Мой ЦДЛ. Николай Константинович Некрасов

ВКУС ФРАНЦУЗСКОГО КОНЬЯКА


Сейчас, с возрастом, я начал замечать, что всё чаще пишу «для себя». Нет, конечно, я не скрываю того, что пишу, но, быть может, мнение окружающих о моём творчестве стало для меня менее значимо. Конечно, я показываю друзьям, чьё мнение для меня до сих пор важно, написанное мною, выслушиваю их положительные отзывы или критические замечания, иногда даже прислушиваюсь к ним и что-то правлю, но… Я для себя уже решил твёрдо: если я что-то написал и мне это нравится, значит, оно так и будет. Главное, что я сделал то, что хотел.
В молодости всё было не так. В молодости, всё, что мы написали, мы старались вынести на читательский суд, услышать отзывы своих собратьев по поэтическому цеху, поспорить, а, бывало, и подраться, отстаивая свои выстраданные строки. Поэтому любая площадка, где такая возможность (в смысле, конечно, почитать) предоставлялась, почиталась за благо.
В Ярославле такая «стабильная» площадка появлялась каждое лето. В первую субботу июля литературно-мемориальный музей-заповедник Н.А. Некрасова «Карабиха» наполнялся шумом голосов любителей поэзии, приехавших, без преувеличения, со всех концов страны. Гостей собиралось сотни, если не тысячи. И не только слушателей – среди приехавших было немало поэтов и писателей, чьи имена были широко известны читающей аудитории. С Карабихской сцены звучали, позже публикуемые в центральных изданиях, выступления, стихи, рассказы…
Нас, молодых, на большую сцену не приглашали. Нет, были, конечно, ребята – молодые и талантливые мои земляки, такие, как Ирина Баринова, Александр Гаврилов и некоторые другие, которые уже имели свою книжку и пользовались благосклонностью руководства Союза писателей. Их, порой, приглашали – искренне скажу – по заслугам – на некрасовскую сцену и предоставляли возможность прочесть одно-два стихотворения. А нас вот, не приглашали. Уж не знаю – по заслугам или нет.
Но мы не унывали. Карабиха – большая усадьба. Поэтому, где собраться – нам было. И мы собирались, читали стихи, спорили и… раздавали автографы на машинописных копиях своих произведений восторженным поклонницам. Да, были и такие.
И вот, на одном из праздников, прочитав с импровизированной трибуны несколько своих стихотворений, я отошел в сторону, освободив место для нового выступающего. И вдруг услышал из-за спины:
–  Это всё, что вы написали, или ещё что-то есть?
Я обернулся и… обомлел. Передо мной стоял Николай Алексеевич Некрасов. Такой, как на портретах. Правда, без бороды.
Увидев моё искреннее удивление, подошедший улыбнулся и, протягивая мне руку, представился:
– Некрасов. Николай Константинович. – И добавил, чтобы у меня не оставалось сомнений: – Внучатый племянник Николая Алексеевича.
Фу ты, чёрт! Ведь знал же я, что Николай Константинович присутствует на этом празднике, ведь говорили мне, что он удивительно похож на своего знаменитого родственника, но чтобы вот так…
Я не помню, о чём мы в тот день говорили с Николаем Константиновичем. Возможно, он сказал тогда мне несколько лестных слов о моих стихах, а, может, за что-то покритиковал. Но, по крайней мере, он меня запомнил, в чём я имел возможность убедиться спустя некоторое время.

Прошёл год или два. Как всегда, приехав в Москву, я тем же вечером отправился в ЦДЛ за традиционной чашкой кофе. И, как всегда, одной чашкой не ограничился. И вот, когда я в очередной раз отправился к буфету за добавкой, я вдруг услышал:
– О, земляк!
Я обернулся и вновь почувствовал дежавю. Передо мной стоял Николай Константинович (я уже не пугался, что Алексеевич) Некрасов и, как тогда, в Карабихе, улыбался мне тепло и сердечно. Только на этот раз он был не в белой рубахе навыпуск, а в цивильном строгом костюме.
– Здравствуйте, Николай Константинович, – ответил я, удивляясь и, в то же время, радуясь, что он меня вспомнил. – Рад вас здесь видеть.
– И я рад встретить земляка, – ответил Николай Константинович.
(Уж не знаю, почему он назвал меня земляком: то ли потому, что часть детства своего он провёл в Карабихе, то ли потому, что мы с ним там познакомились).
– Что, приняли в Союз писателей? – спросил Николай Константинович, имея в виду, что не члены Союза данный Дом не посещают.
– Да нет, – вздохнул я, – в Союз пока не приняли. И книжки ещё нет. – Секунду помолчал и нагло добавил: – Я сюда кофе пить приезжаю.
– Кофе здесь знатный, – согласно кивнул Некрасов.
И вдруг, словно на что-то решившись, продолжил: – Только вот не кофе единым… Знаешь что, земляк, давай ка я тебя рюмочкой коньяка угощу. Я сегодня гонорар за книгу получил, так что имею право…
И, повернувшись к буфету, он заказал две рюмки прекрасного коньяка с названием «Камю».
Что и говорить, коньяк был божественным. В то время прилавки магазинов и кафе ещё не наводнили польские подделки, поэтому я с наслаждением смаковал рюмку настоящего французского коньяка. И то ли от этого божественного вкуса, то ли от коньячного градуса, ударившего мне в голову, я вдруг произнёс:
– Ах, Николай Константинович, с «Камю» на Руси жить хорошо…
На несколько секунд повисла пауза.
– Продай, – вдруг сказал Некрасов.
– Что – продай? – не понял я.
– Фразу, – пояснил Николай Константинович. – Фразу мне уступи. А я тебе за это… – он подумал – …при каждой нашей встрече покупаю рюмку «Камю».
– Да, пожалуйста, – щедро махнул я рукой. – Берите! Мне не жалко.
– Вот и договорились, – улыбнулся Николай Константинович. – Ну, бывай, земляк!
И, пожав мне руку, он исчез где-то в недрах ЦДЛ.

Не знаю, пригодилась ли младшему Некрасову эта фраза и часто ли он её впоследствии использовал. После этого мы с ним встречались ещё дважды. И дважды я ощущал божественный вкус французского коньяка.