Червеед

Летом 1915 года, возле особняка старгородской миллионщицы Тарнавской, остановился экипаж. Двое молодых людей, приятной наружности, скрылись за коваными узорами забора, увитого богатой растительностью.
- Ну, здравствуйте, тётушка! - радостно поприветствовал хозяйку дома, молодой франт, нарочито-картинно снимая кепи.
- "Тётушка"! Вот тоже - племянник нашёлся!
Лилия Андреевна Тарнавская, слегка зарделась за внезапными хлопотами, и напустила строгости, хоть было заметно, что гости освободили её какого-то тягостного и неприятного дела.
- Вот-с, едем с Опричкиным с ярмарки. Я не представил Вам, прошу прощения,  - господин Опричкин. Лилия Андреевна, прошу любить и жаловать! А что, тётушка, я ведь теперь без заливных лугов-то, от Вас не уеду. Назначьте любую цену, готов тотчас купить.
- Да на что же Вам, Лука Евсеевич луга-то наши заливные?
- Ну это уж, как говорится, наш интерес коммерческий. Да, Опричкин. - Лука Вешкурцев игриво подмигнул компаньону, достал черепаховый портсигар и бесцеремонно закурил "Герцеговину".
С Лилией Андреевной он был знаком не более года. Ныне покойный муж нашей героини, сошёлся с ним по одному судебному делу.  Вешкурцев оказывал услуги переговорщика и оказался весьма полезен тем, что лично знал многих судейских чиновников и канцелярских писак. Дело закончилось мировой, а фабрикант Архонт Тарнавский сохранил большие деньги в неблагоприятном для себя судилище. С тех пор, Лука, иногда заезжал на обед или просто без видимой цели к богатым знакомым. Вёл себя так, будто чёрт знает сколько времени знаком с Тарнавскими на короткой ноге, и не он обязан покровительству, а они зависят от игры его настроения и прихоти. Лилии Андреевне это не нравилось, однако Архонт Еремеевич, всегда успокаивал любимую супругу.
- Душенька, ведь Лука от простодушия не замечает условностей. Умнейший и полезнейший малый.
А когда по весне, Архонт Тарнавский угорел в охотничьем домике, у визитов Вешкурцева не стало адвоката в лице медведеподобного мужа. Который обнимет и защитит, поцелует и пробасит на вспыхнувшее ушко:
- Эх, Lili, люблю тебя больше жизни, душегубительница!
Лилия Андреевна Тарнавская была женщина тридцатипяти лет, приятной полноты и привлекательной внешности. Детей у них в браке с Архонтом Еремеевичем не было, пятнадцать лет назад, супруги оформили опекунство над маленьким Алёшей, чья мать Ольга Андреевна, сестра Лилии, скончалась от холеры. Архонт мальчишку любил, как родного, с младых ногтей брал с собой на мануфактуру, таскал по кожевенным цехам и ремеслянным артелям, приобщая к настоящему делу. "Не смотри, Алёшка, что смердит здесь и грязь, честная копейка так и куётся!" Но деловой хватки за  Алексеем не замечалось, коммерческие переговоры и необходимые встречи навевали на него тоску и замкнутость.  Предприниматель вовремя это понял и более не принуждал пасынка.
- Где же это Вы, Лука Евсеевич разбогатели? Или клад какой нашли? - Тарнавская слышала и от самого Вешкурцева, что тот порой испытывал острую нужду в средствах.
Хоть и старался одеваться по последней моде и пускать пыль в глаза вычурными безделицами. Не раз приходилось ему закладывать и фамильную вещицу: редкой работы круппенхаймовский  портсигар из черепахового панциря, с серебряной монограммой.
- Говорю же Вам, душа моя Лилия Андреевна, с ярмарки едем. Штабс-капитан едва до исподнева не раздел, собака, в карты. Тут вспоминаю я, Опричкин, - Лука неожиданно стал рассказывать приятелю, как если бы это он поинтересовался.- со мной моя "Неопалимая Купина", как называю я драгоценность незабвенного своего родителя. Сколько раз, последней ставкой служила мне эта вещь, и - не упомнишь! Ну, думаю, выноси и на этот случай! Так вот, ещё и в прибыли оказался. Штабс-капитан тот, с полковой кассой на Кавказ бежал...Пошёл за шерстью, да сам стриженым остался.
