Кремони. Жизнь среди апачей

Полный вариант: https://vk.com/club87908871



Джон К. Кремони. Жизнь среди апачей.
               
(John Carey Cremony. 1815 – August 24, 1879)

         
 

Джон Кэри Кремони по своей натуре был прирожденным авантюристом. Еще будучи мальчишкой (выросшим в Бостоне, штат Массачусетс), он сбежал из дому и ушел в море, где стал свидетелем пиратства и работорговли в 1820–30-х годах. Он утверждал, что имеет кубинское происхождение и может говорить по-испански, поэтому, когда разразилась Американо-Мексиканская война (1846 – 1848), он пошел добровольцем в 1-й Массачусетский Пехотный полк, и к концу конфликта получил звание старшего лейтенанта, в качестве переводчика.

Джон работал газетным репортером в Бостоне после войны, но должно быть, это было слишком скучно, так как уже в 1850 году он уехал на запад, где снова использовал свое владение  испанским,  и устроился переводчиком в
Пограничную комиссию США, под руководством Джона Р. Бартлетта. (Составляли карту новой американо-мексиканской границы). В процеесе работы, за этот десятилетний период до Гражданской войны,  он близко познакомился с такими вождями апачей как Мангас Колорадас и Кочис, а также и  с многими другими апачами, и именно тогда он научился говорить на апачском языке. Работа Джона на Юго-Западе станет центральной темой книги, которую он напишет в последующие годы, дав ей  название «Жизнь среди апачей».

Когда разразилась Гражданская война, Джон пошел добровольцем в 1-й, а затем во 2-й Калифорнийский Добровольческий Кавалерийский полк. Он начал как капитан в 1861 году, и в 1864 году стал майором. Он был частью того, что было известно как «Калифорнийская колонна», которая прошла через территорию, которая сейчас является Аризоной и Нью-Мексико, чтобы освободить армию Союза от сил вторжения Конфедерации из Техаса. Джон командовал 1-м Батальоном (местные жители, включая индейцев) кавалерии Калифорнийских добровольцев, до 1866 года.

Уволившись из армии, Джон вернулся к работе газетчиком в Сан-Франциско. Он был одним из основателей Богемского клуба (Bohemian Club) в 1872 году. По замыслу этот клуб состоял из журналистов, художников и музыкантов. Марк Твен, хотя сам и не был его членом, утверждал, что был представителем богемы в конце 1860-х годов, когда жил в Сан-Франциско, и считается, что именно отсюда клуб получил свое название.

Кремони был первым белым человеком, который свободно владел языком апачей, и опубликовал первый в истории письменный сборник их языка, в качестве глоссария для армии. В результате Кремони часто удавалось решать многочисленные проблемы между военными, властями резервации и племенами апачей. Однако не все беседы Кремони с апачами были мирными. Он убил одного воина в опасной схватке на ножах, и красочно описал непрерывную, 21-часовую погоню, когда его преследовала группа апачей (Белой Горы), на протяжении 125 миль (201 км), через пустыню Нью-Мексико верхом на лошади, из которых 70 миль (110 км) прошли полным галопом.

Современные историки считают, что Кремони во многом приукрашивал свои рассказы, а зачастую путал и некоторые даты.

Книга Джона К. Кремони «Жизнь среди апачей» была впервые опубликована в 1868 году.   
                ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Тот, кто собирается прочесть следующие страницы, не должен ожидать каких-либо попыток красивого письма или блестящего описания. Намерение автора состоит в том, чтобы представить простой, неприкрашенный рассказ о реальных событиях и фактах, иллюстрирующих различные племена индейцев, населяющих этот обширный регион, который простирается от реки Колорадо на западе до поселений Техаса на востоке, и от Таоса в Нью-Мексико до Дуранго в Мексиканской Республике.

В первом ряду племен, населяющих область, входящую в указанные пределы, стоит великая раса апачей, а за ней — команчи. Первая из них привлечет наибольшее внимание автора по очень многим очевидным причинам. Считается, что книга будет содержать большое количество ценной информации, которая не может быть получена из какого-либо другого источника, и автор постарается представить ее своим читателям таким образом, чтобы привлечь их внимание. На его страницы не будет допущено ничего неправдоподобного, и если некоторые из рассказанных происшествий окажутся волнующими, то читатель испытает еще большее удовлетворение, узнав, что они не являются результатом воображения. Всякий раз, когда речь идет о каком-нибудь личном приключении, надо знать, что оно иллюстрирует какой-то реальный случай, произошедший на самом деле. Наше правительство по крупицам потратило миллионы долларов с момента приобретения Калифорнии на усилия по сокращению численности апачей и навахо, населяющих этот обширный пояс страны, образующий шоссе для сухопутной миграции с Востока на Запад, но сегодня мы так же далеки от полного успеха, как и двадцать лет назад. Причина очевидна. Мы никогда не стремились по-настоящему познакомиться с этими племенами. Почти все, что относится к ним, столь же неопределенно и пугающе для нашего понимания, как и то, что находится где-нибудь в центре Африки. Те, кто лучше всего знал эту тему и уделял ей самое пристальное внимание, были в то же время — к величайшему сожалению — наименее способными обнародовать свои знания, в то время как те, кто почти ничего не знал о данном предмете, были наиболее разговорчивы, чтобы сообщить результаты своих фрагментарных знаний. Если эта книга улучшит нашу нынешнюю прискорбную политику в отношении индейцев, пролив некоторый свет на данную тему, то автор будет считать, что достиг своей цели.

                Сан-Франциско, август 1868 г. J.C.C.

Иллюстрации в поздних изданиях:   William Harrison Bryant.

 Джон Кэри Кремони по своей натуре был прирожденным авантюристом. Еще будучи мальчишкой (выросшим в Бостоне, штат Массачусетс), он сбежал из дому и ушел в море, где стал свидетелем пиратства и работорговли в 1820–30-х годах. Он утверждал, что имеет кубинское происхождение и может говорить по-испански, поэтому, когда разразилась Американо-Мексиканская война (1846 – 1848), он пошел добровольцем в 1-й Массачусетский Пехотный полк, и к концу конфликта получил звание старшего лейтенанта, в качестве переводчика.

Джон работал газетным репортером в Бостоне после войны, но должно быть, это было слишком скучно, так как уже в 1850 году он уехал на запад, где снова использовал свое владение  испанским,  и устроился переводчиком в
Пограничную комиссию США, под руководством Джона Р. Бартлетта. (Составляли карту новой американо-мексиканской границы). В процеесе работы, за этот десятилетний период до Гражданской войны,  он близко познакомился с такими вождями апачей как Мангас Колорадас и Кочис, а также и  с многими другими апачами, и именно тогда он научился говорить на апачском языке. Работа Джона на Юго-Западе станет центральной темой книги, которую он напишет в последующие годы, дав ей  название «Жизнь среди апачей».

Когда разразилась Гражданская война, Джон пошел добровольцем в 1-й, а затем во 2-й Калифорнийский Добровольческий Кавалерийский полк. Он начал как капитан в 1861 году, и в 1864 году стал майором. Он был частью того, что было известно как «Калифорнийская колонна», которая прошла через территорию, которая сейчас является Аризоной и Нью-Мексико, чтобы освободить армию Союза от сил вторжения Конфедерации из Техаса. Джон командовал 1-м Батальоном (местные жители, включая индейцев) кавалерии Калифорнийских добровольцев, до 1866 года.

Уволившись из армии, Джон вернулся к работе газетчиком в Сан-Франциско. Он был одним из основателей Богемского клуба (Bohemian Club) в 1872 году. По замыслу этот клуб состоял из журналистов, художников и музыкантов. Марк Твен, хотя сам и не был его членом, утверждал, что был представителем богемы в конце 1860-х годов, когда жил в Сан-Франциско, и считается, что именно отсюда клуб получил свое название.

Кремони был первым белым человеком, который свободно владел языком апачей, и опубликовал первый в истории письменный сборник их языка, в качестве глоссария для армии. В результате Кремони часто удавалось решать многочисленные проблемы между военными, властями резервации и племенами апачей. Однако не все беседы Кремони с апачами были мирными. Он убил одного воина в опасной схватке на ножах, и красочно описал непрерывную, 21-часовую погоню, когда его преследовала группа апачей (Белой Горы), на протяжении 125 миль (201 км), через пустыню Нью-Мексико верхом на лошади, из которых 70 миль (110 км) прошли полным галопом.

Современные историки считают, что Кремони во многом приукрашивал свои рассказы, а зачастую путал и некоторые даты.

Книга Джона К. Кремони «Жизнь среди апачей» была впервые опубликована в 1868 году.   
                ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Тот, кто собирается прочесть следующие страницы, не должен ожидать каких-либо попыток красивого письма или блестящего описания. Намерение автора состоит в том, чтобы представить простой, неприкрашенный рассказ о реальных событиях и фактах, иллюстрирующих различные племена индейцев, населяющих этот обширный регион, который простирается от реки Колорадо на западе до поселений Техаса на востоке, и от Таоса в Нью-Мексико до Дуранго в Мексиканской Республике.

В первом ряду племен, населяющих область, входящую в указанные пределы, стоит великая раса апачей, а за ней — команчи. Первая из них привлечет наибольшее внимание автора по очень многим очевидным причинам. Считается, что книга будет содержать большое количество ценной информации, которая не может быть получена из какого-либо другого источника, и автор постарается представить ее своим читателям таким образом, чтобы привлечь их внимание. На его страницы не будет допущено ничего неправдоподобного, и если некоторые из рассказанных происшествий окажутся волнующими, то читатель испытает еще большее удовлетворение, узнав, что они не являются результатом воображения. Всякий раз, когда речь идет о каком-нибудь личном приключении, надо знать, что оно иллюстрирует какой-то реальный случай, произошедший на самом деле. Наше правительство по крупицам потратило миллионы долларов с момента приобретения Калифорнии на усилия по сокращению численности апачей и навахо, населяющих этот обширный пояс страны, образующий шоссе для сухопутной миграции с Востока на Запад, но сегодня мы так же далеки от полного успеха, как и двадцать лет назад. Причина очевидна. Мы никогда не стремились по-настоящему познакомиться с этими племенами. Почти все, что относится к ним, столь же неопределенно и пугающе для нашего понимания, как и то, что находится где-нибудь в центре Африки. Те, кто лучше всего знал эту тему и уделял ей самое пристальное внимание, были в то же время — к величайшему сожалению — наименее способными обнародовать свои знания, в то время как те, кто почти ничего не знал о данном предмете, были наиболее разговорчивы, чтобы сообщить результаты своих фрагментарных знаний. Если эта книга улучшит нашу нынешнюю прискорбную политику в отношении индейцев, пролив некоторый свет на данную тему, то автор будет считать, что достиг своей цели.

                Сан-Франциско, август 1868 г. J.C.C.

Иллюстрации в поздних изданиях:   William Harrison Bryant.


Линия международной границы США-Мексика с указанием основных географических объектов и населенных пунктов, существовавших во время работы Пограничной комиссии Бартлетта.   

Современным читателям.

Известно много интересных и необычных людей, которые время от времени оказывались в разных исторических местах. К сожалению для них и для всего мира, они не смогли рассказать о том, что они видели и что они делали, или рассказали, но по крайней мере не так, чтобы заинтересовать широкого читателя. С другой стороны, многие люди, умеющие писать, проживают долгую жизнь с очень небольшим опытом, но они пишут много, хоть и вынуждены полагаться на свою изобретательность и силу воображения.
Капитан Кремони - один из тех немногих, кому, к счастью, довелось прожить одну из самых захватывающих жизней в истории и кто, что еще более прекрасно для нас, обладал талантом рассказывать о своих приключениях, через которые он прошел. Эта книга - чисто американская, но, что возможно еще более важно, это просто хорошая история. Я жадно читал ее, когда собирал материал для своего «Кровного брата», и с тех пор часто возвращаюсь к ней, просто ради чистого удовольствия от чтения. Я думаю, вам тоже понравится эта книга.

- Эллиот Арнольд.

 

Вся книга здесь:  
 
 
 
 
 
 




Глава 1.

Рейд команчей.— Разговор с Ханаматой.— Описание вождя.


Мое первое деловое знакомство с «Lo» (из стихотврорения А. Поупа «LO, THE POOR INDIAN!» -  «О, бедный индеец») произошло в 1847 году. Отряд из сотни воинов-команчей во главе с вождем по имени Ханамата (Janamata), или Красный бизон, воспользовавшись подавленным и беззащитным положением мексиканцев, переправился через Рио-Гранде, примерно в семидесяти милях ниже  Old Reynosa, и начал серию грабежей. Информация была немедленно передана американскому офицеру, командовавшему на этом посту, и автору было приказано силами пятидесяти человек отогнать захватчиков, с приказом не вступать в боевые действия, если только индейцы не окажутся упрямыми и глухими к мирным призывам.

Пройдя пятьдесят миль, что было совершено за два дня, мы прибыли к месту боевых действий, встретив на дороге команчей. Наше войско немедленно расположилось наилучшим образом, и надев белый носовой платок на острие сабли, я один двинулся к вождю, который, оставив своих воинов, выехал мне навстречу. Он бегло говорил по-испански, очевидно, выучив его во время своих многочисленных мародерских вылазок в Мексику. Встретившись, я предложил ему сигарито, что было принято с индейским стоицизмом. Мы курили в полной тишине полминуты, а когда сигарито догорели, между нами произошел следующий диалог:

Офицер. «Меня послали сказать тебе, что ты должен снова пересечь Рио-Гранде со своими воинами и больше не приходить сюда, чтобы досаждать этим людям, пока мы остаемся в стране».

Индеец. — Я услышал твои слова. Они неприятны. Эти мексиканцы — наши естественные враги, мы воюем с ними много лет. Они также ваши враги. Вы убиваете их в их собственной стране, как и я.  Команчи - друзья американцев. Почему вы запрещаете своим друзьям охотиться на ваших и ихних врагов?

Офицер. - Красный человек, ты ошибаешься. Эти люди были нашими врагами, но они уступили в борьбе, и все, кто подчинился, находятся под нашей защитой. Мы перестали причинять им вред, и если мы позволим разоружить их, это было бы то же самое, как если бы мы сделали это сами».

Индеец. - «Но вы мстите за себя. Нас не удовлетворяет кровь команчей, убитых мексиканцами. Вы начали войну с ними без нашего согласия или ведома. Мы делаем то же самое. Мудрый воин пользуется слабостью своего врага, и  егодня это наш шанс».

Офицер. – «Эти люди — наши пленники и не могут оставаться вашими врагами, пока находятся в таком состоянии. Предположим, у вас есть дюжина пленных апачей, разрешите ли вы кэддо войти в ваш лагерь и убить их, забрать их имущество и уйти? без сопротивления?»

Индеец. «Белый мужчина, у тебя двойной язык, как у женщины, но команчи не хотят воевать со своими американскими братьями. Я и мой народ снова пересечем Рио-Гранде, но не обещаем, что никогда не вернемся».

Наш разговор закончился, мы выкурили еще одну сигарито, он махнул рукой своим воинам и без лишних слов направился к реке, которую вскоре перешел  вброд, и Джанамата со своими последователями ступили на американскую землю.

Этот короткий разговор дал понять, что американские дикари — довольно проницательны в логике, с их собственной нецивилизованной точки зрения, поскольку они неспособны оценить моральные и религиозные чувства просвещенных рас.

 

Ханамата был хорошим представителем своего племени, в плане физического развития. Он был около пяти футов десяти дюймов ростом, с хорошо сложенными плечами, очень глубокой грудью и длинными, худыми, но мускулистыми руками. У него был очень широкий и умеренно высокий лоб, широкий рот с крепкими белыми зубами. Его нос был римского типа, широкий и с расширенными ноздрями, которые казалось пульсировали при каждом движении, но его лицо было твердым и неподвижным, как из бронзы. Его вооружение состояло из лука и колчана со стрелами, длинного копья, длинного острого ножа, вдетого в голенище его высокого мокасина, и очень хорошего револьвера Кольта. Крепкий щит из тройной шкуры буйвола, украшенный медными заклепками, свисал с дуги его седла, а его одежда была сделана из оленьей кожи и шкуры буйвола, хорошо выделанной и мягкой, но совершенно без украшений. Впоследствии я узнал от техасского рейнджера, что его звали Джанамата, или «Красный бизон», из-за роковой встречи, которую он однажды имел с одним из тех животных, которые разорвали его лошадь и напали на него пешего. В том столкновении Ханамата мог полагаться только на свой нож, так как он потерял копье и лук, когда оказался на земле. Рассказывают, что когда буйвол бросился на него, он перепрыгнул через опущенную переднюю часть животного, и приземлившись ему на спину, несколько раз вонзил нож в его тушу, потом, быстро отскочив назад, схватил его за хвост и одним ударом перерубил подколенное сухожилие. Эти детали произвели на меня впечатление, которое  никогда не изгладилось и не ослабло.

Прошли годы, прежде чем представилась еще одна возможность расширить мое знакомство с индейцами, и то в совершенно другой сфере и при других обстоятельствах, и со многими другими племенами. Прошло однако время, и я понял, что мои прежние грубые впечатления, основанные на таких авторитетах, как Кэтлин, Купер и другие, должны быть значительно изменены, и я решил, что если когда-нибудь представится случай, я уделю больше внимания и времени  наблюдению за индейским характером в том виде, в каком он есть, а не в том, в каком его подавали популярные писатели.



Глава 2.

Марш из Техаса в Эль-Пасо. — Липаны. — Их внешний вид. — Саит-ха и рисунок.

В 1849 году д-р Томас Х. Уэбб, секретарь «Массачусетского Исторического общества», убедил меня отказаться от моей должности в «Boston Herald», и согласиться на назначение в «Пограничную комиссию Соединенных Штатов», которая затем была реорганизована под руководством достопочтенного Джона Р. Бартлетта. Г-н Бартлет набрал около тридцати человек в состав комиссии, и решил следовать Северным путем, который до того времени был пройден всего три раза, и следовательно, был малоизвестен. Наиболее ценные сведения о маршруте были получены от судьи Анкрима — храброго, учтивого и красивого джентльмена. В соответствии с указаниями, отмеченными судьей Анкримом на дорожной карте г-на Бартлетта, одна часть комиссии направилась в путь, оставив большой корпус инженеров-топографов США, под командованием полковника  Джона Макклеллана, ехать по так называемому  Южному маршруту - хорошо проторенной, и часто используемой дороге. Многие участки пути, выбранного мистером Бартлеттом, никогда прежде не посещались белыми людьми. Не было никакой тропы, которая указывала бы нам путь, и мы не обладали сколько-нибудь удовлетворительными знаниями о возможностях обеспечивания себя там дровами, водой и травой. Карты однако показывали, что маршрут пересекали определенные ручьи на указанных расстояниях, и это предприятие было смело одобрено.

Прибыв на небольшое расстояние к реке Саут-Кончо (South Concho), мы разбили лагерь у небольшого ручья, называемого ручьем Антилопы (Antelope creek), расположенного в стране апачей-липан. Рано утром следующего дня, когда отряд собирался возобновить марш, был замечен индеец, скакавший на полной скорости. Было приказано остановиться, и через несколько минут он был среди нас, спрашивая по-испански командира. Я тотчас отвел его к мистеру Бартлетту, и подойдя к комиссару, наш красный посетитель начал рыться в своей одежде, из которой он вытащил грязный кусок носового платка, который, когда он размотал его, обнажил еще одну грязную тряпку, и развертывание продолжилось, пока не развернулись пять кусочков хлопчатобумажной ткани, обнажая красивый мешочек из шкуры пумы, в котором было несколько рекомендаций, подписанных известными американцами и указывающих, что их носитель, вождь Чипота, прежде заключил мирный договор с Соединенными Штатами, и имел право на внимание и доброту всех американских путешественников в этих пустынях. Во время беседы я внимательно наблюдал за индейцем, который слегка беспокоился о том, как будут восприняты его резюме, но вскоре его сомнения  рассеялись, благодаря откровенному и дружелюбному поведению мистера Бартлетта, который пригласил своего гостя сесть в его повозку и отправиться с ним в следующий лагерь, находившийся примерно в двенадцати милях дальше. Чипоте на вид было около шестидесяти лет. Он был низенький, толстый и мускулистый, с необычно высоким и широким лбом и так поразительно походил внешне на знаменитого Льюиса Касса, что этот факт был немедленно отмечен всеми, кто когда-либо видел мистера Касса лично, или его портрет.
 
Льюис Касс.

Комиссар ехал в тесном фургоне, запряженном четырьмя быстрыми и мощными мулами. Его compagnon de voyage  неизменно был доктор Уэбб, которого никак нельзя было заставить сесть на лошадь. В фургоне было полно винтовок Кольта и Шарпа, револьверов Кольта, двуствольных ружей, большого количества боеприпасов, подзорных труб и множества мелких, но полезных инструментов. Войдя в этот передвижной арсенал, старый Чипота огляделся с плохо скрываемым удивлением, которое еще больше усилилось тем, что мистер Бартлет приготовил подзорную трубу и позволил ему хорошенько разглядеть в нее отдаленный предмет. Индеец с трудом смог поверить, что то, что он так отчетливо видел сквозь стекло, было тем самым предметом, который он так неясно видел невооруженным глазом. Однако только когда мы прибыли в лагерь, его чувства были доведены до полного восхищения быстрыми выстрелами и ужасающими эффектами огневой мощи наших многозарядных ружей и револьверов. Оглядевшись с нескрываемым изумлением, он сказал на своем языке, как бы произнося монолог: «Inday pindah lickoyee schlango poohacante». Только по прошествии многих лет я осознал значение этих слов, но я отметил их в то время, попросив его повторить их, и записал их звуки. С тех пор я обнаружил, что они означают: «Эти люди с белыми глазами — замечательные знахари».

 

Примерно через два часа после кемпинга, к нам присоединились еще четверо липанов, лидера звали Чикито, испанское слово, означающее «маленький». Он был высоким, худым, жилистым и, казалось, обладал сверхъестественной выносливостью. Сходство этого вождя с генералом Джексоном было столь же примечательным и поразительным, как сходство Чипоты с генералом Кассом, и было предметом всеобщих замечаний. Самым выдающимся членом эскорта Чикито был высокий, сильный, хорошо сложенный и красивый молодой липанский денди, который отзывался на имя Саит-ха (Sait-jah), презирая, чтобы его называли каким-либо испанским словом. Этот малый, очевидно, считал себя знатным человеком, и расхаживал с гордой аристократической осанкой. Через некоторое время, демонстрируя свои колоссальные пропорции, свое великолепное седло из леопардовой шкуры, колчан, леггины и т. д., Чипота тихонько поманил его и остальных и, я полагаю, вкратце рассказал им о чудесах, которые он видел. Его предостережения были восприняты с доверием всеми, кроме Саит-ха, который, подобно большинству неопытных молодых людей, дикарей или цивилизованных, предпочитал полагаться на собственный опыт. Наша группа была немногочисленна и предлагала множество искушений, поэтому я строго, но незаметно наблюдал за индейцами и заподозрил неладное в интонациях Чипоты и по его жестикуляции. Через несколько минут Саит-ха подошел ко мне с самодовольным видом и сказал на ломаном испанском:
«Наш вождь говорит, что ты сильное лекарство, он говорит, что твой пистолет стреляет шесть раз без перезарядки, он говорит, что ты приносить деревья, которые вдалеке близко к глазу, так что ты можешь сосчитать листья, он говорит, что твои ружья стреляют далеко и никогда не промахиваются, он говорит много других удивительных вещей, в которые я не могу поверить. Ты заколдовать его».

Вытащив из-за пояса шестизарядный револьвер, я указал на дерево примерно в семидесяти пяти ярдах и начал быстро стрелять. Каждый выстрел попадал в дерево и отбивал большие куски коры. Саит-ха был поражен мощью оружия и не пытался скрыть своего удивления, но его восхищение вылилось в эмоциональное выражение, когда он стал свидетелем точности и досягаемости наших винтовок Шарпа, а также скорости, с которой их можно было заряжать и стрелять. Его гордость, очевидно, сильно пострадала, и его высокомерие опустилось до уровня его белых посетителей.

 
Sharps Model 1849 Rifle.



У меня была спри себе миниатюра одной юной леди, чье обаяние, острый ум и добрый нрав сделали ее одной из самых привлекательных из прекраснейших дочерей Бостона. Саит-ха случайно увидел эту картинку и попросил разрешения хорошенько рассмотреть приятные черты. Миниатюра была помещена в его руку, и его глаза, казалось, пожирали ее выразительные черты. Весь оставшийся день этот индеец надоедал мне частыми просьбами о новом просмотре, а на следующее утро, как только лагерь оживился, он предложил мне за картинку свой лук, стрелы и великолепную леопардовую (ягуар) шкуру. Когда эти предложения были отклонены, он добавил свою лошадь и много другого имущества, которое у него было, лишь бы завладеть рисунком, но найдя меня глухим к его мольбам, бросил один долгий, последний взгляд, вскочил на коня, пустился во весь опор и быстро исчез вдали.
 
Аризонский ягуар.

Липаны — многочисленное и воинственное племя, кочующее по обширной территории и постоянно воюющее с команчами, кэддо и другими племенами Западного Техаса. С тех пор, как я изучил язык апачей, я обнаружил, что они являются ветвью этого великого племени, говорящей на одном и том же языке, за исключением нескольких терминов и названий вещей, существующих в их регионе и обычно не известных тем ветвям, которые населяют Аризону и Нью-Мексико. Апачи мескалеро в поисках буйволов часто встречают липанов и всегда с ними в самых лучших отношениях. Известно, что между ними никогда не возникало конфликтов, но они действуют сообща против команчей и всех других племен. Все замечания о расе апачей, которые будут найдены на последующих страницах этой работы, в равной степени применимы и к липанам, за исключением их племенной организации; у липанов есть постоянные вожди, которым они подчиняются во всех случаях, и чьи действия являются окончательными, в то время как апачи - чистые демократы, каждый воин является сам себе хозяином и подчиняется только временному контролю вождя, избранного для конкретного случая.

Поскольку никаких других индейцев мы не встречали до нашего прибытия в Пасо-дель-Норте, остаток нашего путешествия с его многочисленными происшествиями, страданиями и опасностями не будет подробно рассматриваться в этой работе, которая посвящена исключительно описаниям жизни индейцев.
 


 
Липан-апачи.

Глава 3.

К медным  рудникам.— Встреча с Кучильо Негро.— Страшная резня апачей.— Их ужасная месть.— Метод апачей охоты на уток и гусей.— Апачи охотятся на антилоп.— Мангас Колорадас.— Мой лагерь.

В конце января 1851 года Кремони повстречался с вождем чихенне - апачей по имени Baishan или Cuchillo Negro  (Черный Нож).   (Кремони ошибочно написал в своей книге, что это было в 1850 году, хотя по факту это произошло в 1851 году).


Во второй половине января 1850 года г-н Бартлетт воспользовался помощью полковника Крейга, командующего военным эскортом Пограничной комиссии, чтобы доставить доктора Уэбба, г-на Тербера и меня на медные рудники Санта-Рита, поскольку полковник Крейг решил сделать это место своей штаб-квартирой до тех пор, пока расширенные операции комиссии не потребуют следующего расположения штаба. Доктор Уэбб, секретарь Комиссии, и мистер Тербер, ботаник, ехали в фургоне мистера Бартлетта, который он одолжил им для поездки, но я предпочел ехать верхом, восседая на необычайно красивой лошади, которую я купил у капитана А. Буфорда, из Первого драгунского полка  США. Чтобы не утомляться от медленных, мучительных и утомительных маршей пехоты, доктор Уэбб неизменно приказывал Уэллсу, кучеру, спешить к следующему лагерю, и мы обычно прибывали за три-четыре часа до их прихода. Моя лошадь не отставала от экипажа, потому что я не хотел оставлять свой отряд в такой опасной индейской стране, как та, в которую мы проникали.

 
Пресидио возле медных рудников  Санта-Рита, Нью-Мексико (рис. Бартлетта).
Иногда, когда дорога была неровной и трудной для повозки, я имел обыкновение ехать впереди в поисках дичи, всегда вооруженный до зубов двумя заткнутыми за пояс, и двумя кобурными шестизарядниками, карабином Шарпа и большим ножом боуи (large bowie knife). На четвертый день нашего похода я  отъехал примерно на 4,5 км вперед от повозки комиссии, которая застряла при прохождении каньона Cooke's Canyon (Округ Луна, Нью-Мексико), очень опасного скалистого ущелья, примерно в 64 км к востоку от реки Мимбрес. 

 

Кучильо Негро (Черный Нож), Baishan. Картина Джона М. Стэнли, 1846 год.

После того, как я нашел следы антилоп и начал осматриваться по сторонам, в надежде увидеть и самих животных, вдруг неожиданно обнаружил себя в окружении группы около 25 индейцев, наступавших на меня со всех сторон под командой дикаря, который ехал в нескольких метрах впереди других. В то время я еще смог бы прорваться через окружение и присоединиться к своей группе с минимальным риском, так как моя лошадь бесконечно превосходила ихних пони по силе и скорости, но поскольку я знал, что повозка скоро будет в поле зрения, то принял другое решение. В то время их вождь был примерно на 25 метров впереди своих людей, и примерно на том же расстоянии от меня. Заметив, что моя правая рука потянулась к кобуре, он пришпорил коня и приблизился ко мне поближе. 

Я обратился к нему со следующими испанскими словами:  «Не подходи, или я застрелю тебя». На что он ответил: «Кто ты и откуда ты пришел?»
Видя, что его воины окружают меня, я сказал ему: «Смотри, индеец, даже если против одного человека много воинов, ты один в моей власти.  Твои люди смогут убить меня, но я убью тебя раньше, поэтому я говорю тебе остановиться немедленно».

Неохотно, но апач сделал жест рукой, и его воины остановились на расстоянии приблизительно 35 метров от меня. Мне не понравилось такое близкое расстояние, и я снова призвал вождя отослать своих воинов подальше, при этом многозначительно покачивая своим револьвером. Это заставило апачей увеличить расстояние примерно на 135 метров.

Вождь, которого, как я позже узнал, звали Кучильо Негро, сделал усилие, чтобы сдвинуться на мою левую сторону, что мешало бы мне держать голову лошади в том направлении, в котором она двигалась изначально, но вдруг сказал: «До свидания» и двинулся в сорону своих спутников, но я снова показал ему, где он должен находится, сказав, что не позволю ему уйти, и что он должен оставаться со мной, пока мои друзья не подойдут. Это удивило его, потому что он очевидно думал, что я был совсем один, или что-то в этом роде. Далее произошел следующий диалог:

Черный Нож:  «Что ты ищешь на моей территории»

Кремони: «Я пришел сюда, потому что мой начальник послал меня. Он скоро придет со многими солдатами и пройдет через эту территорию, но не намерен оставаться на ней, или наносить какой-либо вред своим братьям апачам. Мы пришли с миром и всегда будем действовать мирно, если вы не заставите нас принять другие меры.  Если вы это сделаете, последствия могут быть очень вредными для вас».

Черный Нож:  «Я не верю твоим словам. Ты один. Мои люди следили за дорогой и не видели, чтобы сюда приходил большой отряд. Если бы кто-то пришел, мы бы знали. Ты в моей власти. Что еще ты можешь добавить?».   


 
Кремони: «Индеец, ты глупец. Твоя самоуверенность - это результат небрежности За мной идет рота солдат, но твои юноши все проспали. Женщины держали их в лагере, когда они должны были следить за дорогой. Я не в твоей власти, но ты в моей. Твои люди могут убить меня, но сначала я всажу в тебя пулю. Любой знак, который ты им сделаешь, или любое твое движение вперед, также будет означать твою смерть. Если ты мне не веришь, подожди несколько мгновений, и ты увидишь, как мои друзья прибудут на тот холм. Их много, и они намерены остаться на вашей территории на несколько лун. Если вы отнесетесь к ним хорошо, вы сможете разбогатеть и получить много подарков, но если вы плохо отнесетесь к ним, они будут искать вас среди скал и холмов вашей территории, захватят ваши источники, уничтожат ваши поля и убьют ваших воинов. Теперь выбирай».

Черный Нож: «Уже много лет белый человек не появлялся в этих краях, и мы не допускаем чужих людей на нашу территорию, не зная про их цели. Если бы у тебя были друзья, как ты говоришь, ты бы не бросил их и не пришел один, вот почему это выглядит глупо. Мои молодые люди не были задержаны их женами, потому что нет ни одного человека возле тебя, и если бы с тобой пришла большая группа, они бы знали про это и сказали мне. У тебя много оружия, но у меня много людей, и ты не сможешь сбежать, если я подам им сигнал».

Кремони:  «Индеец, я не думаю, что ты даешь сигнал, пока мы с тобой так близко. Подожди минуту, и ы увидишь, сказал ли я тебе правду».

