Икона

Моя поездка в старинный русский городок Лух состоялась в теплый осенний день. Спокойная и неспешная жизнь людей в нем, тишина этих мест, чистая река и заречные заливные луга привлекают художников, а также просто желающих из шумных городов отдохнуть и насладиться природой этих мест.     Поселение людей в этих местах исторически сложилось на берегах рек Лух, Добрица и Возопль. История Луха древняя, события, отражающие жизнь людей в нем, датируются XIV-XVII вв., в XVIII веке это поселение получило статус города и геральдический знак. В центре поселения на берегу реки Лух сохранились крепостные валы, свидетельствующие о непростых событиях начала XVII века. Здесь же возвышаются три церкви, выстроенные на средства местных купцов в XVIII-XIX вв.
         
       Сборы были недолгими. Меня ожидали в этом городке друзья студенческих лет. И хотя это была не первая поездка в Лух, какое-то пред поездное волнение присутствовало во мне. Я решил поехать на автовокзал пораньше с тем, чтобы осмотреть новое транспортно-пассажирское строение областного центра. Побывав во многих автовокзалах городов страны, я был впечатлен домашней и уютной обстановкой на местном автовокзале, В нем не было нагромождения этажей и обилия автобусов, пассажиры могли коротать время в просторном и светлом зале ожидания или на перроне, где были вывешены номера транспортных направлений. День был теплым и солнечным и поэтому я, как и многие пассажиры, сел на скамью перрона, наблюдая за подходящими автобусами, увозившими людей в жизненно необходимые для них места. Через некоторое время на скамью подсела пожилая женщина, профиль которой мне показался знакомым. Для удовлетворения своего любопытства я пристально всмотрелся в лицо этой женщины и понял, что действительно мы когда-то встречались в деревне на сенокосе, это была в прошлом деревенский бригадир Прасковья Васильевна из маленькой деревеньки в палехской стороне. Я поздоровался с ней и назвал ее имя и отчество. Женщина с некоторым недоумением, но внимательно посмотрела на меня и также назвала меня по имени отчеству. Значит, действительно я не ошибался, это была та женщина-бригадир, которая выдавала нам наряды на сенокос, приходила и проверяла работу, иногда сама брала в руки косу и показывала свое деревенское умение косьбы. Косила она отменно, как из-под бритвы ложилась на землю скошенная ею трава в густые валки.

      В это место на летние сенокосные работы я приезжал ряд лет, и поэтому мы не могли не помнить друг друга. Тем более, что на утреннюю косьбу я надевал старую полотняную отцовскую рубаху с вышитыми рукавами и воротником, для меня утренняя косьбы являлась своеобразным эталоном работы и выражением эмоционального состояния участия в ней. Я помнил, как Прасковья Васильевна пошучивала над моим нарядом и каким-то образом тем самым поддерживала мой эмоциональный настрой.

       Так как у меня и, как оказалось, у Прасковьи Васильевны до отъезда было еще достаточно времени – мы разговорились. Я рассказал ей о своей работе и подготовке материала к изданию о старообрядцах нашей ивановской земли. Ее эта тема заинтересовала и, как я понял, даже взволновала. Вероятно, в жизни моей собеседницы была какая-то связь со старообрядцами.  Ее рассказ заинтересовал и меня. К перрону подъехал автобус на Палех, мы тепло попрощались. больше я не встречал этой женщины.  Автобус в Лух приходил несколько позднее. После этой встречи я иногда вспоминал рассказ моей знакомой на автовокзале, но работа и дела с книгой, редакционные правки в ней меня надолго отвлекли. Прошло ряд лет, и я решил восстановить рассказ этой женщины,  сделав акцент на взаимосвязи поведения между людьми, и их отношении к иконам, т.к. в воспоминаниях моей собеседницы тема необычной иконы всплывала неоднократно.

       … Осень в тот год, когда в Ключах появился новый человек, мужчина в брезентовой куртке, помятой фуражке на голове и кирзовых сапогах, была сухой и теплой. Большинство огородных работ на усадьбах, уборочных – на полях колхозной бригады подходили к своему завершению, также закончились походы в лес за грибами, клюквой и брусникой, поэтому многие деревенские жители отдыхали у своих домов, старики вышли погреться теплыми лучами осеннего солнца. На проходящего к дому бригадира мужчину все обратили внимание, но кто это был - оставалось для многих загадкой, хотя, как выяснилось позднее, это был их земляк Семен Кривцов, в деревне в молодости его прозвали Злой, родители Семена давно уже скончались, а где он эти годы пропадал - никто не знал.

       Дом Кривцовых стоял на самом краю деревни, он обветшал без хозяйской заботы, но все еще держался, т.к. его деревянные стены опирались на кирпичную кладку и такой же кирпичный, красного кирпича местного районного завода, фундамент. Однако крыльцо дома покосилось, а двор провалился, подгнили деревянные сваи поддержавшие их, прогнила и превратилась от сырости в труху позеленевшая от времени дранка, покрывавшая крышу.  Палисадник перед домом был засыпан желтой и оранжевой листвой опавшей с черемухи и кустов сирени, крапива, лебеда, дикий вьюнок и одичавший ревень, заполонившие огородную часть усадьбы, продолжали еще зеленеть.

       Бригадиром в деревне являлась женщина, Семен показал ей свои документы и рассказал о том, что долгие годы работал на новостройках страны. Она внимательно прочитала его документы и также внимательно осмотрела представившегося ей Семена. Что-то настораживало бригадира, то ли бегающий взгляд Семена, то ли руки, протянувшие ей документы, которые были в наколках. Семен также сказал, что он вернулся в Ключи и хочет здесь жить в родительском доме, еще он сказал, что после обустройства в деревне он выпишет жену с двумя своими детьми,  мальчиком  и девочкой. Не получив никакого возражения, Семен попросил у бригадира простые крестьянские инструменты: топор, лом и пилу, кое-что из бытовых принадлежностей он надеялся найти в родительском доме. Он даже был уверен в этом, т.к. помнил, что в деревне осуждали воровство чужого имущества. Такая уверенность укрепилась в нем после осмотра родительского дома, двери и окна в котором были забиты досками-горбылями, а вход со двора (пристройка к жилому крестьянскому дому с сараями для скотины и сеновалом) и моста в дом также был закрыт досками. Эту ночь ему пришлось провести в холодном, пахнущим затхлостью и мышами доме, разжечь печь он не решился, т.к. не знал состояния трубы в доме. Собрав себе нехитрый ужин и обустроив ночлег на старой родительской кровати, Семен провалился в сон. Однако через некоторое время он проснулся, услышав шорох мышей, которых привлек запах еды. В это время луна,  глядевшая в окна, осветила комнату, и какие-то тени поползли по стенам. Заухал филин, прижившийся в деревне, резко свистнула какая-то ночная птица, издалека доносился лай собак. Все это  не давало ему уснуть. Ворочаясь на кровати с продавленными пружинами, Семен под ночные звуки все-таки крепко заснул. Восход солнца  и утреннюю зарю он проспал. Стук в окно его разбудил, бригадир принесла ему топор, пилу, кое-какие нужные инструменты и банку молока. Так начинался  новый день и новая жизнь Семена в Ключах.

