Счастливый случай

18+
Из цикла «ИСТОРИИ БЕЗ НАЧАЛА И КОНЦА»
Счастливый случай
...денька, - и подергал сильнее.
«Дяденька» весь сосредоточился на газете. Которую он, впрочем, не читал, а просто держал перед собой. По всем признакам, приличный человек. В коричневую кожаную куртке, которую тогда покупали все, чтобы подчеркнуть солидность и достаток (еще раньше ее место занимали карманистые и плечастые кожаные пиджаки, потом дубленки, потом куртки-варенки потом, на короткое время, — аляски).
Пассажир смотрел в текст, но ничего не понимал, потому что  невесть отчего испугался этого маленького вагонного попрошайки. Казалось бы — чего бояться ему, полному сил, солидному мужчине средних лет?
— Дя-дэ-нкаа, — тянул тот, исполняя обычную процедуру вымогательства. «Они последнее время обнаглели вообще, особенно мелкие», — он успел это подумать еще раньше, когда только заметил, кто его попутчик.
Мужчина поднял газету так, чтобы не было видно его лица. Эту хрупкую преграду цивилизация возвела в надежде хоть как-то укрыться от назойливых приставаний. «Ну что ему нужно?» — с тоскою подумал он.
Они были одни. Соседние вагоны, тоже безнадежно пустые, болтались в стеклянной никелированной перспективе. И мерзкое существо с грязными темными волосами, посеревшими и свалявшимися, — не хотело отставать. На лице его осела многодневная пыль. И пальцы, цепкие, на суставах грязные, но с розовыми ногтями, как у негра. И свисающие слои одежды. От этой твари по всему вагону шел запах теплых и вонючих вокзальных закоулков, замешанный на дыме вечно тлеющих урн. Беспризорник был наглый и бесстрашный. И его наглость и бесстрашие наводили безотчетную тоску.
В этих условиях копеечная газетенка превратилась в ценное средство защиты. «Не обращать внимания», — про себя решил несчастный пассажир. Он сжал  края газеты так, что пальцы его побелели. Он заставлял себя прочитывать каждое слово заново, так как с первого раза не понимал  ничего. И поэтому совершенно забыл про дипломат, покоившийся на коленях. А когда вспомнил, было уже поздно.

Часть вторая.

Грязнуля похлопал своею поганой ладошкой по гладкой, черной, аккуратной собственности:
— Ну дя-а-а-а, — прогнусавил он с нажимом, как будто его трясли.
 Надо было как-то реагировать. Не выпуская намертво зацепленной газеты, пассажир прижал локтями дипломат и уставился невидящим и ненавидящим от бешенства взглядом в наглые серые глаза.
— Чо тебе? — спросил он сквозь зубы. В нем клокотала ярость пополам с гадливостью и испугом, как при виде змеи, равнодушно и бесцеремонно проползающей  по твоим шести соткам.  Он не знал, что делать. А между тем, попрошайка, довольный, что все-таки раскрутил дяденьку на диалог, коротко изложил свою просьбу:
— Рэзминья, — сказал он и, протянув руку, раскрыл свой грязный кулачок. Там лежало что-то бумажное, серо-зеленое. Пассажир сразу узнал долларовую купюру. Она была немилосердно скомкана, но не потеряла еще своего новенького вида. Из складок выглядывала картинка с двумя нулями. Пассажир, пораженный, молчал.
Беспризорник подождал с полминуты, потом презрительно повернулся на одной ноге и зашлепал по проходу босыми ступнями, еле удерживая равновесие в качающемся пустой бочкой вагоне.
Сел напротив немного поодаль, поерзал, упершись ладошками, устроился поудобнее. Сел глубоко, и ноги даже не согнулись в коленках (такой он был маленький), а в противоположное сиденье  вызывающе уставилась пара неимоверно грязных подошв. Он по-мальчишески втянул живот, сгорбился, выдвинул нижнюю челюсть и закопался рукой за пазухой своего рванья. При этом глаза его были равнодушными, и он поводил ими, насупившись... И вдруг вывалил себе на коленки целый ворох купюр, которые тут же затрепетали на вагонном сквозняке, а одна упала. Начал было поднимать — уронил еще две, и криво, по-взрослому усмехнулся своей неловкости.
И все это время, пока маленький побродяжка копался в своем богатстве, взгляд его оставался равнодушным, нарочито остекленевшим. Так любой ребенок будет лениво перебирать свои безделушки перед глазами приятелей, стремясь вызвать у них зависть. Он намеренно не стал поднимать одну бумажку — видно, хотел произвести впечатление на своего попутчика. И ему это удалось.
Пассажир опять делал вид, что читает газету, но сердце его колотилось. И уже теперь по другой причине. Первое, что ему пришло в голову: «Фальшивые или нет?» И тут же второе — «На что этой твари такие деньги?» В голове у него все завертелось. И спроси у него сейчас, ткнув в газету пальцем: какая это буква? или что-нибудь вроде того — едва ли он ответил бы.
А мальчишка с видом превосходства смотрел куда-то мимо него. Сейчас у него было такое выражение лица, будто он очень занятой деловой человек. Торопится по каким-то важным делам, покачиваясь на своем сидении. Но вот глаза его стали слипаться, и голова, словно бильярдный шар в лунку, упала на грудь и там моталась. Вдруг он вскинулся, уже покрасневшими от сонной тяжести глазами оглядел вагон и как попало запихал денежки обратно. На этот раз сон сморил его быстрее.
Пассажир лихорадочно думал. «А если фальшивые?.. Стоит ли руки марать?.. А вдруг настоящие...» Он пришел в ужас, представив себе, сколько долларов может остаться в этих руках, стоит только помедлить...
Он опять вспомнил, как на днях дочка: «Вы что, нищие что ли?!… У всех есть!..» А «семера» третий месяц стоит во дворе без ремонта… Матери лекарства...
Человек сам пробил себе дорогу в жизни, уродуется на трех работах, один (один!) содержит семью!.. Упирается за кусок хлеба,  за колготки жене и дочери, и за поездку зимой в Грецию.  И, бля, должен сидеть и смотреть, как эта мразь, эта, вша пересчитывает деньги, неизвестно откуда на нее, сука,  свалившиеся! на которые нормальному человеку пахать лет пять и сдохнуть!..
Его возмущение перерастало в бешенство.
«Не будь козлом. Не будь козлом!» — стучало в голове в такт колесам.
Поезд остановился.
С безлюдного гулкого перрона никто не зашел ни в этот, ни в соседние вагоны. Наконец, всякие сомнения и нерешительность его оставили. Поезд набирал скорость и ухо дил в туннель. Он поднялся, отложил дипломат и, качаясь, подошел к этой куче дерьма.
Когда он уже хотел взять в руки лохмотья, мальчишка зевнул и зачмокал губами во сне.
А вдруг проснется?
Странное дело: никого вокруг, он должен быть в сто раз сильнее этой козявки, а все равно тошно при одной мысли о том, что тот откроет глаза и посмотрит на него. Но пути назад не было. Руки сами потянулись к горлу и сжали его, как щипцы.
Парнишка распахнул глаза, которые быстро налились слезами и покраснели. Пассажир отвернулся.
Много же силы было в этом тщедушном тельце, если оно, уже обреченное, извивалось и билось так долго, что ему  опять пришла в голову мысль бросить все и бежать. Но куда, как?.. еще немного, и он плюнул бы на все и отпустил бы — будь что будет. И тут все кончилось.
Тело обмякло.
Пальцы дрожали мелкой, неостановимой дрожью. Он выпрямился. Дрожь пошла в ноги.
Поезд толкнуло, и мальчик завалился набок. Отступать было некуда. Он  пошел к своему месту, взял дипломат. Поезд подъезжал к станции. Пришлось сесть. Он заставил себя не вскочить и не выбежать. Сердце колотилось молотом. Разбивалось еще на два кроваво-красных комка, которые разлетались и с размаху бились изнутри в каждый из висков.  Виски разламывались, дыхание спирало. В вагон опять никто не вошел. По перрону процокали каблучки. В соседний вагон вбежали девушка и парень. Молодежь . Сели в углу, достали кроссворд и тут же начали целоваться.

