Прошлое стучится в дверь

    Жизнь – это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились.

— Пётр Первый прорубил для России окно в Европу! А у меня ночами сама открывается дверь в прошлое, и я никак не могу её захлопнуть. Прошлое – родина моей души.
Уважаемый Папа Шульц, твою книгу «Перелётные птицы» я прочитал уже три раза, и она своими событиями вставила ключ в дверной замок моей памяти и распахнула её настежь.
И не во сне, а наяву! Часто просыпаюсь ночами и спать не могу, думая о своём прошлом, о том, как мы жили... Хоть и тяжело тогда было, но на душе теперь от этих воспоминаний становится тепло. Все испытания судьбы я с честью выдержал. – Так начал свой телефонный разговор очередной благодарный читатель.
— Меня зовут Rubin Корр, я 1934 года рождения, мне 88 лет. Снова, в который раз, прочитал твою судьбоносную книгу, потому что написана она так, что душу бередит, и сон уходит. Извини, но я не буду называть тебя «Папой», потому что я старше тебя на 15 лет.
Мне есть, что вспомнить, – рассказать некому. Иногда собираются земляки, старые знакомые, во время застолья одни начинают вспоминать свою жизнь, а другие недовольно шумят:
— Да, хватит уже! Тысячу раз слышали! Надоело! Все страдали! Надо смотреть вперёд!
— Не возражаю. Но мы страдаем до сих пор! Я ночами спать не могу – проснусь и плачу. Вспоминаю, как мы жили, как наши близкие умирали от голода. Старость, как известно, сентиментальна.
Все страдали, потому что их обвиняли в каких-то преступлениях - уголовных или политических, настоящих или придуманных. А мы, советские немцы невинно страдали только потому, что мы немцы. Это большая разница.
Рассуждаю ночами, думаю о том прошлом, снова всё переживаю, забыть не могу. Невозможно объяснить вкус соли тому, кто пробовал лишь мёд да сахар! Сейчас в Германии пойдёшь в супермаркет – там всё есть и это всё не кончается.
Если бы я тебе рассказал всю свою судьбу, ты мог бы написать много «кровоточащих» томов, как продолжение твоих «Перелётных птиц».
Я – тоже Волынский немец, родился в Коростенском районе, в деревне Веселовка. Её основали в 1814 году в наполеоновское время. В 1932–33 годах там был страшный голодомор*.
В нашей семье было шестеро детей: Самуил – 1928 года рождения, Гульда – 1930-го, я, Рубин, – 1934-го, Соня – 1937-го, Мария – 1940-го и Лида – 1941-го года рождения... Мать постоянно молилась за каждого из нас!
Отец, Копп Райнгольд Самуилович, был председателем колхоза. Библейские имена были не только у немцев. У отца была интересная, загадочная и трагичная судьба. Недели через две после начала войны начальство вызвало его повесткой в город Коростень на совещание.
Кучер, украинец, запряг в бричку двух каштановых жеребцов, и они поехали. Дорога была мощённая камнем и шла через лес. В лесу их остановили два милиционера:
— Как фамилии? – спросили они. Ездоки назвали.
— Ты – немец? – спросили милиционеры и приказали отцу слезть с брички, а кучеру сказали:
— Можешь ехать дальше!
Кучер развернулся, поехал домой и всё рассказал нашей матери.
На другой день, помолившись, наша мама (урождённая Эмма Цильке) взяла два каравая хлеба, и вместе с тринадцатилетним Самуилом они пешком, 12 километров, пошли в Коростень. Обошли милицию, военкомат, тюрьму, больницы – ничего не узнали, нигде никаких следов не нашли. Так мой отец стал пропавшим без вести. (Уже в горбачёвские времена старшая сестра Гульда писала запросы во все архивы страны, и ей пришёл ответ, в котором сообщалось, что отца тогда сразу и расстреляли...)
А всей нашей семье, всей деревне, всей немецкой колонии вместе с немцами пришлось отступать – обозами, с малыми детьми, женщинами и стариками. Мы ехали на лошадях.
Было это в 1943 году, в начале зимы. Хорошо ещё, что с нами был наш Самуил, который работал конюхом и умел ладить с лошадьми. Лошадей тоже надо было чем-то кормить, а он находил возможность как-то это сделать.
