Как в раю

Федотиха вот уже три года жила у сына с невесткой в городе. Ей нравилась ее теперешняя жизнь. Вставала утром и считай до обеда занималась чаем. Чай она любила. Михаил с Татьяной работали в первую смену, внуки уже были большие, ходили в школу и особых хлопот не причиняли. Она была довольна тем, что не сама напросилась к ним жить. Они давно ее звали из деревни, но она не хотела обременять себя заботой о внучатах, потом, когда они подросли, сын вновь посетил ее деревню и уже уехал только с ней, погрузив ее скарб на машину. Для виду она всплакнула, дескать тяжело расставаться со своим уже изрядно покатившемся домом и огородом, на котором рос только лук и укроп. Корову сдала, курей продала соседям и ехала с чистой совестью, дескать не пустая еду, а с деньжатами. И вот уже пока жила здесь, к ее сбережениям прибавилось еще.
У сына жила, как барыня. Невестка спокойная, хорошая, денег с нее не брала. Дескать, что тарелки супа жалко на старуху.       И здесь появилась у нее знакомая, такая же любительница посудачить и попить чаю. Жила она по соседству и встречались они часто. Иногда Федотиха выходила на свет божий, себя показать и на других посмотреть. И там у подъезда на скамейке они со своей приятельницей не мало косточек перемыли соседям. Мария Ивановна была коренная горожанка. Говорила тихо, плавно, культурно. Не то, что сама Федотиха по деревенской привычке разговаривала громко, включая в свой лексикон такие слова, как: коршевьё, мяклыши, стануха и т.д. И вот такие разные женщины нашли общий язык. Правда у них были ссоры, но у кого их нет. Но зато после недолгой разлуки у них опять завязывалась дружба.
Выпроводив в школу внуков, она походила для виду с тряпкой, кое где, убрав брошенное платьице и подняв фантик от конфет- это что б потом вечером пожаловаться невестке, как она устала. Когда её жалели она могла прослезиться и казаться действительно несчастной, но ей нравилось, что невестка жалела её - Ну, что Вы мама Ваше дело отдыхать, всё сама переделаю помаленьку, да Миша поможет. И ей становилось так спокойно. Действительно думала она, я вырастила сына для неё, а-то бы где она нашла такого хорошего мужа.
От нечего делать, и для того, чтобы было, о чем поговорить, она стала читать и читала только полезную литературу: журнал «Здоровье», «Крестьянка» и «Работница». Ну, просматривала газеты. Потому, что её приятельница была большой знаток всего, чем она не болела и чем никогда не занималась. Иногда было очень занятно послушать, как две старушки о чём-нибудь спорили. Например, какие минеральные воды надо принимать при заболевании печени и желчных путей. И тут же Федотиха оспаривала правильность лечения минеральными водами, она утверждала, что надо пить траву. Деревенская жительница, она и сама пила и ребятишек подняла на травах и настоях. – Что вот толку, твоя Людмила ездит на юг, да в санатории всякие, намедни видела её, идет бедняжка аж вся пожелтевшая и исхудавшая, того гляди переломится вся. Мария Ивановна в возмущении вскрикивала: - Люда, да пожелтевши – это же Южный загар. А что такая худая, так она миниатюрная, она и брюки оденет и юбочку, всё на ней ладно сидит. – Вот, вот брюки, нарядются, как те битласы и не отличишь, где малец, где девка. Штаны все в заклёпках, молнии всякие, карманы. Тьфу, срамники, да и только.
Мария Ивановна переводила разговор на другую тему. – А наши то, опять в космос ракету запустили. Здесь уж она садилась на своего конька. Прежде, чем начать разговор на эту тему, она проштудировала множество газет и расспросила своего зятя, более следующего в этих делах. Федотиха сидела с каменным лицом и только поддакивала, и покашливала. А потом вдруг вспоминала, что скоро ребята со школы придут, надо разогреть обед, и плавно исчезала в подъезде.
Иногда в выходные она собиралась в свою деревню, брала с собой внучку Машку, одевала подаренное сыном шерстяное платье, хоть и погода была жаркая, - Пар костей не ломит говаривала она. И уезжала на заранее вызванном такси. В деревне надо показаться во всей красе. Её чуть-чуть укачивало, и выходя из машины на каком-нибудь людном месте возмущалась – Что бы я еще села на эту тарахтелку, ни в жись. Заходила на кладбище, где похоронены муж и младенец Гриша, крошила печенье и конфеты говорила с ними, и всплакнув, и расчувствовавшись отправлялась в свой заброшенный дом. Сердце сжималось при виде стареющего и рассыпающегося жилья, вся её жизнь прошла здесь, как не вспомнить. Потом ругалась на Машку, за то, что она выдернула из стены гвоздь вместе с какой-то доской, брала за руку и строгая, подтянутая уходила. Думая при этом: опять дома, сын будет ругать, что навещала старые развалины. Идя по дороге встречала, то одну, то другую из баб и предавалась хвастовству. Домой возвращалась какая-то потерянная и изнуренная. День-два болела, а потом выходила на мир посмотреть.
 Зимой она не ездила в свою деревню, за то, что каждую субботу предавалась наслаждению в бане. Ванну она уважала, но что ванна по сравнению с баней, да с березовым веничком. Угнетало только, что надо было ехать на автобусе. В бане она любила слушать городские сплетни. Чего только не наслушаешься, сидя в очереди, иногда брало сомнение, жить-то в большом городе страшно. Но стоило ей попасть в парилку, она про все забывала. Не даром Федотиха говорила, что выросла на травах и настоях. Парилась она от души, и тело приобретало свекловичный оттенок. Иногда она замечала взгляд какой-нибудь женщины, и плевалась через левое плечо, что б ни сглазили. – Вот уставилась доходяга – думала, она- чего смотрит, все равно здоровее не будет. Потом долго сидела в предбаннике охлаждалась.
После баньки дома ждал уже свежий заваренный чай. Федотиха откусывала сахар и прихлебывала с блюдца. После пяти стаканов, разомлевшая, раскрасневшаяся отправлялась спать, и уже засыпая думала – Вот где-рай-то на земле.