      Евстолия, старая женщина, бывший бригадир в деревне Ключи, одного из отделений колхоза, а в настоящее время – совхоза «Волжский», этой теплой осенью хоть и рада была солнечному теплу затянувшегося «бабьего лета» однако редко выходила из своего дома. Огородные работы ей помогли завершить студенты, приехавшие на уборку картофеля и льна, размещенные председателем рабочкома совхоза по деревням. В доме Евстолии поселилась Надежда, студентка, имевшая опыт участия в подобных выездах на картошку. Она и организовала студентов в помощь хозяйке дома. Вечерами студенты уходили в соседнюю деревню, где находился сельский клуб, поэтому в Ключах всегда присутствовала вечерняя тишина.

       К Евстолии крайне редко заходили деревенские жители, и, казалось, не было особых причин для такого отношения. Может быть людям помнился резкий и требовательный тон в ее разговоре, когда она в молодые и зрелые годы была на должности бригадира в Ключах (это были военные и послевоенные годы, которые требовали большого напряжения сил, сантименты исключались  в рабочей обстановке между ними). Евстолия не любила участвовать в деревенских застольях и бабьих разговорах.  И все-таки, иногда ее посещали деревенские жители, конечно, в основном женщины: забегали по огородным делам, за советом по семейным, а иногда, даже  лечебным вопросам. Радости и теплоты в этих встречах не было, но и отказа также не было. Заходящих односельчан в дом к Евстолии удивляла и даже поражала одна деталь в ее простой домашней обстановке. Традиционно в переднем углу общей комнаты любого деревенского дома на подставе стояла икона или ряд икон, а также висела лампадка с зажженным фитильком. В доме Евстолии на подставе также стояла, на внешний взгляд, простая икона Пресвятой Богородицы. Однако, что поражало приходящих женщин, так это взгляд Богородицы с иконы, он выражал одновременно и доброту, и, в тоже время, какой-то свет, исходящий из ее глаз. Этот взгляд  притягивал  человека к себе, и как бы невидимыми лучами проникавший в его душу. Под этим взглядом даже рука неверующего человека сама поднималась для осенения себя крестным знамением, слезы наворачивались, а душа как бы очищалась от скверны и тяжелых дум. При выходе из избы человек чувствовал себя легко и дела в этот день выполнялись также с легким усилием. Знали об этом многие деревенские жителя, знал и возвратившийся в деревню Семен Кривцов. Пообвыкнув в деревне, он как-то приходил к Евстолии по ее просьбе отремонтировать печь в доме. Была ли Евстолия глубоко верующей женщиной, никто не знал.

       История иконы была загадочной, но конкретно к Евстолии она попала в качестве завещания и дара при жизни  ее родителей во время ее замужества. Родители ее были глубоко верующими людьми, как и многие, проживавшие в Заволжье, они принадлежали к старообрядцам, однако при всем этом они не препятствовали развитию светских взглядов своим двум дочерям, в том числе, и их младшей дочери Евстолии. Детали появления иконы в семье ее родителей Евстолия в большей мере узнала от своих прабабушек и бабушек, среди которых она росла.

      Во время иконоборчества советских властей комсомольская молодежь снимала иконы несмотря на протесты стариков. Зачастую иконы относили на чердак, были случаи, когда их относили в музей. В то время также появились коллекционеры икон, хоть они-то спасали иконы, но были и такие их собиратели, которые извлекали из этого свою выгоду, продавая тайно иконы. Вероятно, таким образом, многие старинные ценные иконы попадали в собрания московских и ленинградских коллекционеров (например, братьев Кориных, собирателей икон палехского письма), а также  иностранцев. Охотников до икон было много, все старались найти иконы письма Рублева или хотя бы окружения великого иконописца. 

       В доме Евстолии иконы никто не трогал, старообрядческая семья держалась в вере строго и достойно памяти своих предков. Часть икон в память о родителях взяла в свой дом сестра Евстолии и их берегла. Икону Пресвятой Богородицы еще при своей жизни родители завещали Евстолии, напоминая дочери о святости иконы и ее таинственной силе воздействия на людей.  В этой семье берегли память появления иконы Пресвятой Богородицы, она передавалась как семейное предание взрослеющим детям  из поколения в поколение. Своим детям в пору их комсомольского задора  Евстолия  не позволила снимать и убирать икону, внушив им святость ее от предков и родителей-староверов. И все это при том, что она сама крайне редко посещала церковь, находящуюся в близь лежащем селе, также редко с кем-либо заговаривала на религиозную тему. Бог ею воспринимался как трудолюбивое и требовательное к людям высшее существо. Она боготворила своих родителей, давших ей жизнь, также искренне и с большой теплотой  относилась к своему мужу, с которым они нажили детей, дорожила памятью о нем, отдавшем жизнь в божьем промысле защиты родины.   

        В этот осенний вечер Евстолия приготовила ужин для Надежды, которая ушла с подругами в сельский клуб. Силы как то быстро покидали старую женщину и она, не разобрав постельных принадлежностей, так и в одежде, что было крайне редко, прилегла на кровать. Это была старая деревянная кровать, сработанная еще ее отцом, в качестве приданного она была передана ей при замужестве за сельского плотника и мастера столярных дел Трофима, который спинки кровати украсил вырезанными им птицами, символами счастья и многодетности будущей семьи.

       В болезненном сознании старой женщины стали всплывать картины и образы, переданные ей в рассказах предков. Евстолия помнила в общих чертах содержание этих преданий. В них упоминался монах-иконописец Иона из Холуйской слободы , который жил на крутояре за рекой Немдой, недалеко отстоящем от Ключей.   
   
       … Смерть подступала к иконописцу медленно, как бы испытывая его физические силы. Сначала ступни обеих ног горели огнем, постепенно стали не подчиняться его воле ноги. Монах понимал, что это начало кончины его жизненного пути. Никто не мог придти к нему на помощь, кругом шумел лес,  недалеко в овраге шумно перекатывалась река Немда. Кто и почему так назвал реку, память не удерживала об этом каких-то сведений.  В весеннее половодье река сильно разливалась, но ее воды не достигали избушки монаха. Затем стали слабеть руки и слепнуть глаза. Однако тело человека и его голова сопротивлялись медленному угасанию.

