Мой ЦДЛ. Антокольский

ПОЦЕЛУЙ


Не знаю, правдива ли эта история или, может, кто-то ее выдумал, но, если и выдумал, то очень правдиво. Говорят, что когда актёра, режиссёра, сценариста, поэта, драматурга и публициста Леонида Филатова, удостоенного уже всех званий и наград, спросили: «Леонид Алексеевич, а когда Вам лучше жилось: сейчас, когда Вы уже всего достигли, или тридцать лет назад, когда только начинали?», Филатов, не задумываясь, ответил: «Конечно, тридцать лет назад!» «Почему?» – удивился спрашивающий. «Потому что тогда я был на тридцать лет моложе!» – мгновенно ответил Филатов.
Сейчас, по прошествии почти четырёх десятков лет, мне тоже кажется, что тогда всё было светло и радостно… А, может, и на самом деле всё было замечательно. Тогда мы, молодые и «подающие надежды» поэты считали, что жизнь прекрасна, и надо только приложить чуть-чуть усилий, чтобы стать известными и, даже, знаменитыми. И мы эти усилия прилагали! Мы выступали везде, куда нас приглашали, а приглашали в то время много и часто. Мода, знаете ли, была на «молодых и талантливых».
Но больше всего мы любили выступать в международном молодёжном центре «Ростов Великий», который располагался в славном провинциальном городе Ростове в Ярославской области. Причин для такой любви было множество. Во-первых, аудитория. В этот молодёжный лагерь действительно приезжала молодёжь. Причем – со всех концов Советского Союза. А, значит, была возможность разнести свои стихотворные строки «от Москвы до самых до окраин…». Во-вторых, нам там не просто предоставляли зал для выступлений, а ещё кормили вкусным ужином и предоставляли громадный номер для ночёвки. То есть, мы могли и выступить, и поужинать, и отдохнуть. И, конечно, познакомиться с симпатичными девушками. Впрочем, это уже третья причина, по которой мы любили Ростов Великий.
Так вот, с девушки все и началось. В тот вечер мы выступали особенно хорошо. Аудитория была благодарной, принимали нас «на ура», подолгу не отпускали со сцены, прося почитать свои стихи ещё и ещё. Чего ещё желать молодому поэту? А кроме того, в зале было столько очаровательных девушек…
И вот, когда наш творческий вечер всё же закончился, ко мне подошла милая молодая девушка. Сама подошла, что было немаловажно. Потому что нас – двадцатишестилетних – девушки, которым было по 18-20, считали чуть ли не стариками. Так вот, эта девушка – как потом оказалось, её звали Таня – сказала мне, что ей очень понравились мои стихи, и она была бы рада, если бы я почитал ещё что-нибудь для неё персонально. У неё были огромные серые глаза, которые смотрели на мир восторженно и удивлённо…
К утру стихотворные строки закончились. Как, собственно, и время нашего общения. Потому что нам было пора возвращаться в Ярославль, а Таня со всей своей омской группой (как выяснилось, она была родом из Омска) должна была в тот же день уезжать из Ростова в подмосковный молодёжный лагерь «Жемчужина». Были тогда такие путёвки: половину поездки в одном молодёжном лагере, половину в другом…
К вечеру следующего дня воспоминания о ростовском вояже стали расплывчатыми и туманными. Тем более, что наутро мне предстояло отправиться в столицу нашей Родины Москву для согласования в отраслевом министерстве очередных изданий по соцсоревнованию.
Все согласование заняло минут пятнадцать, потому что, по большому счету, до всего этого никому не было никакого дела. Впереди у меня замаячило полдня свободных от должностных обязанностей, а ещё замечательный вечер и, если повезёт, насыщенная ночь. Я шел по улице Горького (ныне Тверской) в приподнятом настроении и прокручивал в уме возможные варианты вечернего времяпрепровождения. Как вдруг…
– Здравствуйте! – услышал я и, подняв голову, увидел перед собой огромные серые глаза Тани. Мы поахали и поохали на тему тесноты нашего маленького мира, а потом стали выяснять, кто и как здесь оказался. Что касается меня, то я «отчитался» быстро, а Таня долго и путано объясняла мне, что в лагере им выделили свободных полдня, и она тут же приехала в Москву посмотреть на памятники Пушкину и Маяковскому. У Пушкина она уже побывала, а теперь вот пробиралась к Владимир Владимировичу.
Честно говоря, я был очень рад её встретить. Не то чтобы я испытывал к ней какие-то чувства, нет, просто мне предоставлялась возможность блеснуть перед «провинциальной» девочкой своими московскими знакомствами. К тому же, что скрывать, девочка была весьма не дурна собой, и с ней не стыдно было показаться в приличном обществе. Поэтому я отмел все варианты предстоящего вечернего отдыха и сконцентрировался на одном.
– Какие у тебя планы на вечер? – поинтересовался я у Тани. Как оказалось, планов у неё не было.
– Тогда, может быть, сходим в ЦДЛ? – предложил я.
По немому вопросу, мелькнувшему в больших серых глазах, я понял, что Таня никогда о ЦДЛ не слышала и не представляет, что это такое. Пришлось объяснить. В серых глазах мелькнуло понимание.
– А меня туда пустят? – с сомнением спросила Таня.
– Со мной?.. – я изобразил на лице усмешку, а про себя подумал: – Попрошу кого-нибудь, если что…

