Пламя. Повесть-размышление. Глава 37

                “ЛЁД ТРОНУЛСЯ..."

Для Лапшина стало ясно, что Леонид Мутько не будет молчать. Видно было по его страху, растерянности, по боязни не опоздать с чистосердечным признанием. Он вот-вот созреет для дачи показаний, да и по интеллекту, несравнимому с интеллектом Опановича, он не сможет выстроить версии, уводящие следователя в сторону. Не того уровня этот человек. Он – случайный участник преступления, попавший в беду по пьянке, глупости, правовой темноте...
Несмотря на суровость профессии, Лапшин не очерствел душой и даже в преступнике он зачастую видел человека, которому можно посочувствовать, помочь вырваться из трясины случившейся беды. Но это было в том случае, если в нём проглядывалось раскаяние, осознание содеянного. Не располагали его к сочувствию люди хитрые, изворотливые, лживые. Мутько был простой труженик, которому самое подходяшее место – на работе и в семье.
Вскоре Лапшину сообщили, что Мутько готов давать показания.
– Приводите, будем с ним работать, – сказал Лапшин в телефонную трубку и посмотрел на небольшой свёрток, который не успел развернуть...
За время дневных хлопот Лапшин не смог покушать. Для столовой нужно иметь время, а его не было. Заботы, занятость, усталость, постоянные мысли о работе не давали возможности уделить своим потребностям должное внимание. Уж так сложилось, что в рабочем рвении его спасал от голода кусок сала с хлебом, который он старался иметь с собой. Этот пищевой набор никогда его не подводил. От него не получишь отравления, он не испортится на жаре, компактен, удобен, сытен. Жена всегда умудрялась обеспечить супруга бутербродами, несмотря на его сопротивление, и он всегда потом отмечал, что всё оказывалось кстати.
Лапшин на некоторое время отвлёкся от непрерывных мыслей, связанных с его беспокойной профессией, с теплом и нежностью вспомнил о своей ясноглазой, заботливой жене и стал разворачивать пакет с бутербродами. Стук в дверь и голос конвоира прервали его действия...
И на этот раз он не успел перекусить. «Нельзя откладывать допрос, тем более что подозреваемый сам проявил инициативу. Нужно ловить момент удачи. Преступники – народ капризный: вызовется на откровение и тут же передумает! Потом жди, когда он “дозреет”».
Ввели Мутько. В его облике перемен не было – такой же угрюмый, заторможенный, с поникшим взглядом.
– Рассказывайте, что произошло в тот субботний вечер в квартире Опановича и за её пределами, – предложил тему Лапшин.
– А с чего начать? – покорно спросил Мутько.
– С начала встречи с Опановичем и далее – по порядку, по времени, по очерёдности действий, с передачей содержания разговора между вами. Понятно?
– Понятно, – мотнул головой Мутько и заговорил: – Мы собрались с Опановичем отметить встречу распитием водки. Думали, что будем одни, а в квартире оказались наши жёны. Жена Опановича и моя жена – родные сёстры. Сначала они на нас налетели за то, что мы хотели выпить, а потом успокоились. Жена Опановича поссорилась с ним накануне и вела себя грубо. Гена обиделся и был не в настроении. Ну, выпили мы с ним, полегчало. Женщины фыркнули и ушли в другую комнату, а мы продолжили выпивку. Моя бутылка кончилась. Он притащил из серванта свою. Мы ещё добавили.  Поели деревенского сала, сглотнув слюну сказал Мутко, и притих...
Да... “Сало есть ума не надо” – подумал про себя Лапшин, переиначив известную пословицу про силу и ум, и подтолкнул к разговору Мутка:
– О чём вы говорили?
– Не помню. Так, ни о чём. Пустое молотили, – сказал Сытько и опять замолк.
– Что было дальше?
– Дальше было то, что в дверь кто-то постучал. Сперва кулаком, а потом ногами. Мы как раз налили и не стали интересоваться, кто там рвётся. Выпили. Жена Гены заглянула и сказала: «В дверь стучат, а вы, мужики, боитесь нос высунуть, поинтересоваться».
После этих слов Мутько замолчал, соображая, как лучше преподнести случившееся.
– Мутько, не тяните время! Что было дальше?
– Гена открыл дверь, и на порог упал какой-то мужик. Мы его вытолкали и закрыли дверь. Больше ничего я не знаю, – сказал Мутько.
– Нет, Мутько, так дело не пойдёт. Уточните, кто кого толкал?
– Опанович его толкал, а я стоял рядом и смотрел.
– Знайте, Мутько, что у Опановича версия другая. Я хочу и вашу услышать, но правдивую. Мы с вами будем беседовать, пока не выясним истину. Говорите без затяжных пауз, не сочиняйте на ходу небылиц. Нет у вас такого таланта. Каждая пауза работает против вас.
Мутько, попытался что-то сказать, но опять замолк и сидел, раздумывая, как отнестись к словам следователя и что говорить дальше. Лапшин подшевелил его фразой:
– Ничего нового, Мутько, вы не придумаете. Повторяю: нет у вас фантазии и изворотливости, чтобы запутать меня и увести от истины. Не усугубляйте своё положение, дорожите моим доброжелательным отношением к вам. Говорите правду. Итак, слушаю вас.
