд, он  свернул улыбку и спрятался за холстом.  И здесь меня осенило, потому что ровно  год назад на этом самом месте был такой же звонок, но уже ему. И тогда Пете было не до смеха, потому что на Индигирке пропал его единственный и любимый зять, который с большой компанией уехал сплавляться по этой сибирской  реке. Тогда я не мог осознать всей драмы случившегося, лишь киношными шаблонами представляя, что кто-то  в мокрых кроссовках бежит вдоль реки, голодный и замёрзший, в поисках людей и жилья, и он обязательно спасётся, потому что в тайге всегда есть люди, которых можно встретить. Мы все тогда верили в хороший исход, и даже не имели понятия о том, что это за река, и где она  находится. О том, что она течёт за полярным кругом, я знал, но что Индигирка  имеет четвёртую степень  сложности  для сплава, и требует особого мастерства и оснастки, и подумать не мог. А зять был простым нотариусом, клерком, говоря простым языком. Что вокруг дикая тайга, переходящая в тундру, где в одном спасательном жилете далеко не убежишь, я осознал не сразу.  Потом, по негласной традиции, после этюдов сидя у Пака в гостях, в диалоге за столом  всплыли детали, в которых выяснялось, что зять вообще не хотел ехать, но его упросили, а уезжая, он  почему-то попросил жену не продавать дом, если с ним что-то случится. У меня даже возникло подозрение, или даже идея, что зятя вполне могли таким образом устранить, как в хорошем детективе, если он как нотариус знал что-то лишнее. В общем, своей прощальной фразой он как в воду глядел. И вот прошёл ровно год, и мы снова были на речке Кимерке, словно две эти реки были чем-то связаны. Зятя так не нашли, и всё повторилось. Я даже поклялся, больше не ездить на это место, не смотря на то, что оно было невероятно красивым, даже знаковым с точки зрения композиции. Что-то подобное у психолога Юнга даже имело своё название – проявление коллективного бессознательного разума. Короче – архетипы. Быть может, Юнг что-то  не договаривал, как всегда, давая нам самим возможность расхлёбывать заваренную нами  кашу, но коллективную и бессознательную, под названием судьба.
   Я бросил мастихин и на минуту вошёл в транс, забыв, где нахожусь, и для чего сюда приехал. У меня даже возникло ощущение, что это событие я уже переживал, и это было очень странное ощущение. Наверное, я  пережил стресс, который вызвал во мне не только волну чувств по отношению к Семёну, но и вереницу воспоминаний, словно это был последний день жизни. Впрочем, когда «ты» вдруг понимаешь, что всё зря, и не стоит того, перед чем ты выстоять не в силах, то разве это не последний день. Каждое мгновение жизни, если на то пошло, может, или даже действительно является для нас последним, в определённой степени, конечно. Но почему Семён, а не Вася? Он ведь тоже мой сын, и тоже дорогой, но всё, что было связанно с младшим, не вызывало во мне такого наплыва чувств и жалости. Вася с детства был мастером жизни, и никому не позволял решать её задач, и это было его любимым делом, как в шахматах, с которыми он любил ходить по вагонам поезда Москва-Хабаровск, и обыгрывать за деньги доверчивых пассажиров. И чем сложнее были задачи, тем больше Вася улыбался, встречая трудности. Однако же, один червячок в его честь всё же вполз в мою голову, и я вижу Васю ещё совсем малышом, да ему и года ещё нет, а он спокойно сидит один в кроватке и играет с привязанными игрушками. А его папа где-то катается на лыжах.  Счастливое время - те четыре года, что мы прожили в школе, когда за стенкой каждые сорок пять минут звенел звонок на перемену, а за окном слышались крики детворы, и любой из школьников мог забежать в квартиру, чтобы покрутить привязанные к кроватке игрушки, тем самым развлечь малыша. Наверное, одному Васе было скучновато, но сейчас это уже не так важно, хотя, вспоминая подобные моменты жизни, мне стыдно и обидно за свою беспечность, и даже, отстранённость от своих детей. Но эту историю уже не сотрёшь из памяти, она живёт в моём сознании и периодами напоминает, даёт понять, что в жизни есть причинно-следственные связи, природа которых скрыта от нас в силу нашей тотальной вовлечённости в реальность, и могут проявить себя во всей своей красе в любой момент. Так было и с Васей, который однажды бросив учиться, потому что устал несколько лет к ряду скитаться по общагам и перебиваться коркой, просто сидел дома, а точнее в компьютере, играя в игры по ночам, а днём отсыпаясь. Выбить из него эту дурь было невозможно, он сам мог это сделать при желании из «тебя», но Вася очень мирный парень, у которого по жизни не было врагов, и как из него что-то трясти. Наверное, по такому случаю ко мне занесло одного колдуна, ведь в жизни нет ничего случайного. За чашечкой чая колдун шепнул мне на ушко, что Вася сидит на моей шее, в прямом смысле, ну, как бы, своим энергетическим телом. Тогда я уже кое-что понимал из этого, и растерянно спросил - а что делать? Колдун, которого звали Макаров Сергей, уральский казак, а по совместительству актёр театра и кино, предложил мне его сбросить. Просто сбросить? -переспросил я. Да, кивнул он, и показал руками, давая понять, что на моих плечах болтаются Васины ноги. Я, насколько хватало воображения, нащупал эти ноги, и резко стянул его с себя. Серёге это понравилось, он сказал, что получилось отлично, и Вася больше не сидит на моей шее. Потом он уехал, а я остался сидеть на кухне, размышляя о том, что делать дальше, как жить с тем, кто сидит второй год в компьютере, и у тебя на шее, и ни хрена не делает. Я, конечно же, боролся с этим, даже устроил его на работу, но этого было мало. Я даже перешёл на сырую диету, поскольку Вася был мясоедом, и держал пустым холодильник. В ответ на это, он повесил в холодильнике поролоновую мышку, давая понять, что все вокруг сволочи. И так продолжалось почти два года, пока не появился колдун Макаров, и не предложил Васю скинуть. Тем же вечером Вася подсел ко мне за стол, где я медитировал на Васину жаренную курицу, и спросил, есть ли у меня деньги. Я спросил, зачем. Вася мило улыбнулся, а потом огорошил, сказав, что собирается уехать в Хабаровск. Я чуть не слетел с табуретки. Зачем, спросил я, едва сдерживая удивление. -Хочу восстановиться в медучилище, в медколледж, -ответил мой сын. Я сказал, что деньги будут. Через неделю Вася укатил в Хабаровск, а я ощутил глубокое уважение к миру магии, и непосредственно к Макарову.  Колледж Вася, естественно, добил, получив корочки фельдшера, которые давали  ему право честно зарабатывать на жизнь. Но всё равно, мне по-прежнему неспокойно и стыдно за то, что я так грубо обошёлся с его тонким телом, хотя, кто знает, что оно испытывает в отношении меня. Мои дети выросли, и уже, скорее всего, не держат подобных мыслей в голове, они стали через чур самостоятельными, и находясь неизвестно где, плывут по течению жизни, и плывут не слабо, только успевая поворачивать.   
    Снова звонил Семён.
    - Сёма, послушай меня, - начал было я, но меня перебили.
    - Папа, что мне делать, - затараторил Семён. - Это медведь. Это он лазил в кустах, а теперь он стоит на тропинке, до него метров десять, он огромный как корова и смотрит в мою сторону. Я так понимаю, на дерево лезть бесполезно, у него же когти. Что мне делать?
   Звонок неожиданно прервался, у меня похолодело в венах, ноги подкосились, я не мог предположить, что там могло произойти, и почему связь оборвалась так резко. Семён был самостоятельным, но тайга это нечто особенное, и требует от человека то, чего не найдёшь в кармане куртки. Но Семён не простой парень, он мог проявлять чудеса выносливости и отваги, когда это было необходимо лично ему. В третьем классе он в одиночку переплыл Волгу, умудрившись проскочить между двумя баржами, плывущими навстречу друг другу. Он неплохо ориентировался в пространстве, и вряд ли мог заблудиться, тем более, если над головой светило солнце. Этому его научило далёкое детство, прожитое в деревне, где за огородом начиналась настоящая тайга, и по сопке, что нависала над краем села, табунами бродили дикие кабаны, не давая покоя деревенским собакам. У Семёна и самого в личном распоряжении была свора собак, с которыми он мог самостоятельно отправиться куда угодно, покрывая завидные расстояния.  Конечно, собаки давали некую гарантию безопасности ребёнку, но не прибавляли спокойствия мне как родителю. То, чему я учил своих детей, вызывало неподдельное удивление, даже возмущение у соседей, и сегодня такое отношение к ребёнку стало бы поводом к судебному разбирательству, а тогда… Но что приобретал ребёнок в замен предсказуемой безопасности и опёки родителей там, в бескрайних полях и марях, с бесчисленными насекомыми в траве, с птицами в небе, с тракторами и коровами… Жизнь вокруг била ключом, люди светились от радости жизни, делились последним, и мне даже не приходило на ум, что с ребёнком может произойти что-то плохое. Мир был наполнен светом и любовью, и как можно было всем этим не воспользоваться. Я собирал собак в стаю, набивал карманы Семёновских штанишек лакомством, чтобы те знали кто их хозяин, и отправлял на все четыре стороны. Потом сын и сам собирался, и надолго уходил в путешествие.  Конечно, это было рискованно, но тот, кто руководил мной тогда, наверное, имел на Семёна особые виды, и теперь они привели его на эти столбы, которые, по сути, были самым настоящим местом силы, и в то же время, испытанием. Разумеется, столбы возникли не случайно в нашей жизни, и когда-то, быть может, лет пять назад, я показал Семёну их на карте, и рассказал несколько историй, чем–то напоминающих шаманские, в духе Кастанеды, или даже, Толкиена, намекая на то, что этим камням  не одна тысяча лет, и когда-то места эти населяли великаны, главным из которых был Вальдю. На языке местных аборигенов это имя означало  Владыку, и напрашивалась параллель с нашим Валдаем, где магической силы было не меньше, а может и по более. Но для того, чтобы с ним пообщаться, уже не надо было ехать через всю страну. Но это мне, находящемуся на Волге, а на Дальнем Востоке местным психам хватало и столбов, которые и вправду, обладали силой, по крайней мере – притяжения, для таких как мой Сёма. Но тогда я и не думал, что сила эта специфическая, и не каждому полезна, и проходя через сознание современного обывателя может наделать много неприятного, и даже вредного. Тогда я был наивным и набитым всевозможной шаманской чепухой чудаком, и не думал о возможных последствиях. И выходило, что предлагая попутешествовать в виртуальном пространстве тайги при помощи интернета, я заразил сына, внёс в его сознание вирус, который проявил себя через несколько лет. Ещё мы слушали  Серкина, его «Хохот шамана». Того самого Серкина, который научился видеть волны льда, и слышать за километр шаги снежного человека, при этом оставаясь обыкновенным преподавателем в институте. Мы слушали аудиозапись и балдели от простоты происходящего по ту сторону экрана, запоминая всё, о чем рассказывал шаман автору, растворялись в дикой северной природе, и наверное,  мечтали втайне друг от друга встретить настоящего шамана в своей жизни. Мы не понимали, что сами и есть шаманы, только плохие, слабые и ленивые, готовые лишь на взаимные упрёки и горячие пирожки. Но один урок Семён всё же усвоил из этих прослушиваний. Это было удивительно на столько, что я до сих пор не могу в это поверить.  Наверное, мы слушали «шамана» в пятый раз, и остановились на описании того, как шаман и Серкин оказались напротив медведя, который проявлял излишнее любопытство к незваным гостям, и уже становился опасен. На глазах у Серкина шаман превратился в огромную крысу, издав дикий и невыносимый крик, тем самым обратив медведя в бегство. Потом со стороны шамана было короткое резюме по поводу того, что именно увидел автор знаменитого бестселлера, крысу или иллюзию, искусно созданную при помощи колдовства. Наверное, это был самый интригующий момент всей истории.   
И вот через несколько минут Семён снова вышел на связь, на этот раз он не говорил шёпотом, а кричал, взахлёб, и даже за тысячи километров я чувствовал, как зашкаливают его чувства.
-Папа, я только что прогнал медведя!  Я его прогнал! Он драпанул  так, что кусты трещали. Целую дорогу сделал. Папа он реально убежал, как заяц. Он так близко подошёл, я слышал как он сопел, и глаза у него прямо в меня смотрели, а я не знаю куда бежать. Но куда тут побежишь, тут лес кругом, мне же некуда спрятаться, он же догонит. На дерево лезть бесполезно, - взахлёб тараторил Семён. – Я представил себя крысой, и зафиксировал взгляд на его переносице, а потом заорал. Так заорал, что он убежал! Он так дрыснул от меня, что пятки сверкали и задница подпрыгивала!  Мне реально смешно сейчас, но пять минут назад  было не до смеха.
     Меня прорвало на хохот от его последней фразы. Это было странное чувство, одновременно и восторга, и зависти, от того, что сам я на такие вещи не способен.
   …- Я не знаю как у меня получилось, я думал горло порвётся. Короче, меня всё ещё трясёт. А он может вернуться, как ты думаешь?
Ну, вот Семён и ликует, а вместе с ним и я на седьмом небе от счастья. И как же мало требуется  для истинной радости, и как мало чтобы обесценить её. А надо лишь собеседника, того, с кем её можно разделить. Я испытывал блаженство, и даже больше, я ликовал. Но что тогда  чувствовал мой сын, я даже не мог представить. Пять минут назад его положение было критическим, а сейчас он ликовал от восторга. Не могу понять, как Семён смог  спонтанно использовать для спасения то, что даже правдой назвать было нельзя, не то что опытом. Верно говорил другой шаман, что человек способен на чудеса, если его прижмут к стенке.
– Кто тебя надоумил превратится в крысу?, - спросил я Семёна, когда в его сумбурном монологе образовалась пауза.
 - Ты что шутишь? Ну ты же сам посоветовал, - услышал я в трубку.  – Ты что, забыл? Стоп.  Пять лет  назад, в Дубне, мы слушали  Серкина? Ты же помнишь этот момент, когда  шаман превратился в крысу. И ты мне сказал только что, пол часа назад...
Я задумался, а вместо ответа протянул полуабстрактное:  - Ну да, у Серкина...
- Короче, что мне сейчас делать? Надо же что-то делать, -снова заговорил Сёма своим привычным манером. - Тропинка не кончилась, мне идти куда? И скоро же темнеть начнёт.
    -На Амур не иди, - уверенно предложил я, даже скомандовал, словно получил полномочия управлять Сёминым походом.
    -Почему? А что мне в лесу делать, если у меня даже спичек нет. Ты же сам сказал, что здесь мне делать нечего. Я ещё не так далеко ушёл, вниз же будет быстрее.
    -Чем ты собираешься огонь разжигать, если у тебя нет спичек? Ты костёр не сможешь развести. Тебя не услышат из-за ветра, -начал я разматывать мысль, до этой секунды не видя ничего, что могло бы помочь моему сыну. Но если он справился с медведем…  -Ты, главное, с тропы не сходи.
    - Ага… Один уже пошёл по ней, -не без юмора отозвался Семён, что уже было не плохо. Если человек начинает шутить, значит, к нему возвращается уверенность. – И что-то говорит мне, что погода должна испортиться, - снова заныл он витиевато.
