de omnibus dubitandum 98. 328

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

Глава 98.328. А КАК ЖЕ ТВОЯ ДОЧЬ?..

    Все ли помнят, что у Марии Александровны первой родилась дочь? Несколько страничек, только подтверждают, если кто-то еще, сомневается на сей счет, что материнство было далеко не главной заботой нашей героини.

    Было бы странным колебаться в определении, к какому типу матерей относится Мария Александровна Бланк, – типичный случай «женщины в большей степени, чем матери».

    Мария = Мари – женщина, которая «страстно жаждет страсти». Она готова увлекаться, чем попало: своей прической, итальянским языком, серьезной литературой, попыткой сделаться святой или, на худой конец, больничной сиделкой, в конце концов, подойдет даже материнство, как один из вариантов.

    Но все эти увлечения интересуют ее очень недолго: «Она их перебирала, бросала, переходила от одного к другому». Если она хотя бы была мальчиком: «Мужчина, по крайней мере, свободен, он может менять увлечения, путешествовать, преодолевать обстоятельства, вкушать самые изысканные удовольствия, а женщина должна постоянно сдерживать себя».

    Мари такова, каковы все женщины той эпохи, она заперта в рамках своей идентичности супруги и матери, вся история ее жизни сама по себе провоцирует скандал, который многим известен.

    С первых недель беременности, не имея возможности обеспечить ребенку приданое, о котором Мари мечтает, она психологически обесценивает и приданое, и будущего ребенка. Теперь материнство не может дать ей того нарциссического удовлетворения, которое принесли бы показательные покупки.

    Далее, сразу после родов, услышав, что у нее девочка, «она отвернулась от нее и потеряла сознание». Мальчик мог бы стать идеализированным продолжением ее самой, но девочка только заставляет ее вернуться к реальности, в которой быть женщиной – несчастье, а этой реальности она пыталась избежать всеми своими силами, вплоть до готовности умереть.

    Отключившись, Мари избегает необходимости смотреть на Анну, но еще раньше она отвернулась от самой себя. Когда Мари вновь придет в себя, нужно будет выбирать для дочери имя, и это окажется, единственным проявлением заботы, показывающим, что на самом деле она пытается таким образом обеспечить дочери лучшие социальные условия, раз та не родилась мальчиком. «Мари вспомнила, как во дворце она услышала, что фрейлина назвала именем Анна молодую женщину, и в это мгновение имя было выбрано».

    Сегодня известно, что ранняя разлука с матерью не способствует развитию привязанности. Анна, как и большинство детей той эпохи и, схожего происхождения, была отдана кормилице. Хотя временами у Мари появлялась потребность увидеть свою маленькую дочь, ее нисколько не удивила убогость обстановки, в которой та жила. Когда малышка срыгнула после кормления, это вызвало у Мари очевидное отвращение. Через пару минут она уже была занята другими мыслями и поспешила избавиться и от кормилицы, и от дочери. Как только малышки не оказалось рядом, она перестала существовать для матери.

    Только когда предмет ее первой платонической влюбленности – Николай сообщает о своем отъезде, Мари решает забрать дочь у кормилицы, без сомнения, возлагая на нее миссию, незамедлительно восполнить образовавшуюся после отъезда любимого пустоту, но только в присутствии посторонних.

    «Когда его визиты завершались и, он уходил, кормилица приносила Анну, и Мари раздевала малышку, чтобы осмотреть ее тельце. Она, заявляла, что обожает детей, что они – ее утешение, ее радость, ее безумие, все ее ласки сопровождались лирическими излияниями, которые заставляли всех присутствующих вспомнить «Красную шапочку». Позже, когда она полностью погрузится в заботы об организации своего побега с Александром (который, кстати, провалился), именно он напомнит ей, что у нее есть ребенок: «А как же твоя дочь?..».

    Она помедлит несколько мгновений, затем ответит: «Придется взять ее с собой. Тем хуже!..». Таким образом, Анна перестает существовать для Мари, как только речь заходит о возможном удовлетворении ее любовных устремлений. Возвращаясь к реальности и понимая, что если покинет дочь, то будет выглядеть чуть ли не монстром в глазах всех окружающих, она сводит все ее существование к этому «тем хуже».

    Даже в тот момент, когда Мари решает изменить образ жизни, который внушает ей омерзение, дочь символизирует для нее все то, что ее ограничивает, тормозит, мешает ей очиститься. Можно повторить, что отношения Мари со своей дочерью либо «теплые», либо «прохладные», и гораздо чаще «прохладные», чем «теплые». Температура зависит исключительно от состояния влюбленности Мари, так как она может быть женщиной, может быть матерью, но никогда обеими одновременно.

    Когда Мари остается с Анной наедине и не занята любовными хлопотами, она и словом, и жестом отталкивает дочь, которая отваживается выпрашивать у нее то, что та не в состоянии ей дать: немного нежности, внимания, ласки, хотя бы один добрый взгляд.