В ЦДЛ нас пропустили. Даже как-то легко пропустили, не спросив, кто мы и зачем. Я гордо повёл Таню в верхнее кафе, кивком головы обращая по пути её внимание на медийные лица и сообщая, кто есть кто. Таня тихо млела. Её огромные серые глаза с каждым новым именем становились всё огромнее. Такого количества известных писателей и поэтов, собравшихся в одном месте, она явно не видела никогда. Да и вообще, я сомневался, видела ли она до этого хоть раз в жизни живьём известного поэта. Если, конечно, не считать известным поэтом меня.
Я взял пару чашек кофе и какие-то бутерброды. Мы сели за столик, и я продолжил словесную экскурсию. В это время кто-то положил мне руку на плечо и со словами «привет, старик» сел за наш столик. Этим «кто-то» оказался прекрасный московский поэт Алексей Заурих.

Тут я должен несколько отвлечься от основной темы и сказать пару слов об Алексее.
Лёша Заурих был из той категории поэтов, которых по-настоящему начинают ценить только после их смерти. Он был из так называемых «негромких» лириков. И всё же, поэзия его была настоящей. Вечно голодный, слегка помятый, кокой-то незаметный на общем фоне, он часто заходил в ЦДЛ, садился за столик в кафе и ждал кого-то из знакомых. Знакомые его подкармливали, а если везло, то и наливали. Вообще я думаю, что именно тяга к «зеленому змею» не дала Алексею стать большим поэтом. А может – просто судьба. Он вообще печатался мало. Друзья пристраивали его замечательные стихи в газеты и журналы, чтобы Алексей не умер от голода или, что точнее, жажды, газеты и журналы платили ему гонорары, но деньги у Алексея не держались. Два-три дня, максимум – неделя, и он вновь появлялся в ЦДЛовском кафе, надеясь на встречи с друзьями. При жизни у него, насколько я знаю, вышла единственная книга – «Три сосны», где-то году в 1970.

Но, довольно экскурсов. Подсев к нам за столик на правах старого знакомого, хотя до этого мы с ним общались раза два-три, да и то – на бегу, Алексей грустно посмотрел на кофе с бутербродами и сказал: «Представь меня даме». Я назвал его имя. Леша оживился и сказал, что по этому поводу неплохо было бы… Словом, одной рюмкой мы не ограничились.
И вот, когда я уже в третий раз вернулся к столику от буфетной стойки, в проеме кафе появилась группа людей. И первым шел… Павел Григорьевич Антокольский…
Это уже потом я узнал, что Павлу Григорьевичу исполнилось 80 лет, и в большом зале ЦДЛ проходил вечер, посвящённый этому событию. (Чем, собственно, и объяснялся тот факт, что нас пропустили в ЦДЛ без вопросов).
– Это Антокольский, – шепнул я Тане.
Заурих вскочил, качнулся навстречу Антокольскому, развел руки, словно собирался его обнять, и сказал:
– Павел Григорьевич! Поздравляю!.. Желаю… Чтобы всегда…
Ну, и что-то еще, этому подобное.
Антокольский был человеком вежливым. К тому же, он, по всей видимости, знал Зауриха. Поэтому, улыбнувшись, он произнёс:
– Спасибо, Лёшенька. – И пожал ему руку. И мне, стоящему рядом, руку пожал. А Тане, застывшей в состоянии восхищённого ужаса, руку поцеловал. И скрылся вместе с сопровождавшими его писателями в дверях Дубовой гостиной, где был накрыт традиционный фуршетный стол…
За нашим столиком воцарилось молчание. Таня хлопала ресницами, постепенно приходя в себя, я, потеряв нить разговора, тоже не знал, что сказать, а Алексей смотрел на дверь, за которой скрылся Антокольский, по-видимому представляя себе, сколько там всего вкусного твёрдого и жидкого. И вдруг, посреди этой тишины, Таня произнесла срывающимся голосом:
– Я теперь, наверное, никогда руку мыть не буду. Мне её живой классик поцеловал…
Тишина была нарушена. Мы разом выдохнули, сели обратно за стол, а Лёша сказал при этом что-то типа того, что живых классиков, к счастью, ещё много, а водка последняя, и надо бы её выпить, пока не выдохлась…

Много лет спустя я познакомился на одном из поэтических семинаров  с молодым поэтом из Омска. Поэт этот очень высоко ценил своё творчество, с удовольствием ругал чужие стихи и гордился тем, что не признавал авторитетов. Не помню почему, речь зашла о ЦДЛ.
–Не, – сказал поэт, – я ЦДЛ не люблю. Ходят туда только бездари, а настоящие поэты там не бывают. Я вот никогда не был. Да ещё истории разные неправдоподобные об этом Доме рассказывают. Тут одна моя знакомая божилась, что в этом ЦДЛ ей сам Антокольский руку поцеловал! Это ж надо так врать!
– А твою знакомую, случайно, не Таней зовут? – спросил я.
– Таней, – удивился поэт. – А ты откуда знаешь?
– Так вот, – снисходительно улыбаясь, ответил ему я, – не врёт твоя знакомая. Я сам тому свидетель. Ей действительно Антокольский руку поцеловал.
Потом помолчал и для пущего эффекта добавил:
– Дважды!