 Я уже не помню, сколько раз садился на бордюрину, и сколько раз вставал, друзья мои, наверное, дописывали свои картины,  и мне оставалось лишь собрать этюдник, и уехать ни с чем.
    – Иди по тропе, и никуда не сворачивай, и не спеши, будь внимательным. Возьми палку, и колоти по деревьям, или  банкой консервной, наверняка вдоль тропы валяются. Пусть медведи слышат тебя, и будут уходить с тропы.
     Моим козырем в убеждениях продолжать путь было то, что  на пути к столбам должно быть место для отдыха, его там просто не могло не быть. Какая-нибудь поляна, устланная консервными банками, плешинами от палаток и кострищ. Вполне мог быть и балаган, хотя, это вряд ли. Где туристы, там ничего нет, кроме консервных банок и полиэтилена. На карте Гугл, когда мы с Семёном искали это место, просто так, от скуки, и я рассказывал про всякие природные чудеса, связанные с подобными местами, ничего такого видно не было. Там было зелёное море тайги, и едва уловимые по теням каменные выступы на заросшей деревьями вершине. Место это было не сказать что гиблое, но удалённое и дикое, и медведей там, конечно,  хватало. Тогда было модно искать всякие места силы, что называется, подпитываться, но мало кто отдавал отчёт в том, насколько это опасно для психики, ну и непросто в плане даже добраться до места. А оно, как выяснялось, действительно того стоило, даже исходя из названия. Семён, как видно, тогда запал на него, и вот, мечта его реализовалась, он стоял на тропе, один, без спичек и провианта, без топорика, как первобытный человек, в преддверие ночи, и где-то его караулил медведь, или злой дух, да мало ли чего может притянуть страх.
Мои товарищи уже написали по этюду, и пока я общался по телефону,  о чём-то переговаривались. Пак писал быстро, и уже успев собрать свой этюдник, наблюдал за Петиной работой. Гусев боролся до последнего, и никогда не уходил с пленера, не закончив этюда.  Собственно, это уже была настоящая картина, с деталями, продуманной композицией, и даже с автографом, готовая к продаже. Мне было не до живописи.
    … -  Никуда с тропы не сворачивай, - поучал я, войдя во вкус. - Время не теряй, пару километров пройдёшь, будет наверняка лагерь, или что-то в этом роде, там ищи спички. Где умывальник, или дупло в дереве, может шалаш. Кострище, столик на скоряк… Наверняка что-то будет. Если поляна, то и вода должна быть неподалёку, в тайге люди не дураки, думают впрок.
    -Я всё понял, папа. Я понял,  - затараторил Семён воодушевлённо, уже собравшись выключаться. Мне опять стало не по себе от жалости к нему, но выходило так, что жалеть надо было меня.  –Я, короче, отключаюсь, у меня уже одно деление показывает, не волнуйся. Только маме ничего не говори.
    -Погоди, не спеши, – остановил я. - Найдёшь лагерь, и спички, сразу натаскай дров, чем больше, тем лучше, палатку растяни, но в неё не лезь, сиди у костра, под задницу что-нибудь натаскай, лапника, травы старой, - продолжал я тянуть резину.
    -Я всё понял…
    -Да погоди ты, не перебивай. Если наверх прошли, то пойдут обратно, не с утра, так ближе к обеду. С ними и вернёшься. На гору не ходи. Ты не знаешь, что там ждёт, а то что ждёт, это точно. Сделай, что тебе говорю, не лезь на столбы.
   Возникла тишина, я чувствовал, как Семён соображает, это не всегда было быстро, но если он думал, то только  в свою пользу.
 - А как бы ты поступил на моём месте?
   Теперь замолчал я…
 -  Кто принимает решение, с того и спрашивается. Выбор всегда за тобой, Сёма. Береги себя.  – Я нажал красную кнопку. Сил уже не было, нервы мои сдали окончательно, как та батарея на другом конце провода. Художники уже сидели в машине и ждали, пока я соберу свой этюдник. В общем-то, я мог начать мазать этюд, и они бы подождали, но для меня в данную минуту  это было слишком. Я забросил этюдник в багажник, и мы поехали к Паку домой снимать напряжение. А что ещё оставалось делать? Программа дня была исчерпана, солнышко катилось к послеобеденному замирению, а на Дальнем Востоке, где голубой змеёй тянулся к Тихому океану Амур, уже опускалась ночь. Там оставался среди мрака и медведей мой старший сын, которого я когда-то недоучил, недоглядел, и, скорее всего, недолюбил.   
   -Не волнуйся, не переживай, - успокаивал Константин андреевич, когда мы уже сидели за столом. Жена его Александра Львовна, астраханская казачка, подливала щи, а Гусев  молчал, и тяжело вздыхал, время от времени повторяя самую избитую свою фразу: - Жизнь наша… -Наверное он вспоминал тот прошлогодний день, такой же тёплый, когда ему позвонили по поводу зятя. А может, он просто подыгрывал хозяйке.
 -Ничего, Семён у тебя крепкий парень, он нигде не пропадёт, -продолжал успокаивать Пак. - Он же дальневосточник. Жаль, что живописью перестал заниматься. Но он не пропадёт.
   Дома я не стал посвящать жену в Сёмины проблемы, а просто уселся за компьютер, и стал смотреть карту Гугл, выискивая на ней село Нижне-Тамбовское.  Ночью мне приснился Вальдю. Но это было почему-то другое место, из моего глубокого детства, и оно тоже было местом силы, где происходили всякие непонятности. Возвращаться туда не хотелось, но сон коварная штука, снова втянул меня в дебри амурской тайги, с медведями и нанайским шаманом, который тогда тоже превратился на моих глазах, но не в крысу, а в медведя. Так восприняло моё изменённое сознание реальность, правду о которой я до сих пор не могу принять и осмыслить. 
Правда в том, что прошлое в нас, и никуда не исчезает, оно лишь тускнеет, но в какие-то моменты, подобные этому, оно всплывает и начинает сверлить душу, причём чувства могут быть ярче, чем тогда.  Например, когда мы проскакивали с братом под движущимися вагонами, когда из них формировали составы. Сейчас мне страшно до тошноты, и не за себя, а за брата, поскольку он проползал вторым, а я, уже находясь с другой стороны, кричал, чтобы он этого не делал, но он сделал, и преспокойно забыл. Он не помнит, а меня трясёт от того, что могло произойти. Мне не было страшно в Горном, когда я, посадив сына на плечи, поднимался по водопаду. Семёну было четыре года, и он тоже ничего не помнит, он забыл, когда поднявшись к устью, где водопад вырывался из  горы, и падал по крутому склону, почти отвесному, вынося на себе разный лесной хлам, я посадил его на корневище огромной лиственницы, нависавшей над обрывом, чтобы сделать красивый снимок, а он спокойно внимал сверху панораму горного ущелья, и падающей воды. И мне сейчас стыдно от этой глупости, а он просто не помнит. Наверное, я уже тогда готовил сына к этому событию, к тому, что придётся перебарывать страх, и находить выход там, где другие остановятся и побегут обратно. Семён никогда не побежит, в этом я убеждался не раз. Всё, что я ему предлагал в качестве испытания, он принимал даже с каким-то равнодушием, лишь изредка окидывая меня недоверчивым взглядом. Мы вместе бегали босиком в тридцатиградусный мороз, когда ему было четыре года, оставляя после себя на снегу две пары следов. Люди долго не могли сообразить, кто мог это делать, а когда узнавали, то  естественно,  не могли понять, зачем это делать. Семён тогда переболел менингитом, и после страшно болючего укола в позвоночник характер его изменился, он срывался в психическом припадке, и бил стёкла в больших школьных окнах служебной квартиры, где жила наша семья; для зимы в тридцать градусов это серьёзно. Ничего другого тогда я почему-то  не придумал, кроме как бегать по снегу, а потом согревать его ноги под горячим душем, и это сработало. Все, кому я рассказывал о своём методе лечения, говорили, что я жестокое чудовище, и скорее всего, они были правы. Но тогда я думал не о себе, и просто делал то, что приходило на ум, бог шептал мне на ухо, что делать. Если мои дети простывали, то вместо таблеток я обливал их холодным душем, и натирал до дыма их подошвы мёдом и горчицей. Когда в Столбовом все дети заболели тяжелейшей кишечной инфекцией, и их увезли в областную больницу, я, на свой страх и риск,  сказал нет, и на глазах у соседей обливал своих пацанов ледяной водой из ведра, и делал это несколько раз в течение дня под ледяным ветром на вымороженных досках. Получив дозу адреналина, они вихрем неслись в дом, кутались в тёплые одеяла, температура падала с сорока одного до 38, и они вырубались на какое-то время. Через три часа они снова поднимались, потому что градусники кипели,  и всё повторялось. Проблема была в том, что воду возили зимой один раз в день, а бывало, что и не возили вовсе, и бочка быстро кончалась. И тогда воду приносили с соседних домов, отдавая последнее, с ужасом и интересом наблюдая за моим лечением, советовали мне самому встать под ведро. Все смеялись кроме меня, но мне не было страшно, я просто делал то, что считал необходимым, и единственно правильным. Слава богу, что никто из деревенских детишек тогда не умер, хотя такое происходило не редко, ведь деревня была в медвежьем углу, куда автобус ходил раз в неделю. Детей  продержали в больнице больше месяца, мои же проболели чуть больше недели. Они и по сей день ледяную воду почитают лучшей таблеткой от всех болезней.
Однажды я отправил Семёна  одного по тропинке в сторону дома, до которого было около километра. И хотя, рядом с ним были собаки, для мальчика пяти лет, остаться одному среди леса было непривычным. Тропа была хорошей, и сбиться с неё он не мог, но я всё равно проследил до самой деревни, прячась в кустах. Зачем я это сделал, понять не трудно: не хотел испытывать волнение от неизвестности, но после этого Сёма уже самостоятельно  уходил с собаками далеко  за деревню, исследуя мир, который для детей его возраста был закрыт, и никто за него уже не волновался. Я и сейчас не боялся за сына, и всё что испытывал в душе, касалось уже лично моего эгоизма и комфорта, я жалел себя за то, что не могу быть спокойным, и я испытывал злость на Семёна за то, что он это спокойствие воровал у меня таким изощрённым способом. Своих детей я сделал бесстрашными, и теперь получал справедливое наказание. С самых малых лет учил их обходиться без меня, и они принимали это без спора и слёз. Чтобы не водить  их в садик холодными зимами, я научил шотландскую овчарку таскать их в санях, и продвинулся бы дальше, обучая колли прибегать к воротам сада и забирать их обратно. Но воспитатели в один голос требовали моего присутствия, лишь с ужасом наблюдая, как моя Филя самостоятельно приносит их в утренних сумерках, и делая резкий поворот, вываливает, словно клубки, прямо к калитке детского сада. А вечером, подобно снежной королеве, с её оленьей упряжкой,  уносит их в неизвестность. Семён мог подолгу кататься, гоняя Филю по накатанным улицам Горного, каким-то непонятным способом управляя собакой, и та прибегала к школе  с языком до земли, под восторженные крики ребятни. Сани  могли попасть под колёса машин, свора собак могла наброситься на рыжую Филю, но этого не происходило; Семёна  словно что-то оберегало. И в Столбовом, где зимой дороги выдувало продувными ветрами, Семён всегда  сам ходил в детский сад, ведя за руку младшего брата, в любую погоду, не страшась деревенских собак и коров, которых я в своём босоногом  детстве боялся панически. Теперь я понимаю, что был дураком, что сам у себя воровал время, которое мог проводить с детьми, водить их за руку, и чему-то учить, и получать от этого удовольствие, быть рядом и наслаждаться тем, какие они красивые и послушные. Но я сделал по другому, и за руку их вела сама жизнь, и учила тому, с чем они сталкивались без меня. И этого уже не изменить.
 На следующий день позвонил Вася, и сухо сообщил, что у Семёна всё в порядке. Сначала я расстроился, что об этом говорит Вася, но потом сообразил, что это даже  хорошо, что братья общаются, хотя, было у них не всё гладко. А Семён проявился на снимках, которые разместил в соцсетях, где я увидел и столбы, и бесконечную тайгу, укрытую белым снегом, и счастливое лицо моего сына, с сумасшедшими огненными глазами, в которых отражались его мечты и свершения. Я порадовался за Семёна, но внутренне понимал, что такие  вещи даром не даются, но это была  уже другая история. 
Глава  вторая.
  Светило солнце, и слепило глаза, отражаясь тысячами искорок, мерцающих в иссиня чёрной поверхности воды. Амур был рядом,  шурша накатывающими волнами на узкую песчаную полоску, на которую наседала амурская сельва; лес, что стоял в двух шагах, манил своей загадочной тишиной, и одновременно пугал неопределённостью масштабов, он был бескрайним, так казалось Сёме. Берег неширокой полосой  уходил плавным изгибом на запад, откуда текла река, теряясь в заросших ивняком косах.  Село красовалось  чуть ниже по течению, на противоположном берегу, утопая в тополях, и пестря разноцветными железными крышами.  Сёма сидел на гладком камне, нагретом солнечными лучами, и неторопливо проверял  укладку рюкзака, собирая под спину  всё мягкое, чтобы в пути ничего не давило. Рядом в дёрганной  манере ожидания прогуливался Химик, товарищ по путешествию, у которого явно что-то свербило в одном месте, ему не терпелось  тронуться  в путь. Химик был на пару лет старше, и наверное, полагал, что в этом походе он главный. Но Сёма так не считал, ему было наплевать на то, как мог думать Химик, хотя, в обычной жизни он вполне уважительно относился к своему партнёру, с которым они тянули в народ сети интернета, честно зарабатывая на жизнь. После укладки рюкзака, Сёма  преспокойно  взялся делать ревизию кроссовок, вытряхивал из них мелкие камушки, проветривал носки, которые вообще-то, не мешало постирать. В чистых носках идти куда приятнее; в дорогу нельзя торопиться, особенно, если она неизвестна. Этой мыслью Сёма поделился с другом, вызвав лишь недовольство, отчего в сознании у Сёмы отложилась очередная зарубка  относительно эксцентричного поведения товарища. Весь путь от Хабаровска, когда они ехали в пустом и холодном вагоне поезда до Комсомольска, и когда ловили попутки на пустынной дороге, Химик выказывал неспособность  выносить  из трудностей пользу, ещё труднее ему было договариваться с людьми. Последний штрафной бал Химик заработал, когда они сидели за столом в доме у местных тамбовских мужиков.  Химику не понравилось, что Сёма попросил для себя вилку и  отдельную тарелку, чтобы не есть жаренную картошку из общей сковородки. Потом, когда за переправу через Амур хозяин лодки попросил тысячу с каждого,  Химик снова учудил, начав торговаться прямо за столом. Пока он сбивал цену, а точнее, вымаливал, Сёма скрипя сердцем, но молча, достал зелёненькую, и протянул хозяину, жилистому, с высохшим загорелым лицом мужику. Тысяча это конечно было круто, за полчаса работы, но он прекрасно понимал, что этих денег местные больше нигде не заработают, и в Тамбовке переправа туристов была чуть ли не единственным способом честно добыть деньги; нечестные способы  Сёма не рассматривал. Когда шли к берегу, Химик не упустил возможности высказать своё недовольство, и это едва не вылилось в перебранку. Но вид Амура, свежий ветер и крики чаек в безоблачном небе, обнулили взаимные претензии, заставив сконцентрироваться на предстоящей путешествии. Там за рекой, широко и мощно катившей на восток, поднималась в небо зелёно-золотистая  тайга, и где-то в самом пределе этого бесконечного массива, находились легендарные и таинственные столбы. Они словно свечки торчали из этого лесного пирога, создавая иллюзию того, что до них подать рукой. Но это была только кажущая близость, до столбов было больше пятнадцати километров, а если к ним добавить неизвестность и петляние тропы по марям и распадкам, то выходило все двадцать. Лодка казанка, вернее мотор Вихрь долго не заводился, и Химик снова начал нервничать, и высказывать Семёну претензию за потерянную тысячу, на которую местный сервиз не дотягивал как минимум наполовину. Сёма испытывал желание послать Химика искать баню, но тут мотор завёлся, отчего заложило уши. Какое-то время он просто молотил на холостом ходу, а хозяин курил, вероятно ожидая, когда прогреется двигатель. Потом подошла хозяйка, щёки её были красными от смущения. Глубокие глаза её светились ярко голубым, даже синим светом, яркость которого усиливала амурская вода. Не скрывая улыбки, она вручила Сёме небольшой пакет, внутри  которого угадывалось что-то съедобное: от пакета исходил запах рыбы, там же прощупывались несколько куриных яиц и варёная в мундирах картошка.  Женщина, возможно, не многим старше Семёна, мелодичным голосом предупредила, что яйца могут быть всмятку, и надо быть осторожно с ними, но они домашние, и ни какой заразы бояться нечего. Певучий говорок местных смешил ухо, но в то же время навевал в памяти давно забытый диалект другого амурского села, Столбового, где Сёма когда-то прожил два года. Очевидно, что на берегах Амура  жили люди, имевшие отношение к одним и тем же предкам - казакам.  Реку пересекли в одно мгновение, и теперь противоположный берег, где стояла  Тамбовка, правильнее Нижнетамбовское, выглядел узкой невыразительной полоской, из которой, словно пальмы, выглядывали шапки пожелтевших тополей.  Немного постояв у воды, перекурив на двоих одну сигарету, местные, среди которых главным был дядя Коля, снова завели мотор, на этот раз с первого рывка, и отвалив от берега, встали носом против течения. Дядя Коля сказал, что если что, или медведи еду украдут, то лучше сразу возвращаться к берегу, и разводить костёр, а лучше два, что бы было понятно, что не рыбаки, и он их заберёт за известную цену. На этот раз Химик не стал торговаться, понимая, что выбора нет, а для Сёмы, всё ещё держащему в руках пакет с едой,  стало понятно, что местные вполне приличные люди, даже щедрые и заботливые. Он подумал, что при желании и случае сюда можно будет нагрянуть автостопом, и пожить пару неделек или месяцев, или даже, устроиться в местной школе, где наверняка недостаёт  учителя рисования.   
