Мачо

Никто никого при случайных встречах на улице не знакомил, но и тебе не было необходимости как-то реагировать на приятелей твоего спутника – улыбаться там, изображать… Просто отошёл и подождал.

Ходить вместе с Николаевым по самой главной улице было сложно. С ним тормозился потрындеть примерно каждый двенадцатый прохожий. И каждый раз приходилось ждать, отойдя на пару шагов, пока они между собой натрындятся. Справедливости ради стоит отметить, что обычно разговоры длились не подолгу, но случались и исключения. Мы ради смеха как-то посчитали, и именно так и получилось – да, в среднем каждый двенадцатый чувак по дороге оказывался его знакомым. О чём он там с каждым переговаривал, обязательно вполголоса и сквозь зубы, насчёт каких важных вопросов – Николаев не объяснял и нас, относительно мелких, в свои дела не посвящал. Так и ходил, вечно окутанный облаком таинственности.

Конечно, любой из парней желал казаться деловым, приобщённым к неким рискованным и нелегальным действиям, и оттого вполголоса и сквозь зубы разговаривали на улице все подряд и о чём угодно. О сущих пустяках тоже. Но в случае с Николаевым имели место (по крайней мере, в этом все были уверены) и спонтанные переговоры с местной фарцой. В нашем кругу фарцовщиков не уважали и обращались к ним редко и нехотя. Если чего надо, имелись другие возможности. Через родителей само собой, через их знакомства и связи. Например посылки. Кому-то из тех, для кого присылали, не подошло, поэтому кто-то кому-то позвонил, а те ещё кому-то… Посылки могли быть из Штатов, из Израиля, редко из Польши, и никогда, не помню такого случая, из Канады. Но Николаева интересовало другое, чем, например, меня – его интересовала музыка, винил. Поэтому да – ему действительно было необходимо вести разговор с нужными людьми, а  с нужными людьми, согласно их специфическому занятию, действительно необходимо было разговаривать сквозь зубы и вполголоса.
 
“Black Sabbath” – вот какую группу он слушал чаще всего, вот чьи диски добывал у фарцовщиков. Был такой случай. Родители Николаева уехали на месяц на курорт и оставили ему на время своего отсутствия восемьдесят рублей на жизнь. Назавтра же Николаев одолжил ещё двадцать и купил охренительно крутой виниловый альбом. Платиновый скорее всего. Не знаю, который это был из тогдашних альбомов – “Paranoid”, “Master of Reality”, “Black Sabbath Vol.4”, “Sabbath Bloody Sabbath” или “Sabotage”, а может первый “Black Sabbath” (такое тоже могло быть) или вообще что-нибудь другой группы. Во всяком случае, следующий месяц Николаев слушал этот альбом, а питался бесплатным хлебом из столовых. Хлеб в столовых тогда просто лежал на отдельном столике, каждый брал сколько надо. Можно было прийти и взять.

 Помощи он ни у кого не попросил. Таков был Николаев.

Николаев был старше нас, он был студентом медицинского института по официальному статусу, а по жизни – центровым хулиганом.

Он был налитым силой крупным парнем, рыжим с залысинами, он был резким, бесстрашным и агрессивным городским мачо. На улице его уважали и понимали, что лучше с ним не связываться. Шпану Николаев ненавидел, задирал и умело бил. Он вечно искал драки с кем-нибудь равным себе и постоянно был к ней готов. Без никакой для себя осязаемой пользы, исключительно из лихости. Аргентинские “поножовщики” из новелл Борхеса представляются мне ближайшими аналогами тогдашнему Николаеву. Говорили, что и с девушками он был дерзок.

Звали Николаева Сергеем.

