Любовь в позднем возрасте

ЛЮБОВЬ  В ПОЗДНЕМ ВОЗРАСТЕ


День тот не задался.
Маша расположилась на кровати, укрылась пледом, неохотно отвечала на мои предложения.
- Куда попремся? такой холод, что на лету замерзают птицы, - отказалась она.
- Согреть? – предложил я.
- Отстань, - отбилась женщина.
Странный организм, если не удавалось  выспаться, то весь день чувствовала себя разбитой.
- А как же по ночам работала в котельной? – спросил я.
- А еще убирала в бане, - вспомнила Маша.
- А теперь?
- Износилась, - призналась она.
Голос не дрогнул, но мне почудилось, что попала в омут, и надо протянуть спасительную руку
- Неправда, ты всегда для меня девчонка! – Попытался спасти ее.
Ленивый день, толком не оделась, ограничилась легким халатиком, но  замерзла и завернулась в плед.
А мне стало жарко.
Столько тепла, что на улице, наверное, расплавились сосульки, нависшие над козырьком магазина. И посетители прикрылись растопыренными пальцами, чтобы не попасть под капель.
Старший продавец поклонился  - некогда проходил практику в Японии – и  попытался оправдаться.
Сослался на нерадивость коммунальных служб – общее место в пустых отговорках.
- Все вы придумываете, -  отказалась женщина.
Иногда, мне чудилось, она читает мои мысли, или угадывает, вроде бы ее прабабка была цыганкой.
Как-то в изрядном подпитии призналась в этом.
Но для всеобщего потребления придумала  иных предков. Выходцев из неметчины, отягощенных баронским достоинством.
А я назло ей сослался  на свою мифическую  бабушку.
Измыслил неграмотную и богомольную старушку.
-А родители мои…,- так же в подпитии сочинил я. При этом осмотрелся, никто не подглядывал и не подслушивал, но прижал указательный палец к губам и прошептал. – В общем, были в далеких странах на  ответственной работе…Ты  понимаешь?
- Шпионы что ли? – спросила подруга.
- Разведчики, - поправил я.
Если  ее предки были связаны с цыганским табором, то запросто разоблачила бы фантазера.
Но  давно выдохлось ведовство свойственное тому племени.
Наверное, поверила мне.
А раз так, то сын разведчиков способен одолеть любые преграды.
Или попытался спасти ее: попала в омут и  не может выбраться.
Или замерзла, прикормленные ученые наврали про всеобщее потепление, с каждой зимой, с каждым днем становится все холоднее.
Обещал отогреть и обязан исполнить.
Или случилось то, что в юности случается по много раз на дню, стоит заглядеться на женщину и вообразить.
Тогда брючная ткань грубо и безжалостно вонзается в плоть. Кровь жарко ударяет в голову, пунцово окрашивает щеки.
Но с годами все труднее настроиться.
Может быть, лишь недолго удается почувствовать себя мужчиной.
Я почувствовал.
- Ты навсегда для меня девчонка! – повторил, ухватившись за край тряпки, которой она укрылась.
Разве могла она удержать ее?
Сила еще осталась, для этого не надо  воображать и придумывать.
Проиграла, но не угомонилась.
Одной рукой прикрывая лицо, другую, нелепо  изогнув, запустила мне под рубашку.
Ноготки впились в грудь.
Классическая сцена: нападение насильника, а так называемая жертва вроде бы сопротивляется, чтобы в случае необходимости сослаться на свою непричастность.
То ли когти притупились, то ли пальцы устали рвать и защищаться,  уронила руки.
Двумя белоснежными крылами раскинулись они на покрывале.
Прищурился, чтобы лучше различить. Или не заметить синие канатики вен, что от внутреннего сгиба локтя дотянулись до кисти.
И конечно не заметил.
И грудь ее – от халатика отлетели верхние пуговицы – приманила двумя мягкими подушками.