         Пока Сёма тщательно утрамбовывал среди вещей пакет с едой, Химик уже успел прошвырнуться вдоль небольшой лагунки, и обнаружить тропу. С нарочитой важностью он сообщил об этом факте, на что Сёма ответил, что тропа никуда не денется, и столбы тоже будут стоять, по крайней мере, ещё лет  сто, и ещё удобнее уселся на камне, предлагая товарищу тоже посидеть перед дорожкой. Конфликта он, разумеется, не хотел, но и прогибаться под истерические конвульсии дружка не собирался.
-Я не пойму, куда ты так спешишь?  Можно подумать, за тобой гоняться.
-Да что тут Сёма непонятного? Я хочу, что бы ты включил свою логику. День не резиновый,  а мы ещё и шагу не прошли.
 -Тут ты не прав, Химик. -Сема усмехнулся, и напомнил, что путь они начали несколько суток назад, что за спиной пол тысячи верст, и всё это требует не только осмысления, но и эмоциональной фиксации. Он не спеша достал походную тетрадку, и демонстративно стал записывать в неё очередную мысль, ещё больше раздражая товарища. Потом он рассмеялся, спрятал тетрадку, но через мгновение снова достал её.
-Семён ты издеваешься? Мы так и до ночи не доберёмся до столбов. 
-Мы и так не дойдём до ночи, -пробурчал Сёма,  пряча тетрадку.
На некоторое время возникла пауза, Химик явно собирался с мыслями. Вообще-то он был нормальным парнем, но немного дёрганным, здесь же его синдром усилился, и это уже выходило за рамки нормального общения.
-Ты как хочешь, Семён, а я сидеть здесь до ночи не собираюсь, - раздражённо  заговорил Химик, натягивая рюкзак, в котором по уговору находилась вся еда, а так же топор и котелок. – Я пошёл, а ты можешь сидеть сколько пожелаешь. 
Для Сёмы это было неожиданно, но он не стал возражать, а лишь кивнул. - Ладно, иди, только не быстро, я догоню тебя, мне кое что сделать надо, без свидетелей, ну ты понимаешь…. Только с тропы не сбейся, -кивнул он в след уходящему товарищу, - если медведя встретишь, передай ему привет от меня.
Последние слова немного осадили Химика, он как-то растерянно осмотрелся по сторонам, лениво улыбнулся, и исчез в зарослях. Оставшись один, неожиданно для себя Сёма почувствовал лёгкое волнение, и даже заторопился с ревизией обуви, но потом, нашарив среди вещей пакет с едой, решил проверить содержимое.  Яйца и вправду были всмятку, и даже, ещё тёпленькие. Этот факт подсказал ему, что от прошлого, где была сытая и предсказуемая жизнь,  его отделяет не больше часа, но перестройка реальности была настолько очевидна, что даже не верилось, что за полоской воды цивилизация, с электричеством и всем остальным. Тщательно затянув шнурки, а после, натянув на плечи рюкзак,  он в последний раз оглядел панораму Амура; почему-то желания входить в лес он не почувствовал. Потом немного попрыгал, чтобы вещи улеглись окончательно, и нехотя побрёл догонять Химика; куда успел убежать этот придурок, было вопросом.
Войдя в лес, он сразу оказался без ориентиров, вершины сопок исчезли из виду, тропа проходила  вдоль ручья, или даже, маленькой речки, которая образовывала на выходе небольшую лагуну. Берега её были влажными и заиленными, и хранили множество разных отпечатков, среди них выделялись следы огромного размера. Кроме медведя, больше никто не имел таких лап. Немного потоптавшись, Сёма почувствовал, как меняется его внутреннее состояние, переходя из лёгкой непринуждённости в озабоченность и волнение. Однако, это не испортило общего настроения, а лишь придало всей ситуации характер интриги и приключения; он был на границе, где начиналась тайга, и надо было просто изменить фокус восприятия, и не более, ну и, догнать товарища.
   Лёгкий амурский ветерок сменился духотой, тропу было видно хорошо, и что это именно она, ведущая к «белому шаману», сомневаться  не приходилось. Несколько раз он останавливался, чтобы услышать впереди идущего, но вокруг стояла тишина. Заросли вдоль тропы были настолько высокими, что в двух метрах от неё уже ничего нельзя было разглядеть, и тем более, идти куда либо произвольно. Через час тропа всё же стала забирать вверх, выбегая на небольшие взгорки, откуда фрагментами проглядывали те самые сопки, на которых должны были стоять  каменные исполины. Широколиственный смешанный  лес почему-то стал исключительно берёзовым, лишь кое-где разбавляясь одинокими елями. Стало просторнее и легче идти, но вместе с тем у леса появилась глубина и прозрачность, воспринимая которую, возникало ощущение одиночества и тревоги. В какой-то момент лес стал мрачнеть. Возможно, причиной тому было солнце, которое опускалось всё ниже к горизонту, и уже не просвечивало сквозь ветки. Не останавливаясь, Сёма несколько раз безответно крикнул,  и пройдя ещё пару километров, как ему показалось, остановился, и стал уже  орать во всё горло. Вокруг было ни души. Тропа по-прежнему тянулась вверх, и полагать, что Химик сбился с неё, было как то глупо, хотя, то, что этот ботаник мог заблудиться, Сёма вполне допускал. Ещё неприятнее было предполагать, что Химик ушёл вперёд намеренно, в целях проучить, но думать об этом не хотелось;  Химик хоть и был чудаковатым, но на месть способен не был. Да и какой прок идти в одиночку, когда есть компания. Впрочем, по опыту Сёма  знал, что чем больше компания, тем дольше путь: пока расползутся, пока соберутся, обсудят новости, поделятся впечатлениями. Всё это, не считая физиологических потребностей, отнимает немало времени, правда,  делает путь  более безопасным. В компании меньше чувствуется усталость, да и сама дорога в конце кажется короткой, словно и не было пути.
Было по сентябрьски тепло, осень стелилась под ногами жёлтым ковром упавшей листвы, то и дело попадались невысокие кусты калины, запастись которой было вполне логично, и пока Семён ломал ветки, чтобы потом по ходу оборвать ягоду, его ухо уловило шорох, который исходил из зарослей молодого хвойника. Шорох оказался настолько неожиданным и отчётливым, что Семён почувствовал собственный пульс на сонной артерии. –Химик, это ты? –Сёма был стопроцентно уверен в том, что дружок решил подшутить, и прячется в кустах. Тишина ничего не ответила, но у Сёмы возникло точное ощущение, что он не один. Немного постояв в нерешительности, он побрёл дальше, уже не так ходко, аккуратно ступая в середину тропы, и стараясь не шуметь,  уже с оглядками по сторонам, дабы выяснить причину шороха, хотя, что в этом было такого: вокруг лес, тайга, на деревьях жили белки, по земле бегали всякие зверьки. Впрочем, местный дядя Коля, когда отталкивал лодку, недвусмысленно  предупредил, что вокруг  полно медведей, мол туристы своим хавчиком прикормили их, и теперь мишки с удовольствием промышляют  вдоль тропы, и не гнушаются залазить в рюкзаки, когда туристы спят в своих палатках. Следы в лагуне тоже о чём-то говорили.  Теперь, после этого непонятного шороха, слова дяди Коли не выглядели шуткой, и окончательно вывели Сёму из состояния релаксации. Уже стали появляться небольшие кедры, под ними ковром стелился багульник, от запаха которого голова сразу потяжелела, словно по ней постучали молотком.  Неожиданно проявлялась мысль, что с Химиком что-то произошло. Сёма несколько раз кричал, складывая ладони рупором, после чего понял, что и сам попал в передрягу, и то, что он рисовал в своих фантазиях, как они дружной командой будут сидеть у костра, и делиться впечатлениями, зачерпывая ложками в жирный бульон китайской тушёнки, было не более чем наивным мечтанием. Будущее как будто исчезло, оставив Сёму наедине с неизвестностью. Вместе с волнением появилось и чувство голода, а из еды оставалось лишь две варёные картошины и маленький кусочек красной рыбы, с щедрой руки дядиколиной жены. Стараясь растягивать удовольствие,  пережёвывая пищу как можно дольше, Сёма  начал размышлять, и рассматривать свои перспективы, одна из которых говорила – продолжать восхождение, другая – бежать обратно. Этого не хотелось; слишком долго он ждал случая,  и слишком непросто далась дорога, чтобы вот так, повернуть, и не увидеть главной загадки Амура. Без еды, котелка, и топорика, надо было решить, что делать дальше.  В довершении пересмотра возможностей, выяснилось, что у Сёмы нет и спичек, и от осознания этого обстоятельства  его охватила  легкая паника. Кто-то другой на его месте достал бы сигаретку, закурил, и глядишь, придумал что-нибудь: разжёг костерок, или что ещё. Стояла тёплая золотая осень, но местный дядя Коля, управляя лодкой-казанкой, пока они летели  через Амур, предупредил, что это ненадолго, и со дня на день должен выпасть снег. От этого метеопророчества, не верить в которое у Сёмы не было основания, он реально ощутил своё положение безвыходным, а себя ничтожным и неуместным среди этой красоты. Ведь если снег, то значит теплая куртка и рукавицы, горячий и сладкий чай и жирная похлёбка, а ещё палатка со спальным мешком и полипропиленовой подстилкой в придачу.  Куртка всё-таки  была, и палатка тоже, и её он, почему-то предпочёл другим вещам, когда распределяли груз, а значит, был шанс на будущее. 
Неожиданно в рюкзаке что-то загудело, Сёма даже растерялся, потом сообразил, что это мобильник. Он судорожно стал разгребать вещи, чтобы добраться до телефона, полагая, что это звонит Химик, и хочет успокоить его. Но звонил не Химик, а кто-то из клиентов. Держать диалог с теми, кто находился за сотни километров, и не испытывал и тысячной доли того, что испытывал Сёма, желания не было. Это было бы верхом  идиотизма – договариваться о каком-нибудь заказе, или того хуже, выслушивать претензии. Отключив вызов, дабы не садить батарею, - он стал листать телефонную книжку, перебирая имена и фамилии, и понял, что половина из них просто жесть, даже не жесть, а фольга, негодная, ни для чего, но с которой он с удовольствием общался в городе. Он попробовал набрать Химика, но тот был недоступен.  Неожиданно возникла  мысль, что Химик переместился в сумеречную зону, или параллельную реальность, и теперь огребает по полной программе, сражаясь с потусторонней нечистью. Вообще-то, у Химика были на то предпосылки, если брать во внимание его увлечение всякими предсказаниями и конспирологией. «Ну, вот и накаркал себе». Оглядывая небо, и подсознательно ожидая снега на голову, Сёме пришла в голову идея, что кроме него в этом пространстве больше никого нет, словно он в компьютерной игре, откуда уже не выбраться. Лес был настолько непонятен, и всё вокруг было так таинственно в своей тишине, что он даже боялся громко дышать.
 Снова зазвонил телефон, с тем же самым номером. Он опять отключил вызов, понимая, что на том конце непременно обидятся, но сейчас это не имело значения. Он набрал букву о, и некоторое время раздумывал, звонить или не звонить, но выбирать не приходилось; пошли гудки. 
 Гудки сменило молчание, это значило, что связь с абонентом произошла. Обычно на том конце произносили короткое  -да,  вместо привычного –алло,  но сейчас там молчали.
-Ало, Ало, это Семён. Ты почему-то молчишь, ты хорошо меня слышишь? Папа, с тобою всё в порядке?
-Здравствуй Сёма, - выдавил из себя отец, и это был весь его ответ. Не трудно было догадаться, что на том конце держат обиду, которая длилась уже не один год, с того самого момента, когда отец приезжал в Хабаровск последний раз.
-Папа, с тобой всё в порядке? Я что-то не могу понять, ты готов со мной разговаривать, или мне перезвонить попозже?
- Не заставляй меня оправдываться, и ты повторяешься. Со мной всё в порядке, - монотонно и с напряжением продолжил отец. – Если ты звонишь, чтобы узнать чем я занимаюсь, то я на пленере с Гусевым и Паком.
- Вообще-то у меня дело к тебе, точнее, у меня проблема, и мне нужен совет.
Снова возникла пауза, в которой Сёма услышал голоса двух приятелей художников, с которыми отец собирался писать этюд. Они были беззаботны, как и подобает художникам, и от этого в Сёме возникло чувство досады и обиды.
- Раз нужен совет, спрашивай, только не тяни, - резко отозвался отец. Его тон не располагал к общению, но выбора не было, хотя, в какой-то момент Семён успел пожалеть о том, что позвонил. Он рассказал о том, что произошло. Отец, не отличаясь выдержкой,  сразу занервничал. Он был за восемь тысяч километров, и раскладывал этюдник где-то на природе, и его можно было понять. После того, как Сёма поделился своей историей,  первое, что он услышал, было молчание.
