По эту сторону молчания. 73. Благослови, владыка!

Его внимание привлек высокий сухой, не так чтобы очень дряхлый, но и не здоровый старик в старом плаще-реглан. Он знал – это прокурор. Тот жил в доме напротив на первом этаже. К нему, случалось, на электрическом колесе  приезжал внук – тридцатилетний лобур, как его определила Тамара Андреевна. Причина известная: потому что  у того не было семьи. Одно время она приставала к нему, мол, почему не женат, обещая познакомить с «хорошей девочкой». Но та, кого она имела ввиду, уже не девочка, и Оконников по этому поводу шутил, что, мол, девочка-припевочка. Тот не уточнял, какая именно. И в эти два-три раза, когда Тамара Андреевна успела высказаться по этой теме, он отрезал: «Нет. Мне жена не нужна». «А жаль», - вздыхала Тамара Андреевна и все ж, не теряя надежды, изучала его в деталях, чтоб передать кому надо, какой он. Он не худой и не полный, но в узких укороченных брюках, а тут обязательно нужны носки до щиколотки и кроссовки, имел дегенеративный вид, сопля на тонких ножках.

Прокурор редко выходил из квартиры, поэтому тот факт, что он был знаком с Анной Фадеевной, вызывал сомнения. Хотя… Это могло быть, так сказать, шапочное знакомство: «здасте-до свидания». И все же пришел. Каковы причины того, что он выполз из своей квартирки и вот предстал перед миром, чем всех удивил? Оконников и подумать не мог, что для того, чтоб отдать последнюю дань уважения, попрощаться. Им двигало любопытство, что и Оконниковым, но оно было другого рода, и вызовет понимание среди  читателей:  он хотел посмотреть, как это все происходит, прощание, отпевание. Как происходит? Обычно.

Со двора и во двор выходили и входили люди. Но именно он обратил на себя внимание. Что тут сказать – колоритная фигура.

Когда он вошел, доктор, увидев это, кивнул ему. Тот ничем не ответил ему: ни словом, ни движением головы, - только посмотрел на него строго, но так он смотрел на всех.

Он стоял рядом с  Лесей Петровной. Это лупоглазая уже в возрасте женщина, в сравнении с прокурором – карлик, ну, а если без сравнений, то обыкновенная: лицо без морщин, пухлые ручки, сама, как пышка, одета бедно и поэтому Оконников решил, что испытывает  материальные затруднения, об этом ему говорила и Тамара Андреевна. Она жила в доме, который стоял рядом с их домом.

Среди всех домов в переулке он один оштукатуренный, и, казалось бы, это хорошо, не просто кирпичи, а какая ни какая отделка, гладко и должно радовать глаз, но это если бы он был еще и окрашен, а так грязная штукатурка только портила весь вид. К тому же старые деревянные окна. В них смотреть – страх. Из них – как из могилы.

О Лесе Петровне Оконников знал, что та живет одна, что болела, а ее лечение оплатил сын. Теперь к этому еще добавила Ирина Эдуардовна, что тот, оказывается, работает в Польше и во всем себе отказывает, чтоб помочь ей: « Тут целая история…»  Оказывается у нее есть знакомая, которая знает сына Леси Петровны. Однажды они встретились, как сейчас с Тамарой Андреевной, и разговорились: «Так вот. Он там во всем себе отказывает, какую-то малость оставляя себе на прожитие, а остальное отсылает матери». И здесь Тамара Андреевна возмутилась:  «Чтоб собака не сдохла!».  Лесе Петровне последний год казалось, что в ее квартиру ломятся то ли соседи (она их ненавидела), то ли воры, и непременно, чтоб или убить, или ограбить, даже, если произойдет воровство, то как же она, ведь она умрет от голодной смерти, и ей было так страшно, ужасно страшно, что она не знала, что делать, и тогда возникла идея с собакой. Это был питбуль. Сила сжатия челюсти 126 килограммов  на квадратный сантиметр. Есть и больше, но широкая мощная грудь, массивная шея, большая голова с широкими мощными челюстями – впечатляет.  Теперь все ее внимание, вся любовь была направлена на этого злого урода. И кто скажет, что она нормальная? Женщина сошла с ума.

