Убийство без отягчающих

Убийство без отягчающих. (Рассказ Фельдмаршала.)
-------------------------------------
Преступление у Валеры было с юридической точки зрения не сложное —  всего одна статья - 101.  Легко запоминающаяся.  Убийство без отягчающих.   Когда я спросил, что значит без отягчающих?  Валера объяснил:
 -  Просто убил и все,  нах...   Не ограбил, не изнасиловал, не расчленил там - руки и ноги отдельно, а голову отдельно,  не беременную женщину...
 Прокурорша Фрунзенского района, паскудная мымра  у нее была непропорционально большая голова и темносиняя фуражка 56 размера, залупилась:
- Как это без отягчающих, когда задушил.  Жетва испытывала страдания от асфиксии.   Убийство совершено с особой жестокостью.  Статья сотая, часть"Е".  Потребовала переквалификации. Судья требование отвел, сказал, что в каждом убийстве есть момент жестокости и нужно различать применение сотой и сто первой.  Тем более, что мужчина, которого Валера задушил, был пьяный и напал на него первым.
    Валера был спортсмен, учился в ИФК, специализировался по лыжам. Был единственным, кто в камере не курил.   «У нас лыжников очень сильные руки», — говорил он, когда объяснял, как душил.
Я был всего месяц в тюрьме, еще не потерял физическую форму и,  когда мы вечером за столом сели с Валерой  меряться руками,  несколько раз его положил.  Это произвело   впечатление, он сказал:
- Какие у тебя здоровые руки, ты бы мог запросто человека задушить. Он принял подчинительный в наших отношениях тон, хотя мне его подчинение совершенно не было нужно.  Он мне не нравился.   В камере его тоже не любили, но боялись.  Любой конфликт переводил в драку.
     Началось с того, что  однажды утром в кормушку передали диету на одного человека. Сливочное масло и манную  кашу .  Сперва все подумали, что это ошибка.  Кто-то съел масло, кто-то кашу. На завтра диету дали опять и стали давать каждый день. Поскольку никто не объявился, пайку запустили по кругу на всю камеру по очереди. Когда подошла моя очередь, я отказался.   Прикинул по времени, из последних пришел  дед лет семидесяти пяти,  с виду  полусумасшедший.  Он  ни с кем не разговаривал, ни во что не вмешивался, словно впал в анабиоз, лежал под своим огромным кожухом.  Это его была диета.
  Пришел в камеру дед  в сапогах с портянками. В первый же вечер, когда ложились  спать,  он  развернул свои портянки на батарее,  камера взвыла. Портянки выбросили, деда заставили мыть ноги с мылом и  выдали кем-то забытые тапочки.
  Торчащие из под кожуха босые дедовы ноги  спровоцировали Валеру на  "велосипед".
 Велосипед  — была  забава для всей камеры. То, что жертвой оказался старик, особо никого не волновало.
            Делали ли вам когда-нибудь в тюремной камере велосипед.  Нет, вам не делали велосипед. 
   Ряд ярчайших сновидений которые мгновенно сменились в голове, когда  загорелись вложенные между пальцев полоски газеты, я буду помнить всю жизнь.  О,  ужас пробуждения с горящими ногами. Боль от ожога.  Крикнул в темноту с колотящимся сердцем: «Пид..асы!». Если бы кто-нибудь выдал себя, я бы убил.
Дед сразу понял, кто.  Вскочил босой в нижнем белье, страшный как Чапаев,  кинулся на притворяющегося спящим  Валеру,  принялся его душить.
Деда  оттянули. Валера, когда отдышался,  сказал:
— Мало тебе своей статьи, ты еще мою хочешь.
- Пох... мне вашыя статьи! - воскликнул дед.   Я ўсё роўна хутка памру. У мяне рак жалудка. Гэтая дыета, якую вы дзеліце паміж сабой,  мая дыета. Але мне пох.  Жрыце, хоць падавицеся, сабаки.
С той стороны стал метаться у глазка попкарь, кричать, стучать большим металлическим ключом в стальную дверь, требовать, чтобы все разошлись по своим койкам.  Сам он открыть ночью дверь, конечно  не мог, но мог вызвать ДПНСИ с нарядом и всей камере тогда бы выписали пи3ды.  Зеки подчинились, успокоились  и скоро  уснули.
На завтра день выдался удачный.   Две передачи, отоварка, библиотека ,  и вишенка на торте:  дворик, в который нас вывели на прогулку,  был блатной — одиннадцатый - самый большой.  Я обрадовался возможности походить на свежем воздухе и сразу зарядил сто тусовок вдоль длинной стены. К моей досаде,  ко мне присоединился Валера.  Мы молча ходили минут пять,  Валера держал  темп, в какой-то момент, когда мы ушли от всех в задний угол  сказал:
— Я за Динамо выступал.  Динамо - это менты. Меня к оперу вызывали. Сказали, своих не бросаем. Предлагали сотрудничать.   Если я в четыре года общего уложусь, на зону не отправят, оставят шнырем в тюрьме.
Я пытался от него отделаться и старался быть неприятным:
— С твой статьей в четыре не уложишся, — сказал я.
— Уложусь, если переквалифицируют на самооборону.
—  Тебе не переквалифицируют.
— А вдруг повезет.
— Тебе не повезет.
- Почему?
-  Ты злой, у тебя карма засранная.
- Что за херня твоя карма? - спросил Валера.
Я объяснил. Валера, вдруг,  отнесся к будистскому учению очень серьезно.  Сказал:
—   Я же не знал. Так, что теперь делать?
— Чистить.
- Что?
- Карму
— Как?
— Совершать добрые поступки.
— Где я тебе возьму добрые поступки в тюрьме?
— Диету нужно деду отдать, — сказал я Валере.
— Отдавай! — воскликнул он.  - Ты что, думаешь я стану залупаться из-за этой диеты.  Мы ее на всех  делили, я ее раз в месяц жрал.  Просто ебнулись все на этой диете.    Если если камера эту диету отдаст,  пусть забирает...