Наконец он принял предложение, и мы залезли в седла стали поджидать  прибытия обоза. Не стоит даже упоминать, каковы были мои чувства в течение следующей четверти часа, ни объяснять маневры, которые мы совершали, чтобы сохранить преимущество друг над другом. Я не могу объяснить эти моменты. По окончании указанного срока повозка, которая остановилась во время марша через скалистое и страшное ущелье, показалась в поле нашего зрения, примерно в 400 метрах, когда огибала вершину горы. Прибывшая с ней пехота сверкала грозным арсеналом сверкавших за их спинами ружейных стволов. При этом неожиданном зрелище Черный Нож на мгновение будто окунулся в сон, затем  двинулся прямо ко мне, протягивая правую руку: «Jeunie, jeunie», что означает добрый, дружелюбный, хороший. Я отказался пожать ему руку, чтобы он не смог внезапно сбросить меня с лошади и заколоть, когда я упаду, но он довольно сказал мне: «Мы друзья». Затем он быстро повернулся и помчался прочь с отрядом своих воинов. Они исчезли в другом скалистом каньоне, примерно в 365 метрах дальше. Позднее я встречался с этими дикарями в другой раз и убежден, что воспоминания об этой нашей встрече никак не повлияли на мои отношения ни с ним лично, ни с его племенем.

Обоз Пограничной комиссии прибыл к Рио-Гранде, разбив лагерь возле большой лагуны, на западном берегу реки, наблюдая как апачи охотятся на большое количество диких уток и  barnaclas (или казарок, род гусеобразных птиц семейства утиных) следующим образом.

В начале зимы, когда эти птицы начинают прибывать большими стаями, апачи берут большое количество тыкв, и помещают их в воду дрейфовать с ветром в лагуну, постепенно продвигаясь на противоположную сторону. Затем они поднимают их и снова пускают по течению.  Сначала утки и гуси настороженно и подозрительно относятся к этим странным плавающим объектам, но вскоре привыкают к ним и проплывают мимо, не обращая внимания. Затем апачи надевают эти тыквы на головы, предварительно проделав отверстия для глаз, носа и рта, и вооружившись мешком, входят в воду не более чем на 1,5 метра в глубину, в точности имитируя движение пустой тыквы над водой, чтобы подобраться достаточно близко к птицам. Затем они хватают их за ноги и внезапно утаскивают под воду, запихивая в мешок.
Делегация Пограничной комиссии прибыла к горячему источнику, температура воды которого составляет 51°С. (125 по Фаренгейту), и расположенному примерно в 30 км. к востоку от шахт Санта-Рита-дель-Кобре.

 
 
Санта-Рита-дель-Кобре.
Рядом было большое количество антилоп, пасшихся на равнине, на расстоянии не более 800 метров. Джон Кэри Кремони отправился на охоту верхом, примерно в 450 метрах от стада он спешился и привязал свою лошадь к кусту юкки, осторожно продвигаясь вперед пешком, с ружьем в руке. Переходя от  куста к кусту и прячась за камнями, он прицелился в одну из них, когда вдруг она встала на задние лапы, крича на понятном испанском языке: «Не стреляйте, не стреляйте!».  То, что выглядело как антилопа, оказалось молодым человеком, сыном вождя апачей чихенне Понсе, который, завернув себя в кожу антилопы, с головой, рогами и всем остальным, проскользнул в стадо под ее видом на охоту, пока не увидел, что Кэри прицелился в него. Апачи часто используют этот метод охоты, и имитируют повадки антилоп настолько хорошо, что уверенно обманывают животных.


 

Мы прибыли к медным рудникам Санта-Рита без дальнейших происшествий, за день до нашего военного эскорта, и не успели мы разбить палатку, как нас посетили восемь или десять апачей самого злодейского вида, какой только можно себе вообразить. Несмотря на то, что погода была чрезвычайно холодной, со снегом толщиной в шесть дюймов на ровной поверхности, а в некоторых укромных местах снег был глубиной до трех или четырех футов (порядка 90 см), индейцы были полностью обнажены, за исключением набедренных повязок. У них не было никакого оружия, и они притворялись очень дружелюбными, несомненно наблюдая, как наш обоз и эскорт (сопровождение вооруженной охраны) пересекали равнину, из различных точек наблюдения на вершине Бен-Мур (Ben Moore), высота которой составляет восемь тысяч футов. Наши мулы были привязаны к нескольким колесам повозки, моя лошадь — сзади, и один человек из нашей группы постоянно и неусыпно следил за животными. Когда наступила ночь, доктор Уэбб сообщил апачам через меня, что они должны покинуть лагерь, что они и сделали, получив несколько подарков в виде табака, бус и хлопчатобумажной ткани. Затем перед палаткой развели костер, и после плотного ужина наша небольшая группа удалилась с оружием в руках, оставив одного человека на страже. Впоследствии выяснилось, что среди наших посетителей были прославленные воины Дельгадито, Понсе и Колетто Амарильо. Это были их мексиканские имена, индейские я так и не узнал.

Около 11 часов следующего дня появился полковник Крейг со своим командованием, и официально завладел медными рудниками, великой штаб-квартирой грозного вождя Мангаса Колорадаса, или «Красными Рукавами», бывшего, вне всякого сомнения, самым известным воином-апачем и государственным деятелем нашего века. Выражение «государственный деятель» употреблено в его случае преднамеренно, что станет очевидным для читателя в ходе чтения. Далее будет обнаружено, что термин «вождь» имеет очень большую модификацию там, где он относится к расе апачей.

Медные рудники Санта-Рита расположены непосредственно у подножия огромной и красивой горы по названию Бен-Мур.  Эти обширные шахты были заброшены в течение восьмидесяти лет, но были необычайно богатыми и прибыльными. Раньше они принадлежали богатой мексиканской компании, которая отправляла руду в Чиуауа, где существовал государственный монетный двор. Хотя расстояние превышало триста миль и каждый фунт руды приходилось перевозить на вьючных мулах, тем не менее это оказалось прибыльным делом, и добыча полезных ископаемых энергично велась в течение примерно двадцати лет. Огромные массы руды, содержащие от шестидесяти до девяноста процентов чистой меди, все еще видны повсюду вокруг рудника, и посетитель часто встречает значительные куски чистой меди. Был задан вопрос о причине, по которой рудники были заброшены, и нам рассказали следующую историю.

В то время, когда мексиканцы вели работы на рудниках, апачи казались очень дружелюбными, часто получали подарки и свободно посещали дома горняков. Но время от времени мексиканцы теряли нескольких мулов, или находили убитыми одного или двух человек, и подозревать в этом начали апачей, которые упорно все отрицали, и делали вид, что очень обижены. Подобное положение дел становилось все хуже и хуже, пока один англичанин по имени Джонсон не взялся «урегулировать дело», и с этой целью получил карт-бланш от своих мексиканских работодателей. Джонсон приказал приготовить фиесту, или пир, и пригласил всех апачей из медного рудника (Copper Mine Apaches) принять в нем участие. Приглашение было с радостью принято, и от девятисот до тысячи человек, включая мужчин, женщин и детей, собрались, чтобы воздать должное гостеприимству своих друзей. Их заставили расположиться, насколько это было возможно, наиболее кучно, в то время как их хозяин подготовил шестифунтовую пушку, заряженную до упора мушкетными пулями, гвоздями и осколками стекла, в пределах ста ярдов от их основного скопления. Это орудие было спрятано под кучей вьючных седел прочего хлама, и вот пришло время, пир был в разгаре, пушка заряжена.  Джонсон стоял, готовый отдать прощальный салют с зажженной сигарой, и пока все ели так, как могут есть только апачи, ужасная буря смерти обрушилась на их ряды, убив, ранив и покалечив несколько сотен человек. За этим устрашающим залпом немедленно последовала атака со стороны мексиканцев, которые не проявили жалости к раненым, пока на этом пиру смерти не было принесено в жертву почти четыреста человек. Оставшиеся в живых бежали в смятении, и в течение нескольких месяцев горняки воображали, что навсегда избавились от столь ненавистных апачей. Но этой мечте не суждено было сбыться, как показало будущее.

 

Медные рудники полностью зависели от чиуауа в отношении всех припасов, и большие обозы с охраной использовались для доставки припасов, и вывоза руды. Прибытие и отправление этих обозов (караванов) было настолько регулярным, что не было предпринято даже никаких усилий для того, чтобы сохранить достаточно провизии на случай, если они вдруг не прибудут. Кроме того, после эксперимента Джонсона не было больше никаких неприятностей. В конце концов прошло три или четыре дня сверх положенного времени для прибытия обоза, обеспечение продуктами питания становилось чрезвычайно скудным, боеприпасы были почти израсходованы, никакие мысли о завтрашнем дне не овладевали их умами, и все шло вкривь и вкось, как у легкомысленных мексиканцев.

Не было предпринято никаких попыток послать отряд на поиски пропавшего обоза, и не было проявлено никакой экономии. Прошло еще два-три дня, и они уже находились на грани голодной смерти. Окружающие леса из густых сосен по-прежнему давали в изобилии медведей, индеек и другую дичь, но боеприпасов для них становилось все меньше. В решении этой дилеммы некоторые горняки поднялись на Бен-Мур, что дало им отчетливый вид на обширную равнину, простиравшуюся до реки Мимбрес и за ее пределы, но никаких признаков фургонов не было видно. Затем было приказано, чтобы хорошо вооруженная группа отправилась в путь и узнала об их судьбе, но те, кто должен был остаться на месте, тоже решили уйти, так как в противном случае они были бы вынуждены остаться без средств защиты и провизии. В определенный день все мужчины, женщины и дети, проживвшиеие в медных рудниках, ушли, но они так и не достигли места назначения. Безжалостные апачи предвидели все эти неприятности и приняли соответствующие меры. Группа ушла, но их кости, за исключением четырех или пяти, лежат, белея, на широком пространстве между медными рудниками Санта-Риты и городом Чиуауа. Таков рассказ одного интеллигентного мексиканца, которого я впоследствии встретил в Соноре. С того времени на протяжении более восьмидесяти лет апачи оставались беспрепятственными хозяевами этой своей великой цитадели. Этот долгий период затишья был грубо прерван появлением военного эскорта из  Пограничной комиссии, которая немедленно приступила к ремонту полуразрушенного пресидио (рисунок Бартлетта выше) и обустройству около пятидесяти глинобитных зданий, для расселения членов комиссии. Апачи с большим интересом и нескрываемой тревогой наблюдали за этим процессом, часто спрашивая, намерены ли мы остаться навсегда в медных рудниках, и столь же часто получали отрицательный ответ. Им объяснили настоящую цель нашего пребывания, но они не могли себе представить, чтобы люди приложили столько усилий, чтобы построить дома и сделать их удобными только для короткого времени проживания, чтобы снова затем быть покинутыми, тогда как люди могут постоянно жить на открытом воздухе, без проблем.

Вскоре после этого прибыла вся комиссия, насчитывавшая около двухсот пятидесяти хорошо вооруженных людей, в общей сложности нас было более трехсот человек. Это было намного больше, чем апачи смогли бы одолеть с надеждой на успех, и они вернулись к мирному курсу, по совету Мангаса Колорадаса и его ведущих воинов. Благородные кочевники разбили свой главный лагерь примерно в двух милях от медных рудников и часто навещали нас, чтобы наблюдать за нашими перемещениями, и попутно оттачивать свое искусство попрошайничества.

Хотя Copper Mine-апачи , или апачи-мимбреньо, преподнесли себя множеством самых смелых и дерзких подвигов, физически они несопоставимы с группами мескалеро, хикарилья и чирикауа того же племени. Но то, чего им не хватает в личной силе, они компенсируют хитростью и выносливостью. Ни холод, ни голод, ни жажда не оказывают заметного влияния на апача. Каковы бы ни были его страдания, из его уст никогда не слышно ни жалобы, ни ропота, и он всегда готов принять участие в любом предприятии, которое обещает соразмерное вознаграждение. Десять апачей организуют предприятие, которое ошеломит своим мужеством сотни юма, пима или навахо, хотя последнее упомянутое племя, несомненно, является ветвью расы апачей, как будет показано в следующей главе. Хитрость апача сравнима только с его мастерством и дерзостью, с которой он осуществляет свои замыслы, и над каждым успехом с нескрываемым удовольствием хихикает все племя, а актеры лишь принимают беззаботный вид, как будто совершенно с этим не связаны. Их разговор всегда ведется тихим голосом, и только один человек может говорить одновременно. Речи оратора не прерываются, но когда он умолкает, слово принимает другой и либо отвечает, либо соглашается с мнением своего предшественника. При общем разговоре на неважные темы они распадаются на несколько отдельных, но в каждом неукоснительно соблюдаются вышеперечисленные правила.

Для своей палатки я выбрал самое красивое место в долине, которое находилось примерно в шестистах ярдах от остальных людей, и скрыто от ихних глаз небольшой возвышенностью. На его месте ручей расширился в красивый бассейн десяти ярдов в поперечнике, и с небольшим трудом я построил что-то вроде плотины, которая подняла воду в бассейне на глубину около трех с половиной футов и образовала восхитительный бассейн для купания, который был затенен очень большим и раскидистым хлопковым деревом.

 
 

Сottonwood tree in New Mexico.

В этом месте апачи часто собирались в значительных количествах, поддерживая оживленную беседу и давая мне возможность сделать много наблюдений, которые я иначе не смог бы сделать. Так как я был единственным членом комиссии, с которым они могли беседовать, моя палатка становилась их штаб-квартирой во время их визитов, которые происходили почти ежедневно в течение нескольких месяцев подряд, пока наши дружеские отношения не были прерваны их неуемной подлостью и коварством.


 
Глава 4.
Путешествие в Сонору.—Приключение с апачами.— Фронтерас. — Страх мексиканцев перед перед  апачами. — Генерал  Караско. — Ханос. — Политика Мексики по отношению к апачам.— Рейд Караско. — Гандара, Монтеверде и Уреа. — Смерть Караско.— Ариспе. — Заключенные апачи. — Мексиканская охрана. — Апачи нападают на мексиканский караван. — Любопытный стиль преследования.— Возвращаемся на медные рудники.— Американцы атакованы апачами.— Черты характера апачей. — Хитрость.
   
…Сопровождая комиссара, мы вскоре прибыли в Агуа-Приета, откуда меня вместе с мистером Тербером и мистером Стюартом отправили исследовать город Фронтерас и выяснить, можно ли добраться до него на фургонах. Сев на лошадей, мы поехали по прямой линии к предполагаемому месту расположения города, миновав несколько каменистых холмов и изрезанных хребтов, пока не вышли на обширную и красивую равнину, по которой мы понеслись галопом. Примерно за полчаса до захода солнца, с вершины небольшого возвышения милях в трех от нас, мы обнаружили несколько тонких столбиков дыма, поднимавшихся справа от нашей дороги и почти впереди. Несколько минут дороги привели нас на нужное место, но мы не смогли разглядеть ни одного жителя около домов на равнине, однако, подняв глаза к холму, мы увидели все население в девятьсот душ, не считая четырехсот солдат, сбившихся в кучу в состоянии явной тревоги. Они приняли нас за апачей, и в смятении бежали под стены пресидио и защиту военных, но когда они узнали, что мы американцы, ничто не могло сравниться с их изумлением по поводу нашей дерзости и безрассудства, как они это называли, в проникновении в страну с таким небольшим отрядом. Этот факт даст читателю некоторое представление о том ужасе, с которым бедные мексиканцы на границах Соноры, Чиуауа и Дуранго относятся к апачам.
Людям, не знающим причин этого страха, эта робость покажется крайней трусостью, но каким бы верным ни было такое обвинение в отношении масс, все же следует признать, что есть заметные исключения. Мексиканцы на северной границе — самые несчастные и самые бедные из всех своих соотечественников. Живя в лачугах и поддерживая себя как попало, почти полностью лишенные оружия и боеприпасов, и воспитанные с самого раннего младенчества так, чтобы испытывать самый жалкий страх и ужас перед апачами, они никогда уже не смогут лишить себя веры в то, что воин-апач — это не человек, а какой-то ужасный людоед, с которым бесполезно бороться и которого можно только избежать бегством или умилостивить безоговорочной покорностью.

 
Фронтерас.
Во Фронтерасе я встретился с генералом Караско (Кремони пишет его имя с одним «r» -  Gen. Carasco, Military Governor of Sonora) , военным губернатором Соноры и давним моим врагом, с которым мне доводилось сталкиваться еще во времена Мексиканской войны.


(Полковник Хосе Мариа Карраско /Colonel Jos; Mar;a Carrasco/ - тот самый сонорец, командир милиции, отряд корого  в начале 1850-х  годов уничтожил лагерь апачей с женщинами, детьми и стариками, пока воины торговали возле Ханоса. Именно тогда, согласно воспоминаниям Джеронимо, была убита вся его семья).


Генерал принял нас с искренним гостеприимством и добротой, предложил нам закуски, в которых мы очень нуждались, и отправил гонцов, чтобы показать мистеру Бартлетту дорогу в город. Во время вечерних посиделок, которые продолжились до «предрассветного часа», разговор зашел о сражении при Серро-Гордо, где генерал командовал бригадой, и мы обнаружили, что он едва избежал попадания в наши руки. Обсуждая характер апачей и политику мексиканского правительства в их отношении, генерал сделал следующие замечания:

 «В Чиуауа, недалеко от восточной границы Соноры, есть небольшой городок по названию Ханос, где апачи в течение нескольких лет принимались на жительство, и снабжались пайками правительством этого штата, хотя те же индейцы, в то же самое время, вели открытую войну с другими мексиканцами – из Соноры. Не в состоянии понять достоинства политики, которая кормит индейцев в одном штате, чтобы они могли грабить и убивать граждан другого, я пришел к выводу, что мой долг состоит в том, чтобы уничтожать врага везде, где бы я ни нашел его. Руководствуясь этим решением, я дождался отведенного времени для посещения Ханос  апачами, чтобы получить свои регулярные ежеквартальные пайки, и форсированным маршем ночью добрался до места как раз в тот момент, когда карнавал был в разгаре. Мы убили сто тридцать и взяли около девяноста пленных, в основном женщин и детей. Полковник Медина, командующий штатом Чиуауа, был так взбешен моим поступком, что подал официальную жалобу Верховному правительству, которое, однако, после некоторой ненужной задержки, одобрило мою тактику».
 
Вид на Ханос с холма El Cerro de la Espia (Смотровая Гора).
Я выразил большое удивление по поводу такого положения дел, когда Караско добавил: «Это старая история; наша территория огромна, а наше правительство слабо. Оно не может распространить свою защиту на все части страны. Целые провинции на годы предоставлены самим себе, за исключением вопросов налогообложения, и все приходит в упадок. Именно по этой причине происходят частые нападения. Самый богатый человек в любом из отдаленных штатов является фактическим хозяином штата, и всегда может бросить вызов правительству, потому что подчинить его себе будет стоить очень дорого. Я приведу вам пример. Во время Американской войны Мануэль Гандара ссудил Верховному правительству сумму в четыреста тысяч долларов, получив от него благодарность за эту сумму, с процентной ставкой десять процентов в год. После войны, во время правления Пенья-и-Пенья (Pe;a y Pe;a), в Соноре состоялись выборы губернатора, на которых Мануэль Гандара и Мануэль Монтеверде были  конкурентами. Эти семьи были такими же смертельными соперниками, как дома Ромео и Капулетти, и когда голосование закончилось, каждый кандидат претендовал на победу. Как обычно, ни один из них не обратился к Верховному правительству за арбитражем, но каждый собрал свои силы и вступил в военное противостояние. Гандару поддержали его многочисленные друзья, пеоны и индейцы яки, в то время как Монтеверде заручился поддержкой многих видных сонорцев, а также племен опата и папаго. Война бушевала долго, пока Монтеверде не обратился за защитой к генерал-губернатору. Генерал Уреа был отправлен с отрядом из трех тысяч регулярных войск для подавления Гандары, и на какое-то время ему это удалось. На этом этапе разбирательства Гандара призвал Верховное правительство возместить его ссуду в размере четырехсот тысяч долларов, пригрозив, что, если платеж не будет произведен, он уступит свое требование британскому правительству. Эта угроза возымела действие, и вскоре после того, как Гандара получил приказ, исходящий от Военного министра, в том смысле, что Уреа действовал без надлежащего разрешения властей, и что, если Гандара сможет поймать этого офицера, он сможет подвесить его за шею. Это основательно напугало Уреа, который тут же вернулся в столицу».

 
 
 «Теперь — добавил Караско — вы можете оценить деликатное положение, в котором я нахожусь. Меня направили к Военному командованию Соноры, но у меня нет ни людей, ни денег. Каждый день я был огорчен отчетами об ужасных набегах апачей, когда мужчины бывали убиты, женщины и дети взяты в плен, лошади и имущество уничтожены, а обширные районы опустошены и заброшены. В конце концов я прибегнул к принудительным пожертвованиям со стороны богатых и произвел впечатление на бедных, решив, что они должны бороться за свои собственные интересы... Это делает меня непопулярным среди всех сторон, и я ожидаю, что когда-нибудь меня убьют за мое рвение в их пользу». Пророческие слова! Менее чем через год Караско был отравлен ядом; так, по крайней мере, сообщалось.

 
Ханос (рисунок Бартлетта).

Направляясь из Фронтераса, мы достигли Ариспе, бывшей столицы Соноры, 31 мая 1850 года. Во время нашего визита в этом месте проживало около двенадцати сотен жителей; но ни один американец не может предположить, какой ужас испытывали люди всех классов всякий раз, когда объявлялось о приближении апачей. На второй день после нашего прибытия пятеро пленных апачей — двое воинов и три женщины — были доставлены в город под сильной охраной из двадцати пяти солдат и помещены в городскую тюрьму в ожидании своего конечного пункта назначения. Через два дня после этого полил дождь; ночь была чрезвычайно темная и бурная; гулкие раскаты грома сотрясали сплошные холмы, а повторяющиеся вспышки ярчайших молний внушали трепет. Мексиканская охрана над заключенными удалилась внутрь и закурила свои сигариты или занялась игрой в монте. Двери были надежно закрыты, и все приготовились провести вахту с таким удовольствием, как только позволят обстоятельства.
Вскоре после полуночи в тюрьме послышались какие-то странные звуки, которые повторялись с акцентом, привлекавшим внимание. Инстинктивно охранники поняли, что эти звуки исходили от апачей, которые разыскивали своих заточенных друзей, и этот факт быстро стал очевиден заключенным, которые запели на своем родном языке достаточно громко, чтобы их услышали снаружи. Здесь возникла дилемма. Индейцы, несомненно, наблюдали за дверью с большим интересом, и никто не осмеливался выйти в этом непроглядном мраке, чтобы встретиться лицом к лицу с диким врагом. Силы противника были неизвестны. На помощь граждан нельзя было положиться; никто не придет им на помощь, если на них нападут; их было всего восемь человек и сержант, и они были в панике. Заметив такое положение дел, пленные апачи смело двинулись вперед и потребовали, чтобы их выпустили, в то же время испуская испуганные крики, чтобы сообщить своим друзьям о своих намерениях, которые были поддержаны неоднократными ударами тяжелых камней о дверь. В своем непреодолимом ужасе стража собрала все свои силы, приоткрыла дверь и позволила им уйти. Излишне добавлять, что больше их никто не видел. Это не вымысел, а реальный факт, и он записан с целью показать, насколько полно апачи контролируют мексиканскую расу на границе.

Другой случай, иллюстрирующий это превосходство, произошел в том же городе. Группа из пятнадцати апачей преследовала вьючный караван (обоз) и настигла его в трехстах ярдах от Ариспе.  Аrrieros (погонщики мулов) спаслись быстрым бегством, но караван был разграблен, а мулы угнали. В течение часа собралось около двухсот вооруженных людей с общепризнанной целью преследовать дикарей и вернуть награбленное. Мне довелось быть в то время на площади, и как раз перед этим я наблюдал, как индейцы направляются к горам, лежащим к востоку от города. Каким путем они пошли? — спросил мексиканский лидер. Я указал направление, а также обратил его внимание на массу пыли, поднятой отступающими дикарями. Он поблагодарил меня, встал во главе своей колонны, закричал: «Marchamos valientes!» — маршируем, храбрецы! — и взял курс, прямо противоположный указанному.
Тут же я решил, что если подобное происшествие когда-нибудь случится там, где я буду лично, и какой-нибудь мексиканец осведомится о направлении, по котороя ушли апачи, то я укажу путь, противоположный тому, который был на самом деле.
 
Ханос.

По возвращении из Соноры мы встретили на перевале Гуаделупе отряд из двухсот мексиканских солдат, которые сообщили нам, что группа из десяти американцев была захвачена апачами недалеко от города Ханос в Чиуауа, и что один человек был убит, трое других ранены, а охваченные паникой выжившие спаслись поспешным бегством. Я был убежден, что это злодеяние было совершено апачами-коппермайн (Copper Mine Apaches), которые, казалось бы, были с нами дружелюбны, но не могли обосновать обвинение. Последующие разоблачения убедили меня в том, что мои подозрения были вполне обоснованы, поскольку вскоре после нашего прибытия на  Copper Mine (Медные Рудники, Санта-Рита-дель-Кобре) мистер Бартлетт допросил Мангаса Колорадаса по этому поводу, но тот отрицал, что знает что-либо об этом деле; однако через два дня признался, что знал об этом, и сказал, что это сделали какие-то плохие молодые люди, над которыми «он не властен». Апачей с самого раннего детства обучают относиться ко всем другим людям, как к своим естественным врагам. Их учат, что главное достоинство человека состоит в том, чтобы перехитрить своих товарищей. Ему внушают, что высшие почести воздаются тому, кто владеет наибольшим количеством негодяйства. Благосклонность женщин достается самому ловкому вору, потому что его ловкость позволяет ему обеспечить более обильное удовлетворение их желаний и капризов. Поскольку они никогда не занимаются никакими занятиями, кроме войны и охоты, все их мирские блага являются результатом их умения и мастерства в этих занятиях. Полигамия является среди них институтом, и мужчина, который может поддерживать, удерживать или привлекать своей властью удерживать наибольшее количество женщин, считается мужчиной, имеющим право на наибольшее почет и уважение.   Gianatah - великий храбрец, сказал один из моих слушателей, разве он не держит семь скво? и все же  Gianatah не был, насколько можно судить по личной храбрости, ведущим воином своего отряда; но… он был самым ловким вором.
Кремони рассказал еще один анекдот, находясь в Санта-Рита-дель-Кобре:
«Однажды днем я писал письмо, сидя перед своей палаткой, когда подошел один апач и почему-то внимательно посмотрел на меня.
- Что ты делаешь, - спросил он наконец.
- Я разговариваю с моими друзьями, которые дома.
- Но как можно разговаривать с ними так далеко?
- Я скажу тебе. Когда апач хочет указать скорость, он делает фигуру птицы; если он хочет указать что-то красивое или сладкое, он рисует цветок; если он хочет выразить лень, он делает фигуру черепахи. Но мы не используем символы, и вместо этого мы договорились о некоторых символах, которые, соединяя их вместе, делают слова и указывают мысли. Например, ты видишь, что я делаю вот эти отметки; хорошо, я отправлю это письмо своим друзьям, и они точно знают, что означают эти отметки; так же, как они будут знать, что означают птица или черепаха».
Это объяснение было высказано ему по-испански и неоднократно, пока он, казалось, не понял всей сути.
Апач некоторое время размышлял, а затем сказал:  «Я тебе не верю, эти знаки кажутся одинаковыми, никто не сможет отличить многих из них; ты пытаешься обмануть меня и заставить меня поверить, что вы великий человек».
- Индеец - ответил я -  дам тебе доказательство. Видишь вон того человека? Это поставщик. Я отдам тебе записку для него, которая разрешает ему дать тебе кусок табака; здесь по крайней мере 370 метров, и он не может слышать, о чем мы говорим. Если он даст тебе табак при получении моей записки, тебе придется мне поверить.

– Очень хорошо. Мой белоглазый брат очень хорошо говорит. Я собираюсь сделать так, и мы посмотрим, сказал ли ты правду.

Я написал записку и отдал ее своему меднокожему другу, который побежал трусцой, пока не догнал поставщика, и отдал его записку. Прочитав ее, поставщик передал ему кусок табака, казалось, очень сильно удивив его. Мой друг посмотрел на заросли кустов, потом почесал голову и снова, не скрывая своего изумления, двинулся вперед, не останавливаясь, к моей палатке. Примерно с 18 метров я заметил, что его глаза сияют сдержанным удовлетворением и быстро прибыв, он сказал:  «Послушай, белый человек, ты пытался выставить бедного апача на посмешище. Вы с другим мужчиной придумали это заранее, чтобы заставить меня поверить, что у вас имеется отличное лекарство (магия). Теперь, если ты хочешь, чтобы я точно поверил тебе, напиши еще одно письмо для другого куска табака, и если я получу его, то я поверю тебе».   

Излишне добавлять, что уловка хитрого апача, чтобы получить два куска табака, не увенчалась успехом».

Хотя моя палатка была так далеко от остальной части Комиссии, что я был изолирован от защиты моих товарищей, я никогда не испытывал никакой тревоги, так как у меня были две очень большие и прекрасные собаки, и меня сопровождал мой слуга Хосе - верный и храбрый мексиканский парень лет девятнадцати. Мой арсенал состоял из четырех шестизарядных револьверов, двух винтовок, двуствольного дробовика, двух охотничьих ножей и большого количества боеприпасов для каждого оружия. Я мог сделать двадцать восемь выстрелов без перезарядки, и при поддержке Хосе и моих верных собак, которые несли самую строгую стражу по ночам, я был уверен, что небольшой отряд индейцев смогу легко удержать на расстоянии до тех пор, пока не прибудет помощь. Эта воображаемая безопасность была разрушена через несколько недель обстоятельством, о котором будет рассказано в одной из следующих глав; но нужны были очень веские мотивы, чтобы заставить меня отказаться от самого приятного места на медных рудниках.
 
Джон Р. Бартлетт.
Джон Рассел Бартлетт, пограничный комиссар, родился 23 октября 1805 года в Провиденсе, штат Род-Айленд. Учеба в школе принесла ему знания в области бухгалтерского учета и любовь к истории и литературе, что придало его произведениям романтический оттенок. Кроме того, он также был талантливым художником. Бартлетт был одним из основателей Американского этнологического общества в 1842 году и написал «Прогресс этнологии» в 1847 году. Его самой известной работой был «Словарь американизмов» (1848 г.), который до 1900 г. выдержал четыре издания. 15 июня 1850 года, благодаря своему положению в партии вигов, Бартлетт был назначен пограничным комиссаром Соединенных Штатов для выполнения положений Договора Гуаделупе-Идальго (после окончания Мексиканской войны).

2 февраля 1848 года представители обеих стран подписали Гуаделупский договор Идальго. Согласно договору, территория Нью-Мексико (которая включала и Аризону), Калифорния и Техас отошли к Соединенным Штатам, также была обозначена новая международная граница, и изложены условия мира. В договоре содержался призыв к назначению пограничными комиссарами и геодезистами представителей обеих стран, для обследования местности и обозначения новой границы, линия которой в некоторых районах была довольно двусмысленно описана в его тексте. Несмотря на свое совершенное незнание Юго-Запада, Бартлетт согласился на этот пост, потому что хотел путешествовать, потому что хотел увидеть индейцев, и потому что ему нужны были деньги.

Джон Бартлетт был назначен комиссаром по границам Соединенных Штатов в 1850 году. Его опыт описан в двухтомнике «Личное повествование об исследованиях и происшествиях в Техасе, Нью-Мексико, Калифорнии, Соноре и Чиуауа 1850-1853 годов». Бартлетт, книготорговец из Род-Айленда, казалось, больше интересовался написанием путевого очерка, чем выполнением поставленной перед ним задачи. Большую часть своего двухлетнего срока он провел посещая места, совсем не связанные с обследованием границы. Бартлетт покинул Нью-Йорк с большой группой 3 августа 1850 года, и двадцать семь дней спустя был в Индианоле, штат Техас. После путешествия по суше он прибыл в Эль-Пасо-дель-Норте (Хуарес), чтобы начать работу с мексиканским пограничным комиссаром Педро Гарсиа Конде. Точку, где южная граница НьюМексико должна была начинаться на Рио-Гранде, оказалось трудно определить из-за неточностей в «Карте Мексиканских Соединенных Штатов» Дистурнелла от 1847 года, и Бартлетт предложил установить границу в сорока двух милях к северу от Эль-Пасо. Когда американский пограничник отказался от этого, Бартлетт отправился в путешествие по северо-западу Мексики.

Он прибыл в Калифорнию, затем отправился на восток через Аризону и Нью-Мексико в Техас, где узнал, что Конгресс отклонил линию границы Бартлетта-Гарсии Конде. Из-за ошибки Бартлетта Соединенным Штатам в 1853 году пришлось вести переговоры о покупке Гадсдена, установив границу Нью-Мексико на 31 ° 47 'северной широты. Покупка Гадсдена, в результате которой Соединенным Штатам были переданы в основном пустынные земли, рассматривалась как необходимая для создания южного маршрута трансконтинентальной железной дороги.

