Профессора Алехандра. Ольга Ланская

Мы сидим в центре Заполярного Академгородка, разговариваем.
Точнее, говорит Александра Ивановна. А я слушаю.
Андреева, доктор технических наук, одна из авторов невероятного, и уже свершенного ими, учеными и рабочими экспериментально-промышленной установки Кольского филиала Академии Наук СССР, уникального способа очистки оборотной, то есть, возвращающейся в технологический процесс воды, очистки такой высокой степени, какой до них никто не добивался.
Что это за вода? Хотела бы я её увидеть…

– Сейчас я вам ее покажу, эту воду, – говорит Александра Андреевна и выходит.
«Она еще и мысли читает», – думаю я.

За окном избушки-лаборатории – зеленый лес. Почти настоящий. Если присесть на корточки и посмотреть в прищур. А главное, потеплее одеться: июнь здесь – не есть факт, что уже лето.
Заполярье…
Уюта мало. Зато сокровищ в этой земле не меряно…

Александра Ивановна возвращается. В руке стакан с какой-то почти прозрачной жидкостью.
– Вот она, наша оборотная!
На лице – улыбка триумфатора.
Я с сомнением разглядываю то, что в стакане.
– Ее можно даже пить, эту воду! – отметает одной фразой мои невысказанные страхи.
– Не надо! – прошу с потаенным ужасом, понимая, в скольких химических передрягах побывала эта вода, выскребывая из кладовых здешних гоблинов фосфор для полей мира. – Не надо!
Александра Ивановна смеется моим страхам, подносит к губам стакан с оборотной – и никакой другой! – водой, и я вижу, как она начинает ее пить.
– Вот, самое верное доказательство! – она ставит пустой стакан на стол. – Не родниковая, но даже пить ее можно!
И снова смеется, чуя мое недоверие.
– Расскажите о себе, – прошу я.
– Не сейчас, – говорит она. – На ходу не расскажешь… Знаете что? А заходите-ка вы к нам в гости. С семьей вас познакомлю. Там, может, и расскажу.
Так мы познакомились.

***
– Я вообще из бунтарской семьи.
Дед белорус. Из Витебской области.
Ушел из деревни в Санкт-Петербург на заработки: земли было очень мало, семья большая, очень много детей. И в 1905 году за участие в стачке, или в демонстрации – я точно не знаю, потому что отец у меня был неграмотный и много рассказать не мог, – но выслали деда в ссылку, в Сибирь.
Пешком шли. Поэтому вся деревня называлась у нас – Самоходы.
Туда пошел дед Григорий и вся родня.
И там, на этих сибирских землях, на богатых, плодородных они, конечно же, стали жить хорошо.
Работали очень много. Поддерживали как-то связи с родными местами.
Оттуда, из Белоруссии, народ подходил и подходил…
По сибирским обычаям, вечно шли драки между местными жителями – чалдонами и пришлыми – самоходами.
Мать моя – чалдонка. То есть, в том смысле, что раньше пришли в Сибирь.
Родители по матери тоже нелояльны были.
Прадед был замешан в поджоге сена у барина – в бунте. И его тоже сослали. У них было семеро детей. Когда они пришли в Сибирь, – это была та деревня, где я жила в войну, – дед умер, как только дошел.
Осталась бабка – прабабушка моя. Осталась с семью детьми.
Пришлось ей раздать их по людям. Чтоб кто-то воспитал...
Люди богато в тех местах жили.
Места нетронутые. Орехи, дичь, рыба. И если кто голодал, старались помогать, хотя и не исключалось, что и как могли, так и выжимали. Если уж был хозяин кулак, то он уж выжимал все, что мог.
Поэтому моя мать и ее мать жили в бедности большой.
Мой дед, отец матери, – Филипп – был очень нездоровый человек и не умел хорошо, по-крестьянски, работать.
Поэтому семья нуждалась.
И мама рассказывала мне про бабушку – я бабушку не видела, – что бабушка была женщина здоровая.
Она и тянула семью...
Был такой случай.
Она пришла на мельницу и говорит мельнику:
– Что, если бы мне этот мешок муки, я бы до хлеба дотянула. Детишек бы подкормила как-то, пока новый урожай будет…
А он говорит:
– Катерина, если донесешь этот мешок до дома, значит, я тебе его отдам.
Она говорит:
– Донесу.
Семьдесят килограммов мешок. Три версты.
И вот, она прошла полдороги. Причем не останавливаясь. Уже, говорит, качалась. Уже в глазах темно, вот-вот упадет.
Наконец он отступил:
– Всё, – говорит. – Бери. Забирай, Катерина, хлеб...

Такая была бабка. Очень добрый был человек она...
А мать моя с детства, с семи лет была по нянькам, по горничным... Характер у нее – суровый. Я и до сих пор ее побаиваюсь (смеется).

...Родилась я на берегу Енисея, напротив Красноярска. Тогда это было село Ермолаево. До 1930-го года родители мои, как поженились, крестьянствовали.
В 30-м деревня влилась в город, и отец стал работать грузчиком в порту. Потом перешел на рудники треста "Хакассзолото". Всю жизнь проработал бурильщиком. Умер в 1960-м году.
Таким образом, по отцу я – горнячка от рождения… (смеется).

Но в 1943-м году – шла война – я поступила в школу военных медсестер с желанием идти на фронт.
В 1945-м году – в конце войны – ее закончила. И как медсестра была направлена на работу в Норильский комбинат.
На фронт не попала – не успела...

Диплом получила с отличием, а в Норильске, проработав шесть месяцев, была приглашена в техникум – на пополнение набора. Студентов не хватало.
Техникум был создан на базе комбината. Готовились специалисты для строящейся большой обогатительной фабрики.
Норильск тогда только начинался.
Это был 1945-й год.

Поселок. Маленький. Там, где теперешний город расположен, не было ничего. Была тундра.
Но тогда там было уже очень интересно. Работали энтузиасты.
Было очень трудно. Ветры достигали порой 30 метров, а мороз – 50 градусов. И на работу – на практику – мы ходили по веревке. Человек десять связывались, брались руками за узел и шли.
Машины ходить не могли... Потому, что мерз металл, ломался... А люди выдерживали...

(Пауза. Закуривает сигарету. Молчит).

