Близнецы

I
Стоял год на исходе второй половины XIX века. В одном из старинных, богатых и известных помещичьих домов жила дворянская семья, вернее, семья потомков одного славного рода, а даже точнее сказать, одной из крайних ветвей – Одоевских. Ныне всё, что у них осталось от былого величия одной из ветвей их семьи – это звучная фамилия, просторное поместье и где-то три сотни душ.
Помещик и коллежский асессор, Семён Владимирович Одоевский, отец семейства, был человек новаторских взглядов, но не революционных, приятный людям и чрезвычайно добрый, но болезненно тощий, лет сорока пяти. Слабый телом, он старался меньше двигаться, что, конечно же, звучало как сущий бред, когда врачи просили больше ходить. Крестьяне его милость обожали, потому, как он относился ко всем как к равным. Всё время он проводил в своём кабинете и изучал политику, ботанику и литературу, пытался создавать что-нибудь интересное, помимо всех своих обязанностей, но до ужаса нерешительный. Он был, можно сказать, изобретатель, но так боялся заявлять что-либо, не хотел показаться уклончивым, опозориться или лишний раз высовываться из своего уголка, отведённого Богом. Расчётливо обходил он все опасные случаи, которые могли бы произойти, отчего и складывалось ощущение, будто род Одоевских прерывается, уж больно о них не слышно ничего. Раз так увидел помещик покрупнее, из Петербурга откуда-то, проезжая на повозке ажурной мимо кухонных окон поместья, к хозяину по делу, как Семён Владимирович наказывает девке–прислуге готовить ужин – не стоял он, словно царь и не приказывал, размахивая указательным пальцем, а вежливо и учтиво просил подать вот это и вон то свои любимые острые блюда. На том и устыдили его в светском обществе. Вот и не приезжал он больше на званые приёмы.
Жена его, Мария Павловна, в девичестве Скоморохина, по причине той, что сама из низких дворян родом, относилась, как и муж, к простакам как к равным ей самой. Не было такого в этом, даже помпезном поместье, соответствующего статусу, отношения. А было по-человечески.
Было у супругов двое детей – Руслан и Лазарь, близнецы.
Руслан Семёнович, как старший сын, любил постатусничать, его слуги не любили. Он был о себе почему-то очень высокого мнения, единственным из всех надменно ходившим по дому взад—перёд, напоказ выпрямляя спину совершенно без причины. Ничем не увлекался, кроме разбрасывания громких слов и узнавания от отца о светском обществе Санкт-Петербурга. Он был очень красив, смертельно приятен наружностью, показывал всем своим видом, что он – наследник великого рода, и всё равно, что они седьмая вода на киселе Одоевским, но обращаться к нему нужно никак иначе, чем «Господин». «Господин Руслан Семёнович»!
Его младший на сколько-то минут брат был его полной противоположностью, хотя и жутко одинаков лицом – такие же русые волосы, ниспадающие на плечи, голубые глаза, густые, почти чёрные брови. Не было у Лазаря только осанки как у брата, потому как был уродливый врождённый недостаток – то ли кифоз, то ли лордоз. Лекарь, принимавший тяжкие роды двадцать лет тому назвал какое-то странноватое словцо. Но человеком он был совсем не таким, как его брат. Даже не из-за своей кривой, как горлышко графина, спины, но скорее благодаря душевной красоте. Девки, прислуживающие здесь, находили его более обаятельным, нежели  чем его статусного и очень ровного брата. Как-то на стол подавали к обеду как обычно сильно острые кушанья. Прибежавшая с кухни Матрёна, чуть споткнулась о порожек, но ничего не выронила и не разлила, похохотала и поставила поднос на стол, а когда Лазарь Семёнович  глянул после на неё с явным выражением душевного тепла, та сказала ему «Лазарь Семёнович, вы цветущий изнутри живой и тёплый человек», смутившись. Будь это не четы Одоевских имение, её бы тотчас же наказали плетьми и выставили бы наказанную и опозоренную за такую дерзость.
