Массовый арест Колчака и казнь без суда Часть 3-я

На заставке фото адмирала Колчака, находящееся в Интернете в свободном доступе.

В двух предыдущих публикациях изложен анализ архивных документов содержащих информацию об аресте Александра Васильевича Колчака 15 января 1920 года в Иркутске. А так же там есть анализ допросов адмирала, содержащихся в стенограмме, зафиксировавшей следственный процесс Чрезвычайной следственной комиссии  с 21 по 30 января 1920 г. В этом тексте кратко изложена суть, и проведён анализ двух последних допросов осуществлённых в феврале месяце.

Итак: Заседание чрезвычайной следственной комиссии 4-го Февраля 1920 г. Денике. «Мы остановились в прошлый раз на том пункте, когда вы сделались военным министром, и на создании атмосферы борьбы Директории с Сибирским правительством. Попов. Вы говорили, что на заседании совета министров вынесли впечатление, что создастся напряженная атмосфера борьбы, что со стороны омского Сибирского правительства выдвигается мысль о том, что Директория носит партийный характер, что она связана с Черновым, который ведет определенную агитацию». Без пояснения – кто такой Чернов, совершенно не понятно о чём идёт речь. А Чернов Виктор Михайлович – это лидер партии социал-революционеров (эсэров). На Википедии изложены некоторые подробности его политической деятельности: «После разгона Учредительного собрания в 1918 году  участвовал в борьбе с большевистской властью. До мая 1918 года оставался в Москве, в это время на VIII Совете партии эсеров был взят курс на ликвидацию диктатуры большевиков. В июне вместо Самары, где после занятия города чехами был создан Комитет членов Учредительного собрания (КОМУЧ), Чернов был в последний момент направлен в Саратов. Смог добраться до Самары только в сентябре 1918 года уже после Уфимского совещания. Остался недоволен его результатом. Согласился поддержать Директорию, только не отказываясь от права критиковать её деятельность. Так называемая «Черновская грамота» стала непосредственным поводом для военного переворота 18 ноября. Находясь в Екатеринбурге, где возглавлял Съезд членов Учредительного собрания, выступил против захватившего власть адмирала Колчака». То есть - Чернов В.М. возомнил себя самым справедливым русским политиком, и его партия сначала вступила на путь вооружённой борьбы с диктатурой пролетариата, создав при поддержке мятежных чехов Армию КОМУЧа и развязав в России Гражданскую войну. А затем, он стал совершать нападки на союзников по борьбе с большевиками – Сибирское правительство и Директорию, чем добился установления диктатуры класса эксплуататоров во главе с Колчаком и, опять, остался не доволен. Не смотря на то, что даже при поддержке хорошо вооружённых и имеющих боевой опыт 1-й Мировой войны чешских легионеров, его идея  единственно правильной власти в виде Учредительного собрания была выброшена на помойку большевиками, потерпевший военное поражение Чернов, не готов был уступить лидерство в борьбе за власть. Он намерен был вступить в военное противостояние с Колчаком, отстаивая принципы западной демократии. Этот идиот, даже не догадывался о том, что западная демократия – это красивая афиша со словом «Свобода!», которая прикрывает злобный оскал империализма. Если «болтун» Керенский собрался силой свободы победить армию Германии, то «трепло» Чернов, не сумев победить большевистскую «босоту», выразил желание биться на два фронта - с одной стороны получая «по соплям» от красных, он желал броситься в драку на белых. Правда, Колчак с ним церемониться не стал: «Колчак. Эта атмосфера политической борьбы мне представлялась чрезвычайно неблагоприятным обстоятельством для того, чтобы вести какую-нибудь работу. Я — военный техник, могу заниматься чисто военным делом, но эта обстановка меня отвлекает совершенно в другую сторону, которая для меня является нежелательной. Тут явилось еще одно весьма серьезное осложнение, с которым мне пришлось встретиться, когда я активно выступил на почву политической борьбы. Это - вмешательство чехов. Персональное назначение различных лиц в состав Совета министров вызвало недовольство чехов. Оно состояло в том, что два их представителя явились поочерёдно к Вологодскому, членам Директории и некоторым министрам. Они заявили от имени Национального чешского совета, что чехи не согласны на кандидатуру Михайлова и еще нескольких лиц, я