- Ты хорошо слышишь меня? Ало, Ало, папа… Я ещё раз повторяю, у меня проблема. Я один в тайге, у меня пропал товарищ, нет спичек, еды, нет котелка…
-Зато у тебя есть крутой телефон с двумя камерами и навигатором.
-Причём тут телефон и камеры?  - стараясь не переходить на крик, - вступил в полемику  Сёма.  –Тогда ответь мне, что бы я сейчас делал без телефона? Я звоню тебе с него. Я обратился к тебе за помощью, а ты упрекаешь меня в том, что у телефона две камеры и навигатор.
На том конце рядом с трубкой раздался заразительный смех.  Им было смешно, этим художникам, а Сёме совсем не до смеха, но то, что отец рассмеялся, уже обнадёживало.
-Ты громкую связь включил, что ли? – спросил Сёма, не зная, как ещё продолжать диалог.
-Я вообще-то работаю, в одной моей руке мастихин, в другой тряпка.  Телефон лежит на этюднике с включенной громкой связью.
-Это я понял, но зачем посвящать посторонних?
-Это не посторонние. Это Гусев и Пак, и они любят смешные истории, в которые ты попадаешь.
-Но что тут смешного? Ты мне лучше скажи, что я должен делать?
-Сухари сушить, - послышалось в телефоне. Это был голос Гусева, которого Сёма запомнил по красному носу и ехидной улыбке.
- Откуда у тебя связь? - спросил отец. Он продолжал издеваться, хотя, в его фразе была уже какая-то логика.
-Со связью здесь полный порядок, внизу Тамбовка, вышка связи в прямой досягаемости, но если ты будешь задавать глупые вопросы, у меня сядет в телефоне батарея.
-А если ты будешь  учить, то у меня сядут нервы, - ответил отец.
-Может мне маме позвонить?
– Самое время, ты главное, спички у неё попроси.
В трубке опять послышался заразительный смех Гусева.
-Но это не честно, - возмутился Семён. -Я жду от тебя совета, и желательно практического, а ты по незащищённому месту бьёшь.
-Чем больше тебе помогают, тем больше виноватых в твоих проблемах. Разве не так? Семён…
- Давай не будем выходить из темы. Договрились? Извини, я перебил тебя, но мне кажется, что сейчас это не актуально.
-Ну, хорошо, расссказывай, что случилось, - уже без издёвок, согласился отец.
-Да я уже всё сказал, - обиженно заговорил Семён.  –У меня пропал товарищ, с которым мы из хабары приехали.
- Семён… Я же говорил тебе, и не один раз, что это слово употребляют только уголовники, и тупоголовые двоечники. Надеюсь, ты не из этого числа?
-Хорошо, извини.  Мы приехали с другом из Хабаровска, и он пропал.
-Просто взял и пропал?
-Просто взял и пропал. – Семён с облегчением вздохнул, почувствовав, наконец-то, что связь с отцом наладилась. –Скажи, а кто сейчас в лесу живёт, кто может по лесу ходить, если допустить, что это не медведь?- стараясь быть как можно спокойнее, спросил Сёма.
-Ну, снежный человек, например.
-Кончай прикалываться, мне не до шуток. Там по натуре кто-то шебуршит в зарослях. Кто это может быть? Мне как-то не по себе от этого шебуршания. Такое сопение, словно кто-то недоволен.
- Ты, главное, камеру направь туда, сейчас модно всякую такую хренотень выкладывать, типа, в лесу видели нечто, и оно издавало нечеловеческие звуки, и светилось глазами в темноте.
Сёма едва не прыснул от смеха, хотя обиды было больше, потому что отец, пользуясь случаем,  продолжал издеваться.
-Причём тут камера!? Причём тут интернет? Я к тебе с вопросом, а ты какую-то пургу несёшь.
- Ты всю жизнь несёшь пургу, но я же как-то терплю.
-Давай не отвлекаться, я прошу тебя, или отключаюсь. Ты что ли этого хочешь?
-Может это Химик?- неожиданно спросил отец.
-Да какой Химик, там животное! Оно там ходит. Вот, вот. Там точно что-то шебуршится в кустах.  Погоди, я отключусь. Я перезвоню.
Сёма отключился, и сойдя с тропы стал продираться сквозь заросли молодого ельника, чтобы выяснить природу шебуршания. То, что он увидел вокруг себя, обернувшись, слегка  потрясло. Мир в мгновение изменился, словно он и вправду оказался в ином измерении. Картинка изменилась настолько, что он не мог определить, где оставил свой рюкзак; ни теней, ни солнечных лучей, тишина стала  ещё тише, и в ней явно кто-то издавал тревожный шорох и сопение. У Семёна не было сомнений, что это живое существо, он даже что-то заметил, большое и тёмное.  В горле застучало, он стал осторожно пятиться назад, споткнулся, и повалился на землю. Было такое ощущение, что кто-то подставил ему ножку, потому что запинаться было не за что, но он упал. Он с трудом отыскал тропу, зарёкшись не сходить с неё ни при каких обстоятельствах. Теперь ему было ясно, что Химик или заблудился, или на него напал медведь. Солнце уже скрылось за полосой гор, отчего лес потерял яркость, и даже как-то притих. Связь на экране неожиданно исчезла, и это было странно, Сёма стал искать волну, но сходить с тропы было чревато, и он решил залезть на дерево. Высота не пугала, и он с лёгкостью взобрался почти под самую вершину. Панорама открылась потрясающая, лучи вынырнувшего из-за горизонта солнца скользили по верхушкам, проявляя рельеф местности настолько отчётливо, что угадывались все бугорки и расщелины, ни птиц, ни облаков не было, стояла тишина, от которой у Сёмы  возникло чувство иллюзорности происходящего. Самым обидным было понимание, что картина, которую  он видел, не давала ему и частицы практической пользы для выживания, хотя, одну частицу он всё же обнаружил. Это были шишки, они висели гроздьями, по две-три штуки, на расстоянии вытянутой руки, и их оставалось только чем-то сбить. Снять их  оказалось не так просто, однако, несколько штук удалось притянуть за ветку.  Связь возобновилась, отец словно караулил, и уже не нервничал.
-Тут, короче, медведей полно, - начал Сёма, распихивая по карманом липкие шишки,  -я сижу на самой макушке дерева, весь в смоле.
-Ты думаешь, медведя это остановит? – рассмеялся отец. Сёма тоже рассмеялся, чувствуя, как смех снимает напряжение. – Они тут, короче, хавчик любят воровать у туристов… Когда те спят.
- Ну, ты же не турист.
- А кто я?
- Подумай.  Что намерен предпринять? – не дожидаясь ответа спросил отец.
-Так я тебе и звоню, что не знаю, - обиженно заголосил Сёма.
-Но что-то ты знаешь?
-Знаю, что обратно не пойду.
- Уже неплохо. А почему?
-Потому что, там надо разводить костёр, а у меня нет спичек, - снова заголосил Сёма, с тревогой поглядывая по сторонам, замечая, как изменяется освещение. 
-Там река, моторки, будешь кричать, и тебя обязательно услышат. Решать, конечно, тебе, но я бы на твоём месте рисковать не стал.
-Скажи, а чем я рискую?
- Тоже верно. А я чем рискую?
- В смысле? При чём тут ты, я не понял.
- Ты звонишь мне, просишь совета, но до этого делаешь что взбредает в голову, влезаешь в драки, а того что надо, в том числе и мне, ты не делаешь. И при этом ты ничем не рискуешь.
- Я тебя понял. Вообще-то у меня батарейка кончается, но раз так, то позволю напомнить тебе, что именно ты меня когда-то отправил гулять по тропинке, одного, когда мне было четыре года. И кто тогда рисковал? Ты можешь сказать?
- Вообще-то тебе было не четыре года, а почти шесть, и ты был не один, а со сворой собак, так что, давай не передёргивать, и не отвлекаться.
- Значит,  о рисках мы больше не будем? Я правильно тебя понял?
- Продолжай, - безучастно ответил отец, скорее всего не отрываясь от своего занятия, поскольку было слышно, как шуршит его мастихин по поверхности палитры.
- Ага. И я могу задавать тебе вопросы по существу.
- Можешь.
 - Хорошо. Но по существу ты мне так ничего и не посоветовал.
-Но кое- что мы выяснили, - не сдавался отец.
-Что, например? - не сдерживая досады, спросил Сёма.
- Перезвони через пять минут.
Сёма прервал вызов, ему было обидно за отца, но сейчас выбирать не приходилось.  Из разговора он почти ничего не вынес для решения проблемы, но пять минут, по крайней мере, можно было ни о чём не думать. Он слез с кедра, и подождал, когда в ноги вернётся прежняя устойчивость, накинул рюкзак, и держа перед собой экран смартфона как путеводную нить, пошёл по тропе, выискивая место, где могла показывать связь. Всё это время ему казалось, что за спиной кто-то крадётся. Связь наконец-то появилась, и он снова набрал отца.   
-Не всё так страшно, -начал без прелюдий отец . –Представь, что это игра.
-Ага, кошки –мышки.
-Ну, где-то так. Ты определись, кто ты, кошка или мышка. Если мышка, то я тебе не советчик.
Рефлексивно у Сёмы запершило в горле: - а если кошка?
 -А если кошка, - рассмеялся отец, - дальше по тропе  обязательно будет поляна для привалов, типа временного лагеря, как у альпинистов. Если до вершины пятнадцать километров, то привал будет обязательно, скорее всего, ближе к столбам. Мимо не пройдёшь, так что твоя задача просто не сбиться с тропы, и дойти до этой поляны, пока светло. Там, если повезёт, ты сможешь найти спички, а может и ещё что-нибудь. Донышко от бутылки, например.
-Папа, какое донышко? Солнце появиться только завтра утром, и то, не факт.
-Не ной. Это я пошутил. Захочешь, найдёшь. Разведёшь огонь, натаскай дров побольше, и не бросай его до утра. Если пойдёт дождь, или снег, у тебя будет гарантия не окочуриться. В палатку не лезь, это крайность, разверни её и держи на всякий случай под боком, или просто завернись в неё. На кедрах шишки должны быть, с голоду не помрёшь. Надеюсь, куртка у тебя  есть.
- Они ещё не спелые. Они зелёные, и в смоле. А куртка у меня есть.
- А … Понял.  Шишки в смоле, куртка есть. Значить, с голодухи не помрёшь, - ёрничал  отец.
-Ага, после них руки не отмоешь. Всё, я понял тебя. Я забыл, что тебе никогда не давали двадцать копеек на школьный обед, и ты наигрывал их на переменах.
- Ты намекаешь на то, что так ничего и не получил, в виде инструкции?
- Типа того. – Сёме стало весело от вопроса, он вдруг почувствовал, что к нему вернулось равновесие, словно никто не пропадал, и он только что начал путешествие, оттолкнувшись от амурского берега.  – Можешь не волноваться за меня, я справлюсь.  Будь уверен.
- Ну, хотя бы, - рассмеялся отец. – Думал, что не пробью твою броню. Сколько у тебя времени до темноты?
- Часа два, может меньше…
Связь прервалась, Сёма хотел снова набрать отца, но передумал. Просто говорить о шишках было глупо, и он, уже видя перспективу предстоящей игры,  отключил батарею, и не тратя время на раздумья, пошёл вперёд, даже не пошёл, а понёсся. Что-то кардинально изменилось в сознании, шорохи и мысли о Химике больше не отвлекали его, впереди маячила поляна и спички. Тропа всё время виляла, огибая торчащие из земли невысокие скалки, один раз она шла вдоль ручья, и ему пришлось перескакивать с одного берега на другой, и это было не просто, а иногда и страшновато. Ручей бежал в узкой расщелине, заросшей кедровым стлаником. Стволы этого странного дерева, которое и деревом назвать было трудно, скорее это были одеревенелые бивни мамонта, преграждали путь настолько, что приходилось буквально продираться, подлазить и перелазить. В какой-то момент он даже поверил, что действительно находится в компьютерной игре, и кто-то снаружи специально выстраивает барьеры для преодоления.   Казалось, что этой тропе не будет конца, что столбы это мираж, и впереди нет ничего, кроме желания встретить ночь, и тогда начнётся настоящая игра в кошки-мышки. Через час безостановочного подъёма, уже в сумерках, он вышел на поляну, пройти которую было действительно невозможно, даже ночью. Он просто оказался посреди пустого пространства, и первое, что его остановило на подступах, был запах, его трудно было охарактеризовать, но пахло, уже не лесом, а чем-то другим. Это было месиво разных запахов, но самым ярким был кисловатый  запах старого кострища, залитого водой. Сёма догадался, что до него совсем недавно, быть может, дня два или три тому назад, были люди. Он не мог угадать, куда они ушли, но запах чего-то живого всё ещё витал над поляной. Вокруг кострища было хорошо утоптанно, и пока он стоял в раздумьях, оглядываясь по сторонам, из-под хвойной подстилки, на которой  когда-то лежали туристы, успело выскочить несколько мышей. Грызуны удивили, но не напугали. Ему даже стало весело, потому что он оказывался той кошкой в игре, которую предлагал отец.  Сбросив рюкзак, он сразу потерял чувство притяжения, потом это чувство прошло. Подвесив рюкзак на сук обглоданного туристами дерева, что росло рядом с кострищем, Сёма судорожно стал искать предполагаемые нычки. Одна из них находилась на том самом дереве, подвешенная на единственный сук, в  полиэтиленовом пакете. Среди соли, лаврового листа и трёх сырых картошин, кто-то великодушно оставил россыпь макарон, два пакета корейской лапши, и здесь же, завернутый в отдельный пакетик,  лежал  коробок спичек. Ничего в жизни не могло обрадовать так, как этот коробок.  Рядом, на прибитом гвозде висела видавшая виды эмалированная кастрюля, приспособленная под котелок; это был королевский подарок за все мучения. Оставалось найти воду. Обходя лагерь по кругу,  он услышал слабое журчание, где-то бежал ручей. Действительно, делать поляну там, где нет воды, было нелогично, и наоборот, не использовать ключа, и искать какое-то другое место для отдыха было неправильно. Тщательно вымыв  в ключе кастрюлю, Сёма набрал её до половины, а заодно и напился, согревая ледяную воду в ладонях. Из темноты  светились ягоды шиповника, и проблема чая и ночного бдения решалась сама собой. После того, как в костре затрещали ветки, он стал стаскивать отовсюду лесной хлам, в том числе и  мусор, оставленный  туристами, решая одновременно и топливную задачу, и бытовую, поскольку на этой поляне ему предстояло прожить некоторое время. Он даже стал напевать мелодию, не замечая, что вокруг уже ночь.
