Часть II. Глава 15. Ханукальное чудо

Придя на кухню утром, Сара обнаружила там Марка Моисеевича, пьющего чай с бутербродами. Раскладушка была собрана, постель аккуратно сложена на диванчике.
– Как спали, Марк Моисеевич? – сдерживая смех, спросила Сара.
– Вашими молитвами, Сара Абрамовна, – тоже весело ответил Кацман.
– У меня до вас серьёзный разговор, Марк Моисеевич, – сказала Сара и, заварив себе чашку кофе, села за стол.
– Если это насчёт того, чтобы съехать, не переживайте: я уже дал задание подыскать мне жильё. Просто мне очень хотелось увидеть дочь и понять, что её ждёт в вашей чудной семейке. Я ведь знаю, что если начнут крутить Бройлера, мне придётся давать показания насчёт камешков. А там, кто знает, что мне за это будет…
– Нет, я за другое хочу с вами поговорить. Если вы сядете, не дай Бог, у вас конфискуют имущество. Пока вы ещё не сели, не хотите ли продать всё и поработать управляющим в нашем «Кабачке»? Понимаете, мне нужно его открыть, а в том виде, в котором он сейчас существует, открыть мы его не можем. К тому же, вчерашней ночью он горел.
– Как горел?
– Подожгли. Там всё очень устаревшее, а мой покойный муж так составил завещание, что если мы не откроемся, «Кабачок» отойдёт этим чёртовым кошкам…
– Мила что-тот говорила про кошек, но я подумал, что это шутка.
– Да, мой Яша был тот ещё шутник. Этот шлемазл придумал, что мне нужно стать поваром и открыть кафе к годовщине его смерти. Арик с Милой собираются уезжать и, я думаю, что они таки уедут, а мы с вами будем лить слёзы по этому поводу. Одна надежда, что дети захотят, чтобы малыш родился здесь. И что я одна со всем этим буду делать?
– А как же ваша дочь и её будущий муж?
– Нет, эти двое совсем не по коммерческой части…
– Скажите, Сара Абрамовна, а можно узнать у вашего зятя, что будет с моей вазой?
– Это и я знаю: она будет приманкой для вора. А вор вашей вазы – это человек, совершивший поджёг моего «Кабачка». Так что, хотите вы или нет, Марк Моисеевич, нам придётся объединить свои усилия.
– Видимо, да… Сара Абрамовна, я должен уйти сейчас по делам. У меня есть хорошие строители, так я их пришлю по адресу кафе, чтобы они оценили, во что обойдётся перестройка… В хорошем смысле, я имею в виду…
– Я буду вам благодарна, Марк Моисеевич. А вы не такой уж поц, как показалось сначала.
– И вы не такая уж стерва… Ну что, я пошёл?
– Идите и приходите уже ужинать, если вам некуда будет пойти.
Кацман тихонько, чтобы не разбудить домочадцев, ушёл, а Сара осталась на кухне.
Она достала почищенную с вечера Дорой картошку, промыла её как следует, и встала у окна.
«Эх Яша, Яша… Что ты за человек? Сначала ты зарабатываешь кучу денег, а потом говоришь, что это не так уж и важно. Потом ты открываешь кафе и, когда всё наладилось, ты оставляешь меня одну с этим дурацким завещанием… Яша, пойми, я не кулинарка. Ну, смогу я приготовить пару драников, но готовить так, чтобы на это пошли люди, я точно не смогу. Может и правда продать кафе? Мне много не надо, деньги раздам детям и буду жить себе потихоньку… Яша, ты знаешь, я тут подумала, а если эту вазочку взять и спрятать куда-нибудь так, чтобы ни Ганько, ни Кацман, и уж тем более ни Бройлер её не нашли? Шучу, дорогой… Ладно, что там у нас с этими латкес?»

