Исповедь

Я не помню где и когда родилась. Меня можно назвать сиротой, потому как никогда не видела родителей, а от сестер меня забрали в первые же минуты жизни. Помню людей, частенько переругивающихся между собой и кутающих меня в бархат. Я была любопытной, и всякий раз, когда появлялась такая возможность,  пыталась увидеть своими глазами этот мир. И возможность эта была сравнима с восьмым чудом света, так редко это удавалось.
Помню, как, на корабле, мы шли сквозь что-то длинное и шумное. Как я узнала, что это корабль? Всё просто, дяденька с дурно пахнущей трубкой сказал, что это корабль. А трубка? Он мне про неё рассказывал всю дорогу. Говорил, что она досталась ему от старого морского волка, который больше не ходит в море, после того как не смог спасти шлюпку. Ничего не поняла из этого рассказа, но с умным видом пыталась кивать. Получалось не очень, мешала бархатная пеленка, в которую меня надежно спеленали. А шумное – дяденьки-моряки называли морем. О море они говорили с каким-то благоговением, будто вспоминали своих матерей. А может быть их так же как и меня отняли у моря сразу после рождения, и очень скучают? Но почему они не могут встретиться с ним, ведь здесь их никто не держит?
Пока шел наш корабль, я порой слышала о моряках, которых забрало море к себе. Наверное, они нашли свою маму и смогли быть рядом с ней. Вот только… моряки, что поведали эти истории своим друзьям, были печальны и говорили едва слышно. Они просто завидовали тем, кто сумел отыскать дорогу к морю, а у них просто не получилось. Счастливые. Я бы тоже очень хотела прижаться к материнскому боку и, наконец, спокойно уснуть. О большем и не может мечтать оторванное от семьи дитя.
Мо-о-ре. Какое оно? Что-то мягкое и теплое? А шум этот – не шум вовсе, а колыбельная звездам. Во всяком случае, так сказал дядя с пахучей трубкой. Да, ещё я слышала про звезды и знаю лишь, что они яркие и их очень-очень много. Так много, что пальцев на руках не хватит их сосчитать. Сама правда их никогда не видела, это мне рассказали моряки. Но ведь они не стали бы мне лгать.
В большом трюме было душно и неуютно. И пусть за свою короткую жизнь я видела не так уж много мест – трюм мне не нравился. Может это только здесь так, а другие корабли… другие?
Снова меня усадили в темный ящик. Тряска. Клянусь Богом, я всей своей сутью возненавидела эту темноту. Казалось, что я вот-вот в ней утону, и никто не заметит этого. Никто не спасет. Никто не захочет спасать.
Еще слышала, что всё имеет начало и конец. Свет рассеит тьму, что бы однажды утонуть во мраке. Бог создаст мириады миров. Создаст жизнь и вершиной его творения станет смерть. И как бы не был Создатель велик, смерть, постучит в дверь своего учителя. И пусть это случится – ничего не изменится в мире. Море по-прежнему будет жадно облизывать скалы, перемалывая их в песок. Скалы утаскивают на дно неудачливые суденышки, медленно, но верно превращая океан в братскую могилу. И в том же океане родится кит.  Он вырастет и отправится в путь, сквозь океан, затянув одному ему понятный мотив.  Огонь так же будет пожирать древесные тела, а в полях будет спеть рожь.
Жизнь и Смерть, двумя сестрами ходят по миру, держась за руки. Ласковое прикосновение одной подарит сонной лощине прелестный цветок, не виданный ранее светом. Другая, безжалостно сорвет его, и бросит в грязь, презрительно бросив сестре: 
« Я пожру всё, что ты создашь. Это моя любовь к тебе.»
Я очнулась, когда в очередной раз открыли ящик. Лучи солнца игриво ласкали моё сонное лицо, силясь как можно скорее пробудить и заставить улыбаться миру. Чьи-то крепкие руки подняли бархатные пеленки и хрупкую меня, протягивая в другие, худые, но такие теплые ладони.
Меня несли сквозь фруктовый сад, под сенью уставших деревьев. Туда, где покой. Туда, где уют. Туда, где меня ждут.
Череда лиц, рук, одежд. Я запуталась. Так много было людей, что передавали меня из рук в руки, несли и баюкали. Медленно меня утягивало в чертоги сна, унося от реальности. Последнее что я помню, полутемное помещение, едва освещаемое живым пламенем. Тревоги не было, я верила тем, кто принес меня в это место.
Очередной сон грубо прервали. С меня сорвали льняной полог, и не церемонясь вынесли в узкую комнатку. Грубая рука поднесла к моей голове пламя и подожгла мои волосы. Боли… не было. Я горела, источая мягкий свет и тепло. Затем усадили перед человеком, стоящим на коленях. Он, обезумев, просил прощения у… у меня? Человек предо мной бормотал что-то бессвязное, временами обращаясь к отцу, в тихой молитве умоляя простить. Что-то изменилось. Взгляд молящегося перестал быть замутненным. Монах смотрел на пламя свечи, силясь найти в нём ответ.
Свеча догорала, отдавая крохи жизни. Человек медленно поднялся с колен. Стоило ему больших сил покинуть молельню, будто что-то удерживало его здесь.
- Я прощаю тебя, Человек.- донеслось в спину монаху.
Быть может, мне показалось. Но сегодня, до меня донесся едва уловимый шепот в молельне. Как знать, что это могло быть: секундное помешательство, знак свыше или маленькая восковая свеча, едва рассеивающая мрак.