 

Бартлетт вернулся в Род-Айленд и написал двухтомный «Личный рассказ об исследованиях и происшествиях в Техасе, Нью-Мексико, Калифорнии, Соноре и Чиуауа, связанных с Соединенными Штатами и мексиканской пограничной комиссией в 1850, 51, 52 и 1850 годах» (1854 г.), который стал стандартным ранним источником информации о Техасе и Юго-Западе. С 1855 по 1872 год он был государственным секретарем Род-Айленда. Он помог собрать коллекцию, которая является ядром библиотеки Джона Картера Брауна, и опубликовал множество книг, в том числе «Библиографию Род-Айленда» (1864 г.), «Записи колонии Род-Айленда» и т.д…

Бартлетт женился на Элизе Аллен Роудс 15 мая 1831 года, и у них было семеро детей. Элиза умерла 11 ноября 1853 года. Далее, Бартлетт женился на Эллен Эдди 12 ноября 1863 года. Джон Бартлетт умер 28 мая 1886 года в Провиденс, штат Род-Айленд.


Глава 5.
Мангас Колорадас.— Его внешний вид, власть и влияние.— Индейские войска на Copper Mines.— Навахо.— Их внешний вид и повадки.— Их планы сорваны.— Мангас в полном обмундировании.— Странная форма одежды.— Инес Гонзалес.— Ее спасение.— Новые мексиканские торговцы.— Краткий отчет.— История Инес.— Марш в Сонору.— Санта-Круз.— Освобождение Инес.— Ее последующая история.— Танори.

Мангас Колорадас (Кремони называет его Mangas Colorado), или Красные Рукава, был, несомненно, самым выдающимся и влиятельным апачем, существовавшим на протяжении нынешнего столетия. Обладая крупным и мощным телосложением, пронизанным железными сухожилиями и мышцами, и обладая гораздо большей, чем у обычных людей, силой мозга, он в раннем возрасте сумел завоевать репутацию, не имеющую себе равных в своем племени. Его смелые подвиги, его чудесные ресурсы, его дипломатические способности и его мудрые учения в совете вскоре окружили его многочисленной и влиятельной группой, которая дала ему своего рода престиж и влияние среди различных ветвей его расы, и перенесла его влияние от реки Колорадо до гор Гуадалупе. По всей Аризоне и Нью-Мексико Мангас Колорадас был в почете. Однако он не мог взять на себя никакой власти, не делегированной ему его народом. Он никогда не осмеливался говорить от их имени как обладающий властью, но неизменно говорил, что воспользуется своим влиянием для выполнения определенных обещаний и обязательств. Мангас во время одного из своих набегов на Сонору похитил красивую и умную мексиканскую девушку, которую он сделал своей женой, за исключением других своих скво из апачей. Этот исключительный фаворитизм на короткое время вызвал некоторые проблемы в племени, но внезапно был прекращен Мангасом, бросившим вызов любому из обиженных братьев или родственников его брошенных жен. Двое приняли пари, и оба были убиты на честной дуэли. От своей мексиканской жены Мангас имел трех очень красивых дочерей, и благодаря своим дипломатическим способностям ему удалось одну выдать замуж за вождя навахо,  другую – за вождя мескалеро-апачей, а третью связать узами семейного брака с военным вождем койотеро. Поступая таким образом, он приобрел очень большое влияние в этих племенах и, когда бы он ни пожелал, мог заручиться их помощью в своих набегах. Его рост был около шести футов; голова у него была неимоверно крупная, с широким лысым лбом, большим орлиным носом, широчайшим ртом и широким тяжелым подбородком. Глаза у него были довольно маленькие, но чрезвычайно блестящие и вспыхивающие при всяком волнении, хотя внешний вид его был невозмутим, как медь. Это человек, которого мы встретили на Медных рудниках; но так как его имя будет упоминаться много раз в ходе этого повествования в связи с его действиями, в настоящее время нет необходимости добавлять что-либо еще. Его ближайшими советниками и атташе были Дельгадито, Понсе, Кучильо Негро, Колетто Амарильо, Эль Чико и Педро Асуль. Все эти имена были им даны мексиканцами, а не были настоящими апачскими именами, которых я так никогда и не узнал.

      
    Мангас Колорадас (автор Rene Van Druten).
 
 
Мангас (Мангус), сын Мангаса Колорадаса.
Силы индейцев вокруг медных рудников насчитывали, по моим подсчетам, четыреста воинов, которые не могли сравниться с тремя сотнями хорошо вооруженных и хорошо организованных американцев, находившихся в этом же месте. Четыре или пять недель прошли в дружеских отношениях с апачами, но по случайным выражениям я был уверен, что Мангас обратился за помощью, чтобы изгнать нас отсюда как можно скорее. Однако, ничего особенного не происходило, для того чтобы мои подозрения оправдались, и я почти полностью отбросил их, когда однажды утром я был сильно удивлен, увидев лагерь, полный странных дикарей, которые оказались навахо и находились в самых наилучших отношениях с апачами. Новоприбывшие были красивы физически, но носили на своих лицах тот безымянный, но безошибочный отпечаток низкой хитрости и предательства, который, как я впоследствии обнаружил, был главной чертой их племени. Хотя они принадлежат к великой расе апачей, говорят на одном и том же языке и придерживаются одних и тех же общих обычаев во многих  отношениях, тем не менее они намного уступают им в храбрости, доблести, мастерстве и интеллекте. Пять воинов-апачей предпримут и совершат подвиг, на который не осмелились бы и пятьдесят навахо. Один-единственный апач уйдет в поход и без посторонней помощи совершит дерзкое ограбление или убийство, от совершения которого откажутся и двадцать навахо.

Все наши новые посетители были верхом на маленьких, но сильных, активных и выносливых лошадях, на которых они ехали с удивительной легкостью и грацией. Убедившись в том, что они прибыли сюда по просьбе Мангаса Колорадаса, я сообщил о своих подозрениях полковнику Крейгу, а он, в свою очередь, поделился этой идеей с мистером Бартлеттом. Мы узнали, что четыреста воинов навахо расположились лагерем на реке Гила, всего в тридцати милях от нас, и знали, что индейский комиссариат будет не в состоянии жизненно поддерживать такое количество людей в течение длительного времени, и что такое сборище не могло быть собрано в это время и в этой части страны, если только не для какой-нибудь определенной цели. Охотничьи угодья вокруг Медных рудников не представляли особой привлекательности, в то время как они должны были пересечь сто пятьдесят миль лучших охотничьих угодий, чтобы добраться туда, где они были сейчас. Не было здесь и никакой особой торговли, на которую можно было бы положиться, и другого особого стимула, кроме как помочь Мангасу выгнать нас из этого места, ну  или помочь ему украсть наших животных.
Их визиты были очень регулярными в течение трех-четырех дней, когда, вероятно обнаружив, что мы слишком сильны и слишком бдительны для того, чтобы напасть на нас неожиданно, они исчезли на некоторое время, чтобы вернуться через несколько недель, для того чтобы помочь угнать наших лошадей и мулов. Во время их пребывания моя палатка и ее окрестности были переполнены этими дикарями, которые задавали мне множество вопросов, но так и не ответили ни на один из моих. Эта сдержанность с их стороны преподала мне урок, и вскоре я научился выносить их присутствие с полной невозмутимостью и небрежностью, куря и отвечая на их вопросы простым кивком или взмахом руки. Мои шестизарядные пистолеты и нож всегда были при мне во время этих разговоров, а мой парень Хосе сидел в задней части палатки с карабином Шарпа и двуствольным ружьем, мощно заряженным картечью, убийственной на короткой дистанции. Я никогда не позволял навахо стоять у меня за спиной и, обходясь с ними вежливо, давал им понять, что у меня нет особых чувств на их счет, но я рассматриваю их визиты как нечто само собой разумеющееся.

Примечательно, что ни Мангас Колорадас, ни кто-либо из его лидеров никогда не общались с навахо в нашем лагере, и, считая это поведение несколько натянутым и неестественным, мы с мистером Вимсом решили понаблюдать за ними. Преследуя эту цель, мы оседлали наших лошадей однажды вечером, после того как индейцы удалились, так как им никогда не разрешалось находиться в лагере после захода солнца, и очень тихо направились к их бивуаку, находившемуся в то время примерно в двух милях от нас. Достигнув небольшого холмика, возвышавшегося над ними, мы приложили к глазам полевые бинокли, и при свете их костров отчетливо увидели Мангаса и основное его окружение в тесном общении с вожаками навахо. Об этом факте также было сообщено полковнику Крейгу, который принял дополнительные меры предосторожности, которые избавили нас от присутствия вновь прибывших.

Спустя годы мне выпало на долю очень обширное и кровавое знакомство с этим племенем, и возможность была максимально использована. Тысячи из них были подчинены моему контролю, и многие из них помнили меня со времени нашей встречи на медных рудниках. В нескольких беседах я обвинял их в том, что они приходят на помощь Мангасу и помогают ему избавиться от незваных гостей; и каждый раз они откровенно признавались, что посещали медные рудники именно с этим намерением. Мангас отправил гонцов, чтобы сообщить им, что в его страну прибыло большое количество американцев; что они были очень богаты лошадьми, мулами, хлопчатобумажной тканью, бусами, ножами, револьверами, ружьями и боеприпасами; что он не был достаточно силен, чтобы убить и ограбить нас сам, и поэтому нуждался в их помощи, и в этом случае половина добычи должна была принадлежать им, в случае успеха. Соблазненные этими обещаниями и подстрекаемые своим вождем, который был зятем Мангаса, четыреста из них пришли на помощь этому прославленному воину. Они встретились на совете и согласились прийти и разведать местность перед началом операций, не предполагая, что мы заметим какую-либо разницу между ними и собственно апачами. Если дела пойдут хорошо, их объединенные силы должны были предпринять внезапную атаку; но если это было невозможно без больших человеческих жертв с их стороны, то следовало принять систему причинения нам беспокойства путем кражи наших животных и вырезания небольших партий. Все эти заявления я получил от Мануэлито и других в форте Самнер, через тринадцать лет после того, как мы заняли медные рудники в Аризоне. Об этом предмете часто говорили и вспоминали так живо, как будто это было вчера.

 
Мистер Бартлетт, чтобы сохранить предполагаемую дружбу с Мангасом, заказал пару прекрасных синих брюк с широкой красной полосой на внешней стороне штанин, сшитых для этого респектабельного человека. К этому были добавлены хорошая полевая офицерская форма и эполеты, подаренные полковником Крейгом, новая белая рубашка, черный галстук и отличная пара новых башмаков, какими снабжаются наши солдаты. Я должен был как-то вставить Мангаса в этот его новый костюм, но возникли некоторые трудности с тем, чтобы заставить его носить рубашку внутри брюк, а не снаружи. Через некоторое время он появился in grande tenue, очевидно влюбленный в собственную элегантную особу. Целый день он расхаживал по лагерю, вызывая зависть у всех наблюдателей и так же красовался своим новым нарядом, как павлин своими перьями. На следующий день Мангас не появился; но потом его увидели уже в обычных мексиканских  панталонах, обмотанных вокруг талии, его рубашка, грязная и частично разорванная, висела снаружи, мундир был застегнут до подбородка, один эполет на груди, а другой застегнут внизу, между задними пуговицами сюртука. В этом облике он мнил себя объектом всеобщего восхищения, и вышагивая вперед, он оборачивался через плечо, чтобы насладиться яркими вспышками своего заднего украшения. Менее чем через неделю в сюртуке, рубашке, штанах и погонах щеголял еще один модный индеец. Мангас проиграл их в карты другому апачу, и новым владельцем был счастливый победитель.


Полковник Крейг.
 

Сolonel Lewis (Louis) Stevenson Craig (1805/7 - 1852)

 

 (Brevet Lt. Colonel/бревет лейтенант-полковник Крейг отличился в Мексиканской войне и был назначен командиром эскорта разведывательной партии Пограничной комиссии США в 1851-1852 годах. Он был убит 6 июня 1852 года в Сан-Диего, Калифорнии, двумя армейскими дезертирами, во время службы в Пограничной комиссии. Описание его смерти здесь: https://sandiegohistory.org/journal/1980/july/sweeny/).

Крейг был послан Джоном Расселом Бартлеттом, ответственным за Пограничную комиссию США, чтобы осмотреть Санта-Рита-Дель-Кобре (Санта-Рита, округ Грант, Нью-Мексико) в качестве возможного места для расположения главного штаба комиссии на этой территории. С Крейгом был отправлен и Джон Кэри Кремони, который в будущем напишет книгу «Жизнь среди апачей».



Вечером 27 июня 1850 г. г-н В. Баусман, г-н Дж. Э. Вирнс и я стояли перед лавкой уличного торговца, когда мы увидели свет, напоминающий костер, примерно в двухстах ярдах от нас, около берега ручья. Мы знали, что индейцам запрещается находиться там после захода солнца, а так как никто из членов комиссии не останавливался в этом направлении, было решено пойти и выяснить, кто были отдыхающие у костра. Мы подошли осторожно и очутились на бивуаке индейцев и мексиканцев. Среди них была молодая и красивая девушка, одетая в рваную сорочку, с юбкой из оленьей кожи и с другой кожей, накинутой на плечи. Эта девушка, не индеанка, оказалась официанткой на вечеринке, для которой она готовила ужин. Так как наше приближение не было замечено, мы подкрались к костру, который находился примерно в четырех ярдах от вечеринки, и я тихо спросил девушку, кто эти люди. Она казалась явно встревоженной и, отказываясь отвечать, поспешила прочь, чтобы дождаться своих товарищей.

 

Мы оставались до тех пор, пока она не вернулась, когда я сказал ей, что нам необходимо знать, кто они, на что она приложила палец к губам и дала понять, что не смеет говорить. Однако вопрос был насущным, когда она шепотом заявила, что находится в плену и что присутствующие мексиканцы только что купили ее и собираются перевезти в Нью-Мексико. Поскольку это было особо запрещено законами Соединенных Штатов, мы немедленно направились к мистеру Бартлетту и представили вопрос этому джентльмену, на его рассмотрение. Мистер Бартлет с большой оперативностью сообщил все факты в письменной форме полковнику Крейгу и попросил у этого доблестного офицера людей, чтобы вызволить девушку из ее несчастного положения. Эта просьба была удовлетворена как можно скорее, и лейтенанту Грину было приказано собрать группу мужчин и привести девушку к комиссару. Это было сделано без промедления, и пленницу поместили на ночь под присмотр мистера Бартлетта, который выделил ей удобную комнату и поставил надлежащую охрану над ее сном.
Тем временем апачи ускользнули, но на ночь к мексиканским торговцам была приставлена охрана. На следующий день их вызвали к комиссару, чтобы они отчитались о владении девушкой и о своих намерениях относительно ее ближайшего будущего. На следующее утро торговцы назвались соответственно Питером Блэклоусом — очень подходящая номенклатура — Педро Арчевек, что в переводе означает Питер Архиепископ — очень неподходящее имя — и Фостином Ялдесом. Свидетельства, полученные от этих мужчин, были крайне противоречивыми, но содержание их свидетельствовало о том, что они вместе с примерно пятьюдесятью другими людьми занимались незаконным обменом и торговлей с индейцами, продавая им порох и оружие, вероятно, в обмен на мексиканских женщин, привлекательных особ, лошадей, шкур и т. д. Мистер Бартлетт считал себя вправе лишить их этой пленницы, но не имел полномочий наказывать негодяев, их отпустили. Сразу же после этого к ним подошли несколько джентльменов из комиссии, которые дали им понять, что любое промедление с уходом из этого места будет сопряжено с неминуемой опасностью для ихних жизней. Менее чем за двадцать минут они покинули Медные рудники, став беднее, но мудрее.

 

Юная пленница назвалась Инес Гонзалес, старшей дочерью Хесуса Гонзалеса из Санта-Крус, на границе Соноры. Около девяти месяцев назад она уехала из Санта-Крус со своим дядей, тетей, подругой и братом подруги, чтобы присутствовать на грандиозном празднике Нуэстра-Сеньора-де-ла-Магдалена, или великом празднике Богоматери Магдалены. Их охранял военный эскорт из десяти солдат и прапорщика. На второй день пути они попали в засаду, устроенную большой группой пинал-апачей, которые убили ее дядю и восемь солдат, включая их офицера, и забрали с собой ее, и двух ее подруг вместе с мальчиком. Семь месяцев она находилась в их власти, и ее заставляли выполнять всю тяжелую работу апачской скво, получая в награду пинки и побои. Одна старуха из племени, злой язык которой вызывал у воинов трепет, однако, мимолетно полюбила Инес и с тех пор защищала ее от оскорблений и всяческого вреда, пока она оставалась среди них. Ее товарищи по плену впоследствии были куплены бандой торговцев из Новой Мексики, которые увезли их в северном направлении. После этого она никогда их не видела и ничего о них не слышала. Другая банда увидела и купила ее, чтобы доставить в Санта-Фе, ради спекулятивных и злодейских целей, когда она была спасена комиссией, каждый член которой соперничал друг с другом, чтобы распространить свою защиту и заботу на эту бедную и настрадавшуюся девушку. Хотя она оставалась среди нас до своего возвращения к родителям и дому, продолжение ее приключений будет предложено сейчас.
Утром 27 августа, ровно через два месяца после ее спасения, наша Пограничная комиссия покинула медные рудники, чтобы выполнить свои обязанности в полевых условиях, и поскольку возникла необходимость снова посетить Сонору, мистер Бартлетт решил сделать себе приятное, и с удовольствием вернуть прекрасную Инес в объятия ее скорбящей матери. После многих дней скитаний, во время которых наша небольшая группа часто сокращалась до пяти или шести человек из-за того, что время от времени посылались разведывательные отряды, и после того, как мы заблудились и были вынуждены жить на портулаке и воде в течение нескольких дней подряд , мы наконец, прибыли в город Санта-Круз 22 сентября, почти через месяц после того, как покинули медные рудники. Утром 23-го, ровно через год после дня ее пленения, были отправлены двое мужчин, чтобы сообщить семье Инес, что их дочь находится в безопасностии, и добавить, что она будет у своих родственников через четыре, или пять часов. Примерно в трех милях от города мы встретили большую и веселую компанию мексиканцев, одетых в самые безвкусные праздничного вида костюмы, во главе с матерью нашей прекрасной подопечной. Они вышли, чтобы поприветствовать ее возвращение и освобождение из апачского плена, чего никогда прежде не случалось. Мистер Бартлет уступил мне привилегию отдать Инес в страстные объятия ее матери, которая после неоднократных поцелуев и после чередующихся слез, молитв, благодарностей и радостных возгласов уступила ее требованиям других родственников и друзей, которые по очереди горячо и нежно обнимали ее. Это была одна из самых трогательных сцен, какие только можно себе представить, и радостным шествием вся компания вошла в город под громкие крики всего населения. Инес немедленно вошла в церковь, где служил добрый священник, и совершила торжественную церемонию и благодарение. Эти сцены и все сопутствующие им обстоятельства навсегда остались в моей памяти одними из самых приятных. Они образуют восхитительный оазис среди неприятных воспоминаний о «бесчеловечности человека к человеку». Ее собственный отец уже несколько лет как умер, а мать Инес была тогда замужем за человеком по имени Ортис, очень превосходным, честным и надежным мексиканцем, который свидетельствовал о том, что ее освобождение из плена, гораздо худшего чем смерть, было не менее радостным, как если бы она была его собственным ребенком.
Дальнейшая карьера этой молодой и привлекательной девушки, судьба которой так внезапно и пронзительно изменилась, достойна следующей записи.
Через несколько месяцев после того, как комиссия уехала, направляясь в Калифорнию, Инес привлекла и заслужила восхищение капитана Гомеза из мексиканской регулярной армии, который в то время командовал приграничным городом Тубак. Расслабление нравов среди мексиканцев, казалось, дало бедной девушке право на какое-то время стать его любовницей, но впоследствии он загладил свою вину, женившись на ней и узаконив двух прекрасных мальчиков, которых она родила ему. Прошло много лет, прежде чем я снова увидел или услышал об Инес, и только осенью 1862 года, находясь в Тусоне, я узнал, что она еще жива, но совершенно нездорова. Капитан Гомес умер несколько лет назад, и она снова вышла замуж за алькальда из Санта-Круз и родила ему двоих детей — мальчика и девочку. Случайно узнав, что я нахожусь в Тусоне и являюсь офицером армии Союза, она отправила мне письмо, умоляя, чтобы я приказал одному из наших врачей посетить ее и выписать ей рецепт. Конечно, бедная девушка по своему невежеству спросила то, что было невозможно предоставить, и я с грустью выбросил эту тему из головы.
В 1864 году мне снова выпало быть в пятидесяти милях от Санта-Круз, когда храбрый вождь индейцев опата по имени Танори, получивший звание полковника от Максимилиана, имел дерзость пересечь нашу границу с почти семью сотнями человек и огнем, на жителей американского города Сан-Габриэль, расположенного в двух милях к северу от разделительной линии и в четырнадцати милях от Санта-Круз. Оправданием для этого безобразия было то, что он преследовал генерала-либерала Хесуса Гарсию Моралеса через наши линии (границы) и что он не преступил при этом своего долга. Жалоба на этот набег была подана мне городскими властями Сан-Габриэля, и я немедленно сел в седло со ста сорока солдатами и направился прямо к этому месту. По прибытии я получил письменные показания всех фактов, и получив разрешение от признанных властей Соноры, решил преследовать Танори, и наказать этого джентльмена за его дерзкое поведение.
Он удалился в Санта-Круз, куда я без промедления последовал, но узнав о нашем приближении, он с поразительной быстротой поспешил к Имурезу, и хотя адъютант, лейтенант Коддингтон был отправлен в срочном порядке с просьбой об отсрочке с его стороны, чтобы мы могли уладить дела, он извинился, сказав что «его приказы были настоятельно необходимы, чтобы добраться до Уреса без промедления». В качестве доказательства того, с какой быстротой мексиканская пехота может покрыть местность, когда противник преследует ее, можно привести тот факт, что Танори с более чем шестью сотнями человек, в основном пехотой, совершил марш от Санта-Круз до Имуреса, на расстояние сорока километров. три мили за девять часов. Он выехал из Санта-Крус в пять часов утра, и впоследствии я узнал, что он разговаривал с той стороной, от которой я получил информацию, в городе Имурес в два часа дня того же дня. В указанное время с ним было около трехсот его людей.
Моя поездка в Санта-Крус дала мне возможность навестить Инес, которую я нашел уважаемой женой вождя и самого влиятельного человека в этом маленьком сообществе. У нее любящий муж, который ни в коем случае не стеснен в средствах этого мира, она окружена прекрасной и многообещающей семьей из трех мальчиков и девочки и пользуется всеобщим уважением за свои многочисленные превосходные качества. Излишне говорить, что мой прием был самым сердечным и восторженным.
Это продолжение ее истории, несомненно, будет воспринято с искренним удовольствием всеми, кто был членами Пограничной комиссии г-на Бартлетта, и никем иным с большим интересом, чем самим г-н Бартлеттом и д-р Уэббом.


Глава 6.
Спасение двух мексиканских мальчиков.— Разговор о войне. —Захватывающая сцена.—  Мирное завершение.— Большие силы индейцев.— Апач, убаюканный мексиканцем.— Сильное волнение.— Бесстрашный дирижер полковник Крейг.— Умиротворение апачей.— Еще один разговор о войне. — Мирное решение— Необходимость твердости и предосторожности.

Как уже было сказано, моя палатка была раскинута в нескольких сотнях ярдов от остальной части нашей комиссии, и скрыта от взоров моих товарищей пригорком, бывшим между нами. Этот факт сделал меня гораздо более осторожным, чем я был бы в противном случае. Через несколько дней после спасения Инес, полдень был чрезвычайно жарким и душным, я лежал на своей койке и читал произведение, позаимствованное у доктора Уэбба, а Хосе возился перед палаткой, стирая одежду. В тот день в нашем лагере было очень много апачей, но они не беспокоили меня, как обычно. Внезапно ко мне в палатку ворвались двое мальчишек, по-видимому, мексиканцев, забрались под мою койку и спрятались между стенкой палатки и свисшими одеялами. Это посещение, столь неожиданное и необычное, вызвало у меня удивление, и я спросил, кто они и что им нужно. «Мы мексиканцы, сэр, мы быть плен у апачи, и мы спрятаться здесь, чтобы спастись от них. Ради бога, мы больше не сдадимся среди них», что означает по-английски: «Мы мексиканцы, сэр, и мы находятся в плену у апачей, и мы спрятались здесь, чтобы спастись от них. Ради Бога, не выдавайте нас снова им».

 
Я позвал Хосе и спросил: «Есть ли поблизости апачи?»
«Нет, сеньор — ответил он — но они идут сюда по дороге».
Я моментально вскочил с койки, засунул за пояс два шестизарядника, взял еще два в руки, по одному в каждую, приказал Хосе перекинуть карабин через плечо, а двустволку нести в руках, и сказал мальчикам, чтобы держались рядом со мной, поставив одного справа, а другого слева. Я выскочил из палатки, полный  решимости доставить этих пленников комиссару, для получения от него дальнейших распоряжений.
Не успели мы пройти и двадцати ярдов, как толпа из тридцати или сорока человек окружила нас и угрожающими словами и жестами потребовала немедленного освобождения своих пленников, но был полон решимости во что бы то ни стало осуществить свое намерение. Я велел Хосе повернуться ко мне спиной, взвести ружье и выстрелить в первого же индейца, который натянет лук, или подаст другие проявления враждебности, в то время как держа по взведенному револьверу в каждой руке, мы начали поворачиваться, чтобы держать всех противников в поле видимости, в то же время предупредив дикарей, чтобы они держались на расстоянии. Таким образом, мы прошли около двухсот ярдов, когда несколько джентльменов из комиссии заметили мое положение и, схватив оружие, двинулись мне на помощь. Индейцы отказались от своих попыток и мирно сопроводили нас к комиссару, которому я передал мальчиков и подробно описал дело. Мальчиков звали соответственно Саверо Аредия и Хосе Тринфан, первому было тринадцать лет, он был уроженцем Бакуачи в Соноре, а второму было около одиннадцати лет, и он был уроженцем Фронтераса в том же штате. На следующий день ночью мистер Бартлетт отправил их в лагерь генерала Гарсиа Конде, мексиканского комиссара. Их сопровождала сильная охрана, которая благополучно доставила их генералу, который впоследствии, к их большому удивлению и удовольствию, вернул их семьям.
Четыре или пять дней спустя (4июля) Мангас Колорадас, Понсе, Дельгадито, Кучильо Негро, Колетто Амарилло и около двухсот воинов вместе с парнем, заявившим права на мальчиков, вошли в Медные рудники (Санта-Рита-дель-Кобре), чтобы устроить «большой разговор». Мистер Бартлет вовсе не был недоволен их появлением и решил немедленно уладить этот вопрос. Масса индейцев выстроилась полукругом в два и три человека в глубину, лицом к двери комнаты, в которой велась беседа, в то время как главные люди и около дюжины членов комиссии, хорошо вооруженные, заняли большую комнату в нашем глинобитном доме.  Сигаритто и табак раздавались по кругу и «пускался дым» до того, как начиналось настоящее дело. Около ста пятидесяти членов Комиссии были поблизости с оружием наизготовку. После долгого и глубокого молчания разговор был начат Мангасом Колорадасом со стороны апачей, и мной со стороны американцев, причем все высказывания дикарей записывались в письменном виде, а затем переводились г-ну К. Бартлетту, который диктовал ответ, если ему приходило в голову что-то важное, или позволял переводчику отвечать, судя по обстоятельствам. Поскольку последующее изложение интервью было первоначально полностью записано мной и передано мистеру Бартлетту в качестве официального отчета, а затем опубликовано им без изменений, я считаю себя вправе использовать его для этой работы.
– Джон Кремони: «Ваши пленники пришли к нам и попросили нашей защиты».
- Мангас: «Вы пришли на нашу территорию. Вас приветствовали. Ваша жизнь, имущество и животные были в безопасности. Вы пришли поодиночке, по двое, по трое через нашу территорию. Вы пришли с миром. Мы всегда возвращали ваших потерянных животных. Наши жены, наши женщины и дети приходили сюда и посещали ваши дома. Мы были друзьями, мы были братьями. Веря в это, мы были среди вас и привели наших пленников, веря, что мы братья и что вы почувствуете то же, что и мы. Мы ничего не скрываем. Мы пришли не тайком и не ночью. Мы пришли посреди дня и перед вашими лицами, показывая наших пленников. Мы верили в ваше проявление дружбы и доверяли вам. Почему вы забрали наших пленников?»
- Джон Кремони:  «То, что мы сказали, правда. Мы не лжем. Величие и достоинство нашей нации запрещают нам это делать. То, что сказал наш брат, правда и хорошо. Теперь мы расскажем вам, почему мы забрали ваших пленников. Четыре года назад мы тоже воевали с Мексикой. Мы знаем, что апачи различают Чиуауа и Сонору. Теперь они в мире с Чиуауа, но в войне с Сонорой. Мы, в нашей войне, не делаем этого различия. Мексиканцы, живущие в том или ином государстве, все принадлежат к одной нации, и они сражались как нация. Когда закончилась война, в которой мы победили, мы заключили с ними мир. Теперь они наши друзья, и по условиям мира мы обязаны их защищать. Мы сказали это, когда впервые приехали сюда и призвали их прекратить военные действия против Мексики. Время шло, и дружба росла, все шло хорошо. Вы пришли сюда со своими пленниками. Кто были эти пленники? Мексиканцы, те же люди, которых мы обязаны защищать. Мы забрали их и отправили генералу Гарсиа Конде, который освободил их в своей стране. Мы доказали, что не лжем. Мы обещали мексиканцам защиту и отдали ее им. Мы обещаем вам дружбу и защиту, и мы дадим ее вам. Если бы мы не сделали этого с Мексикой, вы бы не поверили нам в отношении себя. Мы не можем лгать».

 

Во время медленного разговора Понсе стал очень возбужден и, не в силах больше сдерживаться, встал и с укоризной сказал:  «Да, но вы поймали наших пленников, не предупредив нас заранее. Мы не знали об этом обещании вернуть пленников. Они были взяты в плен на законной войне. Они принадлежат нам. Только нам. Наши люди также были взяты в плен мексиканцами. Если бы мы знали это, мы бы не пришли сюда. Мы бы не доверяли вам».

- Джон Кэри Кремони: «Мой брат говорит гневно и не думая. Дети и женщины теряют самообладание, но мужчины размышляют и спорят, и тот, на чьей стороне правда и справедливость, побеждает. Вы, несомненно, сильно пострадали из-за мексиканцев. Это вопрос, в котором нам невозможно сказать, кто ошибается или кто прав. Вы и мексиканцы обвиняете друг друга в том, что вы агрессоры. Наш долг - выполнить наше обещание для нас обоих.
- Понсе:  «Я не ребенок и не женщина. Я человек и воин. Я говорю думая. Я знаю, что говорю. Я говорю о бедах, которые мы пережили и которые теперь сделаны для нас».
Затем, положив руку мне на плечо, он сказал очень возбужденно:
«Ты не должен больше говорить. Пусть кто-то другой говорит».
Поскольку это был я, который собственно и вел переговоры, я сразу же положил обе руки ему на плечи и, толкнув его на пол, сказал:
«Я хочу, чтобы ты знал, что я единственный переводчик, который может говорить с вами. А теперь сиди. Ты женщина, а не воин. Я выберу человека, чтобы говорить за апачей. Дельгадито придет сюда и будет говорить от имени своей нации».
Невозможно описать сдерживаемую ярость Понсе, но видя, что у него нет никаких шансов, он не произнес больше ни слова во время встречи. Затем Дельгадито встал и сказал:
 - «Пусть мой брат расскажет».
- Джон Кремони:  «Мы хотим объяснить нашим братьям апачам, почему мы это сделали и что мы можем сделать для владельца этих пленников. Мы знаем, что вы не действовали тайком или в темноте. Вы пришли днем и привели своих пленников. Мы поймали их посреди дня, повинуясь приказу нашего большого босса в Вашингтоне. Великий вождь нашей страны сказал, что мы должны взять всех мексиканских пленников, которые находятся в распоряжении апачей, и освободить их. Мы не можем ослушаться этого приказа, и по этой причине мы взяли ваших пленников».
- Дельгадито: «Мы не можем усомниться в словах наших доблестных белых братьев. Американцы храбры. Мы знаем и думаем, что храбрец презирает ложь. Но хозяин этих пленников беден. Он не может потерять их, приобретенных с риском для  жизни и кровью своих родственников. Он справедливо требует своих пленников обратно. Мы его друзья, и мы хотим, чтобы это было выполнено. Это будет справедливо».
- Джон Кремони:  «Давайте расскажем нашим братьям апачам, что можно сделать. Пленники не могут быть возвращены. Комиссар не может их купить. Ни один американец не может их купить; но есть наш мексиканский сотрудник, который хочет купить их и вернуть их домой. У нас нет никаких возражений против этого; и если он недостаточно богат, некоторые из нас помогут ему».
- Дельгадито: «Хозяин не хочет продавать, а хочет своих пленников.
– Джон Кэри Кремони: «Я уже сказал нашему брату, что этого не может быть. Мы не говорим на двух языках. Надо понимать это».
Затем среди лидеров апачей была проведена краткая консультация, после которой Дельгадито сказал: «Владелец хочет для них 20 лошадей».
– Джон Кремони: «Апач смеется над своим белым братом. Он  думает, что я женщина и что он может играть со мной. Пусть апач снова говорит».
– Дельгадито: «Храбрец, владеющий этими пленниками, не хочет их продавать. У него был один из этих детей в течение шести лет. Он вырос под ее опекой. Его связи заставляют его остаться с ним. Это как сын на старость. Он говорит на нашем языке, и его нельзя продать. Деньги не могут купить любовь. Ваше сердце не может быть продано. Он научил его обращаться с луком и владеть копьем. Он любит мальчика и не может его продать».
– Джон Кремони: «Мы сожалеем, что так случилось. Нам жаль нашего брата-апача, и мы хотели бы облегчить его сердце. Но это не наша вина. Наш брат привязался к сыну своего врага. Это очень благородно. Но наш долг священен. Мы ничего не можем с собой поделать. Раним наши сердца, раним наших друзей, но если бы они были нашими мальчиками и нас к этому обязывал закон, я бы сказал: идите с ними, расстаньтесь с нами. Пусть наш брат-апач подумает и установит свою цену».
- Дельгадито: «А что они ему дадут?» - на что мистер Бартлетт ответил: «Идите, и я покажу вам».
Вся группа разошлась, отправившись на склад магазина, где находились товары, такие как хлопчатобумажные ткани, одеяла и куртки, которые на сумму 250 $ были представлены для продажи. Это было больше, чем могла затребовать  алчность апача, и вскоре сделка была заключена, и дело закончилось миром. Но это никогда не было забыто, и я был уверен, что придет время, когда они попытаются отомстить. Мои ожидания оправдались, так как в конечном итоге они украли почти 200 животных из стада комиссии».