В дороге мы голодали крепко, иногда к вечеру заезжали в какую-нибудь украинскую или польскую деревню, и если хозяева давали варёной картошки и кипятку, то мы были счастливы.
А если нет, – ложились на пол спать голодными. Иногда в дороге нас кормили из полевой солдатской кухни.
Так мы добрались до прусского городка Вартегау, который потом стал польским; в нём был устроен большой перевалочный лагерь, в котором всем немецким беженцам оформляли Германское гражданство (Einb;rgerung) и выдавали документы.
В лагере собралось много советских немцев; было много швабов, которых мы впервые встретили и очень удивлялись, как чудно; они разговаривали по-немецки: тянули каждое слово и сильно «нажимали» на звук «О», почти как вологодские. В этом лагере умерла моя младшая сестрёнка Лида, рождённая в 1941-ом году, ей было всего 1,5 года.
Там мы перезимовали, а весной нас посадили на поезд и отправили в польский город Кротошин, находящийся между Познанью и Бреслау.
В лагерь к нам приезжали немецкие крестьяне-бауэры, которые искали крепких, работящих парней и девушек, увозили их к себе в хозяйство, как рабочую силу.
Потом нас освободила Красная Армия и сказала, что все мы поедем домой, на родину – в свои дома и хозяйства. Мы поверили.
В 1945 году было депортировано обратно в СССР около двухсот тысяч советских немцев, оказавшихся во время войны на западе Польши.
Все думали, что мы попадём на Украину, на Волынь, в Житомирщину. До Бреста ехали очень медленно. В Бресте нас перегрузили в другой поезд с широкой русской колеёй. И поезд помчался. Паровозы менялись только ночью. В вагоне стало холодно, мы надели на себя все шмотки, которые у нас были. Что не смогли одеть, намотали вокруг себя. Поезд шёл через Ленинград, Череповец в неизвестность. А когда он остановился, и открыли двери вагона, мы увидели дремучий лес и двухметровой глубины снег.
Это было в 1945-м году, уже поздней осенью. Так мы оказались в Вологодской области, на железнодорожной станции Вохтога – 6 домов, 4 колеи.
Там все работали в лесу. За это получали 600 грамм хлеба, не пойдешь, ничего не получишь. Мы попали на участке № 66, который назывался «Конец света». В лесу мы сильно голодали.
Мне было 11 лет, и пошёл в лес работать сучкорубом. Сестра должна была грузить брёвна в вагоны. Брат Самуил умер в 1946-м году. Потом умерла мать. Нас осталось четверо.
На том же участке среди нас работала высланная из Германии советская верующая немка-меннонитка, у которой муж пропал без вести. Она о нём ничего знала, очень переживала, всё близко принимая к сердцу. У неё было семь дочерей, мал мала меньше. Они все были в такой нужде и в унынии, что девочки умирали одна за другой. Когда умерла последняя, материнское сердце не выдержало – женщина сошла с ума. И таких трагедий среди советских немцев было несчитано.
Старшая моя сестра Гульда, 1930-го года рождения, взяла с собой самую младшую Марию, и они вдвоём хотели пробраться в Омск, где жили наши родственники. Но в Челябинске их сняли с поезда, и они там застряли. Гульду отправили на работу в шахту, Марию – в детский дом.
Осенью 1948 года мы с сестрой Соней (1937 года рождения) решили бежать от голода и поехать к Гульде, но на узловой железнодорожной станции Буй попали в детприёмник. Там всех рассортировали по возрастам. Сестра Соня попала в Шартановский детдом.
Пацанов-переростков набралось человек десять, среди которых как беспризорник оказался и я. Без суда и следствия нас отправили в детскую колонию Костромы, где сидели несовершеннолетние, уже не раз осуждённые, преступники-рецедивисты.
Кострома входит в золотое кольцо старинных русских городов. Когда умер Ленин, Кострому хотели переименовать в город «Ильич» или в город «Ленин на Волге». Но идея не прижилась.