        Как этот монах попал в лесные заволжские чащи? Что заставило уйти его из мира ему подобных людей, переправиться через Волгу, преодолеть овражистые и крутые места Заволжья и облюбовать высокое место в лесной чаще  недалеко от речки Немды? Все это кануло в истории его жизни.  Многочисленные звери, охотившиеся в этих местах, обегали избушку человека, какая-то невидимая сила отгоняла их от человеческого жилья. Медведь-шатун оставлял свои следы на коре деревьев, громко рычал, что доносилось до монаха, однако и его сдерживала какая-то таинственная сила. 

        Осень в тот год угасания монаха-иконописца  была отменной, орехи-лещины, грибы, ягоды  - все это привлекало молодежь в леса. Подростки, из отстоящей за оврагом деревни Ключи, ежедневно ходили в лес и удовлетворенные от даров лесных, с полными корзинами-плетухами возвращались домой. В один из дней таких лесных посещений деревенская девочка-подросток Милолица, перешла вброд Немду и углубилась в лесную чащу. Она вышла на крутояр прямо к избушке монаха. Милолица слышала от родителей, что в лесу проживает монах-иконописец, деревенские мужики иногда заходили к нему, приносили рыбу, репу и  горох из своих огородов, а также домашнюю снедь.  Монах, в свою очередь, в ответ на эти приношения дарил написанные им иконы святых  православной церкви (заволжские места были заселены старообрядцами-поповцами). При передаче икон он приговаривал: «Иконы Христа, Пресвятой Богородицы, святого Николая, Георгия, Пантелеймона – все с секретом, они будут оберегать вас, ваши семьи и дома, деревню от пожаров, болезней, падежа скота и других напастей». И действительно, в Ключах крайне редко возникали подобные напасти,  жители деревни свято верили в чудодейственную силу написанных монахом образов святых на иконах.

     Девочка без какого-то страха зашла в избушку и увидела лежащего на широкой лавке человека, это и был монах-иконописец. Он услышал осторожные  шаги девочки и сказал: «Не бойся меня и подойди ближе». Подойдя к нему, Милолица услышала его голос, в котором ощущалась просьба: «Возьми чистую холстину и умой ею мое лицо и промой мои глаза». Девочка все это выполнила, протерла лицо и его глазницы. Зрение монаха на время прояснилось, и он разглядел девочку-подростка. Милолица рассказала ему, что она из Ключей, с подругами в лесу они собирают орехи и грибы, и вероятно, подруги отстали от нее, а она вышла одна к избушке. Монах в ответ сказал ей: «Тебя привела ко мне таинственная сила иконы Богородицы, она давно выбрала тебя из деревенских детей». Он также в нескольких словах рассказал, что воспитывался в Барковском мужском монастыре, находящимся  в Холуйской слободе , и с детских лет пристрастился к рисованию. В подростковом возрасте ему пришло чудесное видение.  В его келью ночью в ярком свете вошла Богородица и произнесла следующие слова: «Иона, ты станешь известным иконописцем, тебя будут сравнивать с Рублевым, однако в отличие от него твои иконы будут наполнены таинственной силой, которая будет защитницей добрых и честных людей, и в то же время эта сила будет наказывать злых, черствых, вороватых людей, которые прикасались к иконе».

       К избушке стали доноситься голоса детей, которые подходили к крутояру. Монах обратился к девочке: «Милолица, возьми с подстава икону Пресвятой Богородицы, заверни ее в холстину, которой утирала меня, береги икону, она во всем будет тебе защитницей. Не передавай икону никому кроме самых близких тебе людей. Дома передай мою просьбу. На третий день после твоего посещения меня пусть придут сюда мужики и похоронят меня на деревенском кладбище.  Прощай Милолица!»               

Девочка быстро вышла из избушки монаха и вместе с детьми  направилась к деревне. При переходе через речку Немду, вода в ней еще сохраняла летнее тепло, подруги Милолицы увидели в воде крупных рыбин, вьющихся у ног девочки и сопровождавших ее к берегу. Как только дети вошли в деревню в небе раскрылась яркая многоцветная радуга, хотя стояла теплая и не дождливая погода. Во время прохождения детей по деревенской улице на часовне зазвонил колокол (в деревне не было церкви и колокольни при ней, а стояла невысокая часовня с небольшим колоколом) – все деревенские жители вышли из домов, полагая о том, не случилось ли чего-нибудь. Однако у часовни не было никого.   Таким было удивительное возвращение детей домой.  Никто из жителей деревни не понимал, откуда и почему возникло интересное действие в природе и деревне. Об этом не догадывалась даже сама Милолица. Это было действием таинственной силы иконы Пресвятой Богородицы, что лежала в ее корзине. На третий день деревенские мужики похоронили монаха и на кресте была процарапана  надпись:  «Иона из Холуя».

      В болезненной дремоте к Евстолии приходили также картины ее долгой жизни. Ее семья жила когда-то на  хуторе близ реки Немды, берега которой густились зарослями черемухи и смородиновых кустов. В силу каких-то обстоятельств семья перебралась в недалеко отстоящие Ключи, где и родилась Евстолия. Крестили ребенка в старообрядческой церкви в соседнем селе (этот заволжский край был заселен сплошь староверами), родители ее считали себя староверами, поэтому и имя дочери записали в традиции своей веры. В детские  годы все звали девочку Евой или Столей, что,  однако ее не обижало. После окончания четырех классов начальной школы, ей исполнилось тогда 12 лет, она уже управлялась со всеми домашними и огородными делами. Со своим будущим мужем, Трофимом, они подружились в молодости и оба знали, что станут мужем и женой. Трофим воспитывался бабушкой, также как и семья Евстолии, считавшей себя староверкой. Наблюдательный и рано проявивший себя умелым в плотничьем и столярном деле, любившем лес, он, как ни странно для деревенского парня, не любил охоту, рыбалка также не являлась его страстью. Трофим знал повадки лесных зверей и, будучи в лесу, любил подсвистывать  птицам.  Его мастерство отмечали жители Ключей, иногда они обращались к нему с просьбой о ремонте или изготовлении предметов домашнего быта, каждая вещь которого украшалась фигурной резьбой. Особенно это мастерство проявлялось в изготовлении наличников для окон, на которых птицы и звери венчались короной цветочно-лиственного узора.   