6 июля в Санта-Рита-дель-Кобре произошла ссора между мексиканцем по имени Хесус Лопес, работником американской Пограничной комиссии, и апачем, последний из которых был ранен выстрелом мексиканца. Большое количество апачей, находившихся в Санта-Рита, в том числе Мангас Колорадас, Дельгадито и Колето Амарильо, сели на лошадей и разъехались в разных направлениях, несомненно, помня «Резню Джонсона». Полковник Крейг, командир эскорта Пограничной комиссии, приказал Кремони следовать за ними. Он догнал их в горах и убедил вернуться, заверив что они друзья, что мексиканец уже арестован и предстанет перед судом. У задержанного ноги были скованы кандалами, и он находился под наблюдением, при этом раненого апача доставили в госпиталь, оказывая ему всяческую помощь. Он продержался около месяца, до 19 июля, но затем умер, и похоронен был апачами, которые отвергли гроб и захоронение, предложенное американцами из Пограничной комиссии.
21 июля Мангас Колорадас вернулся в Санта-Рита, где большая группа чирикауа встретилась с Бартлеттом, чтобы обсудить, что делать с мексиканцем, который застрелил апача. Ранее, 10 июля, он покинул Санта-Рита, чтобы отправиться на охоту на оленей в Сент-Люсия-Спрингс (позже известный как Сан-Висенте-де-ла-Сьенега; и, наконец, Сильвер-Сити, округ Грант, Нью-Мексико). Мангас поужинали с Бартлеттом, а затем вернулся в свой лагерь в Сент-Люсия-Спрингс.
23 июля Понсе, Дельгадито, Колето Амарилло, Начесоа и мать чирикауа, убитого мексиканцем, встретились с Бартлеттом, чтобы попросить отдать им мексиканца. Бартлетт ответил, что он отправит человека в Санта-Фе (округ Санта-Фе, Нью-Мексико) для суда. Большая группа апачей собралась, чтобы послушать тех, кто собирался просить передать мексиканца. Джон Рассел Бартлетт был полон решимости применять только американский закон. В тот день склады комиссии и склады барменов были закрыты, и каждый американец был готов действовать при малейшей опасности.
- Бартлетт:  «Мне грустно, как и всем американцам, присутствующим здесь, и я сочувствую нашим братьям апачам, потерявшим одного из их храбрых. Мы все друзья. Покойный был нашим другом, и мы сожалеем о его потере. Я знаю, что он не совершал никакого преступления, что он даже не спровоцировал этого нападения на него. Но наши братья апачи должны помнить, что он умер не от руки американца. Это был мексиканец, хотя и работник комиссии. По этой причине мой долг – это обеспечить справедливость, и наказание убийцы. Я здесь командую Пограничной комиссией, чтобы провести разделительную линию между Соединенными Штатами, страной американцев, и Мексикой. Кроме этого у меня нет полномочий. Великий вождь американцев живет далеко-далеко, в сторону восходящего солнца. От него я получил приказы, и должен ему  подчиняться. Я не могу вмешиваться в наказание любого человека, будь то индеец, мексиканец или американец. Есть еще один большой босс, который живет в Санта-Фе. Он губернатор всего Нью-Мексико. Этот великий босс управляет законами американцев. Только он может наказать человека, когда его признают виновным. Я пошлю этого великого босса к убийце нашего брата апача. Он будет судить его и, если его признают виновным, наказать его в соответствии с американскими законами. Это все, что я могу сделать. Это то, что я собираюсь сделать с этим человеком. Это все, на что я имею право».
- Понсе встал, чтобы ответить, и сказал: «Все это очень хорошо. Мы, апачи, знаем, что американцы наши друзья. Мы, апачи, считаем, что то, что говорят американцы - правда. Мы знаем, что американцы не говорят на двух языках. Мы знаем, что ты никогда не лгал нам. Мы знаем, что ты будешь делать то, что ты говоришь. Но апачи не будут удовлетворены, узнав, что убийца был наказан в Санта-Фе. Мы хотим наказать его здесь, в Санта-Рита-дель-Кобре, где группа мертвого воина может увидеть того, кто лишил его жизни, и когда все апачи смогут увидеть его мертвым (Понсе провел ребром ладони по шее, намекая на виселицу). Тогда апачи увидят и узнают, что их американские братья сделали для них справедливость».
- Бартлетт: «Я собираюсь предложить другой план для апачей. Держать убийцу в цепях, как вы сейчас и видите, заставить его работать и отдать все, что он заработает жене и семье храброго воина. Это будет оплачиваться одеялами, хлопчатобумажной тканью, кукурузой, деньгами или чем-то еще, что хочет семья. Я дам вам все это сейчас, сколько должен этот человек, и в конце каждого месяца я буду давать вам 20 долларов товарами или деньгами. Когда наступит холодный сезон, эти женщины и их дети придут и получат свои одеяла и одежду, чтобы согреться, и зерно, чтобы утолить голод».
- Понсе:  «Ты хорошо говоришь. Твои обещания хороши. Но деньги не удовлетворят апача за кровь храбреца. Деньги не заглушат боль этой бедной женщины из-за потери сына. Удовлетворят ли американца деньги за смерть его  человека? Заплатите ли вы деньги, господин комиссар, за потерю вашего сына? Нет, деньги не успокоят боль. Мать убитого вооина требует жизни своего убийцы. Ничто другое не удовлетворит ее. Она не хочет знать о деньгах. Она не хочет ничего больше. Она не хочет кукурузы. Смогли бы деньги удовлетворить (удар в грудь) смерть моего сына? Нет! Я бы потребовал крови убийцы. Тогда я был бы доволен. Тогда я был бы готов умереть. Я бы не хотел жить и чувствовать боль, которую принесет мне потеря моего ребенка».
- Бартлетт:  «Твои слова хороши. Ты говоришь от сердца. Я чувствую то же, что и ты. Все американцы чувствуют, как ты. Наши сердца опечалены его потерей. Мы плачем вместе с этой бедной женщиной. Мы сделаем все возможное, чтобы помочь ей и ее семье. Я знаю, что ни деньги, ни имущество не оплатят его потерю. Я не хочу, чтобы апачи, мои братья, так считали. Я предлагаю это на благо этой семьи. Я хочу, чтобы вы чувствовали себя хорошо. Я хотел бы оказать ту помощь, которой они были лишены из-за потери своего защитника. Если задержанный лишен жизни, их желание отомстить удовлетворяется. Закон и справедливость удовлетворены, но эта бедная женщина ничего не получает. Она и ее семья все еще бедны. У них нет никого, кто работал бы на них. Не лучше ли удовлетворить их потребности?».

 

Между апачами произошел короткий обмен мнениями, и мать мертвеца была вызвана, чтобы узнать ее мнение. Он яростно потребовал выдать убийцу своего сына, заявив о своей решимости не удовлетворяться более ничем иным. В соответствии с ее желанием, Понсе снова заговорил и сказал:  «Если апач убьет американца, разве они не ведут войну с нами и не убивают многих апачей?».
- Бартлетт: «Нет, я бы потребовал ареста убийцы и был бы доволен наказанием его, как и сами апачи наказывают тех, кто совершает убийства. Разве я не сделал этого с бандой апачей, которые напали на небольшую группу американцев, совсем недавно, на дороге в Ханос? Разве они не убили одного из них, и ранили трех других своими стрелами? И разве они не поделились все своим имуществом? Вы все знаете, что это правда, и я знаю, что это правда. Я прошел недалеко от того места, где это произошло, три дня спустя. Почему бы нам, американцам, не отомстить вам за этот поступок? Мы достаточно сильны. У нас много солдат, и за несколько дней мы можем привезти сюда еще тысячу. Но в этом не было бы справедливости. Мы, американцы, считаем, что это преступление было совершено плохими и трусливыми людьми. У апачей есть плохие люди среди, но те, кто сейчас среди нас - наши друзья, и мы не будем требовать от вас компенсации. Однако, как я уже говорил, вы должны стремиться найти людей, которые убили нашего брата, и наказать их. Наши животные пасутся в ваших долинах. Некоторые из ваших плохих людей могут украсть их, как они уже и делали, но мы, американцы, не ведем войну из-за этого. Мы возлагаем на вас ответственность и призываем вас найти их и привести сюда, как раньше. Пока апачи продолжают это делать, американцы будут их друзьями и братьями. Но если апачи заберут наши владения и не вернутся, они больше не смогут дружить с американцами. Тогда наступит война, и тысячи солдат завладеют их землями, пастбищными долинами и водопоями. Они убьют всех воинов апачей, которых найдут, и возьмут в плен их женщин и детей».
Эта решительная угрожающая речь смягчила просьбы апачей, и, побеседовав между собой, мать покойного согласилась оставить наказание мексиканца в руках американцев, и получить за его потерю все деньги, причитавшиеся заключенному, и 20 долларов в месяц - сумму его жалованья, пока он находится в Санта-Рита-дель-Кобре.

Во время предыдущих событий я усвоил важный факт, что хладнокровие и спокойная решимость почти всегда внушают благоговейный страх и покоряют индейца, при условии, что правда на вашей стороне. Но как бы сильно он ни уступал, можно быть уверенным, что он воспользуется первой же благоприятной возможностью «поквитаться». Если такая возможность никогда не представится, его заветной целью станет отомстить любому попавшемуся на дороге  встречному, совершенно независимо от его прошлого. По этой причине всегда необходима предельная осторожность, потому что, хотя человек может чувствовать себя совершенно невиновным в действиях или намерениях против дикарей, они считают его строго ответственным за действия и намерения своих предшественников.




Глава 7.
Хорнада-дель-Муэрто.— Сокорро.— Лейтенант Кэмпбелл.— Самая страшная поездка в жизни.— Великолепная лошадь.— Едва выжил.— Уход за лошадью.— Визиты апачей.— Коварная природа.
 
Через некоторое время после событий, описанных выше, у меня возникла необходимость посетить город Сокорро в Нью-Мексико, чтобы помочь в покупке овец.
Мне посчастливилось владеть лошадью, подобной которой раньше никогда не видел. Храбрая и выносливая, сильная, быстрая и красивая.  Я обучил ее, и животное и благородно отвечало на мои команды всегда,  когда этого требовал случай.
В те времена форт Крейг не существовал, а пространство между Донья-Ана и Сокорро, расстоянием около 200 км, представляло собой большую пустыню, покрытую мелкой травой на некоторых участках, но абсолютно лишенную воды или тени на протяжении 155 км. Эта промежуточная полоса территории известна непривлекательным названием Хорнада-дель-Муэрто (la Jornada del Muerto, Дорога, путешествие, день мертвеца). Почему она  получила это название, я никогда не знал точно, но я предполагаю, что это было из-за очень многочисленных убийств, совершенных на ней апачами. К востоку от дороги около 100 км граничит Сьерра-Бланка, с высоты которой они могут ясно видеть любую группу путешественников через широкое и незащищенное продолжение Хорнады. Так как на равнине нет места для засады, они следуют за ничего не подозревающим путником в большем количестве, чем обычно, и, если их атака успешна, они побеждают весь отряд, так как там нет спасения, и апачи никогда не берут пленных, а женщины и маленькие дети становятся пленниками на всю жизнь.
В Сокорро находился небольшой американский гарнизон, состоящий примерно из половины 2-й роты драгунов, под командой лейтенанта Рубена Кэмпбелла, офицера, которого я знал еще во время Мексиканской войны, и с которым у меня были самые искренние отношения.
Я покинул Донью-Ану около 03.00 утра и ехал спокойно до 16.00 вечера, затем расседлал свою лошадь, и привязал ее к кустарнику, растущему на поле с мелкой травой на подветренной стороне кактуса, в относительной тени. В полночь, я возобновил свое путешествие и прибыл в Сокорро на следующий день, в 11.00 утра, путешествуя во время прохлады ночи в гораздо более быстром темпе.

 

Во время путешествия я не видел никаких признаков индейцев, и позвольте мне добавить, что апачи из района Хорнады или, вернее, апачи-мескалеро, находились в те дни в состоянии активной вражды. Я провел два приятных дня с лейтенантом Кэмпбеллом, вспоминая сцены и инциденты мексиканской войны… Хорошо тдохнули и я, и моя благородная лошадь. Попрощался с Кэмпбеллом третьего дня, в 15.00.  Я надеялся, что мое путешествие будет спокойным, но это было не так. Я давал отдыхать своему благородному животному регулярно, частенько спешиваясь и беря его за уздечку, чтобы в случае необходимости сохранить его силу и быстроту. Таким образом, мы шли до 15.00 дня, к этому времени мы проехали около 80 км, и 120 еще предстояло пройти. Солнце было высоким и ярким, и выглядело как раскаленный латунный щит. Красивый кустарник, окруженный тонкой травой, стоявший примерно в 90 метрах слева от великолепной естественной дороги, проходящей через 4/5 частей Хорнады пригласил меня поделиться своей скромной тенью, и я направил свою лошадь в том направлении, когда  был удивлен, увидев столб пыли слева от меня, в направлении Сьерра-Бланка, которая двигалась быстро и мне навстречу.

Я инстинктивно понимал, что это движение было вызвано апачами, и проявил осторожность, затянув подпруги моей лошади. Убедившись, что седло в порядке, я проверил свои четыре «шестизарядника», два из которых были заткнуты за мой пояс, а два-в кобуре. Я также развязал мексиканское серапе (накидка,одеяло), которое было привязано к моему седлу, и скрутив его, перекинул через плечи и связал под подбородком ремешком из прочной кожи. К тому времени характер скачущей группы был вполне понятен, и они, очевидно, были полны решимости перерезать мне путь. Мой храбрый конь, казалось, оценивал происходящее почти так же хорошо, как и я. Группа преследователей потерпела неудачу с первой попытки, выйдя на дорогу, примерно в 275 метрах позади меня. Заметив, что моя лошадь бесконечно превосходит по скорости и мощи, я натянул поводья, чтобы дать ей отдых как можно больше, что позволило индейцам приблизиться примерно на 45 метров.

Их было около 40, и ни один не был с огнестрельным оружием, в основном они были вооружены копьями, только пять или шесть из них имели луки и стрелы, которые тут же начали со свистом пролетать рядом со мной, но я не обращал на них внимания, неуклонно сохраняя галоп, пока одна не воткнулась в мое одеяло, почти сразу треснув от его быстрых движений на моих плечах.  Почувствовав, что сила стрелы нейтрализована, я вытащил револьвер и, повернувшись в седле, прицелился в дикарей. Это вызвало у них некоторую тревогу, и воспользовавшись этим, чтобы удвоить скорость на 1,5 км., или около того, и вырвавшись на 550 метров перед моими преследователями, я снова натянул поводья, давая моей лошади краткий отдых.

 


Потребовалось много времени, чтобы они снова восстановили дистанцию для стрельбы, но их крики и вой не прекращались ни на секунду. Таким образом, я периодически ускорял своего коня и направлял револьвер в сторону дикарей, которые следовали за мной многие километры этой  адской Хорнады.  Несколько стрел уже торчали в моем одеяле, наконечник одной доставал до моей правой руки, царапая ее в кровь, а другая дошла до моего левого бедра. Тогда я убедился, что мой конь для них - главный объект погони. Его непревзойденная ценность и качества были уже хорошо известны апачам, и они были полны решимости получить его, если это будет возможно. Конечно, они пожертвовали бы и моей жизнью, если бы преуспели в этом предприятии. Я купил лошадь у капитана А. Буфорда из 1-го Драгунского полка Соединенных Штатов, который заверил меня, что такой лошади нет во всей Территории. Апач-мескалеро предлагал ему 100 мустангов за эту лошадь, но он отказался, заявив, что может легко позаботиться об одном  животном, но если бы у него их была сотня, то у апачей был бы шанс украсть их в любой момент, пока они паслись.
Ближе к концу  Хорнады дорога принимала крутой поворот налево, в направлении Доньи-Аны, прерываясь низкой, но стабильной серией небольших холмов и глубоких оврагов. Около 20.00 вечера луна уже была яркой, и ни одного облачка не было видно на горизонте. Я направился в объезд вокруг первого холма и с удивлением обнаружил, что апачи, по-видимому, отказались от погони, потому что я ничего не слышал и не видел вокруг, хотя я был примерно в 370 метрах впереди них.  Я ударил шпорами по потным бокам моего бедного скакуна, и он галантно ответил на этот призыв. Он полетел над дорогой. Я проходил холм за холмом с чудесной быстротой, пока не прошло почти четверть часа, когда вдруг я снова услышал своих друзей апачей, примерно в 75 метрах позади меня… Их лошади энергично галопировали, так же, как и моя. Они ехали более плавно всю дорогу, в то время как я время от времени давал ей отдых. Если бы я прошел 80 км медленным шагом за день до этого…

Таким образом, мы продолжали нашу гонку, пока я не приблизился на расстояние примерно 8 км. от Доньи-Аны, и в 23.00, когда уже почувствовал себя относительно уверенней, я начал опустошать барабаны моих револьверов, стреляя в них. Их крики и крики стали еще угожающей, но я не переставал стрелять, пока они снова не оказались вне досягаемости. Остальнаую часть поездки я совершил уже без их компании, и прибыл в Донья-Ана в в полночь, покрыв расстояние в 200 км., на лошади, в течение 21 часа, и 112 км. из них в гонке.   

Как только я приехал, я снял свое серапе, из торчало изрядное количество стрел, и позвал слугу Хосе, который позаботился о моей лошади… Несколько последующих попыток были также предприняты апачами, чтобы получить в свое владение это благородное животное, но, я горжусь и рад об этом сказать, что все их попытки были безуспешны. В Санта-Рита-Дель-Кобре я спас его от несчастного случая. Однажды, вспомнив, что он потерял подкову, я послал Хосе, чтобы привести его из стада, которое паслось в 1,5 км., под присмотром сторожа. Мой приказ был немедленно исполнен, а через полчаса после этого, весь табун был угнан апачами.

В качестве неизменной нормы можно сказать, что визиты апачей в американские лагеря всегда носят зловещий характер. Им нечего менять, поэтому, следовательно, это не бартер, как могло бы показаться. Они просят, но никоим образом не сравнимы с другими индейскими племенами, и вряд ли они ожидают что-нибудь получить, когда они просят. Их острые глаза замечают все. Они запоминают оружие и снаряжение, численность людей в группе, их сплоченность и осторожность, маршрут их марша, их систему защиты в случае атаки и то количество добычи, которое они смогут получить с минимальным риском. При условии, что их наблюдения могут быть сделаны с близких высот с возможностью успешной засады, апачи никогда не показываются на глаза, и не подают никаких признаков своего присутствия. Подобно сухопутным акулам, вы никогда не узнаете, что они есть, пока не почувствуете их укус. По характеру и расположению, по обычаям, законам, обычаям, по религии и обрядам, по племенной и семейной организации, по языку и знакам, по войне и миру они совершенно отличаются от всех остальных индейцев североамериканского континента, и эти факты будут изложены в следующих главах для изучения теми, кто решит внимательно прочитать эту книгу.



Глава 8.

Золотые прииски.— Рейд апачей.— Украдены наши мулы.— Неудачный разведчик.— Еще один рейд апачей.— Бой с бандой Дельгадито.— Возвращение украденного скота.— Дельгадито ранен.— Его смерть. Черты характера апачей. — Их спартанские методы. — Представление апачей об американской мудрости. — Приключение мистера Диаса с Кучильо Негро. — Уход с Санта-Рита-дель-Кобре. — Сонора. Санта-Крус.—Бакуачи.—Ариспе.—Урес.—Эрмосильо.— Гуаймас.— Возвращение.— Санта-Рита.— Пимо и марикопа.— Их традиции.— Их внешний вид.— Странные отношения между двумя племенами.— Размышления. об индейском характере. Критика нашей политики в отношении индейцев.

Основная цель автора — рассказать о различных случаях, которые дадут читателям представление об индейском характере, но в каждом случае речь будет идти о фактах, имевших место в его собственном личном опыте. Слишком вошло в привычку давать подробности, полученные по слухам, из которых писатель делает свои выводы и предлагает их своим читателям, как результаты личного исследования и познания. Подобной ошибки, поскольку я так это называю, в настоящей работе я избегаю, и не описываю ничего, чему не был свидетелем, и все здесь испытано автором, который предоставляет своим читателям возможность сделать собственные выводы.

После того, как Хесус Лопес расстрелял апачей на Медных рудниках, на несколько недель все стало мирным, но спокойствие было только видимым. Ум апачей был глубоко взволнован возвращением Инес и двух мальчиков, а также нашим вторжением и долгим удержанием их любимого места.
В нескольких милях от поста были открыты золотые прииски, и этот факт угрожал существованию постоянной колонии американцев, что также усугубляло естественную ненависть и злобу дикарей. Этот последний упомянутый страх оказался вполне обоснованным, поскольку в настоящее время на этих шахтах работают более трехсот американцев и других людей, и в непосредственной близости от них возникла значительная деревня.
Мангас Колорадас, Понсе, Дельгадито, Кучильо Негро, Колетто Амарильо и другие выдающиеся апачи с тех пор были отправлены на тот свет ружьями калифорнийских солдат и американских граждан, но не без гибели многих невинных жизней и с нашей стороны, или совершение злодеяний со стороны апачей, от которых кровь стынет в жилах при одном только их перечислении. Эти события составят части последующих глав.
К концу июля не удалось найти несколько мулов, за которых отвечал полковник Крейг, хотя вся окружающая местность на протяжении тридцати миль была тщательно обыскана. Этот галантный офицер и опытный джентльмен пригласил меня к себе в апартаменты и спросил мое мнение по этому поводу. Не долго думая, я сообщил ему, что, по моему мнению, их украли апачи либо в надежде на вознаграждение за их возвращение (поскольку комиссар неизменно одаривал дарами тех из племени, которые приводили заблудших животных, либо тех которые, как предполагалось, заблудились), или что они выступили с инициативой военной кампании.
После двух-трех часов разговора полковник принял мои рассуждения и решил пойти за ними сам. Взяв 30 солдат, он посетил лагерь Дельгадито на реке Мимбрес. Индейцы были несколько взволнованы, отказываясь от какого-либо участия в краже или владением какой-либо информации о пропавших животных, но обещали их поискать и если вдруг найдут, то вернуть. Через восемь дней после этого исчезло еще одно стадо мулов и лошадей полковника. Имея только пехоту, полковник Крейг был не в состоянии вести активную кампанию против этих смелых и хорошо оседланных дикарей, поэтому он заручился поддержкой роты драгунов капитана Буфорда из Донья-Ана (округ Донья-Ана, Нью-Мексико).
Вскоре после прибытия этого офицера еще одна партия животных исчезла таким же загадочным образом, инициировав совместную экспедицию, состоящую из драгун и конной пехоты, чтобы вернуть потерянных животных или наказать воров, если это будет возможно. Эта экспедиция оказалась совершенно безрезультатной, животные не были найдены, а индейцы так и не были наказаны, но во время отсутствия войск апачи продуманно напали на шахтерский лагерь, как обычно, в 4 или 6 км от него, и угнав весь скот. Около 20 членов Пограничной комиссии во главе с лейтенантом А. В. Уипплом сели на лошадей и немедленно пустились в погоню. Индейцы ушли в дремучий лес, и группа из примерно 50 воинов осталась сражаться с нами, а остальные поспешили прочь с перегоном животных. Индейцы спрятались за большими соснами, но позволили увидеть свою передовую группу. Наша команда спешилась, и в сопровождении мистера Хэя, начальника шахты, с четырьмя его помощниками мы оставили наших лошадей на попечение восьми человек и направились к деревьям, поддерживая постоянный огонь.
Здесь впервые закончились сомнения в личности воров, так как ими руководил Дельгадито, который держался на безопасном расстоянии, изливая на нас потоки самых гнусных оскорблений. Этот самый негодяй всего две ночи назад спал в моей палатке, когда я подарил ему хорошую рубашку и хорошую пару башмаков.
Американское правительство предоставило пограничной комиссии несколько недавно запатентованных видов оружия, в том числе несколько винтовок Wesson, пули которых могли довольно точно достигать расстояния около 365 метров, что в то время было очень заметным расстоянием.  Одна из этих винтовок была снабжена новым, более тонким прицелом, и на расстоянии 320 метров хороший стрелок мог поразить цель размером с его шляпу 8 раз из 10.

Среди нашей группы был Уэллс, кучер повозки комиссара, отличный, смелый и хладнокровный человек, и меткий стрелок. Я указал Уэллсу, где находится Дельгадито, и передав ему свою винтовку, велел подойти как можно ближе, и прицелиться в негодяя. Уэллс скользил между деревьями с величайшей осторожностью и быстротой, пока не достиг 237 или 246 метров от Дельгадито, который в этот момент бил себя по ягодицам и бросал нам вызов в самых непристойных выражениях. Обнажив свой зад - одна из любимых насмешек среди апачей - он показал его Уэллсу, который намеренно прицелился в эту цель и выстрелил. Дельгадито издал отчаянный вопль,  и исполнил серию танцев и кабриолетов, как балетмейстер. Лидер апачей понял свое положение по свисту трех или четырех пуль в непосредственной близости от верхней части его тела, и когда он закончил свой танец, он лихорадочно побежал через густую рощу, сопровождаемый своим отрядом. Мы вернулись к нашим лошадям и, собравшись, снова продолжили погоню. Через 15 минут мы миновали лес и вышли на открытую равнину, по которой апачи бежали, спасая свои жизни.

 

Погоня длилась 48 км, и только в сумерках мы догнали их, когда вверенная им группа бросила их и стала искать спасения у своих товарищей. Чувствуя, что преследование будет бесполезным, мы удовлетворились тем, что вернули стадо мистера Хэя. Позже я узнал, что пуля из винтовки Уэллса начисто пробила ту часть тела Дельгадито, которая на школьном жаргоне называлась «почетное место». Его активность как верхом, так и пешком, была испорчена на несколько недель.

Этот знаменитый апач был впоследствии убит мексиканцем, которого он пытался обмануть и уничтожить. Они форсировали реку Мимбрес пешком, и достигнув восточного берега, Дельгадито ухватился за выступающую ветку дерева, чтобы помочь себе, когда мексиканец воспользовался его минутным пренебрежением и вонзил нож в сердце индейца сзади.  Фактом является то, что мертвый дикарь был найден на следующий день все еще цепляющимся за ветку.
Это событие произошло через два года после нашего отъезда из страны. Я никогда не встречался с Дельгадито после событий в лесу, но решил, что выстрелю в него из револьвера всегда, как только он окажется достаточно близко, чтобы не промахнуться.

Всегда, Пограничная комиссия относилась к апачам медного рудника (Санта-Рита-дель-Кобре) с величайшей добротой и гостеприимством. Они получили очень много ценных подарков. Месяцами они пользовались неограниченной свободой передвижения по нашему лагерю. Все причины спора были улажены к их собственному удовлетворению; в течение нескольких недель не происходило ничего, что могло бы нарушить существующую гармонию. Всего за два дня до описанного выше дела Дельгадито более сотни воинов были в медных рудниках и категорически отрицали какое-либо участие, или владение информацией о массовых грабежах, совершенных против нашего народа. Г-н Бартлетт и доктор Уэбб настаивали на своей теории, что «доброе обращение, строгая приверженность тому, что правильно, и быстрое и неизменное выполнение всех обещаний обеспечит дружбу апачей», но хотя г-н Бартлет и его комиссия как раз  такое обращение и применяли, апачи воспользовались случаем, чтобы выразить свою признательность и дружбу, своровав более трехсот голов наших лучших мулов и лошадей, которые отдыхали, жирели  и набирались сил для будущего использования. Больше они нам ни в чем не помогали.

Бывали случаи, когда отдельный апач проявлял личное уважение к конкретному человеку и делал лично для него что-нибудь полезное, что только в его силах, но это было далеко, очень далеко от общего правила. С самого раннего младенчества их учат относиться ко всем другим расам как к естественным врагам. Их подозрительность и дикое недоверие пробуждаются и культивируются еще до того, как они вступят в контакт с другими людьми. Трехлетний ребенок апачей будет бегать и кричать от страха и ненависти к белому человеку. Матери апачей заставляют замолчать своих детей, называя их американцами. Ограбить или убить мексиканца считается самым почетным достижением, но совершение успешного надругательства над американцем дает преступнику право на самое высокое уважение. Ловкость в краже - добродетель немалого характера. Самый ловкий вор — это как раз тот человек, который лучше всего способен содержать своих жен в достатке и украшать их роскошными нарядами, которые они чрезвычайно любят. Женщина-апачка, обремененная минимумом работы и наибольшим количеством украшений, вызывает зависть у своего пола. По этой причине молодые девушки предпочитают стать пятой, шестой или седьмой женой известного грабителя, а не единственной супругой менее ловкого вора. В первом случае ее труды делятся между ее женами и, следовательно, значительно уменьшаются, в то время как ее шансы на получение безделушек столь же хороши или даже лучше. Они, несомненно, предпочитают полигамию в том виде, в каком она существует.

По-настоящему храбрый человек не стоит так высоко, как по-настоящему умный, вороватый трус. Его отвагой восхищаются, и во время опасности все стекаются к нему в поисках защиты, но в другое время молодые скво относятся к нему с прохладцей, и его считают немногим лучше дурака, который рискует, но не умеет воровать или обогащаться за счет других.

«Он очень храбрый воин — говорят они — человек, который будет сражаться и прольет свою кровь, защищая нас; но он немногим лучше осла, потому что он всегда беден и не умеет воровать и не быть пойманным».

Я не слишком уверен, что что-то из этой характеристики не встречается у людей, которые заявляют, что стоят намного выше апачей на шкале человечества. Возможно, лучше было бы вытащить соринку из собственных глаз, прежде чем мы попытаемся извлечь бревно из глаз наших диких собратьев. Однако, характер апачей не из приятных. По природной смекалке, сообразительности и острому животному инстинкту им нет равных среди других людей. Они знают, что справедливо и правильно, потому что во всех своих речах призывают к справедливости и правде и заявляют, что руководствуются этими добродетелями, но все их действия противоречат их словам. К обману относятся у них с тем же восхищением, с каким мы относимся к любому из изящных искусств.

Убаюкать подозрения врага — а для них все остальные люди вокруг враги — и затем воспользоваться его доверием, считается блестящим политическим ходом. Грабить и не быть ограбленным; убить и не быть убитым; взять в плен и не попасть в плен – вот что составляют сумму образования и амбиций апача, и тот, кто сможет выполнять все эти действия с наибольшим успехом, является величайшим человеком в племени. Быть видным апачем — значит быть видным негодяем. Но у читателя будет много возможностей судить об этом самому, так как на последующих страницах будет раскрыто достаточно случаев, из которых можно будет легко составить общий критерий. Они далеко не трусливы, но чрезвычайно благоразумны. Двадцать апачей не нападут на четверых хорошо вооруженных и решительных мужчин, если они постоянно будут настороже и готовы к действию. Ни в коем случае они не будут рисковать жизнью, если только добыча не будет самой заманчивой, а их численность подавляющей, и даже в этом случае они будут выслеживать небольшую группу в течение нескольких дней, ожидая возможности устроить безопасную засаду, или устроить сюрприз. Один прославленный воин однажды сказал мне: «Вы, американцы, дураки, потому что, когда вы слышите выстрелы из пушек, вы бежите прямо на место, но мы, апачи, убегаем и затем мало-помалу подкрадываемся, и выясняем причину».