 В котелке уже бурлила вода,  часть её он вылил в свою походную кружку, куда бросил горсть шиповника и калину. В другой части воды он сварил трофейные картошины, предварительно порезав их на мелкие кусочки, приправив их лаврушкой и солью. В образовавшихся углях  обжаривались кедровые шишки; всё ждало своего часа и минуты, для того что бы человек вступил с этим набором неодушевлённых предметов во взаимодействие, а из него должно было родиться, или возникнуть чувство удовлетворения, а может даже блаженства; Сёма ещё не знал, на что способно его воображение, и какова способность чувственно проникать в суть вещей.  Пока ягоды отдавали воде свои полезные вещества, превращая её в  энергетическую субстанцию, он наслаждался видом потрескивающих дров в костре, наблюдая, как искорки улетают в небо и там исчезают. Сёма размышлял над тем, как изменяется его сознание в результате трансформации чувств, где градация от страха до блаженства давала понять, что в человеческом сознании безграничный космос возможностей, и чтобы ими воспользоваться, надо всё время придумывать что-то новое. На этот раз новым была эта поляна, а перед ней тропа со всеми её поворотами и непредсказуемостью. Был и Химик, мысли о котором едва не уволокли Сёму в область переживаний и тревог. Но он вовремя их отследил, и поменял на те, которые рождались от близости огня, запаха варёной картошки, и безграничного космоса над головой; это были свобода и покой.
Потом к нему пришли гости из чащи, так он назвал парочку вездесущих бурундуков, которые ничего не боялись, и скорее всего, были завсегдатаями этой поляны. Один настолько был нагл и дерзок, что запрыгнул на колени, и долго и неподвижно смотрел в глаза. Неизвестно, сколько бы продолжалась эта дуэль взглядов, если бы не чих, от которого бурундука сдуло как ветром.  Впрочем, поживиться зверькам после скудного Сёминова ужина было нечем, даже корочки хлеба не нашлось, поэтому сладкая парочка больше не появлялась. Но зато потом с дальнего склона донеслось нечто фантастическое. Сёма не сразу понял, что это зверь, и пока он соображал, в глубине его естества проснулись древние первобытные инстинкты охотника. Стоял конец сентября, а значит, это было время гона изюбрей, следы которых он несколько раз замечал на тропе. Такие же следы когда-то ему показывал отец, было это давно, но в памяти осталось как хорошая школа. Отойдя от костра, чтобы ощутить свежесть ночного воздуха, Сёма сложил рупором ладони и попробовал ревануть. Вышло невыразительно, но сверху отозвалось сразу несколько трубных голосов. Только раз в год самцы олени могли позволить себе такое проявление инстинкта, собирая вокруг себя не только  маток, но и соперников. Уже ради этого представления стоило совершить восхождение, хотя, с точки зрения материальной выгоды, ревущие изюбры ничего в его жизнь не привносили. Они блуждали где-то в темноте, словно в космическом пространстве,  а Сёма, как мотылёк, вооружённый лишь иллюзией того, что огонь сможет от чего-то защитить, сидел у костра, не решаясь даже выйти из освещённого круга. Однако, в теле возникло ощущение силы, которое, казалось, всё больше возрастало, звук будоражил не только воображение, но и подсознание, выводя его на другой уровень взаимодействия с реальностью. Захотелось лететь над распадками, отчего возникло смутное подозрение, что он вошёл в изменённое сознание, благодаря которому вступил в контакт с лесным духом, и этот обитатель тонкого мира и был причиной необычного состояния. Вполне возможно, что дух был причастен к тому, что Сёма оказался один в этом лесу. Ведь если бы он сидел в данную минуту в компании с Химиком, сытый и довольный, ничем не стеснённый, то, скорее всего, ничего такого почувствовать не смог бы.
Костёр прогорал быстро, и всё время требовал еды. Проблема заключалась в том, что у Сёмы не было топора, а мелкие образцы топлива уже давно сожгли до него, поэтому приходилось рыскать в темноте в поисках дров, и не гнушаться крупногабаритом. Увлекшись поиском Сёма едва не заблудился, войдя в какую-то расселину, откуда не было видно костра. Мозг включился мгновенно, он залез на дерево, и где-то с середины едва разглядел тусклый мерцающий огонёк. Даже зная ориентир, он долго не мог выйти на поляну. Исцарапанный, в иступлённом состоянии,  и лишённый каких либо чувств, кроме одного, усталости, он выполз к костру, едва волоча за собой огромный хлыст, которого, по его разумению, должно было хватить до самого утра. Сёма накормил костёр с лихвой, и вскоре тот заполыхал во всю силу над головой, полностью изменив настроение, отчего, стало даже страшно: осень была сухой, и на что был способен огонь, ему было хорошо известно. Выручало то, что поляна давно была обглодана и вытоптана, и в радиусе пятидесяти метров гореть было нечему, кроме, разве что, его палатки, которую он спрятал под своей задницей. На траве лежала роса, с ней Сёма познакомился, пока собирал «хворост», поэтому о погоде на завтра он не волновался, «роса вечером – солнышко утром». Погоду на Нижнем Амуре можно было, в принципе, набрать в телефоне, но это было не по-спортивному. Угадать, что будет завтра, по ночной росе, или по рёву изюбрей, или по шелесту листьев и пению птиц, было куда романтичнее.
 За фантазиями и обрывками медитаций он незаметно вырубился, и проснулся уже под утро, когда от костра осталось лишь несколько головёшек, заострёнными концами смотрящих в середину. Под одной из них всё ещё хранилось тепло, и от неё, не тратясь на драгоценные спички, удалось распалить новое пламя. Потом он сходил на ручей, ополоснул задубевшее лицо, почистил зубы, а после заварил целый котелок шиповника, который, в обозримом будущем, скорее всего,  должен был стать его основной  пищей. Незаметно стало светать. Эта трансформация почему-то вызывала чувство печали,  потому что из темноты стали появляться предметы, которые до этого имели совершенно другой смысл. В темноте они волновали и будоражили фантазию, и утрата этих образов означала необходимость пересмотра того, о чём он размышлял прошедшую ночь. А размышлял он о том, что если в природе есть такое явление как ночь, то в этом обязательно должен быть определённый смысл. В ночи, особенно на природе, всегда была тайна, и где как не здесь для него открывалась возможность контактировать с духами природы. Днём сознание уже занимали другие вещи, и первая, с которой он столкнулся в скором времени, была гнус. Было странно, что пока он шагал по тропе в поисках Химика, мошка не попадала в фокус его внимания, он её попросту не замечал, но сейчас, когда ночной холод ушёл, гнус заполнил всё видимое пространство вокруг. Мошка лезла в глаза и рот, чесалась под одеждой, звенела в ушах настолько невыносимо, что вскоре Сёма ощутил приступ отчаяния и психоза. Он понял, что все мечты относительно созерцательного характера его времяпрепровождения на лоне первозданной природы были наивным бредом. Реальность была жестокой и банальной – тайга просто убивала, безжалостно и безальтернативно, давая понять, что он здесь не нужен;  такой лес был не для него. Сёма судорожно метался по поляне, собирая всё, что могло гореть - траву, куски полиэтилена, осыпавшуюся кору, сухой мох… Дым был единственным спасением от мошки, но от него жутко разболелась голова. За какие-то пару часов, пока солнце поднималось за сопками, и поляна была серой и унылой, мошка изгрызла его лицо и руки едва ли не до костей, все открытые участки тела покрылись волдырями, и петь про любовь и путешествия уже не хотелось. Но всё изменилось разом, лишь только солнечные лучи скользнули по поляне. Сёма в это время закутавшись в ткань палатки, словно египетская мумия лежал в скрюченной позе, и выл. Почувствовав телом теплоту солнечных лучей, он высунул голову и обомлел, вокруг всё блистало. В воздухе уже не было слышно нестерпимого писка кровососущих, роса и солнце устроили очередной спектакль для непрошенного гостя. Новый день снова окрасился чистым ультамариновым небом, какое бывает только осенью, вокруг шумела под напором свежего ветра тайга, было немного прохладно от этих порывов, но как-то весело, даже забавно; в  одних трусах и кроссовках, на правах единственного хозяина поляны, он бродил вокруг костра, попивая  чай с  шиповником, и напевая мелодию; он был счастлив.
План будущего был простым: доесть доширак, и идти дальше, пока не кончится тропа, пока он не упрётся в столбы. Их силуэты уже маячили в сознании, поскольку до этого он уже видел шамана в роликах и на фотографиях, а так же, в бинокль. Теперь дело было за малым, и ничего уже не могло остановить его от этого подвига. Пока напаривалась корейская лапша, он сделал ревизию вещей: в его распоряжении оказался фонарик, о котором он совсем забыл. Вместо него пришлось использовать смартфон, что было расточительно с точки зрения приоритетов; телефон должен обеспечивать связь, а для этого необходима энергия. После того, как доширак исчез в недрах его желудка, пришла мысль позвонить отцу, и сказать, что всё хорошо, но мысль эта могла быть преждевременной, хотя, у него и вправду было всё неплохо. Но сам отец не звонил, а значит, не волновался. Конечно, Сёме было немного обидно, что по его особе никто не волнуется, и что сам он никому не нужен, но с другой стороны это могло означать, что в него верят, и не сомневаются в том, что у него всё хорошо. Хотя, веру надо было оправдать, а сомнениям не дать повода, а для этого приходилось в первую очередь спрашивать и требовать с себя. Выходило, что предоставленный сам себе, он был заложником ответственности, и это была мина постоянного действия, заложенная в характер его и брата. Так было всегда: отец не упрекал, не стоял над душой, но в нужный момент мог вытряхнуть из неё всю пыль, у него это получалось очень даже просто, если на то была причина.
Встав на тропу, и выводя своё сознание на волну воли и решимости, он отключил телефон, уже не испытывая желания отыскать Химика. Сёма был уверен, что на горе его точно нет, а если и есть, то трупп лежит заваленный валёжником и на половину съеденный медведем, как в знаменитом таёжном детективе Федосеева о злом духе Ямбуя. Оттого, что друга мог съесть медведь,  было жутковато, но эта  мысль  была результатом извращённого мировосприятия, прежде всего страха, и не находила подтверждения в реальности, ведь медведи в данную минуту были сытыми, и лишь любопытство и желание отведать чего-нибудь эдаково, типа недоеденной сгущёнки,  влекло их на тропу, по которой бродили туристы, хотя, зверь есть зверь. И первое, о чем учил в деревне отец, это больше шуметь, если ты не на охотничьей тропе. Шум, по крайней мере, не давал наступить на спящего медведя, заставляя его своевременно уйти с дороги. Поэтому когда Сёма шёл вперёд, то стучал палкой по котелку, полагая, что в окрестных лесах медведи с правильным воспитанием.
Неожиданно тропа исчезла, приведя его в ещё один лагерь, по-видимому, последний перед вершиной. Чтобы не плутать среди валунов и буреломов, обрывая одежду, Сёма решил, что пока не найдёт тропу, дальше не двинется. Оказалось, что её показывали метки на деревьях, сделанные аэрозольной краской из баллончиков. Такой ход слегка расстроил Сёму, давая понять, что утехи цивилизации, и изобретательности современных людей не знают границ. Но зато это было эффективно и гуманно по отношении к природе. Метки бросались в глаза, и если бы не они, держать правильное направление было бы проблематично. По сути это была уже тропка, едва заметная, и ему стоило немалых усилий не потерять её из виду, хотя, по большому счёту, необходимость в ней была уже не такой значимой, как в начале пути, ведь шаманы были где-то совсем рядом.
Поднявшись на вершину ряжа, он понял, что как таковой вершины нет, точнее, их было несколько, удалённых друг от друга на километр, а может и больше, и на каждой возвышалось какое-нибудь каменное существо. Возникло ощущение, что его тут не ждали, было тихо, и любой шорох вызывал чувство тревоги. Когда его глаза встретились с главным шаманом, то сначала показалось, что перед ним человек, только огромный, и каменный. Половина его скрывалась за деревьями, и плыла в стелящемся тумане, словно собираясь спуститься в низину, другая часть тонкой свечой уходила высоко в небо. Верхушка скалы определённо напоминала голову, смотрящую в сторону Амура, и как такое могла сделать природа, для Сёмы было загадкой. Но допустить, что шамана изготовили люди, было невозможно, потому что он был гигантским.  На голых осыпях вокруг шамана росли стланики кедра, на которых могли быть шишки, но из литературы Сёма хорошо знал, что где шишки, там и мишки,  и решил с судьбой не играть, и заросли стланика обходить стороной.  Вокруг не было ни души, он был один среди этого лесного театра, центром которого были эти исполины. Он стал сопоставлять увиденное с тем, что читал об амурских столбах в журналах, и видел в интернете, и испытал некоторое отчаяние; до каждого из этих камней ещё надо было добраться, и не просто добраться, а затратить время, чтобы обойти и осмотреть со всех сторон. На это могли уйти даже не день и не два, а целая неделя. Без еды, в одиночку это становилось не только трудновыполнимым делом, но и пустой тратой времени. Он сделал несколько кадров, после чего побрёл искать тропу, связывающую его и шамана. Всё же, первое впечатление от увиденного возбудило в нём не только желание, но и силы. Блуждая среди лабиринтов этого каменного леса, он всё время держал в поле зрение лесного великана, который, по ходу движения менял очертания, вызывая совершенно разные ассоциации. Одна из них напомнила об истуканах остова Пасхи.  Сёму даже посетила идея пропостить  в соцсетях эту мысль, сопоставив картинки Вальдю, как местные называли шамана, и истуканов. Потом он забыл про эту мысль, ибо кроме шамана было много чего другого, открывающегося постепенно, вынуждая Сёму всё глубже погрузиться в эти каменные декорации. Камни и вправду были причудливыми, и могли напоминать гигантскую вазу, или черепаху, при этом черепах могло быть несколько, смотря с какой стороны на них смотреть. Они сидели друг на друге, совсем как тибетские ритуальные украшения, и смотрели куда-то в одну сторону, наверное, на север. Вереницы мелких камней, вообще, могли напоминать что угодно, и кого угодно. Уже на исходе дня, и растратив последние всплески первичных эмоций, которые, как известно, могут быть источником энергии, Сёма наткнулся на стену, точнее на её остатки. Это была правильная вертикальная стена около пяти метров высотой, имеющая одинаковую толщину и контуры, и списывать это на проделки природы как-то не поднималась рука. К тому же, блоки, из которых она была собрана, были настолько правильной формы, что идея вулканического их происхождения, вообще, не канала. В то же время, стоя перед  стеной,  напротив амбразуры прямоугольной формы, которых, как оказалось, было несколько,  он не увидел ничего вдохновляющего, ничего того, за что можно было спорить и доказывать, за что надо было переться на край света и терпеть лишения. Наверное, он был просто не в теме, как выражались продвинутые туристы. Стена таинственно терялась в густом молодом подлеске, и неизвестно, как долго она могла это делать. Камни, из которых она, якобы, была сложена, были покрыты мхом лишайником, и понимание того, что этим артефактам тысячи лет, всё-таки вызвало небольшой импульс любопытства. Он всё же решил проверить, что там дальше, и наткнулся на то, что логично было бы назвать ракетным ударом. Из стены торчали вывернутые блоки, каждый из которых был по несколько метров длинной, и около метра в правильном четырёхугольном сечении. Рядом на земле валялось ещё несколько, которые, наверное, космополиты и конспирологи  не успели спрятать как вещдок того, что в мире не всё так, как пишут в учебниках. Потом Сёме опять стало скучно, точнее, он почувствовал голод. Интерес ко всему пропал окончательно, и он стал бродить уже с другой целью – найти какую-нибудь поляну, а на ней пакет с лапшой и лавровым листом. Полян оказалось несколько, на одной он даже обнаружил остатки древнего барака, и железную печку буржуйку, старую и ржавую. Но без лапши и лаврового листа она была бесполезным куском металла, и вызывала ещё большую тоску, чем бойницы в стене. Однако, каким образом она оказалась на вершине среди этих камней, было вопросом ещё тем.  Потом он сообразил, что на вершине нет воды; все ручьи текли где-то внизу, примерно там, где терялась основная тропа, и понимание этого природного факта  окончательно разрушило желание остаться на вершине. Надо было просто рвать когти, и чем скорее, тем лучше.