…В Норильске я закончила техникум – горнометаллургический – и была направлена на эту большую обогатительную фабрику.
Это мое первое предприятие и до сих пор я его помню очень хорошо и очень тепло.
Это была необыкновенная фабрика. Она была очень красивая, стройная. И сразу пошла в работу. И все мы, молодые выпускники техникума, были там.
Нам доверяли большие посты, руководящие.

Я работала в течение шести месяцев бригадиром флотации, потом мастером – год. Через год – начальником смены и еще через год – начальником цеха селективной флотации, что по теперешним уже понятиям – очень высокая должность. Требуются очень большие знания...
Я работала вот на этой тяжелой и сложной технологии, требовавшей тщательнейшего контроля.
Там я получила хорошую школу, хорошую подготовку, что ли. Как специалист...
Было, у кого учиться.
Очень интересные специалисты... Ну, если уж говорить о том, кто там был, то в те времена там было много людей, которые сидели по 58-й статье... «Враги народа»… Троцкисты, зиновьевцы… Крупнейшие специалисты.
Для вас это – дремучая история. А я их застала…

Вот я, например, училась в техникуме у людей, которые имели звания: профессор, доцент, академик, член-корр...
Это в техникуме я получила такую школу!..
Там был, например, академик Федоровский, минералог, известный всему миру...
В то время директор Норильского комбината Завенягин, а затем и его преемник (кстати, имя Завенягина носит сейчас комбинат), старался как-то облегчить условия жизни этих людей. Направил их преподавать. Вот они нас учили.
Это были очень интересные люди. Безусловно, грамотные. Они же – многие из них – и проектировали это новое предприятие...
Что было поразительно, они все, несмотря на то, что судьбы их вот так вот..., были удивительно преданными... (пауза, подыскивает слово) ... преданными... Делу. Не только новому городу, строящемуся комбинату. Это очень узко... Делу в самом широком смысле. В масштабах всей страны. Тому, что делал весь народ. В этом смысле. Были очень преданны.
– Не было озлобленности?
– Никакой! Вы понимаете, нас, молодых, поражало. Никогда мы не слышали нытья, никакой реплики...
Они говорили: "Это – ошибки. Они неизбежны..."
Учили нас, знаете, добру. Всех...

Вот я до сих пор этого Федоровского забыть не могу. Он был очень красивый человек, во-первых.
Ему было под семьдесят лет тогда. Ну, необыкновенно красивый.
Седые волосы, черные глаза. Яркие... Прекрасный рассказчик. Владел что-что восемью или десятью языками.
Он объездил весь мир...
Потом он был реабилитирован.
Все они были реабилитированы...
И умер он уже в Москве...

Учил нас химии профессор Неграбьян из Алма-Аты. Армянин. Механику нам читал Шмидт, механик, по книге которого учатся сейчас поколения механиков…
То есть, мне в этом смысле повезло – встретиться в Норильске с очень интересными людьми.
И вот все наши-то выпускники, мои коллеги, все получили там хорошую подготовку не только теоретическую, но и какой-то, понимаете, моральный запас веры в то, что делаешь.
Из наших ребят, тех, кто окончил наш техникум, большие специалисты получились. Крупные. Потом институты поокончили, по стране разъехались. И в науке, и на руководящих постах много моих коллег именно по тому Норильскому техникуму...
Я проработала в Норильске после окончания техникума до 1951 года. А потом... (Снова закуривает. Пауза).

…Я ведь второй раз замужем. С первым мужем не сложилась жизнь как-то, мы не подходили друг к другу... Он был инженер. Инженер-автомобилист.
Он тоже был из этих бывших заключенных, человек, в свое время работавший вместе с ... как его фамилия была? ... Да, Зиновьев.
С Зиновьевым...
Это был высокой культуры человек. Очень... Грамотный корректный. Но он был порядком постарше меня. И не сложилась жизнь, поскольку он меня бешено ревновал. Страшно... (Молчит).

Была моложе тогда. Ну и уровни были, конечно, разные. У него были свои запросы, у меня свои...
(Пауза).
Вот сейчас я только понимаю, что это был интересный человек...

Но, видимо, любовь у всех одинакова, он был бешено ревнивый... Я решила с ним разойтись. Там я от него не могла уйти.
А чтобы разойтись, попросила дать мне перевод на работу в здешний комбинат – "Апатит".
Система тогда была одна, да и там и там – Север, горное дело, обогащение руд...
Просьбу мою выполнили. Дочка у меня уже была тогда. Наташа... (пауза).

…Я приехала в 1952-м в Кировск. Но если уж говорить откровенно, то после Норильска, эта фабрика АНОФ-1 и Норильская были – ну, полюса!

Я была поражена и требованиями к технологии – здесь все-таки легко идет обогащение, и уровнем...
Фабрика эта, Кировская, попала под войну, под бомбежку. Она, конечно, была в страшном состоянии. А та – новая. Прекрасное предприятие. Поэтому сначала я была убита наповал тем, что такие фабрики бывают...
Потом постепенно освоилась. Работала вначале мастером в нефелиновом цехе. Потом... Там было очень запыленно в цехах. На "нефелинке" было ужасно. В двух шагах не видно человека...

…Через шесть месяцев медицинская комиссия нашла, что у меня начинается запыление верхушек легких и из цеха надо уйти. Меня перевели работать диспетчером фабрики.
А вскоре – в 1952-м – был набор в институт из числа лиц, окончивших техникумы и имеющих стаж практической работы, на два с половиной года. "Ускоренники", таким образом...
Комбинат рекомендовал нас на эту учебу – несколько человек.
Мы сдали экзамены и поехали в СевероКавказский горно-металлургический. Там я его закончила, а так как нас посылали отсюда, сюда мы и вернулись.

... Со вторым своим мужем я познакомилась уже здесь, в Кировске. Это было как раз в начале 1952-го года.
Пожениться мы не могли 3 года, потому что первый муж не давал мне развода. В общем, жили так.
Там, уже в Орджоникидзе, я получила, наконец, развод, и мы смогли зарегистрироваться.
Закончила институт. Приехала снова сюда, на эту же фабрику. На должность мастера реагентного отделения.