Ранее я заявлял, что отдельные апачи иногда проявляют уважение к определенным лицам, не принадлежащим к их племени, и показательный случай этого факта произошел с лейтенантом Диазом из Мексиканской комиссии. Мистеру Диасу было приказано занять позицию на вершине означенной возвышенности, и он взял с собой группу из десяти человек. Его лагерь находился всего в четырех милях от лагеря генерала Гарсиа Конде, но, получив провизию, он покинул гору в сопровождении одного человека, чтобы заказать еще один запас. Его курс вел его по идеально гладкой равнине на расстояние двух миль. Не было видно ни дерева, ни куста, ни камня, но трава была густой и высотой около фута. Мистер Диаз и его человек шли бок о бок, каждый с шестизарядным револьвером в руке, потому что апачи тогда были настроены враждебно. Примерно на середине равнины мистер Диаз почувствовал, как его правое запястье схватили, левую руку выкрутили, отобрали оружие, и он оказался во власти Кучильо Негро и дюжины других дикарей. Его сопровождающий также был схвачен и взят в плен. Кучильо Негро мгновение смотрел на него с выражением величайшего удовлетворения на своем свирепом лице, а затем ласково промолвил:

«Мой друг, ты видишь, что тебе не уйти от нас. Но ты мне нравишься, и я не причиню тебе вреда. Ты должен перестать оставаться на этом холме. Я хочу этого, он принадлежит мне. Вы вторглись в мою страну, но вы сами мне нравитесь. Я оставлю эти револьверы себе, но пошлите за остальными вашими людьми на холме и заберите их. Ради тебя мы не будем убивать их на этот раз».
Бедному лейтенанту Диазу нечего было ответить, кроме как пообещать, что просьба индейца будет удовлетворена в обмен на его щедрость. Похоже, Кучильо Негро заметил движение мистера Диаза и со своим отрядом зарылся в траву, ожидая благоприятного момента, когда мистер Диаз пройдет с товарищами мимо них по дороге, как вдруг бесшумно вставшие дикари схватят ничего не подозревавших мексиканцев.

Здесь я добавлю, что мистеру Диазу было поручено взорвать крепость Чапультепек, если она попадет в руки американцев, но когда пришло время, его сердце его подвело, и он был найден с зажатым в руке оружием, как будто собирался стрелять.

Через несколько недель после описанных выше инцидентов, комиссия покинула Медные рудники, чтобы продолжить свои работы дальше, и этот уход всегда рассматривался апачами не иначе, как законный результат их активной враждебности. Этот факт стал известен мне за двенадцать лет до периода нашего последующего переселения, когда мне снова предстояло возобновить знакомство с Мангасом Колорадасом, тогда единственным живым из вождей, которых мы встретили на Медных рудниках. Колетто Амарильо, Понсе и его сын, были убиты в бою с калифорнийскими солдатами, а Мангасу выпала судьба умереть на острие американского штыка.

 
Мужчина пима и женщина марикопа (рис. Бартлетта).

После долгого путешествия через Сонору, посетив Санта-Круз, Бакуачи, Бабиспе, Тумакакори, Имурез, Ариспе, Урес, Эрмосильо, Гуаймас и несколько других городов, г-н Бартлетт отправился морем из Гуаймаса, оставив доктора Уэбба, г-на Тербера, мистера Пратта и его сына, меня и еще пятерых, составивших общую  группу из десяти человек, которые должны были добраться до Калифорнии по суше, и присоединиться к нему в Сан-Диего. Это была очень небольшая группа, чтобы пройти через твердыни апачей, особенно в то время, когда эти дикари вели с нами открытую войну, но все мы были великолепно вооружены, кроме доктора Уэбба, которого никак не удавалось убедить носить с собой что-либо, кроме небольшого пятидюймового пятизарядного ружья и ножа в стране, которую нужно было пересечь. Великолепная Санта-Рита высотой десять тысяч футов с величественной вершиной, увенчанной снегом, Тубак, Сан-Ксавьер-дель-Бак и Тусон были последовательно достигнуты и пройдены. Великая пустыня протяженностью девяносто миль без воды — я говорю о восемнадцатилетней давности, в 1850 году (1851) — между Тусоном и рекой Гила была пересечена благополучно, но не без больших страданий, и мы наконец достигли деревень Пимо (пима), где встретили лейтенанта Уиппла и отряд.

Пимо всегда были очень дружелюбны к американцам, и я не слышал ни об одном случае, когда они когда-либо причиняли вред белому человеку. Эти индейцы не кочевники. Их деревни остаются в одних и тех же местах на протяжении сотен лет… Поскольку в их стране нет дичи, и они ни в коем случае не воинственное племя, они поддерживают себя в комфорте и изобилии, возделывая землю, и ограничивают свои воинственные наклонности наказанием за набеги, совершаемые на них другими племенами. Эти пимо утверждают, что прибыли с далекого юга. По их преданию, их предки были изгнаны с родной земли много веков назад и искали убежища, уйдя на север.

Они утверждают, что пересекли Сонору и в конце концов остановились на Гиле, примерно в двадцати милях к востоку от восточного предела Большой Излучины Гила, где эта река делает крюк к северу почти на девяносто миль и, обогнув основание из ряда гор, продолжает свой первоначальный курс на запад.

Здесь их посетили миссионеры-иезуиты, которые научили их обрабатывать землю, и снабдили их многими ценными семенами, а также научили их искусству подготовки и ткачества хлопка. Хлопчатобумажное одеяло от Pimo прослужит долгие годы, и это действительно очень красивое и заслуживающее уважения изделие. Мужчины никогда не стригут волосы, а заплетают их в массивные косы, часто спускающиеся до икр.

 
Вид на Аризону и деревню пима (рис. Бартлетта).

Спереди волосы стригутся даже с бровями. Женщины носят короткие волосы, и им не разрешается иметь их длиннее восьми или девяти дюймов. Это сильная и хорошо сложенная раса, и совсем не мстительная, но чрезвычайно суеверная — гораздо более суеверная, чем любое другое племя, которое я когда-либо встречал. Они гостеприимны, болтливы и чрезвычайно гордятся чистотой своей крови.

В ближайших дружеских отношениях с ними живут индейцы марикопа, которые, подобно пимо, утверждают, что являются прямыми потомками Монтесумы, но существенно отличаются от них своим языком, законами, привычками, нравами и религиозными церемониями. Традиция марикопа, переданная мне Хуаном Хосе, вождем, имевшим некоторое значение в прежние времена, и впоследствии подтвержденная Хуаном Кивари, нынешним вождем племени, заключается в следующем.
Около ста лет назад юма, кокопа и марикопа составляли одно племя, известное как племя Коко-Марикопа. Они заняли территорию в начале Калифорнийского залива, и на некотором расстоянии вверх по реке Колорадо. В то время произошел спор, и то, что сейчас известно как племя Кокопа, отделилось, и сепаратистам было разрешено уйти с миром. Эта миролюбивая политика вскоре после этого побудила партию, теперь известную как марикопа, также отделиться; но это отступничество вызвало сильное неудовольствие и враждебность остальных, которые теперь составляют племя юма. За этим последовало множество кровавых конфликтов, когда юма удалось заручиться помощью кокопа, и вместе они постепенно вытеснили марикопа вверх по Колорадо, пока не достигли Гила. Зная, что страна на севере была оккупирована мохаве, большим и воинственным племенем, отступающие марикопы повернули на восток, и последовали по изгибам реки Гила, преследуемые их безжалостными врагами, пока не достигли Большой излучины Гила (Great Gila Bend).

Их шпионы были отправлены через эту пустыню и вернулись с известием, что они встретили племя, живущее в хорошо построенных и удобных домах, возделывающее землю, хорошо одетое, многочисленное и явно счастливое. Был созван совет, и было решено направить к пимо посольство для переговоров об оборонительном и наступательном союзе и с просьбой о том, чтобы пимо выделили им подходящее количество земли для их расселения. После долгих задержек и с истинно индейской осмотрительностью было решено, что марикопа должны заселить некоторые земли пимо, но было сделано sine qua non, то есть что вновь прибывшие должны навсегда отказаться от своих воинственных и охотничьих наклонностей и посвятить себя земледелию, ибо, говорили пимо, у нас нет охотничьих угодий, мы не хотим навлечь на себя месть тонто, чимеуэви, апачей и других, совершая против них бесполезные набеги, им нечего терять, а нам есть, и вы должны ограничиться исключительно местью за любые воинственные набеги, совершенные либо на нас, либо на вас самих. Вы вольны поклоняться по-своему и управлять собой по своим законам, но вы должны быть готовы в любое время предоставить пропорциональное количество воинов для защиты общего блага, а в случае захвата какой-либо добычи должно быть проведено справедливое разделение советом сагаморов, состоящим из равного числа от каждого племени, и их решение должно быть окончательным.


Эти справедливые и щедрые условия были приняты марикопа, которые сразу же заняли часть территории пимо и подражали им в строительстве своих жилищ и обработке земли, получая семена от пимо. Таким образом, два племени прожили вместе сто лет; тем не менее, как пример упорства, с которым индеец будет цепляться за свое особое племя и обычаи, хотя многие из них вступили в смешанные браки, и их деревни никогда не находятся более чем в двух милях друг от друга, а в некоторых случаях не более чем в четырехстах ярдах, по сей день они не могут разговаривать друг с другом, кроме как через переводчика.
Их законы, религия, нравы, церемонии и язык остаются столь же разными, как и в тот день, когда они стремились заключить союз с пимо. Здесь мы не находим ни разницы в цвете, ни разнообразия стремлений. Здесь нет конфликтующего элемента, нет повода для разногласий. Они были и остались самыми теплыми друзьями в течение указанного периода, часто вступали в брак, связаны одной общей симпатией и одним общим делом, имеют одних и тех же врагов, с которыми нужно бороться, и одни и те же бедствия, о которых нужно сожалеть, одни и те же благословения, которыми можно наслаждаться, однако сейчас они не ближе друг к другу, чем сто лет назад.

Не должны ли эти неоспоримые факты послужить нам уроком индейского характера? Должны ли мы навсегда закрыть глаза на такие учения, основанные на опыте и фактах, и предаваться приятной гипотезе, что мы можем произвести радикальные изменения в их политической и социальной экономике? Энтузиасты укажут на несколько отдельных исключений, которые как бы избавились от своей индейской природы и возвысились до более высокой сферы в умственном, социальном и политическом плане, но этих исключений очень мало, и они служат только для установления правила, что леопард не может изменить свои пятна, а эфиоп - свою кожу. На чероки, чокто и чикасо указывают как на триумфальные примеры того, что инструкции и предписания белого человека могут сделать для индейских рас. Но в каких существенных деталях они продемонстрировали это замечательное улучшение? Правда, многие из них умеют читать, писать и считать; что они в какой-то степени облачаются в белые одежды; что они научились строить дома лучшего класса и улучшили свое физическое состояние в других отношениях; но верно ли это для большинства? Разве они не переняли в полной мере все пороки белых, приобретя при этом некоторые их второстепенные достоинства? Если их предоставить самим себе, будут ли они продолжать развиваться и прогрессировать в мудрости и добродетели, или же они откатятся к варварству? Разве те изменения и улучшения, которые произошли среди них, не объясняются скорее большой примесью белой крови, видимой в этих племенах, чем какой-либо другой причиной? Сколько теперь можно найти среди них чистой индейской крови? Не исчезнут ли эти люди, и не окажутся ли они вскоре тем, кем когда-то были?  Увеличилось ли их число, или они стали сильнее? Любят ли они нас более глубоко, или проявляют благодарность за свою цивилизацию?
Но, говорит христианский филантроп, наш долг - идти до конца; не падать духом по пути и не горячиться. Эти люди - такие же дети Божьи, как и вы сами. Они обладают бессмертными душами, и если по милости Провидения вам выпало более возвышенное и полезное состояние жизни, вы не должны содержать тех, кому было отказано в этих благах. Всевышний создал их специально для того, чтобы показать вашу человечность, вашу братскую любовь и все ваши лучшие и благородные качества. Возьмите краснокожего человека за руку, как вы сделали с его братом-негром, и мягко, по-доброму ведите его к лучшему состоянию в этом мире, и к надежде на спасение в грядущем.

Я признаю, что это очень убедительные и весомые аргументы, но, почтенный, красный человек решительно отказывается приходить. Он пренебрегает взять меня за руку, он пренебрегает моим сочувствием и возмущается тем, что я самонадеянно предлагаю ему свою помощь в улучшении его состояния. Он мнит себя не только мне равным, но и решительно выше меня. Он желает только, чтобы его оставили в покое. Его предки неплохо обходились без наших официальных услуг, и он намерен поступать так же. Он человек лесов, равнин, гор и смотрит на нас, как на жителей городов и поселков. Ни за что не поменяется он местами и не примет наш домашний образ жизни, а без такого приручения все наши усилия напрасны и бесполезны. Со спокойным и невозмутимым достоинством он выслушивает все, что вы говорите, и с нескрываемой неприязнью берет за правило не помнить ничего из услышанного, а если и помнит, то как то, чего следует опасаться и избегать. Ваши советы рассматриваются как приманки и ловушки, а ваше желание поселить его, как попытку взять его под свой контроль. Вы были и всегда должны оставаться для него объектом подозрения и недоверия. Вас считают его естественным врагом, и все его способности пробуждаются против ваших заигрываний.

Месяцами и годами вынашивая собственные мстительные намерения, он приписывает вам такое же или родственное намерение причинить ему окончательный вред. Никакие усилия, никакая доброта с вашей стороны не могут заставить его разувериться в этой мысли, потому что он не способен на такое великодушие и считает это тончайшим штрихом двуличия. Приученный к предательству, он всегда остерегается его в других. Даже членам его собственного племени он не доверяет безоговорочно...

…Североамериканский дикарь с плохо сдерживаемым восхищением взирает на наши роскошные здания, на наши многолюдные улицы, на наши роскошные магазины, на наши обширные и сложные машины, на наши большие пушки и большие корабли, но на этом его учение заканчивается. Удивляясь этим вещам, он мечтает о своих бескрайних равнинах и густых лесах. Он не воодушевлен, чтобы попытаться изменить свой собственный образ жизни. У него нет мысли трудиться на протяжении всего существования, чтобы дети его детей, вплоть до десятого или двадцатого поколения, могли обладать способностями и преимуществами, подобными тем, которыми пользуется белый человек. Его честолюбие ничуть не возбуждено, и он философски заключает, что каждая раса определила свои обязанности и занимается их выполнением. Индейцы, которые были изгнаны из своих родных мест в раннем возрасте и получили лучшее образование, какое только можно было получить в наших учебных семинариях, почти всегда возвращались в свои пустыни, и оказывались самыми грозными врагами тех, кто поздравлял себя с тем, что спас их как  «головни от огня»...



Глава 9.
Суеверие Пимо.— Затмение Луны.— Ужасное волнение.— Опасное затруднительное положение.— Лейтенант. Прохлада Уиппла. — Удовлетворительный результат. — Пимо и марикопа. — Их традиции. — Религии и способы погребения. — Д-р. Дэвид Вустер.— Прибытие генерала Конде.— Смерть Антонио.— Ужасные и отвратительные церемонии.— Излучина Гилы.— Вниз по реке Гила.— Беженцы марикопа.— Важные новости.— Река Колорадо.— Джон Глэнтон и его компания.


Среди самых суеверных из всех наших индейских рас преобладают пимо (пима). Они непоколебимо верят в колдовство, призраков, прямое влияние злого духа и абсолютную необходимость умилостивить «джентльмена в черном». Ни в коем случае не трудно нарушить их безмятежность и сделать их почти дикими, используя самые простые известные нам процессы. Я часто воображал себе их безграничное удивление и страх при умелой демонстрации волшебного фонаря или более научных достижений химии, таких как превращение жидкостей в твердые вещества и наоборот, но до сих пор ни один из этих эффектов им не был показан.
После вступления в отряд лейтенанта Уиппла, этот вышестоящий офицер и порядочный джентльмен, пригласил меня сопровождать его в одну прекрасную ночь, чтобы помочь наблюдать затмение луны, которое должно было произойти около десяти часов. Возможность сделать наблюдения была слишком ценной, чтобы ее упускать, и, поскольку мистер Уитон был болен, автору было любезно предложено занять его место. Большой телескоп и другие важные инструменты несли два человека из отряда Уиппла, и мы шли, пока не преодолели самый высокий холм в округе. Вскоре пимо и марикопа узнали, что белые люди находятся где-то рядом с разнообразным необычным видом оружия, и окружили нас сотнями; но так как мы знали, что они вполне миролюбивы и даже великодушны, на их присутствие не обращали внимания. Подзорную трубу установили, и на вопрос пимо, что это такое, я небрежно ответил, что это потрясающая пушка, выстрел из которой достанет до Луны. Мы и подумать не могли, как быстро этот ответ подвергнет нас неминуемой опасности. Круглая полная луна плыла по небу в лучезарном великолепии. Не было видно ни облака, воздух был спокоен и безмятежен, ночь была приятно теплая, и все обещало удовлетворительное наблюдение. Вскоре затмение должно было начаться. Мистер Уиппл расположился у телескопа, а остальные стояли, готовые повиноваться его указаниям. Все были внимательны и всецело стремились к успеху. Наконец началось наблюдение. За этим наблюдали индейцы, которые попеременно устремляли взгляды то на луну, то на мистера Уиппла, и по мере того как диск этого светила становился все меньше и меньше, все темнее и темнее, вождь, Куло Азул (Culo Azul), спросил меня: «Что ты делаешь?».
Не опасаясь никаких затруднений и полагаясь на их известную и часто проверенную дружбу, я ответил: «Мы стреляем и убиваем луну».
Это было передано окружающей толпе, и сразу же последовали самые ужасные крики, которые я когда-либо слышал. На нас бросились, размахивая оружием со страшной и мстительной жестокостью. Наша партия встревожилась и приготовилась продать наши жизни как можно дороже, но мысль о наших ничего не подозревающих товарищах в лагере заставляла нас действовать с осторожностью. Первой целью дикарей было, очевидно, уничтожить оружие, которое, как они полагали, убивало луну, но его потеря была бы невосполнимой, и их месть не остановилась бы на этом.
 «Что нам делать без луны?» — спросил вождь.
«Как нам засечь время? Как мы узнаем, когда сажать и когда жать? Как мы можем проводить все наши ночи во тьме и быть не в состоянии предотвратить набеги апачей? Что мы сделали вам плохого, за что вы решили так отомстить?».   
На эти вопросы, заданные с горячностью и быстротой, я ответил: «Подождите, пока я не посоветуюсь с моим начальником», и немедленно ознакомил мистера Уиппла со всеми фактами. Этот офицер в тревоге оставил подзорную трубу, но тут же превратился в само хладнокровие, и вполголоса сказал:
«Скажи им, что если они будут хранить молчание и обещать не делать никаких враждебных движений, мы снова восстановим луну, такую же полную и яркую, как всегда».
Его хладнокровие, мужество и непоколебимое самообладание вызвали у меня высочайшее восхищение, и я немедленно перевел его слова Куло Азулу, который снова сообщил о них своему народу. Под руководством мистера Уиппла я добавил:
«Мы можем поразить Луну, как вы сами видите — в это время светило как раз было наполовину закрыто земной тенью — и в нашей власти также вернуть ей здоровье и силу, но если вы причините нам вред или повредите наши инструменты, тогда луна должна остаться мертвой и никогда не сможет быть восстановлена Мы питаем только самые добрые чувства к пимо и марикопа, и мы только хотели уничтожить луну, чтобы помешать ее свету направлять апачей и юма в ваши деревни. Но поскольку наши братья выразили свою неприязнь к происходящему, мы вернем луне ее первоначальное великолепие. Если через некоторое время она не появится снова, наши друзья пимо и марикопа могут отомстить и уничтожить нас. Но они должны помнить, что только мы являемся знахарями, а наши братья в лагере так же невиновны, как и вы, и их ни в коем случае нельзя беспокоить, или привлекать к ответственности».
Это обещание восстановило некоторую степень спокойствия, и они дали нам слово не причинять вреда, и не мешать нашим ничего не подозревающим товарищам.
Мне часто приходило в голову, какая ужасная участь постигла бы нас, если бы в это время внезапно разразилась буря, которая помешала бы снова увидеть луну сразу же после затмения. Но небо было особенно ярким и безоблачным, и не произошло ни малейшего происшествия, способного сломить наше мужество. С течением времени наблюдение достигло своего предела, и тревога наших индейских друзей усилилась. Крики и стоны сотрясали тихий ночной воздух, нас осыпали проклятиями, обнажали оружие, и все намекали на скорейшее изгнание, но великий старый вождь, который, казалось, имел абсолютную власть над своим народом, стоял между нами и бедой и спокойно ждал исхода. Вскоре луна снова начала показывать свой сверкающий щит. Его серебряный диск становился все больше и больше. Постепенно, но верно, она выплыла из-под земной тени, и приняла свои первозданные пропорции, пока снова не предстала во всем своем величии.

 
Описать радость, изумление и почтение дикарей совершенно невозможно. Нас подняли на руки, хлопали по спинам, обнимали и величали до предела. Все это время мистер Уиппл спокойно делал свои наблюдения, и записывал их в свою книгу. Ни разу он не показался взволнованным или обеспокоенным. Его невозмутимость завоевала уважение, и его влияние на пимо стало всесильным. В следующей главе будет подробно описан другой и не менее любопытный случай среди этих индейцев.

И пимо, и марикопа заявляют, что ведут свое происхождение от Монтесумы, кем бы ни был этот знаменитый джентльмен, но у них совершенно разные взгляды на этот счет. Пимо верят, что Монтесума был богом, который какое-то время жил на земле и стал основателем их расы, но был вероломно и подло убит. Прежде чем испустить дух, он пригрозил своим убийцам будущим наказанием, предсказал рассеяние различных племен, которые он создал и организовал, и пообещал вернуться и взять на себя управление их делами, когда все его дети будут воссоединены под его властью.

Пимо неизменно прибегают к церемонии кремации, когда кто-либо из их племени умирает. Тело кладут на погребальный костер и быстро сжигают. Не предпринимается никаких усилий для сбора праха умершего, но все его друзья и родственники берут его порцию и, смешивая его с растворенной смолой мескитового дерева (это разновидность акации, дает конкретный сок, похожий на  gum arabic ), они намазывают свои лица этим отвратительным составом и оставляют его до тех пор, пока он не сотрется. Целомудрие их женщин вошло в поговорку, но это, вероятно, больше результат страха быть разоблаченным, чем какая-либо природная добродетель. Между собой распутных женщин терпят, но девушка пимо, которая может быть поймана в плотском сношении с кем-либо, кроме мужчины пимо, имеет девять шансов из десяти быть забитой камнями до смерти.

Если белый человек является среди них торговцем, и прожил там долгое время и усвоил что-то из их языка, он более или менее считается имеющим право на привилегии племени, но даже в этом случае раскрытие сожительства сопряжено с непосредственной опасностью для виновной женщины. Женщины этого племени особенно красивы, обладают элегантными формами, красиво очерченными конечностями, блестящими и идеальными белыми зубами, маленькими руками и легкой осанкой раскрепощенной индейской девушки, которая никогда не видела пары корсетов и не закрывала фигуру в сетке кринолина. Мужчины грубы и довольно хорошо сложены, но ничем не примечательны ни размерами, ни физической силой. Их сила выносливости примерно такая же, как у большинства других индейских рас, но не идет ни в какое сравнение с выносливостью апачей.
 
Деревня пима.

Почти все они кривоногие, с длинным туловищем и руками, глубокой грудью, узкими плечами и большой головой. Их носы более плоские, более широкие и мясистые, чем у других племен, а ступни у обоих полов необычно большие и растопыренные. До получения мушкетов и боеприпасов от американского правительства — благосклонность, предоставленная им благодаря мудрому заступничеству генерала Джеймса Х. Карлтона, — их вооружение состояло из лука и стрел, а также копья или ножа. Их стрелы отличаются от стрел всех племен апачей тем, что у них только два пера вместо трех, и они намного длиннее, за единственным исключением койотеро, которые используют очень длинные стрелы из тростника, отделанные твердым деревом, и с железным или кремневым наконечником, но неизменно с тремя перьями на противоположном конце.

Марикопа неизменно хоронят своих умерших и высмеивают церемонию кремации. Они, как пимо и большинство других индейских племен, верят в существование двух богов, которые делят между собой вселенную. Одно из божеств есть автор всего добра, другое — отец всего зла. Добрый бог считается тихим и бездеятельным духом, который не принимает решающего участия в делах человечества, а больше полагается на их желание избежать зла, навлеченного на них злым духом, чем на какие-либо собственные непосредственные усилия. Он довольствуется знанием того, что после того, как человечество будет достаточно измучено его великим противником, оно будет искать в нем убежища. С другой стороны, они наделяют злого духа силами непревзойденной и непостижимой активности. Он находится везде одновременно и берет на себя инициативу во всех планах и стремлениях, стремясь превратить их в свою конечную пользу. Первая обязанность индейца, подверженного влиянию этих двух духов, состоит в том, чтобы умилостивить самого активного из них и того, который будет контролировать его повседневные занятия. Его следующая цель - обратиться к доброму духу и попросить у него прощения за то, что он заключил соглашение с его единственным большим врагом. Этот метод чем-то похож на молитвы Людовика XI, но действительно используется среди этих индейцев. Их женщины не отличаются целомудрием, но очень осторожны, чтобы их не разоблачили, что сурово наказывается, хотя и не в такой степени, как у пимо. Они так же хорошо выглядят, как и их соседи, и мужчины обычно пользуются превосходной репутацией воинов.

Их одежда, оружие, снаряжение и общий стиль лица настолько похожи, что не привлекают внимания путешественников; но их религия, язык, законы и обычаи совершенно другие. Марикопа кажутся более безрассудными и сердечными в обращении, чем пимо, которые сдержаны и чопорны в общении с незнакомцами. Пимо верит в будущее состояние, в котором будут существовать материальные модификации, но марикопа думает, что существование человека после смерти очень похоже на его земную жизнь, что его желания и потребности будут очень похожи на те, что он испытал в этом мире. Действуя в соответствии с этой верой, он принесет в жертву на могиле воина все имущество, которым он умер, вместе со всем имуществом его различных родственников. Таким образом, смерть воина становится поводом для траура; ибо каждый из его ближайших родственников лишается всякого имущества, которым они могли бы владеть, чтобы его дух мог занять надлежащее место и выделиться среди своих предшественников в другом мире. Эта торжественность, конечно, обедняет все его отношения, а ее требовательность порождает искреннюю скорбь. Насколько сильно этот обычай расходится с нашим. Как ясно показывает он разницу между взглядами дикарей и просвещенных в вопросе, не имеющем общего значения. Этот обычай, столь строго соблюдаемый среди марикопа, не существует среди пимо, но в случае смешанных браков между двумя племенами умерший неизменно погребается в строгом соответствии со взглядами его или ее племени. В конце концов, личный интерес является таким же сильным мотивом у индейцев, как и у белых, и по этой причине смешанные браки между двумя племенами так редки, даже после ста лет безраздельного сосуществования на одних и тех же землях и преследования одних и тех же общих целей.

Более заметное различие наблюдается в их суевериях относительно войны. Американский офицер может взять отряд пимо и следовать по следу вражеской силы, пока не произойдет сражение, в котором он может положиться на мужество и храбрость своих последователей, но если состязание приведет к смерти одного врага или к смерти пимо, он должен на время отказаться от любых дальнейших усилий, поскольку пимо немедленно развернутся и уйдут в свои деревни, чтобы провести процесс очищения крови. Никакие угрозы, никакие побуждения не смогут заставить их изменить это решение. Это часть их религии, и они будут соблюдать ее предписания. Один, или двадцать, или сотня врагов могут быть убиты во время боя, но если прольется кровь, пимо вернутся в свои деревни для указанной выше цели.

Не так обстоит дело с марикопа, хотя они склонны отказываться от пути войны после того, как враг был встречен и побежден, но если их возглавляют энергичные белые люди, они будут продолжать и подчиняться им до конца. Читатель не может не заметить некоторые необычайно разные черты характера этих двух племен, и это различие тем более необычно ввиду того факта, что они жили вместе в течение стольких лет и действовали на основе общих уз симпатии и интересов. Это лишь дает еще одно убедительное доказательство, если таковое требуется, неизменного и ничем не примечательного характера североамериканского дикаря.

Страна, населенная пимо и марикопа, представляет собой мертвую равнину с глинистой почвой, чрезвычайно вязкой во влажном состоянии и редко поросшей мескитовыми деревьями. Это прекрасная пшеничная земля, и индейцы выращивают очень обильные урожаи пшеницы, дынь, тыквы и кукурузы, но их запасы почти полностью ограничиваются этим. Как было сказано ранее, они производят хлопчатобумажное одеяло очень высокого качества, которое защищает от дождя, теплое, удобное и прочное. Доктор Дэвид Вустер из Сан-Франциско, проживавший некоторое время среди них и составивший словарь их языка, пожалуй, лучше информирован об этих племенах, чем любой другой белый человек. Он был неутомим в своих исследованиях и получил доверие и любовь этих индейцев за свои многочисленные благотворительные действия и самоотверженное внимание к их больным без надежды или перспективы оплаты или вознаграждения. Память о его многочисленных добрых делах хранится у них, и они поручили мне во время моего последнего визита сообщить об этом их благодетелю.

Мы покинули деревни пимо с большими опасениями, так как узнали, что юма на реке Колорадо объявили войну американцам, а наш отряд в то время состоял всего из десяти человек, семи американцев и трех мексиканцев, среди которых был отчим Инес, который согласился быть проводником и посыльным для нашей партии. Когда мы уже собирались уходить, произошел инцидент, имеющий индейский характер и по этой причине достойный места в этой работе.
Генерал Гарсиа Конде был на реке Колорадо со своим отрядом и вернулся в деревни пима, взяв с собой известного вождя юма по имени Антонио. Этот храбрец проявил себя в частых состязаниях между юма и марикопа, и заслужил бессмертную месть последнего племени. Однако генерал Конде убедил его действовать в качестве проводника для своей партии, пообещав защитить его от любого вреда и благополучно вернуть в свою страну. По прибытии в деревню марикопа, которая была первой на западе, вскоре везде разнесся слух, что Антонио находится с мексиканцами и находится под их защитой. Сотни марикопа и пима посетили лагерь генерала Конде, чтобы увидеть своего знаменитого врага, но явных демонстраций не проводилось, поскольку генерал Конде предупредил их, что он будет защищать Антонио во что бы то ни стало, и у них не было намерения провоцировать его, чтобы он выполнил свое обещание. На следующее утро Антонио нашли мертвым, его тело было проколото во многих местах. Генерал Конде был очень опечален, но так как дело уже было совершено, а никаких сведений об убийцах не было, он удовлетворился достойным христианским погребением останков, а затем немедленно продолжил свое путешествие.

Через два дня мы прошли по дороге, двигаясь на запад, и мне выпало отстать от моих товарищей примерно на милю или две, но так как я был на хорошем коне, это не беспокоило меня, тем более что я знал, что что мы были среди мирных и безобидных племен. Чуть южнее последней деревни, населенной марикопа, есть  невысокий холм с плоской вершиной, северное основание которого близко к дороге, по которой мне предстояло проехать. Подойдя к этому холму, я заметил очень большую толпу индейцев на его вершине и по склонам, которые, казалось, проделывали ряд самых необычных движений, сопровождаемых время от времени нестройными и оглушительными воплями. Сначала я опасался, что мои товарищи совершили какой-то проступок, который возбудил их месть, но более хладнокровное размышление убедило меня, что они не из тех  людей, которые совершают глупости.  Я поскакал вперед круговым галопом, намереваясь как можно быстрее миновать холм и его обитателей, не создавая впечатления, что я бегу, но мне не суждено было так легко сбежать. Четверо или пятеро рослых воинов встали на дороге и поманили меня, чтобы я остановился, и полагая, что благоразумие — лучшая часть доблести, по крайней мере в этом случае, я подчинился их призыву. Один взял мою лошадь, а другой очень любезно помог мне слезть, а затем, взяв меня за руку, повел вверх по подъему в сопровождении своих товарищей. У меня не хватает писательских способностей, чтобы описать сцену, которая предстала перед моим изумленным взглядом, когда я достиг вершины и был введен во внутреннее кольцо.

