Благими намерениями

(Картинки из английского провинциального быта XIX века)

Утреннее солнце освещало простор между тёмным густым лесом и старой, сложенной из позеленевшего камня, стеной, отгораживающей поля. Впереди было ясное, чистое небо над горизонтом, слева – своды вековых деревьев, занимающих своею громадой всё пространство. Редкие оранжево-красные сосны, выступающие из тумана, словно бы светились то тут, то там на опушках. Вокруг вздымались зелёные холмы, сбегали книзу овраги - там внизу журчал тонкий ручеёк с перекинутыми через него стволами упавших деревьев. Всё дышало спокойствием в это майское утро. Вдоль стены пролегла грунтовая дорога, такая узкая, что едва ли два экипажа могли бы  спокойно объехать друг друга.

Послышался стук колёс. Быстро приближался гружённый утварью и чемоданами экипаж. Он скрипел, поворачиваясь, натягивались его кожаные лямки, которые не давали рассыпаться нехитрому скарбу. Изредка можно было услышать возницу, недовольно понукающего двух серых с белым лошадёнок, которые резво трусили по направлению к расположенному неподалёку городку М… На дверях экипажа блестел большой и яркий знак почтовых сообщений графства Суррей.

Как нередко то случается в нашем мире, волею судеб пришлось встретить нам здесь, среди сельской глуши, нового пастора городка М… Джорджа Огеста, преподобного отца де Сент-Обена. Потомок знатной французской семьи, в прошлый век обедневшей, он, прилежный ученик колледжа при Оксфорде, лишь недавно получил своё первое назначение – вести души человеческие к чистоте и праведности. С рекомендательными письмами архиепископа, направлялся он к месту службы в сонный городок М…

Мистер Джордж был ещё совсем молод, если не сказать – юн. Он сидел в обитых синей кожей сидениях экипажа, в своей тёмно-коричневой дорожной мантии, изучая основательно кодекс Святых отцов. Его средней длины пшеничного цвета волосы выбивались из-под небольшой тёмной шерстяной шляпки, которая к его лицу очень шла. На щеках его горел тот румянец, которые мы можем встретить у людей, в этой жизни ещё на что-то надеющихся. О прилежности и благонравии господина говорило изящное золотое pince-nez держащееся на кончике его красивого благородного носа. С правой стороны от преподобного сидела свеженькая молодая женщина в скромном, но по всей моде сшитом наряде. Голову каштановых волос венчал чепчик из лучшей французской материи, завязанный у подбородка с той небрежной грацией, которая бывает лишь у молодых жён. Экономка, старая миссис Флитч, дремала напротив семейной четы, опустив низко голову к груди. Из её рук свисало недовязанное нечто – угадать, был ли это ночной колпак, попонка ли, было невозможно, – пряжа распустилась, клубок укатился и подпрыгивал на неспокойном полу экипажа.

Но вот дорога пошла немного книзу и из окошка открылся вид на показавшиеся вдали колокольни и десятки маленьких красных крыш домиков, живописно расположившихся в долине. Солнце будто бы стучалось в крыши, пробуждая крестьян к работе. Лопасти мельниц вертелись на пригорке, из труб кузницы поднимался тёмный дым – единственное неряшливое пятно на фоне всей этой идиллии. Если бы путешественник увидел городок М… таким же погожим утром, он мог бы поклясться, что видел то, что Данте назвал Раем – выбеленные, преимущественно одноэтажные, домики под черепичной крышей образовывали тихие уютные улочки; крылечка домиков, колонки – всё было аккуратным и от того казалось миниатюрным. Их увивали живые цветы.

Казалось, что хозяйки соперничают друг с другом за право называться самой лучшей садовницей. У каждой был свой любимый цветок – путнику легко бы было назвать адрес «домом ипомеи», «домом страстоцвета», «приютом васильков и ромашек». Выделялась лишь кузница, вокруг не росло ничего, лишь у входа, увивая навес, распустился вечный металлический виноград, а в палисаднике «цвели» медные розы, до того искусно сделанные, что роса, обманувшись, лежала в их красных венчиках.