Пока искал тропу, никак не мог понять, почему там, куда он стремился так долго, и потерял, быть может, лучшего друга, так скучно и неуютно и даже, тяжело. С ответом оказалось просто: он был один, и  всё, что происходило вокруг оставалось в нём как сухая  информация, и поделиться ей было не с кем: ни поспорить, ни согласиться, не подурачиться. Тоска настолько захлестнула, что захотелось плакать. Слёз он, конечно же, не пустил, но решил  больше не возвращаться в это странное место.
 Через час он уже был на поляне, один, среди золотого леса. Основной вопрос выживания заставил снова подвергнуть прилегающее пространство  тщательному осмотру, в процессе которого он обнаружил ещё один тайник, скорее всего, умышленно спрятанный от посторонних глаз. Вероятно, кто-то наведывался сюда системно, и собирал трофейные запасы, ну а тащить обратно не видел смысла; консервы могли лежать сколько угодно, лишь бы не на солнце. Эти были спрятаны в камнях, и вытаскивая их на свет божий, у Сёмы возникло ощущение, что за ним наблюдают. Брать чужое, тем более, в тайге, было делом не очень благородным, но на чаше весов, где с одной стороны был голод, а с другой совесть, перевес был явно не в пользу совести. Сёма посчитал правильным выпотрошить консервы, пока не появился их хозяин, и пока не решится окончательно покинуть это магическое место. А то, что гора была местом силы, он уже не сомневался. Он сомневался лишь в себе самом, сможет ли он с этой силой совладать, и с пользой применить в жизни. Пока всё получалось неплохо, если не считать потерянного Химика.
До прихода темноты он ещё раз обследовал местность, прилегающую к поляне, но уже по большому радиусу, и обнаружил приличный кедр с шишками, они хоть и не совсем спелые, могли пригодиться в случае чего. Теперь он поступил проще: забравшись на высоту, где висели шишки, палкой колотил по веткам, и те падали вниз. Их нападало штук сорок, но когда он собрался спускаться, неожиданно для себя внизу увидел мужика в серой шубе, который  собирал его шишки. Сёма окрикнул его, но мужик, или даже дед, не обратил никакого внимание на крик. Тогда Сёма бросил вниз палку, едва не попав по голове деда, от неожиданности тот вскинул голову и рявкнул, и Сёма понял, почему тот не обращал на окрики внимание. Это был медведь, и поняв это, Сёма по инерции полез обратно. Он просидел в трясучке больше часа, выжидая, пока медведь не уйдёт, а тот, сожрав все, что нападало сверху, лениво побрёл в чащу.  Медведь был настолько толстым, что брюхо едва не касалось земли, и наверное, из-за этого не испытывал желания лезть на кедр  за более лакомым куском. Озираясь по сторонам, Сёма скачками побежал к лагерю, наивно полагая, что там он будет в безопасности. В этом была доля правды, там был костёр, который ко времени возвращения успел потухнуть. Это раздосадовало Сёму, поскольку спичек в коробке было не больше десятка. Он с оглядками занялся заготовкой дров, точно решив на следующий день уносить ноги.  Растянув палатку, и уверенно полагая, что в ней медведь не достанет, он натаскал ещё больше лапника, надрал мягкого зелёного моха, словно собирался здесь зимовать, и навалил перед кострищем гору веток, и когда солнце уже собиралось уйти на покой, был во всеоружии встречать ночь со всеми её сюрпризами. Мурлыкал под нос  абстрактную мелодию, погружался в короткие медитации, в одной из которых ему пришло осознание того, что гора и камни вокруг, скорее всего, принадлежат другой реальности, и ему действительно, нечего здесь делать. Поэтому нанайцы обходили это место десятой дорогой. Для них Вальдю было священным, но запретным, и просто поглазеть и потусить сюда приходили только такие типы как Химик, и ему подобные. Ночью заметно подморозило, снова ревели изюбри, перекликаясь друг с другом, один подошёл так близко, что Сёма хотел уже прятаться в палатке. В сотне метрах, в кромешной тьме, рогач бодал дерево, раскачивал его ствол с корнями так, что всё трещало, было слышно как он копытил землю, и ревел, вызывая у Сёмы то страх, то истерический смех. В один из таких моментов Сёма вышел из круга поляны навстречу быку, и заорал как дикое животное. Изюбрь наконец-то понял, что имеет дело не с собратом, и стремительно удалился. Но по склонам сопок ещё долго продолжалась полифония брачного песнопения. Под утро где-то в вершинах раздался выстрел, потом ещё один, а потом ещё один. Сёма догадался, что в мире стало на одного изюбря меньше. В предутренней тишине его окончательно сморило, он залез в палатку и тотчас заснул. Когда он высунул нос, то не поверил глазам - всё вокруг было белым; пока он спал, выпал снег. Некоторое время Сёма стоял в растерянности, не понимая, что люди предпринимают в таких случаях. Первым важным делом был костёр, в котором, наверняка, ещё теплилась жизнь. Он разгрёб золу, и под обгоревшим бревном, которое ещё вечером приволок из глубокого распадка, нащупал теплинку. Долго раздувал, подсовывая в сердцевину сухие палочки. Огонь победил, и не смотря на то, что лицо его и руки были чёрными от золы, душа возрадовалась как никогда, потому что была сэкономлена спичка, а может и две, да кто знает, во сколько спичек могло обойтись разжигание сырых дров. Пламя, наконец-то повеселело, оставалось согреть кипятка, и под него приговорить трофейную треску с макаронами.  За это время должно было прийти правильное решение, и оно пришло: после трапезы тело охватила лень, ему страшно захотелось спать, и не было ни какой возможности сопротивляться этому состоянию. Он едва дополз до палатки, даже не позаботясь о костре; на всё было наплевать. Сёма залез в палатку, и мгновенно вырубился, словно обожрался не трески, а мощного снотворного, или даже наркотика.
 Его разбудил какой-то странный шум, по палатке кто-то тарабанил.  Какое-то время Сёма соображал, что происходит, и  что делать, пока не  услышал:
-Эй, кто в теремочке живёт? Почём гостиница?

Глава третья.
 Вокруг палатки стояло четверо молодых ребят, одетых в камуфляж, и новенькие берцы. Среди новоприбывших светлыми косами и ладной фигуркой  выделялась  девушка.   Компания шустро скидывала рюкзаки, давая понять, что собирается встать на отдых. Это  сразу поменяло Сёмины планы, которых, по большому счёту ещё не было. 
-Ты Семён? - Спросила девушка, подойдя так близко, что тот разглядел, что глаза у девушки разные. Один был сероголубым, а другой зелёным.  Девушка с удивлением рассматривала Сёму, словно он был не таким же туристом, как они, а  местной достопримечательностью.
-Ну да, - промямлил лениво Сёма, с некоторым налётом жеманства, давая понять, что другого здесь нет. -Тут меня каждый медведь знает, даже каждый брундук, -продолжал Сёма в духе кота Матроскина. Девушка рассмеялась, заразив всю компанию. Все пожали Семе руку, включая девушку, которую звали Настей, ребята были молодые, не старше Семёна, они стали дружно распаковывать вещи, и готовить место для ночлега. После чайной посиделки с домашними плюшками кто-то предложил прогуляться до шамана. Семёну особенно нечем было заняться, он уже догадался, что в ближайшие сутки голод ему не грозит, поэтому присоединился к компании.
 В дороге он узнал, что на самом деле произошло с его другом. Было и банально, и необычно: Химик умудрился потерять тропу. Несколько часов плутая по чащобе, он,  всё же, нашёл её, и уже не рискуя, вернулся к реке. Было такое впечатление, что его чёрт водил по болоту. Наверное,  у чёрта не  было задачи прикончить Химика, а просто помотать его, и чему-то научить, поэтому он гонял его по лесу до самой темноты. На берегу Химик развёл два костра, и его вскоре забрали местные браконьеры, которые, как известно, ловят кету по ночам. Они привезли его в тот же самый дом, где Сёма попросил вилку, и там его обогрели и накормили, ну и, оставили до утра.  Уезжая из Тамбоки, уже на дороге, Химик встретился с Настей и её друзьями, и передал им остатки еды. История была весёлой, и одновременно грустной, из которой никто в тот момент, конечно же, не извлёк никакого урока. Потому что все были молодыми, потому что в жизни бывает всякое, и потому что всё закончилось хорошо.
На вершине пробыли недолго, сделали несколько кадров общей панорамы, где Сёма на правах бывалого следопыта показывал Насте лучшие точки обзора. Настя была высокой, с длинной пшеничной косой, и колечком на левом безымянном пальце. В один из моментов, когда они оказались одни, Настя сказала, что знает Семёна. Для него это было неожиданно, он-то знать не знал Настю, и никогда не видел. Оказалось,  что она тоже училась на худграфе, но когда она поступила, Сёма уже был на пятом курсе, который по определённым причинам продинамил, просидев дома на шее у тётки, тренируя её нервы. В рассказе Насти было много странного, например, они вместе ездили в колхоз на картошку в начале года, потом в общежитии играли с ней в теннис.  Своим рассказом Настя поставила Сёму в глупое положение, когда надо было либо продолжать потакать собеседнику, делая вид, что ты всё помнишь, либо сказать, что я не я, и лошадь не моя. Сёма оказался между этими двумя моделями поведения, и не желая вносить сумятицу в сознание своих новых друзей, продолжал держаться золотой середины. Когда они вернулись в лагерь, Стас, который оказался братом Насти, держался так, будто Сёма был уже свой в доску. Гера и Слава, близнецы братья, похожие как две капли воды, скромные, и по большей части молчаливые, но отзывчивые на весёлые шутки и придумки,  словно дополняли Стаса и Настю, в общем, это был какой-то семейный отряд. Ребята так быстро  притянулись к своему новому товарищу, что Сёме стало даже неудобно, словно он проснулся в чужой квартире. В какой-то момент он подумал, что у него дежавю, но это не внесло никакой ясности в понимание происходящего: Химик, медведь, съевший все шишки, Настя с разными глазами, с которой он играл в пинг-понг…  Он понял, что вокруг него происходит что-то странное. Но пока сидели у костра, и вспоминали общих знакомых, Сёма как мог, держался принятой легенды, одновременно стараясь всё же вникнуть в ситуацию, и вспомнить своё забытое прошлое. Делал это он просто, останавливая рассказ фразой  «-погоди, погоди, я что-то не припоминаю такого момента. Нельзя ли поподробнее? Я какой рукой держал ракетку? Если левой, то это был не я.»  Все думали, что Сёма шутит, желая просто окрасить ситуацию более яркими красками,  смеялись, и начинали в разнобой дополнять картину подробностями, именами и деталями, от чего Сёма понимал, что если его новые друзья догадаются, что он не он, то просто поколотят его здесь, или убьют. В какой-то момент, уже после обедоужина,  он даже засобирался, но разум всё же возобладал, к тому же, перед глазами всё ещё стоял опыт Химика.  Чтобы никто не подумал, что у Сёмы синдром одиночества, он сослался на нездоровье, дескать, простудился в мокрых кроссовках, пока ходили к шаману, и полез в свою  палатку. Некоторое время у костра продолжалось весёлое общение, не давая Сёме сосредоточиться на абстрактном, и вызывая в нём чувство обиды на весь мир. У ребят была маленькая гитара с четырьмя струнами и смешным звуком, под которую они дружно пели. Из общего многоголосья выделялась Настя, она задорно подыгрывала голосам, Стас жутко фальшивил, но выходило смешно. Сёма не особо любил петь под гитару, но внутри испытывал обиду за то, что его не зовут. Потом, когда всё затихло, он вылез из своего логова: холод в палатке был нестерпимый; и решил дожидаться утра, греясь костром. На проволоке висел чайник, в котором всё ещё напаривался бульон из шиповника, в большой кастрюле, приспособленной под котелок, превращались в холодец остатки ухи, точнее, рыбного супа из купленных у местных аборигенов кетовых голов. Разумеется, съедать всё было неприлично, хотя Сёма и мог осилить половину, но повыдёргивать вкусненькие хрящики, оставаясь незамеченным, возможность была. Немного порыбачив ложкой в общей кастрюле, он по привычке удобно устроился на хвое, ногами к огню, и стал перебирать события минувшего дня, пытаясь объяснить себе то, что происходило, и пока он размышлял, появилась Настя.  Она бесшумно и без слов присела рядом, слегка касаясь его своим плечом.  Сёма  немного растерялся, но виду не подал.
-Почему не спишь, -спросила она после немого созерцания огня.
-В жизни есть такие минуты, когда не спиться, особенно, если где-то рядом веселятся и поют, - витиевато ответил Сёма, делая вид, что хочет изменить положение тела. На самом деле ему было неловко от близости девушки, которую он совершенно не знал. Эта близость вызывала лёгкий дискомфорт, Сема никак не мог принять того факта, что они знакомы.  Он уже был к ней лицом, внимательно разглядывая черты лица, которые, как оказывалось, неплохо  знал в другой жизни. Волосы её уже были распущены, грациозно спадая на ворот куртки, маленькие ушки украшали бусины аккуратных серёжек, которые украшали рубиновые камушки. Семён отметил, что лицо у Насти необычное, с некоторым гротескным проявлением, словно скульптор, лепивший его, немного торопился. Так бывает ещё, когда делаешь набросок, и рука сама водит карандашом, отчего образ проявляется спонтанно, содержа в себе нечто неопределённое, но привлекательное и загадочное. Сёма любил давать характеристику лицам, когда занимался портретом, но некоторые было трудно описать, хотя, рисовались они с большим вдохновением, поскольку содержали что-то из другой реальности. Настино лицо было слегка вытянутым, как на картинах Константина Васильева, но необычность его заключалась в том, что у носа почти не наблюдалось ложбины на переносице, это был, можно сказать, классический греческий нос. Учитывая рост, и цвет волос девушки, а так же внешность её брата, мало чем отличавшегося от сестры, правильней это лицо было назвать гиперборейским, и подтверждением тому на факультете было множество гипсовых скульптур, которые за пять лет успел перерисовать Семён.  - А что ты ещё помнишь про меня? - как бы невзначай спросил Сёма с подтекстом того, что ему просто интересно, какими красками окрашена его личность в глазах других людей.  Настя блеснула  своими разными глазами и долго молчала.  Потом заговорила тихо, почти шёпотом:
-Я ещё не совсем уверена, что ты это тот, о ком я думаю.  Мне даже неловко.
- Каким образом можно думать о том, в ком ты не совсем уверена. В том смысле, что это не тот, о ком ты думаешь?
Настя прыснула от смеха, но Сёма и не думал смеяться, нарочито делая лицо серьёзным и озабоченным сутью вопроса: - Кому-то может и смешно, - всё так же серьёзно продолжал нить повествования Сёма, в то же время лукаво постреливая глазами в сторону Насти, -но мне лично не до смеха.
Настя растерянно пожала плечами: -Сама не знаю как такое может быть. Ты когда вылез из палатки, я чуть не вскрикнула, а ты смотришь на меня своими огромными  жёлтыми глазами, и не узнаёшь. Словно я это не я, а кто-то другой.