Присутствовало от четырех до пяти тысяч индейцев. Скво образовали три полных круга, ближайших к центру, оставляя пространство диаметром в двести ярдов. Вокруг них было множество воинов, более или менее известных, и мальчиков от десяти до пятнадцати лет. В центре открытого пространства на землю была положена человеческая голова и предплечья с прикрепленными к ней руками - голова стояла на обрубке шеи, который поддерживался палкой, вбитой в землю и воткнутой в горло, а руки и кисти скрещены, одна над другой, непосредственно перед лицом. Я узнал голову Антонио, убитого вождя юма, и пришел к выводу, что нынешнее собрание было организовано с целью отпраздновать грандиозный юбилей его смерти. Моя догадка была верна, но прежде чем я успел подумать, меня схватили руки двух мощных индейцев, которые присоединились к другим, пока не собралась небольшая группа из шестидесяти или семидесяти человек, и в течение нескольких минут меня кружили в этом танце вокруг ужасного зрелища. Проявляя признаки усталости от сильного вращательного движения, я был спасен дружелюбным пимо, который спросил: «Тебе нравится эта штука?».
«Конечно — ответил я — это ваш способ радоваться смерти ваших врагов, а поскольку пимо и марикопа — наши друзья, я не понимаю, почему бы мне не радоваться вместе с вами».

Этот ответ очень обрадовал его, и он тут же перевел его толпе, которая приветствовала меня потрясающими одобрительными возгласами. Пользуясь возникшим хорошим чувством, я попросил моего крепкого друга, у которого все тело дрожало от волнения, сообщить толпе, что моя компания уехала давным-давно, что страна, по которой мне приходилось проезжать, часто была ареной ужасов апачей, и что я достаточно выразил свое сочувствие случаю, чтобы мне разрешили уйти с миром. Эта речь была встречена еще одним хором воплей, и меня осторожно повели вниз по крутому склону, у подножия которого я нашел свою лошадь в целости и сохранности. Моих проводников тепло поблагодарили, и я пустился во весь опор, чтобы присоединиться к своим товарищам, довольный тем, что так легко избежал доброжелательного, но отвратительного гостеприимства дикарей.

 
Гила-Бэнд.

Через двенадцать миль мы вошли в пустыню Гила-Бэнд. В этом месте река Гила поворачивает к северу, и описывает изгиб в сто двадцать миль вокруг северного подножия длинной гряды гор, возобновляя свое первоначальное течение на запад примерно в пятидесяти милях далее. Это пространство в пятьдесят миль полностью лишено воды и служит дорогой для койотеро и некоторых апачей из Сьерра-Бланка, совершающих набеги на Сонору. Вероятность встречи с одним или несколькими военными отрядами этих племен была весьма высока, и мы внимательно осматривались во время перехода, но не увидели ни одного, хотя они легко могли наблюдать за нами.
Во второй половине дня, третьего дня после отъезда из деревни пима, мы подошли к месту резни в Отман (Oatman massacre), и поскольку койоты выкопали останки убитых, мы тщательно и безопасно перезахоронили их. Это было еще одно предостережение, чтобы остерегаться предательства и злобы апачей. Урок был хорошо усвоен нашей маленькой группой, но мы чувствовали, что можем побить в честном бою в пять раз больше врагов, чем нас, и проявляли строжайшую бдительность, проходя любое место, где могла укрыться засада. На следующий день мы разбили лагерь на Гиле, под великолепной рощей высоких и чистых тополей. На сотни ярдов во всех направлениях не было подлеска, и наши ружья могли легко дежать врагов на расстоянии в случае нападения, а дружелюбные деревья давали нам хорошее укрытие. Все были заняты — одни собирали сухие дрова для сторожевого костра, другие стряпали, третьи охраняли животных и кормили их, когда я вдруг увидел, как к нам бежит индеец с обеими руками, поднятыми над головой. Я хотел навести на него прицел, но увидев, что он один и безоружен, воздержался и поманил его, чтобы он приблизился, что он и сделал. Он говорил по-испански достаточно хорошо для практических целей и сообщил нам, что он был марикопа и был захвачен юма вместе с женщиной из своего племени несколько месяцев назад, но ему удалось совершить побег за несколько дней до встречи с нашей группой, и так как он и его товарищ голодали, они пришли просить нашей помощи, наткнувшись на наш след у входа в лагерь. Затем он издал странный крик, и к нему тут же присоединилась женщина, которая спряталась, ожидая результата его визита. Бедная женщина представляла собой худое, измученное и страдающего вида существо.

Наша первая забота заключалась в том, чтобы снабдить этих бедняг едой и запасными одеялами каждому, ибо, поскольку мы покинули более высокие и холодные регионы и вступали в самые теплые из известных на земном шаре, а наши средства передвижения становились все меньше и меньше, мы могли позволить себе быть щедрыми в этом отношении, тем более что вероятность была очень высока в пользу отказа от большей части наших вещей, среди которых был ряд дорогостоящих инструментов, которые нельзя было ни есть, ни пить. Нашим гостям больше не задавали вопросов, пока их голод не был утолен, после чего, сидя у костра, человек рассказал нам следующее повествование, подтвержденное по всем пунктам его спутницей.

Около пяти месяцев назад большая военная группа юма подошла к Гиле с намерением отрезать небольшие отряды марикопа и пима, которые ежегодно посещают пустыню Гила-Бэнд, чтобы собрать плоды петахайя, гигантского вида кактуса.  Этот фрукт сушат на солнце и он очень напоминает наш инжир по размеру, вкусу и форме, но внешняя шелуха или покрытие несъедобны. Они также мочат его в воде после высушивания, когда свойства сахарина вызывают брожение жидкости, и после такого брожения она становится сильно опьяняющей. Именно этим ликером марикопа и пима напиваются раз в год, и веселье продолжается неделю или две подряд, но у них также есть общий обычай чередоваться, так что только одна треть отряда должна напиваться одновременно, а остальные должны заботиться о своих возбужденных товарищах и защищать их от причинения вреда друг другу, или быть ранеными другими племенами.

Юма хорошо знакомы с этим обычаями, и упомянутая группа отправилась вверх по Гиле, чтобы воспользоваться обстоятельствами. В этом рейде им удалось убить нескольких Марикопа и взять в плен мужчину и женщину, которые были тогда нашими гостями и информаторами. Конечно, они были вынуждены нести любые виды труда и лишений, которые могли быть им навязаны, пока не прибыла группа из двадцати одного американца с большим количеством овец, которых они гнали в Калифорнию. Военные, состоявшие из сержанта и десяти человек, были изгнаны юма как раз перед появлением этих посетителей, которые совершенно не знали об этом факте, и не были готовы ожидать враждебности, закончившейся резней. Юма встретили их со всеми заверениями в дружбе, индейцы принесли в большом количестве тонкие, прямые и сухие ветки тополя для разведения костров и оказали им другие добрые услуги, так что все опасения были полностью усыплены.

Пока готовился ужин, юма густо рассеялись среди американцев, у которых горели четыре костра, разведенных юма, которые положили друг на друга длинные гладкие ветки тополя, как можно ближе к центру огня. Как только эти палки прогорели так, что по длине их можно было использовать как дубинки, раздался один-единственный резкий крик, по которому каждый присутствующий юма, а их было, вероятно, сотня, схватился за горящую головню, и начали они свое дело смерти, нанося удары по ближайшему американцу, в то время как другая большая группа бросилась на место происшествия во всеоружии, и быстро расправилась со своими неподготовленными и ничего не подозревающими посетителями. Американцы сражались в отчаянии, стреляя из своих шестизарядных револьверов и применяя ножи, но вскоре были побеждены подавляющим числом врагов и убиты все до единого. Именно во время этого избиения, которое привлекло все внимание юма, двум нашим гостям удалось совершить побег. Они шли четыре дня без еды, прячась с утра до ночи и продолжая свой путь только после наступления темноты. Увидев небольшую группу американцев, которые, как они знали, всегда были дружелюбны к своему племени и побуждаемые двойными мотивами: получить еду и предупредить нас об опасности, они пришли в наш лагерь.

 

Наша опасность была действительно неизбежна. Наша группа состояла всего из семи американцев и трех мексиканцев, а боезапас сократился до сорока патронов к каждому оружию. Группа хорошо вооруженных людей, более чем в три раза превышающая нашу численность, была убита всего за несколько дней до этого враждебным племенем индейцев, через сердце страны которых мы были бы вынуждены пробираться, если бы продолжали двигаться дальше. Враги прогнали ничтожно малочисленный гарнизон и были в восторге от успеха своего последнего крупного грабежа и убийства. Река Колорадо была непроходима без лодки (парома), и это было во владении индейцев.

Мы попали в «штатную засаду», и тут же был созван военный совет. Я могу признать, что боялся идти вперед и использовал все доводы, чтобы показать безрассудство такой попытки, но все мои возражения были встречены невозмутимым доктором Уэббом, который ограничился тем, что сказал:
«Наши запасы почти закончились, мы истощены, наши боеприпасы почти израсходованы, нам приказано идти дальше, и это наш долг, мы можем быть убиты, но лучше умереть в бою, раз мы предупреждены и начеку, чем умереть с голоду в этих ужасных пустынях. В любом случае, это всего лишь риск, но повернуть назад - это верная погибель, пока мы можем убежать или пройти мимо юма в безопасности». 

 


В конце концов было решено принять его соображения — быть начеку, сражаться, если понадобится, до победного конца и умереть, как мужчины, при надлежащем исполнении признанного долга. Эта решимость была должным образом сообщена нашим друзьям марикопа, которые не могли сдержать выражения изумления, и дали нам некоторые дополнительные ценные сведения о существовании лодок, на которых можно пересечь Колорадо, характере и привычках юма, их коварной манере поведения. Затем эти добрые люди были снабжены провизией, которой хватило бы на то, чтобы они продержались до своих деревень, и они расстались с нами с нескрываемым сожалением, ожидая, что больше никогда не увидят никого из нас. Моя следующая встреча с ними будет в следующей главе.

Рано утром следующего дня мы возобновили наше путешествие вниз по реке Гиле и шли по ней несколько дней, пока не достигли Колорадо возле ее слияния с Гилой. В то время вся страна была дикой местностью, а место, которое сейчас занимают большие дома и хорошо заполненные склады, с американским населением в шестьсот или семьсот душ, было опустошенным и пустынным. Подход к реке был скрыт густой массой молодых ив, через которые нам пришлось пройти, чтобы добраться до воды, в которой мы и животные очень нуждались. Термометр показывал 118 градусов по Фаренгейту в тени, и в тот день мы прошли двадцать четыре мили без воды. Выйдя из ив к берегу широкого, красного, быстрого и мутного потока, который встретился нашему взору, мы обнаружили на противоположной стороне, в пределах досягаемости винтовки, большое количество мужчин, женщин и детей юма, факт, который заверил нас, что наше приближение не было известно этому племени. Они тотчас же разбежались во все стороны, доказывая тем самым свой страх и подозрения, которых не было бы, будь они в мире с нами. Напоив наших страдающих животных, мы продолжили свой путь вниз по Колорадо и расположились лагерем на открытом песчаном пляже с тремястами ярдами чистой земли сзади, и рекой впереди.

Никакое оружие юма не могло прострелить такое расстояние, в то время как наши винтовки господствовали над всей территорией. Наших животных выстроили в линию на берегу реки с тщательной охраной и кормили в изобилии молодыми верхушками ив, которые они жадно поедали. Наши костры были хорошо снабжены дровами, и продолжали ярко гореть, чтобы освещать окружающий берег и выявлять приближение любого врага. Так мы провели беспокойную ночь.

На следующий день, вскоре после рассвета, индеец явился безоружным и вновь заверил американцев в самой сердечной дружбе. Впоследствии оказалось, что это Кабальо эн Пело (Caballo en Pelo), или «Волосатый Конь», главный вождь юма. Наш прием не был рассчитан на то, чтобы возбудить его надежды, каждый протягивал левую руку, а в правой держал револьвер, и вскоре Кабальо эн Пело обнаружил, что отдал себя на нежную милость людей, которые питали самые глубокие чувства подозрения к его кажущейся дружелюбности. Чтобы проверить его искренность, доктор Уэбб спросил, что стало с солдатами, на что он ответил, что они добровольно отступили три месяца назад. Мы знали, что это ложь, так как генерал Конде сообщил нам об их присутствии с парой хороших паромов для помощи в переправе иммигрантов, а мы встречались с генералом всего за двадцать дней до этого, когда эта информация была получена от него, который прибыл прямо из Колорадо. Сообщение наших посетителей из марикопа также опровергло утверждение Кабальо эн Пело, и мы немедленно посоветовались друг с другом относительно нашего будущего курса, который впоследствии был осуществлен, как обнаружит читатель, и именно ему я приписываю наш побег от коварных юма.

Впоследствии мы узнали, что людьми, убитыми юма незадолго до нашего прибытия, были Джон Глэнтон (Кремони называет его John Gallantin) и его банда. Этот человек имел репутацию одного из худших негодяев, которые когда-либо существовали даже в этом деморализованном и злодейском крае. О нем сообщают, что когда губернатор Чиуауа предложил награду в тридцать долларов за каждый скальп апача, Глэнтон собрал банду головорезов, и занялся кровавым бизнесом. Но его активность и алчность не всегда помогали найти апачей, и скальпов стало очень мало. Решив заработать на условиях губернатора, он начал убивать мирных индейцев папаго, опата и яки, чьи скальпы он продавал в больших количествах по тридцать долларов за каждый, заявив, что они были сняты с голов апачей. Но легкость, с которой Глэнтон и его компания обходились без заметного сокращения набегов апачей, вызвала подозрения, и его действительно поймали, при сдирании скальпов с голов нескольких мексиканцев, хладнокровно убитых его людьми. Обнаружив, что он уличен в своих неописуемых злодеяниях, он бежал в Нью-Мексико, где путем воровства и покупки собрал около двух тысяч пятисот голов овец, с которыми он переправлялся в Калифорнию, когда встретил свое благополучие, заслужив судьбу от рук юма. Ни одна душа из его банды не избежала смерти.


В период, о котором я пишу, Аризона и Нью-Мексико были прокляты присутствием двух или трех сотен самых гнусных негодяев, каких только можно себе представить. Невинных и ни в чем не повинных людей расстреливали или убивали просто ради удовольствия наблюдать за их предсмертной агонией. Мужчины ходили по улицам и площадям с двустволками и охотились друг на друга, как охотники на дичь. На кладбище Тусона было сорок семь могил белых мужчин в 1860 году, через десять лет после описанных выше событий, и из этого числа только двое умерли естественной смертью, а все остальные были убиты в драках и ссорах в барах. С тех пор, как Карлтон оккупировал эти территории своей Калифорнийской колонной, произошли большие перемены к лучшему, и эти улучшения обещают прогресс.







Глава 10.

Форт Юма.— Индейцы юма.— Безвыходное положение.—Прямолинейность Уэбба.— Caballo en Pelo.— Спуск на воду.— Пересечение Колорадо.— Марш в пустыню.— Освобождение юма.—— Песчаная буря в пустыне.— Последний побег от юма.— Страдания в пустыне.— Кариссо-Крик.— Валлесито.— Гостеприимство армейских офицеров.— Полковник Хайнцлеман.






Предшествующее отступление простительно, поскольку оно в некоторой степени разоблачает характер американского народа, который впервые близко познакомился с индейскими племенами, населявшими страну на прямом пути миграции между штатами Атлантики и Тихого океана, и в какой-то мере объясняет их враждебные успехи. Однако пима и марикопа должны быть исключены из этой категории, поскольку они никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы их ни подстрекали, не проявляли мстительного или враждебного духа по отношению к американцам. Точно так же эти замечания не могут относиться к апачам, которые никогда, никогда не прекращали своей активной враждебности и коварных нападений.

Вскоре после того, как Кабальо эн Пело, или «Голый Конь» (правильно Волосатый Конь), вошел в наш лагерь, он подал сигнал своим соратникам, и вскоре к нам присоединилось еще четырнадцать человек, в том числе несколько видных представителей племени юма. Все они были безоружны, и каждый выражал желание поддерживать дружеские отношения с нашим народом. Доктор Уэбб, со свойственной ему прямолинейностью и полным пренебрежением политикой, резко спросил их:
«Если вы имеете в виду то, что утверждаете, почему вы прогнали небольшой отряд солдат, оставшихся здесь, чтобы помочь американцам переправляться через реку и удовлетворять их потребности? И почему вы зарезали американскую группу с овцами, которые пришли сюда по дороге в Калифорнию?»
Эти неожиданные вопросы, как нетрудно догадаться, привели в замешательство не только дикарей, но и нас. Caballo en Pelo, Pasqualo и несколько других видных деятелей взялись опровергать эти обвинения in toto, но мы были слишком хорошо информированы, и их опровержения только больше, чем когда-либо, ставили их в тупик.
Несколько слов, которыми обменялись члены нашей группы, определили дальнейший план действий. В любом случае мы были полностью преданы делу, и только опасные меры могли решить исход нашего отчаянного положения. Было решено держать всех присутствующих юма в качестве пленников, подлежащих немедленной смерти в случае проявления какой-либо враждебности со стороны этого племени. Мы чувствовали, что наши жизни отданы на милость этих дикарей, но также решили, что не должны приноситься в жертву без соответствующего удовлетворения. Их основные люди были в нашем лагере безоружными, в нашей власти было распоряжаться их жизнями, и мы знали, что они не смогут спастись в случае каких-либо враждебных действий против нашей небольшой партии. Эти обсуждения были полностью раскрыты вождям, которых проинформировали, что больше никто из их племени не будет допущен в наш лагерь, не ставя под угрозу безопасность тех, кто уже там. Им также было сказано, что, придя по собственной воле, они должны будут оставаться на время нашего удовольствия, а тем временем питаться из наших очень ограниченных ресурсов. Кроме того, им сообщили, что паром, который они забрали у солдат, понадобится для нашей переправы через Колорадо, и поскольку мы знали, что он находится в их распоряжении, он должен быть готов, когда потребуется. Первым действием Кабальо эн Пело было дать сигнал своим людям не приближаться к нашему лагерю, который располагался на песчаной косе, с трехсотметровой дальностью стрельбы со всех сторон, не прикрытых рекой. Затем он отказался от каких-либо первоначальных замыслов, сославшись на тот факт, что он и его вожди считали  нас безоружными, и они могли сокрушить наши ничтожные силы сотнями воинов. Он также заявил, что у них нет враждебных чувств к белым людям, идущим с востока, но они будут противостоять всем с запада, поскольку они узнали, что силы с этой стороны готовятся к походу против них. Они воевали не с американцами вообще, а исключительно с теми, кого ожидали из Калифорнии с воинственными намерениями. Затем Кабальо эн Пело спросил, должны ли он и его товарищи считать себя заключенными. На этот простой вопрос доктор Уэбб, руководивший нашей командой, велел мне ответить: «Да, были, и будут удерживаться как таковые до тех пор, пока паром, который они отобрали у солдат, не будет подготовлен для нашего перехода через Колорадо, и они не дадут удовлетворительных доказательств своих мирных намерений. Это внезапное известие не понравилось нашим свирепым гостям, которые выказали тревогу, смешанную с полувысказанными угрозами мести, но старый девиз: «За грош, за фунт» был единственным, который мы могли принять при данных обстоятельствах, и наша решимость была столь же неизменной, как законы мидийцев и персов.

Кроме того, доктор Уэбб сообщил юма, что они должны приказать своим воинам, густо собравшимся на нашей стороне реки, не приближаться ближе чем на триста ярдов, добавив: «Мы подозреваем ваши мотивы и намерены пролить первую кровь, если таковая необходимость будет. Ваши главные люди в нашей власти. Ваши люди могут убить нас, так как они намного многочисленнее, но мы сначала убьем вас, если они не подчинятся нашим приказам, которые будут обнародованы через вас».


Это, несомненно, была самая «жесткая уловка», в которую когда-либо попадали наши посетители. Они никоим образом не были готовы к такой решительной позиции и совершенно не знали, что делать. Увидев решимость в глазах каждого человека и зная, что мы готовы предать их смерти в тот момент, когда их народ предпримет какой-либо явно враждебный шаг, они решили извлечь максимальную выгоду из плохой сделки и с помощью стратегии вырваться из ловушки, которую они приготовили для нас, но в которую они попали сами.

Кабальо эн Пело сделал несколько знаков окружившей его встревоженной толпе, которая затем тихо скрылась из виду среди густых ив, росших с поразительной пышностью примерно в трехстах ярдах от реки. Затем мы вырыли две ямы, примерно в двадцати футах друг от друга, параллельные друг другу, и каждая около пяти футов в длину, полтора в ширину и две в глубину. В этих ямах мы развели пылающие костры, которые возвышались примерно на два-три фута над поверхностью земли, и между этими кострами мы приказали юма лечь бок о бок, в то время как часовой с взведенным шестизарядным револьвером шествовал возле их голов, а другой курсировал вдоль линии их ног. Фланговый отход был невозможен, так как им мешал яркий и жаркий огонь с обеих сторон. Наши немногие оставшиеся животные были выстроены в линию на речной стороне лагеря, с охраной снаружи и в пределах двадцати футов от всей группы. В ту ночь мы мало спали, а на рассвете снова были в пути и беседовали с юма, которые упорно отрицали какие-либо враждебные мотивы, и выражали негодование по поводу обращения с ними. Мы дали им хороший завтрак, так же как накануне вечером ужином, а затем повторили наше требование о пароме, в то время как они так же упрямо отрицали, что знают о его существовании.

В тот день мы двинулись вниз по реке примерно на одиннадцать миль и рано днем выбрали хорошее место для лагеря. Снова нас окружили сотни индейцев, но личные страхи наших заложников сдерживали их, и они не приближались ближе чем на триста ярдов. Ночь прошла так же, как прошла предыдущая, и мы поняли, что юма намеревались измотать нас, а затем воспользоваться возможностью; но этот план был сорван из-за наглости и решимости доктора Уэбба, который на следующее утро сообщил Кабальо эн Пело и его главным последователям:

«Нам было хорошо известно о существовании парома из устных и письменных сведений; что они были абсолютно необходимы для  пересечения Колорадо; что мы знали, что юма разогнали небольшой гарнизон американских солдат и владеют паромами, что мы встретили сбежавших марикопа, которые рассказали нам все о резне Глэнтона и его отряда, и о присвоении паромов и лодок  юма, и наконец, что если эти средства для переправы не появятся к двенадцати часам следующего дня, мы должны немедленно пойти на крайние меры, и убить его и всех юма в нашем лагере».

Вполне можно предположить, что такого рода разговоры вызвали живейшую тревогу среди наших, которые начали оживленную беседу на своем родном языке, кульминацией которой стала просьба Кабальо эн Пело разрешить одному из его молодых людей покинуть наш лагерь, отправиться в путь и узнать, действительно ли существуют паром и лодки, и если да, то доставить их вниз по реке к нашему лагерю. С этим согласились, и для дела был выбран молодой парень лет восемнадцати, сын Паскуаля. Ему разрешили уйти с твердой уверенностью, что мы сдержим свои слова в отношении его отца и других вождей племени юма, находящихся в нашем лагере.

Той ночью мы соблюдали более чем обычные меры предосторожности, так как половина наших людей все время была на страже. На следующее утро индейцев не было видно, но в десять часов утра, под управлением двух юма к нам приближался большой паром, способный вместить половину нашей группы вместе с их багажом. Он был пришвартован перед нашим лагерем, и были сделаны немедленные приготовления к переправе. Пятеро из нас, взяв в плен половину юма, немедленно погрузились на борт с винтовками в руках, готовыми к использованию, и поскольку мы могли легко простреливать оба берега реки, наша группа действительно была такой же сильной, как и прежде. Наших мулов и лошадей заставили переплыть под предводительством и руководством двух юма, которых держали в пределах досягаемости наших ружей, и таким образом нам удалось выйти на западный берег Колорадо после трех чрезвычайно захватывающих дней задержания среди подавляющее число враждебных дикарей, но наши беды еще не закончились. Нам предстояло еще одно испытание, еще более опасное, потому что у нас не было заложников в качестве гарантии нашей безопасности от нападения.

Завоевав с миром западный берег Колорадо, юма потребовали освобождения из плена, но наша безопасность не позволяла этогодопустить, и доктор Уэбб сообщил им, что они должны остаться в лагере на эту ночь и будут освобождены на следующее утро. Всю ночь снова соблюдались предельные меры предосторожности, и в три часа утра мы снова были на пути в Калифорнию в сопровождении ведущих юма, которых тщательно охраняли. В тот день мы прошли двадцать восемь миль вглубь великой пустыни Колорадо, остановившись около четырех часов вечера в месте, где не было ни воды, ни леса, и полностью окруженном холмами и отмелями из белого песка. С большим трудом некоторые из нас взобрались на один или два самых высоких холма, но, насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме одной сплошной песчаной глади, белой, ослепляющей под лучами палящего солнца,  не тронутого ни одним кустом или кустарником — сломанного и изрезанного бесчисленными холмами, и совершенно лишенного животной жизни. Эта часть пустыни Колорадо гораздо страшнее, чем великая Сахара Африки. Абсолютная тишина и покой — это что-то ужасное, это живое воплощение смерти, это самый впечатляющий урок человеческой слабости и самый поразительный упрек его тщеславию. В нашем случае эти ощущения не смягчались сознанием того, что мы окружены свирепым, воинственным и многочисленным индейским племенем, жаждущим нашей крови и стремящимся отомстить за унижение, которое они перенесли пленением своих вождей и провалом своих коварных планов.

Как уже было сказано, мы остановились и приготовились, как бы собираясь разбить лагерь. Затем доктор Уэбб приказал мистеру Терберу подняться на самый высокий песчаный холм в округе, осмотреть все вокруг в бинокль и доложить, не идут ли индейцы по нашему следу. Примерно через полчаса мистер Тербер вернулся и заверил нас, что от двух до трехсот юма находятся в пределах пяти миль от нашей позиции и направляются к нашему лагерю. Нельзя было терять время. Кабальо эн Пело и его товарищи по плену были немедленно проинформированы, что они должны идти обратным путем и вернуться к реке, что наша дорога ведет на запад, что у нас больше нет провизии, чтобы дать им, и что нам необходимо расстаться прямо здесь и сейчас. На эти требования коварный вождь возразил и заявил о своем желании отправиться с нами в Калифорнию. Он был побежден мощной силой убеждения, в виде наших револьверов, и мы  предоставили ему единственную альтернативу: подчиниться или умереть. Он выбрал первое и поспешно бежал. Как только он скрылся за подножием песчаного холма, мы сразу же упаковали наш фургон и поехали со всей возможной скоростью, надеясь спастись в быстро надвигающейся темноте.

Одиннадцать лет спустя сам Паскуаль рассказал мне, что они встретили около трехсот своих воинов через полчаса после того, как их выгнали из нашего лагеря, и вся банда бросилась за нами в погоню, но, поскольку индеец никогда не рискует жизнью, когда думает, что та же цель может быть достигнута стратегией, и поскольку время для них не имеет значения, было решено напасть на нас незадолго до рассвета на следующее утро, и быстрым и комбинированным нападением уничтожить наш маленький отряд со сравнительной легкостью и безнаказанностью. Действуя в соответствии с этой политикой, они с особой осторожностью приблизились к нашему заброшенному лагерю и начали обследование с окружающих холмов. Они не удивились, не увидев огня, так как знали, что в этой части пустыни нет дров, и оставались спокойными почти до утра, когда их разведчики сообщили им неприятную информацию о том, что мы ушли.

Наше бегство продолжалось всю ночь и часть следующего дня, пока нас не настигла одна из тех ужасных песчаных бурь, которые царят в пустыне Колорадо. День был очень жарким, и казалось, царила гнетущая тишина. Внезапно на западе поднялось темное, плотное и необычного вида облако и двинулось к нам с невероятной скоростью. Огромные массы тяжелого песка были подняты, словно перья, и взлетели высоко в воздух с чрезвычайной силой. Места, ранее занятые огромными буграми, содержащими много тысяч тонн песка, были словно по волшебству выметены в несколько мгновений, а обширные дюны в мгновение ока переместились в другие места. Наши мулы упали плашмя на брюхо и уперлись носами в землю, наши лошади последовали их примеру — никто из нас не мог устоять перед силой и мощью бури — и мы тоже легли плашмя, натянув на себя палатку.  Через несколько мгновений палатка была так сильно засыпана песком, что ветер ее не срывал, и время от времени мы были вынуждены удалять быстро собирающуюся массу, чтобы не быть полностью погребенными заживо. Среди страданий, ужасных ощущений и удушья, вызванных этим  sirocco,  мы наслаждались благодарным чувством защиты от наших диких преследователей, которые были так же неспособны противостоять этой ужасной буре, как и мы. В течение сорока восьми часов мы не вкушали пищи и более суток были без воды в самом жарком климате, известном человеку.  Муки от жажды не облегчались тем фактом, что нам предстояло пройти еще сорок миль, прежде чем мы смогли бы найти воду.

Около трех часов дня буря утихла, и мы тотчас же продолжили путь, не готовя пищи, ибо еда могла только усилить нашу и без того страшную жажду. Всю эту ночь наши усталые ноги брели по этой адской пустыне, пока сияющее солнце не осветило нас, как пластина из расплавленной меди, но мы прибыли на прекрасную палаточную площадку, густо усаженную тенистыми мескитовыми деревьями, и утро, граничащее с превосходной травой для наших измученных животных, число которых сократилось более чем вдвое по сравнению с тем, чем мы хвастались перед переходом через Колорадо. Примерно через час после кемпинга отчим Инес, служивший нам проводником, сообщил, что видел неподалеку дерево аламо и решил, что поблизости от него должна быть вода. Некоторые из нас отправились на место и вскоре обнаружили небольшую лужу, содержащую около двадцати галлонов воды, образовавшуюся в ложбине после прошедшего обильного дождя и укрытую от солнца дружеским кустарником. Радостная новость вскоре была доведена до остальных наших товарищей, и наша неистовая жажда была утолена, после чего остаток воды был поровну поделен между нашим голодающим скотом. Так как ручей Кариссо находился в дневном переходе, о завтрашнем дне не думали, и после весьма освежающего ночного отдыха мы возобновили наше путешествие на раннем рассвете, достигнув ручья Кариссо около пяти часов дня того же дня. день. В этом месте мы чувствовали себя в полной безопасности от юма. Здесь было много пастбищ, воды и дров, и мы могли бы остаться на день или два, чтобы получить столь необходимый отдых, но наши запасы совсем иссякли, и нам предстояло пройти еще сто миль единой унции пищи, если только ее не удастся раздобыть на пути в виде дичи.

С печальными сердцами и ослабленными телами мы продвигались вперед, пока не достигли Вальесито, где обнаружили американский гарнизон, состоящий из роты пехоты и трех офицеров. Эти сердечные и галантные джентльмены приняли нас с величайшей любезностью и развлекали с теплотой гостеприимства, которая прочно вошла в мои самые благодарные воспоминания. Прошло некоторое время с тех пор, как из Сан-Диего были получены припасы, и они сами были на «коротких общих деньгах» и не могли снабдить нас провизией, необходимой для завершения нашего путешествия, но дали нам столько, сколько смогли. Было бы вопиющей неблагодарностью оставаться там, питаясь очень скудными запасами наших любезных знакомых, и на следующий день мы снова двинулись вперед. Наш путь лежал через гору Вулкан (Volcan), и на ее великолепной высоте мы нашли ранчо, принадлежащее великодушному джентльмену, который удовлетворил наши потребности, и снабдил нас двумя свежими мулами. На следующий день мы подвели итоги нашего марша, и вскоре после прохождения старого поля битвы при Сан-Паскуале встретили полковника Хайнцлемана, командующего тремя сотнями солдат, направлявшегося наказать индейцев юма за их многочисленные убийства и грабежи. Офицеры были удивлены, встретив нас идущими от реки, и задали много вопросов, на которые мы с удовольствием ответили, снабдив их ценной информацией.

Войска полковника Хайнцлемана были впоследствии увеличены до пятисот человек, и после двух лет активных боевых действий ему удалось подавить юма, которые с тех пор ни разу не осмеливались бороться против нашей армии. С тех пор форт Юма стал известным пограничным укреплением, окруженным многими сотнями американских граждан, живущих большей частью на восточном берегу реки и ведущих прибыльную торговлю с внутренними районами Аризоны и юма, кокоп, кушан, мохаве и другими племена. Воды Колорадо теперь бороздят полдюжины пароходов, а мои старые враги, юма, выполняют «рутинную» и всю черновую работу за белых. На следующий день после встречи с полковником Хайнцлеманом мы прибыли в Сан-Диего, искренне благодарные Провидению за наши многочисленные и почти чудесные побеги от томагавков и скальпирующих ножей индейских племен, через которые мы прошли расстояние в две тысячи восемьсот миль.





Глава 11.
Письмо сенатора Клеменса.— Уход из Пограничной комиссии.— Отъезд комиссии.— Новая экспедиция.— Поездка вверх по Гиле.— Конфликт с апачами.— Поражение дикарей.— Возвращение экспедиции.— Стремление к спокойной жизни.— Сан-Франциско.— Размышления об индейском характере.— Советы, данные и пренебреженные.— Фатальные результаты.— Необходимость постоянной осторожности.— Протяженность страны апачей.— Численность апачей.— Женщины-воины. Ложные впечатления об индейском характере.
Через неделю после нашего благополучного прибытия в Сан-Диего, измученный и страдающий от почти двухлетнего скитания по необитаемым пустыням Техаса, Аризоны, северной Соноры и части Нью-Мексико, я получил теплое, сердечное и братское письмо от достопочтенного Джери Клеменса (Jere Clemens, полное имя Jeremiah ), сенатора от Алабамы, который был моим подполковником во время Мексиканской войны, после смерти полковника Рэнсома и захвата Чапультепека.