Лука по детски открыто и непринуждённо рассмеялся. Достал из внутреннего кармана пиджака пачку казначейских билетов, сделал пассы в воздухе и убрал обратно.
- Десять тысяч, Лилия Андреевна!
"Ты мне теперь, не то что луга, а душу продашь, змея", - подумал молодой человек и бесовские искры, как бисер на миг запрыгали в его тёмно-карих, почти чёрных, агатовых глазах. С первых минут знакомства, почувствовал он надменную снисходительность и даже гадливую брезгливость, миллионщицы к себе.
А дела у Тарнавской и правда - оставляли желать лучшего. Со смертью мужа, казалось, сама удача отвернулась от владелицы мануфактур и фабрик, скотобоен и земельных наделов. Наёмные управляющие, получив слабину и относительную вольницу, руководили спустя рукава, а то и открыто подворовывая. Прибыль заметно просела, рабочие устраивали стачки и управляющие готовы были им даже в этом потрафить. С одним из них, с Игнатом Истоминым, Лилия Андреевна и имела весьма неприятный разговор, перед прибытием гостей. Истомин, ещё молодцеватого вида инженер-промышленник, руководил небольшим кожевенным заводом, на окраине Старгорода. "Архонт в кулаке всех держал, при нём и не вякнули бы про забастовку, а тут, одно слово - баба!"
Лилии Андреевне он симпатизировал и даже жалел несчастную женщину, внезапно погрузившуюся в непонятные материи, счета, договора, кредитные вексели и прочее. "Целовать бы её в губы рубиновые, да забыться в пшенице волос её. А я ей - про мездру, про жир да дубление..." Игнат, впрочем, после разговора с Тарнавской ещё и не успел уйти, а находясь в полумраке штор, у входа в гостиную, невольно подслушал весь разговор.
- Игнат Истратович, - Лилия Андреевна слегка вздрогнув, будто поняла последние мысли Истомина, обратилась к управляющему, - мы ведь не договорили? Будьте великодушны, прийти завтра, как раз и бумаги за минувший месяц посмотрим, хорошо?
И она одарила его такой жемчужной улыбкой, будто и правда - услышала тайное желание.
- Разумеется, Лилия Андреевна. Честь имею, господа!
                                       | |
Через час, вся компания села за большой стол, горничная Дарья разлила по фарфоровым чашкам ароматный чай. В розетках благоухало варенье, золотым мёдом истекали соты, на подносе - под сахарной пудрой румянилась ещё тёплая выпечка...К чаепитию присоединился племянник Тарнавской, Алексей. Юноша семнадцати лет, худощавого телосложения с мраморно-белым цветом кожи.
Ещё в детские годы, к Алёше приклеилось обидное прозвище "Червеед". В лицо, конечно, его так не называли, а за глаза - случалось. Вот, как Вешкурцев объяснил Опричкину историю этого названия, пока они были в пути:
- Знаешь, брат Опричкин, почему Алёшеньку "Червеедом" кличут? Тут, отец мой, уморительная история. Алёшенка, к Лилии Андреевне, малоденек ещё прибился, по близкому родственничеству. И чтоб дома не докучал, выносили его в сад, да на травку зелёную. А случалось, так и забывали, за докуками-то. Алёшенька у нас тихий, не приметный. Да раз подглядели, что блаженный наш, из земли червячков выкапыват, да и ест. Архонт его раз и на бойню взял с собой, по какой-то нужде...Так Алёшка там чуть сознания не лишился, от известной чувствительности. С тех пор, чудак наш на луг, бывает, ходит, коровкам проповедует истину о свете божьем. Живодёрня, мол, их ждёт, да нож мясника, а вовсе не вечное благоденствие в хлевах да загонах...