        С мужем Евстолия прожила около десяти лет, как началась война. Евстолии всегда помнилась его естественная ласка к ней, мужская сила, добрые слова по отношению к ее имени. Называл свою жену он часто Евушкой.  До войны они успели прижить двух дочерей и очень хотели иметь сына. В первый год войны Трофим до весны 1942 года был на брони. Летом этого же года его мобилизовали на фронт. И уже осенью у Евстолии родился мальчик, названный еще в мечтах Трофима, Степаном.  Письма с фронта приходили нечасто, эти фронтовые треугольнички тревожили Евстолию и одновременно согревали ее. Чтение писем в кругу детей продолжалось все годы войны, а затем почта перестала их доставлять. Девочки, Лиза и Анфиса уже учившиеся в начальной школе, при виде сельского почтальона выбегали ей навстречу и получив ответ: - Вам нет ничего,  – расстроенные девочки убегали в дом. В семье даже не было мысли о гибели мужа и отца, хотя в Ключи приходили похоронки и сельские жители оплакивали гибель своих мужей, отцов, братьев и родственников.

      Военные годы   для жителей Ключей, как и всей страны, были тяжелыми, окрашенными трагическими событиями. Но при всем этом, надо было жить, переносить трудности и ждать. В эти годы Евстолию выбрали бригадиром, за работой на поле, среди людей на ферме тяжелые мысли уходили, а надежда и ожидание сохранялись и грели душу.

       О гибели Трофима Евстолия и дети узнали уже после войны. Сельский почтальон принес в дом большой и тяжелый пакет. Евстолия смотрела на пакет и не решалась его открывать. Дети  молчали, лишь старшая дочь Лиза, учившаяся в 3-м классе начальной школы и помощница  матери  во всех е делах подошла к столу и ножницами разрезала уголки пакета. На стол высыпались коробки с медалями Трофима и извещение о его гибели. Лиза дрожащим руками взяла извещение и тихим голосом прочитала: «Трофим Семенович Сидоров героически пал смертью храбрых в боях у озера Балатон». Тишину прорвал крик Евстолии, сменившийся рыданиями и громким плачем девочек. Разрушились их ожидания и надежды, любимый человек, муж и отец не вернется домой. Евстолия упала грудью  на стол, ее обхватили Лиза и Анфиса, никто не мог помочь им в этой беде. У окон избы собрались деревенские женщины, они не решались в нее войти, кто-то плакал, другие тихо вздыхали и вспоминали своих погибших близких им людей. Самый младший из детей Евстолии и Трофима Степан рассматривал медали отца и не понимал – почему все так громко плачут. Плач девочек, которые постоянно ожидали отца и в своем сознании видели его героем, был настолько горьким и долгим, что Евстолии пришлось их успокаивать. Девочки, все еще плача, но уже тише, стали рассматривать награды отца. Степан, до этого молчавший в занятии рассматривания медалей, вдруг ударился в плач, он почувствовал утрату чего-то значительного и дорогого, близкого для него. 

       Несколько позднее гибель мужа Евстолия стала воспринимать как проявление божьего промысла, заключенного в необходимости защиты  родной земли, семьи и детей. Не каждая женщина может отважиться на такие мысли, но Евстолия об этом говорила и детям. Икона Богородицы своим взглядом успокаивала душу женщины, этот взгляд как бы говорил ей: «Мой сын также  принял муки за людей». В свободные от работы и домашних хлопот часы Евстолия доверяла Богородице свои мысли и сомнения, радости и огорчения. На улице и в работе все окружающие видели бригадира в черном платке на голове с суровым взглядом в глазах, все понимали, что это  все от переживания о гибели мужа.

        Евстолия оповестила родителей  о гибели мужа  позднее, позволив своим чувствам в душе и сердце  несколько успокоиться. Ее мать и отец были глубоко верующими людьми и поэтому гибель Трофима восприняли также с большой печалью, как и их дочь. Они также как и Евстолия оценили гибель своего зятя как проявление божьего промысла, что для их дочери было своеобразной поддержкой ее мыслей.

       После гибели мужа Евстолия провела большую борозду в своей личной жизни. Память о Трофиме не отпускала ее, во всех своих переживаниях  она обращалась к иконе и было ощущение, что бессловесный взгляд Богородицы во всем поддерживал ее  и придавал ей силы. Вместе с тем в ее памяти удерживался житейский  случай, который мог бы повлиять на изменение ее жизни. В деревню Ключи наезжал из Заовражья  электрик для обслуживания колхозной фермы, а также сельскохозяйственной техники. Естественно ему приходилось ряд дел решать с бригадиром. Немногословный электрик Михаил Иванович своими делами пришелся по душе жителям Ключей. Бывший фронтовик, умелый электрик, знающий толк в сельском хозяйстве, был одинок. Жена электрика в годы войны работала в госпитале, расположенном в районном центре, здесь она познакомилась с находящимся на излечении после ранения офицером. После завершения лечения офицер комиссовался и предложил женщине поехать вместе с ним к его родителям в Новосибирск. Женщина согласилась. Так, произошло двойное предательство: жены по отношению к мужу, находящемуся на фронте, и офицера по отношению к воюющему на передовой мужчине, мужу этой женщины.

       В деревне обратили внимание на некоторую склонность электрика Михаила Ивановича пересекаться с Евстолией. Бригадиру-женщине становилось ясным, что в этих встречах электрика интересовали не только колхозные дела, но и личные предпочтения с его  стороны к ней.  Как то вечером Михаил Иванович зашел к дом к Евстолии и в очередном разговоре прямо заговорил о желании видеть ее своей женой. Евстолия была готова к такому обороту дел и поэтому сразу же дала резкий и отрицательный ответ: «Я была замужем за Трофима и память о моем погибшем муже является для меня святым делом и в том числе перед детьми». Михаил Иванович быстро покинул дом и в Ключах больше не появлялся. В деревне долго недоумевали, почему электрик не приезжает больше к ним. Животноводческую ферму вскорости перевели ближе к строящемуся комплексу на центральной усадьбе совхоза. Туда же переехала часть жителей деревни, их дома были разобраны и перевезены на новое место.       
 
       В конце своего 60-летия Евстолия отошла от бригадирских дел. Дети ее уже покинули родительский дом, дочери работали за Уралом, продвинувшись по службе, сын Степан после службы в армии и окончания индустриального техникума в областном центре, находящегося недалеко от Москвы, работал на предприятии закрытого типа и также продвинулся в должности. Степан  хоть и не часто, но навещал мать,  и Евстолия видела в нем такого же мастеровитого молодого мужчину, каким был и ее муж Трофим. По приезду к матери Степан сразу же втягивался в работу по ремонту дома, укреплению ворот и изгороди, он также не отказывал в помощи соседям и вообще был контактным человеком. В это время в деревне стали появляться телевизоры с черно-белым изображением, Степан их тоже ремонтировал, это была работа близкая к его основной деятельности в городе. Единственно, что беспокоило Евстолию, затянувшаяся холостяцкая жизнь сына, на что тот отшучивался словами: «Еще не родилась моя невеста».
       
