Маргарет Олифант Окно библиотеки

«Белые ночи» Достоевского - как и почему в этом произведении  русский классик оказался в чем-то созвучен шотландской писательнице, имя которой, будем честны, большинству людей ни о чем не говорит.

Неспешные и невнятные сентиментальные мечтания и не особо увлекательные  приключения  героев Маргарет Олифант казалось бы на первый взгляд не сравнимы с возвышенной историей героев Достоевского, которая после первого же прочтения  навсегда вписывается в душу золотыми чернилами. Но все же, что-то связывает их. Рискну предположить -  эта эфемерная параллель возникла  из-за того, что  речь в обоих произведениях идет о мечтателях, людях, живущих романтическими и несбыточными  мечтами, в мире мечтаний, сокрытом от обывателей, но двери в который они легко и доверчиво распахивают вместе о своим сердцем перед избранным –  читателем.      

«Белые ночи» написаны в 1848 году, писателю было всего 27 лет. Впереди была вся жизнь со всеми ее тяготами и испытаниями.

Новеллу «Окно библиотеки» Маргарет Олифант написала в 1889 году, когда ей был 61 год, а  земной мир она покинула в 69 лет, утратив за несколько лет до того, с гибелью последнего из своих детей, сына, интерес к жизни.

Маргарет Олифант (1828 – 1897 год)  прожила  очень непростую жизнь.

С детства она обладала тягой к профессии литератора и первый ее роман о Свободной церкви Шотландии был опубликован, когда девушке был 21 год, и имел успех. Через пару лет в Эдинбурге был выпущен еще один ее роман и Маргарет встретила  известного издателя Уильяма Блэквуда, с которым и работала всю жизнь.

 В мае 1852 года она вышла замуж за своего двоюродного брата Фрэнка Олифанта,  художника, создавшего витражи. Фрэнк, к несчастью, обладал слабым здоровьем. Трое из шести детей супружеской четы скончались в младенчестве. Чтобы поправить здоровье главы семьи, Маргарет отправляется из  сырого, туманного Лондона во Флоренцию, а затем в Рим, но ее усилия оказываются тщетным. Возвратившись в Лондон вдовой с тремя детьми, практически без средств к существованию, она решает всерьез заняться литературной деятельностью, чтобы заработать на жизнь и быстро добивается успеха.

Трудно представить себе, как дамы в 19 веке становились писательницами, но складывается ощущение, что это было нетрудно. Сколько известных нам  девушек и в жизни и на страницах литературных произведений с воодушевлением решали зарабатывать на жизнь честным трудом литератора, и им это почти сразу удавалось! Говорит ли это о том, что издатели и публика  не были так требовательны к юным леди, как сейчас  или о том, что поверить в  свой писательский талант были способны, в отличие от нашего времени, к счастью, далеко не все умеющие складывать из буковок слова дамы? Быть может, справедливы оба предположения…

Решись кто из нас, даже обладая бойким пером и отличным слогом, обратиться к заработку на ниве литературы – будьте уверены, он не добьется удачи – разве что эфемерной,  в кругу своих друзей и домашних или на страницах Прозы. И то, настоящая, хорошая проза на страницах Прозы вряд ли принесет литератору даже и  благодарность от читателей – скорее всего, графу «читатели» будут заполнять номера анонимных и безгласных «неизвестных», и лишь несколько приобретенных за долгие годы в интернете единомышленников решатся подбодрить автора своей похвалой.

…Однако, не смотря на успешную литературную судьбу, Маргарет подстерегало множество  лишений. Она  вскоре потеряла единственную дочь, брат ее разорился, и она взяла его с семьей на свое обеспечение, не сложилась и жизнь обоих сыновей. Оба юноши окончили курс  в  Итоне, но, не смотря на полученное хорошее образование и большие способности к гуманитарным наукам, не смогли построить карьеры. Потеряв в 1894 году  последнего из детей, сына Френсиса,  сотрудничавшего вместе с ней в журнале «Викторианский век английской литературы», Маргарет утратила и интерес к жизни. Всего же ею было создано  120 произведений, среди которых есть романы, рассказы, путевые заметки, исторические очерки, литературоведческие статьи. В основном Маргарет Олифант работала в жанрах исторического рассказа и мистики.