А то, порой, гусёнка словит и ну толковать тому, о рождественском столе, да печёночном паштете. Но ничего, душа Опричкин, вот приедем и я им такую "штуку" устрою...
Алексей рос замкнутым и молчаливым, и правда, часто походил на блаженного. Не в пример молодым людям своего времени, с особой, глубокой серьёзностью относился он к христианской вере  к церковной службе и православной жертвенности. Даже, немногочисленные приятели его, и те - учились в церковно-приходской школе. В минуты особого вдохновения, впрочем, нападала на юношу и горячая многословность и некий христианский экстаз. Увлечённо он мог рассказывать о подвижниках веры, страстотерпцах и схимниках, некоторых из которых и сам знал, выезжая во время каникул в монастырскую слободу.
- Господин Опричкин, - возобновила недавнюю беседу, Лилия Андреевна, -
Лука Евсеевич, Вас верно представил, да я не расслышала вашего имени отчества...
- Илья Петрович. - смутился Опричкин и стал дуть отчаянно на чай. - Признаюсь, вот сказал я: Илья Петрович, а будто имя-то и не моё, а чужое, так редко оно ко мне относится. Фамилия моя больше подходит не для филиппики, а для фельетона. Меня и в гимназии, товарищи называли всё время - Опричкиным, Лука свидетель, и после, в Техническом училище. Меня и жена, дома зовёт Опричкиным. - теребя редкую бородёнку, проблеял Илья Петрович.
- Так Вы женаты?
- Женат-с и двумя ангелочками уж обзавёлся, с супружницей своей, Алёной Дмитриевной. Они меня до вечера отпустили, а я, подлец, пожалуй что - и завтра не появлюсь в доходном доме...Вот, товарища недавней юности узрел и под уклон...А детки - чудо, Лилия Андреевна, сплошные херувимчики, у Алёны Дмитриевны, в ногах готов навечно в благодарности пребывать. Увижу их вечером и такой елей по душе мироточит! На ярмарке, и петушков-леденцов им купил. А вот, подлец, пожалуй, что и завтра не увижу...
Глаза Ильи Петровича заметно увлажнились и он достал смятый платок.
- Да, - вдруг сказал Алёша, - на Вознесение, в нашем храме, детский хор воскресной школы, исполнял псалмы на арамейском...
И такая, тоже, благодать у меня на душе, не поверите - соловьи разливаются да ангелы смеются. Закрыл я глаза и думаю, да неужто со мной это всё происходит? Да неужто я, никчёмный, неразумный прах, достоин благодати небесной. Так хорошо мне стало, будто я у Царских врат милость прощённую получил. Ущипнул себя - не сон ли то. Нет, не сон. Иные вон и бодрствуют, а всё равно, что в сонном параличе находятся. Вы вот, господин Вешкурцев, в Бога нашего не веруете, а и у Вас, верно, бывает неимоверная радость и счастье светлое и кроткое...
- Помилуйте, Лука Евсеевич, - удивилась Тарнавская, - что же это Вы, получается, церковь манкируете?
- Да-с, я атеист.
- Лука, господь с тобой, голубчик, оставим благодати и счастье светлое, но что ж, по твоему, и ада, и вечных мучений не существует? - казалось, окончательно оправился от сантиментов, Опричкин.
- Слаб человек, Опричкин, малодушен, но горд. Оттого и сотворил весь этот пантеон различных богов, а вкупе с ним и мифологию из козлоногих сатиров, чертей и прочего бестиария. От страха животного, и не такое померещится. Позвольте папиросочку? Благодарствую...
Лука, вновь достал свой счастливый,  черепаховый портсигар, закурил и продолжил:
- Это ты у нас, Алёшенька, с угодниками да Богородицей беседы ведёшь. А мы, люди практичные, но - чёрствые и низкие, смерды, одним словом. Придумал всё человек. А придумав - поверил, а поверив - испугался. Так, в страхе и шатается, от кабака до схимы. Страшно ему, Опричкин, помирать в кромешной пустоте. А ну, как нет ничего...нет " того света"! Истлеет он, как эта папироска. И что всего смешней,  души-то нет! - он тихо, но раздражённо рассмеялся, отчего всем стало не по себе.