Зарылся в них лицом и вывернутыми наизнанку губами, а они  с двух сторон горячо обхватили голову.
Руки ее переползли  на спину.
Так сдавили, что в свою очередь расплющил ее грудь и живот.
Сладкая, изощренная пытка.
Тела наши взмокли.
Только поэтому – руки ее продолжали давить и уродовать -  губам удалось сползти на живот.
Только тогда она ослабла и безвольно раскинулась на пыточном ложе.
Шершавые и жесткие  губы разодрали  шелковую гладь живота.
Женщина застонала.
Пытал и мучил, но когда стонут и кричат под пытками, природа замирает. Останавливается транспорт, люди обращаются в каменные изваяния.
На этот раз сквозь асфальт и лед пробились первоцветы, а воздух наполнился ароматом цветения.
Губы мои – наверняка за ними протянулся кровавый след – сползли на бедра.
Вот и все, что осталось от былой мужественности – многое осталось, - женщина запрокинула голову, уперлась в пружины затылком и  пятками, тело застыло.
А когда губы и язык проникли и насладились, то бескостно обмякло.
Падение в пропасть, где каждая секунда оборачивается вечностью, или тебя вздымает вихрь, такой высокий полет, что не видно Земли.
Но рано или поздно разбиваешься на дне, но остаешься жив, и Земля притягивает и уже не отпускает.
Только долго не удается отдышаться, и как мозаичную картину складываешь себя из отдельных фрагментов.
- Согрел? – наконец вспомнил  основы языка.
- Так нельзя, - сказала женщина.
И если легко и просто справилась с первым коротким словом, то запнулась на втором.
Запретный, гадкий, убийственный отказ.
А когда я попытался оправдаться, хотя ни в чем не виноват, но нас приучили каяться и оправдываться, то зажала мне рот ладонью.
- Не надо так, если нормально не можешь, - сказала она.
Не дала ответить, удалось лишь промычать.
Запах ее тела, как запах свежескошенной травы, до этого казалось мне.
Я не мог ошибиться.
Но ошибся.
На ладони отрава, которой изводят  тараканов.
Или быка привели на бойню, и убийца  замахнулся смертельным молотом.
Или  не позволено дышать, рука передавила дыхательное горло. Если не соглашусь, то задохнусь и погибну.
А если соглашусь, то не смогу жить с этой ложью.
- Тебе было плохо? – спросил я.
- Нет, - призналась женщина.
    - Разве вместе не одолели  горние вершины?
- Ой, не знаю, - не поддалась она.
- Разве вместе…
-  Прекрати, - устала от  пустословия.
Отрава подействовала, губы мои свело судорогой.
Опять завернулась в обрывки халата, а сверху укрылась пледом.
А я откатился на край лежанки и навис над пропастью.
Если снова упаду, то на этот раз не выживу.
Крошечная походная церквушка, которую возвели на месте будущего храма, различил я. Туда случайно забрела Мария.
Там служил, недавний выпускник семинарии.
Ему пришлось жениться, чтобы получить  приход.
Вырос он в патриархальной семье, где отец тоже служил в церкви, а мать до замужества была певчей.
Детей у них долго не было, Николай родился, когда перестали надеяться.
Таинство соития благословенно, если служит для продолжения рода,  внушили Николаю.
Родители его были соратниками, и себе надеялся он подобрать такую жену.
Безропотная девчонка, которую отыскал, вскоре устала притворяться.
Ушла жить к подруге.
Напарница  была гораздо старше, от нее исходят все беды, не сомневался Николай.
Выследил, когда та осталась одна, и попытался пристыдить ее.
Когда  отворила дверь, то отшатнулся и заслонился крестом.
Девица  похожая на вышибалу молча и тяжело надвинулась.
Потом высмотрела пылинку на рукаве и сдула ее,  порывом ветра незадачливого просителя отбросило к перилам.
Не заметил, как скатился по лестнице, от богатырского посвиста со стены посыпалась. штукатурка.
