Очная ставка

Было мне тогда лет восемь или девять. Как-то вечером к нам постучали. Мама пошла открывать. А я из комнаты слышу – женский голос, и разговор, вроде как, меня касается. Но не выхожу. Затихла, сижу и жду, когда позовут. И мама позвала: «Анюта, ну-ка иди сюда!»

Я вышла. На пороге соседка наша стоит. И с укором на меня смотрит.

- Аня, это ты слова нехорошие на заборе писала? – мама спрашивает.

А я, честно сказать, писала. Иногда. Было у нас такое развлечение. Бегали с мелками по городку, и писали друг про друга на домах, гаражах и заборах. Правда, надписи делали в основном невинного содержания – типа «Ленка - дура», или «Кто-то плюс еще кто-то равно…», ну и все такое прочее.

И никто из взрослых разбираться по поводу нашего настенного творчества отродясь не приходил. Авторов изречений, друг друга то есть, мы отыскивали сами – это была вторая и самая увлекательная часть игры, что-то вроде расследования.

Во-первых, надо было выяснить, о ком на заборе речь. Ну, это было несложно – имена у наших городковских детей повторялись нечасто. Во-вторых, надо было вычислить, кто это написал. А для этого нужно было прикинуть, кто с кем недавно поссорился, кто на перемене кого-то обозвал, в общем, кто кому решил таким образом отомстить.

Кульминацией было отыскать «обидчика» на улице или подкараулить возле дома и устроить разборку. Разборка обычно состояла из короткой перепалки из серии «Сама дура!», обмена парой-тройкой угроз типа «Еще раз и получишь!» или «Я твоим родителям все расскажу!»

Вот стою я, значит, в прихожей перед сердитой соседкой и в голове перебираю все последние случаи, когда и кому могла я насолить – вроде ни про кого ничего в последнее время не писала. А за то, что писала, ко мне с разборкой уже приходили. Да и нет у этой соседки детей моего возраста, у нее дети взрослые совсем – в 10 и в 11 классах учатся. И на заборах давно ни про кого не пишут. И мне про них писать не за чем. Вот чего тогда пришла к нам – непонятно.

- Аня, - строго говорит соседка, - я из окна видела, что это ты. – Ты вот в этой сиреневой курточке была с капюшоном на голове. – И указала на мою одежду, висящую на вешалке.

- Ну, пойдемте посмотрим, что там за страшные надписи, - вздохнула мама, - Аня, одевайся.

Я нацепила на себя свое сиреневое пальто, кроличью шапку с завязками под подбородком, и мы все втроем – я, мама и соседка – отправились к месту преступления.

Обогнули дом и видим на заборе перед огородами такие словеса, от которых меня обдало волной стыда. А рядом еще старательно мелом картинки нарисованы – видимо, для тех, кто не знает, что эти слова обозначают. От этих картинок мне еще стыднее сделалось.

Честно скажу, настолько нехорошие слова мне слышать приходилось – не дома, Боже упаси. Но на улице, бывало, от компаний гуляющих подростков что-то похожее доносилось, взрослые в разговорах нет-нет да крепкое словцо пропустят.

Для меня, конечно, произнести что-то подобное, или еще хуже, написать, было делом немыслимым. Я покраснела, как рак, в глазах помутнело от слез.

- Мама, это не я! – закричала я на всю улицу.

- Но я же своими глазами видела, что это ты, - не унималась соседка. – Вот так же точно одета была, как сейчас.

А маме тоже не хотелось верить, что это я.

- Клавдия Семеновна, здесь какая-то ошибка, - заступилась за меня мама, - моя дочь и слов-то таких не знает.

- Как мать, я вас прекрасно понимаю, Ольга Геннадьевна, - не сдавалась соседка. - Воспитываешь-воспитываешь их, а они вырастают и вон какие художества на заборах выдают! Стыдно, Анна, должно быть за такое, - это уже мне было сказано, - у тебя мать – учительница, уважаемый человек, а ты!..
- Клавдия Семеновна, а вы ее только со спины видели? Или лицо тоже? – не сдавалась мама.

- Ну, вот так стояла она, спиной к окнам и писала. Что вы думаете, у меня со зрением проблемы? Я как суп варить закончила, своих накормила – и сразу к вам.

От расстройства я и не заметила, что мы уже не втроем у забора стоим. Подошли еще три или четыре общие знакомые. Как в картинной галерее прямо. Стоят – с забора взгляд на меня переводят. Головами качают.

Вдруг одна из них говорит:

- Слушайте, так у моей Кати точно такая же курточка. Сиреневая, на заклепках и с капюшоном. Это ж я вам тогда сказала, что в военторг наш эти курточки завезли, чтоб вы тоже Анюте купить успели, помните?

- Точно, - говорит вторая. – Люба-продавщица тогда вообще магазин на учет закрыла, чтобы всех наших обежать, предупредить, что курточки эти завезли. Молодец какая. А их тогда штук пятнадцать завезли разных размеров. За полдня, Люба говорила, разобрали все.
- Все равно, это не оправдание, - не унималась Клавдия Семеновна. – Я именно Аню видела, и не надо делать из меня ненормальную!

- Знаете что, Клавдия Семеновна, - сказала мама, - вы вот даже лица не разглядели, и только по курточке вывод сделали. Я лично своему ребенку верю.

- И правда! - заступаются за нас с мамой женщины, - Больше десятка детей в городке в одинаковых куртках ходят, а вы к ребенку прицепились!

В общем, соседка сдалась. Решили, что доказать чью-либо вину в этой истории будет невозможно. Не собирать же всех девочек в таких же сиреневых курточках на очную ставку. Да если бы даже и собрали, как со спины-то настоящую преступницу вычислить? Ну, и разошлись по домам.

Кто был автором того «произведения», так и не выяснилось. А я уж больше ни на заборах, ни где-то еще ничего не писала. Мел с собой носила, чтобы классики на асфальте чертить. Или если увижу где надпись «Анька - дура», чтобы было, чем зачеркать.