Судьба Бехтгольд Эллы

 
Я родилась в 1926 году в деревне  Нурали в Крыму, третьим ребенком в семье. Предки наши жили в Германии, потом перебрались в Бессабарию, а оттуда в Крым. Дед, Александр Лауер и еще несколько семей немцев, обзавелись хозяйством, построили большие дома. Бабушка Лиза родила четыре дочки и два сына. Один из этих детей, Эммануил, стал моим отцом. Он женился на Эмме Бек, у них родилось пятеро детей.
Жизнь всех членов нашей семьи проходила в постоянной работе. Уже в шесть лет я таскала на коромысле ведра с водой. Мы жили недалеко от Черного моря. В нашей деревне пресной воды не было, приходилось привозить из соседней деревни. На одного человека полагалось по одному ведру воды в день. Эту воду мы сливали в кадку и расходовали бережно. Скотине и курам давали соленую воду, стирали тоже в соленой. Огород поливать было нечем, там росла трава. Мать и отец целый день работали в колхозе. Папа был молотобойцем в кузне, а мама трудилась в поле. Дедушка был кузнецом. А работа это тяжелая: нагревают металл добела, кузнец держит кусок горячего металла на наковальне и маленьким молоточком показывает то место, по которому должен ударить молотобоец. Тот большим махом стучит по раскаленному металлу. Отец же был не очень крепкого здоровья, однажды он надсадился. Я помню, как он, качаясь, вышел из кузни. Его тошнило, лицо побелело. С тех пор он больше не мог работать молотобойцем. Его поставили ответственным за птичник. Длинный барак недалеко от дома был полон курами. Барак сложили из саманных кирпичей. Надо сказать, что кирпичи эти  сами делали. В нашем дворе находилась огромная яма, в эту яму закладывали глину и солому. Чтобы перемешать эту массу, гоняли по кругу лошадей, до коллективизации у нас были свои лошади. Потом влажную массу выкладывали вручную в деревянные формы и сушили на солнце. А солнца в Крыму всегда много. Из этих кирпичей строили дома и все необходимые постройки.
В 1933 году начали организовываться колхозные хозяйства. Все наше стадо забрали: лошадей, коров, овец. У отца была молотилка, покупать ее помогали все его братья и все пользовались, но записана она была на нашей семье. Поэтому его исключили из колхоза как кулака, а нас выгнали из деревни. Родители сложили на бричку немного постельного белья и одежды, взяли пятеро своих детей, младший сын был младенцем, и поехали к родне по материнской линии в город Евпаторию.
Мамина сестра, тетя Лена, в годы революции была силой увезена из родительского дома красным командиром. Отец у сестер был строгий, а мать очень боязливая. Мать прятала Леночку, дочку-красавицу, от белых и красных солдат - ведь власть менялась быстро, а все солдаты хотели есть. Они грабили дворы и заглядывались на деревенских девчат. Красный командир схватил девушку и ускакал на коне, дед послал вдогонку старшего сына. Пока тот догнал, молодые уже были в церкви на венчании. Отец упрекал жену за то, что она не уберегла дочь, мать очень переживала, много слез выплакала. Тетя Лена была очень несчастлива в замужестве - муж пил и бил ее. У них родились три дочери. Но ничего не могло остановить боевого командира, он продолжал пить. В эту семью и приехали наши родители. Но долго там не задержались: при очередной пьяной ссоре мама заступилась за сестру, вышла склока, пришлось нам искать квартиру. Нашли одну комнату, сырую и неуютную, зимой на стенах сверкал иней, но приходилось там жить. Денег катастрофически не хватало. Мама работала на ткацкой фабрике на переработке хлопка, отец болел. Мы не могли платить за жилье и переехали к родне в деревню Ойбург.
Мне исполнилось восемь лет. В деревне Ойбург я впервые пошла в школу. Школа была маленькая, все дети учились в одном классе по четырехклассной программе. Всех учила одна учительница. Обучение велось на немецком языке до 1937 года, потом пришел приказ: обучение вести на русском языке.  В этой школе я закончила второй класс. Так как учеников было мало, школу закрыли, нам пришлось ходить в соседнюю деревню Унгут за десять километров. Каждый день мы, четырнадцать детей, с тряпочными сумками пешком ходили по дороге в школу. Столбы стояли вдоль дороги, провода на них гудели. Машин тогда не было, по дороге иногда проезжали на лошадях или быках. Зимой мы не ходили домой, жили в большом старом доме, за нами присматривала пожилая женщина. Она варила нам еду из продуктов, которые давали родители. Еда была однообразной: снятое молоко, так называемый обрат, и хлеб. Сливки и сметану отдавали государству. Полуголодные, холодные, учились мы не у особо грамотной учительницы. Но я закончила четвертый класс.  В пятый класс надо было ходить в деревню Вознесенка. Там я закончила пятый класс.