- Эка, ты брат хватил! А сам не боишься? - Илье Петровичу было неловко, от своих откровений и едва не брызнувших слёз и он решил отыграться.
- Да он нас нарочно злит, господа. - решила Лилия Андреевна. - Посмеивается зачем-то, а сам упивается. Играет эдакого провинциального Мефистофеля из заштатного театра, разве не видите?
- Должно быть тяжело Вам очень, Лука Евсеевич, - серьёзно сказал Алексей, - отчего-то обиделись Вы глубоко или отчаялись. Погубите себя так. Вам к людям надо, настоящим, полнокровным. Хотите, я с Вами в слободу пойду, с мастерами познакомлю?
- Пустое, Алёшка. Никуда я с тобой не пойду. А поговорить - поговорю. Ты во мне человека видишь, а не халдея да скомороха ярмарочного. Ты приходи сегодня вечером,  мы с тобой о многом побеседуем.
Перед тем, как сесть за стол и после ухода Истомина, Вешкурцев сердечно и вовсе не изображая из себя паяца, попросил Лилию Андреевну, позволить им с Опричкиным переночевать. Тарнавская не возражала и попросила Дарью, приготовить гоподам, две спальные комнаты.
                                                  | | |

Утром следующего дня, Вешкурцев появился из своей опочивальни часам к десяти. Хозяйка в своём кабинете обсуждала с управляющим Истоминым, текущее положение дел на кожевенном предприятии и в цехах мануфактуры. Опричкина и Алексея не было и Лука Евсеевич, меланхолично пускал в раскрытое окно сизые кольца табачного дыма. К одиннадцати часам, Дарья пригласила на завтрак в столовую. Зайдя туда, Вешкурцев увидел Лилию Андреевну, Истомина, Опричкина и Алексея. Поздоровавшись, Лука подошёл к сервированному столу, выдвинул стул, но садиться не стал, а опёрся обеими руками о деревянную, изогнутую спинку.
- А мы, с Алёшей, уж на речку сходили, освежились, - начал было Илья Петрович, - Я хотел тебя будить, да уж больно ты нежен был во сне, Лука.
- Не предполагал я, Лилия Андреевна, что дом где, покойный муж Ваш, всячески  благодетельствовал мне, окажется - разбойничьим вертепом.
В наступившей тишине, слышался только мерный ход настенных часов и возня мотылька между оконными стёклами.
- Те средства, которые Вы вчера у меня видели, украли-с.
- Что же, милостивый государь, я их у Вас украла? -  спросила упавшим голосом Тарнавская.
- Нет. Но тот, кто это сделал, находится в этой зале. Я даже полагаю, что с его стороны это была наивная шутка, однако, она затянулась и я прошу его сознаться.
Собравшиеся смотрели друг на друга, кто с недоумением, а кто с крайним смущением и явной неловкостью. Горничная Дарья, замерла от неожиданности с черпаком над фаянсовой соусницей.
- Вы не здоровы, господин Вешкурцев! - Лилия Андреевна была в высшей степени возмущения и негодования. - Может ещё и полицеского урядника призовём, дознание вершить?
- Участок, само собой, оповестить придётся, - Лука похлопал себя по карманам и отойдя к окну, достал заветный портсигар, - деньги не малые. - А где полиция, там и газетные хроникёры налетят, как слепни...
- Кто же по вашему совершил сей низкий поступок? - Игнат Истратович и не предполагал, чем обернётся приглашение миллионщицы отзавтракать, - Лилию Андреевну, я полагаю, Вы исключили, а что же с остальными?
- Вас, господин управляющий, я совсем не знаю. И не подозреваю, конечно.
- Благодарствую. Так, кто же? Только не говорите загадками, как влюблённый гимназист. Илья Петрович, Алексей, Дарья?