И Мария Павловна и Семён Владимирович сыновей любили больше, даже, чем друг друга. На обоих тратили все свои деньги, Мария Павловна давала им лучшее образование, приглашала лучших учителей со всех концов империи и даже из-за её пределов. Но вопреки любым нравоучениям матери, старший её сын ходил нарочито важный и всё заявлял каждодневно о том, что судьба к нему так уж благосклонна, так любит его, так сжалится, что сама пошлёт девушку свататься. Заявлял также он и о том, будто Бог его любит больше, оттого и послал младшему брату уродливость и страшную костную болезнь, мол,  должно быть, в наказание за что-то в той жизни. Он так часто забывал о том, что они так одинаковы и их души у Бога соединены, что самолюбие его заглушало всякие крики собственной матери.
Младший брат, Лазарь Семёнович, с детства, как матушка начала звать лучших иностранных учителей, полюбил рукодельничье ремесло. Нравилось ему писать картины, но более всего – переводить стихи. Руслан же Семёнович, напротив, выказывал недоверие к литературе, игнорировал любые её проявления, больше уподобляясь другим отцовским увлечениям. Одному Богу известно насколько искренне погружал в ботанические науки он своё сердце.
С юных лет, не переставая, Лазарь противился братским заявлениям и странным выходкам. Защищал юный джентльмен свою честь перед старшим братом как мог, ни разу не сказав ни слова Семёну Владимировичу, пока однажды один умный человек не переубедил его.
Нанятый Марией Павловной через многочисленные связи, далеко не первый и к счастью, не последний, учитель философии и литературы однажды завёл подобный разговор между ними. Это был обычный солнечный день, когда Руслану Семёновичу совсем не хотелось сидеть в кресле и держать в руках книгу, а хотелось или ноги закинуть на брата, или понаблюдать за птицами, лелея возможность изловить их и начать потрошить за столом.
– Сударь, когда я учился искусствам многие годы назад в европейских странах, там мой учитель подсказал мне истины, которые ему подсказал его учитель. Разрешите поделиться с вами некоторыми словами, что мне удалось запомнить.
– Конечно, учитель! – отвечал заинтересованный молодой человек. Его важный брат выразительно повернулся лицом к окну, рассматривая доселе неинтересную дубовую кору.
– Люди мнимо благородные скрывают свои недостатки и от других и от себя, а люди истинно благородные прекрасно их сознают и открыто о них заявляют. – Сказал учитель. Глаза Лазаря Семёновича округлились и заблестели.
– Значит, – резво повернулся обратно Руслан Семёнович, – согласно вашим словам, мы можем напоказ выставлять свои недостатки и тогда лишь сойдём за истинно благородных?
– Истина в честности пред собою, сударь. Только так вы в высшем обществе сделаетесь почётным человеком. – Снова отвечал учитель.   
– Коли надо будет – судьба так и повелит – Одоевскому, Руслану Семёновичу, воздать почтения у господ Петербургских! – вскочил тот, съязвив, и гордо пошагал к выходным аркам.
– Судьба поможет проявить те достоинства, какими наделила нас природа. – Любезно отвечал, повернувшись, учитель. Впервые увидел младший Одоевский в тот солнечный день истинное обличие брата. Когда Руслан Семёнович вышел, учитель добавил «Не бывает обстоятельств столь несчастных, чтобы умный человек не мог извлечь из них какую-нибудь выгоду, но не бывает и столь счастливых, чтобы безрассудный не мог обратить их против себя». Лазарь Семёнович улыбнулся. 

II
Одним холодным сентябрьским утром Семён Владимирович, как обычно прошёлся к себе в кабинетную комнату. Попросив у лакея завтрака и чая к столу, он, еле идя, думал о предстоящем дне. «Вот, сегодня я точно смогу открыв новый чистый листок написать свои думы и на следующей неделе защитить уложенные мысли пред господами высшего света»
Семён Владимирович любил утреннюю пору. Вся семья сладкими снами убаюкана, а он один такой ранний и сильный, несмотря на боли в костях, сидит и умственную работу работает.
Лакей Василий иногда просил у хозяина дома отлучиться к дочери в соседние места, а Семён Владимирович отпускал того, ведь в том, чтобы принести себе чаю не видел он ничего зазорного и даже сложного. Вот и в это утро Василий, точно угадавши, убежал ни свет ни заря. Семён Владимирович, посидев немного с остывшим чаем и вскоре допив, рассудил, что продолжать описывать Myrmica rubra нельзя без большой кружки чаю, который непременно должен остыть прежде.
