Мой ЦДЛ. Двенадцать пальчиков

ДВЕНАДЦАТЬ ПАЛЬЧИКОВ

Так уж повелось, что входя в ЦДЛ, первым делом я бросался к книжному киоску. Сейчас это трудно себе представить, но в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века достать (именно достать, а не купить!) хорошую книгу (мемуары членов Политбюро – не в счёт) было практически невозможно.
А в «Книжной лавке писателя», как она называлась, можно было, если повезёт, купить и томик Евтушенко, и Вознесенского, и Окуджавы… Да мало ли что там можно было купить! И я покупал. Помню, как-то мне попался томик пьес Вампилова, потом повезло с книгой Олби «Кто боится Вирджинии Вулф», потом буквально выхватил из-под рук другого любителя словесности последний экземпляр книги Эрнста Хемингуэя «Острова в океане».
А потом я, конечно, шел в кафе (при условии, что каких-либо значимых мероприятий в тот момент в Доме не происходило). Я подходил к прилавку (в то время это был именно прилавок со стеклянной витриной, а не стойка, как впоследствии) и, отстояв небольшую очередь, брал свою первую пару чашек кофе. Я, конечно, брал бы и больше, но кофе имел обыкновение остывать, а я хотел получать наслаждение от каждой чашки.
Прошествовав за свободный столик (я предпочитал садиться именно за пустой столик, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не подумал, что я специально к нему подсел), я почти залпом выпивал первую чашку и начинал священнодействовать над второй, попивая кофе маленькими глоточками. Когда чашка пустела, я вновь становился в очередь и брал ещё пару чашек.
Процесс кофенасыщения был долгим и утомительным, но он мне не надоедал, так как итогом каждого стояния была очередная чашка ароматного кофе. И то, что я садился за пустой столик, вовсе не означало, что я весь вечер просиживал в одиночестве. Иногда кто-то опускался на стул рядом со мной, и тогда, случалось, завязывался разговор, порой – интересный, порой – пустой. Но бывало и так, что я весь вечер просиживал один, получая удовольствие только от кофе.
Буфетчицами там работали посменно две женщины, обе уже не молодые, но обе приветливые. В то время я знал их по именам, а теперь, уж простите, забыл. Поэтому, чтобы уйти в своём рассказе от коробящего меня слова «буфетчица», я буду называть их общим именем «тётя Нина». (По-моему, одну из них именно так и звали).
Так вот, допив первую пару чашек кофе, я становился в очередь за очередной порцией. А допив её, становился вновь. И вот однажды тётя Нина сказала мне: «Чего ты прыгаешь, как молодой козлик? Охота тебе каждый раз в очереди стоять? Давай, так договоримся. Допьёшь свои пару чашек, подними пальчик. Я тебе новую порцию сварю и на стойку поставлю. Ну, а соберёшься уходить, подойдёшь и за всё сразу рассчитаешься…»
С тех пор так и повелось. Я допивал свою чашечку, поднимал пальчик или два и шёл за очередной порцией. А вечером, перед уходом, шёл к стойке.
«Двенадцать пальчиков (или пятнадцать, или двадцать)», – говорила мне тётя Нина, и я честно рассчитывался за весь выпитый кофе. И чувствовал себя при этом на некоем привилегированном положении: далеко не все (даже члены Союза) в этом прекрасном буфете заслужили право поднимать пальчики.