Зажгли свечи. Оконников, отвлекшись от разговора, теперь следил за тем, как воск стекая по свечке, пачкал платок; огонек на нитке горел и трепетал и, распространяя нежный приятный знакомый запах старой церкви, щекотал ему ноздри.

Когда диакон произнес «Благослови, владыка!» и священник провозгласил «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и вовеки веков», вступил чтец, вернее чтица: «Аминь. Трисвятое. Слава, и ныне», - и так далее, и уже начали читать тропари, он почувствовал, как на глаза накатилась слеза. «Фу ты, расчувствовался», - вздохнув, подумал он. И далее диакон: «Снова и снова в мире Господу помолимся!». Чтецы: «Господи, помилуй. Еще молимся о успокоении души усопшей Анны. И о прощении ей всякого согрешения, как вольного, так и не вольного». Затем: «Господу помолимся», -  все начали крестились. Священник произнес молитву: «Боже духов и всякой плоти, смерть поправший и диавола упразднивший, и жизнь миру Твоему даровавший! Сам, Господи, упокой душу усопшей рабы Своей Анны в месте светлом, в месте блаженном, в месте отрадном, откуда отошли мука, скорбь и стенание. Всякое согрешение, соделанное ею словом, или делом, или помышлением, как благой и человеколюбивый Бог, прости. Ибо нет человека, который жил бы и не согрешил, ибо только Ты один без греха, правда Твоя — правда навек и слово Твое — истина». Вот уже чтение «Первого послания к Фессалоникийцам», за ним прощание: «Приидите, последнее целование дадим, братие, умершей Анне».

Во время пения стихиря родственники кинулись подходить к гробу: кто  целовал «венчик», лежащий на лбу покойницы, кто икону в ее руках, а кто, чтоб, задержавшись на полминуты, постоять, опустив голову в большой печали. Одним словом, каждый делал то, что считал приличествующим этому случаю, делали, кто во что горазд.

После ектении об упокоении,  священник  пропел: «В блаженном успении вечный покой подаждь, усопшей рабе Твоей Анне, и сотвори ей вечную память». За ним хор: «Вечная память. Вечная память. Вечная память». Уже после разрешительной молитвы Оконников бросился в сторону от гроба, и тут столкнулся с Ивлевым. Кивнул ему. Тот отвернулся. «Ну, и черт с тобой», - решил Оконников и вышел со двора, где возле калитки ждал Тамару Андреевну.

Та пристала к доктору, расспрашивая его что и как. И хотя тому было не до нее, совсем некогда, это было написано на его лице, он какое-то время слушал ее и даже отвечал. Вообще, у Тамары Андреевны с доктором были хорошие отношения. Во всяком случае, она так считала. Он же был с ней терпеливым.

К Оконникову подошел Борька. Он был чисто одет: замшевая курточка ядовито зеленого цвета нараспашку, одетая на хэбэшую футболку, черные джинсы и голубые кроссовки. «Куда это он собрался? - подумал тот. - Куда бы ни собрался. Не мое дело. Потом, мне все равно».

-Ты был у Вари? – спросил тот его.

-Нет, пришел на похороны.

-У Атамася?

-Ты его знаешь?

-Редкая сволочь. Так говорят. Знаешь, Фридрих женился на этой…

-Татьяне Григорьевне?

-На ней.

-Ха. А мне говорил, что ни за что не женится.

Вышла Тамара Андреевна:
-Доктор пригласил на поминальный обед.

-Я не пойду.

-Почему? Ты ведь хотел.

-Не пойду и все тут. Сколько раз (много!) был при отпевании, ни слова не запомнил из того, что там читают, хоть и старался, так что хоть бы что-то оставить в памяти. Кстати, встретил Борьку.

-Это он? – она показала в сторону удаляющегося мужчины. И тут Оконников увидел, что шаг у того очень твердый. «Старается. Опять пьяный», - с досадой подумал про себя он.

-Он.

-И что Борька?

-Сказал, что Фридрих женился на своем главбухе.

-Меня твой Фридрих не интересует.

Его он тоже не интересовал, и все же не мог избавиться от желания узнать, что там у Фридриха с женщинами, не с проститутками, там все ясно, главная интрига развивалась  вокруг Татьяны Ивановны и Татьяны Григорьевны. И когда они, он и Тамара Андреевна, возвращались домой, он все это время (минут двадцать) думал об этом.