Он вышел из своего кабинета, но перед самой кухонной комнатой вдруг упал, скрючившись и корчась от боли. Он не кричал. Так и умер от боли прямо на месте. Когда вскоре вернулся Василий, рядом со скончавшимся помещиком стояли оба его сына и вдова Мария Павловна, все в исподнем. На следующий день были похороны. 
 «Здесь очень спокойно, тихо, почти нет людей. По крайней мере, живых. Меня окружают камни и кресты разных размеров и цветов. Какие–то старше, какие-то младше, какие-то сильно потрёпаны годами, какие–то очень новы на вид, даже, если всё–таки имеют больше ста лет. Здесь даже безопасно. Почему именно здесь? Почему в месте, где вороны, кружа наверху и истошно крича, грозятся сломать судьбу своими изречениями? Почему здесь, среди неизвестных могил неизвестных людей? Не должно ли мне быть страшно, не должен ли я убежать, бросив свой долг, оставить мать и брата на этом страшном месте в угоду своим желаниям? Каждый сажень могил окружён толстым забором, иногда каменным и маленьким, иногда из железа, иногда деревянного. Много где стоят скульптуры, делая вид, что они настоящие люди, наверное, хотят радовать живых ощущением присутствия чего–то родного и близкого. Но получается только пугать. Должен ли я лишь хорошие разговоры с отцом сию минуту вспоминать? Что я вообще должен? Существует ли верный способ скорби? Сейчас осень. Под ногами шуршат листья, природа вот–вот снова умрёт. Я был бы рад стоять здесь утром, в любимое время суток батюшки, однако сейчас уже вечереет, темнеет, на фоне оранжево-розового заката возвышаются чёрные кроны деревьев и заставляют мысли замолкать своим величием», – как-то так думал Руслан Семёнович, стоя возле свежей могилы, обнимая брата одной рукой и рыдающую, покосившуюся от слабости мать – другой.
Дома все трое сидели в кабинетной комнате покойного и молчали. Руслан Семёнович был бледен, но думал о своём. Мария Павловна с младшим сыном говорили каждый день с крестьянами, что находились в их имении, отвечали, что сударыня вдова Одоевская ныне будет главой семейства и приказы отдавать будет от имени рода. Так распорядились в Петербурге. Врач, вызванный вновь срочно из Петербурга, сказал, что Семён Владимирович умер от остановки сердца, вызванного сильнейшими болями костей. Модным новым словом назвали эту костную болезнь теперь в Европе – саркома.
Младший Одоевский отдалялся от семьи после происшествия. Ещё менее стал уважать своего брата, который ныне снискал более пылкий нрав, чем прежде. Лазарь Семёнович пропадал, несмотря на свой внешний уродливый и даже пугающий вид, кривой как неведомая латинская буква, он занимался где-то в округе своими делами, приезжал в бричке под вечер, изображая на лице что-то отдалённо напоминающее улыбку. Но это было блаженство. Ездил, как рассказывал по секрету, к Лизе, соседнего города простой крестьянке, которая не была ни у кого во служении, не поверила даже по началу, что такой неказистый молодой человек – младший Одоевский, что потерял отца с месяц назад.
– Лазарь Семёнович, вы для меня в любом своём проявлении прекраснее любых, даже самых невообразимых закатов! Даже тысяч закатов!
– Лиза, - отвечал он, – влюблён я в вас, и даст Бог, мы сможем соединиться когда-нибудь.