Печальны и трагичны стали его проповеди.
- Если мужчина ляжет с мужчиной, а женщина с женщиной, то это хуже, чем со скотом, и   надо уничтожить отступников! – слегка переиначил он библейские заповеди.
Более того, внес в них свой вклад.
Обязаны сходится только для продолжения рода, почтил память своих родителей.
Лицом к лицу, как предписано природой.
(Очень спорное, скорее всего ошибочное утверждение.)
- В полном облачении и надвинув на лицо капюшон! – пошутил парень, случайно заглянувший в церковь.
- Именно так! – согласился батюшка.
Мария тоже случайно зашла.
Не взяла зонтик, и  негде было укрыться.
А еще споткнулась и разбила колено.
Если раньше, когда падала, то по-кошачьи изворачивалась и мягко приземлялась, то давно утратила  эту гибкость.
Тело  и лицо потеряли юношескую привлекательность.
Окончательно осознала это на обличительной проповеди.
Наслаждение  греховно, запомнила его слова.
Но воспарила вместе с насильником.
Теперь предстояло вымолить прощение.
- Уходи, тебе завтра на смену. – Так прозвучали начальные слова молитвы.
Раз в четыре дня заступал я на суточное дежурство.
Работал около дома, пешком добирался до службы.
Если останусь у подруги, то придется рано вставать.
Был приходящим мужем, так остается меньше времени на ссоры и разборки.
Мы почти не ссорились.
Но мне почудилось, что после посещения церкви,  внимательнее пригляделась ко мне.
Взгляд из-под ладони, чтобы ничего не пропустить, или  сложила пальцы колечком, в подзорную трубу лучше видно.
Я мнил себя атеистом, в крайнем случае агностиком, мое поколение не воспитали в вере и почитании.
Иногда мне казалось, что за нашей кутерьмой наблюдает представитель высшей цивилизации, это он смотрит исподлобья и привычно гнет пальцы.
Женщина выгнала, и я поплелся, бесполезно спорить и доказывать.
Планета женщин наверняка состоит из многочисленных гор и ущелий.
И когда они на вершине, то распахивают руки навстречу солнцу.
Но низвергнутые в пропасть, опасны и непредсказуемы.
Бесполезно помогать им, потом проклянут тебя за непрошенное участие.
Сами выберутся.
Конечно, сами, так твердил себе, долго не удавалось угомониться в одиночестве.
Раньше  спал на узкой лежанке, больше похожей на тюремные нары.
Когда познакомился с Марией, заменил их на широкую кровать.
Но всего несколько раз  пришлось вместе ночевать на ней; домашняя кошка привязывается к своему жилищу, и напрасно под окнами взывают  бродячие коты.
Задремал  под утро, так вымотался, будто всю ночь таскал тяжелые мешки; машины в тот день шли непрерывный потоком.
Когда меня выставили из лаборатории, не стал перечить.
Новый молодой начальник ненавидел наше поколение.
Из-за нас, по его мнению, рухнула империя. Мы трусливо укрылись по своим квартирам, и восторжествовали дикари и бандиты.
И потребуется много лет, чтобы исправить содеянное.
Ты так наисправляешь…, мысленно возразил ему.
Устроился на завод, где раньше изготовляли изоляторы и разрядники. В годы смуты станки и приборы растащили, специалисты разбрелись, многие оказались за границей, там же теперь покупали мы эти изделия, пустые корпуса приватизировали резвые пришельцы. Их сдали в аренду разным предпринимателям.
Я дежурил при шлагбауме.
Те, к кому  приезжали машины, выдавали водителям пропуска, которые покупали у хозяина.
Для него ничтожный  заработок, но бережливые считают каждую копейку.
Никто толком нас не проверял, мне неохота было ругаться, многих выпускал без пропуска.
Но в этот день помнил о настоятеле, который возненавидел  женщин, и готов был растерзать его.