Детская исправительно-трудовая воспитательная колония № 8 для малолетних преступников находилась на окраине города, в посёлке Васильевское, на высоком, правом, живописном берегу Волги, в бывшей помещичьей усадьбе. По углам неприступного каменного забора колонии с мощными воротами стояли сторожевые вышки для охранников.
Усадьба Васильевское до революции принадлежала богатому дворянскому роду Карцевых, затем её купил фабрикант Чумаков. Старожилы рассказывали, что до войны в конфискованной усадьбе устроили пионерский лагерь. В начале войны там разместили понтонное отделение воинской части, а осенью 1943 года организовали детскую колонию.
На территории были 3 больших каменных дома, 5 деревянных, 3 скотных двора, баня, производственные мастерские и рига (хозяйственная постройка с печью для сушки и обмолота зерновых снопов).
В помещении нынешней медицинской части была открыта школа из двух классов. В 1945–46 годах построили новую деревянную школу. Начали развивать учебно-производственную базу спецучреждения, и из Ярославля в Кострому была направлена первая группа проштрафившихся детей.
В колонию принимались трудновоспитуемые дети, только мальчики, в возрасте от 10 до 16 лет. Когда я туда попал, там было уже человек 300. Сразу пришлось познакомиться с русским матом, блатным жаргоном, обидой на весь мир и особым поведением детей и взрослых.
Начальником колонии был майор Преображенский, а начальником штаба у него служил лейтенант Смирнов. Ходили слухи с мелкими подробностями, что оба они были из евреев и хотели выслужиться.
Все сотрудники колонии – воспитатели, врачи, управленцы – были одеты в военную форму с золотыми погонами. Можно себе представить, как к нам относились сразу после войны и тамошнее начальство, и беспризорники. Как нас перевоспитывали? За малейший «косяк» нас, немцев, «воспитывали» вдвойне – и сверху, и снизу.
Кормили плохо, всё постное: много капусты, щи, винегрет, иногда каша, но после нашей голодной жизни в вологодском лесу я был доволен, что есть своя ложка и свой матрас.
В колонии все передвижения проходили только строем. Утром подъём – и строем на зарядку, в столовую – строем, на учёбу – строем, на работу – строем, на обед – строем; перед сном – линейка, вечерняя перекличка, отбой. Строем ходили копать картошку, строем на хозработы, везде строем.
Весь личный состав малолетних заключённых был разбит на отряды. У каждого отряда были командиры и помощники командиров. Позже отряды переименовали в группы, а командиров назвали старостами групп.
Воспитанники колонии получали казённые одежду и обувь. Форма одежды у нас была даже лучше, чем в школе ФЗО. Мы получали зелёные солдатские пилотки, гимнастёрки х/б, брюки клёш, ботинки. Зимой – шапки и новые фуфайки. Мне тоже выдали новенькую шапку, но через пару дней её «поменяли» на затасканную. На подкладке фуфайки я сразу хлоркой написал свою фамилию, но это её не спасло от воровства...
Подростки часто убегали из колонии, продавали на свободе свои шмотки, но их ловили, приводили назад и снова выдавали форму.
Наслушались мы там много страшных историй; ведь все обитатели колонии были малолетними преступниками; кроме нас – невинных немцев, ещё даже плохо говорящих по-русски. Мы для многих в колонии были просто объектом развлечений. Сколько раз я в молитве просил Бога: «Спаси и сохрани!»
Как только я попал в колонию, после отбоя меня поднял помощник командира и сказал, чтобы я вымыл коридор. Для этого надо было полкилометра идти в столовую за водой. Я принёс воду и полночи, когда все спали, мыл огромный коридор.
Через ночь меня снова подняли и заставили мыть коридор. Это заметила дежурная воспитательница и спросила:
— Почему ты так часто моешь коридор?
— Я не знаю. Помощник командира каждый раз после отбоя заставляет меня это делать.
Она тут же пошла к помощнику командира группы. Тот был мелким, блатным и толстым «колобком» по кличке «Кот Базилио». Что-то такое воспитательница ему сказала, что он долго обходил меня стороной.