Лиза была светловолосой, с длинной толстенной курчавой косой и зелёными как летняя трава глазами. Фигуры она была полноватой, никакая европейская мода не сталась бы её эталоном. Лазарь Семёнович встретил это божье невинное создание, когда в очередной раз ездил от имения к монастырю исповедоваться и познавать блаженный лик Господень после потери любимого отца. Он встретил её глаза в толпе молящихся, что подъезжали к храму вслед за его отъездом. Её глаза он запомнил, такие круглые, будто удивлённые и честные, любопытные к миру и жизни, к знаниям. Лиза не имела ни отца ни матери, но бабка её, что осталась воспитать из сироты женщину порядочную, Лазаря Семёновича сразу наставила, мол, девочку она доверит только самому чистому душой мужчине, что будет готов брать её в жены. Девушка на базаре выращенные овощи да фрукты продавала, а счастье познала, как и Одоевский, в единении с Богом. Они виделись такими свиданиями только в монастыре, но однажды святого приказа нарушили, пойдя к озеру по молодой глупости. На бережку, смущаясь, Лиза поцеловала возлюбленного в щёку. Они смотрели на воду и усмехались, будто двое проказников, укравших конфету со стола в чужом доме.
Лазарь Семёнович переменился, возмужал. Не то что бы он ранее был какой-то не мужественный, однако же, от утраты что-то в его душе заработало по-другому. Теперь он чувствовал себя, будто старшим братом и говорил смелее.
– Этот тугодум, что называется моим старшим братом, ни сколь не вырос от того, что на нашу долю выпало. – Говорил он матушке Марии Павловне, смотря глазами в глаза и сидя перед нею на коленях, успокаивая.
– Этот тугодум, что называется твоим старшим братом, также как и ты потерял отца. – Говорила она и с поникшим видом смотрела вниз. – А я – мужа любимого. – Женщина плакала, прижав руки к лицу. На её чёрное платье полились горячие слёзы, но не сделали платье ни сколь темнее.
– Маменька, – успокаивал и прижимал её к себе сын, – об Руслане Семёновиче люди говорят, что он будто из людей соки животворящие высасывает, что вампир, – всё более нагнетал он, – что не даст жизни и покоя никому, что будто он батюшку до могилы довёл! – уже почти кричал он, но матушка будто не слышала, только больше раскачивалась и завывала.
Мария Павловна явно была не рада тому, как сейчас себя вели её сыновья. Не такого будущего хотела помещичья жена. Она начинала угасать. Каждый следующий день проводила она в странном состоянии, будто не в себе, будто марионетку выпустили в вольное плавание. Василий не мог ей никак угодить – барыня изволили к обеду одно, а как поднесли – говорит – не то. Подносит он новое, а она опять за своё. Посмотрит на поднос, закатит глаза, выпучив, скажет «Отравленное Османами, уносите скорее и приносите неотравленное», дёрнет нос, закутавшись в шаль и смотрит, не моргая. В конце концов, есть перестала, видно, что страдала.  Похудела.
Из-за участившихся бредней, через недели две, уже почти немую и седую, тощую Марию Павловну было решено увезти в лечебный пансион, но та, как только услышала «увезти», так окончательно тронулась. Не успел Лазарь Семёнович признаться матушке в любви, как та учинила новых бед.
Случилось это ужасное происшествие уже почти в ночь, холодную тёмную, ноябрьскую. Братья занимались своими делами на верхнем этаже, втихую друг друга избегая. Руслан Семёнович любил работать в помещичьем кабинете, ему нравилось расхаживать там важно и горделиво, думая как он продолжает высокое дело отца, собираясь представлять его никчёмные научные творения, выданные за свои, в высшем обществе Петербурга. Лазарь Семёнович же, любил библиотеку, в которой стоял перед окном широкий деревянный, модный и блестящий, как и почти всё в поместье, стол. Здесь он творил свои стихотворения и переводил книгу за книгой. Сам он писал обложки и переплетал уже переведённые бумаги.
Кухня, где все случилось, находилась на первом этаже в самом углу возле окон, отделённая от столовой печью и коридорами. Всякий проезжающий на достаточно высокой повозке смог бы разглядеть любой столовый прибор в тазу на столе, так близко стояло к дороге поместье. Тёмным вечером, когда Василий, по дурости забыв сказать, что он снова сбегает к дочке и мигом воротится, пропал, одухотворённая свободой Мария Павловна решила приготовить поздний ужин для всей семьи. И вот, одна искорка попадает не в ту щель и кухня начинает гореть.

III
Сыновья Одоевские не сразу спустились вниз. Стоял запах дыма. Казалось, горит соседний лиственный лес, а может костерок невдалеке; манящий и приятный запах древесины пересекался с подступающим жаром огня.