точно не помню кого. И что они настаивают, чтобы, эти лица не были включены в состав Сибирского правительства. А если состав будет неугоден Национальному чешскому совету, то чешские войска оставят фронт. Перед этим я говорил с генералом Болдыревым, и он мне сказал, что чехи и так бросают фронт и не желают больше драться. Для меня, таким образом, оставление чехами фронта было ясно. А заявление чешских представителей Кошека и Рихтера о том, что если не произойдёт изменения в составе Совета министров, то они оставят фронт, — у меня вызвало совершенно определенную мысль, что они играют, что они и без этого фронт оставили бы, и что эта угроза недействительна. Я высказал свое мнение совершенно чётко: «Я настаиваю, чтобы правительство резко и определенно, раз навсегда пресекло вмешательство чехов в наши внутренние дела, которые их, ни с какой стороны не касаются». Так и было сделано. Совет министров категорически постановил о включении в состав Совета министров тех лиц, которых он намечал ранее. Денике. «Во время этой встречи или впоследствии, не возникало ли у вас с чехами каких-нибудь бесед вроде той, какая была у вас с Гайдой во Владивостоке? Колчак. Я поехал по различным военным частям и сделал визит Гайде, Сыровому и т. д. Здесь Гайда меня спрашивал о том, каково политическое положение в Омске. Я сказал, что считаю его чрезвычайно неудовлетворительным в виду того, что соглашение между Сибирским правительством и Директорией есть простой компромисс, от которого я не жду ничего хорошего, что столкновения в будущем почти неминуемы. Гайда сказал на это: «Единственное средство, которое еще возможно, это — только диктатура». И за этим дело не стало: «Переворот совершился 18-го числа вечером, с воскресенья на понедельник. Об этом перевороте слухи носились, — частным образом мне морское офицеры говорили, но день и время никто фиксировать не мог. О совершившемся перевороте я узнал в 4 часа утра на своей квартире. Меня разбудил дежурный ординарец и сообщил, что меня просит к телефону Вологодский. Было еще совершенно темно. От Вологодского я узнал по телефону, что вечером около 1–2 часов были арестованы члены Директории Авксентьев, Зензинов, Аргунов и Роговский и увезены за город, что он сейчас созывает немедленно Совет министров и просит, чтобы я прибыл на это экстренное заседание.  Вопрос был поставлен таким образом: необходимо для того, чтобы вести и продолжать борьбу, отдать все преимущества в настоящее время военному командованию. И что во главе правительства должно стоять лицо военное, которое объединило бы собою военную и гражданскую власть, т. е. был поднят вопрос о назначении диктатора. Я сказал, что Верховному главнокомандующему Болдыреву и должна быть передана вся военная и гражданская власть. После обмена мнений большинство членов Совета министров высказалось в том смысле, что они предлагают принять эту должность мне. Я дал согласие, сказав, что я принимаю на себя эту власть и сейчас же еду в ставку, для того чтобы сделать распоряжение по войскам». Выходит, что адмирал стал диктатором, даже не догадываясь, кто совершил военный переворот и привёл его к власти? Конечно, он лукавил, но закон позволяет не давать показания против себя. Чтобы сообщить общественности причину смены власти в антибольшевистских кругах, решено было предать членов свергнутого правительства Директории суду. А что им вменялось в вину? В связи с чрезвычайным положением, наиболее серьезное обвинение, которое тяготело над ними, были переговоры их по прямому проводу и доказательство тесной связи Авксентьева и Зензинова с Черновым и подчинение их в партийном отношении Ц. К. партии социал-революционеров. Ну, то есть они обвинялись в шпионаже и сотрудничестве с идеологическим противником. Дескать, что это за правительство Директория, если оно находится в руках определенной партии и исполняет ее приказания!? Дальнейшие события Колчак комментирует так: «Вскоре ко мне прибыли, насколько мне помнится, Реньо и Уорд. Они меня спрашивали, что я намерен делать с членами Директории. Я сказал, что ничего не намерен с ними делать, а предоставлю им возможность уехать за границу. Я воспользовался близостью и знакомством с Уордом и просил его вообще дать мне конвой из 10–12 англичан, который в дороге гарантировал бы от каких-нибудь внешних выступлений против освобождённых из-под ареста членов