В ... (пауза) ... 1957 году здесь – в Кольском филиале Академии наук СССР у нас, в Кировске, – появился человек, который сыграл в моей судьбе тоже немалую роль.
Это доктор наук Белаш. Фока Никифорович, обогатитель.
Он организовывал теперешний Горный институт филиала.
Подбирал кадры себе. Ходил по предприятиям...
Это был интересный человек.
Ходил по фабрике. Уговаривал нас сдавать кандидатский минимум. Уговаривал идти в аспирантуру. И меня, и Горбунова – нынешнего академика, президента Кольского филиала Академии наук. И очень многих здесь вот.
Говорил, давайте заниматься наукой...

И ему все-таки удалось меня убедить. Уговорил сдавать кандидатские экзамены.

Работая на фабрике, я их и сдавала. Дочке – первой – было уже 10 лет, родился сын.
Двое детей было...
Ну, сначала было очень трудно. Иностранный. В институте мы его не очень-то учили. Мы же были "ускоренники", таких дисциплин было мало. В основном шли технические и математика.
Сдала кандидатский минимум. Начала пробовать делать диссертацию. Чувствую, не выходит. Не хватает времени. Потому, что двое детей, фабрика и надо подобрать материал. Не могу!..
К этому времени Белаш уехал в Кривой Рог. Его пригласили заведовать кафедрой в Криворожский горнорудный институт. Он стал говорить мне о том, что давай, переходи в аспирантуру и заканчивай.
Ну, тут получилась такая история...

Жили мы в одной квартире. Три семьи. Очень тесно.
Дети, работа, диссертация.
В общем, условий никаких. Но дружно жили. Все праздники вместе.
Как-то раз сидели, а сосед наш, Валентин – молодой еще он был совсем – говорит:
– Пойду полежу. Что-то плечо ноет.
Ушел.
А через полчаса жена заглянула в комнату и – в крик.
Мертвый Валентин-то. Сердце... Вот, что такое Север. Заполярье наше…
Потрясло нас это страшно. (Закуривает новую сигарету).
Очень сильно…

И к этому времени построился Брянский фосфоритный завод. Директор его приехал сюда искать себе специалистов. На должность главного инженера нужен был специалист и на должность начальника технического отдела. Сразу, говорит, квартира.
– Стоит, – говорит, – закрытая и ждет, кто поедет.
(Смеется).

Уговорил он меня. Думаю, поеду в среднюю полосу. Хватит с меня Севера.
Немножко плохо чувствовала себя дочка. Да и сынишка... (пауза).

Соблазн к тому же большой: на руководящую работу. Хочется как-то расти. Время идет. Диссертация не двигается. Решила, что поеду на Брянскую фабрику.
Приехала туда. 1959 год. Начало.
Черный год.
Была еще под впечатлением смерти Валентина.
Осадок остался очень тяжелый.
Фабрика была построена – не знаю, кем и спроектирована была так, что даже турбинки у нее не в ту сторону крутились.
То есть, там надо было полностью все переделывать.
Я как туда влезла, с головой увязла в эту работу.
Уже ни дома, ни семьи, ничего. Я там пропадала сутками...
Постепенно началось все налаживаться. В какой-то степени...
И все-таки, вот там, когда на фабрике работала, я вдруг почувствовала, что не то! Что надо как-то работать над собой. А времени не хватает. И знаний – не хватало.
Стала думать, что надо заняться наукой... Идти в аспирантуру.
Ну, толчком к уходу в аспирантуру послужил еще и такой случай...

Один из рабочих получил тяжелую травму... Собственно, он не был нашим рабочим. Людей не хватало. Нам дали пожарных на шуровку руды. Была такая операция.
Фосфориты очень глинистые. Поэтому руда нередко зависала в бункерах. Образовывались такие "пробки" и отгрузка останавливалась.

Дали нам бригаду пожарных. Я всех проинструктировала, чтобы они ни в коем случае не вздумали спуститься в бункер. Им ведь проще туда спуститься, руду свалить и вылезть оттуда, чтобы не возиться с ней целую смену.
Но это опасно и поэтому запрещено, хотя для производства было выгоднее, если бы они рисковали.
Всех проинструктировала, а один где-то затерялся. Я его не нашла.
Говорю мастеру:
– Ты его проинструктируй, ради Бога, чтобы он только в бункер не полез.
А он уже влез туда, привязался за свой пожарный пояс, столкнул эту руду и стал подниматься назад, а тут каретка идет вслед за разгрузочной. Прямо по голове ему пришлось...
(Глубоко затягивается сигаретой).

Он остался жив, но стал инвалидом. На всю жизнь. В общем, конечно, это беда была такая...

Стресс. Тяжелый. Страшный. Долго разбирали этот случай. И тут я себе сказала: хватит. Надо заняться чем-то другим...
А Белаш настаивал, продолжал звать: давай, иди в аспирантуру, твое место сохранилось.
– Вы не теряли связи?
– Нет, я поддерживала с ним связь. А он был очень настойчивый человек. С нелегким характером был, но очень настойчивый человек. Хороший был человек...
Я приехала туда, в Кривой Рог. Так как был сдан кандидатский минимум, меня взяли без всяких экзаменов.
Приехала туда в ноябре 1959 года, а в июне 62-го уже защитила диссертацию. Уже накопился багаж. И накопилось желание работать – главное. Работала много очень. Он был строгий руководитель, требовательный. Не давал спуску никому. Мотал нас, как только мог.
Причем он заставил меня – за этот короткий срок – пять или шесть раз переделать диссертацию... Относился очень серьезно.
Я сейчас вспоминаю его...
При всем тяжелейшем характере его, он был все-таки фанатик своего дела — флотации, и заразил нас эти фанатизмом.
И я, работая уже преподавателем, научилась заражать им своих студентов.
И вот сейчас уже мои студенты – кандидаты наук. Они мои такие же...

(смотрит смеющимися, прищуренными синими глазами, подыскивая подходящее слово) ... такие же ... нахальные! (смеется), сумасшедшие ... (смеется) ...

... Ну что?.. Окончила аспирантуру и там же была оставлена на работу, в Кривом Роге. Работа была интересная, преподавательская. Она мне нравилась.
Очень.

Так... Защитилась я в 1962-м, в июне, а в 1967-м меня послали на Кубу. Там, в университете Сант-Яго организовался горный факультет. Нужно было готовить не инженеров даже, а инженеров на преподавательскую работу. Называются они "инструкторы" у них...
Человека четыре окончили наш Криворожский институт, поэтому контактировать было легко: они все знали прекрасно русский язык.
О Кубе у меня самые-самые такие... хорошие воспоминания.
Необыкновенно светлые.