Мария Павловна развела точно ведьма вокруг себя кругами огнище и кружила, танцевала в центре. Огонь усиливался, а она лишь радовалась.
Тихой поступью к кабинету покойного отца подошёл Лазарь Семёнович и, заглянув осторожно, спросил:
– Братец Руслан, а не кажется ли тебе, что в доме стало сильно жарко? Неужто с печью приключилось странное что-то?
– Странная история, – сказал он, – требующая немедленной проверки. Должно быть, Василий снова что-нибудь напутал. – Молодой человек встал из-за отцовского стола, оставив, конечно же, все свои предметы и подошёл к брату. – Но, если это очередная твоя шуточка, чтобы задеть меня – тогда я тебя подвешу за уши. – Сказал он, смотря Лазарю Семёновичу в испуганные глаза. Он глядел с пару секунд и странно заволновался.
– У меня дурные мысли в голове. Сейчас совсем не время для развлечений. – Отрезал младший брат, нахмурив брови.   
Братья направились к лестнице, что была за углом. Пройдя её наполовину и поворачивая вниз, их обоих накрыло, словно палящей волной, тучей спёртого воздуха. Оба они на секундочку опешили и остановились. На глазах совсем юных мужчин стремительно горел первый этаж их родного дома, богатого старинного поместья на триста душ. Перекладины на потолке, что держали второй этаж, уже были в огне, а пройти к выходу, чтобы спастись, можно было, только сойдя с главной лестницы и выбежав сразу слева в арку, в сени, что были отделаны камнем. 
– Матушка! – наконец словно проснулся Лазарь Семёнович и побежал вниз.
– Брат! Ты ничем не поможешь, мы ведь не знаем где она! Быть может, она на улице! – отговаривал его брат, держа на лестнице всеми силами, зажав сзади руки. 
– Это наверняка она учинила! Она здесь, нужно ей помочь! – он пытался вырваться из объятий брата и пробежать за печь, хотя бы заглянуть. – Она там! – Показал он пальцем.
Руслан Семёнович пустил брата, но побежал за ним. Они увидели мать, которая стояла в центре и рассматривала потолки и стены горящего дома.
– Маменька! – кричал и плакал Лазарь Семёнович. – Что же вы наделали! Маменька! – он хотел было пролезть сквозь огонь и вытащить женщину, но его вновь удержал брат.
– Лазарь! Не смей сунуться в огонь! – лицо и без того несчастного и обливающегося слезами Лазаря Семёновича начинало обгорать. Брат держал его за грудь сзади и оттаскивал назад. – Сейчас же уходи! Я помогу ей, я вытащу её! Быстро убегай, зови на помощь, Василия, и тушите дом!
Лазарь Семёнович послушался. Второпях он выбежал из дома и побежал искать помощи. На улице уже бегали крестьяне и заливали всё водой, носили куриц, вилы, друг друга и какие-то тряпки. Прибежал испуганный Василий, и, увидев горящий трёхэтажный дом, схватился за сердце, но потом резво кинулся к вёдрам. Младший Одоевский героически и храбро таскал вёдра и поливал с другими охваченное пламенем поместье.
Руслан Семёнович стоял на месте и плача, трусил сделать хотя бы шажочек. Матушка смотрела на него через чёрные клубы дыма и палящую стену и просила уходить. Не словами, но глазами. Руслан Семёнович настроен был матушку забрать. Горело всё. Но он думал о своём будущем, о том, как хочет он посещать высший свет и пробовать изысканных заморских блюд, и о том, каким он предстанет вдали от брата таким же уродом. Больше ни о чём он не думал. Его лицо было скорчено от жалости. Матушка чуть улыбнулась  ему напоследок и отдалилась. Молодой человек выскочил, закрывая лицо отцовским мундиром, и упал на заснеженную землю.
– Не получилось! Матушку забрал Господь! – кричал он, лёжа на земле и перекатываясь словно в припадке. Лазарь Семёнович подбежал к брату, весь потный и с красным лицом.