Ещё у него была собака, доберман по кличке Лорд. Когда Николаев шёл по проспектному тротуару, всегда целеустремлённо, -- представить его болтающимся просто так было сложно, -- с доберманом на поводке, с дорогой сигаретой в зубах, в туго обтягивающих сильные ляжки джинсах, в пёстрой рубахе, расстёгнутой на обожжённой солнцем до красного цвета груди, сверкая, будто блицем, своей энергетикой – каждый, кому попадалось на глаза это зрелище, запоминал его надолго. Ритм жизни Николаеву отбивали куранты, скрип шестерёнок и стук огромного часового механизма разносились по квартирам дома, в котором он жил, не смолкая, днём и ночью. Отец Николаева был, по-моему, полковником.
   
После окончания мединститута Николаев пошёл в армию. Нет, не рядовым конечно. Не знаю, как правильно сказать – завербовался? В общем, стал армейским хирургом, офицером. И женился примерно тогда же, чем удивил, как и армейским выбором. Представить Николаева женатым человеком, как и представить Николаева военнослужащим (даже забритым срочником), а тем более женатым военным, казалось равно невозможным. Но это стало именно так. Перед отъездом к первому месту службы, куда-то на Север, Николаев устроил прощальную вечеринку. Не помню, где это было – у него, у меня или у кого-то из общих приятелей. Пили ром со льдом и апельсиновым соком и джин “Beefeater”, наверняка слушали, хотя у меня не отложилось, Оззи Осборна, жена Николаева была мне совершенно незнакома, народу было ещё, кажется, человек пятнадцать или двадцать, включая девушек, и о чём-то мы все, конечно, разговаривали, и всё происходящее казалось мне началом чего-то непоправимого. Будто Николаев уезжает навсегда. Как если бы уходил сквозь портал в параллельный мир, из которого нет возврата. Как если бы умер. Так тогда провожали на постоянное место жительства в далёкие страны – без шанса когда-либо увидеться. Николаев коротко шутил, но был собран и в целом неразговорчив.

Река времени потекла дальше, совершая свои предсказуемые или парадоксальные повороты, и в этом потоке моя жизнь выше края переполнилась настолько фееричными и диковинными  поступками, событиями и потрясениями, что среди них про Николаева я довольно быстро перестал вспоминать. Не буду врать, что я как-то особо дружил с Николаевым, и что его отъезд прям пробил дыру в моём тогдашнем душевном равновесии. Мы были знакомы, мы общались и иногда проводили время в общих компаниях, но и только. Я вообще не ожидал, что когда-либо про него ещё услышу. Но получилось по-другому.

По прошествии изрядной цепочки лет среди близких мне людей пошли разговоры, что с некоторых пор в одном военном госпитале работает необыкновенно талантливый нейрохирург. Самый лучший, другого подобного просто не существует, многим уже помог и продолжает помогать – проводит очень сложные операции, берётся за самые бесперспективные случаи и раз за разом спасает человеческие жизни.  Вскоре нашлись даже знакомые знакомых, которых он оперировал, и те, как передавали, отзывались о нём с теплотой и уважением. Фамилию хирурга называли такую – Николаев. Не сказать, чтобы я особо удивился, поскольку было изначально ясно, что Николаев по способностям изрядно превосходит некоего условного среднего человека, но  этот нынешний Николаев, известный мне лишь со слов, с тем, прежним, со столичным ярким хулиганом, нисколько не соотносился. Будто это две разные личности. Поэтому просто принял к сведению.

Про этого нового, вернувшегося через портал из параллельного мира Николаева, рассказали также такое – теперь он полковник (фигасе!), по-прежнему фанат Оззи Осборна, у него опять собака (по кличке Озик), но другой породы, не доберман, он много курит, и ещё у него серьга. Ну да, серебряная серьга-колечко, которую он носит в левом ухе. Вот серьга была более чем предсказуемой! Так, мол, и является ежедневно на работу, то есть на службу – в офицерской форме с золотыми полковничьими звёздами на погонах, с полагающимися там значками и наградами, наверняка ведь какие-то медали или ордена у него, полковника, были, и с серебряной серьгой в ухе. Сомневаюсь, что кто-либо другой в армии мог бы себе подобное позволить. Только Николаев. Это да, это точно казалось в его ничуть не поменявшемся безжалостном стиле – являться на службу в уставной форме и с серьгой!
 