Сара закрыла глаза и погрузилась во тьму и почти сразу же увидела очень яркий свет. Свет  был такой яркий, что оказалось, он осветил всё вокруг. Сара поняла,  что находится в каком-то  доме. Во главе стола сидит пожилой мужчина с бородой и пейсами, в старом чёрном сюртуке, из под которого торчали какие-то бело-синие нити.  Он был тих и задумчив. Входит женщина,  видимо, его жена. Вокруг деревянного стола стоят пустые стулья, стол накрыт на троих. Женщина тяжело вздыхает и говорит:
«Всё, Шломо, больше ждать мы не будем. Она не приедет...»
«Приедет, Мирьям. Ещё есть время. Ты иди и готовь, женщина. А я буду верить в чудо…» – сказал муж.
«Чудо, чудо… О каком чуде ты говоришь? Её не было пять лет, она забыла что мы у неё есть… Сколько чистить картошки на латкес?»
«Чисть на всех, Мирьям!»
«Шломо, будет как в прошлом году: придётся выкидывать латкес – мы с тобой много не съедим, а картошки у нас осталось не так уж и много – на всю зиму не хватит».
«Значит, выкинешь! А я буду верить в чудо! Я тебя не понимаю, жена… Ну откуда ты такая? Ты знаешь, в честь кого тебя назвали?»
«В честь бабушки, и что?»
«В Торе написано, что Мирьям  была родной сестрой Моше и Аарона. И что она была великой женщиной, эта Мирьям. Евреи тогда были в рабстве, и когда они вышли из рабства, она поддерживала их дух, помогала всем, кто в этом нуждался… А ты всё ноешь и ноешь…»
«Шломо,  я не великая женщина и могу себе позволить ныть… Ты не понимаешь, как трудно матери годами не видеть единственную дочь… Конечно, если бы не умер наш Йося, если бы выжила наша Лея, нам не было бы так одиноко… А Ханна, как вышла замуж, живёт своей жизнью… Ты помнишь, как тяжело я её рожала, Шломо? Ты помнишь, что я чуть не умерла? И что теперь? Теперь она забыла, что у неё есть мать!»
«Успокойся, Мирьям. Она забыла, что у неё есть отец тоже… Посмотри, что на улице твориться? Кто погонит подводу в такую погоду?»
Шломо, Хава сказала, что там что-то нехорошее намечается … Сказала, что как раз на Хануку…»
«Нет, Мирьям, не бойся. Мы сейчас мирно живём с соседями. Я бы знал, если бы что-то готовилось. В синагоге кто-то пустил слух, но реб Шолом сказал, что никаких предпосылок нет. А уж он бы точно знал».

Тяжело вздохнув, Мирьям спустилась в подпол, набрала в подол фартука девять картофелин, промыла их холодной, колодезной водой и стала чистить. Мирьям счищала кожуру тончайшим, почти прозрачным слоем, аккуратно вырезала глазки и, ещё раз промыв картошку, стала тереть её на старой тёрке. Она разбила два яйца и в миску слила с картошки жидкость, но выливать не стала. Разожгла в печи огонь, подбросив несколько дров, налила на сковородку постного масла и поставила её на печь. Пока масло подогревалось, Мирьям слила жидкость, аккуратно, деревянной ложкой собрала осевший на дно крахмал и, влив в тёртую картошку яйца, добавив соль и половину луковицы, хорошо всё размешала. Её мама делала латкес на Хануку, её бабушка делала их, теперь Мирьям переняла эстафету. Женщина всё время оглядывалась на дверь, прислушиваясь, а не  скрипнут ли колёса, не раздастся ли ржанье лошади? Но кроме шкворчащего на сковородке масла она ничего не слышала. Когда блины были готовы, аккуратно сложены в глиняную миску и упакованы в пуховый платок, чтобы не потеряли тепло, в дверь раздался стук.