– Брат! Ты не пострадал? Что с маменькой? – он склонился и обнял единственного родного человека. Руслан Семёнович что есть мочи давил из себя слёзы.
– Я не смог её вытащить оттуда, упал большой деревянный брус прямо между нами и я унёс свои ноги прочь, прости меня, брат, прости! – кричал он, поворачиваясь лицом в снег.
– Ничего-ничего, матушка была бы горда твоей храбростью. – Говорил он, не дыша, чувствуя биение сердца в каждом уголке тела.
Они не смогли спасти большую часть дома. Через несколько часов всё уже было потушено, а высшие этажи почти везде провалились. К рассвету в соседней постройке, где находились по обыкновению, продукты, корзинки, верёвки и прочая утварь, сидели господа Одоевские и молча смотрели на пепелище. Лазарь Семёнович, несмотря на долгое молчание, решился вставить слово.
– Поедемте к Лизе. Её дом беден, но цел.
Руслан Семёнович вопросительно посмотрел на брата. «Бедный дом чужих людей. Я – Одоевский, а жить моему чину предлагают в свинарнике» – думал он.
– Лизе?
– Я просил у Бога соединить наши души, но маменьке я не успел доложить о своих намерениях. Она непременно узнает о нашей любви в раю, когда ниспошлёт Господь нам дитя.
Руслан Семёнович вздохнул и ответил:
– Поедемте.
Они сидели ещё долго. Потом, войдя в обугленный дом, забрали они некоторые мелочи, что смогли отыскать с собою. Лазарь Семёнович был словно мёртвый. Они взяли их бричку и, уезжая, смотрели оба на крестьян, Василия, прощались и медленно трогали с места. Василий рыдал и крестился.
Бричка через недолгое время прикатила к маленькому домику на окраине соседнего городка. Лазарь Семёнович  и Руслан Семёнович приехали и подошли. Навстречу выбежала беспокойная Лиза.
– Лазарь Семёныч, с чем пожаловали? Говорят, несчастье случилось! – она бросилась в его объятия. – Вы обгорели! Вы здоровы? Где же Мария Павловна? – она замерла и смотрела в глаза.
– С Богом. – Сказал старший Одоевский, стоя за плечом брата. Лиза посмотрела на него.
– Лизавета Михайловна, – начал уверенно жених, – мы теперь, так сказать, просим у вас милости разделить с нами ваше уютное жилище, чтобы в будущем смогли мы устроить нашу жизнь заново, в другом имении по другому адресу. – Лиза смотрела на него удивлённо.
– Лазарь Семёныч… Бабушка рада не будет холостому мужчине внутри вдовьего дома. Вас она благословит, ежели попросите моей руки у ней, а Руслан Семёныч…
Воцарилось молчание.
– Ой, ну что вы, Лизавета Михайловна, – статно подошёл к девушке Руслан Семёнович, – я – Одоевский Руслан Семёнович, моё сиятельство ожидают в любую минутку в Петербургской общности, – он взял её ручку и поцеловал её, наклонившись показательно ровно, – и знают все. Мне следует взять бричку и лишь направиться в столицу.
– Громкое имя не возвеличивает, а лишь унижает того, кто не умеет носить его с честью. – Сказал брату Лазарь Семёнович. Руслан Семёнович в ответ обнял брата так, как обнимаются на прощание девы с мужьями, навсегда уходящими на войну, крепко и долго, посмотрел в его залитые слезами глаза и, сев обратно в бричку, крикнул на прощание:
– Лизавета, берегите моего невыносимо любимого братца!
Девушка улыбнулась. Лазарь Семёнович крикнул лишь «Напиши письмо, длинное предлинное по приезде!» и получил в ответ отданную братом честь.


IV
 У Лизаветы Михайловны и Лазаря Семёновича родился первенец. Глава семьи поступил в Императорскую художественную академию, его единственной страстью было освоить живопись и искусство реставрации. Ещё через несколько лет они переехали в Петербург и женились под другой фамилией.
 Письма от старшего Одоевского так и не приходили. В тот день, покинув бричку и наказав лакею возвращаться восвояси, он, уйдя в глухой лес, покинул этот мир, задыхающийся от позора и побеждённый гордыней.
На этом прервался род Одоевских.