Нинка

Нинка была нашей соседкой. Даже мы, дети, так ее называли, потому что никто Нинку не уважал. Хотя она была ровесницей нашим бабушкам. Нинка пила, порою до такого состояния, что лежала где-то за домом по несколько часов, а то и дней. Огород у неё был запущен, корова давала жидкое молоко, которое Нинка выливала в грязные банки, овец и кур было мало, да и те худые, измученные. Дома у неё было темно и мрачно.

У Нинки была сестра Маруся, она жила чуть подальше от нас в маленькой избушке. Эту старушку называли ведьмой, обвиняли в колдовстве. Она была одинокой и часто грубила. Наша собака, Цезарь, всегда вставала между нами, и грозно лаяла на старушку, а она пыталась побить его палкой.

Ещё у Нинки был сын, Сашка, который с ней жил. Этот улыбчивый мужчина лет 40—45 не пил, не буянил. Но регулярно с фермы брал щенят, выращивал, а потом убивал жестоким образом. Любил он и травить собак, устаивать бои. Летом к Нинке приезжали два внука — Лешка и Сашка, наши первые деревенские «друзья». Они жили в посёлке рядом с этой деревней.

Ещё Нинка воровала у других. В общем, так себе человек. «Ууу, Нинка идёт», — говорили приличные люди, подчеркивая ее распущенность. И однажды я ей даже сказала:

— Нинка — дура!

Крикнула и закрыла дверь. Внутри почему-то засаднило. Тревога росла. Мне было лет пять-шесть. Но тогда казалось, что я сделала что-то страшное, непоправимое. Ведь Нинка была старше меня в 10 раз. Помню, в тот момент небо потемнело, полил страшный ливень, началась гроза, а два огромных тополя сурово зашелестели своими большими листьями. Казалось, что небо сейчас упадёт на меня. В деревне гроза была особенно страшной, она была во все небо. «Бог меня не простит», промелькнуло у меня в голове, хотя я не знала особо, кто такой Бог, ведь с родителями мы не говорили на эти темы. И я решила больше никогда не выходить из дома и избегать Нинку.

Всю неделю были ливни и гроза. Мне казалось, что папа и мама больше не приедут в выходные. Ведь я теперь плохая. А если приедут, то попрошу забрать меня. Может, это спасёт меня от саднящего чувства внутри, и я забудусь.

Но ливни закончились, и все стало, как и прежде: солнце, сухие дорожки. Бабушки и дедушки вышли на огороды, выпустили коров, овец и птицу. Мои переживания притупились. Нинка вела себя как ни в чем не бывало. А я была рада видеть ее каждый день.

Однажды моя мама оказалась в деревне с нами, детьми. Все куда-то разошлись. Но суп варить надо. Мама пошла на родник, чтобы набрать воды. А там скользко, страшно, да и до самого родника не дотянешься. Нинка, узнав о проблеме, быстро притащила два ведра воды. А когда умерла наша собака, Цезарь, она молча помогла моей бабушке донести его до могилы. Забылись все обиды. И как Нинка воровала картошку и морковь, и как Цезарь душил у Нинки кур.

Свою сестру, Марию, она отдала в дом престарелых, потому что беспокоилась. Если она вдруг умрет, кто о сестре позаботится?

А раньше, говорили, что Нинка не пила, и хозяйство своё держала в чистоте. Потом умер у неё муж. Шла, говорят, и плакала, не могла остановиться. Сама она умерла тихо, в один из летних дней. Села за стол, и сердце у неё остановилось. Так, сидящей, ее и нашли. А сердце было все в рубцах. Она и сама рубец на моем сердце. В тот день, когда я по своему малолетству назвала ее дурой, мне показалось, что я камень бросила в живое. А оно, живое, и не обиделось, забыло. Ведь кто только не кидал камней в Нинку, а она жила как умела, помогала как могла, потому что все ее зарубцованное сердце только любовью и дышало.