Директории. Уорд с большим удовольствием согласился. Он сказал, что ему нужно делегировать 15 человек во Владивосток, и эти 15 человек могут также ехать в этом поезде и нести караульную службу». По словам адмирала – арестованным  оформили загран-паспорта, выдали по сто тысяч денег каждому, и учли их желание выехать в Париж. Они дали подписку, что, во-первых уезжают из России за границу, и во-вторых, что ни при каких условиях не будут вести политическую борьбу против правительства Верховного правителя, находясь за границей. Они были отправлены 19–20 ноября. На этом, первый дорос в феврале, закончился. А то, что следующий будет последним, никто не знал. Четвёртого февраля 1920 года, был произведён последний допрос адмирала. На улицах Иркутска уже были слышны орудийные залпы и ружейно пулемётная стрельба в районе станции Иннокентьевской, находящейся в непосредственной близости от губернского центра. Это шли в бой каппелевцы, с непреодолимым желанием освободить адмирала. Никто даже не допускал мысли о том, что их яростные атаки с каждой минутой сокращают шансы адмирала выжить. И арестант, и официальные лица -  участники допроса, заметно нервничали. Обе стороны знали, чем закончится процесс показательного следствия. Но закон требовал соблюсти формальности. Алексеевский. Чтобы выяснить ваше отношение к перевороту, требуется установить некоторые дополнительные пункты. Между прочим, для Комиссии было бы интересно знать, — перед переворотом, во время и после него встречались ли вы в Сибири, или на востоке с князем Львовым, который тогда через Сибирь выезжал в Америку? Колчак. Нет, с князем Львовым я не виделся, — мы разъехалась». А какой средне-статистический россиянин сейчас знает, кто такой князь Львов? Но это же элементарно - князь Г. Е. Львов, это Председатель Совета министров Временного правительства и Министр Внутренних дел. Алексеевский. Не было ли в это время в Омске человека, приехавшего с поручением от русских заграничных кругов из Парижа или Лондона? Колчак. В это время никого не было, — позже бывали. Что касается Апрелева, то я теперь вспомнил, что в Японии я встречал молодого морского офицера, известного мне раньше, который служил во французской миссии и носил эту фамилию. Я видел его несколько раз в Токио. Он приезжал туда с миссией и состоял в распоряжении Реньо, и к этому делу никакого отношения не имел. Алексеевский. Я уже ставил вам вопрос, в каких отношениях вы состояли с Реньо. Вы отвечали, что отношения были чисто официальные. Между тем в письме г-жи Тимиревой от 17-го сентября есть упоминание о каком-то «альянсе», который вам удалось установить с Реньо. По-видимому, г-жа Тимирева пишет вам, повторяя те впечатления, которые вы вынесли от вашего морского переезда из Японии во Владивосток? Дальнейший допрос соответствовал фразе «с корабля на бал» - то есть, он начался с выяснения обстоятельств сговора с представителем иностранной миссии, а перешёл на выяснение фронтовых подробностей: «  Алексеевский. Ведь в это время большевики вели наступление на юго-западный фронт, и их удары выносили эти части армии Комуча? Колчак. Да, и чехи, которые в это время начали свою эвакуацию. На юге в это время происходили большие бои частей Каппеля, принадлежавших к Народной армии.  Алексеевский. В оценке отношений армии к перевороту большую роль должны сыграть добровольческие части. Каково было их мнение? Колчак. Если у меня и были некоторые сомнения, хотя бы в отношении тех частей, которые были непосредственно подчинены Комитету Учредительного Собрания, то они рассеялись, так как тот же Фортунатов признал совершившийся переворот совершенно легко. И даже не оказал сопротивления при аресте членов Учредительного Собрания, пославших вызов, что они пошлют войска против меня и откроют новый Фронт». А это уже интересно – Каппель, состоящий главнокомандующим в Армии КОМУЧа, вскоре оказался на службе у Колчака, а незадолго до этого, политическая верхушка этого КОМУЧа собиралась вступить с войсками Колчака в вооружённое противостояние. То есть - их треплет «и в хвост, и в гриву» Красная Армия, а они – её противники, решили объявить перерыв и выяснить кто сильнее, после чего слабый будет уничтожен, а сильнейший продолжит воевать с красными. Воистину, красным с врагами везло! Но, судя по всему – этих забияк колчаковцы арестовали на виду у представителей их вооружённых