Мирьям вздрогнула и бросилась к двери.
«Постой! – остановил её окрик мужа. – Я сам открою».
Осторожно взяв в руки рогатину, он подошёл к двери и тихо спросил:
«Кто там?»
«Добрый человек! Пусти прогреться! Я продрог в дороге и очень устал! Если вы будете так добры, вам воздастся за ваши добрые дела…»
«Ты с чем пришёл: с миром или с войной?»
«Я – мирный человек! Я шёл в соседнюю деревню, я – лекарь, меня вызвали к роженице. Но я не дойду, если не согреюсь… Лошадь никто не дал…»
«Шломо, не пускай! Началось… Лезем в подпол, я тебя прошу!»
«Молчи, женщина. Человек просит о помощи, я не могу не пустить…» – с этими словами Шломо открыл дверь. На пороге стоял окоченевший мужчина в довольно тонком пальто, обмотанный шарфом и с чемоданчиком в руке.
Шломо впустил человека в дом, посадил у печки, снял с него валенки и растёр ему ледяные ноги. Потом посмотрел на жену и сказал:
«Мирьям, прошу тебя, принеси мои шерстяные носки и варежки. И накрывай на стол».
Нехотя, Мирьям принесла связанные носки, поставила на стол миску с картофельными блинами и немного сметаны.
«Простите, у нас праздник, Ханука и мы должны зажечь свечи. Мы восьмой день сегодня зажигаем их», – произнёс Шломо и подошёл к окну, где стояла подсвечник о девяти свечах. Одна свечка возвышалась над остальными и именно её Шломо взял в руку. А потом Сара услышала молитву:
«Барух Ата А-донай Э-лоэйну Мелех ха-олам ашер кидшану бемицвотав вецивану леадлик нер шел ханука». И сразу же, нараспев, Шломо произнёс вторую молитву:
«Барух Ата А-донай Э-лоэйну Мелех ха-олам шеаса нисим леавотейну баямим хаэм базман хазе».
Сара стояла и слушала эти мелодичные слова, и ей казалось, что их произносит её Яшенька… Голос Шломо был так похож на голос её мужа, что Саре захотелось открыть глаза, чтобы убедиться, что это не муж. Но глаза она не открыла – испугалась, что видение исчезнет…
Произнеся молитву, Шломо зажёг свечу, а потом этой свечой зажёг остальные восемь… После чего он сел за стол и сказал незваному гостю:
«Угощайтесь, пожалуйста!»
«Уберите свечи с окна!» – зачем-то попросил гость.
«Не могу! В Торе сказано, что свеча Бога – это душа человека. Как же я могу спрятать свет, освещающий тьму? Его видеть должны все, кому темно…» 
«Ну, смотрите, вам виднее…» – произнёс мужчина и, сев за стол, положил себе один блин на тарелку.  Помазав его сверху сметаной и сказав: «Этот блин я съем за хозяина дома», быстро съел его. Потом он положил на тарелку два блина.
«Эти блины я съем за хозяина и за хозяйку дома: вас же двое! А как я могу обидеть эту прекрасную женщину!» – сказал гость и умял ещё два блина. Положив на тарелку три блина, он сказал:
«А эти блины я съем за нас троих, потому что стол был накрыт на троих».
«Стол был накрыт на троих, потому что мы ждали дочь, – обиженно сказала Мирьям, а в голове крутился вопрос: «Кто же будет четвёртым?»
Положив на тарелку четыре блина, мужчина произнёс:
«Эти четыре блина я съем за нас троих и за Бога!»
Саре стало жарко, и она подумала: «Сейчас этот биндюжник сожрёт все блины!»
Положив на тарелку пять блинов, гость сказал:
«А эти блины я съем за нас троих, за Бога и за чудо!»
«За какое чудо?» – спросила Мирьям, чуть не плача.
«Просто за чудо. Вы что, не верите в чудеса?» – спросил гость.
«Не верим», – отрезала Мирьям.
«Зря, очень зря…», – сказал сытый гость и стал собираться в дорогу. На пороге он остановился, посмотрел на удивлённых хозяев и произнёс: «Я вот что хотел вам сказать, предупредите своих, там из соседней деревни толпа идёт… С дубинами и топорами… Спрятаться вам нужно! Сюда они идут»…
«Как звать вас, за кого мне молиться?» – спросил Шломо.
«Пусть будет Яков», – сказал гость и вышел из дома. Шломо выбежал за ним, но гостя нигде не было видно. «Вьюга», – подумал Шломо и, вернувшись, накинул на себя тулуп и  побежал предупредить евреев о предстоящей беде. Мирьям быстро собрала в узелок блины, завернув их в бумагу, накинула пальто, взяла стоявший в углу собранный узел и тоже вышла из дома…

– Мамочка, ты здесь? Ты уже встала? – как будто издалека услышала Сара голос Леи.
Сара Абрамовна встрепенулась, открыла глаза, вытерла слёзы, текущие из глаз и крепко обняла дочь.
– Девочка моя родная, солнышко моё ненаглядное! Невеста моя драгоценная,  ты уже встала? Поможешь мне приготовить латкес?
– Конечно, мамочка! – с радостью воскликнула Лея и спросила: – сколько картошек почистить?
– Девять, Лея… Девять как раз будет…


Продолжение: http://proza.ru/2022/01/23/973