Двадцать рублей

Павел Игоревич Любезников никогда в жизни не просил денег взаймы, однако второго октября, ровно в половине восьмого вечера, он стоял у порога квартиры тётки — Елизаветы Дмитриевны Ковальской. «Только два слова», — решительно подумал он и надавил кнопку звонка.
— Кто там?
— Это Паша, ваш племянник, я на минутку.
— Уже восьмой час, — послышалось за дверью. — Вы кто?
— Я же говорю — Паша.
Дверь открылась, пахнуло лекарствами. Павлу Игоревичу сразу же захотелось убежать, но его удержало одно очень важное обстоятельство — двадцать рублей, две красные бумажки по десять, либо четыре синие по пять, либо всё пропало.
Разговаривали на кухне. Елизавета Дмитриевна выпила успокоительных капель и, сидя на стуле с коричневой замшевой обивкой, нервно покачивала ногой. Павел Игоревич расположился слева от входа, напротив окна, на табуретке.
— Да что ты говоришь, Паша! Ты в самом деле думаешь, что у меня денег куры не клюют? Да у меня ломаного гроша нет. Я даже питаюсь плохо.
— Всего двадцать рублей, тётя Лиза, я завтра же отдам — принесу и поцелую ручку. Честное слово!
— Ты же знаешь Клубникиных? Так вот, я им заняла десятку, а потом бегала за ними целый год — вот у них и проси.
Павел Игоревич знал Клубникиных. Он также знал, что никогда и ничего не будет у них просить. Пусть лучше он умрёт на месте, чем возьмёт у Клубникиных хоть копейку.
— Ну в самом деле, тётя Лиза, ну войдите же в моё положение. Мы ведь тоже не поскупились, когда подарили вам славянский сервиз на юбилей.
— Да можешь забрать его, свой сервиз.
Елизавета Дмитриевна смотрела в пол, на коврик, который когда-то висел в её спальне на стене, а теперь лежал в ногах, грязный и затоптанный. Павел Игоревич подумал, что зря он затеял про сервиз, и попытался смягчить обстановку:
— Вы вот не знаете, а мы ради вас всех на ноги подняли. Сам заведующий базой лично звонил — есть, говорит, набор на шесть персон, фарфоровый, в виде рыбок, очень оригинальный.
— Врёшь ты всё! Этот сервиз вам Стабровские подарили, а им — Клубникины на новоселье.
Повисла тишина, было слышно, как муха бьётся о стекло, пытаясь нащупать выход и вылететь на свободу в форточку. Елизавета Дмитриевна закинула ногу на ногу, дырка в колготках на её левом колене была зашита зелёными нитками. Павел Игоревич вспомнил, что точно так же были зашиты чёрные шерстяные колготки у Тани, ученицы девятого класса, которая помогала ему решать задачи по математике. Задачи не решались.
— Поймите, тётя Лиза, эти двадцать рублей мне нужны для очень важного дела и это дело не терпит промедления, нужно срочно, понимаете — срочно! Я же говорю вам — я верну.
— Опять ты врёшь! Или в карты играешь. Ты ещё в школу бегал, а я уже знала, что тебе верить нельзя, потому что вы все такие. И мать твоя, Верка, на Дашенькиной свадьбе пустой конверт подарила. Меня не обманешь. Дурой меня считаете, а я вас насквозь вижу.
Свадьба двоюродной сестры Даши Павлу Игоревичу запомнилась тем, что гости бросали на пол мелкие монеты, а потом веником подметали их, он тогда был совсем маленьким и про подарки и конверты ничего не помнил.
— Ну зачем вы такое говорите? — Павел Игоревич пытался умиротворить свою тётку. — Ну подумайте, сегодня вы мне поможете, а завтра я вам в сто раз больше помогу.
— Ага, поможешь. Много ты мне помогал. Дождёшься от вас, держи карман шире.
Елизавета Дмитриевна подошла к окну. Солнце закатывалось за гаражи и за крыши торговых лавок на базарной площади, где вчера в очереди за подсолнечным маслом её обозвали старой ведьмой.
— Я правда отдам, клянусь, сразу же отдам — с процентами! — уже чуть не плача, просил Павел Игоревич.
— Ишь как он запел. Сервиз. На голове бы у тебя разбить этот сервиз.
— Ну хотите, я на колени встану! — Павел Игоревич сделал вид, будто собирается упасть ей в ноги, он надеялся, что вот-вот и разжалобит её.
— Не дам. Сказала — не дам, значит, не дам. И всё!
Павел Игоревич вышел на улицу бледный и совершенно уничтоженный. Посмотрев по сторонам, словно ища сочувствия, он побрёл в сторону дома Клубникиных. Сначала робко и неуверенно, а потом всё смелее он стал прибавлять и прибавлять шаг.