Поэтому стал строг и принципиален.
Один водитель выскочил из своей огромной машины, сдернул и растоптал замасленную кепочку.
Подобным образом расправился  бы я со святошей.
Другой  охрип, ругаясь со мной.
Кто-то обещал более не приезжать сюда.
- Напугал ежа голой задницей, - не сдержался я.
Так устал и выдохся, что задремал, когда разбрелись местные работники.
Или усыпили телевизионные посиделки, наизусть знакомые персонажи глубокомысленно рассуждали о политике.
Если  хотя бы частично сбудутся их предсказания, то все живое погибнет.
После десяти часов вечера было предписано никого не пускать, нарушители приехали в начале одиннадцатого.
Обшарпанная, неприметная «Газель» с заляпанными грязью номерами, так наверняка пытались бороться с  настоятелем-отщепенцем, что презрел современные тенденции.
Если некоторые думают, что церкви чужды новые веяния, то глубоко заблуждаются.
Нет, человек скорее всего счастлив, если удовлетворяет большинство своих потребностей; пусть его, лишь бы не лез в запретную зону.
И в нынешнее беспокойное время глупо и бесполезно изнурять свою плоть.
Но поскольку настоятель не нарушал церковных канонов,  митрополит лишь слегка пожурил его.
- Я знавал твоего батюшку, правильный был человек, - вспомнил старик.
Мальчишка почтительно поцеловал ему руку.
- Показная непорочность отпугивает прихожан, - заметил митрополит.
- Показная? – не разобрался Николай.
Но поздним вечером, когда остался один в своей церквушке и творил молитву, услышал, как к крыльцу подъехала машина.
Подобрался к двери и выглянул.
Обшарпанная «газель» с заляпанными грязью номерами. В кабине темно, в детстве Николай боялся темноты, вернулся тот страх.
Вспомнил, как митрополит сотворил крестное знамение, а ему почудилось, что отгородился глухой стеной.
Старик устало прикрыл глаза, его подручные давно научились примечать каждую  гримасу.
- Был человек, был, был…, - так попрощался высший церковный иерарх с мальчишкой-настоятелем.
Мотор, который до этого тихо и утробно урчал, вдруг взревел на повышенных оборотах.
За этим грохотом не различить выстрелы.
Можно  вывалиться на улицу, скатиться с крыльца и зигзагами умчаться от убийцы.  Спастись, если на то будет  позволение.
Настоятель вместо этого закрылся в церквушке.
Распластался перед иконой:  горящий куст, откуда некогда было услышано слово божье.
Мерцала свеча,  и огонь, казалось, вот-вот выхлеснет наружу.
- Найди и покарай моих убийц! – взмолился Николай.
Зримо представил, как преступнику заломили и сковали руки.
Такая наглядная картина, что водитель поспешно вдавил педаль газа.
Остановился отдохнуть и перекурить, но, может быть, случайно не туда заехал. Пусть не было ограничительных знаков, так давно крутил баранку, что безошибочно распознавал опасность.
Порталы, через них можно проникнуть в иные мира, считают фантазеры, черные дыры, ведущие в преисподнюю, не сомневаются специалисты.
Предупредили строптивого настоятеля, а он не внял предупреждению.
Когда возвращался домой, то, чтобы не заглядываться на женщин – так умерщвляют плоть, - надвинул на лицо капюшон.
По совету наглеца, который посмел прервать его проповедь.
А дома с головой укрылся одеялом.
Но долго не смог оставаться в этом коконе.
Жена  так поспешно покинула темницу, что не забрала всю одежду.
Отыскал  ночную рубашку.
Чтобы выжить в одиночестве, чтобы не сойти с ума, прижал к лицу ситцевую тряпочку.
Запах еще не выветрился.
Поглощал его всеми порами.
А когда все же забылся, наволочка промокла от непрошенных слез.