-Я что-то не пойму, кого подменили, тебя или меня? – всерьёз возмутился Сёма, раскрыв свои и без того большие глаза, и ставя своей серьёзностью девушку в тупик. - Ты в серьёз полагаешь, что человека можно подменить? Я где-то читал, что можно выращивать клонов. Может у меня есть двойник?
 Настя обхватила колени руками, уставившись в огонь, и некоторое время молчала.
  –Ты,  правда, не помнишь?
-Смотря что? Картошку я немного помню, - соврал Сёма, даже не представляя, что там могло произойти. Он понимал, что снова подыгрывает девушке, точнее, потакает ей, но вместо того, чтобы начать объяснять суть своего положения, он подался вперёд, давая Насте снова оказаться рядом, что она и сделала, но уже положив голову ему на плечо. От волнистых волос пахло дымом, но запах не казался противным. Он снял с себя ушанку, и натянул на голову девушки, а сам накрылся капюшоном.
-Ты простудишься.
-Ничего, не впервой. 
-Ты ещё кому-то дарил свою ушанку?
Сёма рассмеялся, чувствуя, как всё больше проваливается в трясину. Ему было,  стыдно, и  в то же время забавно от положения, в котором он оказался. Но утром, он полагал, всё должно разрешиться. Непроизвольно он стал напевать себе под нос старую бардовскую песенку про девочку Настю, которая ничего не знала о грядущих переменах, и играла то с дельфинами, то со скакалкой, то с лошадками, пасущимися в лугах. Настя некоторое время слушала, а затем стала подпевать, но не словами, а звуком, используя какую-то высокую ноту. От возникшей вибрации Сёма почувствовал незнакомое, почти физическое чувство волны, которая прошла по всему телу. Глаза Насти отражали свет костра, словно лучились, она тоже что-то чувствовала, продолжая держать ноту.
- Что ты сделала, как у тебя получилось? –закончив песню, спросил Сёма.
Настя пожала плечами: - Наверное, у нас аккорд. Ещё что-нибудь спой.
Сёма ушёл в себя, в ожидании той песни, которая могла соответствовать текущему моменту. Он не перебирал то, что иногда пел, или слышал, а просто смотрел в пустоту. Потом запел, почти заговорил,  удивляясь тому, как слова возникли из ниоткуда:
- Мы встретились в ночном просторе… В таком безмолвии небес… - Сёма на мгновение умолк, потому что почувствовал накат незнакомого чувства. ОН прекратил петь, понимая, что не справляется с эмоциями.
- Почему ты остановился? – спросила Настя.
- Я забыл слова, - соврал Сёма, и замотал головой: - Нет, на сегодня хватит, или я войду в изменённое сознания, и опять наделаю того, о чём потом буду жалеть.
- А тебе есть о чём жалеть? –спросила Настя.
-О прошлом  жалеть бессмысленно, но мне есть, что спросить кое у кого. Но этого человека я вряд ли увижу, по крайней мере, в этой жизни. 
-И что он тебе сделал? Он обидел тебя?
-Он убежал.  Точнее она.
Настя вздрогнула, и отстранившись от Сёмы посмотрела на него с удивлением, потом она медленно поднялась, и ничего не сказав, пошла в палатку.
Действия девушки не вызвали у Сёмы особой реакции, хотя, что-то подсказывало ему, что тема, которая висела над костром, имела какое-то обоснование, взятое из прошлого. С этими мыслями он стал незаметно засыпать. Когда он проснулся, по другую сторону костра на корточках сидел Стас, прикуривая от горящей палочки.  Увидев, что Сёма проснулся, Стас бросил палочку в огонь и подсел ближе, было понятно, что он хотел что-то спросить.
-А ты красава, - неожиданно произнёс Стас, - умные речи толкаешь, даже солируешь. Девки от тебя, наверное, с ума сходят.  Для Сёмы это было всё равно, что брошенная перчатка, он даже немного растерялся, надо было понять, к чему это было сказано.
-Почему тебя это волнует? – спросил Сёма, поднимаясь со своего лежбища, чтобы поворошить костёр.
-Меня нет, - усмехнувшись ответил Стас, не клюнув на провокацию, и делая отстранённый взгляд в сторону палатки. –Но кое-кого волнует. По-моему, моя сестра к тебе неравнодушна.
Сёма пожал плечами, давая понять, что этого не заметил.
…-Она же как прилипла к тебе. Может, я чего-то не доезжаю?
 -А мне, например, странно, что она здесь, среди мужиков, -попытался изменить тему Сёма.
-Вообще-то ты прав, она домоседка, и всякие костры на природе терпеть не может, но когда узнала, что собираюсь на столбы, вцепилась так, что пришлось согласиться. До слёз.  –Стас подсел ближе, и стал говорить так тихо, что Сёма едва улавливал смысл слов. – Мне кажется, что ты темнишь.
-В смысле, что значит темню?
-Что ты не помнишь Настю. Такого ведь не может быть, разве что в кино для детей. Скажу честно, мне совсем не нравится, что Настя тебя узнала, а ты её нет. 
-Что ты предлагаешь? – Сёма поднялся, потому что надо было прогуляться до деревьев, но выглядело это как вызов. Стас тоже поднялся и встал напротив, сверху заглядывая в глаза Сёме. 
-Я ничего не предлагаю Семён, просто сказал, что думаю. Имей в виду, что в обиду сестрёнку я не дам, - Стас сделал движение руки, как бы желая поправить воротник на семёновской куртке, но тот молниеносно отвёл руку, и сделал шаг назад.
-Мне кажется, у нас появляется классическая причина для ссоры, - произнёс Сёма.
-Это ты о чём? – уже расслабившись, спросил Стас.
-А то ты не знаешь, откуда могут возникать у мужиков проблемы?
Стас рассмеялся и протянул руку. –Ладно, извини братан. Но и ты меня пойми, Настя моя сестра, в обиду не дам.
-Я уже это понял, только это можно было не повторять.
-У Насти есть  ребёнок. Не от тебя случайно? – неожиданно произнёс Стас.
Сёма молча выпучил глаза.
-Шутка. Но это между нами.
Не сказать, что новость сильно удивила Сёму, но вызвала странное чувство растерянности и обиды, словно его водили за нос и дразнили. 
-Шутка что? Что у Насти ребёнок? Или…
- Или.
-Не пойму, для чего ты мне об этом сказал?
Стас пожал плечами, краем глаза поглядывая на палатку, где спала Настя. –Не знаю, сказал, да и сказал.
Потом они вышли за круг, где со всех сторон подступало налитое свинцом небо, в котором угадывались причудливые контуры деревьев, и уходящая в темноту  тайга. Остаток ночи Сёма провёл в палатке, стуча зубами и ворочаясь с боку на бок, и так и не уснув. Но это была иллюзия, и выходило, что ему снилось, что он не может заснуть, и думает над тем, что произошло у костра. Потом он услышал щебетание сорок, они летали над лагерем, с целью что-нибудь украсть. Любопытно, что в названии этих птиц скрывалась суть названия, и не смотря на то, что сами сороки в нём не нуждались, своим поведением они полностью оправдывали своё имя. Когда Сёма вылез из палатки, вся компания сидела у костра и ждала, пока согреется чай. После ручья и умывания, подсев к костру, Сёма решил проверить толпу на уровень творческого интеллекта, и спросил, почему сороку называют сорокой.  В основе скрытой сути слова лежал перевёртыш согласных, а к нему арабский перевод, из которого получалось вор. Но и без арабского перевода выходило так же – красть. Сёма был уверен, что эту загадку никто не отгадает. Все начали ломать головы и предлагать разные абсурдные идеи, вызывая общий смех.  Но потом всех удивила Настя, сказав, что сорока - воровка, ну и как в детской  считалочке, кашу варила, деток кормила.
-Так маленьких детей учат считать, - рассмеялся  Сёма, не скрывая удивления.
– Ну да, - согласилась Настя, я так и делала.
-В смысле? Что делала? – как-то растерянно спросил Сёма, ловя на себе  недовольный взгляд  Стаса.
- Как что делала? Учила дочку считать. –Настя удивлённо посмотрела на Сёму, и поймав его взгляд мягко улыбнулась. -Моей дочке Соне уже четыре года.
Некоторое время компания сидела в молчании, отхлёбывая кипяток, потом доедали рыбный холодец, и всё это время Сёма ловил на себе взгляд Насти. Он хотел даже подойти и спросить, чем так заинтересовал молодую маму, но взвесив все за и против, решил просто не реагировать на эту провокацию. Потом был поход на Вальдю, во время которого Сёма увлечённо рассказывал своим новым друзьям о том, что на самом деле стоит за этим именем. Что у нанайцев Вальдю означает владыку, и что эти слова на самом деле синонимы, и в древности здесь проживали предки славян, оставив своё фонетическое наследие местным аборигенам.  Ребята с удивлением посматривали на Сёму и не перебивали.
Поднявшись на самый верх, все дружно потянулись к белому шаману, тому самому Вальдю, о котором рассказывал Сёма. Вершина сопки состояла из нескольких пуповин, разделённых глубокой седловиной, и чтобы добраться до шамана, стоявшего на одной из них, необходимо было потратить немало времени и сил. Пока добирались до цели, группа успела расползтись. Шаман состоял из трёх  частей: туловища, похожего на свечку, которая имела сильный наклон, но не падала, сверху на неё была одета голова, благодаря которой камень был похож на человека, и эта голова тоже держалась на добром слове. Нижняя часть шамана в народе называлась катушкой, но не потому, что имела круглую форму, а потому, что с одной стороны у неё был пологий наклон, по которому, при большом желании можно было скатиться.  Несмотря на то, что размером катушка была с пятиэтажный дом, покорить её можно было даже без специального снаряжения. И Сёма предложил забраться на катушку. Ребята все, наотрез, отказались, кроме Насти, которая, на удивление, оказалась не только смелой, но и ловкой.
Камень вызвал странное чувство, словно это была спина древнего плезиозавра, где было и туловище, и шея, и голова. Они молча ходили по спине, восторгаясь видами уходящей в бескрайность тайги. Воздух был чистым и почти неподвижным. В один из моментов, у самого края, Настя словно застыла, и так оставалась в неподвижности больше минуты. Потом произнесла: - говорят, что у меня древнегреческий профиль, - и в смущении рассмеялась.
- Гиперборейка, - добавил Сёма нарочито важно, вспоминая о своей догадке.
- Кто такие гиперборейцы?
 Сёма усмехнулся, не зная, как ответить на вопрос. – Наверное, это те, кто построил этот город десять тысяч лет назад.
- Значит, я вернулась к себе домой?
- Типа того, - удивляясь такой реакции, согласился Сёма.
- Ура! Значит, это всё принадлежит мне! - закричала Настя, подпрыгивая от восторга на самом краю скалы. – Я вернулась, я вернулась!
Потом они спустились с катушки, и пошли искать друзей, голоса которых то и дело раздавались среди этого гигантского сада камней. Чтобы не возникало нелепой пустоты, Сёма стал  рассказывать про истории Серкина, которые вычитал в его книге «Хохот шамана». Настя внимательно слушала, искренне удивлялась, но когда Сёма замолчал, вдруг произнесла: - Я тоже хочу рассказать тебе историю, если ты не возражаешь.
-Надеюсь, не про меня?
-Ты там тоже есть, но если хочешь, я не буду.
Сёма снова пожал плечами: -Ладно, но конец в ней должен быть счастливый.
Настя рассмеялась: -Счастливый конец бывает только в кино.
-В американском кино, - поправил Сёма, и они дружно рассмеялись.
Сёма по-прежнему не знал, как вести себя в создавшейся ситуации, где с одной стороны ему было интересно общаться с девушкой, но с другой, подыгрывать, и испытывать смущение за то, что в тебе видят того, кем ты не являешься. Можно было, конечно, заморозиться, и просто уединиться, но возникший интерес и симпатия, которую он чувствовал, держали его. 
…-У меня был парень… -Настины разные глаза уставились в какую-то точку пространства; вероятно, увидев там этого парня, она на какое-то время ушла в себя.
-Как его звали? – спросил Сёма, стараясь держаться непринуждённо, хотя, это у него не больно-то получалось.  Он вдруг почувствовал внутри не комфортность, словно его в чём-то уязвили. 
-Сейчас это уже не имеет значения, ты его не знаешь.
-И он отец твоей дочки, я правильно понял?
Настя кивнула, немного покраснев, а Сёма сделал умное лицо, продолжая наигрывать сцену, финала которой он до сих пор не мог угадать. По фильмам в таких случаях девушки обычно  говорили  – «не знаю, зачем я всё это тебе рассказываю».
 -У нас была страстная любовь, - смущённо произнесла Настя, краснея своими румяными щеками ещё больше. -Однажды он предложил мне расписаться, стать его женой.
-И ты, конечно,  согласилась.
Настя пристально посмотрела на Сёму, но на реплику не ответила.
-И что было потом?- ретировался Сёма, осознав, что позволил себе лишнее.
-Потом мы в пошли в загс, красивый белый дворец. Ты, наверное, знаешь, где он находится.
Сёма ограничился кивком, понимая, что в данный момент его дополнения будут выглядеть цинично.
…-  Нам дали анкеты, и мы их стали заполнять, а когда заполнили, выяснилось, что я оставила за собой свою фамилию.
-Ты не захотела брать фамилию мужа? –искренне удивился Сёма.
-Да.
-Ты так захотела?
-Да, мне не хотелось расставаться со своей фамилией, но не это мной руководило.
-У тебя была другая причина? Погоди, дай угадаю. Ты хотела проверить силу его любви? 
-Ты очень догадливый, - усмехнулась Настя, резко побледнев. -Да, я думала, что если любишь, то не важно, чья фамилия у жены.
Сёма заливисто рассмеялся, но говорить ничего не стал.
-Почему ты смеёшься?
-Да потому что смешно.
-Ты прав, теперь это смешно. - Настя покраснела ещё больше.
-Мне, всё-таки, кажется, - туманно произнёс Сёма, в котором  заговорил не только всезнайка, но и ироничный наставник,  - что у кого-то завышенное  чувство собственной важности. 
 - Не понимаю тебя. Объясни простым языком, по-русски.
-По-русски, так по-русски. У кого-то сработала  гордынька.
-И у кого же?
-Что тут сложного? Девушке  предлагают руку и сердце, а она ставит  условие.  По мне, она либо через чур гордая, либо…
Настя снова вспыхнула: -договаривай, раз начал.
Сёма усмехнулся, и вдруг понял, что теряет не только время, но и терпение. Для него не было ничего хуже, чем быть втянутым в спор с женщиной. 
-Мне это не нужно, - сухо ответил Семён, и отвёл взгляд, давая понять, что разговор окончен.
- А у мужчин, значит, гордыни нет? - Настя закрыла лицо руками и пошла прочь.
Сёма остался один напротив разрушенной стены, испытывая раздражение от того, что был втянут в бессмысленный спор, но интуиция подсказывала ему, что это ещё не конец истории, и будет продолжение. Оставлять Настю одну среди дикого леса было нельзя, и надо было идти догонять её, но из глубины подлеска, куда она ушла, уже бежал Стас. Он без предупреждения схватил Сёму за грудки, и стал грозить, что закопает его прямо здесь, если Сёма не извиниться перед его сестрой. Сёма легко освободился от захвата, и чтобы в его голову не прилетел кулак отошёл на шаг. К ним уже бежали Слава и Гера.