сил, и никто даже не пикнул. Арестовали даже лидера эсэров Чернова, и его бы «поставили к стенке», если бы не вездесущие чехи: Попов. «Известно ли вам, что Чернов и его товарищи были отбиты вооруженной силой чехов? Колчак. О том, что они были отбиты вооруженной силой, я совершенно не знаю. Наоборот, — я знаю, что по требованию национального совета они были ему переданы. Попов. Вооруженным отрядом чехов Чернов и его конвой были отбиты от русского конвоя, который вел их на расстрел». А вот члена следственной комиссии Алексеевского больше интересовал Каппель: Алексеевский. «Скажите ваше отношение к генералу Каппелю, как к одной из наиболее крупных фигур Добровольческой армии. Колчак. Каппеля я не знал раньше и не встречался с ним, но те приказы, которые давал Каппель, положили начало моей глубокой симпатии и уважения к этому деятелю. Затем, когда я встретился с Каппелем в феврале или марте месяце, когда его части были выведены в резерв, и он приехал ко мне, я долго беседовал с ним на эти темы, и убедился, что это один из самых выдающихся молодых начальников». По ходу допроса следователи стали налегать на выяснение отношения военнослужащих к колчаковскому перевороту, а адмирал заверил их в том, что вся армия только и ждала когда же, наконец-то, он будет совершён. И сибирский народ был доволен таким ходом событий: «Затем была получена одна весьма характерная телеграмма от уральцев, хотя и несколько более осторожно составленная: они приветствовали меня, но просили сообщить, какую политическую цель я ставлю в первую очередь. Я подтвердил им, что моя задача заключается в том, чтобы путем победы над большевиками дать стране известное успокоение, чтобы иметь возможность собрать Учредительное Собрание, на котором была бы высказана воля народа». Вот это дела! Представителей эсэровского Учредительного собрания, Колчак посадил за решётку, а после победы над большевиками, первым делом собирался собрать своё Учредительное собрание и «по воле народа» решить дальнейшее политическое устройство новой России. Притом, воевал он с большевиками чтобы «дать стране успокоение», не ставя больше никаких целей. Значит, только большевики нервировали россиян? А всякие там интервенты,  кадеты, эсэры, меньшевики, национал-социалисты, монархисты, капиталисты и прочие «исты» - они народу никаких хлопот не доставляли? Что это за глава государства, который не знает, за что он воюет, и не строит никаких планов на восстановление страны после войны. А ведь война довела страну до разрухи. Вы представьте себе картину – на руинах лежат убитые все до одного большевики. Над ними стоит победитель – Верховный правитель России адмирал Колчак. Он бросает клич о созыве Учредительного собрания и, окруживший его народ, успокоившийся после истребления большевиков, в едином порыве, начинает требовать у него «хлеба и зрелищ». И адмирал торжественно говорит им: «Да, успокойтесь же вы, наконец! Я же всех большевиков убил! Чего вам ещё надо!?». Из дальнейших откровений адмирала становится ясно, что кроме эсэров и большевиков у него было ещё с кем посоперничать и повоевать: «Я не получил никаких известий только от двоих: от Семенова и Калмыкова. Я был уверен, что Семенов будет против меня, в виду тех отношений, которые сложились раньше, и я думал, что, вероятно, он попытается действовать отдельно, независимо. В это время центр тяжести моей деятельности лежал в пермской операции, и я стремился всеми силами ее обеспечить. Вскоре я получил известие от Семёнова - это была первая угроза транспорту с оружием, обувью и т. д., задержанному где-то на Забайкальской железной дороге. Мне  доложили это так, что я поставил это в связь с перерывом телеграфного сообщения и решил, что дело становятся очень серьезным, что Семенов уже задерживает не только связь, но задерживает доставку запасов. В отношении Семенова я тогда издал приказ, в котором говорил, что 4, или 5 дней, не осуществляется связь с Владивостоком, задерживается перевоз боевых припасов, что я считаю это актом предательства по отношению к армии со стороны Семенова и отрешаю его от должности. Я сказал, что такие случаи надо решать оружием, я постараюсь собрать войска и двинуть их для того, чтобы обеспечить движение по Забайкальской жел. дороге и продвинуть по ней грузы. На это  командующий японской дивизией заявил, что он не допустит никаких вооруженных