Рождение Софочки Вярьвильской

1902 год.

«…Рождественские праздники и Новый год мы отпраздновали, по традиции, с хождением по гостям и приёмами их у себя. Для молодёжи – сестёр и знакомых, мы на Новый год устраивали танцы.

Но моя молодая супруга с большим животиком и в распущенном костюме танцевать боялась и больше сидела в гостиной с пожилыми дамами.

В последних числах февраля была масленица. Мы очень любили блины, которые у нас пеклись целую неделю.
 
В пятницу 22 февраля блины были особенно вкусные, и моя Лиза, вообще любившая покушать, наелась вечером блинов, а рано утром, 23 февраля почувствовали боли в животе. Сначала мы с ней подумали, что это оказывают действие вчерашние блины, но боли не прекращались, и вскоре моя супруга почувствовала схватки – признаки наступающих родов. Сейчас же вызвали нашу всегдашнюю в семье фельдшерицу-акушерку Александру Леонтьевну Окуневу, и она вступила в свои медицинские права.

В наше время не практиковалось обращаться в родильные дома, и роды совершались дома. Не буду вспоминать тот ужас и трепет, который захватил не только Лизу, но столь же и меня. Я не мог найти места и страшно волновался за Лизу, которая, надо сказать, с мужеством переносила родовые мучения. Елизавету Петровну мы, чтобы не беспокоить, умышленно не извещали, что у Лизы начались роды. Сказали ей только тогда, когда около четырёх часов дня Лиза разрешилась от беременности, и Бог дал нам дочку. Вперёд было у нас предрешено, что девочке будет дано имя нашей бедной покойной матери, так рано покинувшей свет, то есть София. В нашей семье у брата и сестёр все старшие дочери носят имя София.

Как только Елизавета Петровна узнала о рождении нашего первенца Софочки, то сейчас же прикатила. И я помню, был недоволен, что в спальню прежде попала бабушка, а не я, так как акушерка Александра Леонтьевна всё ещё возилась с ребёнком и родильницей и меня не пускала.

Наконец, все процедуры были окончены, и в гостиную вынесли маленького красненького ребёночка, закутанного в одеяльце. Так мне, своему отцу, была представлена наша первородная любимая дочка Софочка.
 
Я был на верху блаженства и скорее поспешил обнять Лизу, ещё трепещущую от пережитых мучений, но уже радостную от благополучного исхода. Вся наша семья собралась поздравлять и посмотреть на новорождённую, которая уже тихо и спокойно спала на моей кровати, стоящей рядом с кроватью Лизы.

Пришёл и дедушка Василий Андреевич поздравить нас и поглядеть на свою внучку. Отец скорее отправил меня к священнику – нашему духовнику отцу Григорию Степановичу Соколову, просив прийти его завтра к нам, в воскресенье 24 февраля, покрестить младенца. Такая спешка была вызвана тем, что следующий день был последним днём масленицы, а дальше начинался Великий пост. А всем хотелось парадно отпраздновать крещение Софочки, и гостей надо было угостить понастоящему, а не повеликопостному. Тогда ведь многие строго соблюдали посты.

Была весенняя погода, на улицах таял снег, и кругом были лужи и вода. Помню почему-то момент, как я, направляясь к священнику, еле шёл по затопленному водой Лермонтовскому скверу, и вдруг впервые ощутил, что я теперь живу на земле не один: кроме любимой жены два часа назад у меня прибавилось родное существо. Я сделался отцом!
 
На другой день был у нас званый вечер, на который съехалось много родных. Софочку окрестили в нашей нижней зале на Троцкой улице. Крестными родителями её стали мой отец и Елизавета Петровна.

Наша девочка была самым младшим членом многочисленной семьи и поэтому она была забавой всех моих сестёр и своих кузин – детей брата Миши.

Дед приходил к нам вниз редко, но он требовал, чтобы внучку ему показывали, и наша няня, нарядившись, носила Софочку наверх, в столовую, где утром дедушка пил чай, и где его обыкновенно приветствовали по утрам все дети и внучата.
К маю месяцу наша дочка вполне оформилась и все находили, что она похожа на свою мать.

Лиза после родов, можно сказать, тоже оформилась, и из тоненькой барышни превратилась в настоящую женщину, раздалась в костях и пополнела».

1903 год

«Мы жили в общей отцовской семье и, можно сказать, несмотря на разные характеры и жизненные взгляды, жили довольно дружно.
 
Со старшим братом у нас были сердечные отношения, хотя друг на друга мы не походили. Миша был очень религиозный и такой же патриархальный, как и отец. Я же был свободомыслящий и своенравный. Мне, в отличие от Михаила, не нравилась работа в нашем торговом деле, но, уступая старику отцу и брату, я терпеливо переносил установившуюся совместную жизнь и занятия.
 
Младший мой брат Борис после окончания 7 класса пензенской гимназии, был отцом тоже привлечён к делу нашего торгового дома. Борису пришлось испытать на себе гнёт нашей мачехи, которая требовала от него большего почитания, а Борис был довольно нервный и мало покорный. На этой почве часто происходили ссоры между Борисом и мачехой Аграфеной Андреевной.
 
Отцом эти ссоры для поддержания престижа своей жены часто несправедливо разрешались в пользу мачехи, и он заставлял Борю испрашивать у неё извинения и прощения.

Между прочим, Боря был сердечным человеком и очень способным юношей. Он показывал большие способности к рисованию, и у него были очень удачные копии с картин Шишкина, он очень любил рисовать лес и увлекался писанием портретов. Он всегда приставал к сёстрам, чтобы они позировали ему для рисования, за что оплачивал конфетами, но девочки неохотно соглашались долго сидеть перед ним.

Иногда скандалы происходили и у Миши с Аграфеной Андреевной, большей частью из-за жены Миши, Марии Фёдоровны. И ему тоже, как и Борису, приходилось сдаваться и просить прощения по воле родителя.

Я не был таким покладистым, и поэтому меня как-то старались не трогать и не задевали мою жену...»


ДАЛЕЕ: http://proza.ru/2022/01/22/1543

К СОДЕРЖАНИЮ: http://proza.ru/avtor/79379102895&book=11#11