И вот «Окно библиотеки» - тот самый рассказ, благодаря которому  нам предстоит создать свое мнение об этом авторе.
Рассказ удивительный с точки зрения построения -  если брать за  основу  любого произведения  простую схему «экспозиция – завязка – развитие действия -  кульминация – развязка», то  «экспозиция – завязка – развитие действия», которые здесь можно просто считать  невероятно затянутой экспозицией,  занимают бОльшую часть повествования. Можно ли при этом считать кульминацию кульминацией и невнятное объяснение  всего произошедшего развязкой, вопрос открытый.
И надо отдать должное – экспозиция, пусть и очень длинная, по- своему загадочна, наполнена таинственными намеками и завоевывает  читательский интерес.

И еще очень интересный факт - в истории присутствует  одна очень яркая и красивая деталь.
Увы, в кинематографе ее использовать нельзя из-за того, что на экране она потеряет свою выразительность – слишком маленькая для кадра, и чересчур много требующая пояснений. Словесный образ ее создан превосходно, однако автор любуется этой  выразительной деталью и все возвращается и возвращается к ней, что делает прекрасные описания детали чрезмерными. И как ни печально, этот прекрасно разыгранный в предисловии образ  словно бы ставшей живой и жутковатой вещи, в финале почти никак и не сыграет.
Деталь эта – бриллиант в перстне леди Карнби.

Я  приведу несколько цитат, в которых этот коварный камень оживает, но нетерпеливый читатель может легко пропустить их.

«Самое главное в леди Карнби — ее тяжелые черные испанские кружева с крупными цветами. Ими была отделана вся ее одежда: с древней шляпки свисала кружевная накидка. Но рука леди Карнби, выглядывавшая из-под кружев… на нее стоило посмотреть.
Пальцы леди Карнби были очень длинные и заостренные (такие пальцы не могли не вызывать восхищения в дни ее юности); рука была очень белой, мало того — обесцвеченной, бескровной; на тыльной стороне проступали большие синие вены. Руку украшало несколько нарядных колец, одно из них с большим бриллиантом в уродливой старинной оправе с лапками. Кольца были слишком велики, и, чтобы их удержать, на них был наверчен желтый шелк. Эта скрученная-перекрученная шелковая подкладка, за долгие годы ставшая бурой, больше бросалась в глаза, чем драгоценности, а крупный бриллиант посверкивал в ладони, словно опасная тварь, притаившаяся в укрытии и мечущая огненные стрелы. Мое устрашенное воображение было захвачено этой рукой, похожей на лапу хищной птицы, и странным украшением на ее тыльной стороне. У нее был таинственно многозначительный вид. Я чувствовала, что она вот-вот вопьется в меня своими острыми когтями, а затаившееся сверкающее чудовище — жалом, которое дойдет до самого сердца».

«Леди Карнби как будто сошла с картины: пепельно-бледное лицо полускрыто накидкой из испанского кружева, рука вздернута, большой бриллиант сверкает в поднятой ладони. Это был жест удивления, но он более походил на проклятие, а бриллиант бросал искры и злобно сверлил меня взглядом. Будь он еще на обычном месте, а то здесь — на тыльной стороне руки! Я подскочила, наполовину испуганная, наполовину разозленная. Старая дама рассмеялась и уронила руку.
— Я пробудила тебя к жизни и сняла заклятие, — проговорила она, кивнула мне, и большие черные цветы ее шелковых кружев угрожающе зашевелились».

«Когда я вышла из ниши и подошла к леди Карнби, чтобы предложить ей опереться на мою руку (мистер Питмилли уже успел уйти), она ладонью провела по моей щеке. «Что это с девочкой? — спросила она. — У ребенка жар. Не разрешай ей вечно сидеть у окна, Мэри Бэлкаррес. Ты ведь не хуже меня знаешь, что; от этого бывает». Ее холодные пальцы казались неживыми, а гадкий бриллиант ужалил меня в щеку».

«Но я все же была очень сердита и взволнована, и едва коснулась ее старой бледной руки, которую она протянула мне из окна коляски, когда я помогла ей сесть. Я злилась на леди Карнби и боялась бриллианта, который выглядывал у нее из-под пальца, как будто хотел просверлить меня насквозь. Хотите верьте, хотите нет, но он опять ужалил меня: я ощутила укол — болезненный и такой зловещий! Леди Карнби не носила перчаток, только черные кружевные митенки, под которыми мерцал этот противный бриллиант».

«— Никто меня не доводил до слез, — воскликнула я; чтобы опять не зарыдать, я рассмеялась и сказала: — Меня напугал этот страшный бриллиант на руке леди Карнби. Он кусается, ей-богу кусается. Тетя Мэри, посмотри.
— Ах ты, дурочка моя, — сказала тетя Мэри. Но она осмотрела мою щеку под лампой, а потом слегка похлопала по ней своей нежной рукой. — Да ну тебя, глупенькая. Нет тут никакого укуса, только разрумянившаяся щечка и мокрые глазки».