      Старость и болезни постепенно подступали к Евстолии. Чтобы особенно не скучать в осенние дни она принимала в свой дом студентов, приезжавших на сельскохозяйственные работы в переименованный, после объединения колхозов в округе, совхоз Заволжский.  Так было и в тот год. У Евстолии поселилась руководитель отряда студентов старшекурсница Надежда, уже не первый раз приезжавшая в данный совхоз.

        Болезненная дремота и картины воспоминаний Евстолии вскоре перешли в глубокий сон старой женщины. Утро началось как обычно, Надежда, позавтракав,  собралась к студентам, но что-то ее вдруг остановило. Она, оглядев сначала себя, и не заметив ничего такого, чтобы вызвало ее беспокойство,  окинула взглядом комнату. Ей сразу бросилось в глаза отсутствие иконы Богородицы на подставе в переднем углу избы.  Надежда позвала Евстолию и спросила ее - не убрала ли она икону. Евстолия сначала не поняла вопроса Надежды, затем ее взгляд устремился к месту, где всегда стояла икона. Надежда едва успеха подхватить падающую женщину, сознание которой отключилось, и вместо причитания об исчезнувшей иконе она стала проговаривать в рыданиях имя: «Милолица. Милолица». Кто такая Милолица Надежда не знала, да и в деревне, как она помнила, таких имен у женщин не было. Когда сознание все-таки вернулось к Евстолии она села на лавку и рассказа, что в дремотном состоянии она слышала чьи-то шаги в избе и подумала, что это вернулась Надежда из клуба и не придала этому значение. В свою очередь, Надежда сказала, что возвращаясь со студентами из клуба, она обратила внимание, что по улице ряда домов, среди которых находился  и дом Евстолии, проходил какой-то мужчина, держа под мышкой сверток. Кто этот человек она не разобрала, единственно точно – это был мужчина. Надежда быстро сбегала к магазину, где имелся телефон, и позвонила в медпункт совхоза, сбивчиво рассказав, что Евстолии плохо, об иконе она ничего н сказала. 

      Медсестра Клавдия, дежурившая в тот час в медпункте, приняла ее вызов. Эта молодая женщина приехала после окончания Кинешемского медучилища в совхоз и около десяти лет уже проработала в медпункте. Многие в совхозе хорошо относились к медсестре, ухажеров у нее не оказалось, таковые все осели в городах,  и все время она отдавала работе. Клавдия знала Евстолию еще в последние годы ее бригадирской деятельности, между ними завязались добрые отношения. Однажды во время посещения заболевшей Евстолии Клавдия также обратила внимание на необычный взгляд Богородицы с иконы, в котором она прочла для себя поддержку и надежду на лучшие времена в ее жизни. В разговоре с Евстолией Клавдия узнала со слов старой женщины историю этой иконы и ее ценность в таинственной силе, исходящей от нее.    

      В семье Семена Кривцова не было лада, и не потому что он иногда выпивал и скандалил с женой, а просто потому что его жена, по своей натуре и природе городская женщина, не могла привыкнуть к деревенской жизни. Она крайне редко общалась с деревенскими женщинами, не участвовала в работах колхозной бригады на поле и ферме. В городе она слыла неплохой портнихой, и, казалось бы, как ни ей по характеру своей работы можно было бы быстро сойтись с сельскими женщинами, но нет, она сразу же установила жесткую дистанцию между ними и собой.    Сын и дочь Семена также не могли сойтись с деревенскими детьми, какая-то детская тоска по городской жизни и недетская злость проявлялись в их поведении. Семен не старался вникать в дела жены и детей, ему надо было обстроить дом родителей, в котором он поселился с семьей, найти работу и обеспечивать жизнь семьи.  Периодически он куда-то исчезал на несколько дней и возвращался домой усталым и раздраженным. Жене свое отсутствие он объяснял  работой с бригадой знакомых ему городских людей, на так называемых «шабашках».  Работать в колхозе, как он говорил, «за палочки» (так иногда характеризовали трудодни), он не собирался, однако в сенокосную пору выходил и выводил всю семью. Как истинно человек, привыкший к крестьянскому труду, косил он хорошо, при этом приговаривал впереди идущим косарям: «Поберегись». В работах по уборке картофеля и льна ни он, ни его жена и дети не принимали участия. Жена занималась шитьем для женщин, приезжавших с центральной усадьбы колхоза, и, недалеко отстоящего от колхоза, районного центра. И казалось, родной дом, где родился и вырос, провел   молодость до призыва в армию, и теперь живи в нем; сам же по истечении многих лет отсутствия в этих местах возвратился к ним, значит что-то звало сюда что-то беспокоило душу, может даже грустил по ночам о чем-то упущенном, не состоявшемся или потерянном в жизни. Ни перед кем Семен не раскрывался. Но одно становилось ясным, что-то не устраивало его в жизни – все это отражалось на отношениях в его семье к жене и детям.

      В одной из поездок, на так называемые «шабашки», Семен столкнулся с давним своим знакомым, жителем областного центра, старинного русского города, расположенного на слиянии двух полноводных рек. Слово за слово, разговор перешел в плоскость бытовой жизни, обустроенности семей в ней. Узнав о том, что Семен живет в глубокой провинции областного центра, деревне с романтическим названием Ключи, знакомец рассказал ему, что в столице есть люди, коллекционеры или просто любители, которые скупают антиквариат, в том числе, и иконы старого письма. При этом он заметил, что за иконы платят большие деньги, особенно, если они написаны рукой иконописца Рублева и его окружения. Казалось бы, поговорили и расстались. Однако мысль об иконах застряла в голове Семена, тем более, что он помнил рассказы погодков своей молодости, жителей деревни о том, что зачастую их бабушки и дедушки иконы относили на чердаки домов, пряча их от комсомольской братии.  С тех пор он, бывая по каким-то делам в домах своих односельчан, а также при выполнении работ- «шабашке», укреплении фундамента старых домов, перекрытии прогнившей крыши, перестилании прогнивших досок пола в избах, ремонте печей – он внимательно осматривал передний угол в избах, традиционное место в домах крестьян, где стояли иконы. По завершению работ какие-то иконы, на его взгляд, имевшие товарный вид, оседали в его сумках с инструментами. Сам по себе Семен не представлял  ценности этих икон, а тем более их принадлежности к той или иной школе иконописи или кисти мастера-иконописца. 