 
Jeremiah Clemens, United States senator from Alabama.

В этом письме я сообщил ему, что хотя ассигнования на Пограничную комиссию принял Конгресс, однако Джон Б. Веллер, сенатор от Калифорнии, сумел внести в нее оговорку, в результате которой эти ассигнования стали недоступны, и что, вероятно, мы будем распущены в пустынях без денег и средств, чтобы вернуться к нашим родным, друзьям и домам на Востоке. Он также посоветовал мне покинуть комиссию, так как мы подошли к границам цивилизации, и пора заняться каким-нибудь другим делом. Советы и доводы моего бывшего начальника, чья доброта и память сопровождали меня на протяжении всей нашей трудной и опасной карьеры, убедили меня в их ценности, и я отказался от своего места в комиссии. Через три недели она вернулась на восток, а я остался в Сан-Диего.

Примерно через месяц после того, как комиссия уехала, унося с собой мое самое теплое и искреннее уважение к ее доблестным и благородным членам, была сформирована небольшая группа из десяти человек с целью войти и исследовать часть Аризоны, найти там и разрабатывать некоторые из ее ценных золотых и серебряных рудников, и я был нанят в качестве переводчика и проводника группы, с жалованьем в пятьсот долларов в месяц.
В назначенный день мы отправились в путь, и после утомительного марша достигли области Колорадо, которая была тогда театром активной войны против индейцев юма. Полковник Хейнцлеман (Heintzleman) прибыл со своими войсками и начал энергичную кампанию. Нас тут же придержал охранник, ответственный за лодку, и предупредил нас о юма, которые должны были быть на Гиле, примерно в тридцати милях от ее слияния с Колорадо. Вследствие этого предупреждения мы решили идти ночью, а не днем, пока не минуем поле, занятое дикарями. Грохот двух наших фургонов и настороженная тишина нашего отряда внушили дикарям уверенность в том, что мы были вооруженным отрядом, крадущимся к ним, и мы беспрепятственно прошли в темноте, достигнув пика Антилопы (Antelope Peak) маршем из форта Юма. Здесь мы считали себя в относительной безопасности от юма, хотя и подвергались визитам тонто-апачей, населявших северный берег Хилы от пика Антилопы до деревень пимо. Наша группа была хорошо вооружена, у каждого было по два револьвера, хорошая винтовка и большой нож, и мы чувствовали себя равными в четыре или пять раз большему количеству индейцев в открытом бою, но мы также сознавали, что крайняя осторожность необходима всегда и везде.

 
Слияние рек Колорадо и Гила (рисунок Бартлетта).

Чуть ниже и около так называемой станции Гриннелла (Grinnell's Station), дорога покрыта толщиной от четырех до пяти дюймов мелкой пылью, содержащей большое количество щелочи, малейшее движение поднимает ее облаками высоко над головой, и группа людей, едущих вместе сомкнутой колонной, настолько плотно окружена этим пыльным облаком, что люди не видят друг друга друга на расстоянии всего в три фута. В некоторых местах дорога проходит посреди обширной равнины, по-видимому, неспособной дать укрытие и зайцу.

 
Вид на лагерь из форта Юма (рисунок Дж. Бартлетта).

Мы подошли к одному из этих широких проемов и оказались в облаке пыли, таком плотном, что полностью закрыли обзор всем, кроме двух, которые были спереди колонны. Один или двое других попытались проехать по одной стороне дороги, но ужасные шипы кактуса и заостренные листья испанского штыка, которые вскоре покрыли ноги их лошадей кровью и покалечили бедных животных, заставили их вернуться назад на пыльную дорогу. Никто не ожидал нападения в таком открытом, незащищенном и незащищенном месте, и все же именно оно было выбрано для такой цели. Коварные дикари знали, что мы будем настороже, проходя ущелье, густой лес или скалистый холм, а также рассудили, что мы можем быть неосторожны, пересекая открытую равнину. Они были хорошо знакомы с пыльным характером дороги и, полагаясь на нее, чтобы скрыть свое присутствие, спрятались недалеко от ее южного края, ожидая нашего приближения.

 

 
Форт Юма (рисунки Дж.  Бартлетта).
В одном месте, где дюжина или две деревьев юкки подняли свои заостренные листья примерно на четыре фута над землей, и пока мы были окутаны облаком пыли, резкий, грохочущий залп обрушился на нас с расстояния менее двадцати ярдов. Меня всегда удивляло, что никто из нашего отряда не был тогда убит или ранен, но мы потеряли двух мулов и трех лошадей в результате этого обстрела. Густая пыль мешала апачам прицелиться, и они стреляли слишком низко. Времени на раздумья не было, и сразу же был отдан приказ спешиться и сражаться пешими. Мы почти ничего не могли различить, непрерывно стреляя  в направлении дикарей.  Время от времени появлялось темное тело, которое сразу же становилось мишенью. Каждый бросился плашмя на землю, но едва ли кто-нибудь мог сказать, где были его товарищи. Это была в высшей степени борьба, в которой каждый человек был «сам за себя».

Пока мы лежали ничком, пыль несколько осела, и мы уже были готовы хорошенько рассмотреть врага, когда Джон Волластон закричал: «Вставайте, ребята, они атакуют!». Каждый мужчина встал при этом крике, и последовал рукопашный бой, который не поддается никакому описанию. Именно в этот момент наши револьверы сделали свое дело, как позже стало видно. Снова ослепляющими облаками поднялась пыль, взбитая топотом борющихся мужчин. У нас было столько же шансов быть застреленными друг другом, как и дикарями.

Бряцанье оружием было слышно со всех сторон, но действующих лиц в этом акте смерти видно не было. Последний заряд моего второго револьвера был израсходован, мой большой нож затерялся в густой дорожной пыли, и единственным оружием, оставшимся у меня, был маленький обоюдоострый кинжал, с черной рукоятью из китового уса, и длиной клинка около четырех дюймов (10,16 см). Я как раз перезаряжал шестизарядник (револьвер), когда передо мной, не более чем в трех футах, возник крепкий и атлетичный апач, гораздо тяжелее меня. Он был наг, за единственным исключением набедренной повязки из белой ткани, и его лицо было смазано жиром с головы до ног. Я был одет в зеленое охотничье платье с черной каймой, зеленые штаны с черными манжетами и зеленую широкополую фетровую шляпу.

Как только мы встретились, он напал на меня с длинным и острым ножом, и вонзил его мне в грудь. Эта атака была встречена моей левой рукой, когда я остановил его правое запястье, и в тот же момент я вонзил свой маленький кинжал ему в живот. Он поймал мое правое запястье левой рукой, и на пару секунд — долгое время при таких обстоятельствах — мы стояли друг против друга, моя левая рука держала его правую над головой, а его левая удерживала мою правую на одном уровне с его телом. Чувствуя, что он смазан жиром и что у меня нет надежной хватки, я сбил его с ног внезапным и сильным ударом правой ноги, который повалил его на землю, но при падении он схватил меня и увлек за собой.
 

В мгновение ока отчаянный дикарь поднялся и твердо уселся на меня, положив правое колено на мою левую руку, тесно сжимая ее, левая рука прижимала мою правую к земле, в то время как его правая рука была свободна. Я был полностью в его власти. Его личная сила и вес были больше моих. Его триумф и восторг сверкали в его блестящих черных глазах, и он решил не лишать себя  дикого удовольствия. Удерживая меня хваткой великана, против которого все мои усилия были совершенно напрасны, он поднял вверх свой длинный острый нож и сказал: «Pindah lickoyee das-ay-go, dee-dab, tatsan» («Белоглазый человек, ты скоро умрешь»). Я подумал так же, как и он, и в тот ужасный момент поспешно отдал свою душу Благодетелю, но боюсь, что это было связано с каким-то замыслом, чтобы по возможности выбраться из моего затруднительного положения.
Выразить ощущения, которые я испытал в тот момент, словами невозможно. Моя беспорядочная и бесполезная жизнь пронеслась передо мной менее чем за мгновение. За одну или две минуты нашей смертельной схватки я прожил больше, чем когда-либо за все годы, и, поскольку я был совершенно бессилен, я счел себя проигравшим — еще одна жертва свирепости апачей. Его налитые кровью глаза блестели, взирая на меня с сильным восторгом, и он, казалось, оттягивал смертельный удар, чтобы порадовать свое сердце моим страхом и невыразимой мукой. Все это произошло менее чем за полминуты, а мне эти мгновенья показались часами. Внезапно он поднял правую руку для последнего удара. Я видел нисходящий удар смертоносного оружия и знал силу, с которой оно было направлено.
Любовь к жизни — сильное чувство в любое время, но быть зарезанным как свинья апачем, казалось в высшей степени ужасным и оскорбительным. Смертельный нож был направлен мне прямо в горло, потому что его положение на моем теле делало это самой удачной частью атаки. Мгновенно я повернул голову и шею набок, чтобы избежать удара и максимально продлить жизнь. Острое лезвие прошло в опасной близости от моего горла и глубоко погрузилось в мягкую почву, пронзив мой черный шелковый галстук, а большой палец его правой руки оказался в пределах досягаемости моего рта и так же быстро был зажат между моими зубами. Его попытки освободиться были ужасны, но моя жизнь тогда зависела от того, чтобы крепко держать его зубами. Убедившись, что его усилия напрасны, он освободил мою правую руку, и схватился за нож левой рукой, но это изменение, произведенное под сильнейшей болью, изменило все положение дел на противоположное. Прежде чем мой антагонист успел левой рукой вытащить свое глубоко зарытое оружие, и пока его правая была крепко зажата между моими зубами, я обогнул его тело и дважды вонзил свой острый и верный кинжал между его ребрами, как раз под его левой рукой, в самую точку, в то же время делая еще одно судорожное усилие, чтобы сбросить его с себя. В этом я преуспел, и через несколько мгновений имел удовольствие видеть, как мой враг задыхается в последний раз под моими повторяющимися ударами. Никакой язык не смог бы передать ничего похожего на мои ощущения во время этого смертельного состязания, и я не берусь за эту задачу.
Примерно в это же время бой закончился поражением наших нападавших, потерявших десять человек убитыми и несколько ранеными, а сколько именно, мы никогда не узнали. С нашей стороны мы потеряли одного человека — Джеймса Кендика — и троих раненых, а именно: Джона Волластона, Джона Х. Марбла и Теодора Хьюстона. Хьюстон и Марбл скончались от ран вскоре после прибытия в Тусон, хотя благородный кастильский джентльмен Хуан Фернандес и его дружная семья оказали им самую заботливую помощь и внимание. Этот печальный результат прервал путешествие, и вскоре после этого я вернулся в Сан-Диего с группой иммигрантов, приехавших в Калифорнию.
Вышеприведенное было одним из немногих случаев, когда апачи смело нападали на путешественников, от которых они не могли ожидать большой добычи, и потеряли много жизней в конфликте. Вероятно, они были подстрекаемы к нападению каким-то более чем обычно смелым воинственным духом, который планировал это дело и надеялся на успех в его своеобразном и неожиданном характере. Мы находились именно в той части страны, которая не давала надежного укрытия и, следовательно, делала нас менее осторожными. Они знали характер дороги, ослепящую природу и объем пыли. Они рассчитывали на то, что первый залп уничтожит часть нашего отряда и вызовет панику среди выживших. Они рассчитывали на внезапную и легкую победу и рассчитывали унаследовать наших лошадей, мулов, оружие и провизию. Они хорошо задумали и действовали храбро, но были разочарованы, хотя результаты были весьма печальны для нашей маленькой компании, поскольку они полностью расстроили наши первоначальные намерения смертью Теодора Хьюстона, который был капиталистом (capitalist, спонсор) и основателем экспедиции.

Это событие открыло мне новую фазу характера апачей, о которой я раньше не подозревал. Это доказало, что они способны на смелые и опасные предприятия при очень неблагоприятных обстоятельствах, или когда шансы почти равны, но это случается редко, так как они почти всегда имеют возможность исследовать на досуге всех лиц или группы, вторгающиеся в населенные ими районы, и составлять свои планы таким образом, чтобы воспользоваться всеми преимуществами с наименьшим шансом потерять хоть одного человека.
После моего возвращения в Сан-Диего я решил оставить свою дикую, почти кочевую жизнь и вернуться к цивилизованному существованию. Я устал и испытывал отвращение к непрекращающейся бдительности, вечной войне и безответным лишениям, которые я переносил. В течение двух лет моя жизнь была сплошным кругом раздоров. В течение этого периода я прошел через непрерывную череду невзгод и опасностей. Голод, жажда, сильный холод и чрезмерная жара, сопровождавшиеся большим личным риском, были моими неизменными спутниками, и я страстно желал более спокойной жизни. Сан-Франциско был единственным стимулом на этом побережье, и я отправился туда на пароходе «Морская птица», которым тогда командовал капитан Хили, с Горманом в качестве помощника.
Поскольку это повествование полностью посвящено происшествиям и приключениям среди индейских племен, автор будет освобожден от рассказа о своей жизни до тех пор, пока он снова не был вынужден, повинуясь приказу, возобновить знакомство с кочевыми расами. Достаточно сказать, что прошло двенадцать лет, прежде чем произошла такая близость, точные подробности которой будут даны в последующих главах.
В период затишья от волнующей жизни, наступивший после двухлетних насыщенных событиями скитаний по североамериканскому континенту, существовало множество возможностей переосмыслить и сделать правильные выводы из прошлого. Выводы, сделанные тогда, казались вполне обоснованными, если судить в свете того опыта, через который я прошел, но последующая карьера при необычайно благоприятных обстоятельствах дала мне понять, насколько ошибочным было мое раннее суждение. Я видел только снаружи — видел только шелуху, а сама внутренность — ядро ореха — все еще оставалась нетронутой и неизвестной. Я утомил себя тем, что достаточно хорошо разобрался в индейском характере. Я полагаю, что моих личных наблюдений было достаточно, чтобы проинструктировать меня по этому вопросу. Предыдущие путешествия по Южной Америке, от Буэнос-Айреса до Вальпараисо, когда я был в плену у патагонских индейцев в течение семи месяцев, казалось, оправдывали мою мысль о правильном анализе черт индейцев.
Но я сильно заблуждался. Не было уделено достаточного внимания их умственным способностям, их способности рассчитывать шансы, оценивать и предвидеть планы других, принимать меры предосторожности, умело маневрировать, обеспечивать согласованность действий с помощью признанного кода сигналов, передавать информацию последующим сторонам о маршруте, количестве и планах тех, кто предшествовал, и собирать грозные силы из отдаленных пунктов без помощи посыльных. Многому, очень многому еще предстояло научиться.
Двадцатилетний мальчик склонен приписывать себе весьма удовлетворительное представление о человеческой природе, и никакие наставления и советы старших не заставят его изменить свои взгляды до тех пор, пока более полный опыт не заставит его осознать этот факт, что когда он считал себя хозяином положения, он в действительности лишь приобщался к рудиментарным знаниям. Из всех людей американцы, по-видимому, менее склонны получать и извлекать пользу из советов других, основанных на более широком и зрелом опыте. Они хотят знать для себя и возлагают самую непоколебимую веру на свои собственные суждения и готовность ресурсов. Они, кажется, рассматривают предупреждение, как своего рода размышление об их личном мужестве, или умении, и часто относятся к дружескому совету с некоторой долей раздражения.
Самый прискорбный пример такого рода произошел со мной. После второго срока военной службы в Аризоне я возвращался домой через форт Юма, когда меня представили к казначею в звании майора регулярной службы. Доктор Таппан, ассистент хирурга добровольцев, присутствовал в это время и попросил меня дать ему некоторые инструкции в отношении переходов, кемпингов, расстояний и опасностей, которые им предстоит встретить на предполагаемом маршруте вверх по реке Гила к месту, ранее известному как форт Брекинридж. Очевидно, что моим долгом, а также удовольствием, было передать ему все знания, которые я почерпнул в отношении этих мест, и я завершил свой доклад, проследив карту маршрута и добровольно дав совет следующего содержания.
Вы никогда не должны, сказал я, позволять своему рвению превзойти ваше благоразумие. Помните, что хорошо подобранная и осторожная группа сможет путешествовать по Аризоне из года в год, так и не увидев апача или каких-либо следов его существования, и по этой причине путешественники часто становятся беспечными и становятся легкой добычей их бессонной бдительности… В самом деле, нетрудно указать многих, которые не верят в их кажущуюся вездесущность, но считают, что их надо искать в их твердынях. Есть и другие, которые не будут убеждены, что глаза этих индейцев всегда обращены на них, потому что они не видят ничего, что указывало бы на этот факт, но правда в том, что каждое ваше движение, каждый шаг, который вы делаете, и каждый лагерь, который вы разбиваете, они видят и отмечают с строжайшим вниманием. Если они увидят, что вы осторожны, готовы к любому непредвиденному обстоятельству и всегда начеку, они будут колебаться, стоит ли атаковать в десять превышающий по силе отряд, особенно если ваша группа не предлагает достаточного побуждения в деле грабежа. Но если они заметят малейшую небрежность или отсутствие предосторожности с вашей стороны, вы подвергнетесь нападению в тот самый момент, в том же месте и при обстоятельствах, которые меньше всего предполагали нападение, со всей вероятностью успеха в их пользу. Далее я заметил, что ваш отряд, как я понимаю, будет небольшим, не более десяти или двенадцати человек, включая эскорт из девяти человек регулярной пехоты. Никто из этих людей, вероятно, никогда не был в индейской стране, а если и был, то никакой опыт в других местах не поможет им среди апачей, способ ведения войны которых так сильно отличается от способов ведения войны всех других племен. Регулярные солдаты, чтобы сохранить блеск и прекрасный внешний вид своих ружей, имеют привычку носить их в чехлах и незаряженными. Этого следует избегать. Людей следует заставить нести свои мушкеты заряженными, и готовыми к действию по первому сигналу. Их нужно удерживать от расползания по сторонам и перемещать в таком порядке, который гарантирует наибольшую безопасность каждому человеку. Особую осторожность следует соблюдать вскоре после входа в палаточный лагерь, когда мужчины обычно складывают оружие и разделяются на отряды, чтобы принести дрова и воду. Я не могу слишком убедить вас в необходимости неукоснительного соблюдения этого предостережения во всех случаях, когда партия невелика и в лагере не осталось достаточного вооруженного отряда или не предоставлено в качестве охраны для тех, кто занят другими необходимыми обязанностями.
Доктор Таппан сердечно поблагодарил меня за предоставленную информацию и особенно за совет, данный в отношении апачей, но майор довольно хладнокровно намекнул, что он вполне способен управлять своими делами и достаточно повидал индейскую жизнь, чтобы владеть всей необходимой информацией. Я коснулся своей кепки и удалился, несколько униженный. Вскоре после этого было получено известие, что майор, доктор Таппан и еще трое были убиты апачами у Коттонвуд-Спрингс (Cotton-wood Springs). Похоже, что вскоре после входа в лагерь группа разбилась на небольшие невооруженные отряды, которые отправились на поиски дров и воды, когда всегда бдительные враги воспользовались возможностью, чтобы броситься и перерезать все, что они могли. Таким жалким образом были принесены в жертву жизни двух ценных офицеров и трех храбрых людей, из-за отсутствия небольшой осторожности, которую можно было бы легко применить.
Следует всегда помнить, что апачи едва ли когда-либо совершали боевые атаки ночью. Под покровом темноты они прокрадутся в лагерь и с удивительным искусством спрячутся от обнаружения в надежде совершить ограбление, но на этом и ограничиваются их ночные операции, если только они не ободрятся самой безрассудной и опасной небрежностью. Их нападение почти всегда совершается днем, в такое время и в таких местах, которые создают ощущение безопасности. Когда они намереваются причинить вред, никаких признаков не видно — никаких следов, которые можно обнаружить. Ничего не подозревающий путник, убаюканный фатальной верой в то, что никого из них поблизости нет, ослабляет внимание и попадает к ним так же верно, как паук ловит доверчивую муху.

Я видел людей, которые, находясь в компании с большими и хорошо вооруженными отрядами, никогда не видели апачей после года скитаний по их стране, на самом деле сомневались в существовании этих дикарей, кроме как среди их крепостей, пока безрассудство, порожденное неверием, не побудило их ослабить бдительность и подвергнуться особому риску. В некоторых случаях они преуспевали и выходили сухими из воды, но в девяноста случаях из ста они либо становились жертвами неуместной уверенности, либо спасались почти чудом. Пусть никто не льстит себе мыслью, что с того момента, как он миновал деревни пимо, за ним в любое время не наблюдают апачи.

Будучи непроизводительной расой, полностью питающейся грабежом и дичью и неспособной обеспечить комиссариат, который будет содержать сколько-нибудь значительное количество людей даже в течение недели или двух, они рассеяны небольшими, но активными группами по всей Аризоне, значительной части Нью-Мексико и всех северных районах Чиуауа и Соноры, а также в некоторых частях Дуранго. Территория, по которой они бродят и на которой они, по-видимому, вездесущи, более чем в три раза больше Калифорнии, а Калифорния обладает большей площадью, чем все штаты Новой Англии, вместе с Нью-Йорком и Нью-Джерси. Это означает, что страна, над которой господствует раса апачей — что буквально является фактом — почти так же обширна, как и все штаты, граничащие с Атлантикой и Мексиканским заливом, вместе взятые.

Не требуется больших затрат на арифметику, чтобы доказать, что для господства над таким обширным регионом, для охраны всех его перевалов, для наблюдения за всеми основными высотами с видом на обычно посещаемые равнины, для поддержания регулярной системы наблюдения за его пространством, для одновременного посещения полудюжины мест на расстоянии от двух до трехсот миль, для организации партий для прочесывания широких долин и наблюдения за передвижениями путешественников, и для того, чтобы быть ужасом и бедствием по всей его территории, необходимо использовать максимальные ресурсы, активность и энергию многочисленного народа, быть чрезвычайно бдительными и стремительными в своих движениях.

 

Случайные наблюдатели непреднамеренно причинили серьезный вред, недооценив их реальную силу, до такой степени, что это почти немыслимо для тех, кто лучше информирован. Я был в компании с отрядом в полторы тысячи человек в то самое время, когда были получены сведения о том, что полдюжины других отрядов численностью от двадцати до трехсот человек активно участвовали в совершении грабежей в других точках в радиусе пятисот миль, и все же я видел, что число апачей оценивается всего в полторы тысячи - две тысячи. Почти восемь лет личного опыта убедили меня в том, что раса апачей в совокупности может насчитывать двадцать пять тысяч душ. В эту оценку не включены навахо и липаны, но входят те, кто населяет части северо-западной Мексики. Из этого числа пять тысяч способны выступить на поле боя и принять активное участие в их системе ведения войны. Мальчик четырнадцати лет такой же грозный антагонист, как и мужчина сорока лет. Из-за своего скалистого вала или лесистого укрытия он пускает пулю так же прямо в сердце своего врага, а его шансы на спасение в случае неудачи выше, чем у его более старого и тяжелого товарища. Многие женщины с удовольствием участвуют в хищнических вылазках, подначивая мужчин и фактически участвуя в конфликтах. Они ездят как кентавры, и обращаются со своими ружьями со смертоносным мастерством.

Я не могу понять, почему пуля, выпущенная женщиной, не должна представлять такой же опасности, как пуля, выпущенная из оружия мужчины. В сделанной оценке не учитываются сражающиеся женщины, которые многочисленны, хорошо обучены и отчаянны, и зачастую проявляют больше настоящего мужества, чем мужчины.
Если кто-то потворствует мысли, что апачи слабы и немногочисленны, что они могут быть подчинены путем создания разрозненных фортов в районах, ими занятых, что их можно приручить и сделать мирными при любых обстоятельствах, что они должны быть связаны договорными условиями, что они подвластны любому закону, кроме lex lalionis (Lex tali;nis буквально означает «Закон равного [возмездия]»), или должны подчиняться любому правилу, кроме правила argumentsum ad hominum (argumentum ad hominem — «аргумент к человеку»), они заблуждаются. Последующие главы этого непретенциозного тома личного опыта, приобретенного после почти восьми лет необычайной способности познавать истину, вероятно, окажут убедительное опровержение этих софизмов. И здесь, я утверждаю, что я был всячески предрасположен к тому, чтобы предложить всякое доброе дело по отношению к этой расе. 

Восхищаясь их непреклонным сопротивлением; их признанной доблестью; их бесспорным мастерством и ловкостью; их несомненным умом и врожденной силой характера; знакомый с их языком, традициями, племенными и семейными организациями и пользующийся их доверием в такой степени, в какой никогда прежде не пользовался никто, кроме апачей, я усиленно прилагал все усилия в соответствии с моими приказами и простыми обязанностями, чтобы улучшить их положение и привить такую информацию, которая наилучшим образом способствовала бы их будущему миру и счастью. Эти факты появятся в ходе моего повествования вместе с прискорбным провалом всех примирительных схем, которым особенно помогали и поддерживали командующий генерал и его подчиненные.


Глава 12.
Волонтерская служба.— Калифорнийская Колонна.— Пик Антилопы.— Посещение Юма.— Изготовление метате.— Избавься от них с помощью хитрости.— Снова марикопа.— Доставка почты.— Небольшой отряд в лагере.— Визит полковника Бигга. — Марикопа узнают меня. — Их благодарность. — Капитан Киллмун. — Еще одно Замечательное Лунное Представление. — Помощь Лоринга. — Торговля цыплятами. — Волшебные свойства компаса. — Эффект горящего стекла.

Прошло десять лет, прежде чем я возобновил знакомство с «Lo». Моим горячим желанием и торжественным решением было никогда больше не возвращаться к сценам стольких страданий и личного риска. Никакое денежное предложение не могло бы послужить достаточным стимулом, чтобы отказаться от этого решения. Но ужасная война мятежа с яростью раразилась над нашими головами. Моя страна нуждалась в помощи всех своих верных сыновей, и я незаметно встал в их ряды в качестве капитана роты Второго Кавалерийского полка Калифорнийских добровольцев. Генералу Джеймсу Х. Карлтону было приказано продвигаться в Аризону и Нью-Мексико с колонной из почти трех тысяч калифорнийских солдат, состоящей из артиллерии, пехоты и кавалерии. Он оказал мне честь, выбрав мою роту из моего полка и сделав ее частью своих войск. Хотя комплимент польстил мне, поскольку моя рота была единственной ротой 2-го Кавалерийского полка, прикрепленной к его колонне, я никоим образом не был в восторге от перспективы снова путешествовать по этим засушливым, обширным и негостеприимнейшим пустыням, горным ущельям и палящим равнинам, над которыми апачи держали почти безмятежную власть. В военной жизни повиновение приказу является первым требованием солдата, и я, конечно, безропотно подчинился этому неожиданному и неприятному приказу. Тексту этой работы чуждо вдаваться в подробности переживаний, не свидетельствующих об индейском характере, и поэтому я пропущу многие случаи военной жизни трудными зимами 1861 и 1862 годов, когда почти весь штат был переполнен, и наводнения уничтожили имущество на сумму более шестидесяти миллионов долларов. Нет необходимости перечислять гигантские труды, выполненные колонной из Калифорнии по прокладке дорог, рытью и восстановлению колодцев в пустынных местах, строительству мостов, созданию складов, сопровождению караванов и отправке передовых отрядов наблюдения; были получены определенные разведданные о том, что враг продвигается к границам этого штата и находится недалеко от форта Юма. Все эти детали не имеют никакого отношения к этой книге, и поэтому будут проигнорированы.

 
Генерал Карлтон заранее приказал мне занять перевал на пике Антилопы до его прибытия. Достигнув этого места я обнаружил, что река Гила сильно вторглась в плоскогорье между ней и холмом, пока не преодолела проход примерно в сотню ярдов. Я завладел этим перевалом, выстроив два своих фургона и линию пикетов таким образом, чтобы перехватить все пути, в то время как в течение дня с вершины пика велось наблюдение, а хорошо организованный патруль прочесывал местность в поисках пространства в десять миль к востоку, в любое время дня и ночи. Когда мы занимали этот перевал, группа юма, числом около тридцати, все воины, вышли из реки Колорадо, чтобы собрать камни и сделать метате для своих жен. Это слегка выемчатый твердый камень, на который кладут замоченную кукурузу, а затем превращают в пасту за счет энергичного трения другого продолговатого и частично закругленного камня в руках скво, «любящих своих господ». Сформированную таким образом пасту затем растирают между руками, пока она не станет плоской, тонкой и круглой, после чего ее кладут на горячую сковороду и запекают в виде лепешки. Поскольку в окрестностях реки Колорадо, ближе к пику Антилопы, нет камней подходящего типа, юма ежегодно посещают это место, чтобы добыть их, поскольку метате является незаменимой кулинарной утварью.

Через три дня после того, как мы заняли перевал, нас посетили юмы, которые сразу же принялись за работу, отбирая камни и обтесывая их до нужной формы в своей грубой манере. Но вскоре обнаружилось, что несколько одеял и револьвер, за который я отвечал, исчезли, и я решил в ближайшее время избавиться от своих друзей из юмы — хитростью, если возможно, и силой, если потребуется. Смертельная вражда между юма, марикопа и пима уже была изложена, и знание этой вражды послужило мне в деле. Часовому на холме было приказано подать сигнал тревоги, чтобы указать на продвижение с востока, и ответить на вопрос, что это были индейцы. Поскольку эту сторону света занимали только марикопа и пимо, такое расположение, вероятно, встревожило бы юма и избавило нас от их присутствия. В соответствии с приказом сигнал был сделан должным образом, и программа была выполнена. Юма были очень встревожены и спросили, не защищу ли я их от марикопа. Я ответил, что я не имею никакого отношения к их ссорам, что марикопа были такими же нашими друзьями, как и юма, что я не обладаю властью принимать чью-либо сторону, а полностью подчиняюсь приказам моего начальника, и что, если они добьются такого приказа, я подчинюсь ему буквально, но при любых других обстоятельствах отказался принимать меры в помещении. Этого было достаточно. Поспешно собрав свои вещи, они сбежали с предельной быстротой и оставили нас в покое до конца нашего пребывания на Антилопьем пике.

Через некоторое время мы достигли первой деревни марикопа, где мне было приказано разбить лагерь и поддерживать связь между колонной и Калифорнией. Лейтенант-подполковник Теодор Коулт из пехоты командовал центральной деревней, в двенадцати милях от моего поста, и последовательные его приказы сокращали мои силы до ординарного сержанта Э.Б. Лоринга (впоследствии капитан Co. A, Второй кавалерийский полк, Cal. Vols), одного человека со сломанной рукой, и меня. Мой главный горнист и квартирмейстер-сержант Джордж Ширер был отправлен через реку Грила-Бенд, на шестьдесят пять миль, с почтой и приказом доставлять обратные письма из Калифорнии.

Наш лагерь располагался на обширной ясной равнине, покрытой короткой зеленой щелочной травой, совершенно непригодной для наших животных, которых у нас было двадцать семь, включая лошадей и мулов. Кроме того, требовалось охранять государственное имущество стоимостью около пятидесяти тысяч долларов, за которое я отвечал. Прокопав фут или два, можно было получить в изобилии воду, но она была настолько пропитана щелочью, что ее было почти невозможно пить. Однако ничего другого в наличии не было, и мы были вынуждены использовать ее, или умереть от жажды. Лагерь находился почти в двух милях к западу от ближайшей деревни марикопа и часто подвергался нападениям апачей. Поскольку наших животных тошнило от травы вокруг нас, стало необходимым пасти их в более благоприятном месте, которое находилось примерно в трех милях дальше на запад, и как раз там, где часто бывали апачи. К счастью, мы тогда избежали их внимания. Наши дальнобойные карабины простреливали все пространство вокруг нас, и мы образовали что-то вроде земляного редута для защиты на случай нападения, в котором были спрятаны наши боеприпасы, запасное оружие, провизия и личные вещи.

Один дежурил, пока другой спал. Наших животных поставили в линию, которую можно было прострелить нашим огнем, а повозки расположили так, чтобы обеспечить дополнительную защиту. Таким неприятным и бесславным образом прошло несколько дней, пока не прибыл полковник Э. А. Бигг, который был весьма поражен фактами, доведенными до его сведения, и тотчас же сообщил их командующему генералу, который снова приказал мне идти вперед, и большая часть моей роты воссоединилась под моим контролем.
Пастбища, к которым мы прибегали во время нашего пребывания возле деревень марикопа, были ареной отчаянного конфликта между этим племенем и пима, с одной стороны, и юма, чимеуэви и мохаве, с другой. Победа осталась за марикопа и пима, которые убили более четырехсот союзных племен и так унизили их, что с их стороны не было предпринято никаких усилий для возобновления военных действий. Эта битва произошла за четыре года до нашего появления, и земля была усеяна черепами и костями убитых воинов. Каждый день большое количество марикопа посещало мой лагерь и встречалось с добротой, которую они всегда ценили. Однажды главный вождь Хуан Кивари и его лейтенант Паласио нанесли мне визит и почти сразу узнали во мне человека, которого десятью годами ранее они прозвали «капитаном Киллмуном» (Убийца луны)  из-за роли, которую я сыграл, когда был лейтенантом.