Я часто говорю, что это был рай при жизни… Чудесный остров. Веселые, жизнерадостные люди. Деревья. Море. Интересная работа...
Там мне пришлось не только учить студентов, но и заниматься тоже компоновкой небольшой промышленной установки. Меньшей, чем, эта, наша, нынешняя в Кольском филиале, но и она потребовала хорошо поработать с ней.
Поэтому уже какой-то багаж у меня даже накопился перед возвращением снова сюда, на Север.

Ехала я только на год. Кубинцы попросили остаться еще. Я пробыла там еще полгода. Полтора года я там проработала.
Семья оставалась здесь, дома. Уже у меня родился третий ребенок к этому времени – Димка.
Димке было год и восемь месяцев, когда я уехала на Кубу.
Но муж – спасибо ему! – он, писал мне письма на фотокарточках.
Он его фотографировал каждую неделю и мне писал, чтоб я не только верила письмам, но и видела воочию.
Это меня поддерживало очень...
У меня сейчас чемодан целый этих фотокарточек, на которых письма написаны...
– Куба Вам запомнилась?
– О! Я могу разговаривать о Кубе часами... Первое – как летишь на Кубу.
Летишь куда-то в Америку. Самолет 18 часов висит в воздухе.
Мы вылетели с Кольского полуострова в два часа ночи, и все время ночь, ночь. Мы летели навстречу ей. Нет рассвета!
Восемнадцать часов – и все время ночь.
Наконец, подлетаем к Кубе, стало четыре часа утра. По тому времени.

Вы слышали, говорят: "Остров зари багровый".
Это действительно так.
С самолета это совершенно малиновое зарево.
Сказочно красивое.
И внизу эта земля – коричнево-красная.
Вокруг нее синий океан, а над ней багровое небо.
И пальмы – на красном фоне яркие – от светло- до темно-зеленых. Веера пальм.
Смотришь и думаешь, что ж это такое?

…Сели мы в Гаване. Аэропорт прекрасный. В самолете – "кондишен". Как только дверь открыли – парная!
30 градусов и – 90 с лишним процентов влажность.
Сил нет.
В бане я бываю. Но что Вы, это ни с чем не сравнить.
Это какая-то глухая парная, совершенно.
Пока добежали до аэровокзала, мы были все мокрые – снизу доверху. В аэропорту – "кондишен".
Едем в Гавану.
Прекрасный город – Гавана...

Я очень много ходила по Гаване. Люди... Живые такие, – смуглые, яркие. Веселые очень...
Вот, торговля фруктами. Он не продает – он тебя упрашивает: "Купите, попробуйте!"
Синьора, то, синьора се... Напевает тут же...

То есть, после нашего сурового климата, после нашей северной сдержанности они откровенны – совершенно.

Поразили меня их комплименты, кубинские. (Все время с переводчиком мы были). Они всем говорят такие комплименты, вы знаете, можно умереть от комплимента. Его только выдумать надо!.. (Смеется).

Обращение к молодой женщине идет так:
– Синьорита, ты мой цветок, ты моя ягодка, ты моя звездочка!

К любой! Вот он подходит к любой женщине, ему надо что-то спросить, и, не зная ее имени, он начинает называть ее вот как.
Мою Риту, переводчицу, они называли "мучачо кон ассуль охос" – девушка с голубыми глазами.
Ну, даже вот, женщина в возрасте. Он вам сегодня скажет: на вас прекрасная кофточка, она вам идет. Завтра – у вас хорошая прическа...
Любой женщине, какого бы возраста она ни была. Это приятно. И это создает настроение.
Каждая женщина начинает чувствовать, что она – женщина.
Никакого оскорбительного слова по отношению к женщине никогда не допускается.
Даже более того, чувствуешь, что идет какое-то... не уважение даже, а обожание.

И женщины у них потому всегда такие веселые.
Они чувствуют, что на них смотрят, на них обращают внимание. Они стараются и выглядеть красиво.

И я...
Я на Кубе вдруг превратилась совсем в другого человека. Я думала, я никогда больше не буду сердиться, волноваться. И если б только не беспокойство о семье – рай. Знаете, удивительный, конечно, народ.

Говорят о них – не любят работать. Я что-то не очень верю в это. Что они не любят делать? Чего не умеют.
Они никогда не работали в технике.
Это всегда было привилегией американцев.
У них сервис всю жизнь был. Их всегда удерживали в статусе слуг.
Кубинцы – это сервис для господ с Севера. Так было поставлено. И это свое дело они выполняли на "сто".

Шофер такси. Великолепно! Он вам откроет дверцу. Он вас посадит. Он вам чемодан уложит и вынесет. Сделает вам и комплимент по дороге, то есть он сделает все, что от него зависит, чтобы у вас было прекрасное настроение.

Прачка. Так постирает белье, что оно белоснежное совершенно.
Портье в гостинице, продавец в магазинах, официант... Вот это вот идет совершенно безукоризненно.

Что касается техники – они не привыкли считать это своим делом.
А мы, привыкшие, что работа – это, в основном, техника, считаем, что они лентяи.
Это неверно. Я много приглядывалась к кубинцам, и убедилась, что дело тут совсем в ином...

Кубинцы любят и умеют веселиться. Как они танцуют! Но удивляться не приходиться. Три года девочке, а она уже танцует вот эти "Мозамбики" – африканские танцы. Мать уже учит.

Три года девочке, мать кричит:
– Ты – женщина, ты как идешь? Ты как стоишь, ты как сидишь?..
На нее надевают крахмальные юбочки, ей пытаются выпрямить волосы. Сережки у нее.
А в семь лет она уже такая женщина, что нашим девчонкам никогда этого не понять.
Они когда-то меня прямо убили на одном из пляжей, эти малыши. (Смеется).