Тем временем экипаж прикатил по мощённой булыжником дорожке через небольшую площадь к высокой сельской церкви сделанной их жёлтых и серых камней лет шестьсот назад. За невысоким каменным забором и тёмной от времени, кованой калиткой виднелись покосившиеся памятники – слабые отголоски бывшей жизни, кипевших на этих самых улицах. В экипаже отворились двери, молодой пастор помог спуститься своей благоверной супруге, взял часть ручной клади, помог спуститься экономке, взял часть её ручной клади и направился к дверям домика пастора, который уже ждал новых жильцов. Был субботний день и люди, шедшие на работы, невольно останавливались и подолгу разглядывали экипаж – редкость в этой глуши.
Вопросы по улаживанию пропитания, содержания, ухода за домом преподобный отец взял на себя. Семейство поселилось на втором этаже, отдав первый с кухней в распоряжении экономке. После, мистер Джордж пошёл осматривать свои владения.

Воистину, многое следовало успеть сделать до завтрашней проповеди и, помолившись, он принялся за дело собственноручно, выметая, вычищая внушительное помещение молельного зала.  За заботами о месте и доме своём пробежал целый день. Лёжа вечером в постели, в голове Сент-Обена роились мысли о том, как учтивее и приятнее познакомиться со всеми жителями городка, которые непременно завтра придут к нему на службу. Невероятно хотелось быть добрым пастырем, направить на путь истинный как можно больше невинных душ. Признаться, он уже полюбил этих кротких жителей. За этими мыслями его и застал сон.

***

Выйдя на площадку, с которой обычно читал проповеди его предшественник, преподобный отец несколько стушевался – на него смотрели десятки любопытных глаз, которые, казалось бы, были готовы зацепиться за каждое слово, слетевшее с его уст. Вот он, его звёздный час!
– Дети мои! – начал свою проповедь Сент-Обен и тут же по церкви прокатился неясный смешок – иные «дети» были более чем в два, а то и в три раза старше «отца». – Сегодня мы поговорим с вами о вреде тщеславия и его тлетворном влиянии на благополучие праведного христианина. Во-первых, как написано у Матфея…

И здесь преподобный оседлал своего любимого конька. Мало-помалу, слушатели проникались пылкой речью и даже наиболее скептически настроенные горожане ловили себя на том, что хотят становиться лучше, чтобы не разочаровывать своего доброго пастыря. К концу проникновенной проповеди не осталось ни одного человека в церкви, не пожелавшего излить душу свою в таинстве исповеди. Каждый исповедовался рьяно, каясь во всех возможных и невозможных грехах перед новым лицом святой церкви. Рабочий день мистера Сент-Обена завершился уже вечером. Напрасно семья его ждала к обеду, напрасно экономка ходила на рынок – под кров новоприобретённого дома преподобный ступил, когда уже стемнело, а ужин давно остыл.

Шло время. Известность отца росла, к нему тянулись без исключения все жители городка, до того, проживавшего в совершенной религиозной отрешённости. Шутка ли, за первый месяц паства увеличилась вдвое, как и пожертвования, что не могло не ускользнуть от внимания епископа, который слал одну благодарственную телеграмму  за другой. Благополучие нарастало среди населения, все стремились придерживаться правил морали – вот только лишь цветы у крылец поредели, иные засохли, исчезли ромашки, ибо их не засевали – к чему праведному человеку эти вериги тщеславия? Дорожка к пашням заросла глубокой травой – горожане говели, молились, с удовольствием грешили и не без наслаждения каялись – им было совершенно не до прежних утешений греховной жизни, ведь перед ними открылись ворота в жизнь вечную. Почему бы им не уподобиться лилиям, которые прекрасны, но не ткут и не прядут? Однако, всё также плодоносил железный виноград и всё также медные розы баюкали в своих лепестках капли утренней росы.

Проповеди неделя за неделей растягивались на часы, после шло долгое покаяние, испрашивание советов и так далее и тому подобное. Но, что же стало с Сент-Обеном? Бедный наш малый! Его волосы поредели, черты лица осунулись, румянец исчез, словно его и не бывало. Он мог поклясться, что похудел на целых шесть дюймов и стал уже видеть горние вершины наяву. И всё это потому, что работа его как пастыря не завершалась за стенами церкви: десятки горожан обращались к нему со своими просьбами, просили разрешить их споры, помочь в решении бытовых проблем.

