Первая любовь. Катя Кузнецова и Додя Вярьвильский

1898г.

Несмотря на то, что Фёдор Дмитриевич Кузнецов был стариком старого уклада и малообщительным, его супругу Феодосию Ивановну все характеризовали как гостеприимную, простую в общении, всегда улыбчивую и сердечную хозяйку. Все её очень любили.
 
Теперь после свадьбы дочки Манечки прежняя тихая обстановка семьи Кузнецовых была нарушена. В дни семейного отдыха и в праздники в большой красной гостиной собирались солидные и пожилые гости, в центре беседы которых всегда был активный Василий Андреевич Вярьвильский. Подрастающее же поколение Кузнецовых шумно проводило время в голубой гостиной с братьями и сестрами Вярьвильскими, а также с их близкими родственниками и подружками из купеческой семьи Мартышкиных.
Танцев у Кузнецовых не было, зато молодые люди с большим удовольствием слушали пластинки только что появившегося тогда граммофона.
 
В компании молодёжи кавалеров было мало и здесь внимание барышень (Лизы, Жени и Нины Мартышкиных, многочисленных сестёр Вярьвильских и Катерины Кузнецовой) всё было направлено на весёлого, общительного, только что окончившего курс Московского училища Давида Вярьвильского. Но внимание самого Давида было всецело отдано его сверстнице – барышне Кате Кузнецовой.
 
В то время Катя уже закончила курс женской гимназии и превратилась в миниатюрную, стройную и хорошенькую блондиночку. При этом она была начитана, остроумна, хорошо танцевала, и в то же время скромна и сдержана. «Это была барышня, близкая мне по духу и по развитию. Меня как-то тянуло к ней. С Катей мне интересно было встречаться и проводить время. Она мне очень нравилась, и все своё внимание, всю свою способность и желание подержать весёлую и остроумную беседу я обращал к ней. Мне так хотелось расположить её к себе и добиться взаимной близости…», – так вспоминал Давид Васильевич Вярьвильский своё первое чувство влюблённости в рукописи «Мои жизненные воспоминания».
 
«Вечера у Кузнецовых заканчивались большим обильным ужином, – продолжал вспоминать Давид Вярьвильский, – в их большой просторной столовой Катя всегда устраивала для молодёжи ужин не за большим, а за отдельным маленьким столиком, и я непременно сидел рядом с ней и млел от близости.

В этот период для меня кроме Кати Кузнецовой никого не существовало. Барышни Мартышкины, c которыми я также имел общение, интересовали меня меньше».
Гораздо веселее, чем у Кузнецовых, проходили праздники в доме Вярьвильских. Это были не просто посиделки и ужины, а настоящие балы, которые режиссировали братья Михаил и Давид.
 
Молодые люди рассылали заранее приглашения, чаще двоюродным братьям и сёстрам (Карповым, Барсуковым, Финогеевым) и своякам (Кузнецовым, Мартышкиным). Поскольку юношей было мало, тем более хороших танцоров, Давид Васильевич приглашал на эти балы батальонных офицеров, которые приезжали очень охотно.
 
Танцы тоже в те времена организовывались заранее: «Особенно пышно мы должны были организовать котильон или монстр-кадриль. В течение вечера, обыкновенно, было две кадрили; в промежутках между ними шли отдельные танцы – падекатр, венгерка, краковяк и, наконец, около двенадцати часов ночи шла третья кадрильмонстр, во время которой разносились цветы, бутафорные вещички, ордена и прочие фокусы, которыми барышни и кавалеры взаимно награждали  друг друга по симпатии и за лучшие танцы. Хорошие танцоры были украшены не хуже генералов: вся грудь в орденах.

Устраивали мы и разные причуды. Как-то сделали из папиросной цветной бумаги для всех барышень боа – украшение из лент, перьев и т.п. В начале бала мы раздавали расписание танцев, где отмечались и слова на кадриль...
 
Котильон заканчивался под руководством дирижёра весёлым быстрым с разными фигурами «гранд-пa». К этому времени старшие выходили с ужина, и стол с тем же ужином накрывался для молодёжи. Танцующие все были возбуждены весёлым танцем и перед ужином отдыхали, увлекаясь беседами со своими симпатиями, с которыми садились за ужин уже парами».

Последний танец бала и в 1898, и в 1899 и в 1900 годы Екатерина Кузнецова всегда отдавала Давиду Вярьвильскому.

«Чтобы чаще видеть Катю, я как-то уговорил её вместе посещать клубные вечера, и мы несколько раз зимой были с ней вдвоём в клубе. Как-то раз, когда мы с ней сидели, беседуя, в полутёмном уголке на хорах, мы увидели приехавшую в клуб компанию барышень Мартышкиных в сопровождении моих двоюродных братьев Карповых.
 В то время мой кузен Андрюша Карпов предпринимал ухаживание за Лизой Мартышкиной, мечтая на ней жениться. И вот эта компания, проходя по хорам залы, заметила нас с Катей, притаившихся тет-а-тет в уголке. Взгляды наши с ними встретились, мы взаимно раскланялись, но к ним не присоединились.
 