действий на железнодорожной линии и что в случае, если я попробую ввести войска в Забайкалье, то японские войска вынуждены будут выступить против них. Японцы сообщили, что они берут на себя гарантию, что связь будет действовать, и что движение на линии железной дороги прекращаться не будет. Это мне в тот момент разрешало сомнение и то затруднительное положение, в котором я находился в отношении доставки на фронт предметов снабжения. Алексеевский. А вашего приказа о лишении Семенова должности вы не отменяли? Колчак. Нет, не отменял; я отменил его после следственной комиссии, когда Катанаев вернулся и, произведя расследование, сказал, что факта и намерения со стороны Семенова прервать связь и ничего не доставлять на фронт не было, и что все это было помимо него».  Послушав подробности внутренних разборок между авторитетами Сибири и Забайкалья, комитетчики поинтересовались международными отношениями правительства Колчака: Алексеевский. «Как отнеслись к перевороту представители иностранных держав, которые в то время были в Омске или которые после приехали в Омск? Колчак. Насколько помню, в Омске в то время был представитель Америки — Гаррис и Франции — Реньо. Представителя Англии еще не было, был только полковник Уорд. Нокс же приехал позже. Со стороны Японии была только чисто военная миссия. Представителями чехов были тогда военные представители Кошек и Рихтер. Вообще отношения со стороны всех, кто ко мне являлся, были самыми положительными. Гаррис, американский представитель, относился ко мне с величайшими дружественными чувствами и чрезвычайной благожелательностью. Это был один из немногих представителей Америки, который искренно желал нам помочь и делал все, что мог, чтобы облегчить нам наше положение в смысле снабжения. Гаррис сказал мне: «Я вам сочувствую и считаю, что если вы пойдете по этому пути и выполните задачи, которые ставятся перед вами, то в дальнейшей мы будем работать вместе». Но Колчаку пришлось решать боевые задачи не только на фронте, но и в тылу:  Алексеевский. С половины января и до конца февраля произошло известное выступление в Омске. Как вы отнеслись к нему? Колчак. Приблизительно около 20-х чисел, Лебедев мне сообщал, что имеется агентурное, добытое контр-разведкой сведение, что в Омске готовится выступление ж.-д. рабочих на линии железной дороги. Что ожидается забастовка и т. д., что все это идет под лозунгом Советской Власти, но он большого значения этому не придает, так как в Омске находится достаточное количество войск и гарнизон вполне надежный. Накануне выступления вечером мне было сообщено Лебедевым по телефону или, вернее, утром следующего дня, что накануне был арестован штаб большевиков, в числе 20 человек, — это было за сутки до выступления. Лебедев сказал: «Я считаю все это достаточным для того, чтобы все было исчерпано, и выступления не будет». Попов. Что он доложил относительно судьбы арестованного штаба? Колчак. Он сообщил только, что они арестованы. Попов. А не сообщал он, что на месте ареста были расстрелы? Колчак. Они были расстреляны на второй день после суда. Попов. Определенно известно из всех данных по г. Омску, что часть штаба была расстреляна при самом аресте на месте, часть его успела скрыться. Колчак. Я помню, они были расстреляны в день восстания. Я твердо помню, что арест штаба был произведен гораздо раньше. В тот день, все было совершенно спокойно, там велось дознание; затем, последовал день, который никаких решительно больше новостей не принес. Затем, ночью в день восстания меня разбудил мой дежурный адъютант около пяти часов утра, заявив мне, что в городе происходят выступления красных, что занята восставшими тюрьма и освобождены все, находившиеся в тюрьме арестованные, но что в самом городе спокойно, — пока идет только редкая ружейная стрельба на окраинах. Вслед за тем Лебедев сообщил мне по телефону следующее: центр тяжести переносится на Куломзино, где, по-видимому, повстанцы концентрируются, где они действуют своими главными силами; но туда уже отправлены казачьи части, походная артиллерия, и чехи также будто бы действуют.  