Тут для сравнения автор даже приводит пример другого, честного  и доброго камня!

« Что до мистера Питмилли, то на нем была рубашка с красивым жабо из тонкого французского льняного батиста в маленьких-премаленьких складочках, а в жабо была воткнута булавка с бриллиантом, который искрился не хуже бриллианта леди Карнби, но это был прекрасный камень, честный и добрый, и смотрел он вам в лицо прямо, и искорки в нем плясали, и сиял он так, будто рад был вас видеть и гордился своим местом на честной и верной груди старого джентльмена».
В развязке истории страшный бриллиант леди Карнби оказывается «знаком»  между  молодой особой, жившей когда-то в этом доме и приглянувшимся ей студентом из университетской библиотеки.

Однако какой смысл вложен в это слово остается загадкой и для героини и для читателя.

«Еще раз мне пришлось вспомнить эту историю, когда умерла леди Карнби, уже старая-престарая, и оказалось, что она завещала мне то самое кольцо с бриллиантом. Я по-прежнему боюсь его. Я заперла кольцо в шкатулку из сандалового дерева и оставила в чулане в принадлежащем мне старом загородном домике, где никогда не бываю. Если бы его украли, это было бы для меня большим облегчением. Мне по-прежнему неизвестно ни что означали слова тети Мэри «зна;ком было то самое кольцо», ни какое оно имеет отношение к загадочному окну старой университетской библиотеки Сент-Рулза». 

Сначала я думала, что герой  раннего Достоевского, с которым почему-то в моем воображении перекликаются персонажи этого рассказа – Мечтатель из «Белых ночей», ведь как и героиня «Окна библиотеки» он живет  снами и  мечтами в  иллюзорном мире.

Но сейчас я поняла, что девушка из «Окна библиотеки» похожа на Настеньку.
Сидя за шитьем или за книгой в нише окна  гостиной тетушкиного дома, в который она приехала погостить, героиня всматривается в нарисованное – ложное окно университетской  библиотеки на стене здания по другую сторону улицы и  постепенно оно начинает ей казаться живым.   Вечерами она начинает видеть, как  за стеклом проступают очертания комнаты, кабинета и, наконец, замечает  приятного молодого человека, занятого за  столом, очевидно, литературной или научной  работой.
Незнакомец, такой увлеченный своим трудном, и очевидно скромный, прилежный и серьезный юноша притягивает внимание юной мечтательницы и мысли о нем завладевают её. 
«Привычные волшебные часы у окна, неясное лицо в окне, бесконечные вопросы: о чем он думает, куда смотрит и кто он такой, — и всех чудес, тайн и загадок этого долгого-долгого, медленно гасшего вечера».


Окружающие – в основном почтенные пожилые дамы, подруги тетушки,  то вступают в продолжительные споры и разговоры на предмет по сути ерундовый -  настоящее или ложное окно в стене дома напротив, то вспоминают о какой-то страшной тайне, с ним связанной, и время от времени так или иначе  пытаются убедить девушку, что окно нарисовано на стене и ничего за ним нет.