В это время наша мама работала в поле, убирала хлопок, а отец ухаживал за курами. Когда скашивали пшеницу, на стерни привозили кур, они склевывали остатки урожая. Мы, дети, помогали отцу и матери. После школы и на каникулах трудились целый день то с тяпкой в поле на хлопке, то следили за курами. Помню, стерня жесткая, а обуви-то не было - все босиком ходили. Ноги наколются в кровь, а куры на кровь падкие, бегали за мной, расклевывали ранки тут же. Шрамы остались на всю жизнь. Печку топили кизяком. Днем ходили по полю, собирали коровьи лепешки в мешок, потом варили на печи еду.
1937 год был страшным для миллионов людей в стране. Не обошло горе и нашу семью. Вечером 7 ноября на собрании в честь Великой Октябрьской революции отца наградили за отличную работу в колхозе. Он пришел домой очень довольный. Ночью к дому подъехал «черный ворон», машина НКВД. Загремела дверь. Зашли чужие люди, грубо обратились к отцу : «Собирайся, ты арестован!» Отец хотел поцеловать детей, ему крикнули: «Не трогай детей. Разбудишь! Завтра назад приедешь!» Отец обнял маму, сказал: « Мальчишкам дай образование обязательно!» С тех пор мы уже отца не видели.
Шло систематическое уничтожение немецкого народа. Деда тоже забрали и расстреляли. Мама носила передачи в Симферопольскую тюрьму. Отца давно расстреляли, но семье не сообщали и передачи брали. Мама всю жизнь надеялась, что отец жив, находится где-то и не может нас найти, ведь мы уехали в годы войны из Ойбурга.  И только с горбачевской перестройкой на наши запросы пришел ответ, в 1989 году стали открывать архивы и сказали людям правду. Мы получили справку, что наш отец, Лауер Эммануил Александрович, сорока трех лет, взятый восьмого ноября 1937 года из колхоза «Гофнунг» был осужден за контрреволюционную деятельность первого декабря тройкой НКВД. 7 января 1938 года он был расстрелян. Место захоронения неизвестно. Есть у нас и справка о реабилитации от 16.04.89 года « О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х годов и начале 50-х годов.» Подписал ее прокурор Крымской области, советник юстиции прокуратуры Союза ССР.
Наша семья стала «врагом» народа, осуждалась деревенскими жителями. Постепенно мужчин стали забирать, «врагов» становилось все больше. Исчезновение глав семейств в деревне стало делом привычным. Дети в нашей семье подрастали, братья Эмиль и Вилли ходили в школу в город Евпаторию. После седьмого класса Эмиль поехал учиться на счетовода в Симферополь. Вернувшись, он стал работать в конторе учетчиком. Мы все лето работали в поле. Когда пшеница созревала, ее скашивали косилками. Тракторов не было, все работы выполнялись вручную и с помощью лошадей. Валки пшеницы складывали в можары, их отвозили к молотилке и там обмолачивали.
В 1941 году началась война. Помню, мы собирали валки в поле, приехал на лошади  русский управленец и закричал: «Уходите с поля! Собирайтесь в дорогу! Вас выселяют!» Мы побежали домой. У нас к тому времени был поросенок и несколько овечек. Овцу закололи и мясо зажарили, сложили его в эмалированную кастрюлю. Испекли хлеб. А разрешили брать с собой в дорогу по восемь килограммов на человека. Мы собрались, тут приезжает мамин брат Яша и говорит : «Зачем вы берете мешки со старым тряпьем? Бросьте их, возьмите лучше новые ткани из моего магазина». У него был небольшой магазин промышленных товаров. Мама поддалась на уговоры и взяла два мешка, свои вещи оставили.
           В дороге ехали в таварняках, битком набитых людьми, повернуться было невозможно. Воздух спертый, пить нечего - у людей началась дизентерия.  Наша бабушка тоже заболела. Люди ходили в туалет прямо под себя, иногда на путях паровоз останавливался, двери открывались и охранники с винтовками кричали : « Выходи! Через десять минут назад! Поезд тронется!» И все прыгали  высокой насыпи и бежали справить нужду. Однажды я упала с высокой насыпи, разбила себе колено. Грязь и кровь смешались, и рана стала нарывать. Лечить было нечем, я долго хромала.
Нас привезли на Северный Кавказ, высадили на маленькой станции. Мы стали ждать посланцев из близлежащих колхозов. В это время к маме подошел ее брат Яша.  Высокий, здоровый, красивый, он  взял свои два мешка с тканями. «Забери мать», -сказал грубо, и бабушка осталась с нами. Дядя Яша уехал в другой колхоз, так как не хотел с нами, голытьбой, общаться. Больше мы его не видели, позже он умер в трудармии, детей у них с женой не было.
