После бури

Пытаясь досмотреть прерванный на самом интересном месте сон, крепче закрываю глаза. Словно ёжик, свёртываюсь в клубочек, с головой ныряя в одеяло. Но сон, как ни стараюсь, не хочет возвращаться. Я успокаиваюсь и начинаю прислушиваться к звукам извне.

Меня поражает странная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в печи. Ни завывания ветра в трубе, ни гудения телеграфных проводов за домом, ни шороха скользящих по шиферу веток, сметающих с крыши снег. Вместо всего этого – лишь мирные звуки жующего дрова огня.

Открываю глаза и первым делом толкаю в бок братишку, спящего тут же рядом. Он приподнимает голову и, ничего не понимая, осоловелыми глазами начинает оглядываться по сторонам. И вдруг замирает. Он, а вслед за ним и я, заворожено смотрим на маму, голыми руками хватающую раскалённые угли, упавшие на пол и кидающую их в печь. Видимо, краешком глаз заметив нашу возню, она говорит: «Лежите, лежите, рано ещё. Дом ещё не согрелся».

Ближе мамы, конечно, никого у нас нет, всё в доме крутится вокруг неё… Но и она – из мира взрослых. А они, взрослые, мало что смыслят в нашей жизни. Разве кто-нибудь из них может вообразить себе вон тот сучок на потолке глубоким старцем? Или вот этот на полу – кукушкой? То-то же…

Пока бушевала метель, нам пришлось играть дома. Перевернув табуретки вверх ножками, мы ставили их в ряд и, качаясь на них, представляли себя в вагоне поезда. И напевали: «Мы едем, едем, едем в далёкие края…» Где только не побывали мы за эти дни. В Москве, в Париже… Объездили весь свет. А всё не выходило из головы дело, начатое нами ещё до метели…

Что же это за дело? Без краткой истории тут не обойтись. Сосед наш – родной брат нашей мамы. Отца их, за то, что у него были лошадь и две коровы, записали в кулаки, арестовали и увезли в Уфу. Но не довезли, по дороге же и расстреляли. Чуть позже у них от болезни умерла и мать. Маме нашей, ученице четвёртого класса, пришлось бросить школу и пойти работать в колхоз, чтобы прокормить себя и братишку. Когда она вышла замуж, участок родителей они поделили пополам. Родительский дом она оставила брату, а наш отец построил новый. Так вот, за каменным сараем дяди Мубарак растут две высокие раскидистые ивы. Посажены они, видимо, ещё нашим прадедом. «А значит, – рассуждали мы с братом, – эти деревья принадлежат не только им, но и нам». Вооружившись такой идеей, три дня назад мы, незаметно подкравшись, начали рубить одну из больших веток ближнего к нам дерева, чтобы угостить её сочной корой наших коз и овец. Но наступившая вскоре ночь прервала нашу работу. А на следующий день начался буран, который затих только сегодня…

Когда мы с братом вышли из дома, солнце уже поднялось из-за гор. Мы взяли топор, лежащий в углу чулана, и пошли за сарай. Стараясь ступать так, чтобы снег под ногами скрипел как можно тише, направились к деревьям, на которые имели, как нам казалось, хотя бы половину прав.

Природа после трёх бурных дней и ночей отдыхала. Огороды, поля, кладбище за оврагом – всё было покрыто ослепительно белым снегом. Над нами простиралось голубое небо. А тишина была такая, что крик вороны лишь подчёркивал отсутствие всяких других звуков. А мы, как воры…

Я поднял глаза на деревья и застыл. Стою по колено в снегу, смотрю на иву, ветку которой мы начали рубить, и не узнаю её. «Что с ней? Отчего она стала такой тощей, кривой и некрасивой?» Стою и ничего не понимаю.

Тут до моего слуха доходят слова брата:
– Смотри, под деревом ветка лежит.

«Причём тут ветка? – думаю я. – Отчего ива стала кривой, некрасивой, падающей куда-то вбок, как однорукий инвалид?»

– Так это же та самая ветка, которую мы тогда начали рубить, – говорит брат, словно угадав ход моих мыслей и отвечая на них.

«Постой, что он мелет? Не хочет ли он сказать, что это я изуродовал иву?» Казалось бы, это открытие должно было ввергнуть меня в ужас, заставить повернуть назад. Но этого не случилось. То ли присутствие более практичного брата, без малейших сомнений продолжающего свой путь, то ли инерция мышления, которому даёт направление заранее намеченная цель, я продолжал идти за братом.

С огромным трудом притащили мы ветку к своему сараю, занесённому снегом под самую крышу. И, не в силах даже стоять на ногах, сели на ветку и начали вытряхивать из валенок снег.

Тут я вдруг замечаю, что к нам приближается гроза всех мальчиков нашей улицы – огромный белый козёл с рогами как сабли и бородой как у старика Хоттабыча…

Потом я так и не смогу вспомнить, успели мы надеть валенки или нет. И как мы оказались на крыше сарая. Не помню также, когда эта «гроза» ушла, досыта наевшись нашей веткой. Память, не знаю для чего, упорно хранит лишь такую картину. Мы с братом стоим на заснеженной крыше сарая. Дрожим то ли от холода, то ли от страха и позора. А внизу, тряся своей длинной бородой, будто насмехаясь над нами, грызёт нашу ветку белый козёл…