Начальник Повесь-чайник, ч. 1

                Одичание (рассказ «Начальник»)
Стихия подавления выдвигает их фигуры на передний план, но только в одном рассказе Демидов уделяет начальнику лагеря главное место. Рассказ так и называется – «Начальник». Его прозвище – Повесь-чайник. Он так и остается безымянным обладателем пустого взгляда, одутловато-заспанной угрюмой физиономии, лающего голоса и резкого запаха перегара. У него ни профессии, ни национальности, ни грамотности, ни языка. На обращение: «Гражданин начальник» он откликается: «Повесь-на … чайник», чем наводит оторопь даже на видавших виды блатных.  Сама по себе присказка никого не удивляет, в лагере и не такое слыхали, удивляет, что ее произносит властитель сотен людей. Типичная серость утверждается в прозвище как единственный колорит. Помнится, в «Мертвых душах» нецензурное словцо подразумевалось после  определения «заплатанной» - так в народе окрестили Плюшкина. И в рассказе  Демидова не обошлось бы без меткого фольклора, если бы было кого «наградить».  Заключенные, которые вроде старосты-прохиндея на просьбу о баланде отвечают: «Пустой твой номер, парень, да два порожних» или как блатной Ленька Одесса, выдирающий из нар горбыль для растопки, орут: «Да помогите же вы, падлы, асмодеи!»,  за словом в карман не полезут. Но их красноречие неприменимо к тому, кто только и знает ограничивать, выслеживать, морить голодом, морозить, «запрещать!» «не пущать!», сажать в карцер. В сочинении приказов вроде: «За убийство заключенным вольнонаемной курицы…» он мог бы соперничать с унтером Пришибеевым.

Повесь-чайник насаждает адов порядок исключительно для того, чтобы донять заключенных –  всех без разбора: и блатных и политических. Допекает даже высокое начальство тем, что оставляет его без сливочного масла. А всё ради нравственности: чтоб смены на сельскохозяйственных фермах состояли либо из одних мужчин, либо из одних женщин. «Высокое начальство получение масла к своему столу ставило, видимо, выше лагерной нравственности»  – замечает Демидов, - и потому сбагривает Повесь-Чайника из более-менее сносного «Колымского Крыма» в тяжелый лагерь дорожных работ на Тембинской трассе при окаянной сопке «Остерегись».   
   
Прежде в этой дыре среди постылых гор Тас-Кыстабыта арестанты умирали как везде – «уныло и медленно», но с приходом нового начальника стали загибаться еженедельно. За год его царствования лагерное кладбище пополнилось лишней сотней дубарей. Если бы не случайность, он доконал бы еще пару сотен.               

И вдруг…  Повесь-Чайник попадает под следствие за то, что избил и  в одной рубашке выбросил на пятидесятиградусный  мороз собственную жену. Демидов называет арест начальника «настолько знаменательным событием, что интерес к нему проявили даже дистрофики 3-й степени, впавшие, казалось, в полнейшее безразличие ко всему на свете».               

В этом абзаце рассказа и ниже читатель не найдет ожидаемых слов, допустим: «арестовали к великой радости всех заключенных». Прошу взять это на заметку.                Осужденный по принципу: «Ворон ворону глаз не выклюет», Повесь-чайник попадает на теплое местечко в легкий лагерь и остается там нарядчиком до конца своего блатного срока.  Обычно урки расправляются с бывшим начальством сами, приканчивая где-нибудь в темном углу: «Закон – тайга,  прокурор – медведь». Но в лагере для заключенных с легкими статьями – закройщиков, часовщиков, парикмахеров - «пришивать» его было некому. Через два года он цел-невредим оказывается на свободе.  Аполитичная отметка о судимости кладет тень на светлый образ чекиста. О  прежнем, досудебном, месте нечего и мечтать.  Рыцари НКВД задвигают его подальше, чтоб нигде не светился и не позорил их чистые ряды.  Снова цел-невредим он оказывается чёрт-те где в бараке какой-то местной «Индии». Тут его, наконец, достают  вчерашние заключенные. Нет, не убивают: в роли живого пугала он их больше устраивает.  «Возможность поиздеваться - пишет Демидов, - над бывшим лагерным начальником ценится выше его смерти. Убить его означало бы лишить население здешней «Индии» главного развлечения».
Продолжение следует