Мария, прежде чем упрекнуть меня,  рассказала о посещении церкви и о батюшке, который истово призывал вернуться к истокам.
А я, когда поздним вечером подъехала машина, представил, как митрополит осудил нелепое подвижничество, а его подручные нацелились наказать мальчишку.
Поэтому наотрез отказался пропустить поздних посетителей.
Водитель остался в кабине, его напарник, похожий на медведя, погрозил указательным пальцем.
Горячий палец парил на морозе. Пар инеем оседал на косматой бороде.
Грузовики раскатали дорогу, я вооружился ломиком, чтобы обколоть лед.
Не служил в армии, в институте  была военная кафедра, нас выпустили лейтенантами, но войска, видимо, не нуждались во мне.
Пора восполнить тот пробел.
Мужик запустил пальцы в бороду, наверное, хотел вырвать несколько волосинок, и тогда сбудется любое желание, и не придется калечить и убивать.
Изучил пустую ладонь и тяжело вздохнул.
Рукав задрался, кисть и предплечье тоже парили.
- Нет, - повторно отказал я.
- А ты, а у тебя было? – попытался он угадать.
- Что? – спросил я.
Отгадать невозможно, не различить за насущными проблемами, юношеский задор и жгучее нетерпение не свойственны   позднему возрасту, напрасно он пытается.
- Она меня ждет, - признался мужчина.
Я бы усомнился, если б он сослался на высокие чувства, слишком высокопарны и торжественны подобные заявления, но поверил  признанию.
Тело его парило, одежду обметало ледяной коростой, и если не позволить ему, обратится в ледяное изваяние.
Он так замотался, что не успел приехать днем, на складе остался подарок.
Загадал, если вручит сегодня…
Хоть бы у меня  так просто решилось.
- Шлагбаум был открыт, а ты не заметил, как  мы проскочили, - посоветовал мужчина.
- Когда помогаешь людям… Заметил и помог, - отказался я.
Машину эту остановили, когда она возвращалась и уже выехала за ворота.
Милицейский «газик» перекрыл дорогу. Автомобиль похитителей почти врезался в него.
Привычно матерясь и хватаясь за кобуру, к ним устремились два бравых сержанта.
Машина не ушла задним ходом.  И мужик, похожий на медведя, не раскидал противников.
Но мог запросто отказаться, полиция как всегда опоздала и не застала  на месте преступления.
А он вместо этого, попытался меня спасти.
- Он не пускал, мы силой прорвались!
- Пустил и виновен! – не пожелал я оправдаться.
Как потом выяснилось, учредители не договорились. Или одеяло оказалось коротким,  каждый хотел натянуть его на себя.
Суд первой инстанции определился.
Проигравшие подали апелляцию.
Победители забрали  документы.
Вот их-то и утащили ночные похитители. Не удалось вскрыть сейф,  забрали его с собой.
Долго и скрупулезно готовились к операции, кто-то проговорился.
Так всегда случается, одни позарятся на деньги, другие  перебегут в более удачливую команду.
Победители обратились в полицию. Там отказались ввязываться в эти разборки, суд следующей инстанции может изменить приговор.
Полковника удалось уговорить.
Тот облизнулся, согласившись с убедительными доводами, так облизывается кот, наевшийся дармовой сметаны.
Грабителей привезли в отделение. Более того, заставили занести туда  похищенный  ящик.
И если те за несколько минут погрузили его в машину, то долго не удавалось выгрузить, он заметно потяжелел.
В ту ночь я вздремнул лишь под  утро.
Сменщик пришел раньше, чем появилось начальство, хоть здесь повезло, не надо объясняться.
Все равно признают виновным, начальство неподсудно,  если необходимо  кого-то осудить, то самого малого назначат стрелочником.
Выспаться  не удалось, как не удалось и незадачливому настоятелю.
Некогда наложил на себя суровую епитимью.
В детстве вместе с другими мальчишками забрался на крышу сарая.