Это был период, когда пламя безумия, шаг за шагом понемногу захватывающее моё сознание, полыхало в моём мозгу с наибольшей силой. В обыденной жизни, как я позднее осознал, эта катастрофа почти не проявлялась, во всяком случае в обычном бытовом поведении за мной никто ничего не замечал, картина же окружающего мира представлялась мне тогда в искажённом, перепутанном облике, и это обстоятельство не раз и не два приводило меня в разнообразные тупики. Я был реально не в себе.

Мне показали дом, в котором живёт этот новый Николаев, а в следующий раз показали и подъезд, а я лишь вяло удивился внутри своего мозга: бывают же, мол, совпадения -- семья новых Николаевых живёт в том же доме и в том же подъезде, что и Николаевы прежние.
 
Однофамильцы вселились, не иначе.

Однажды вечером, стояла по-моему осень, я выгуливал собаку в одном из общепринятых для выгула собак мест неподалёку от дома. Владельцы собак иногда собираются по нескольку человек, даже совершенно незнакомых, чтобы пообщаться на всякие околособачьи темы, а заодно дать пообщаться между собой и своим собакам, и так получилось и в этот раз. Сперва мы стояли вдвоём с каким-то респектабельным гражданином (и его псом), а потом подошёл ещё один человек. Не помню его собаки и не помню, была ли с ним собака, а говорили мы все трое наверняка как обычно в таких случаях и с обычной же для меня некоторой натугой – о собаках. Подошедший третьим был, как мне показалось, среднего роста и примерно средних же лет, субтильным и даже несколько словно бы измождённым, и особого интереса у меня не вызвал. Разговаривая, я смотрел на него совершенно спокойно и ничто во мне не ёкало, и звоночек внутри меня вроде не звенел. Разве что совсем неслышно. Человек же этот будто от меня чего-то ждал, будто вопрос какой-то был в его глазах и поведении, чего-то он ждал вне пределов моего вялого ни к чему не обязывающего трёпа, и так и не дождавшись, вскоре попрощался и ушёл. По непонятной мне тогда причине я очень явственно запомнил его уходящим – его ссутулившуюся обращённую ко мне спину, его короткую куртку, вязаную шапку, его наклонённую вперёд голову и быструю походку. Его движение прочь. Его разочарование.

Ну да, это был Николаев. Я тогда многих не узнавал.

На его похороны я опоздал. Честно – тому была причина. Притворился, будто замешкался со сборами, будто слишком долго выбирал и слишком тщательно повязывал перед зеркалом галстук, будто невнимательно следил за временем и застрял в пробке (хотя до их квартиры было десять минут бодрым шагом, включая лестничные марши, и ехать никуда не требовалось),-- в общем опоздать я собирался сознательно. И не считаю своё опоздание ошибкой даже теперь.
 
Мне передали, что в гробу, пока гроб стоял в их трёхоконной гостиной, Николаев лежал словно вновь окрепшим, помолодевшим, бравым, в своей полковничьей форме и с серьгой. Музыка из динамиков была такая, какую он бы выбрал сам:

“What is this that stands before me? Figure in black which points at me…”

В гробу Николаев сохранил отличное чувство стиля.

Его жена (получается, что вдова, но словосочетание “вдова Николаева” на мой вкус выглядит ужасно; теперь я без подсказки её имя не вспомню) рассказала на похоронах, а мне потом пересказали, что Николаев до того восемь лет не брал отпуска. Его неким было заменить в госпитале, в его отсутствие некому было проводить сложные операции. Он уже всё про себя знал и понимал, что времени остаётся немного. По утрам высыпал в ладонь горсть таблеток, все разом глотал, запивал водой и вперёд, делать свою работу.


2022