В колонии у всех были прозвища, своя лагерная кличка. Поскольку моя фамилия была Копп, то меня все сразу стали звать «Коппейка».
В колонии был свой детский духовой оркестр, и я очень хотел туда записаться. Но так как у меня впереди не хватало одного выбитого зуба, меня не взяли.
Однажды нас возили на экскурсию на другой берег Волги, на экскаваторный завод «Металлист», выпускавший во время войны танки, чтобы мы посмотрели, как работают на производстве.
Наш лейтенант Смирнов очень хотел выслужиться и мечтал на первомайской демонстрации, на виду всей Костромы, по центральной городской Сусанинской площади пройти, чётко чеканя парадный шаг во главе образцовой колонны.
Ещё задолго до парада он поднимал всех в 6 утра для занятий строевой подготовкой на стадионе, чтобы на параде все шли в струнку, как солдаты на Красной площади. И добился своего!
Когда на параде наша колония под звуки своего духового оркестра проходила по площади, люди восхищённо кричали и спрашивали:
— Вы из какого военного училища?
— Мы из «Колонтая»! – Кричали в ответ пацаны из строя, так в городе все называли нашу хулиганскую колонию.
Я всю войну не ходил в школу. Я был переросток и таких как я, было много. Все у кого родители поумирали.
Нас, немцев, сразу посадили во второй класс. Всё моё образование составило четыре неполных класса начальной школы в колонии для малолетних преступников.
До обеда мы 4 часа учились, а после обеда работали. Помимо школьных предметов в колонии обучали трём основным специальностям: слесарь, токарь и штамповщик. На территории были производственные помещения, где мы отрабатывали свой хлеб, обучаясь рабочей профессии и неся трудовую повинность.
Все мастера трудового обучения были вольнонаёмные советские немцы. Они с семьями жили за воротами – на свободе, в бараках. Их дети учились вместе с нами в одном классе.
Я попал в группу токарей, мастером у нас был Steiger. В группе штамповщиков мастером был Blum, а в столярном цехе – немец Zerr с двумя сыновьями.
В 1950-ом все немцы-мастера из колонии исчезли, видимо их всех отправили на работы в лес. В 1951-ом году, ещё до сдачи школьного экзамена, эта же участь настигла и меня.
Из городского МВД в колонию приехал щеголеватый лейтенантик, и наш, уже старший лейтенант Смирнов передал ему под расписку меня и двух братьев, тоже немцев.
— Ну, недобитки, я Вам устрою весёлую жизнь… - Злорадно потирая руки, сказал лейтенант и под конвоем отвёз нас несовершеннолетних на узловую станцию Галич.
А оттуда отправил ещё за 100 км в тайгу, в Чухломский район Костромской области, в маленький, полуторатысячный леспромхоз Судай, что на реке Вига.
— Здесь будете работать токарями! – сообщил нам сопровождающий.
Нас сразу же поставили на комендантский учёт. Многие люди в этом леспромхозе жили под гласным государственным комендантским надзором.
Почти весь посёлок тогда состоял из деревянных бараков. По улице ходили бабушки в странной одежде: у всех были длинные фартуки, и я сразу понял, что опять попал к нашим немцам.
В леспромхозе жизнь была похожа на жизнь в детской колонии, только без колючей проволоки и воспитателей. Там было много немцев, высланных, вербованных, ФЗО-шников и других интересных личностей.
Ещё в колонии воспитательница выдала мне три новых комплекта рабочей спецодежды, парадную форму, шапку, фуфайку, чёрные полуботинки. Но в общежитии в первую же ночь всё это у меня украли. Осталось только то, что было на мне, в чём приехал.
Вместо токаря мне пришлось работать в лесу чокеровщиком трелёвочного трактора. Бегал с тросами по пояс в снегу. Я быстро освоил газогенераторный трактор, работающий на дровах, и немец-тракторист разрешал мне ездить на тракторе заправляться дровами.
Там меня очень привлекла одна симпатичная девушка, которая для заправки наших тракторов колола чурки на дрова. Её звали Линда Вайс-Бекер. И всё у нас было, как поётся в песне:

Нас любовь сумела, видно, подстеречь,
С нетерпением мы ждали новых встреч.
Но при встречах, непонятно почему,
Я – про Вологду, она – про Кострому.

Отец Линды был поволжским немцем и очень интересно, с сильным акцентом, разговаривал одновременно на смеси двух языков – по-русски и по-немецки, вперемешку.
В том леспромхозе я получил свой первый советский паспорт, в котором сразу поставили штамп: «Проживание разрешается только в пределах Костромской области».
21 апреля 1954 года мы с Линдой поженились. В леспромхозе, пока не выучился на шофёра, я работал трактористом трелёвочного трактора.
После окончания курсов шоферов я устроился на автобазу местного маслозавода. Мне дали лежащую у забора старую газоновскую автомобильную раму и остатки других разбитых и списанных грузовых машин. Самостоятельно, в течение шести месяцев, собирал я свой первый автомобиль. Кабина тогда ещё была фанерная.
Кроме этого меня заставляли делать на маслозаводе всю черновую работу: грузить масло и уголь, разгружать вагоны, скалывать лёд.
Проживало там много хороших и добрых русских людей, которые по-человечески относились к нам; я их всех вспоминаю с благодарностью. Но были и звери, даже гораздо хуже – ведь у зверей мерзавцев не бывает.
Приходилось всё делать, всех слушаться, отказываться было нельзя. Полтора года я в Костроме с молодой женой прокантовался, а потом по радио услышал, что молодёжь призывали на целину.
У меня в кармане уже был комсомольский билет, и мы с Линдой туда поехали, но по дороге застряли в Алма-Ате. Кончились деньги, в городе у нас не было ни знакомых, ни прописки, ни жилья, но меня сразу взяли на работу шофёром автобуса.
И вот там, на одном месте, я и проработал всю жизнь. Сначала мы получили место в общежитии, потом комнату, потом квартиру в панельном доме, почти в центре Алма-Аты.
Всё было почти бесплатно: 25 рублей мы платили за квартиру, электричество и телефон. А в последнее время, в 80-ых годах, я зарабатывал уже по 500 рублей в месяц – больше, чем на севере, больше, чем врачи и профессора.
В месяц нарабатывал до 300 часов из 720-ти возможных. Я жил за рулём. У нас всегда не хватало водителей. Я работал за всех. Последние десять лет – на длинном Икарусе, который в народе называли «гармошкой»! В 60 лет вышел на пенсию и мне её начислили маленькую. Страна рушилась, железный занавес упал...
В 1992 году, во второй раз, уже со своей семьёй, я уехал в Германию. Там, с Божьей помощью, попали мы в город Висбаден.
Меня зачислили на шпрахкурсы. Меня, са;мого старшего в группе, учительница вызывала к доске и велела писать под диктовку.
То, что я «рисовал» на доске, могли читать только наши немцы, потому что в одном предложении вперемешку оказывались и немецкие, и русские буквы. Я писал так, как разговаривал в леспромхозе мой тесть. Так же я начинал и говорить по-немецки.
Но однажды кто-то из однокурсников принёс мне газетное объявление о том, что маленькой частной автобусной фирме требуются водители. Я даже не окончил «шпрахи». Меня взяли сразу.
Очень и очень тяжело было начинать работать в Германии на большом автобусе. Улицы тесные, узкие, по бокам – припаркованные автомобили, но я привык и 10 лет безаварийно отработал на одном месте.
Пришлось ещё лишние 7 лет работать до выхода в 67 лет, на немецкую пенсию. А когда стал оформлять документы, оказалось, что прожить на неё будет сложно. Пенсия в Германии для многих переселенцев – самый больной вопрос!
— Будете делать «видершпрух», получите ещё меньше! – сказала мне недовольная начальница.
Кто не голодал, не попрошайничал, кого не унижали ни за что и не били, тот не в состоянии боль мою понять. Я не знал детства, я не знал юности, знал только работу. И чтобы заработать нормальную пенсию, мне пришлось снова устраиваться на свою работу.
— Для хороших работников я – хороший шеф! – сказал начальник. Я работу свою любил. И проработал на него ещё 10 лет – до своих 75. Работать я начал в 12 лет, общий стаж – 63 года. Живём в достатке. Внутри себя мы всё ещё духом молоды!
Сейчас мне 88 лет, у нас с Линдой пятеро детей, 14 внуков и 11 правнуков. У меня здесь много родственников, большая интернациональная родня. Все довольны жизнью!
Проснусь ночью и тоже радуюсь, что ещё живой, что умею думать, что есть, что вспоминать. До сих пор помню наизусть все телефонные номера детей и внуков.
На своей машине ездим с Линдой по своим терминам. Теперь это – наше хобби! Такая у меня судьба. Слава Богу за всё хорошее!
— Это не только Ваша судьба! Это наша история! История русскоговорящих немцев – ответил я.
— Ну вот, пар выпустил, легче стало. Спасибо, что Вы меня выслушали. Всего Вам доброго! – сказал читатель и положил трубку.
Его рассказ просто раскорчевал мою душу. Сколько же пришлось выдержать нашим людям, и я вдруг ощутил, что со скрипом отворилась и моя дверь в наше прошлое. И не я туда, а оно сюда ко мне возвращается, через эту распахнутую дверь.
Всю эту историческую драгоценность я с благодарностью решил доверить буквам и бумаге, чтобы живущие после нас поколения знали, из чего состоит наша общественная родословная, кому мы обязаны за то, что имеем. Прошлое учит настоящее не делать ошибок в будущем.

