Тварь

    – Да, пропади, ты, пропадом, старая тварь! – в сердцах крикнула Инна.
    Старуха покатилась по лестнице, и слабо вскрикнув, упала на спину, уставившись глазами в потолок. Дрожа, Инна спустилась по ступенькам и заглянула в светлые, почти прозрачные глаза матери. «Мертва?! – вздох облегчения и свободы наполнил грудь, но через мгновенье возник липкий страх. – Мертва. Это я? Я её убила?» Инна глянула на ладонь правой руки, ощущая боль от удара по спине старухи. «Нет, нет, не я. Я не могла» – она быстро поднялась по ступенькам, и скрывшись за дверью квартиры, лихорадочно закрыла её на все замки, и даже на щеколду. «Нет, не я. Я даже ничего не знаю». Прислушалась. В подъезде было тихо. «Никто ничего не видел и не слышал, и я не слышала». Она посмотрела на ладонь, всё ещё чувствуя последнее прикосновение к покойной. Подсознательно, ей захотелось смыть его, и она поспешила на кухню. В раковине стояла оставшаяся от ужина посуда, включив горячую воду и налив на губку гель, Инна начала  усердно намыливать тарелки. Вода обжигала руки, но Инна не чувствовала этого, она тёрла и тёрла одну и ту же тарелку, твердя шёпотом, как заклинание «Нет, не я, не я. Я ничего не знаю». Вздрогнула от резкого звонка в дверь и выронила тарелку в раковину. Та разбилась с таким же резким звуком, как и звонок.  Женщина стала спешно собирать осколки, не понимая, для чего она сейчас это делает.  Резкая боль, и кровь полилась  с правой ладони, оживляя вновь  уже смытое прикосновение.
     Меж тем, там за дверью послышались громкие голоса, звонок истошно надрывался. «Какой у него пронзительный мерзкий звук, как раньше я не замечала? Придётся открыть».  Схватив полотенце, и промокая окровавленную руку, Инна побежала к двери.
     – Там! Там ваша мама, она упала. – Оттолкнув встревоженных соседей, Инна выскочила на лестничную клетку. Мама лежала так же на нижней площадке, взгляд её был стеклянным.
      Схватившись за перила, и уставившись глазами на покойную, женщина спустилась по лестнице  на ослабевших ногах, осела на ступени и завыла.
      – Мама! Мамочка! Родная моя! Как же так? Как же это?  – Инна размазывала по лицу слёзы напополам с кровью из порезанной руки. «Глаза! Надо закрыть глаза! Она смотрит на меня, она выдаст! Не простит!»  Она провела рукой по ещё неостывшему лицу матери, закрывая глаза и оставляя кровавые разводы.