В совхозе, куда нас определили, мы сразу же стали работать в поле, убирали урожай пшеницы. Жили мы во времянках, спали одетыми на соломе. И все-таки там было нам хорошо, потому что не голодно - давали пшеницу. Ровно через месяц нас снова посадили в товарняки и отправили в Казахстан. Ехали туда целый месяц. Когда нас на станции высадили, уже снег лежал. На санях приехали за нами казахи, определили в казахскую деревню в крайний домик. В доме была комната и кухонька, хозяева по-русски не понимали. Есть нам было нечего. С утра мама и братья пошли в сельсовет просить работу. Высланых много, а работы мало, нужно только зерно в зернохранилище веять. Семья казахов уезжала на зиму на большую ферму в лесу и там жили, а мы сидели дома одни. Ходили в лес, рубили молодые березки, топили печку. Изредка перепадала работа на зернохранилище. Особенно тяжело было без соли. Мама и старшие дети пошли по русским деревням менять последнюю одежду. Бабушка везла с собой дедушкин костюм, очень берегла его. Тогда и поменяли его на хлеб
За семьдесят километров от нашей деревни братья нашли работу в совхозе «Советский». Нужно было убирать оставшийся с осени урожай на полях. Люди выкапывали из-под снега валки пшеницы, грузили на можары и везли к молотилке. В день за такую работу полагалось три килограмма пшеницы. Братья знали, что мы голодуем, они собрали нам передачу, выпросили дни и пошли к нам пешком, потому что ехать было не на чем. Эмиль и Вилли, проваливаясь в глубокий снег, прошли семьдесят километров, принесли нам пшеницы. Сколько радости! Это не забудется до конца жизни! Назад братья взяли меня с собой, мне было уже четырнадцать лет, и я была привычна к тяжелой колхозной работе. Чтобы идти по снегу, нужны валенки, пришлось немного пшеницы дать за старые валенки, и мы двинулись в дорогу. К нашему счастью не было бурана, ведь ветра в Казахстане лютые, в буран замерзали люди в дороге.
Меня взяли на работу. Жили мы в большой комнате. Было тесно, спали на полу, никто никогда не раздевался. Ровно через неделю забрали всех молодых парней в трудовую армию в Челябинск. Я проводила Эмиля и Вилли и осталась одна - кормилица большой семьи. Надо было нести пшеницу домой. А как? Дорогу я знала плохо, боялась заблудиться. От почтовой лошадки оставался след на снегу. Вот по нему я и пошла. С раннего утра до поздней ночи шла я и несла мешок с пшеницей. Ночью в казахском ауле переночевала в немецкой семье, спросила направление. Второй день опять шла, и к ночи дошла до дому. Назад пошли вдвоем с мамой, бабушка осталась с младшими: Фридой и Оскаром. По-русски бабушка не умела говорить. До весны мы ни разу не смогли придти к ним, они чудом остались живы. Ели они перемороженную картошку, одну на троих в день.
В совхозе «Советский» жили Янцены, мамина младшая сестра с семьей. Они попали в совхоз немного раньше и смогли получить там свой угол. К ним мы хотели определить бабушку. Надо было ехать за семьей, забирать их. Ранней весной, снег еще не стаял, мы с мамой попросили бычью повозку и поехали по раскисшей дороге к своим. Быки молодые, в лужи не хотят наступать, их надо тянуть. Я стояла впереди, мама погоняла сзади. Обуви у меня не было. Острые льдинки впивались мне в ноги, разрезали кожу. Вокруг поля... Куда идти – непонятно. Мы заблудились. Попали в другое отделение колхоза, там переночевали в русской семье. Женщина пожалела нас, дала нам деревянные ложки и усадила за стол, мы поужинали, спросили дорогу. К следующей ночи обнялись с родными. Приехали обратно, оставили у Янценов бабушку. Там она и умерла от тифа и голода вместе с зятем и детьми на следующую зиму.
Мы жили в доме в одной комнате две семьи. Мне исполнилось пятнадцать лет,  меня направили на курсы трактористов. Учились голодные, холодные, одни девчонки молодые. Трактора были огромные, гусеницы  у них, как у танков, запасных частей нет, а ломались часто. Ремонтировать некому, а за простой получали нагоняй. Работала я и на комбайне и на всяких тракторах. Обычно со мной в паре ехала Луиза Линдерман. Пшеницу косим, она высокая, забивает косилку, мотор глохнет. Так и работали много лет.
Позже наша семья перехала к братьям в Челябинск, в большой индустриальный город, там мы и остались жить. В 1946 году я вышла замуж, вырастила троих дочек. Работала в научно-исследовательском институте лаборанткой. Приходилось лопатами замешивать бетон, так как испытывали материалы для жаропрочных печей. В 1995        от сердечного приступа умер муж Борис.
В январе 1996 я, по вызову своей сестры Фриды, выехала из Челябинска в Германию, в город Меттманн. Потом сюда приехали и мои дети с семьями. У меня четыре внучки и внук, три правнучки и правнук. Я живу рядом со своей сестрой, Лауэр Фридой. Мои дети и внуки часто навещают меня.
Здесь, в братском собрании, я нашла дорогу к Богу. Благодарю Бога и правительство за мою счастливую старость. Слава Богу, всегда хватает еды досыта и одежды в достатке. Квартира у меня прекрасная, пенсия хоть и не большая, но достаточная. Я встречаю рассвет с молитвой и ложусь спать с молитвой. Прожитый путь тяжел, его я не желаю никому на свете, но веры в Господа я желаю всем людям на земле.