Папа Шульц
papa-schulz@gmx.de http://proza.ru/2022/01/23/1680
Германия. Гиссен. В тексте 3024 слова, 19552 знака.
25.12.2021 - 31.12.2021*

* Голодомор в Веселовке. http://beket.com.ua/cherkasskaja/veselovka/
Здесь документы: В Берлине в Бундесархиве сохранены дела немцев, которых депортировали в Польшу

Отклики:
* Голодомор в Веселовке. http://beket.com.ua/cherkasskaja/veselovka/
Здесь документы: В Берлине, в Бундесархиве, сохранены дела немцев, которых депортировали в Польшу.

Отклики:
Добрый вечер, Райнгольд! Если герой очерка «Дверь в прошлое» не вымышленный персонаж, то господину Коппу – этому очень стойкому, доброму и светлому человеку – при случае передайте от меня привет и самые добрые пожелания. С уважением, Т. Ф

Дорогой Райнгольд! Слыша или читая подобные повествования наших немцев об ужасающем прошлом, невольно задаешься вопросом: как же этим рассказчикам удалось дожить до наших дней и даже сообщить нам о пережитом?
Разгадка, думаю, несложна: дожили только самые живучие, тогда как их менее жизнеспособных или везучих родичей и ровесников давно нет, и они уже ни о чем не расскажут…
Кстати, не исключено, что мне доводилось пересекаться с этим рассказчиком. Когда я с родителями бывал в Алма-Ате в 1961-62 гг., мы тоже ездили там, на «Икарусах» (междугородних). В.Д.

Роман, добрый вечер! Вчера вечером я прочитала твой рассказ "Прошлое стучится в дверь ". Рассказ понравился. И.Л.

Рома прочитала твою «Дверь в прошлое» и сердце защемило. Боже как люди жили? Какая трудная судьба и что странно не озлобились, нет ненависти. Есть только боль, боль от потери близких, боль, что не было детства, но была молодость, любовь, которая помогла все преодолеть, даже в таком возрасте радуются жизни, своими детьми, да всему.
Рома, спасибо, для меня это как бы сравнение, хотя иногда и жалуемся, что худо жили, но этим людям надо ставить памятник за стойкость и выдержку. Л.Я.

Ух, ты! Какой интересный материал! Увы, «Параллели» уже в печати. Но там тоже хороший Ваш материал Райнгольд. Прибережём «Дверь в прошлое» для следующего номера. О.Б. Самара.
Дорогой Рейнгольд Асафович! Спасибо за присланную «Дверь в прошлое». И за активное, стойкое неравнодушие к прошлому, настоящему и будущему своего народа. С глубоким уважением, Г. Вормсбехер

Привет Роман! Да досталось тому поколению Российских немцев, холод, голод, унижения, ссылки. Когда я служил в армии в Забайкалье, начальник штаба, майор Колтырев, часто меня спрашивал, как я попал в Россию? Говорил - Наверно твои родители в плен попали на фронте? Я ему говорил, что товарищ майор, вы наверно в школе историю плохо учили. Немцев в Россию, как специалистов завезла еще Екатерина, и что мой дед, российский немец, еще в 1914 году служил в царской армии России. Р.Э.

Роман! Меня всегда интересовали судьбы людей: их прошлое и настоящее. С удовольствием прочитала рассказ «Дверь в прошлое». Хорошо, что есть такие люди, как твой собеседник. Думаю, что такие рассказы поучительны и для современной молодежи. М.Б.