Мне дали машину кубинцы (я вожу машину, а там дороги прекрасные). Где я училась водить? На курсах шоферов, когда в аспирантуре еще была. Да... Я лихой шофер. Я еще в колхозе трактористом работала.
Я уж не стала вам говорить... В войну-то, в первые годы. Я два года на тракторе просидела.
Когда война началась, отца взяли в армию, мы уехали в деревню. Я два года на тракторе просидела...
(Закуривает).
Село такое есть – Пойлово. В Сибири. Где сейчас проходит дорога Тайшет–Абакан...
Там жил мамин брат. И мы...
Папа на фронте, а нас было трое, детей, и мама уехала к брату. Тогда уж у меня к технике была сноровка определенная...

Ну, а машину, конечно, водить – удовольствие огромное.
Особенно когда один в машине находишься. Нет никого...
Сначала у меня был белый "Мерседес". А потом – черный "Крайслер".
"Мерседес" открытый. С автоматическим управлением. Мотор 400 лошадиных сил. Он идет, как птица. А им лишь бы шофера не давать, не одалживать.
Так вот, подъехала к небольшому селу. Думаю, искупаюсь – жарко очень.
Подъехала.
Пляж такой удобный, бережок. Детвора сидит. Лет так от трех до девяти. Мальчики и девочки. Голенькие бегают.
Они любят поговорить очень.
А мне хочется отдохнуть и искупаться. Думаю, я сейчас их отправлю и говорю:
– Дети, хочу купаться. А у меня нет купальника. Мне нужно раздеться полностью. Поэтому я прошу: вы отойдите, я искупаюсь.
Вот такая (показывает рукой сантиметров 30 от пола) девица поворачивается – а обращение к юноше, не к мальчику, к юноше – по-испански "барон".
Так, как у нас ну ... "молодой человек" – звучит. Вот, она говорит им:
– Бароны! Синьора хочет купаться. Она будет купаться без купальника. Вы, пожалуйста, отойдите.
И эти вот "бароны" – вот от такого (показывает рукой) и до такого, не говоря ни слова, повернулись и пошли.

"Синьориты" расселись вокруг меня.
Я раздеваюсь. Они мне задают вопросы о туалете:
– Какой размер у вас бюстгальтера? (хохочет).
– Как вы гладите и стираете эти кружева? (Смеется)...

В общем, просто поразительно. Такие соплячки задают такие вопросы – просто уморительно!
Выкупалась, вышла. Океан очень красивый, но опасный.
Надо купаться в маске, чтобы видеть дно, кораллы – не порезаться.
Барракуды, мурены, морские ежи. Вода прозрачная, но что в ней, – надо видеть. И акулы.
Все-таки надо смотреть.

Они идут на запах крови и с кровоточащими ссадинами, ранами лучше в воду не лезть.
Правда, говорят умелые купальщики, что если на нее смотришь, она уходит...
Кстати, я потом видела акулу в трех метрах от себя, у коттеджа. Они ходят за кораблями, за объедками. И вошли в залив Сант-Яго.
Причем, кубинцы мне сказали:
– Алехандра, (а я купалась по их понятиям зимой. 23 градуса тепла и +23 – вода, это – уже зима! Можете себе представить!
И они всегда говорили: "Ох, Алехандра лохо пошла купаться" – "сумасшедшая Алехандра пошла купаться!")…

И вот иду. А они мне говорят:
– Алехандра, тибурон – здесь появилась акула, Алехандра! (Тибурон – по-испански "акула").
Стоят на лодочном причале и уговаривают: не купайся, здесь появилась акула.
А я думаю, господи, они, кубинцы, вообще воды боятся.
Их так приучили американцы: не разрешали на пляжи ходить.
И у них так и осталось к воде очень осторожное отношение. Так вот, из баночки обливаются. Хотя пляжи на Кубе шикарнейшие.
Но доступ на них при американцах был ограничен. Только за большие деньги. И причем не всем.

Скажем, цветной, черный туда входить уже не мог никак.
Нам это трудно представить…
А пляжи, пески там необыкновенные...

Ну вот, я вошла в воду и смотрю – плавник.
А Вы знаете, ее интуитивно чувствуешь...
Она дает круг.
Вода прозрачная – совершенно, но она – акула – мне такой громадной показалась. Метра три. Может, меньше. Но я "пристыла".
Не могу сдвинуться с места, и все. Сковал страх.
А она потом ушла. Как стрела. Мгновенно.
Я вышла, побелела.
А кубинцы говорят:
– Ну, что, увидела?
– Увидела, – говорю.
А потом начали хохмить.
Еду на работу, а на работе уже идет шутка:
– Алехандра напугала акулу. Акула ушла из залива. ( смеется).
– Алехандра напугала тибурона!
С юмором народ. Веселый.

В институте было работать очень легко. Потому, что относились они к нам очень хорошо.
Они с удовольствием слушают, вникают.
Но интересно было для них то, что я – преподаватель горной школы – женщина.

Это была неожиданность большая.
Меня бегали смотреть, как какое-то чудо: "профессора" – русская женщина в горной школе!
Это было так вот: заглядывают в жалюзи, заглядывают куда угодно. Возникло недоверие – разве может женщина преподавать в горной школе? Так они мне экзамены начали устраивать... Эти молодые инженеры.
Надо было смонтировать нам полупромышленную установку. Она была нужна для проверки флотации руд – у них медные руды есть, окисленные – месторождение Эль Кобре, рядом с Сант-Яго. То есть, сульфидные руды все выработаны, остались только окисленные...
Между прочим, я получила от кубинцев грамоту посольства за эту работу.
Я вам потом о ней расскажу...
Так вот, не верят, и все: женщина! Да...

Я говорю одному из них:
– Лассо, сделайте чертеж установки. Схему цепи аппаратов – как вы собираетесь ее расположить в этом корпусе. А он, Лассо, мне говорит:
– Профессора, Вы ее сделайте!
– Нет, – говорю. – Сделайте ее Вы.
Он приносит схему.
Инженер грамотный Но допустил ошибку. Ошибка уже чисто практического характера – он вывел один из продуктов дробления на складирование, а потом на загрузку. То есть, такую периодическую. А этого допускать нельзя, потому что крупный класс, как правило, отличается от тонкого измельчения, но тут уже надо знать практику…
Парень с самолюбием. Я ему говорю: "Лассо, вы сделали ошибку."
– Не может быть!
– Нет, вы сделали ошибку.
– Где? Я говорю:
– Вот.
С лица сменился. Покраснел... И, вы знаете, вот сразу уже после этого они стали относиться ко мне как–то по–другому.