На стекле протерли дырочку в матовой краске. По очереди приникали к глазку. Женское отделение в бане.
Одна женщина заметила соглядатаев, но вместо того, чтобы прикрыться, подвела ладони и приподняла тяжелые груди. Запрокинула голову и расправила плечи.
Колька, который в это время подглядывал, отпрянул, поскользнулся и скатился с крыши.
Неудачно упал и повредил ногу.
Бог покарал, через несколько дней попал в больницу с остеомиелитом.
Перенес две операции, вторую сделали под местным наркозом – чистили кость, - суровое, но справедливое наказание.
С тех пор не заглядывался на женщин, а женился по необходимости, иначе не получить приход.
Семейная жизнь накладывает определенные обязательства, два или три раза в неделю, как положено, по ночам приходил к жене. Не только выключал свет, но тяжелыми шторами занавешивал  окна.
Спали они на разных кроватях, Света, заслышав шорох, поспешно снимала ночную рубашку. А он не раздевался. Удерживал и вжимал в матрас ее руки. Забег на короткую дистанцию, но все равно задыхался в конце пути.
А она только начинала свой бег, и молча проклинала неумелого спринтера.
С такой неуемной силой, что он  различал эти проклятия. И закрывшись в ванной, напрасно пытался очиститься. Наотмашь ладонями хлестал себя по щекам, как у паяца болталась голова, на губах выступала кровавая пена.
Поэтому выходил из дома, когда жена еще спала, а на улице прятался под капюшоном, а в церкви царил вечный полумрак.
К вечеру раны заживали, да Света особо и не вглядывалась в его лицо.
Обыкновенная семейная жизнь, и многие завидуют этой обыденности.
Напрасно, не сложились у них отношения.
Митрополит уже  предупредил ослушника.
И даже направил к нему  эмиссаров.
Нетерпеливый палец вдавил кнопку звонка.
Потом -  Николай разобрал -  вставили отмычку в замочную скважину.
Поздно и бесполезно прятаться и убегать, поплелся к входной двери.
Обычно спал в трусах, на этот раз почему-то разделся. Но замерз даже под ватным одеялом, свернулся калачиком и руками обхватил колени.
А отправившись на казнь – не голым же вступать на эшафот, - завернулся в покрывало.
Звонок надорвался и замолчал, отмычка сломалась, не стал ждать, когда выломают дверь, впустил палача.
И отшатнулся к стене, плечом задел выключатель, ослеп на свету, но различил в радужных кругах.
Золотистый ореол над ее головой.
И глаза, как бездонные озера.
И лицо, как полная луна.
Протянул к ней руки, покрывало упало, забыл о своей наготе.
Если люди познали друг друга, то слова не нужны, они еще не научились.
Поэтому сказали.
- Ты все же пришел за мной. – Ее подруга поведала, как поп заслонился крестом, но оступился и скатился по лестнице.
Шуба  упала на пол.
- А ты, а я… - не смог он сформулировать.
То ли обвинил  в противоестественной связи, то ли  забыл о необязательном и второстепенном.
- Это всего лишь моя двоюродная сестра, - повинилась женщина.
Вслед за шубой на пол упала кофта.
Ему бы помочь  раздеться, а он  не догадался.
Кое-как стянула сапоги.
Когда морозным днем возвращаешься домой, то долго не удается согреться.
А женщина была настолько горяча, что обжегся,  подхватив ее на руки.
Или она обожглась, еще осталась какая-то одежда, ткань расплавилась  и срослась с телом.
Отдирала ее вместе с кожей.
Швырнул женщину на постель.
Обнаженные нервы содрогнулись от боли и наслаждения.
Недолго пробыли вместе, короткая эта встреча  важнее всего предыдущего общения.
- Я не пойду, - устало заявил мужчина.
Голос, как  шуршание листьев на ветру, она  разобрала этот шорох.
- Надо. – Направила его.
- Кому? там одни старухи.