       Смен Кривцов помнил, что в доме Евстолии имелась икона, взгляд Богородицы с иконы его, как и изредка заходящих односельчан, тогда поразил. Но как взять эту икону он еще не представлял.  В тот вечер Семен со двора видел группу девушек-студенток, которые весело переговариваясь проходили мимо его дома, среди них он увидел и Надежду. Как он понял девушки направлялись в клуб, находящийся в Жуковке, вероятно, в нем организовывались танцы, тем более в той деревне жили молодые трактористы, приехавшие на практику из районного СПТУ.  У Семена возникла мысль проникнуть в дом Евстолии, он даже не предполагал, что все так удачно обернется. Выждав наступления ночи, Семен подошел к дому Евстолии, окна были темными, в комнатах не было света. Он также знал, что у сельских жителей еще не привилась привычка к запорам, а тем более английским замкам.  Приподняв щеколду в воротах двора, открывающую дверь на мост, он вошел в избу и проник в комнату, где находилась на подставе в углу икона. Заболевшая Евстолия лежала за стеной, граничившей с печкой, и поэтому не видела вошедшего в дом Семена. Она проговорила: «Надежда, ужин стоит в печи, я не буду вставать». Семен осторожными шагами подошел к иконе, снял ее с подстава. В своей торопливости, снимая икону и беря ее в руки, чтобы завернуть в белую домашнюю тряпицу, взятую из вещей жены с собой, он естественно не обратил внимания на взгляд Богородицы. В момент  прикосновения к иконе рук вора взгляд Богородицы резко изменился, он стал суровым и жестким, глаза излучали ненависть к человеку совершавшего в этот момент преступление. Этот взгляд означал проклятие и гибель человека. Семен не знал о таинственной силе иконы Пресвятой Богородицы, о которой несколько столетий назад говорил монах Иона девочке Милолице, а тем более он и не предполагал о расплате за совершенное деяние. Семен вышел с иконой обратно тем же направлением, каким входил в дом Евстолии. По дороге к дому он в темноте услышал голоса возвращающихся из клуба девчат-студенток. Темнота ночи в начале октября особенно густая, так что девчата, идущие по деревенской дороге, не могли бы разглядеть Семена. Однако Надежда все-таки увидела идущего мужчину, но кто это был, темень не давала возможности его узнать.

      Дома сначала Семен прошел в свою мастерскую, тщательно запер дверь, осмотрелся и при свете сильного света электрической лампы стал рассматривать принесенную икону. Ему хотелось сравнить написанный образ Богородицы с иконами принесенными им раньше. На что он обратил внимание, так это на спокойный взгляд из-под полузакрытых глаз написанных образов  Богородицы на собранных им иконах. Взгляд Пресвятой Богородицы на иконе, украденной у Евстолии, был другим, широко раскрытые, осуждающие и гневные ее глаза прямо смотрели на Семена. В самой мастерской хозяина  становилось душно и неуютно. Все это свидетельствовало о начале действия таинственной силы заложенной иконописцем в иконе. Семен, конечно, этого не понимал, да и откуда он мог узнать. Действовал заложенный в иконе посыл иконописца – преступное действие должно быть сурово наказано, притом это наказание распространялось и на членов семьи преступника, которые притрагивались к иконе. Дальнейшие события в этой семье стали подтверждением этого посыла и действием таинственной силы.

      По просьбе директора совхоза Семен возглавил бригаду, таких же как и он в прошлом шабашников, по заготовке леса для пилорамы. Казалось все шло успешно. Но однажды во время подпилки ствола большого дерева Семен споткнулся о его корни и упал, в этот момент дерево рухнуло прямо на него и сильно придавило к подмерзшей земле. Кровь хлынула из горла Семена. Пока рабочие оттягивали дерево, а затем, потерявшего сознание Семена, погружали на машину для перевозки на центральную усадьбу совхоза, где имелась сельская больничка, он скончался. Весть о кончине Семена Злого пришла в деревню. Как и полагалось на третий день под плач жены и детей его схоронили на старом деревенском кладбище у могилы его родителей. 

      Действие таинственной силы иконы дальше разворачивалось по отношению к членам семьи. Внезапно заболел сын Семена, его трясло и колотило как от холода, при этом он был тепло укутан и лежал в жарко натопленной комнате. Жена Семена, хоть и была неверующей женщиной, перенесла в комнату, где лежал больной сын, иконы из мастерской мужа. К мальчику была вызвана медсестра Клавдия.  При осмотре мальчика и разговоре с матерью о выяснении причины его заболевания медсестра не могла понять, что происходит с ним. Уколы и таблетированные лекарственные препараты несколько облегчили его состояние, но затем все повторилось, как и было вначале заболевания. Клавдия  сходила в магазин и оттуда позвонила доктору сельской больницы, попросив его приехать в деревню  и помочь ей определить диагноз заболевания мальчика.  Только после этого можно  было направить его в районную больницу.

Клавдия, поджидая доктора, осмотрела комнату и увидела расставленные иконы, среди которых стояла икона Пресвятой Богородицы, которую она видела у Евстолии, и знала о  таинственной силе иконы. На вопрос к хозяйке дома:–  Откуда в вашем доме данная икона? Клавдия не получила разумного ответа. Ведь Семен никогда не рассказывал жене о своем промысле по собиранию икон для дальнейшей их продажи.  Клавдия вспомнила рассказ Евстолии об истории этой иконы и ее таинственной силе. Она твердо сказала хозяйке дома, что икона украдена у Евстолии и ее надо срочно вернуть старой женщине, это действие может повлечь выздоровление сына. Икона была завернута, какое совпадение, в ту же белую тряпицу, в которой Семен принес ее в дом.  Клавдия взяла икону и, предупредив хозяйку о приезде доктора, быстро вышла из дома и направилась к дому Евстолии. 

     В доме Евстолии стояла печаль. Надежда уже уехала со студентами, старая женщина с трудом управлялась в домашней обстановке. Ее печаль была очень тягостной, особенно в связи с пропажей иконы Богородицы. Иногда она забывалась и, глядя в передний угол комнаты, со слезами и причитанием произносила: «Милолица. Милолица. Милолица»! Клавдия застала Евстолию в тяжелом состоянии, она сидела у холодной печи и невидящим взглядом посмотрела на вошедшую медсестру.  Клавдия обняла старую женщину, как бы она обнимала мать,  сказала тихо и неторопливо со слезами в голосе:  – «Евстолия, Богородица возвращается к тебе». Старая женщина встрепенулась и взяла в руки икону. Она громко зарыдала и стала целовать икону. Обе женщины плакали. Евстолия  –  от радости за возвращение ее семейного дара от далеких предков, этот дар был ее жизнью и глубокой памятью. Клавдия –  от радости за возвращение к жизни старой женщины, которая стала ей дорогой в последние годы.

