Старухи

Старухи… Это одно из моих первых впечатлений. Она шла, сосредоточенно уставившись в асфальт, согнувшись так, что руки были чуть ли не до земли.
- А это что с бабушкой?
- Где?
- Ну вон там, чё она смотрит в землю? Потеряла что-то?
- Старая, горбатая.
- Горбатая?
- Горб у неё, видишь, какой?
- Он тяжёлый? Ей тяжело?
- Просто старая.
- А я буду в старости горбатая?
- Если будешь сутулиться. Не сутулься!

Потом была старуха в соседнем подъезде - «Кошатница». В чалме, заколотой на лбу брошкой.
- А почему вы не можете взять котёнка? – спросила я, когда она стала ругаться на нас, детей, подбросивших ей под дверь котёнка.
- У меня денег нет! Мне самой не хватает на еду. Я жила и работала в колхозе. На старости уехала оттуда. А пенсия у меня колхозника – четырнадцать рублей. Только у колхозников ещё сад и огород, а у меня нету. И детей нету.

Выглядела она шикарно – яркое зелёное платье без рукавов, надетое на блузку цвета фуксии, брошь на груди, чалма, мне казалась, с бриллиантовой брошкой, серьги с красными прозрачными камнями, сумочка, загорелая кожа в расстегнутом вороте блузки. Кормила голубей. Они её знали, слетались с крыш, только она выходила на люк.
— Ну вы же голубей кормите…
— Я это всё из помойки достаю.

А ещё была старушка на четвёртом этаже. Вернее между четвёртым и пятым этажом. Она стояла всё время у окна и смотрела в него. Иногда с ней была собачка Лада, которая громко лаяла. Старушка ждала дочку с работы. У старушки кроме неё и собачки никого не было – мужа расстреляли, как врага народа, а родственники, разбросанные войной и репрессиями жили в других городах где-то на Севере. После ареста мужа, дочка была отправлена в интернат в Днепропетровск на перевоспитание. Потом война, дочка защищала Москву — сначала тушила зажигательные бомбы, потом была зенитчицей — сбивала фашистов. В девяностые годы дочка нашла документы, что папа её был расстрелян на Бутовском полигоне... Старушка не выходила из подъезда, так как однажды она заблудилась в этих одинаковых пятиэтажках, где мы жили, и хорошо, что её кто-то из соседей увидел плачущую, привёл домой… Сто одинаковых пятиэтажек. Или больше.

В последнем подъезде нашего дома жила очень злобная старуха. «Жаба» - я её назвала. Толстая, дряблая, с лицом серого цвета, в бородавках на носу, с клюкою, которой она трясла, пугая детей, ругалась матом. Около её подъезда росли такие же отвратительные — серые и в бородавках тополя. Сейчас наш дом уже снесли, вообще снесли все сто пятиэтажек, всех переселили в двадцатидвухэтажки. А те тополя стоят. Я хожу мимо и вспоминаю, что здесь ещё была лавочка, где сидели старухи, старушки и бабушки — в валенках, пальто и шалях даже летом.

У меня были свои две бабушки. Родные. Не старухи, а БА-БУШ-КИ. Обе жили в других городах. На Урале. Одну я очень любила, другую надо было любить. К одной нас иногда отвозили погостить, а иногда она приезжала. Другая только приезжала. Одна рассказывала нам с братом вечером сказки и пекла оладушки и блины. Другая кричала на нас. Конечно, мы были отвратительны — всё время кашляли, а у брата росли зубы, он писался и плакал.

Я уже была большой тётей и жила в другом районе, когда однажды в прямом эфире какого-то ночного телевизионного канала позвонивший усталым грустным голосом поведал историю своего преступления: «Однажды среди ночи я проснулся от собачьего лая. Я высунулся в окно и увидел, что старуха, живущая надо мной, кормит уличных собак. Она привязала еду к верёвке и спустила им вниз. Они грызлись, визжали и лаяли. Я был так зол, что дёрнул со всей силы за верёвку. Старуха не удержалась и выпала из окна. Собаки её съели…»

Я запомнила эту историю тогда, потому что в соседнем доме жила старуха, которая тоже кормила собак (правда, не ночью). Она вообще, вероятно, была вожаком их стаи, альфа-самкой. Собак было много — минимум штук девять лежало днём в детской песочнице. А как-то утром я насчитала шестнадцать.  Когда старуха выходила на улицу, собаки бросались на людей и детей. Она всегда была в теплом шерстяном платке, горбатая, руки, как водится, до земли, взгляд злой, холодный. Лет тридцать я её видела именно такой. Когда она умерла, по двору бегал молодой общительный, кот. «Фроловны, наверное, кот». — сказала мне какая-то женщина во дворе. Так я узнала, как её звали.

Однажды я гуляла со своей собачкой, и ко мне подошла ещё одна местная знаменитость — старуха с палкой и тележкой. От неё жутко воняло, я не хотела с ней общаться, но глаза у неё были такие голубые и добрые, и она так умилялась моей собачке, что я остановила свою прогулку.
— А вот посмотрите, что у меня есть! — вынула она из своей тележки кирпич на верёвке.
-???
— Я очень люблю собак! Но часто вижу, как хозяева их бьют. Ненавижу таких хозяев! По спине кирпичом таких хозяев! Вот. Защищаю собачек. Вы не обижаете свою собачку? Глаза у неё печальные…

И вот они ушли – все. Старухи, старушки и бабушки родные или не родные. Странные, страшные, нелепые, добрые, злобные, смешные, милые, горбатые... старые и не очень. Их ни о чём уже нельзя спросить. Они не расскажут, что было тем летом на даче, как сестра научилась плавать, как назывался санаторий, куда уже были куплены путёвки, почему у деда с войны больные почки, где была мама с тридцать седьмого по пятьдесят третий, откуда эта брошка, какое оно было яблоко из Алма-Аты, почему местные убили их овчарку, где тогда проходила граница, какие книги жгли в первую очередь, какой тогда был рассвет, да и ночь…

Грустно...