Вслед за этим – недолго – я спрашиваю, фабрика есть где–нибудь поблизости, чтоб показать предприятие на деле? Они говорят, Эль Кобро, в 20 километрах.
Там древний совершенно изумительный католический монастырь и рядом месторождение, фабрика.
Поехали на эту фабрику. А нам нужна была руда для этой установки. Я говорю, давайте посмотрим, что за фабрика, что за руда. А фабрика стоит Законсервирована: нет сырья. Подъезжаем к месторождению. Вдруг я вижу–зеленые отвалы. Малахит. Чудесные камни! Есть и мелко вкрапленные. Хорошие куски. Я говорю:
– Боже, у вас же медь валяется!
А они говорят: эта медь – малахит, она же не обогащается!

Мы уже сто лет ее обогащаем, эту малахитовую медь. Там сульфинизация нужна просто. Сложнее процесс, но он идет!
"Кто, – говорю, – вам это сказал?"
"Как кто? Специалисты. Сказали, что эта руда не обогащается".
Я говорю, наберите–ка тонны две туда, на установку, вот мы и посмотрим, обогащается она, или нет. Набрали... Привезли.

Я с этой рудой была знакома хорошо. Построили лабораторную машину. Я запустила ее, измельчила.
А она же очень интересно идет, эта руда. Сначала черная – сульфидом покрыта. А потом, падая в белую чашку, она становится зеленой – концентрат!
Ион–42 процента меди. Богатейший! Он падает, аж звенит... – Ну вот, – говорю, – вам ваш концентрат.

И вдруг слышу, они настолько быстро заговорили вокруг меня, что не пойму ничего. Я–то всей подоплеки не знала, почему. Ну, идет, надо проверить.
А они шумят, телефонные звонки куда–то.
Я говорю, чего вы панику–то подняли, интересно?
– Ой, вы знаете, ведь это же так легко обогащается. Надо сейчас же запускать фабрику!..
Тут же является министр горной промышленности. Приехал из Гаваны:
– Повторите этот эксперимент на установке...
Я говорю, ну давайте.
Повторили. Идет.
– Как сделать на фабрике?
– На фабрике надо только переделать схему на последовательную, что довольно легко. И нужно привезти реагент – сульфит натрия – в достаточном количестве. И она пойдет у вас.

Реагент они нашли. Привезли. Попросили меня перекомпоновать схему. Запустили, и пошла медь.

А это оказалось для Кубы очень важно... Мы написали небольшую книжечку по обогащению этой меди – брошюрку. О всяких там нюансах, что возможны. На испанском. Схемы показали все...
Ну, я как-то не придала этому значения. В общем-то для нас это – рядовая работа. А они написали письмо, оказывается, в наше посольство. С просьбой отблагодарить как-то. В то время это было очень высокой оценкой...

После этого, этой вот руды, они мне – в знак благодарности – дали возможность проехать по стране, по всей. Все фабрики кубинские посмотреть.
Там есть очень интересная фабрика – на севере Кубы – старейшая в мире, и пускал ее известный ученый–обогатитель Тагорт.
Получают на ней медный концентрат. Очень чистый.
Интересна она по своему оборудованию... Там пневматические машины работают...
На фабрику заходишь – машины пневматические, бесшумные. А концентрат, когда обогащен, он золотой такой, вот как... Прямо блестящий. Зелено–золотой...
Он падает в эти желоба и звенит, как музыка. Будто колокольчики звенят.

Посмотрела я их фабрики. Помогла немного с асбестом разобраться. Он им был нужен для своих нужд. Скажем, для противопожарных, изоляционных материалов – огнестойких.
Ну, мы провели небольшую серию опытов – как можно обогатить простейшим способом, без больших затрат.
Сделали.
Поэтому я уезжала с Кубы с хорошими воспоминаниями и хорошим таким чувством выполненной работы, принесшей сразу пользу. Реальную пользу. Это очень важно, все–таки...

Вот понимаете, человек, странно устроен...
Очень хорошо было на Кубе, а вот скучала.
Вот эта ностальгия – она, видимо, болезнь все–таки.
Все изумительно хорошо. А вот что-то сосет... Тянет домой. Хотя знаешь, что тебя здесь ждет куча забот и хлопот, и неприятностей – но вот тянет.

Понимаете, пролетаю над Шереметьево... Летела домой зимой... Снег увидела – слезы. Снег Я увидела снег!

Там, на Кубе, у меня соседка, вышедшая замуж за кубинца. Москвичка. Английский хорошо знала и испанский... Влюбилась в кубинца, аспиранта – он у нас был, уехала туда. Вы знаете, она извелась.
Двое детей у нее. Уехать она не может. И любит его. Он хороший парень. В то же время она одна.. Вот тоска эта – она ее съела…
Я говорю, ей:
– Ну, ты же вышла замуж, любишь мужа – живи, что же делать.
– Не могу, – говорит. – Хочу домой, и все. Хочу домой...

Ни во что превратилась.
Наши девчонки там белугами ревут – хотят домой.
Замуж повыходили...
Кубинцы их не обижают.
С нашими русскими женщинами очень считаются, потому что наша русская женщина – это не только любовь, но и помощница. В любом случае – помощница.
Моя студентка там была. Наша девчонка. Вышла замуж за кубинца в Гаване. Я приехала в Гавану, в гостиницу. Она меня там разыскала, пригласила к себе в гости. Но, говорит, я вам только скажу линию, а дом вы сами найдете. Коттедж.
– Как, – говорю, – Таня, я найду?
– Найдете!

Думаю, что за загадки такие?
И вот иду. Тут пальмы цветут, то, се – все, что растет само.
И вдруг я вижу – морковка, горох, мак.
Ну, ясно, живет наша девушка.
Так я и нашла ее.

Но все они хотят домой... Умоляют, чтобы вернуться...
Нет, без Родины просто нельзя…

Ну, вот вернулась я, стала работать. В институте преподавать. Снова Кривой Рог Вторая половина 1968–го.
Сынишка младший – Дима – стал болеть. Типа астмы. Нужно бы в сельское место. А куда мне – я обогатитель!