      В тёмной комнате было холодно. Инна подняла голову со стола, нащупала рукой зажигалку, чиркнула, и зажгла маленький огарочек свечи стоящий в застывшем воске на жестяной крышке. Электричество давно отключили за неуплату. Да, Инне это было и не важно. В последнее время она в основном  спала, или пила, когда сын присылал на карту деньги, и жгла старые сувенирные свечи.  Как обычно в этот час в свете свечи она увидела тёмную фигуру старой женщины с бледным лицом с засохшими кровавыми разводами на лице.
     – Ты? – Инна взяла в руки полупустую бутылку,  плеснула в чашку, и выпила залпом, вытирая ладонью рот.
     – Закусила бы – женщина с жалостью смотрела на Инну.
     – Хм, закусила бы! – с вызовом ответила Инна. – А ты принесла? Нет? Не можешь, а что тогда предлагаешь? Чего припёрлась, старая тварь? При жизни – мне жизни от тебя не было, и щас шлындаешь сюда каждую ночь. Как отпускают-то тебя с ада-рая твоего?
      – Сама знаешь, нет мне убиенной Душе покоя. Вот и хожу.
      – Тварь, тварь! – Инна зарыдала, уронив голову на стол и обхватив её руками.
      Мать коснулась ладонью её головы, – Поплачь, очисти Душу.
      Холод пронзил кожу Инны.
       – Не трожь, не трожь меня, – закричала Инна, сбрасывая руку, – Я не убивала тебя, ты сама, сама упала.
       – Сама.
      Инна подняла голову, глаза сверкнули зловещим огоньком.
      – Не ври. Ты знаешь, что это я толкнула тебя.
      – Да.
      – Что да? Ты сама виновата, ты выбесила меня своим нытьём.
      – Да.
      – Опять, да? Ты издеваешься, что ли надо мной? Ты всегда ненавидела меня.
      – Любила.
      – Ты врёшь. Отец бросил меня из-за тебя. Я росла в нищете, без отца.
      – Я виновата.
      ¬ А потом ты отдала меня в это проклятое училище.
      – Ты же любила шить.
      – Я всю жизнь была вынуждена обшивать этих высокомерных жирных тёток. Считать копейки и улыбаться им.
     – Да, когда уж это было? Ты столько лет машинку не открывала.
     – Да, потому что не могла смотреть в их наглые морды. Ты виновата, что у меня заболела спина, что я исколола все пальцы, что заболели глаза. Ты!
      – Я виновата, ты говоришь это каждый раз.
      – А, ты, слушай. Слушай в тысячу первый раз. Как я слушала тебя. Когда ты выносила мне мозг.
      Инна, снова плеснула из бутылки и заревела, вытирая глаза ладонью.
      – Ты, ты разлучила меня с мужем.
      – Он выгнал тебя. Он бил тебя, вспомни.
      – Бил. Но любил. И он работал. И у нас были деньги.
      – Любил, а ты лгала ему.
      – Так ты же сама учила врать ему, – закричала Инна.
      – Я не хотела, чтобы он знал о твоих изменах и бил тебя.
      – А сын? Он бросил меня. А я его растила. Ночей не спала.
      – Не бросил. Он работает с четырнадцати лет, и помогает тебе. А сейчас у него семья и дети. И он устал жалеть тебя. Но он шлёт тебе деньги.
       – Гроши!  Мне даже за квартиру не заплатить, и жрать надо.
       – На водку хватает.
       – Упрекаешь? Да. Пью, с горя пью, и пить буду. Как мне жить, мама? Я не нужна никому.
       – Не виси грузом на шее, и помогай. Нужна будешь.
–Опять? Опять нудишь? Я – мать! Я его родила. Он мне должен. Он много зарабатывает, а для матери жмётся. А мне где взять?
        – Работай.
        – Да? Так я ж болею.  Сердце, давление скачет, всё от нервов, от жизни собачей.
        – А я ведь в тот день на работу шла, и мне семьдесят было. Но деньги нужны и пенсии моей не хватало на нас двоих. Ты же когда от мужа пришла ко мне, тебе и сорока не было. Сын твой уже ушёл в самостоятельную жизнь. И ты могла бы работать, но не хотела.
        – Как не хотела? Я работала. Вспомни. В магазине коробки таскала, надорвалась вся. И кондуктором в трамвае.
        – Вот и работала бы. Зачем уволилась?
        – А ты не знаешь? Да, начальник сволочь попался. Блин, везёт мне на сволочей в жизни. Я пыталась найти работу, но не пойду же я консьержкой сидеть как ты, или подъезды мыть?
         – А я мыла.
         – Попрекаешь? Ты меня куском хлеба попрекаешь? Какая ты мать после этого? Тварь последняя.
         Свеча догорела давно. И в окно проникал тусклый свет хмурого утра.
         Женщина встала.
         – Пора мне. Не обнимешь?
         – Нет, – Инна отвернулась, – я жить хочу.
         – Живи.

         Стемнело. Инна зажгла свечу, и закутавшись в старенькую материнскую шаль, встала у окна. Она ждала. Вот уже тридцать ночей мать не являлась к ней как прежде каждую ночь в течении года после смерти. Пламя свечи колыхнулось, и Инна оглянулась. Мать стояла за спиной.
         – Мама?!
         –Я. Ждала?
         Инна вгляделась в потемневшее лицо матери, и не увидела такие привычные следы крови на сухих морщинистых щеках.
         – Ждала. Долго не было тебя. Я устала.
         – Чисто у тебя…
         – Я ждала тебя.
         Мать провела рукой по голове Инны. Холод опять пронзил Инну, но она не сбросила руку.
         – Волосы чистые…
         – Я мылась, мама. Я думала. Мне было очень тяжело, и больно. Я жизнь просрала. И не исправить ничего. Поздно. Всё поздно.
         – У тебя хороший сын. И внуки.
         – Но я не нужна ему.
         – Когда была нужна, тебя не было рядом. И он научился всему сам. Он сильный.
         – Я знаю, мама. Сказать тебе хочу.
         – Говори.
         – Прости меня, мама.
         – Я люблю тебя, дочь. Обнимешь?
         Инна обвела взглядом комнату, чуть задержавшись на фотографии сына. И решительно шагнула в распахнутые объятия.


          – Бедняжка, отмучилась! И как мать, смотрите-ка, с лестницы упала.