Часами у преподобного дома кто-то завтракал, обедал или ужинал, ссылаясь на необходимость свидеться с ним. Кроткая миссис Сент-Обен сбивалась с ног, стараясь угодить многочисленным «детям по вере» своего доброго мужа. Экономка миссис Флитч быстро попросила расчёт, так как её здоровье не позволяло ей еженощно вскакивать с постели по первому звонку из прихожей. Да. И днём и ночью, и в неурочное время к порогу дома являлись гости, желая испросить какого бы то ни было совета касательно того, как им поступать в той или иной ситуации. Чего стоила только одна миссис Фленнеган!

Крепкая женщина преклонных лет, закутанная в норфолкские шали, с причёской, бывшей в моде лет этак сорок назад относилась к числу наиболее праведных дщерей отечества. Ничто не решалось без её присутствия, ничто не совершалось без её присутствия, ничто не укрывалось от её присутствия. Словом, это была самая незаменимая шестерёнка во всём механизме городка М… На пороге дома преподобного отца она могла появиться перед службой, после службы, и даже ночью – как это случилось буквально через месяц после приезда молодого пастора в город.

– Святой отец, мне срочно нужно посовещаться с Вами, дело в том, что это дело чрезвычайной важности, не требующее отлагательств… – таким было типичное начало её обращения, а вот конец и сама суть могла быть совершенно неожиданной. В круг «безотлагательной важности» входили вопросы с какой стороны брать хлеб в лавке булочника, какой рукой подпоясывать платье, когда идёшь в церковь на службу, а также можно ли есть рыбу, если в ней насчитывается шестьдесят шесть костей. Не повредит ли нечистое число бессмертной душе, если будет принято внутрь?
Признаться, можно удивиться мужеству и находчивости Сент-Обена, который раз за разом находил всё новые и новые доводы о том, что всё в мире совершено по Божьему повелению, и потому свято, а потому хлеб хорош с обеих сторон, равно как и рыба прекрасна, ибо её создал Господь.  Удивительной выдержки стоило ему бережно и осторожно увещевать миссис Фленнеган тихим, ровным голосом, который и подобает священнику.

Однако, из-за чрезвычайно загруженной работы, не оставлявшей иной раз и лишнего часа, дабы написать письмо родным в Манчестер, дела изнуряли его. Стоило ему сомкнуть веки ночью, как перед его мысленным взором возникал сонм теней, у которых всех как у одной было лицо миссис Фленнеган, которая совала к лицу пастора то поясок, то рыбу, то нечистую буханку хлеба. С ужасом преподобный вскакивал на постели, оглядывался, и засыпал тем же беспокойным сном, но вот теперь ему виделся старик Том! Он потрясал изогнутой ржавой косой и спрашивал, угодно ли срезать ею траву на корм скотине, когда идёт день Ильи-пророка? Только говорил он отчего-то пронзительным голосом миссис Фленнеган.

– Дрянная крестьянка со своей поганой рыбой! – всполошился преподобный, но опомнившись, перекрестил рот и перевернулся на другой бок.
Так прошёл ещё один месяц. К концу следующего – святого отца было просто не узнать – он похудел окончательно, да так, что его чёрная атласная мантия болталась на нём мешком. Его щёки впали, а глаза воспалились и покраснели. Его любимое pince-nez, бывшее ему компаньонам в досуге, соскакивало с истончившегося, горбатого носа. Никогда не думал он, что священник, пастор, приходской отец, – ко всем этим несчастным людям, пришедшим на службу к нему и занявших весь зал большой городской церкви, будет испытывать столь неприятные чувства. В этом он боялся признаться даже самому себе. Настало воскресенье.