- Если помочь хотя бы одному человеку…
- Я помогу? – спросил он.
- Мне помог.
- А ты… Без меня, - ужаснулся мужчина.
- Я буду ждать.
- Я вернусь, - обещал он.
- Теперь мы будем вместе, - заверила женщина.
- Вместе, - вслед за ней поклялся он.
Надо идти, настоятель пошел, нельзя оглядываться, если на каждом шагу  оборачиваться, то не придешь, а он все же оглядывался.
Но добрался до своей церкви.
Давно хотел сказать, не смел сказать, не заслужил этого, теперь можно.
- « Любовь долготерпит, - провозгласил он. Голос окреп и разлился, заполнил дом этот до самого укромного уголка. – Любовь милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится».
Мария пришла в церковь и услышала.
Недавно в автобусе ей уступили место.
- Садитесь, бабушка, - пожалел ее сознательный мальчишка.
Она сгорбилась, а когда садилась, услышала, как скрипнули кости.
Но в церкви на проповеди боль отпустила, полной грудью вдохнула пропитанный ладаном воздух.
- « Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла», - провозгласил батюшка.
Голос его, как набатный гул.
Зло, которое невозможно вытравить, сначала насторожилось, потом отступило в панике.
- « Не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».
Мария к щекам прижала ладони.
Под пальцами разгладились морщины.
- « Любовь никогда не перестает, хотя  и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
Инструмент, исторгнув из себя  боль и надежду, замирает на последней ноте, так замер проповедник, обессилено уронил руки.
Великие слова, но не всем дано осознать.
У каждого свои беды, чтобы горечь не поглотила, Мария прикрылась обеими руками и отступила.
Время беспощадно, отчаялась она, еще недавно была девчонкой, как быстро и незаметно пробежали года.
У детей своя жизнь.
Если дети – кораблики, то все дальше уплывают они от материнского судна. И уже стали океанскими лайнерами.
И все же, когда возвращалась домой после проповеди, то вглядывалась в лица.
Различить хотя бы одно родное и близкое.
Холодно, все так укутаны, что  не видно.
И дома холодно, хотя раскалились батареи и плотно пригнаны окна.
Опять заболела спина, сгорбившись, устроилась на любимом кресле.
И морщины, кажется, снова обезобразили лицо.
Достала  любимую книгу, там пронырливая старушка запросто разоблачала преступников.
Обычно Мария не отставала от нее. Но теперь, наверное, в десятый раз перечитывала одну   страницу и не могла разобраться.
Какого черта он непрошено и негаданно влез в размеренную ее жизнь?
И зачем страстный проповедник разбередил ее раны?
Годы прошли быстро и незаметно, но теперь бесконечно тянулись минуты.
И надо как-то приспособиться к этой неторопливости.
Я тоже пытался.
Когда выслушивал противоречивые указания начальства, то вытягивался в струнку, ел командира глазами   и прищелкивал каблуками.
Так давно изучал военную науку, что забыл, положено ли это по уставу.
Но кашу маслом не испортишь.
На этот раз начальство всполошилось всерьез.
Еще бы, приезжала полиция, это может плохо сказаться на репутации.
После смены я вернулся домой и заснул, не сразу очнулся, когда зазвонил телефон.
Наверное, приговорили к высшей мере наказания и потребовали явиться на казнь.
Местный начальник сам ходил под статьей: на родине его внесли в расстрельный список.
После гибели брата  перебрался в Россию.
В маленьком городке возглавлял отдел милиции, у нас определили его на крайний север, лишь через два года сумел он перебраться в наши края.
Иногда непроизвольно вздрагивал при резком неожиданном звуке.
Главный начальник тоже приехал.
Обычно, когда замечал непорядок, то губы его сжимались в тонкую полоску, а в глазах появлялся нездоровый блеск. Так блестит медяшка, пытаясь выдать себя за золото.
Но мы  различали подделку.