Мутько грустно упёрся взглядом в пол и заговорил:
– Когда Опанович закрыл дверь за мужиком, тот опять начал стучать и просить три рубля. Видно, перепутал Гену с кем-то. Гена открыл дверь, чтобы прогнать мужчину. Тот полез в драку. Гена его оттолкнул. Мужчина качнулся и, потеряв равновесие, сказав “Во, бля!” - покатился по лестнице. Мы хотели уйти в квартиру, но решили проверить, что с мужиком. Он был сильно пьяный. Мог от пьянки лежать, а мог повредиться. Гена пощупал пульс и сказал, что всё в порядке, но мужчина не поднимался. Я предложил вызвать скорую, но Гена решил, что не стоит вызывать. Он же работает начальником по культуре и в пьяном виде не хотел показываться, чтобы потом начальство не косилось. Я не стал спорить и собрался уйти, но Гена сказал, что мужика нужно убрать из подъезда.
– А почему вы не настояли на вызове скорой помощи? Вы обязаны были это сделать! Человек – в беде. Пьяный он или трезвый, не имеет значения. Очевидно, что ему была нужна помощь, – сказал Лапшин.
– Я сам был бухой и не соображал, что так может получиться. Гена – хозяин квартиры. Мне-то что... Он его толкнул, при чём тут я?
– Скажите, Мутько, кто избивал пострадавшего? У него были множественные повреждения на теле.
– Никто его не избивал. Может, когда Гена толкнул его, получились повреждения. За что его бить, если он лежал и не поднимался? А перед этим его тоже никто из нас не бил. Может, он побитый пришёл? Не знаю. По нему не было видно, а может, я не заметил. Я же пьяный был... Но точно скажу, что сильной драки не было. Толкнули они с Геной друг друга, да и всё на этом, если не считать, что Борзов упал на лестнице.
– Ладно, рассказывайте, что было дальше.
– Мы его взяли за руки и потащили в парк, на дорожку положили. Гена сказал, что люди увидят, вызовут скорую, и ничего с ним не случится.
– А зачем вы его раздели?
– Мы не раздевали. Вытащили на улицу, перевалили через забор и по траве затащили на аллею. Потом ушли окружным путём, не тем, которым его тащили...
– Он был жив? Может, стонал, разговаривал, шевелился?
– Он не поднимался, не разговаривал. Мне показалось, что тяжело дышал, но я не проверял пульс. А Гена сказал: «Мужик – живой. На свежем воздухе отлежится и всё будет хорошо».
– Вы мужчину до фонтана дотащили?
– Нет, я же говорил, что дотащили до первой боковой аллеи и оставили там.
– Мутько! Труп мужчины нашли сброшенным в резервуар фонтана, он был без одежды, с множественными телесными повреждениями. Что вы скажете?
– Я этого объяснить не могу.
– Может быть, это сделал Опанович?
– Не знаю, мог он такое сделать или не мог. Мы ушли с ним вместе. Пошли к нему домой. Поговорили с жёнами. Потом его жена проводила меня с женой на улицу, а он остался дома, и всё на этом. Я больше ничего не знаю.
– А вы сами не возвращались к жертве?
– Нет, не возвращался. Я перепугался и спешил домой. Хмель прошёл, и я был в страхе, ещё и жена грызла за то, что напились и влезли, куда не следует...
– А Опанович мог возвратиться к жертве?
– Кто его знает. Он тоже сильно перепугался, не знал, что делать. Чуть со страха не умер. Что ему делать, я тоже не знал. Я за себя переживал, а не за него.
– Что ещё можете добавить к сказанному?
– Ничего не добавлю. Сказал, как есть. Может, Гена лучше расскажет.
– Вы с ним договаривались, как вести себя, если за вас возьмутся в милиции?
– Гена сказал, что нужно молчать. Никто, мол, нас не видел и доказывать нечего... Я ему сразу сказал, что если будут спрашивать, то расскажу, как было на самом деле. Я мужика не толкал, не бил, только вынести помог.
– Что значит «только вынести помог»? Вы были участником преступления, связанного с гибелью человека. Это – уголовно наказуемые действия. Даже если вы его не били, то содеянного достаточно для обвинительного заключения.
– Откуда я знал, что наказуемое. Я его не толкал, не убивал...
– Если бы вы, Мутько, явились в милицию сами и чистосердечно рассказали, что произошло, то всё предстало бы в другом свете. Мы бы ваши действия квалифицировали по более мягким статьям. Вы дали показания не сразу, пытаясь скрыть факты. Это меняет дело. Так что советую далее вести себя разумно: не хитрить, не менять показания, если они сейчас искренние и правдивые. Вы поняли?
– Понял. А что мне за это будет?
– Меру наказания определяет суд. Пока идёт следствие и остаётся много невыясненных вопросов. Ваша задача – вести себя так, чтобы мы выяснили все обстоятельства и выявили действительных виновников. Если вы себя будете вести правильно, помогая своими показаниями раскрыть преступление, суд учтёт это при вынесении приговора. Вот так. Прочитайте протокол и распишитеь в своём согласии с изложенным.
Неожиданно Лапшин вспомнил о расчёске. Он достал её из письменного стола и, выложив на лист бумаги, в упор глядя на Мутько, спросил:
– Вспомните, где вы потеряли эту вещицу.
– Это не моя.
– Присмотритесь внимательней...
– Чё смотреть? Не моя и всё.
– Похоже, она вам знакома.
– Такая у Опановича в верхнем кармане пиджака торчала. У него привычка гриву чесать, а я не расчёсываюсь вообще, – сказал Сытько.
– Так это его расчёска?
– Его или не его, не знаю, но у него была такая.
– Ладно, разберёмся... Прочитайте протокол, с дополнением о расчёске, подтвердите своё согласие с изложенным и распишитесь.
Мутько, не читая, подписал протокол.
Следователь как бы вскользь спросил про расчёску, внешне не показывая особого интереса к важной улике. Он проверил подпись, посмотрел на подозреваемого и нажал на кнопку.
–Увести! – сказал Лапшин сержанту, и устало вздохнул...