Целая вереница из более чем двух десятков человек сразу же стояло в кабинку исповедальни. Воистину, впервые, во время проповеди, опираясь на любимый свой стих из книги Иоанна, Сент-Обен не был воодушевлён и не испытывал радости. Тёмная и бурная злоба росла в нём новыми упругими всходами. Его слова звучали всё жёстче и злее. Свернув напрямую от райских кущ к котлам Апокалипсиса, преподобный отец завершил свою проповедь такими словами:
– …И, как я уже вам говорил на прошлой неделе, – пастор обвёл зал болезненно блестящим взором, – не приступайте к Господу с незначительным, не многословствуйте, как поступают язычники, ибо истинно сказано: «Не все говорящие «Господи, Господи!» войдут в Царствие Небесное!».
Церковь возликовала, многие доставали платки и, приговаривая «Как хорошо сказано!», «Как нам повезло с нашим дорогим пастором!» утирали слёзы благоговения. Миссис Фленнеган рыдала навзрыд, но не упустила возможности подойти к исповедальне несколько ближе в обход миссис Нейт, которая замешкалась, обсуждая нынешние цены на овёс с мистером Роджерсом.

Преподобный, окинув взглядом очередь, ставшую вдвое длиннее, мысленно помолился и отправился раздавать ценные советы, без которых в городке М… вот уже почти целое лето ничего не делалось.
Несколько человек получили необходимое и отошли, подошла очередь старика Тома, который привёл в храм козу (к вящему ужасу святого отца и совершенному умилению остальных).
– Святой отец,  – начал он протяжно, и святой отец почувствовал себя мучеником за христианскую веру, – вот скажите, когда я привязываю козу на лужке около мельницы, она постоянно ходит в левую сторону, из-за этого её правый бок обтирается об верёвку, лысеет. Я не знаю, как мне отучить её от этого. А ещё – будет ли грехом пить молоко от козы по воскресеньям, как сегодня, которая нагуляла его, ходя по левую сторону?
Воистину велико было терпение преподобного, так как и сейчас у него подрагивало лишь правое веко – в глазах жителей городка М… это должно было изобличать главную добродетель пастыря.
– Нет, мой дорогой сын во Христе, всё что сделано под Солнцем, изначально освящено волею Господа нашего, и ничто не преступно, идите себе с миром, сын мой! – внутри пастора заплеталось нечто жёсткое и холодное. Он сделал особенный упор на слове «мир».
– А… ещё, святой отец, как вы смотрите на ситуацию с моей лошадью, которую я кормлю вдоволь, насыпая ей овёс через правое плечо, но вот сегодня я ошибся и высыпал кружку слева…
– О, святой отец! – зачастив, вмешалась вездесущая миссис Фленнеган, – у меня похожая ситуация… Вот рассудите – в лавке булочника я набирала хлеба для воскресного обеда, рядом со мной стояла Хелен, и вот, как это обычно бывает, когда недосмотришь, или нечистый на ухо шепнёт, я положила к себе в корзину буханку с левой стороны. И вот о чём подумала… – никто не заметил, но глаза святого отца несколько изменили своё положение и стали слишком уж выпуклыми, – …если я беру хлеб слева от себя, то получается, что я беру его справа от моей соседки Хелен, получается, для неё хлеб чист, а для меня уже нечист. Или наоборот? Ох, Боже мой, я, кажется, запуталась, как вы думаете, отче, это не введёт меня во грех?

В этот момент у нашего отца-мученика внутри что-то надломилось, как иногда бывает в часах, когда перекрутят пружину – они звякнут, стрелки завертятся и замрут, изломавшись.

 – Нет, дочь моя, – голос пастора звучал поистине пугающе, – не греховно брать с полки лавочника хлеб для обеда. А вообще знаете что?  – на этих словах пастор схватил крепко несчастную «дочь» свою за плечи и потряс, да так, что её «вавилонская башня» на голове опасно закачалась, – идите-ка… (здесь святой отец выругался столь красноречиво и грязно - кажется, просвещённое ухо уловило бы какие-то старинные греческие обороты, - однако, мы не можем привести здесь его речь целиком) …к самому дьяволу! Думаю, и его вы замучаете своими вопросами. И ты, сын мой, иди туда же! – он прикрикнул на замершего Тома, который выпустил поводок козы из ослабшей руки, – И ты! И ты проваливай! – закричал он на мальчика-водовоза. – И вы, вы все идите к дьяволу! Проваливайте, тёмное стадо, а с меня хватит, я умываю руки!