- Он же не воровал, - попытался выручить меня малый начальник.
Относительно молодой мужик, еще не дорос до пенсии. Одни называли его Сергеем, другие – Владимировичем, и только я обращался по полной форме.
Может быть, поэтому попытался он выгородить меня.
- Простота хуже воровства! – осудил Главный.
Некогда служил в органах,  наверняка, если бы застал те годы, то уничтожал бы врагов народа, или выбивал  у них обличительные показания; в более поздние времена преследовал бы диссидентов – но опоздал родиться,  хоть как-то пытался наказать виновных.
- Своих нельзя обижать! – невпопад заявил Сергей Владимирович.
- Тебя могут вычислить и покарать, - предупредил Главный. – Тебя и твою семью.
Мужичок небольшого  роста и субтильного сложения.
Но зря вы думаете, что такие создания неопасны, маленькие змейки смертельно ядовиты.
- В карательном списке многих уже вычеркнули из реестра, - напомнил он.
- Наказать его! - согласился Владимыч.
- Смотрите, - показал я.
Крошечный кабинетик больше похожий на одиночную тюремную камеру. Кое-как втиснулись туда втроем.
Запах страха и ненависти смешался с запахом дуста.
Отступил к двери, чтобы не замараться.
Пальцем ткнул под ноги.
- Что? - не различил Главный.
- Кровь, сначала по щиколотку, потом по колено.
- Они стреляли даже по детям, - вспомнил беглец.
- Паникеры! – выругался Главный.
- Честь имею! – попрощался я.
Устал бороться,  победить их невозможно.
Износилась, как-то призналась Мария.
Но давно уже не работала. Прадед ее был цыганским бароном и не утруждал себя мелочевкой. Для этого существуют другие.
А мои родители, конечно, не были разведчиками, но вкалывали на заводе.
Я тоже трудился, но ушел, когда терпеть стало невмоготу.
«Уважай начальство, даже если оно хромоного, - заявил немецкий философ. – Ибо не наша вина, что власть часто ходит хромыми ногами».
  Насчет хромоты он угадал, но наверняка погорячился с уважением.
В очередной раз я проиграл, и бессмысленно ждать и надеяться.
Износился гораздо сильнее женщины.
Требуется достойно уйти, пока она не презрела.
Чтобы лучше разобраться, по дороге зашел в магазин.
Дежурная бутылка, когда Мария впустила, то прикрылся ею как щитом.
Но неправильное стекло исказило  лицо, зажмурился, чтобы не видеть.
Не ожидая приглашения, сдернул пробку.
Глотнул прямо из горлышка, огненный напиток выжег внутренности.
Чудовищная боль, но не стало легче.
- Желания никуда не делись, - повинился я. – А возможностей с каждым днем все меньше.
Она не ответила, отыскала и принесла стакан.
Я опять глотнул из горлышка.
- Наверное, мы зажились, - предположил я.
Тяжелые годы навалились.
Такой груз, что упал бы и растекся по полу, если б она не подставила плечо.
Женщины только кажутся хрупкими, они гораздо сильнее и выносливее нас.
Помогла дойти до постели.
Я мгновенно забылся.
И  не сразу различил.
Легкое, почти неприметное дуновение.
Взмахнула волосами.
И там, где они тронули кожу, остались чистые, светлые полоски.
Как ручьи впадают в реки, как реки впадают в моря, так слились полоски, так кожа моя стала чистой и упругой.
Дотронулась губами.
И кровь, что устремилась к коже, и сухожилия, на которых она держалась, и сама кожа – все стало сладким и ароматным.
Руки ее, губы  не знали удержу.
И тело ее  слаще и ароматнее моего.
Все смогли, все сумели, все познали.
Смерти нет – обрели бессмертие.
Каждая дарованная минута – бесконечна.
Счастье – безгранично.
Любовь – необъятна.
Осознали на закате.
     …
Г.В. Январь 22.