Стала искать место, где есть учебное заведение в сельской местности.
Нашла. Белоруссия. Горки. Сельхозакадемия. Крупная. Ищут преподавателя на кафедру начертательной геометрии. Доцента.
А, будучи в аспирантуре, я немножечко занималась – подрабатывала, люблю эту дисциплину, еще в студенческие ее любила и немножко так, почитывала... И поэтому я решила подать на конкурс на эту кафедру.
Думаю, хоть на первое время, пока ребенок окрепнет.
Прошла к ним по конкурсу. И работала у них до 72–го года.
И знаете, работала бы там всегда, наверное. Это интересный угол.
Горки, сельхозакадемия – старейшее в стране учебное заведение. Ей 250 лет.
Прекрасный Академгородок в селе, березовая роща.
И в самом городке – жилые и учебные корпуса – все это в дендропарке. Никаких там машин. Только асфальтовые узкие дорожки и там все растения – облепиха сибирская, манчжурские деревья...

Дендропарк, которому уже 200 лет!..
Озеро. Лодочные станции. Концертный зал. Мне там очень нравилось. Я так и думала, что останусь там постоянно...
Но муж – горожанин.
"В деревне жить не буду, и все".

Вплоть до развода – не буду и все, не могу... Столько лет дружно прожили, и тут такое.

У него началась такая депрессия, что страшно смотреть.
Ехать. Куда? И вспомнила я про свой Кольский.

– Поедем, говорю, на Кольский. Попробуем туда попасть. По старой памяти.
Приехала сначала в комбинат "Апатит". Но мне там сказали, что научных кадров у них достаточно. Вот так это было...

Я обратилась в Академию наук, Кольский филиал. Пригласил Григорий Иванович Горбунов – председатель президиума филиала к себе. Поговорить.
Вы знаете, с чего мы начали разговаривать? Он положил передо мной старый проект сегодняшней – а тогда будущей – опытно–промышленной установки. И спросил, как я считаю, хороший это проект, или нет. Выручило что? Начертательная геометрия. Чертеж для меня всегда в объеме уже представляется. Смотрю. Нет ни головы, ни хвоста. И начинку следует поправить. Сказала.
Он согласился. Спросил, понимаю ли я, чего это будет стоить – все изменить в течение двух лет, потому что кончался год строительства.
– Понимаю, – говорю.
– Почему соглашаетесь на эту работу, если понимаете?
– Буду хозяйкой положения.

И на этом мы с ним закончили разговор. Он сказал, что он меня берет, а я сказала, что берусь за эту работу.

Первый год я сидела на переделке этого проекта, хотя здание было уже построено, уже было проведено все под энерголинии, сделана вся вентиляция, освещение. Надо было срочно монтировать технологическую начинку.
Выходил лист из проекта, я брала его сюда, кидала строителям и ехала снова туда, чтобы подогнать проектировщиков.
В течение года таким образом мы сделали проект все вместе – спасибо нашему "Металлургпрокатмонтажу" – тогда еще работал Владимир Иванович Фатеев – очень энергичный, очень обаятельный. Села я ему на плечи, и сказала: стройте.
Ну, а раз уж он дал слово, то он уже строил.

Монтажники здесь работали все – с опытом, со знанием. И тут уже было так: если даже чертеж неправильный, монтажники его бросали: говорили – это неверно, надо делать вот так.
Таким образом – где с проектом, где без проекта – это было в течение года начинено. А оборудование – часть была, а остальное было дано через Госплан, но не было получено. Поэтому пришлось объехать много заводов.
Порой чуть не на коленях умолять, и врываться всякими правдами – неправдами к директору, лишь бы добиться у него "добро" на изготовление того или другого аппарата и срочно форсировать эту от-грузку.
Но быстро мы это сделали.
В течение полутора лет мы установку переделали и запустили.
В 1975–м обкатали.
Переделали опять хорошо.
С 1976 года мы на ней работаем почти не останавливаясь.

Многое сделали. Откровенно говоря, большие работы выполнили. Большие работы... Большой коллектив стал.
Вот когда я думаю о том, чтобы уйти на пенсию – мне ведь уже 54 года, и я давно могу не работать, – жалко...
Жалко оставлять.
Таких хороших, настоящих.
Хорошая у нас молодежь. Когда смотрю на них, думаю, еще жить можно.

Я, ведь, тут уже, после Кубы такую трагедию пережила.
Дочь моя... Наташка.
Умерла она.
Была уже студенткой шестого курса. Заканчивала медицинский институт. И...
(Молчит. Закуривает. Молчит.)

Случайность… Попала на практику в ту же больницу, где в детстве сама лежала. Обследовали мы ее…
Работала там с чем-то в архиве и наткнулась на свою историю болезни.
Прочитала диагноз. И … поскольку сама уже была без пяти минут врач, прочитала его профессионально…
Диагноз был страшный…
Закончила работу. Сходила к парикмахеру. Прическу сделала. В маникюрный – тоже… Оделась красиво, строго…
Записку оставила:
– Не хочу стать вам всем обузой… Простите меня…

Когда спохватились – поздно. «Скорая» не смогла откачать…

Тяжелое черное молчание комом повисает в комнате… Молчим.

– Работа – она спасала меня. И ребята, девчонки мои в лаборатории. (Долго молчит).
... Вот я так думаю, почему мне так повезло с моей молодежью? У меня нет плохих молодых людей на установке...
Непьющие. Веселые. Хорошо занимаются. Грамотные. Доброжелательные. Вот вчера поразилась прямо.

У нас там есть сгустители с оборотной водой. Их нельзя останавливать. Они работают все время. Мы уходим на выходной, а они работают.
Вчера была гроза. Выбило электроэнергию.
Я не сообразила, что это может произойти, хотя грозовые разряды – особенно для Севера – были очень сильные. У нас ведь грозы – большая редкость.
И вдруг звонит вахтер:
– Александра Ивановна, у вас же эти баки – как их там – стали, они же не гудят. Я слышу.

Я – ой! Это же мы испортили себе оборотную воду, это же мы затягиваем все испытания...

Как вдруг через час звонок. Звонит парень. Живет на территории Академгородка...
Значит, девчонки – два химика – там анализы дорабатывали, узнали, что сгустители стали, сбегали к нему. Он прибежал, запустил, загрузил и разгрузил их и звонит мне:
– Александра Ивановна, не беспокойтесь, я их запустил.
Я говорю – вахтер мне сказала, что гроза, и они стали...
– Не беспокойтесь, я их запустил.
Молодой парень. Сережа Мацейко. Флотатор. Технолог. Но они все умеют.
Ребята такие...