« Вокруг того окна ходило много толков. Это было (оно и теперь на месте) крайнее окно университетской библиотеки, которая располагается напротив тетиного дома на Верхней улице. Оно находится немного к западу от наших окон, так что лучше его рассматривать из левого угла моей любимой ниши. Мне и в голову не могло прийти, что это окно не такое, как другие, пока о нем впервые не зашел разговор в гостиной. «Миссис Бэлкаррес, вам никогда не приходилось задумываться, — любопытствовал старый мистер Питмилли, — что; там за окно напротив: окно ли это вообще?» Он называл тетю «миссис Бэлкаррес», а к нему самому всегда обращались «мистер Питмилли Мортон» — по названию его усадьбы.
— Честно говоря, — отвечала тетя Мэри, — никогда не была в этом уверена, за все годы.
— Господи помилуй! — воскликнула одна из старых дам. — А которое же это окно?
— Уточнять не обязательно, — вмешалась другая старая дама. — Окно библиотеки! Бог ты мой, чем же ему и быть, как не окном? Не дверью же, на такой-то высоте.
— Вопрос в том, — объяснила тетя, — настоящее ли это застекленное окно, или же оно нарисовано, или когда-то там было окно, а потом его заложили кирпичом. Чем дольше на него смотришь, тем больше сомневаешься.
— Дайте-ка я посмотрю! — заявила старая леди Карнби, очень энергичная и умная особа; и тут они все толпой пошли на меня — три или четыре старые дамы, очень возбужденные, а за их головами виднелись а за их головами виднелись седые волосы мистера Питмилли. Тетя по-прежнему сидела спокойно и улыбалась.
— Я очень хорошо помню это окно, — сказала леди Карнби, — да и не я одна. В нынешнем своем виде оно, правда, ничем не отличается от остальных. Вот только когда его в последний раз мыли? Уж наверное, не при жизни нынешнего поколения.
— Так оно и есть, — вмешалась другая дама, — оно совершенно слепое, в нем абсолютно ничего не отражается. Но другим я его никогда не видела.
— Это оно сейчас слепое, — сказала еще одна, — а бывает и иначе; эти нынешние служанки-вертихвостки…
— Да нет же, служанки сейчас совсем не плохи, — произнес голос тети Мэри, самый приятный из всех. — Я никогда не позволяю им мыть окна снаружи, рискуя жизнью. И потом, в старой библиотеке нет служанок. Мне кажется, тут не все так просто.
Гостьи теснились в моей любимой нише, напирали на меня, эти старые лица, вглядывавшиеся во что-то для них непонятное. Любопытное это было зрелище: тесный ряд старых дам в их атласных, потускневших от времени платьях, леди Карнби с кружевами на голове.
— Наличник, во всяком случае, вижу, цел и выкрашен черной краской.
— Стекла тоже зачернены. Нет, миссис Бэлкаррес, это не окно. Его заложили кирпичом в те времена, когда за окна платили налог; постарайтесь припомнить, леди Карнби!
— Припомнить! — фыркнула старая дама. — Я помню, Джини, как твоя мать шла под венец с твоим отцом, а с тех пор немало воды утекло. Но что до окна, то это ложное окно] — так я думаю, если хотите знать мое мнение.
— В большом зале сильно недостает света, — сказала другая. — Если бы там было окно, в библиотеке было бы гораздо светлее.
— Ясно одно, — проговорила дама помоложе, — через это окно нельзя смотреть, оно не для этого. Оно то ли заложено кирпичом, то ли еще как-то заделано, но свет сквозь него не проходит.
— Кто-нибудь когда-либо слышал об окне, через которое нельзя смотреть? — съязвила леди Карнби».
Добрая тетушка Мэри переживает за душевное спокойствие вверенной её заботам  молодой родственницы. Она время от времени произносит загадочные слова о том, что увлекаться несбыточными мечтами вредно «для женщин их крови», хотя каким женщинам, скажите, это было бы на пользу!

Наконец, тетушка  уговаривает девушку отправиться на прием в библиотеку и та, уверенная, что обязательно встретиться там с предметом своей горячей симпатии, соглашается и одевает самое нарядное платье и нитку жемчуга. Но, увы, здесь ее постигает разочарование – побывав внутри помещения библиотеки, она действительно убеждается, что никакого окна, выходящего на их улицу и  которое могло бы быть видно из окна тетушкиного дома, нет и быть не может. Кабинет за ним и приятный молодой ученый за  рабочим столом  в нем – все иллюзия, созданные  пылким романтическим воображением. 

Что  при этом роднит героиню с Настенькой «Белых ночей» - и та, и другая девушка придумывает себе мир иллюзий с любимым человеком, о котором она в сущности ничего не знает. Романтический мир девушки «Окна библиотеки» жестоким образом исчезает вместе со своим героем, разрушенный реальностью.

Легенду о бедном студенте, которую в финале поведает тетушка, можно и вовсе  не принимать о внимание. Не смотря на это мистическое отступление и несколько заключительных будничных строк, в которые укладывается вся дальнейшая жизнь героини, вся эта сказочная, мистическая история  более реальна, чем история, рассказанная Достоевским.    

Нарисованный мир Настеньки с ее приветливым и приятным молодым человеком, поселившимся  в  мезонине бабушкиного дома, имеет сказочное и счастливое  продолжение – счастье и свадьбу с любимым.

Отчего же тогда  в сказочной ( ладно, мистической!)  истории  все заканчивается глубоким  разочарованием, а в жизни  – счастьем, любовью и свадьбой…  Наверное потому, что и  жизнь эта  тоже ненастоящая, а  литературная сентиментальная  история словно бы про жизнь… хотя и уверяют же нас, что художественная правда жизни выше жизни как таковой.