Затем Лебедев мне доложил, что вся тюрьма разбежалась, но что приняты меры, поставлены патрули на все дороги, и бежавших удастся задержать. Я спросил: «Члены Учредительного Собрания тоже разбежались?» Он ответил: «Да, разбежались». Часов в 9, или в 10 примерно, я получил совершенно неожиданно для меня записку от Вологодского. Он сообщал, что предаются военно-полевому суду члены Учредительного Собрания, которые никакой связи с восстанием не имели, а просто находились в тюрьме и были освобождены. И что он просит моего распоряжения о том, чтобы их суду не предавать. Вслед затем мне пришли от Бржозовского записка с перечислением арестованных членов Учредительного Собрания, что приказание выполнено, и вот список членов Учредительного Собрания, находящихся в тюрьме, которые суду полевому не предаются. Меня поразило, что список этот был очень мал, около половины. Затем было указано, что неизвестно где некоторые находятся. Вологодский, меня спросил: «Вы знаете, что часть членов Учредительного Собрания вчера вечером расстреляна? Вы получили мою записку?». «Да, — говорю я, — и сейчас же сделал распоряжение, чтобы их никакому суду не предавать, и чтобы без моего разрешения ничего с ними не делать». — «Так вот я вам должен сообщить об этом ужасном случае. Кто это сделал, по чьему распоряжению, нам пока ничего не известно, — но они ночью были кем-то расстреляны, и их тела найдены где-то около Иртыша. Кажется, 8 человек». Когда приехал Лебедев на очередной доклад, то оказалось, что для него это тоже было новостью. Он говорил, что их не по суду расстреляли, а их повели в суд. Суд их будто бы не признал подсудимыми, согласно тому, что они никакого отношения к восстанию не имели, и был приказ отправить их обратно в тюрьму. Но по дороге конвоирующими офицерами они были расстреляны. Попов. Из делопроизводства совета министров по поводу этого расстрела и из докладов Кузнецова с совершенной определенностью выясняется, что Бартошевский, пришедши в тюрьму, потребовал меня, Девятова и еще несколько лиц. Я был болен сыпным тифом, администрация тюрьмы отказалась меня выдать, а сами офицеры не решились, очевидно, в сыпную палату идти. Девятов же был уже уведён тогда, так как до этого явился Рубцов, потребовал и увел его вместе с Кириенко. Рубцов в тюрьме оставил расписку в том, что он получил Кириенко и Девятова. Об этой расписке говорится в докладе Коршунова и Кузнецова. Тем не менее, никаких мер по отношению к нему не было принято. Колчак. Рубцов был в тюрьме для исполнения приговора, кажется, но участия в убийстве членов Учредительного Собрания он не принимал. Попов. Это по документам, — он не исполнял приговора, потому что приговора тогда не было. Он явился с определенным требованием нескольких лиц: Девятова, Кириенко, меня и других. Девятов и Кириенко были присоединены к партии в 45 рабочих, и все они в загородной роще была расстреляны, а Бартошевский увел других. Колчак. Против Рубцова обвинения в расстреле не было, а было обвинение в отношении Бартошевского. Попов. Знаете ли вы, что Рубцов и Бартошевский ссылались на личное ваше распоряжение? Попов. Бартошевский при мне сидел два месяца в тюрьме и освобожден, как благонадежное лицо.Колчак. Мне это неизвестно. Попов.  Как же вы, Верховный правитель, считающий это актом, направленным лично против вас, не поинтересовались судьбой фактического виновника? Попов. Расстрелы в Куломзине производились по чьей инициативе? Колчак. Полевым судом, который был назначен после занятия Куломзина. Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Вы, как Верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Денике. А не было ли вам известно, что в Куломзине практиковалась массовая порка? Колчак. Про порку я ничего не знал, и вообще я всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказания, — следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать. Попов. Я сам видел людей, открепленных в Александровскую тюрьму, которые были буквально сплошь покрыты ранами и истерзаны шомполами, — это вам известно? Колчак. Нет, мне никогда не докладывали. Попов. Известно ли вам, что это делалось при ставке верховного главнокомандующего адмирала Колчака, в контр-разведке при ставке? Колчак. Нет, я не мог этого знать, потому что ставка не могла этого делать. Попов. В Куломзине фактически было расстреляно около 500 человек. Кроме того, фактически в Куломзине никакого боя не было, ибо только вооруженные рабочие стали выходить на улицу, они уже хватались и расстреливались, — вот в чем состояло восстание в Куломзине. Колчак. Эта точка зрения является для меня новой, потому что были раненые и убитые в моих войсках, и были убиты даже чехи, семьям которых я выдавал пособия. Мне говорили, что в Куломзине за весь день боя было 250 человек потери, а в правительственных войсках было человек 20 убитых и раненых, кроме того, 3–4 чеха. Попов. Не известен вам такой случай, когда один из расстрелянных по делу 11 коммунистов дал свои показания о том, что он является членом комитета партии коммунистов, только потому, что он подвергался пыткам путем выворачивания рук и суставов, подобно вытягиванию на дыбе, и т. д.? Колчак. Нет, я в первый раз слышу.      