Превращение

Некий человек прожил долгую и непростую жизнь. И, поскольку жизнь была достаточно долгой, а он ее, все же, прожил, и делать ему доводилось ой всякое, человеку было что про себя вспомнить. Как назло, нашего героя угораздило быть от природы совестливым, поэтому стоило ему всерьез призадуматься о том, что же он такое и до чего докатился, становилось ему несладко. В старые времена сказали бы, что он мучается от тяжести грехов, но у нас, слава богу, не старые времена, поэтому наш герой подобными терминами не пользовался. Но каких слов не напридумай, или не позабудь, легче не становится. Вот и нашему герою становилось все неуютнее и неуютнее жить самому с собой. Со временем ему стало казаться, что у него внутри – натуральная помойка, кое-как замаскированная пиджаком и условно хорошими манерами. И тут, как всегда в наших историях, случилось странное. От верного человека вызнал наш герой тайну заветную – что есть будто бы некая дверь, пройдя через которую можно изменить жизнь, и получить чего попросишь. Еще там были довольно мутные указания по логистике – мы их толком не запомнили, но было что-то про дальние города, пустые пустыни, горы горя и пепельный ветер, и через все это надлежало пройти, чтобы добраться до заветной двери. Поскольку нашему герою стало уж совсем противно каждый день начинать с ненависти к себе, а заканчивать презрением, он, не мешкая, отправился в путь. Была, конечно, альтернатива – простая, зато надежная – пить горькую, но наш герой решил, что спиться-то он всяко успеет, хотя бы и в дороге, а вот попробовать изменить опостылевший круговорот не мешало бы.
Путешествовать пришлось долго. Всякий путешественник знает, что время в дороге ведет себя странно, и иногда, если удачно идти, от точки А до точки В успевает пройти целая жизнь, так что в точке В оказывается уже совершенно другой человек, и недоумевает, как же он тут оказался и к чему все это. Так и с нашим героем. То ли судьба у него была такая, то ли места, по которым он шел, были особенными, но в дороге он волей-неволей понаворотил такого, что все его предыдущие неблаговидные дела (мы, кстати, точно не знаем, что такое натворил наш герой, знаем только, что ему это вот все не нравилось) – так вот, все его прошлые прегрешения как-то померкли и стали казаться милыми чудачествами по сравнению с тем, что приходилось делать по дороге к заветной двери. Говорят, что душа нашего путешественника стала темной, как ночь, а руки у него были по локоть в крови, и что он погряз в пороках и преступлениях – но мы остерегаемся выражаться так высокопарно, кроме того, мы не заглядывали ему в душу – по разным причинам, отчасти, потому что сомневаемся в ее наличии, а от другой части – потому что не умеем это делать. Кроме того, мы не интересовались состоянием его рук – может, по локоть, а может – и не по локоть вовсе, и не в крови – кто его знает. Наверняка это мог бы сказать тот, кто прошел с ним весь путь до заветной двери – но наш путешественник шел один, он любил ходить один – поэтому и спросить-то не у кого. А про пороки и преступления мы и вовсе сомневаемся. Это же каким таким порокам можно предаваться в мертвых городах, ледяных пустынях, и уж тем более – в горах горя? По нашему скромному мнению, предаваться порокам в подобных местах – уже подвиг. Но это – наше мнение, а путешественник думал по-другому. Внутренняя помойка все разрасталась, и каждый новый день был еще гаже и пакостнее предыдущего. Одним словом, когда наш путешественник добрался до заветной цели, ему было совсем невмоготу.
И вот, наконец, он стоит перед дверью в другую жизнь. Он смог. Он выдержал. Годы легли ему на плечи тяжким грузом, в глазах у него – пепел, а на сердце – горечь до остатка прожитой жизни, теперь уже наверняка, потому что из тех мест, куда привела его дорога, возврата нет, а жизнь прожита плохо, и глупо, и стыдно, и не на что оглядываться. Ледяной ветер сбивает его с ног, из последних сил он берется за ручку двери, а дверь висит в воздухе, и за ней ничего нет, только ветер и пепел, и онемевшими губами он шепчет «Чистота… Чистота…» потому что только так можно измениться, только в чистоте и есть хоть какой-то смысл, потому что кроме чистоты – все ложь, и тягость, и напрасно. Он повторяет «Чистота», наваливается на дверь исхудавшим неуклюжим телом и падает в открывшийся проем, где клубится тьма, которую бороздят безумные хвостатые дьявольские кометы. И исчезает.
Дверь и вправду оказалась чудесной. И на самом деле исполняла желания. Другое дело, что желания надо как следует формулировать.
Жизнь нашего героя и вправду изменилась. И чистоты, которой он так хотел, стало в этой жизни хоть отбавляй.
Следующие тридцать лет своего и так до неприличия затянувшегося существования наш герой провел в виде умывальника в амбулатории, где доктор Соломон Израилевич Шварценблюм пользовал больных со всякими неудобосказуемыми хворями. Соломон Израилевич был мужчина строгий и щепетильный, особенно – в вопросах гигиены, сам руки мыл по восемь раз в день, еще и следил, чтобы влажная уборка в помещении проводилась регулярно, и не как-нибудь, спустя рукава, а на совесть и по правилам, с хлоркой. Чтобы ни одной бациллы. Поэтому фаянсовое тело нашего героя сверкало и блестело, и уж если и было что чистое в сомнительном заведении старого шарлатана Шварценблюма, так это умывальник.
Мы даже не знаем, что сказать по этому поводу. С одной стороны, вроде бы, все получилось по слову нашего героя, и придраться не к чему. А с другой – глупо как-то все вышло. А что, бывает по-другому?
Все.