На этих словах мистер Джордж Огест, преподобный отец де Сент-Обен опрометью кинулся к тяжёлым входным дверям, его чёрная мантия развивалась как дым, он отворил их, окинув опешившую толпу тяжёлым взором, вышел и так хлопнул дверями церкви, что с алтаря упала огромная восковая свеча и, покатившись по ступеням, разломилась надвое. Тем же вечером был вызван экипаж, погружены в него нехитрые пожитки, равно как и пачки нераспечатанных и не отвеченных писем, и навсегда семейство Сент-Обен уехало из праздного городка М…

С тех пор тихие и мирные дни потянулись один за другим. Крестьяне понемногу пообвыклись с тем, что они осиротели и некому теперь дать им дельный совет посреди ночи или ранним утром. А потому их дела пришли в небольшой упадок, но лишь затем, чтобы вскоре принять свой прежний оборот. Также открывались лавки на местном рынке, также торговались покупатели и также голоса деревенских мальчишек перекрикивали зазывы зеленщиц у входа. Всё вернулось на круги своя и даже снова, на исходе лета, расцвели новые живые ипомеи, а железный виноград робко оплёлся настоящим.

Как вдруг на пыльной дорожке, с одной стороны обнесённой каменной стеной, с другой оврагом и вздымающимся к горизонту лесом, не показался новый почтовый экипаж. На оббитых кожей сидениях сидел профессорского вида священник, господин Джеймс Кавендиш, направленный епископом из Лондона в город М… Внешность его была замечательна: мужчина среднего возраста, высокий, крепкий человек с длинными, завитыми серыми волосами под чёрной четырёхугольной шапочкой с буфами. Лицо его выглядело надменно, спокойно, уголки рта приопущены; от носа пролегли глубокие складки, делающие губы презрительными. Глаза его скользили по строчкам Дантовского Ада. Серебряные очки-половинки в массивной оправе довершали образ сурового воина Господня, спешившего в город, погрязший в грехе. Периодически преподобный снимал очки с носа, чтобы промокнуть лоб от жары и тогда наблюдатель бы мог увидеть полосу, оставленную на носу этим вечным атрибутом учёности. Признаться, но и нос его дышал лучше, когда чувствовал на себе своё знакомое ярмо. Однако, на прихожан и собеседников Кавендиш глядел всегда поверх своих очков.

Быстро войдя в курс дела, новый пастырь взялся за паству обоими руками. Проповеди его хоть и были сдержаны и коротки, доходили до ума и сердца «тёмного стада» быстрее и надёжнее, особенно после одного случая, преминувшего случиться в первое же воскресение после службы.

По старой памяти крестьяне обступили прелата, чтобы поделиться всеми своими сомнениями о благоприемливости своих дел и обычаев, но как только миссис Фленнеган принялась перечислять, что она сегодня ела на обед, Кавендиш оборвал её на полуслове:
– Милая дочь моя, известно ли тебе, что не стоит тревожить Дух Святой по таким пустякам?
– Но как же, а если я…
– Твой грех лишь в твоём длинном языке, который – увы, – я не в силах укоротить. Если у кого-то, в чём я сомневаюсь, есть сейчас что-то стоящее, то я прошу его пройти со мной в исповедальню, если же нет, то все свободны, и помните что написано: «Не поминай имени Господа твоего всуе»! Толпа повозмущалась, но под стальным взглядом отца, как-то сжалась, осунулась и разошлась по домам, согласившись с тем, что они всё же они не грешат так много, чтобы каяться каждое воскресенье.

***

С тех пор жизнь в городке М… покатилась своим чередом. Лишь епископ всё недоумевал и печалился – доход с паствы за столь короткий срок упал почти вдвое.
Но… Что же стало с нашим добрым Джорджем Огестом, преподобным отцом Сент-Обеном? Недолго он искал себе место службы и с первой же навигацией отплыл с семьёй в Онтарио, где принялся обращать к вере Христовой северные племена канадских индейцев. И знаете, что я могу вам сказать об этом? У него это неплохо получается, так как сказано где-то в писании о племенах севера, что безгрешны они.

…И кроме того, совершенно не умеют изъясняться по-английски.