Попов. Теперь, может быть, в связи с этим вам была известна деятельность Розанова в Красноярске в качестве вашего уполномоченного? Колчак. Мне известен один прием, который я ему запретил, это — расстреливание заложников за убийство на линии кого-либо из чинов охраны. Он брал этих людей из тюрьмы. Ему было отправлено через Тельберга распоряжение заложников не расстреливать. Председатель Ирк. Губ. Ч. К. Чудновский. В каком месяце это было? Колчак. Я думаю, в апреле или в марте. Председатель Ирк. Губ. Ч. К. Чудновский. Разрешите напомнить о том, что в мае и июне расстреливали целыми партиями. Попов. В омскую тюрьму в начале июня прибыл Стрижак-Василенко, который был впоследствии расстрелян совершенно незаконно. Он говорил нам в тюрьме, что красноярский институт заложников действовал до самого последнего дня его пребывания там. Он говорил, что ни один вновь арестованный не доводился до тюрьмы, — арестованных расстреливали по дороге в тюрьму, — это во-первых, а во-вторых, когда он был в тюрьме, то до самого последнего дня заложники расстреливались пачками по 8 -10 человек. Денике. Это известно из официальных источников в Красноярске, что за убийство чеха расстреливалось по 8-10 человек. Алексеевский. В связи с этими мерами репрессий, по вашей инициативе совет министров принял два постановления, которые отмечены 16 и 18 апреля 1919 г., № № 47, 48 и 52 секретных заседаний совета: вы предлагали совету обсудить вопрос о расширении прав командующих войсками в том смысле, что за преступления, которые раньше не наказывались смертного казнью, могло быть повышено наказание до смертной казни. Колчак. Да, были такие распоряжения. Попов. Известно ли вам, что Розанов давал распоряжения о сжигании сел и деревень в интересах подавления якобы восстания, при обнаружении в них оружия и т. п.? Колчак. Указание мое, которое было сделано, конечно, не указывало, как общую меру, сжигания деревень, но я считаю, что во время боев и подавления восстания такая мера неизбежна, и приходится прибегать к этому способу. Эта мера, конечно, не может быть применена в виде распоряжения, а только как мера во время столкновения и во время боя за деревню, и весьма возможно, что деревня эта сжигается. В случае бегства заложника сжигание его дома могло происходить, но только в отдельных случаях, а не как общая мера.  Сколько мне известно из доклада того же Розанова, я знал два или три таких случая, где деревни были сожжены, и я признал это правильным, потому что эти случаи относились к деревне Степно-Баджейской. Это была укрепленная база повстанцев, следовательно, она могла быть разрушена и уничтожена как всякое укрепление. Второй случай, — Кияйское, и третий случай — Тасеево, где-то на севере, я точно не могу сказать. Но эти случаи, как мне представлялось, носили военный характер, потому что это были укрепленные пункты, которые уничтожались в бою; это были базы повстанцев, и если база была взята, то она должна быть уничтожена для того, чтобы ею не могли воспользоваться впоследствии. Я недавно беседовал с одним из членов революционного комитета. Он меня спрашивал, известны ли мне зверства, которые проделывались отдельными частями. Я сказал, что в виде общего правила это мне неизвестно, но в отдельных случаях я допускаю. Далее он мне говорит: «Когда я в одну деревню пришел с повстанцами, я нашел несколько человек, у которых были отрезаны уши и носы вашими войсками». Я ответил: «Я наверное такого случая не знаю, но допускаю, что такой случай был возможен». Он продолжает: «Я на это реагировал так, что одному из пленных я отрубил ногу, привязал ее в нему веревкой, и пустил его к вам в виде «око за око, зуб за зуб». На это я ему только мог сказать: «В следующий раз, весьма возможно, что люди, увидав своего человека с отрубленной ногой, сожгут и вырежут