- Опричкина, вчера вечером, когда деньги ещё были при мне, я не видел. А с Вами, молодой человек, - Вешкурцев наклонился телом к Алёше, - мы провели интереснейшую беседу. Деньги были вот здесь. - Лука отодвинул полу и показал карман на сером подкладе. - Пиджак, какое-то время висел на спинке стула, и я имел надобность покидать комнату на несколько минут.
Алексей побледнел ещё пуще обычного, и от неожиданности вовсе утратил дар речи.
- Обыскивать вашу жилую часть, я не вижу никакого смысла, у Вас было достаточно времени распорядиться похищенными средствами.
- Алёша не мог поступить так. - Сначало совсем тихо, а затем достаточно громко и твёрдо произнесла Лилия Андреевна - Алексей не мог поступить так.
- А позвольте, - поднявшись из-за стола, - сказал Истомин, - я с господином Опричкиным, осмотрю вашу комнату, господин Вешкурцев?
- Предпочёл бы сделать это с урядником, а впрочем, как Вам угодно, сделайте одолжение.
Игнат Истратович и Илья Петрович покинули собрание и, в неловкой тишине, следующие пятнадцать минут никто не проронил ни звука. Лишь Тарнавская бросала испепеляющие взгляды на довольного собой щёголя, да всё так же, запоздавший, ночной бражник шуршал за занавеской.
Вернувшись, Истомин, встретившись глазами с Лилией Андреевной, отрицательно покачал головой.
- Подклад. - неожиданно для всех произнесла вольнонаёмная Дарья и испуганно посмотрела на хозяйку.
- Что? - прищурив глаза спросила Тарнавская.
- Лилия Андреевна, вчера, я спать уже собиралась, как постучал Лука Евсеевич. Я подумала, что они с какими глупыми поступками приставать начнут, а они спросили иголку с ниткой, подклад чинить. Я предложила сама, но Лука Евсеевич отказался.
- Вот дура, Дашка! - Лука усмехнувшись, пыхнул папироской.
Истомин подошёл к Вешкурцеву, тряхнул того, как кутёнка, и отведя борт пиджака, рванул шёлковую подкладку. На пол упало насколько голубых пятисоток с грозно взирающих с них, императором Петром.
- Ах, Вы ничтожный человек! - задыхаясь от гнева, произнесла Лилия Андреевна. - Как смели усомнится в честности святого человека. Немедленно убирайтесь и чтоб духу вашего не было! А я всё в толк взять не могла, на что заливные луга-то...
- Он про луга ввернул, только затем, чтоб деньги показать, - Истомин отпустил Вешкурцева, - чтоб Вы поверили в само их существование. И подлым образом тень бросить на Вашу семью и на Вас лично, Лилия Андреевна. До полиции дело бы не дошло, думаю, а вот шантажировать он Вас крепко собирался, зная Вашу любовь к Алёше.
- А я брат, понял, про какую "штуку" говорил ты, в дороге. - сказал Опричкин. - И горько мне, что потерял я товарища сегодня.
Через мгновение, Лука Евсеевич, в глубоком смущении, подобрав банкноты, вышел прочь. Илья Петрович, извинившись, также удалился. От неловкости, закрыв лицо ладонями, ушла  Дарья. Лишь Алёша, не видя ничего из-за туманной поволоки, неслышно плакал от обиды и внезапного разрешения.  Истомин, подойдя к Тарнавской, неожиданно взял её ладонь в свою. Тонкие, прохладные пальцы миллионщицы исчезли в широкой кисти инженера и Лилия Андреевна, впервые, за долгие месяцы, почувствовало уверенную, спокойную, мужскую силу и надёжность.
На подоконнике лежал черепаховый портсигар, работы "Louis Kuppenheim". Янтарного цвета крышка отражала солнечные лучи на мёртвую бабочку-колибри. Как известно, колибри питаются нектаром, не касаясь цветка, зависая в воздухе. Как и оные люди, стремящиеся припасть к нектару жизни, не касаясь самой жизни, паря на воздусях.