Поезд поехал. Влюбленные быстро перешли границы дозволенного в общественном месте. Но единственному живому пассажиру в соседнем вагоне дела до них не было.
У него оставалась последняя возможность.
Свет в вагоне замигал и потускнел. Знак, подумалось ему. Он начал действовать и делал все, как во сне: быстро раскрыл дипломат на сидении рядом с трупом; уже почти ничего не соображая, запустил руку в тряпки и ощутил, еще теплое, худенькое тело — кожа да кости. Никакой брезгливости. Только ток пробежал у него по руке, превратился в мурашки на спине и исчез под корнями волос.
Он начал выгребать деньги и бросать их в раскрытый красный зев «дипломата».
Свет вспыхнул внезапно; в ту же секунду что-то выскользнуло из лохмотьев, следом за последней охапкой денег. На пол упала пестрая конфета — шарик на белой палочке, и палочка сразу восприняла вибрацию пола, ожила. Послушная качанию и толчкам вагона, она стала описывать дрожащий круг. Он с трудом отвел глаза, сбросил оцепенение. (Быстро оглянулся: влюбленные, явно, ничего вокруг не замечали.) Захлопнул дипломат. Свет в его вагоне опять погас, на этот раз стало еще темнее.
Он начал усаживать тело на сиденье прямо, но оно валилось то набок, то вперед. Оно потеряло упругость. Но в этом упорном нежелании сидеть прямо, словно бы опять проявился характер маленького бессовестного вымогателя. «Издевается!» — подумал пассажир и совсем рассвирепел. Схватил за шиворот, подтащил к боковому поручню и приткнул в угол.
Приближалась его станция. Он быстро схватил портфель и бросился на свое прежнее место.
По спине и из-под шапки бежали ручьи; руки и ноги уже не просто дрожали, а тряслись. И вместе с тем, внутри него росло ликующее блаженство. Он чувствовал себя героем. ОН СУМЕЛ. Теперь все равно, что будет...
Да ничего и не будет! Пришло ему вдруг в голову. Кто хватится беспризорника, да еще «черного»?
Сразу в голову, одна на другую налезая, потекли мысли о том, что они купят на эти деньги. Лицо горело.
Вот и станция. В вагоне стало светло. Состав остановился. Он успокоился.
Тогда, в тот момент, он не размышлял. Заставил себя преувеличенно медленно встать и  очень спокойно вышел из вагона.
1995