деревню. Это обычно на войне и в борьбе так делается». Ну, вот и поговорили… И последнее слово было за Колчаком - по сути он в последнем слове сказал: "А судьи кто?" Возможно, поэтому и не было суда - его политические и военные противники поняли главную линию его защиты, которая стала бы их обвинением в преступлениях не менее тяжких. То есть - адмирал загнал следствие в тупик тем, что он, хоть и отдавал преступные приказы, но собственноручно пленных не калечил. А кто-то из членов революционного иркутского правительства сделав это, ещё и бравировал своим "подвигом" перед ним. Через несколько часов после допроса, Верховный правитель адмирал Колчак был расстрелян и спущен под лёд речки Ушаковки, впадающей в Ангару. А стенограмма допроса сохранилась и растиражирована десятком сайтов. Тем, кто записал эту стенограмму надо сказать: «Большое спасибо». Наверняка адмирал хотел войти в историю Российского государства, чтобы имя его осталось в памяти россиян. Конечно, он хотел остаться в истории победителем, сделавшим Россию сильной и свободной. Он бы очень удивился, что за него это сделала простая русская голытьба, под руководством большевиков, недооценённых никем из их противников. А в 90-х нам «помогли» те, к кому обращался Колчак за помощью, и результат всем известен. Такой же результат принесла бы и победа Колчака. Как он тогда мог знать об этом? Никак! Но о мёртвых либо хорошо, либо стоит просто помолчать… А помолчать есть о чём – эта стенограмма отразила историю крушения Российской империи, историю семьи адмирала в которой он вырос, историю его становления как личности, историю семьи, которую он создал, историю его борьбы за светлое будущее русского народа, путь к которому он определил по своему. Здесь, зафиксирована история его участия в русско-японской войне, история мастерства в области минной войны против флота Германии в 1-ю Мировую, история поражения в Гражданской войне в Сибири, история предательства его «друзьями» и «союзниками», история отношений с Анной Тимирёвой, история победы диктатуры пролетариата, история следствия над ним, как над военным преступником и… И, наконец, история его предсказуемой казни.
 Постскиптум:
Не нужно быть «семи пядей во лбу», чтобы понимать, что следствие над Колчаком в Иркутске – было предварительным следствием. Для Ленина и его соратников, завершение этого процесса следственными органами РСФСР, и предание его суду советской судебной системой, было вожделенной мечтой. Этим планам не суждено было сбыться благодаря стараниям хитрого, коварного и жестокого генерала Войцеховского. Никто из белых генералов не смог бы выиграть решающей, для прорыва к Иркутску крупномасштабной битвы возле станции Зима. А он сумел вовлечь в эту сечу, кажущихся нейтральными чехов, и путь на Иркутск, для каппелевцев стал свободен. Исходя из его беспредельного коварства, можно утверждать, что штурм Иркутска, он только имитировал. И ожидаемых им результатов было два. Первый – иркутские большевики, опасаясь их осуждения «мировой общественностью», вынуждены будут самостоятельно судить адмирала в Иркутске. Для этого, у них будет один день. А для проведения показательного (и даже, для закрытого) судебного процесса, нужно будет доставить Колчака из тюрьмы в здание Суда. В это время, отбить подсудимого у конвоя, будет легко – все боеспособные части займутся отражением нападения каппелевцев, и на охрану улиц, по маршруту движения конвоя, не будет выделено сколь ни будь значительных вооружённых сил. А то, что в городе существовало мощное белое подполье, ни для кого не было секретом. То есть – Войцеховский планировал побег адмирала из-под стражи, в результате нападения на конвой, где ни будь на перекрёстке. А затем, в суматохе боевых действий, вызванных штурмом, можно было эвакуировать адмирала к Байкалу, и уйти вместе с ним в Забайкалье, к Семёнову. Второй вариант, тоже был предсказуемым – красным плевать на «мировую общественность» и они казнят Колчака безо всякого судебного приговора. И это Войцеховского, тоже устраивало – все западные СМИ выставят власть Ленина эталоном беззакония. Да, к тому же, большевики будут лишены великого удовольствия - показательно покарать своего самого значительного военного противника в Гражданской войне. И, Войцеховский рассчитал всё правильно – с тех пор, казнь Колчака стала символом произвола советской судебной системы.