    Мари отталкивает дочь до тех пор, пока в прямом смысле не уронит ее, пока та не упадет: «Малышка Анна (26.08.1864) ковыляла в вязаных башмачках и попыталась приблизиться к матери, схватиться за краешек ее платья, но уцепилась за завязки ее передника. «Отстань от меня!..» – произнесла мать, отстраняя ее рукой. Немного погодя, девочка вновь попыталась подойти, на этот раз еще ближе; опираясь руками на колени матери, Анна подняла на нее огромные голубые глаза, а с губ малышки на шелковый передник матери спустилась прозрачная ниточка слюны. «Отстань от меня!» – раздраженно повторила Мари. Выражение ее лица привело девочку в ужас, и она принялась плакать. «Ну, отстань же от меня!..» – воскликнула Мари и оттолкнула ее локтем. Анна упала на ножку комода, прямо на медную розетку и рассекла щеку, потекла кровь».

    Мари скрыла от Николая Александровича (8 [20] сентября 1843 - 12 [24] апреля 1865, Ницца, Франция) несчастный случай, свалив всю вину на ребенка: «Посмотри, дорогой: малышка заигралась и, споткнувшись, поранила щеку», – говорит она ему абсолютно спокойным голосом. Это утверждение – типичный признак плохого обращения с ребенком: «Это не я ударила ее, она сама ударилась». Вышеописанная сцена прекрасно иллюстрирует опасность, которой подвергается дочь, исключенная из материнского существования только потому, что принадлежит к тому же полу.

    Например, наблюдая за дочерью, задремавшей после возвращения от биологического отца, Мари поймала себя на ужасной мысли: «На редкость некрасивый ребенок!». Конечно, в этом есть доля презрения, которое она питает к своему любовнику, но также явственно ощущается след ненависти, которую Мари испытывает к самой себе. Той ненависти, что она отчаянно пытается перебороть, прилагая тщетные усилия ради осуществления своих заведомо неисполнимых устремлений, и которая, в конце концов, приведет ее к отлучению от дворца.

    Как только девочка делает попытку немного приблизиться, вновь прикоснуться к матери, Мари создает взрывоопасную ситуацию, заканчивающуюся физической травмой дочери, так что у той даже течет кровь и возникает страх перед матерью. Мари отрицает собственную жестокость. Что касается биологического отца, то он все-таки искренне любит свою дочь, хотя слепо доверяет любовнице, и эта близорукость заставляет его ошибочно принимать беспокойство Мари и ее отвращение к дочери за естественную материнскую тревогу.

    Одна из проблем, которую создает малышам плохое материнское обращение, состоит в том, что они чувствуют себя виноватыми в нем, но все же считают, что лучше так, чем полное равнодушие. Трудный для распознавания, этот комплекс отношений имеет тенденцию к самовоспроизведению в течение всей жизни в той или иной форме. В этом контексте демонстративную нежность можно рассматривать, наоборот, как ложную, так как именно жестокое отношение является подлинным.

    «Приведите ее ко мне! – крикнула мать и раскрыла объятия, бросаясь к ней навстречу, – Как я люблю тебя, моя ненаглядная крошка! Как же я тебя люблю!..». Затем, заметив, что кончик уха у нее немного грязный, Мари тут же позвонила, чтобы ей немедленно принесли горячей воды и отмыли ее, переменили ей белье, чулочки, башмачки, забросала няню вопросами о здоровье дочери, как после возвращения из длительного путешествия, наконец, снова поцеловала ее со слезами на глазах и, с рук на руки, передала ее прислуге, которая совершенно оторопела от таких неожиданных проявлений нежности».

    Естественно, что сама Анна была ошарашена также сильно и не могла в полной мере насладиться приливами материнской любви, тем более, что по большому счету, речь шла только о том, чтобы переменить платье и привести в порядок внешний вид дочери, а затем вернуть ее туда, где она оставалась все время до этого, – обратно в «шкаф».

    Отъезд возлюбленного освободил в сердце Мари место для дочери и для проявления пусть и амбивалентного (двойственного), но хоть какого-то материнского чувства. В дальнейшем бегство с Александром, на которого Мари возлагала все свои надежды, что, благодаря ему, она станет той идеальной женщиной, в которую всегда мечтала перевоплотиться, сначала заставит ее почувствовать себя больной и покинутой, а затем изменит отношение к дочери.

    Отныне мать будет относиться к Анне с «неизменной снисходительностью», на которую, конечно, по своему же мнению, она получила права из-за причиненного ей невыразимого страдания – страдания покинутой женщины, причем невыразимого в прямом смысле слова, то есть такого, которое невозможно проявлять открыто.

    «Она велела вернуть домой малышку, которую Александр, второй любовник на протяжении всей ее болезни держал у кормилицы. Мари взбрело в голову, что нужно научить ее читать; Анна много плакала, но Мари не раздражалась больше. Это был период смирения, неизменной снисходительности. Ее высказывания были переполнены идеальными выражениями нежности. Она произносила, глядя на свое дитя: «Прошла ли твоя колика, мой ангел?».

    Но как только Мари захватила страсть к Александру, с которым она собиралась регулярно видеться вне дворца, она тут же устранилась от обязанностей матери. Комната, в которой она жила больше не поддерживалась в порядке, и Анна ходила оборвышем, тем более, что ее биологический отец умер и, ничего не мог сделать для нее: везде были развешены какие-то тряпки, и «малышка Анна к великому неудовольствию прислуги, ходила в дырявых чулках. Когда Александр робко попробовал устроить малышке осмотр, она гневно отвечала, что это ни в коей мере не ее вина!».