-Что ты ей сделал? Настя вся в слезах,  – закричал Стас, снова пытаясь ухватить Сёму за воротник куртки. На этот раз Сёма не стал церемониться, и применил приём, от которого Стас полетел кубарём на землю.
Друзья в нерешительности стояли напротив, не понимая, что происходит, поскольку ещё пол часа назад всё было мирно и весело. Наконец-то появилась Настя.
-Оставьте его, мы сами разберёмся, -закричала она, оказавшись посередине. Стас нехотя поднялся, отряхивая липкий снег: -Вот всегда так, влезешь в бабское дело, обязательно получишь по морде. Какого же хрена ты слёзы пускаешь? Что я должен был подумать? Мы же подраться могли запросто. –Стас подошёл к Сёме, у которого всё ещё были сжаты кулаки, и протянул для замирения руку. –Ты прав Семён, все драки из-за женщин. 
Сёма нехотя протянул руку: –Могло быть и хуже.
-Да я уж понял, что ты борьбой занимался. Хорошо не боксом. Ладно, забыли. –Стас вдруг вынул свою камеру, и предложил всем сгруппироваться для снимка. Сёма не испытывал особого желания позировать, в нём ещё кипела кровь и обида, но сопротивляться  не стал, и пока отщёлкивал фотоаппарат, вёл себя безучастно.
У ребят было ещё много идей, кто-то предложил обследовать грот, но Сёма был равнодушен к камням, ему захотелось как можно быстрее покинуть это место, влияние которого  он чувствовал всё острее.  Без всяких объяснений, он просто молча стоял и ждал, пока Стас со своей командой растворяться среди артефактов древней цивилизации, и обдумывал обратный путь. В то же время он понимал, что не может уйти просто так, и дело было не в формальной вежливости, или даже любопытстве, его определённо, что-то держало.   
-Ты ведь собрался уходить? –  Настя подошла почти вплотную, заглядывая Сёме в глаза. Отвечать на её пристальный взгляд было не просто, Сёме всё время казалось, что на него смотрят два человека, и у одного были серые, а  у другого зелёные глаза.
-Давай мы оставим твой вопрос без ответа. Если ты что-то хочешь от меня, или желаешь договорить свою историю, то договаривай. Только, пожалуйста, не убегай со слезами, иначе мне опять придётся отбиваться от твоего братика. 
Настя искренне рассмеялась, потом сняла с себя Сёмину ушанку, и по-матерински, заботливо натянула на его голову.  Он не сопротивлялся, используя это время, для того, что бы очередной раз заглянуть в её разноцветные глаза.
-Ты простудишься, - возмутился Сёма, чувствуя, как тело превращается в кисель.
-У меня есть шапочка, спортивная. Я всё-таки хочу дорассказать свою историю, если ты не против, только у меня в башмаках камней полно, подержи меня, а то я упаду. –Настя взяла Сёму под руку, и стала поочерёдно вытряхивать из своих сапог мусор. Сёма не мог возражать, вокруг был снег, и единственным способом  устоять на земле, поскольку сесть было некуда,  было за что-нибудь держаться, и выходило, что  за него. Был ли это трюк со стороны девушки, он не думал, но пока она занималась обувью, выбивая камушки, которых особенно и не сыпалось, он успел ощутить её близость и теплоту, и как-то раскиснуть.
  -Мне кажется, ты выбрала не того парня, -недвусмысленно сказал Сёма, когда Настя отпустила его руку.
- Теперь я тоже так думаю, - ответила Настя, словно смысл сказанного до неё не дошёл. Они незаметно оказались на тропе, которая теперь была хорошо заметна на фоне белизны снега. Снег был неглубокий, едва закрывая подошвы, и идти по нему было очень приятно и легко.
-Я имел в виду, что…
-Когда я осталась одна, - перебила Настя, стараясь идти в ногу, но немного впереди, поскольку тропа была узкой, -там в загсе. А он ушёл, просто ушёл, бросил на стол свою анкету, и ушёл. Он что-то сказал, но я не помню что, да это уже не важно. Я вышла на улицу, вокруг темнота, а я стою посреди улицы и ничего не соображаю. Потом я куда-то пошла, брела по каким-то переулкам, мимо странных старых домов. И вдруг поняла, что меня ведут под руки какие-то типы.
-Их было двое? –спросил Сёма, начиная кое о чём догадываться.
-Да, один с левой, другой справой стороны. Мне бы вырваться и убежать, а у меня нет сил. Подвели меня к подъезду. Помню, как оттуда воняло плесенью.  Ничего не говорят, и тянут меня туда. Один даже рот пытался закрыть. Я закричала, и получила под дых. Думала, задохнусь. И кто-то проходил мимо. Парень не высокий. Увидел меня и всё понял. Его слова я хорошо запомнила. Он сказал  - а ну-ка отпустите её. А те ему – ты попутал братан. Иди куда идёшь, мы тут сами с усами. Эта наша подруга, чё, не видишь, она под кайфом, мы её домой привели. Я не могу вздохнуть, а эти гады нагло врут, и ухмыляются, и тянут меня в этот вонючий подъезд. А парень не сдаётся, говорит – а давай пусть она сама об этом скажет. Только сначала отпустите её. Руки отпустите, вам понятно?   -Настя остановилась, уставившись в одну точку на земле, словно там было изображение, о котором она рассказывала. –Не забуду их рожи. Один отпустил мою руку, и набросился на парня, а тот хоть невысокий, но сильный оказался, извернулся, и повалил его. Тот лежит на земле, и держит парня за руку, и орёт, - я держу его, держу. Второй схватил какую-то железяку, и ударил парня по голове, сзади. Тот упал, а они набросились на него, как звери, и стали бить  ногами. Я закричала, потому что наконец-то отпустило…
-Ты испугалась, и убежала, - приглушённо произнёс Сёма.
Настя ничего не ответила, лишь кивнула, потому что глаза её были полны слёз. Она обхватила Сёму и стала плакать: -это ведь ты был, я знаю. Прости меня Сёма, я так сильно испугалась. Я бежала и орала как сумасшедшая, и никто мне не помог. Потом я остановилась, и пошла обратно к этому бараку, но там уже никого не было. Была лужа крови и эта железная труба, которой они тебя ударили. Я нашла милицию, и написала заявление, всё им рассказала, но думаю, ничего они не сделали. Они обещали, что будут искать по больницам, но ничего так и не нашли.      
Сёма увидел тот злополучный день, точнее вечер, потому что была зима, и темнело рано. Он не помнил, почему оказался в этом районе, среди двухэтажных старых бараков, наверное, сокращал путь. Девушку он не разглядел, потому что она стояла в тени подъезда, откуда и впрямь несло помоями. Помнил лишь её затравленную фигуру. Потом была схватка с этими типами, которые намеревались затянуть её в этот подъезд. Он сразу догадался, что задумали эти уроды, и он бы уделал обоих, если бы не эта железная труба, от которой на затылке остался хороший рубец. Синяки под глазами проходили долго, но сильно не беспокоили, поскольку никого не пугали, кроме тётки, разумеется. Хуже было с поломанным носом и рёбрами, из-за которых нельзя было ни лежать, ни сидеть. Нос ему выпрямил дружок боксёр при помощи простой столовой ложки;  просто засунул её глубоко внутрь: хрустнуло так, что у Сёмы потемнело в глазах.  Месяц он не подходил к зеркалу, а когда осмелился, на него смотрел уже другой человек.  Боксёр оказался продвинутым в травмомедицине, и проверив голову обычной ниткой, выправил сотрясение, которое до этого не давало покоя, ни днём, ни ночью. Несколько месяцев он просидел дома, как выражался отец – в картонной коробке, забросив учёбу окончательно. Но в мае приехал отец, злой, потому что пришлось отпрашиваться в школе, несмотря на незаконченную четверть. Он, конечно, знал о драке, но выяснять ничего не стал. Так всё и забылось, хотя, встретить этих отморозков Сёма был бы не против. Он даже пару раз проходил мимо того барака, но потом бросил это пустое занятие.
Настя наконец-то перестала плакать, и  стояла в сторонке, приводя себя в порядок. Потом она сказала, что дальше не пойдёт, и попросила Семёна не волноваться за неё, что с тропы она не собьётся, и пример с Химика брать не будет. Они посмеялись и без всяких сентиментальностей, пожав друг другу руки, пошли в разные стороны, Сёма в лагерь, а Настя к своим. В последний момент, словно это был кадр из американского кино, где люди при расставании вспоминают самое главное, и оборачиваются, Настя окликнула Семёна, и спросила где его искать. Сёма произнёс только одно слово – не волнуйся, а потом исчез из виду.
  В лагере уже стояла новая команда, и пока он бродил на вершине,  туристы успели наставить палаток и развести огромный костёр. Бегала и тявкала собака, играл радиоприёмник, заполняя воздух музыкальными ритмами, шло приготовление к восхождению на белого шамана. Это, конечно, было неординарным событием – стать свидетелем подъёма альпинистов на скалу высотой почти сто метров, но снова погружаться в праздник, который планировали другие, он не хотел. Сборы не отняли много времени, некоторое время он раздумывал над тем, что произошло. Вспоминал Настины разные глаза, не находя ответа, ни даже вопросов к себе самому. А именно, что со всем этим делать. Несколько лет он жил воспоминанием того вечера, наполняя себя обидой и болью от каждого его фрагмента, грезил желанием встретить эту девушку, и посмотреть ей в глаза,  но потом всё заросло и забылось. И вот эти глаза оказались рядом с ним, и даже смотрели на него, а он в них, и как будто ничего не произошло, но что-то осталось, вытесняя боль и обиду.  Он точно знал, что этой ночью он будет летать.
Неожиданно, среди новичков он узнал одного мужичка, бывшего военного, который был погружён в тему шамана по самую макушку.  Рома, как звали знакомого,  умудрялся ходить на столбы в месяц по несколько раз, и даже, что-то писал, типа книги. Он жил в Комсомольске, и можно сказать, был у себя дома. Он по-дружески  предложил Сёме остаться, чтобы совершить подъём на вершину самой большой скалы Хабаровского края, но Сёма вежливо отказался, попросив Рому передать записку одной молодой особе, у которой разные глаза. Тот,  естественно, согласился. По-видимому, он не обладал богатой фантазией, потому что увидев на листке  ряд из девяти цифр, понимающе кивнул, и с видом знающего  человека спросил  – полагаю это какой-то шифр?
Уходить было легко. Где-то в середине перехода произошла странная вещь – на тропе, точнее на камне, который невозможно было не заметить, Сёма увидел перчатку. Это была обычная рабочая перчатка, в которую кто-то засунул банку тушёнки.  В перчатке  была ещё  записка, где корявым почерком было написано – для Семёна. Почерк принадлежал Химику, который, скорее всего, в этом месте сбился с тропы, а потом, когда снова её нашёл, не мог решить для себя, куда идти. Ведь по его логике Сёма должен был отказаться от путешествия и вернуться на берег, поняв, что его товарищ заблудился, а без провианта идти одному было рискованно. В этом случае Химик оставался без палатки, а такой вариант его не устраивал, и он решил не рисковать.   Забавно, что никто из прошедших мимо, не взял банку, хотя мог, и это для Сёмы было одним из нерешённых вопросов. Ну и сам Химик, оказывался не совсем потерянным человеком, хотя, разобраться с ним по-мужски не мешало. 
На берег  Семён выскочил уже в сумерках, тропа, благодаря белому снегу, была видна хорошо. С помощью берёзовой коры, он быстро разжёг два костра, и вскоре на той стороне завели мотор, словно ждали. Сёме повезло, что дядя Коля ещё не успел оттащить мотор в сарай после рыбалки, иначе, ждать можно было долго, может и до утра. В Тамбовке ему ещё раз рассказали историю о Химике, теперь это была уже целая легенда, которая будет передавать из уст в уста как назидание. Хозяйка сытно накормила Сёму жареной картошкой, заведомо рядом со сковородой поставив тарелку и вилку. Постелили ему на дежурном диване, рядом с печкой, спал он без задних ног.
Приехав в город, Сёма первым делом выложил в сети все фотографии, где он с друзьями, счастливый до небес стоит на фоне гор и снега. Такого больше не будет, и такое уже не забыть, ведь фотографии  было документом. Потом он позвонил брату, и поделился с ним своей историей. Вася внимательно слушал, выказав желание, при случае тоже  смотаться на столбы, если у Сёмы появиться желание повторить подвиг. Звонить отцу смысла не было, поскольку тот разговаривать по телефону не любил, но каждый день заходил в соц.сети, и значит, по фотографиям мог понять, что у сына всё в порядке. На удивление, отец засыпал его сообщениями, среди которых были  и странные. Отец спрашивал о каком-то медведе, которого якобы напугал Сёма, точнее о шаманском способе, который Сёма применил. Сёма написал, что пока медведь пожирал его шишки, он сидел на дереве, и трясся от страха, и ничего шаманского в этой технике он не видит. Ещё одной странной вещью было то, что отец отказался принимать то обстоятельство, где с его стороны прозвучал совет  искать спички и еду в промежуточном лагере. Это было до того смешно и нелепо  – лепить из Сёмы героя, который, якобы, проявил смекалку и решительность, что Семёну захотелось пуститься в полемику, но в обрывочных сообщениях это могло занять целую ночь. Но он точно знал, что это было, и значит, в этой истории имело место  что-то не совсем обычное. Тогда он решил рассказать о Насте. Печатание письма отняло много времени, и отец успел выйти из связи, но на следующий день прислал ответ, которым немало удивил. Он рассказал, что двадцать семь лет назад, под новый год, никому не сказав, он с мамой в том же самом загсе написали заявление, и тогда  мама тоже не захотела менять свою  фамилию, и отец ушёл, оставив её одну наедине с заполненными анкетами. Что было потом, отец посчитал нужным не рассказывать, и, как обычно, перешёл на философию, или даже, на мистику, предположив, что в данном случае мы имеем дело с ограниченным количеством шаблонов, по которым штампуются жизненные сценарии. Ещё более непонятной была мысль, что реальностей может быть много, и они, как альтернативы, могут пересекаться друг с другом, особенно в таких местах, как амурские столбы, оставляя и забирая то, из-за чего среди людей могут возникать споры. В обыденной жизни человека эти реальности могут проявляться в виде воспоминаний других жизней. Отец был любителем этой темы, но в его объяснениях было больше вопросов, чем ответов. Из этих полуабстрактных идей Сёма понял лишь одно,  что стал свидетелем чего-то очень странного, что мир не так прост, и возможно, будущее  уже кем-то написано, и может храниться в прошлом, как на флешке. Иногда эта флешка открывается в таких местах как амурские столбы, и тогда вокруг человека начинают происходить необычные вещи. Эта инсинуация была в стиле привычных размышлений  отца, но содержала то, с чем пришлось столкнуться Семёну лично, а именно с Настей. Оставалось только дождаться, когда она позвонит.
Однажды вечером на экране телефона высветилось сообщение от неизвестного абонента. Это было небольшое четверостишье:
«Мы встретились в ночном просторе, в таком безмолвии чудес,
что было чудом из чудес, пересеченье траекторий».
 Это были слова из песни, которую он прервал на четвёртой фразе, тогда, у костра, и здесь она была. Сёма улыбнулся, уловив скрытый подтекст послания, потому что в нем не было продолжения, которое он передумал петь, поскольку оно было грустным. Он набрал номер, а когда на том конце прекратились гудки, произнёс – привет гиперборейка.