        Клавдия должна была вернуться к больному сыну Семена и поэтому, поставив икону на подставу, где она стояла уже не одно десятилетие, стала собираться уходить, при этом она предупредила Евстолию, что вернется, как только решат вопрос об отправке больного мальчика в больницу.  Выходя из комнаты Клавдия обернулась к иконе и увидела добрый взгляд Богородицы, опять-таки суливший исполнения тайных желаний молодой женщины.

       Доктор, приехавший из районной больницы, осматривал мальчика, когда вошла Клавдия.  Хозяйка дома стояла у печи и зябко куталась в накинутый на плечи толстый шерстяной платок. Температура и жар  спали с тела мальчика, он даже улыбнулся Клавдии, когда та наклонилась к нему и произнесла: - «Теперь с тобой будет все хорошо. Ты быстро поправишься».  Доктор дал рекомендации по лечению мальчика и, заметив болезненное состояние хозяйки дома, порекомендовал ей отдохнуть в эти дни, выписав ей лекарственные препараты. Дочь Семена в эти дни находилась в областном центре у родственников и поэтому болезненные коллизии ее  не коснулись. Клавдия, пообещав навещать семью Кривцовых, проводила доктора к машине, пошла в направлении к дому к Евстолии.

       Совсем другая обстановка ждала медсестру у Евстолии. На столе стоял самовар, чашки с блюдцами ждали налитого чая, в большой красивой сахарнице белел сахар и горячо дышали лепешки. Откуда взялись силы у старой женщины, каким образом она смогла это сделать. Конечно, в этом было действие таинственной силы Богородицы, ее взгляд с иконы умиротворял обстановку. Евстолия и Клавдия с удовольствием, как это умеют русские женщины пили чай и долго разговаривали. Евстолия в процессе чаепития рассказала Клавдии о своем сыне Степане, который работал в областном центре. Взгляд с иконы, направленный на медсестру в течение разговора о сыне Евстолии, напоминал взгляд доброй и умелой свахи, расхваливавшей свой товар. В конце разговора Евстолия попросила Клавдию послать письмо сыну, в котором излагалась просьба о необходимости его скорейшего приезда к матери, т.к. жизненные силы ее покидают. В эту ночь Клавдия осталась ночевать в доме старой женщины, понимая, что с Евстолией после всего пережитого ею может всякое случиться.

       Степан в жизни Евстолии занимал особое место. Это совсем не значило, что она меньше времени уделяла дочерям, которые ей были помощницами в хозяйственных делах по дому.  Сын рос спокойным мальчиком, основными игрушками его являлись медали отца, которые он любил раскладывать на столе и долго с ними разговаривать. Но однажды в 6-летнем возрасте Степан прикрепил отцовские награды к рубашонке и вышел в таком виде гулять на улицу. Дети обступили его и трогали медали, Степан с гордостью шагал по деревенской улице впереди друзей пока на это шествие  не обратила внимание, возвращавшаяся с животноводческой фермы Евстолия. На ее вопрос: «Что это за шествие?» мальчишки отвечали, что они собираются на фронт, а Степан является их командиром.  Конечно, это была смешная ситуация. Женщина взяла за руку Степана и объяснила детям, что война уже давно закончилась, им же надо еще вырасти, стать сильными, чтобы быть защитниками страны. С тем и порешили. Детство –  сладкая пора фантазий и игр в  войну. Игры в Чапаева, красно-белых, войну с фашистами происходили среди детей в городах и деревнях.
Дома Евстолия убрала медали и строго сказала Степану, чтобы больше он их не трогал и не собирался на войну. «Ты у меня единственный в семье мужчина и все должен понимать», такими были слова в заключении разговора матери и сына. 

        Тоска по отцу, которого Степан никогда не видел, однажды проявилась в следующем. В Ключи приехала передвижная киноустановка для демонстрации кинофильма о Великой Отечественной войне. На стене магазина установили белый полотняный экран, жители деревни принесли лавки, дети сидели у ног родителей на траве. На экране во время показа кадра фронтового действия возникла фигура, бежащего с ружьем бойца, камера его захватила прямо смотрящего на зрителей, и вдруг тишину разрезал детский крик Степана:  - «Папка! Папка! Это мой папка!» Кто-то засмеялся. Мальчик плакал и теребил руку матери: «Ведь это мой папка». Этот случай долго помнили в деревне, т.к. у многих ее жителей на войне, уже далеко отстоящей по времени от действительных событий, погибли близкие им люди и крик мальчика напомнил им об их горе.   

      Степана в детстве часто соседские девчонки дразнили Рыжим, хотя волосы его были русыми, лицо же в веснушках отливало цветом меди. Однажды Степан, обидевшись на соседских детей, спросил у матери; «Почему меня дети называют Рыжим? Это что так плохо?» На что Евстолия ответила ему:  - «Ты у меня не рыжий, а золотой и гордись этим. Когда ты вырастишь, эти девчонки будут смотреть тебе вслед и бегать за тобой толпой». Мальчика это успокоило, и больше он не реагировал на это прозвище. Евстолия, видя подрастающего сына, отмечала про себя, как все больше он становится похожим на Трофима. Уже, будучи взрослым молодым мужчиной, отслужившим в армии, Степан работал на заводе. После душа или горячей городской бани, он, оглядывая иногда в зеркале свое молодое крепкое тело, покрытое рыжим пушком, смеялся над далеко ушедшим детством и прозвищем Рыжий. Слова матери: «Ты у меня золотой», сказывались, многие молодые женщины в городе оглядывались вслед красивому молодому мужчине с золотистыми волосами.   

       Степан застал мать еще в живых, но ее силы уже были на исходе. О чем они говорили, это было их личное дело, но при этом она просила сына не бросать родительский дом и не продавать его на слом или под дачу.  Клавдия заходила к Евстолии и, как могла, поддерживала ее силы. Но всему приходит конец. Евстолия скончалась в конце недели после приезда Степана. Хоронили старую женщину всей деревней, председатель рабочкома совхоза держала слово о Евстолии, осенние цветы покрыли могильный холмик, крест установили старообрядческий 8-ми конечный, памятую веру ее родителей и самой Евстолии. После похорон и традиционного поминовения усопших 3-й и 9-й день Степан уехал в областной центр, где работал на закрытом предприятии военного назначения и уволился с работы. Это было не совсем просто, т.к. он на этом предприятии  считался специалистом высокого класса. И все-таки он взял расчет. Ближе к 40-му дню поминовения кончины матери Степан появился в деревне. В центральной конторе совхоза он объявил в рабочкоме, что остается в деревне и написал заявление о приеме на работу, но при этом оговорил  необходимость в течение месяца быть свободным от работы, необходимо было осмотреться и заняться ремонтом родительского дома. Директор совхоза сразу понял, какого  уровня специалист вливается в его коллектив, и пошел Степану навстречу, а также дал слово оказать ему помощь в строительном материале и необходимой технике.