Вот химики. Смотришь, с ног валятся. А надо сделать – делают.
Порой чувствую, что злоупотребляю. Надо бы пощадить. Но дело не дает пощадить. И делают.
Я не слышала слова "нет".

А ведь другой раз так разойдусь, так раскричусь – наделают что-нибудь не так. Я же приду и чешу их подряд всех.
"Ну вот, говорят, пошла мать – они меня «мать» зовут, – сейчас всех в расход".
Ну, прошла, прошумела. Смотришь, все потихонечку налаживается... (Смеется).

Жалко уходить. Но когда–то же ведь надо.
Привязалась очень. И видимо они ко мне тоже. (Пауза).

... Ну, вот, если говорить о работе – по этапам, начиная с того техникума, потом – фабрики.
Норильская, здешняя, институт – работа в институте была очень интересная, со студентами...
Но вот эта, последняя работа, у меня самая интересная.
Самая интересная с точки зрения возможности уже накопив опыт, просмотреть все, что можно сделать. Что возможно.
Немножко связаны временем. Но, тем не менее, много можем...
Просмотреть все эти зависимости, которые на фабрике просмотреть невозможно.
У нашей установки очень большие возможности. Она очень маневренна.
Но сейчас ее надо расширять.
Надо бы ставить новые аппараты. Новые.
Надо бы внести много нового, крупного... Очень много надо менять. Это ведь бесконечно, правда?

***
…Прошло много лет. Семь? Быть может, десять?
Точно не помню, но однажды передали мне весточку из Хибинских Апатит.
Была она от Александры Ивановны.
Купила та где-то под Сочи в каком-то местечке со странным именем – Красная Поляна – дом с прекрасным садом.
Земной рай, солнца – сколько хочешь.
За всех северян отогреться можно, за весь свой Север. Но – как же жить без работы?
Она придумала себе занятие – как многие её студентки на Кубе – стала выращивать всё подряд. А ко всему – цветы.
Потому, как если чего и не хватало больше всего на Севере, так это – цветов.
Соседка-южанка, восхитясь ботаническими успехами профессоры Алехандры, посоветовала: «Иди-ка ты, Шура, с этой красотой на базар – людям радость, и тебе – копеечка».

Решилась Алехандра: цену символическую поставлю, а людей порадую, да и с людьми побуду…
У неё не купили ни одного цветочка.
Возвращалась домой, чуть не плача.
А соседка объяснила:
– По твоей цене только порченый товар предлагать. А кому он нужен, скажите мне, мадам Профессор!..

… А ещё через десять лет пришла от неё весточка из Израиля.
– Вы не поверите, стала я еврейской мамой. И даже бабушкой. Всё из-за сыновей.
Отец их, мой второй муж, – помните его? – он ведь еврей. И возгорелось моим парням, как только пошла у нас эта перестройка-перестрелка, не куда-нибудь, а в Израиль.
Уговорили.
Цветочница из меня так и не получилась, а о Севере и мечтать было нельзя – там и без нас всё закрывать стали, и народу деваться вообще стало некуда…
В общем, уговорили.

Живу я теперь недалеко от Вифлеема, под Вифлеемскими звёздами.
Что это такое? Не передать.
Поначалу всё ново.
А потом начинаешь думать, как приработать. И знаете что? Они здесь грибов не берут! Вы можете себе представить?
Нет, конечно!
Так я стала собирать всякие грибочки, солить-мариновать.
Угостила одних, других…

Потом заходит ко мне как-то знакомый, у него своя лавочка небольшая. Попотчевала я его, угостила. А он мне говорит:
– Давай попробуем их людям предложить. Хороший товар – хорошо пойдёт. Но сначала дадим им чуть-чуть.
И вы знаете, пошли мои грибочки за милую душу!

(Смеется…)

А год назад мы с ним новый бизнес открыли. Угостила я его как-то квашеной капустой с яблоками.
И вы знаете, пошла моя капусточка нарасхват. Я её то с ягодой, то с травами, то с тем-другим.
А названия простые, но для каждого вида своё: тут у меня и красноярская, и сибирская, и русская, и заполярная…
Приходит как-то в конце зимы сосед этот, а капуста у меня кончилась.
– Ну, посмотри, – говорит. – Может, где что осталось? Народ спрашивает…
Я смеюсь: иди, сам посмотри, в бочках один рассол остался!
– Давай рассол, может, понравится…
И ведь стали покупать!
А я теперь большой специалист по грибам и капусте…

(И снова смеется моя профессора Алехандра… И вдруг спрашивает тревожно как-то так спрашивает.)

– А вы-то как там? Как Питер? Давно были в Москве? Как она там, Москва?..
– Давно не была, – отвечаю, – нигде. Почти с тех пор, как Гайдар цены обрушил на нас… Да и папа умер. В Москве у меня почти все умерли. А Питер… Не собираетесь сами-то приехать, хоть посмотреть?
– О-ох! – голос в телефонной трубке дрогнул. – Как я хочу домой, Оленька, как хочу…

Она долго молчит. И у меня нет сил прервать это молчание.

Потом моя профессора Алехандра снова спрашивает, да таким тихим-тихим голосом, что душа моя вся переворачивается:
– Как Вы думаете, Лёлечка, если продать мой домик под Сочи, в Красной Поляне, то можно на эти деньги купить хоть какую-нибудь хибарку в Под-московье, а?.. Хоть какую-нибудь?...

А в канун нового 2012 года позвонили мне из Москвы. С новым годом поздравили. С днем рождения, который я никогда не праздную.
Звонила сотрудница и ближайшая подруга Профессоры Алехандры.
И было ей в то время 82.

Поговорили о Москве, о Петербурге…
– Ты знаешь, Олечка, Александра Ивановна-то наша умерла.

Я ничего не могла сказать. Месяца два уже мучили меня какие-то странные предчувствия, настолько странные, что я не смогла позвонить.

– И ты знаешь, где она умерла?
– Где?
– В Красной Поляне… Вернулась туда, хотя сыновья были против. Уговаривали остаться в Израиле. Не смогла. Чувствовала, видимо… Потому и вернулась. Так-то…


Санкт-Петербург