Вспоминаю, что значительно позднее моя супруга* мне не раз напоминала эту сцену, говоря: «А я хорошо помню, как ты в клубе усердно ухаживал за  Катей Кузнецовой!»  Да, это было верно, что в то время Катя была моей единственной симпатией...»

Как-то летом Катя отдыхала со своей няней в одном из дачных павильонов Вярьвильских на «Верхнем гулянии». Давид очень радовался этой возможности чаще видеться со своей симпатией.
 
Давид, живя уже в советской Москве, так вспоминал это время: «У нас на даче так было красиво, особенно в лунную ночь. Наши аллейки из посаженных лично нами лип, освещённые луной, так и манили на прогулку среди них. Мы с братом выкапывали в лесу молодые, но уже вполне укоренившиеся липы, и с большим объёмом корней с землёй, с помощью лошади, перевозили в заранее приготовленные ямки вдоль наших больших аллейных дорожек. Первый год липки болели, но на другой год они оживали и хорошо принимались в рост. Так теперь в Москве переносят 30-ти летние липы на московские улицы.

Я очень любил эти лунные вечера. Бывало, после ужина долго-долго не ложился спать – хотелось с кем-то рядом любоваться этой красотой. Но около меня никого не было, а моя Катя не выходила из своей комнатки, да и я, трус, не решался вытащить её на прогулку.
 
В тот век царили строгие правила нравственности. Разве можно долго вечером в одиночестве барышне гулять с молодым человеком? – это тогда считалось неприличным. Только этим я и объяснял себе, что моя симпатия избегает совершать со мной прогулки.

Может быть, она и не стремится к прогулкам со мной, может быть, она ко мне равнодушна, и я напрасно страдаю и жажду всегда быть с ней. Сам я был очень робкий и, конечно, не опытный в любовных делах, у меня не хватало смелости вызвать Катю на объяснения. А с другой стороны я боялся этих объяснений, боялся встретить отрицательное отношение к себе.
 
Так мучительно и неудовлетворённо протекало моё первое любовное увлечение. Все наши близкие конечно замечали моё влечение к Кате, и как-то раз в разговоре с братом Мишей и его женой Манишкой они мне сказали: «Как было бы хорошо, если бы ты женился на Кате, однако, вследствие нашего свойства, тебе с ней нельзя будет обвенчаться. Церковь ведь запрещает браки двух братьев на двух родных сёстрах!»**
 
Это я знал давно, и это-то меня и убивало. Дело складывалось так, что мне необходимо было выкинуть из головы сближение с Катей. Тяжело мне было отказаться от неё, но выхода другого у меня не было. К тому же меня склоняла  мысль, что я для Кати не являюсь предметом её симпатии. Значит, увлечение Катей надо заканчивать.

Этому мне помогло и то обстоятельство, что Катя уехала в Москву учиться на высших курсах».

Однако Давиду с Катей предстояла ещё одна, последняя встреча в Москве. Когда спустя несколько месяцев Давид приехал по своим торговым делам в купеческую столицу, то не смог удержаться, чтобы не разыскать любимую девушку.
 Жила она в узеньком тёмном Лебяжьем переулке на Моховой, где снимала комнату на пару со своей подругой.

 Увидев её, он снова почувствовал, как забилось сердце. На другой день они уже сидели рядом на опере Вагнера «Зикфрид» в 5-м ряду партера Большого Театра, и от счастья у Давида кружилась голова: «Музыка, хотя и помпезная, по-немецки скучная: длинные арии одних мужских голосов (в этой опере почти не участвуют женские голоса), не шла мне в голову, мне хотелось обнять рядом сидящую со мной Катю и завладеть ею, как это удалось герою в опере, но строгости нашего закона лишали меня права обладать ею, и я ещё более тяжело почувствовал предстоящую необходимость моего к ней охлаждения».

Вернувшись в Пензу, Давид постепенно остывал к Кате, а среди других девушек стал выделять Лизу Мартышкину, в то время превратившуюся из девочки – подружки детства, с которой часто встречался в доме сестры Лёли, во взрослую барышню.

В апреле 1901 года состоялась их свадьба,***и по семейной традиции пара поселилась на той же «безразмерной» усадьбе Василия Андреевича Вярьвильского на улице Московской.

ПРИМЕЧАНИЯ:

*Супругой Давида Васильевича Вярьвильского станет Елизавета Ивановна Мартышкина.
 
**Екатерина Фёдоровна Кузнецова и Давид Васильевич Вярьвильский были свояками.

***Елизавета Ивановна Мартышкина тоже считалась Давиду Васильевичу Вярьвильскому родственницей, она была его снохой, так как родная сестра Давида была замужем за братом отца Елизаветы. Для их венчания потребовалось специальное разрешение Духовной Консистории.

ДАЛЕЕ:http://proza.ru/2022/01/21/718