      Наступил 40-й день поминовения Евстолии. Из дальних сибирских мест приехали ее дочери, семейные женщины в годах, они жили в разных сибирских городах и занимали соответствующее положение в тех коллективах, где работали: одна из них была ведущим инженером в КБ завода, другая – главным технологом  на химическом комбинате. Встреча с братом была теплой и одновременно грустной. На поминальный обед собрались деревенские жители, среди пришедших была и Клавдия. При ее знакомстве с сестрами Степан неожиданно для молодой женщины спокойно и утвердительно сказал:  - «Это вы, сестры, знакомитесь с будущей хозяйкой родительского дома». Следует понять смущение Клавдии от такого неожиданного поворота их знакомства. И в присутствии сестер он рассказал об отношениях Клавдии с их матерью, спасения ею семейной иконы и разговоре с Евстолии перед ее кончиной. Сестры были рады за брата,  старшая из них, Елизавета, услышав такие слова брата, сняла икону Богородицы и благословила брата с Клавдией на их совместную жизнь. Так, в Ключах состоялась новая семья Степана и Клавдии.

      Степан показал сестрам и Клавдии отремонтированный им дом. Его гордостью являлась также отремонтированная и расширенная мастерская отца, в которой стояли верстак и привезенный Степаном небольшой токарный станок. На стенах мастерской висели  очищенные от ржавчины, смазанные плотницкие и столярные инструменты, которыми еще пользовался Трофим.  У стены аккуратно были сложены упакованные инструменты, подаренные Степану от коллектива завода, на котором он прежде работал. Сестры одобрительно все это осмотрели и пообещали прислать ему набор инструментов, которые, по словам Степана, ему были необходимы. Отремонтированный родительский дом, мастерская, обновленный забор и въездные ворота – все это свидетельствовало об основательности и деловитости сына Трофима и Евстолии. После осмотра дома и усадьбы сестры решили прогуляться по деревне, повспоминать свои детские и молодые годы, прожитые в ней.  Степан и Клавдия прошли в дом и, взглянув на икону, стали свидетелями нового ее чуда, Богородица мироточила, крупная капля темно янтарного цвета стекала по ее лицу. Капля не упала, а застыла на лике Богородицы, ее глаза излучали свет, тем самым как бы одобряли начатые Степаном дела. Пришедшим с прогулки по деревне сестрам было рассказано о чуде иконы, они, рассуждая об этом действии, видели в нем добрый знак.  После отъезда сестер на следующий день к поезду, проходящему через районный центр в Москву, дом стал наполняться житейскими хлопотами. Клавдия была счастлива и влюбленными глазами смотрела на Степана, сдержанность его и некоторая неопытность по отношению к женщине стали растапливаться в нем. Он также деловито сказал Клавдии о своем желании иметь детей, причем это желание им оправдывалось крестьянским рассуждением:  - «Дом имеет четыре угла и в нашей семье должно быть четверо детей». Клавдия сначала шутливо охнула от такой заявки мужа, а затем, посмотрев на икону, ответила: - «Я благодарна тебе, Степан, что ты взял меня в жены и, конечно, постараюсь со своей стороны выполнить твое желание». Степан обнял Клавдию и несколько неумело долго целовал жену. Богородица стала как бы свидетелем этих объяснений  мужа и жены, ее образ светился. Вечером икона совершила свое последнее чудо. Степан и Клавдия увидели, как образ Богородицы стал постепенно бледнеть и растворяться, это продолжалось около часа. Завороженные этим исчезновением образа Богородицы они не могли ничего сказать друг другу. На иконе осталась лишь янтарного цвета слеза Богородицы. Утром Степан отнес икону в мастерскую и установил ее рядом с портретами Трофима и Евстолии. Судьбы иконы и семьи Степана и Клавдии переплелись самым добрым образом.
Как то мне пришлось по делу собрания материала для очерка об исторических местах проживания старообрядцев побывать в местах, где находились земли совхоза «Волжский». Я выехал со своими друзьями, которые хотели использовать эту поездку для прокладки своего водного туристического маршрута к истокам реки Немды. Дорога была не близкой. Свернув с трассы на границе двух близ лежащих областей на дорогу, пролегающую по территории совхоза, мы обогнули жилой поселок и производственные объекты, и въехали в лесной массив, за которым открывалась деревня Ключи и большое водное пространство Немды. Въезд в деревню большегрузной технике был запрещен дорожным знаком, наша машина вкатила в деревенскую улицу. Недалеко от выезда из деревни мы обратили внимание на интересный деревенский дом покрытый резьбой, а также деревянными украшениями, состоящими из лесных зверей прикрепленных на воротах и штакетнике забора. Мы решили выйти из машины и сделать панорамную фотографию деревенской улицы и этого дома.  Когда мы вышли из машины навстречу нам из калитки, которую открывал деревянный богатырь, вышел мужчина и подошел к нам. Он был крепкого телосложения, на взгляд возраста 50-55 лет, на его лиц с распахнутыми глазами виднелась небольшая борода цвета темной меди. Мужчина спросил нас, кто мы такие и почему остановились на дороге у его дома. Мне пришлось представиться  и объяснить причину остановки. В свою очередь, представился и мужчина, его звали Степаном Трофимовичем, он являлся главным инженером данного совхоза, а этот дом место его проживания с семьей. Узнав, что мы из областного города, он сразу же потеплел в лице и сказал, что несколько лет его молодой жизни прошли в этом городе. Он не высказал ничего против того, чтобы мы сделали фотографии. Долго разговаривать он не стал, но сказал, что в этих местах традиционно проживали староверы, его мать была также этой веры. Также он сказал, что дорога к истокам Немды гравийная и хорошо накатанная. Мы поблагодарили хозяина дома и отправились к истокам реки. Хочу заметить, что Немда давно превратилась в полноводную и широкую реку, расстояние между берегами в которой достигает около километра, впадает она в Волгу. Река, как жизнь человека изменилась, в ней отражалась новая жизнь людей. 

                .