Уиппл наблюдал затмение луны. Я признал мягкий импичмент и был встречен со всеми проявлениями уважения и доброты. Были отправлены гонцы, чтобы сообщить мужчине и женщине марикопа, которым мы помогли более двенадцати лет назад, и хотя они жили милях в десяти от них, в другой деревне, меньше чем через четыре часа они обнимали и целовали меня, как будто я был их самым лучшим другом. Это признание и благодарность за оказанные незначительные услуги почти тронули меня, особенно когда бесценная информация, которую они передали в то время, вероятно, была средством спасения наших жизней. Каждый маленький подарок, которым я располагал, был щедро и с благодарностью передан этим двум достойным существам, какими бы дикарями они ни были, которые поженились и прожили вместе свою мирную жизнь.

Однажды днем Паласио сказал мне: «Ты однажды убил луну и снова оживил ее. Это было хорошо. Ты — великое лекарство. Ты был тогда среди нас. Ты снова здесь; но они не поверят, хотя свидетелями были сотни. Когда же ты снова сможешь убить луну и доказать этот факт?».

В пределах досягаемости оказался альманах, и я сослался на него для выяснения даты следующего лунного затмения. К моему большому удивлению, в нем говорилось, что полное затмение этого светила произойдет через две ночи после этой даты. Сохраняя величайшее самообладание, я сказал Паласио, что если он приведет своих людей в мой лагерь через две ночи после того времени и дождется определенного часа, я снова убью луну и снова оживлю ее. Эта весть широко разнеслась по всем деревням, а на следующий день мой лагерь с утра до вечера был переполнен людьми из марикопа и пима, желавшими узнать, правильно ли доложил им Паласио. Им ответили утвердительно, и они уселись со смешанными чувствами.

Прежде чем пришло время затмения, я посетил пастбище и выбрал семь прекрасно отполированных черепов юма, которые спрятал в мешок. Затем некоторое количество пороха было смешано и превращено в пасту, и сделано  таким образом, чтобы получились запалы. Несколько железных опилок были смешаны с несколькими из этих запалов, а несколько крышек карабинов были расположены таким образом, чтобы при необходимости вспыхивать и щелкать. Черепа были расставлены по кругу, центр которого я должен был занять. В каждом была горящая свеча, свет от которой проникал сквозь глазницы. Перед каждым черепом был маленький фитиль, и от каждого фитиля к центру кольца тянулся шлейф сухого пороха. За фитилями помещались значительные заряды сухого пороха, которые взрывались, как только фитили догорали до места их расположения, и взрыв которых немедленно гасил свечи, оставляя все во мраке. Черепа также были соединены друг с другом тонкой, но прочной нитью, а нить — с небольшой бечевкой, которая, когда ее затягивали, собирала все это в кучу.  Все мои замыслы были доверены Лорингу, сержанту-санитару, и наши планы были изложены.

Задолго до назначенного времени (около десяти часов вечера) лагерь наполнился возбужденными пима и марикопа. Присутствовало, наверное, три тысячи человек. Было необходимо отвлечь их внимание от моих движений, и я приказал сержанту Ширеру каким-то образом отвлечь их от моего непосредственного соседства. В этом он превосходно преуспел. Никто не присутствовал, чтобы наблюдать за тем, что я делал. Черепа были правильно уложены, запалы, порох и колпачки уложены, свечи зажжены, и я занял свое место в центре, вооруженный саблей, моя голова и правое плечо были обнажены, и мой взгляд был устремлен на луну, которая вот-вот должна была быть затемнена. Сигнал был дан, и Ширер повел возбужденную толпу к моей позиции.
 

С большой важностью я очертил зажженные черепа кругом, и запретил и без того напуганной публике проходить мимо, под страхом смерти. Я сидел в центре круга, обхватив голову руками, ожидая, пока придет время, и затмение не завершится совсем, или почти завершится. Молчание и тревога этой огромной толпы дикарей были чем-то пугающим. Я ставил опасный эксперимент. В случае неудачи последствия могли быть фатальными; если бы это удалось, мое влияние среди них было бы почти безграничным. При таких обстоятельствах стоило попробовать. Как офицер моей страны, я чувствовал необходимость добиться морального, а также физического превосходства над этими многочисленными племенами, которые занимали путь иммиграции между Востоком и Западом. Я был почти один среди них, и они начали презирать малочисленность моей силы. Возникла необходимость вновь заявить о своем превосходстве, и случайные обстоятельства, о которых я уже говорил, благоприятствовали моей попытке.

Присев на корточки, с обнаженной саблей в руке, сверкающей огнями, пробивающимися сквозь незрячие глазницы окружающих черепов, я нетерпеливо ждал времени, чтобы поднести спичку к своему фитилю. Наконец-то оно пришло. Порох был подожжен, яркое пламя вспыхнуло со скоростью молнии и зажгло фитили, которые зашипели, и посыпались потоки ярких искр, осветив сцену чем-то вроде сияния, как вдруг все дело закончилось темнотой. Изменение после яркого света было настолько велико, что никто не заметил, как Ширер втянул и выделил черепа, а когда зрение восстановилось, вся атрибутика исчезла. Тем временем луна начала появляться снова, ее диск быстро становился все более заметным и ярким, пока она снова «Не бросила в темноту свою серебряную мантию» во всем своем великолепии. Я не могу даже претендовать на описание того эффекта, который был произведен на окружающих индейцев, но прозвище «Капитан Убийца Луны» было единодушно принято, как очень подходящее. Около часа ночи дикари удалились, оставив нас наслаждаться сердечным смехом и безмятежным отдыхом.

Два дня спустя я имел возможность посетить штаб полковника Коулта и удостоился его гостеприимства. Этот офицер сообщил мне, что с момента нашего прибытия индейцы повысили цены на провизию, птицу и т. д...  цыплята подпрыгнули в цене втрое, до 75 центов. Я сказал полковнику, что могу получить все, что мне нужно, по двадцать пять центов за штуку, и он поручил мне купить дюжину или больше на его счет. Это мое заявление было сделано бесцеремонно и без какого-либо обдумывания. Я купил только трех или четырех цыплят и не имел права определять рынок сбыта, но поскольку обещание было дано, я был обязан выполнить его, даже за свой счет. Здесь снова в игру вступила стратегия и  «Капитан Боб Коротышка» снова взялся за свои старые трюки.

Я был счастливым обладателем мощного магнита и прекрасного карманного компаса, и с помощью этих инструментов я решил проверить сообразительность моих диких друзей. Сильное «горящее стекло» (лупа) очень помогло мне, как и в последующих случаях, завоевать их безоговорочное доверие и уважение. Вооружившись этим мирным оружием, я сообщил марикопа, что цыплята найдут в моем лагере готовый рынок, и через несколько часов было предложено несколько десятков кур. Решив заплатить только справедливую цену, я хладнокровно начал скручивать сигарито, в то же время отдавая одну воину марикопа, который пошел к костру и взял огонь, с которым он вернулся и предложил мне любезно зажечь мою сигарито от его. Это не соответствовало моей цели, и взяв свой зажигательный стакан, я сказал: «Вы думаете, что «Великий Лекарь» вроде меня стал бы зажигать свою сигару от обычного огня? От слова к делу, я обратил стекло на яркое солнце, которое вскоре дало мне необходимый огонь. Это простое действо наполнило их безграничным изумлением, и подготовило к восприятию других чудес. Обратившись к воину, оказавшемуся весьма влиятельным лицом, я приказал ему добыть своих кур, которых было предложено на продажу полдюжины неплохого качества. Я брал их одну за другой в руку, как будто тщательно их осматривал, а затем, внезапно повернувшись к человеку, спросил, что он имеет в виду, пытаясь меня обмануть. Бедняга был чрезвычайно огорчен и спросил, в чем именно. Ответ был таков: вы предложили продать мне больных кур, непригодных для еды, и поэтому пытаетесь навязать их. Он решительно отрицал это обвинение, настаивая на том, что цыплята здоровы и счастливы.

— Мы скоро это проверим — ответил я и положил свой прекрасный карманный компас на землю, спрятав магнит в левой руке. Стрелка вскоре перестала колебаться и встала в правильное положение, тогда  попросил индейца  повернуть компас, что он и сделал, и к его великому удивлению, стрелка снова вернулась в нормальное положение. После нескольких опытов такого рода он убедился, что стрелка неизменно будет указывать на север, какие бы изменения ни производились в положении корпуса. Как только требуемое впечатление было произведено, им было приказано откладывать своих цыплят, одного за другим, либо на восточной, либо на западной стороне компаса, и сообщалось, что если птицы будут хорошими и здоровыми, никаких изменений не будет наблюдаться в  этом инструменте, но если нет, северный конец укажет прямо на объект, и обнаружит наложение. Эти предписания были беспрекословно выполнены, и, держа магнит в левой руке указательным пальцем правой, я приблизился к инструменту, пробормотав несколько каббалистических слов, и описал полукруг рядом с корпусом и вокруг него. Конечно, никакого движения не последовало, и курица была принята по запрошенной цене. Таким образом, были куплены две или три, но затем настала моя очередь. Поместив магнит в ладонь правой руки, я снова подошел к компасу, к южному полюсу, и тотчас же он начал вращаться по хорошо известным причинам и под полным контролем магнита, пока северный полюс не указывал точно на  обреченную курицу.

- Там! — воскликнул я тоном притворного негодования — разве я не говорил вам, что некоторые из ваших цыплят больны и плохи? Вы рассчитываете обмануть «Великое Лекарство»? Если вы не будете более честны в будущем, вас может постичь болезнь, которая убьет всех ваших птиц!
К этому времени собралась большая и взволнованная толпа, чтобы стать свидетелями этого нового и необычайного представления, и любая попытка описать их изумление была бы бесплодной. Оценив произведенное впечатление, я продолжал в следующем тоне:
- Я не верю, что ты хотели быть глупым, а скорее отдаю тебе должное за твое невежество, и я только утверждаю, что все больные цыплята будут конфискованы в пользу меня, потому что я могу вылечить их, и сделать их в конечном счете полезными.
Это предложение было охотно принято, и таким образом я получил шесть дюжин превосходных птиц по два бита за каждого, в то время как всего в двенадцати милях от меня мои собратья-офицеры платили по шесть битов за плохих птиц. Индейцы, понимая  что мы в их власти в отношении поставок такого рода, подняли цены на пятьсот процентов, и я повернул чашу весов против них с помощью очень простого процесса.





«Калифорнийская  Колонна» (California Column)
Состояла из добровольцев Союза, отправленных в Аризону и Нью-Мексико во время Гражданской войны в США. Колонна прошла более 900 миль от Калифорнии через Аризону и территорию Нью-Мексико до Рио-Гранде и на восток до Эль-Пасо, Техас, с апреля по август 1862 года.
Формирование: «Калифорнийская Колонна» первоначально состояла из десяти рот 1-й Калифорнийской пехоты, всех пяти рот 1-го полка Калифорнийской добровольческой кавалерии, роты «B», 2-го полка Калифорнийской добровольческой кавалерии, и легкая батарея «А» Третьей артиллерии США. Эта команда состояла из 1500 хорошо обученных и дисциплинированных мужчин. Позже был добавлен 5-й Калифорнийский пехотный полк подполковника Джорджа Боуи, в результате чего общая численность колонны достигла 2350 человек.
 
Экспедиция: Задача командира калифорнийской колонны полковника Джеймса Генри Карлтона (повышенного до бригадного генерала , когда колонна находилась в пути) заключалась в том, чтобы вытеснить войска Конфедерации из территории Нью-Мексико. В 1861 году относительно небольшие силы Конфедеративной армии из Техаса вытеснили небольшие силы Союза из нескольких фортов на территории. Конфедераты также вербовали граждан своей Конфедерации на территории Аризоны небольшими группами.
 
Генерал-майор Джеймс Генри Карлтон (1814-1873)

Солдаты Калифорнийской Колонны, как пехота, так и кавалерия, часто передвигались пешком в шерстяной униформе по жаркой пустыне. Они вышли из форта Юма вдоль реки Колорадо. Подобно Конфедеративной армии Нью-Мексико (также известной как Бригада Сибли), которая вошла в Нью-Мексико из Техаса в декабре 1861 года, они путешествовали небольшими группами с интервалом в несколько дней, чтобы люди и лошади сильно не тратили силы по ходу движения. Они следовали установленному маршруту «Сухопутной почты Баттерфилда», которая прекратила свою работу годом ранее. Старые почтовые станции были заполнены продовольствием и зерном, которые силы Союза складировали там до начала боевых действий.
Бои в Аризоне:  Добровольцы Конфедерации Аризоны из роты «А», штат Аризона, рейнджеры под командой капитана Шерода Хантера арестовали агента армии Союза, разрушили мукомольную мельницу Уайта в Casa Blanca и запасы еды и фуража, которые собирались там и на других станциях по маршруту Колонны между фортом Юма и Тусоном. Это замедлило продвижение Карлтона. Большинство попыток Карлтона послать сообщения генералу Э. Р. С. Кэнби, командующему отделом Союза в Нью-Мексико, были перехвачены, и один патруль, посланный на встречу с Уайтом, был захвачен конфедератами на мельнице Уайта в индейской деревне пима.
Во время своего продвижения Калифорнийская Колонна вступила в две небольшие стычки с конфедератами. Первой была стычка с конфедератами, пытавшимися сжечь фураж, собранный на станции Стэнвикс в конце марта 1862 года. Второе столкновение произошло в середине апреля, когда колонна двинулась на Тусон из Каса Бланка, на перевале Пикачо . Их последующее стремительное приближение к Тусону едва не застало арьергард Конфедерации.
Только в конце июня разведчик по имени Джон У. Джонс смог обогнать преследующих апачей и передать Кэнби сообщение: «Калифорнийская Колонна действительно приближается». На марше к Рио-Гранде 140 человек роты «E» 1-го Калифорнийского пехотного полка и роты «B» 2-го Калифорнийского пехотного полка сражались со знаменитым лидером апачей Кочисом на перевале «Apache Pass» в июле.
Калифорнийская колонна на территории Нью-Мексико: Когда части Калифорнийской Колонны достигли Рио-Гранде, их переход был задержан на неделю из-за огромного весеннего половодья в том году. При переходе они обнаружили, что конфедераты уже отступили в Техас. Карлтон последовал за ними в Западный Техас, захватил Франклин, штат Техас и продвинулся до форта Куитман.
Часть личного состава Колонны после оккупации Западного Техаса стояла гарнизоном для предотвращения возвращения конфедератов в состав Союза и реорганизовала территории Нью-Мексико и Аризоны. Их основной деятельностью были гарнизоны поселений и фортов на территории Нью-Мексико, а также борьба против апачей и навахо, пока они не были побеждены армией США в 1866 году.


Глава 13.

Отправление на фронт.— Ужасная буря на реке Сан-Педро.— Ночная тревога.— Сбор апачей.— Драгун-Спрингс.— Капитан Томас Робертс.— Перевал Апачей.— Кровавая и отчаянная битва с апачами.— Дикари наказаны кнутом.— Выдающийся марш пехоты.— Героизм Джона Тила.— Он ранит Мангаса Колорадаса и убивает пятнадцать апачей.— Доблесть сержанта Митчела и его кавалерии.— Последствия артиллерийского обстрела апачей.— Количество убитых индейцев.— Наши потери.— Повторный вход в перевал.— Отказано в разрешении атаковать.— Сан-Саймон.

В результате доклада, сделанного лейтенант-полковником Э.А. Риггом, генерал Карлтон снова приказал мне идти вперед вместе с капитаном. Томасом Робертсом, Co. E, First California Infantry  (Первый Калифорнийский пехотный полк). Прибыв к реке Сан-Педро, необходимо было узнать, сможет ли Драгун-Спрингс, расположенный примерно в двадцати восьми милях дальше, снабдить обе роты одновременно водой, или же нам придется разделиться на отряды. Капитан Робертс пошел в наступление со своей пехотой и тремя фургонами, а также выбрал семерых моих лучших всадников в качестве разведчиков и курьеров. Я остался позади с пятнадцатью кавалеристами и десятью ротами Робертса, включая отряд, оставленный в качестве гарнизона на реке, где глинобитное здание, возведенное Сухопутной Почтовой компанией, давало приличное укрытие, и хорошо обороняемую позицию.

Ночь после отъезда Робертса была одной из самых бурных, которые я когда-либо видел. Дождь лил потоками. Земля и небо казались расколотыми громом,  сверкающие молнии вырывались из чернильных облаков и ослепляющими вспышками рассекали киммерийскую тьму. Воды Сан-Педро ревели и пенились, животные дрожали и сгибались под бурей, и вся природа, казалось, содрогалась. Я отвечал за шестнадцать фургонов с мулами и ценным грузом, и мое главное внимание было обращено на обеспечение их безопасности. Опыт научил меня, что апачи выберут именно такое время, чтобы предпринять смелую попытку нападения, и я удвоил число часовых. Бросившись на земляной пол перед приличным огнем, не снимая личного оружия и никакой части одежды, я попытался немного отдохнуть. Около двух часов ночи меня разбудил сержант стражи, который сообщил мне, что видны странные огни, спускающиеся с холмов с западной, северной и южной сторон. Поспешно осмотревшись, я увидел  четыре огня, похожих на большие горящие головни, по трем разным сторонам света, и по-видимому, приближающихся к нам. Эта открытая демонстрация убедила меня в том, что никакое нападение не планировалось, поскольку в этом случае апачи соблюдали бы величайшую секретность и осторожность. Тем не менее гарнизон был собран и развернут наилучшим образом. Все костры были потушены или скрыты от глаз. В течение нескольких минут появилось еще семь или восемь огней, и казалось, их несли быстро идущие люди. Некоторые из них приблизились, как я полагал, на двести ярдов от нас, и одно время мне очень хотелось испытать эффект случайного выстрела из моей винтовки, но я отказался от этой мысли, убежденный, что ни один апач не будет нести факел на таком расстоянии и сохранять вертикальное положение, в то время как мой огонь может осветить лица моих людей, и вызвать более эффективную ответную стрельбу. Через полтора часа тревожного бдения, огни постепенно объединились и угасли, отойдя к востоку.

 

Только по прошествии более года я узнал значение этого события. Знаменитый вождь мескалеро-апачей по имени Гиан-на-та (Gian-nah-tah), или «Всегда готовый», сообщил нужную информацию, которая точно соответствовала прошедшим событиям. Он сказал, что поскольку апачи — рассеянная и постоянно блуждающая раса, невозможно одному отряду знать, где и в какое время могут находиться другие, но когда для какого-либо совместного предприятия требовалось большое их количество, они днем давали дымовые сигналы определенного характера, а ночью - сигналы огнем. Что по случаю, о котором я пишу, то ландшафт местности не позволял видеть свет огня, кроме как с очень коротких расстояний, и бегуны торопились по округе с факелами, что указывало на то, что требуется помощь всех, кто находится в поле зрения. Короче говоря, это была «скорость, Малис, скорость» (speed, Malise, speed), от апачей. Это объясняет то странное явление, которое нам довелось наблюдать.


Между тремя и четырьмя часами утра, как только погасли огни, послышался звук приближающихся быстрым галопом лошадей. Часовой громко окликнул, и тут же получил краткий саксонский ответ: «Друзья!». Это оказались двое из моей роты, которых капитан Робертс отправил обратно с информацией о том, что в Драгун-Спрингс много воды, и с указанием без промедления присоединиться к нему с обозом. Бедняги проскакали двадцать восемь миль через эту ужасную бурю и в сердце страны, кишащей враждебными и всегда бдительными дикарями. Через два дня им представилась великолепная возможность испытать свою храбрость, и они самым благородным образом откликнулись на призыв. Повинуясь приказу, мы двинулись вперед еще до рассвета, чтобы присоединиться к капитану Робертсу, и достигли Драгун-Спрингс без происшествий в три часа дня. Пришлось совершить долгий и утомительный переход в сорок миль, прежде чем достичь перевала Апач, где должен был быть следующий источник, и поскольку мы сомневались в количестве воды в нем, было снова решено, что я должен оставаться в Драгун-Спрингс до следующего утра, в то время как капитан Робертс должен был продвигаться вперед со своей пехотой и семью людьми из моей роты, оставив обоз под моим присмотром. В половине шестого вечера он отправился в путь, и всю ночь в лагере сохранялась строжайшая бдительность. К рассвету следующего дня мы снова были в седле, и караван должным образом выровнялся для долгого и унылого перехода. Если бы мы не были загромождены фургонами, моя кавалерия легко преодолела бы это расстояние за семь часов, но мы были вынуждены идти в ногу с этими необходимыми транспортами продовольствия, боеприпасов, одежды и медикаментов. Незадолго до наступления темноты мы прибыли на Ewell's Station, в пятнадцати милях к западу от перевала, и я решил остановить обоз, так как мулы почти выдохлись и совершенно не могли пройти остаток пути без отдыха. Как только я пришел к такому заключению, мы заметили нескольких всадников, несущихся к нам быстрым галопом, и вскоре выяснилось, что это отряд моей роты, которому было поручено действовать вместе с капитаном Робертсом.

 

Двое из них ехали верхом за двумя другими, все тяжело дышали от усталости. Сержант Митчелл подошел, и отсалютовав, сказал: «На капитана Робертса на перевале Апач (Apache Pass) напала очень большая группа индейцев. Мы сражались с ними шесть часов, и наконец заставили их бежать. Затем капитан Робертс приказал нам вернуться через перевал, и доложить вам, с указанием остановить обоз и принять все меры предосторожности для его безопасности. Он присоединится к вам сегодня вечером. При выезде с перевала нас преследовали более пятидесяти хорошо вооруженных и верховых апачей, и мы потеряли трех лошадей, убитых под нами, и этот... один — указывая на великолепного серого — смертельно ранен. У сержанта Мейнард, присутствующего сейчас, ружейной пулей сломна правая рука в локте, а Джон Тил, как мы полагаем, был убит, потому что мы видели, как его отрезала банда из пятнадцати или двадцати дикарей, в то время как мы не смогли оказать ему никакой помощи».

Фургоны приказали остановить, каждый человек был обеспечен боеприпасами и размещен в наилучшей позиции, моему раненому сержанту было уделено должное внимание, и стоянка была обустроена таким образом, чтобы обеспечить теплый прием большому отряду дикарей. Мы оставались в ожидании до часу ночи, когда, к моему крайнему удивлению и искреннему удивлению и радости, к нам присоединился Джон Тил, которого считали убитым. Он принес с собой седло, одеяло, саблю и револьверы, потеряв лошадь и шпоры. Его рассказ настолько интересен и так хорошо иллюстрирует суть характера апачей, что его стоит записать.

«Вскоре после того, как мы покинули перевал — сказал он — мы вышли на нечто вроде полой равнины или долины шириной около мили, через которую мы мчались с большой скоростью. Около пятнадцати индейцев встали между мной и моими товарищами. Я повернул свою лошадь на юг и помчался вдоль равнины, в надежде обогнать их, но моя лошадь подверглась слишком суровому испытанию и не могла убежать. Они приблизились и начали стрелять, одна пуля прошла сквозь тело моей лошади, прямо перед ее задними ногами. Было уже почти темно, и я сразу же спешился, решив сражаться до победного конца. Моя лошадь упала, и когда я приблизился к ней, она начала лизать мне руки. Тогда я поклялся убить по крайней мере одного апача. Лежа за моим умирающим животным, я открыл по ним огонь из своего карабина, который, будучи заряжаемым с казенной части, позволял мне вести оживленную стрельбу. Этот быстрый огонь, казалось, сбил дикарей с толку, и вместо того, чтобы броситься вперед, они начали кружить вокруг меня, время от времени стреляя в мою сторону. Они знали, что у меня также есть шестизарядный револьвер и сабля, и казалось, не хотели пробовать вступать в ближний бой. Таким образом, стрельба продолжалась более часа, когда я взял на мушку видного индейца, и вонзил ему в грудь пулю из карабина. Он должно быть был известным человеком, потому что вскоре после этого они, казалось, отошли от меня, и я мог слышать их голоса, которые становились все слабее вдали. Я подумал, что сейчас самое подходящее время, чтобы проложить путь, и сняв с сапог шпоры, с мертвой лошади седло, уздечку и попону, направился к лагерю. С той поры я прошел восемь миль».


 

Нет необходимости добавлять, как я был рад снова принять этого храброго и верного солдата, и видеть его без ран и шрамов. Впоследствии мы установили, что человек, которого он застрелил, был такой же личностью, как и знаменитый Мангас Колорадас, но, должен добавить с сожалением, что негодяй выжил после ранения, чтобы доставить нам еще больше хлопот.

Примерно через час после того, как Тил появился, ко мне присоединился и капитан Робертс с тридцатью людьми, после чего я получил полное описание боя. Я не упомянул, что с нашим небольшим отрядом были две двенадцатифунтовые горные гаубицы, и именно этим орудиям, вероятно, приписывается победа. Похоже, что около ста тридцати или сорока горняков обосновались на золотых приисках Пино-Альто или на тех же шахтах, которые упоминались в предыдущей части этой работы как место, где г-н Хэй и его семья подверглись нападению, а их скот был украден, а также где Дельгадито сильно пострадал от Уэллса.

Это была великая цитадель Мангаса и его отряда, и обнаружив, что он не может без посторонней помощи вытеснить незваных гостей, он отправил гонцов к Чейсу, главному воину апачей-чирикауа, чтобы те помогли ему изгнать горняков. Чейс был слишком занят наступающей колонной американских войск, чтобы прислушаться к этому призыву, и не смог приехать. Такое пренебрежение было необъяснимым для Мангаса, который ничего не знал о нашем приближении, и во главе двухсот воинов он посетил Чейса (Кочис), чтобы узнать причину его явного отступничества от дела апачей.

В ответ Чейс отвел Мангаса на вершину горы Чирикауа и показал ему пыль, которую оставил наш авангард, и сказал ему, что его первая обязанность - защищать себя, и что, если Мангас присоединится к делу, они смогут отхлестать «белоглазых», и стать хозяевами добычи. Мангас немедленно согласился с этим предложением, и их объединенные силы, насчитывавшие почти семьсот воинов, должны были застать Робертса врасплох, и обеспечить его поражение. Однако, эти тщательно продуманные планы были обречены на ужасный крах.

 
Битва на перевале «Апач», 15 июня 1862 г. (картина Joe Beeler).

Робертс, совершенно не подозревая о нападении, вошел в перевал с обычными предосторожностями. Он преодолел две трети пути, когда с обеих сторон этого зубчатого ущелья на его войска обрушился страшный дождь из свинца, в пределах расстояния от тридцати до восьмидесяти ярдов. С обеих сторон скалы представляли собой естественную и почти неприступную защиту. Под каждым деревом скрывался вооруженный воин, и у каждого воина была винтовка, шестизарядник и нож.

Трудно было представить себе более вооруженное войско. Из-за каждого вида укрытий вылетали злые и свистящие снаряды, и не было видно ни души. Быстро, энергично и смело его люди ответили, но каков был эффект? Они бесцельно расходовали боеприпасы; их враги были невидимы; не было никакой возможности подняться на эти неприступные естественные крепости; гаубицы были бесполезны, и люди не знали, как атаковать врага.

В таком затруднительном положении Робертс решил отступить, реформировать и возобновить противостояние. Приказы отдавались и выполнялись с безупречной дисциплиной. У входа в перевал войска были перестроены, стрелки были брошены за холмы, чтобы господствовать над дорогой; гаубицы были заряжены и при необходимости извергали снаряды. Таким образом, войска снова двинулись вперед. Вода была необходима для продолжения жизни. Если они не смогут добраться до источников, они должны будут погибнуть.

Переход в сорок миль под аризонским солнцем и по широким щелочным равнинам, с их ослепляющей пылью и вызывающими жажду последствиями уже совершен, и будет невозможно вернуться назад без серьезных жизненных утрат и невыразимых страданий, не принимая во внимание кажущийся позор поражения от семикратной силы апачей. Какая польза этим смельчакам от того, что они знают, что индейцы так же хорошо вооружены, как и они? Что они обладали всеми преимуществами, что они превосходят их числом семь к одному, когда внешний и придирчивый мир был так готов насмехаться над ними поражением и приводить так много благовидных причин, почему они должны были уничтожить дикарей?

 

Перевал Апач (Apache Pass).

Вперед, неуклонно вперед, под непрерывным и яростным огнем, продвигались эти отважные отряды, пока не достигли старого здания станции на перевале, примерно в шестистах ярдах от источников. Дом был построен из камня и давал достаточно убежища, но все же у них не было воды, и восемнадцать часов при переходе в сорок миль, плюс еще шесть часов ожесточенных боев, прошли без единой капли. Солдаты и офицеры были близки к обмороку, измученные усталостью, бессонницей, сильными лишениями и возбуждением. Тем не менее, Робертс подгонял их и шел впереди. Его личность всегда была самой незащищенной, его голос всегда подбадривал и ободрял. Непосредственно над источниками возвышаются два холма, оба высокие и труднопроходимые. Один находится на востоке, а другой смотрит на них с юга.

На этих высотах апачи построили грубые, но эффективные брустверы, накладывая камни друг на друга так, чтобы между нимибыли отверстия. Из этих укреплений они вели быстрый и уничтожающий огонь, на который нельзя было ответить мушкетным огнем с высоты трехсот-четырех сотен футов ниже. Гаубицы были поставлены на позиции, но одна из них так плохо управлялась, что артиллеристы сразу попали под огонь с холмов, не будучи в состоянии дать даже достойного ответа. Через несколько мгновений она была опрокинута по какой-то необъяснимой глупости, и артиллеристы были отброшены резким огнем дикарей.

В этот момент сержант Митчелл со своими шестью помощниками из моей роты поспешил убрать гаубицу и поставить ее на более выгодную позицию. Достигнув орудий, они решили повернуть не вниз по склону, а вверх, чтобы держать фронт под огнем. Во время этого галантного поступка на них обрушился ураган пуль, но они остались нетронутыми. Выровняв орудие, его поместили в положение, наиболее подходящее для эффективной стрельбы. Как только этот подвиг был успешно совершен, точное расстояние было указано, и снаряд за снарядом посыпались на холмы, разрываясь как раз тогда, когда они и должны были. Апачи, совершенно непривычные к таким грозным машинам, поспешно бросили свои каменные укрытия, и разбежались во всех направлениях.

Была почти ночь. Оставаться под этими смертоносными высотами ночью, когда костры в лагере давали врагу наилучшее преимущество, не было слишком разумно, и капитан Робертс приказал каждому мужчине выпить из драгоценных и с трудом заработанных источников, и наполнить свои фляги, после чего войска отступили в укрытие, предоставленное каменным зданием станции, выставив соответствующую охрану и пикеты.


    

В этом бою у Робертса было двое убитых и трое раненых, и впоследствии я узнал от уважаемого апача, присутствовавшего в сражении, что шестьдесят три воина были убиты снарядами, и только трое погибли от мушкетного огня. Он добавил: «Мы бы преуспели, если бы вы не стреляли по нам фургонами». Гаубицы на колесах считались у апачей, полностью лишенных опыта в такого рода войнах, своего рода стреляющими повозками.

Капитан Робертс позволил своим людям восполнить потраченную энергию за ужином, затем забрал половину своей роты, а оставшуюся часть оставил под командой лейтенанта Томпсона, прошел пятнадцать миль обратно на станцию Суэллс (Swell's Station), чтобы обеспечить безопасность обоза под моим командованием, и сопроводить его через перевал. Как уже говорилось, он добрался до моего лагеря чуть позже двух часов ночи, где все отдыхали до пяти часов утра, после чего марш к перевалу возобновился. Перед его прибытием было дано несколько сигналов тревоги, и мы слышали, как вокруг нас кружатся апачи, но они не атаковали и держались вне поля зрения.

В пять часов фургоны были поставлены в колонну, половина моей боеспособной кавалерии была в трехстах ярдах впереди, а другая половина примерно на таком же расстоянии в тылу, в то время как пехота с обеих сторон окружала фургоны. В таком порядке мы вошли в самое грозное из ущелий, и горны протрубили остановку. Затем с обеих сторон были брошены значительные силы пехоты в качестве стрелков,  в то время как кавалерии было приказано охранять обоз и время от времени делать выстрелы в стороны.

«В гору и в долину» шли стрелки, углубляясь в темные и неприступные ущелья, взбираясь на крутые, скалистые и трудные подъемы, а кавалерия совершала частые вылазки от основных сил на расстояние в несколько сотен ярдов. Не имея младшего офицера, генерал Карлтон назначил лейтенанта Мюллер из Первого Калифорнийского добровольческого кавалерийского полка для службы под моим командованием. Этот офицер вскоре после этого дал достаточно доказательств своей храбрости и рвения, за что я теперь с благодарностью вспоминаю его.

         
 

Таким образом, мы продвигались через эту огромную цитадель апачей и опасное ущелье, пока не присоединились к отряду под командованием лейтенанта Томпсона, в каменном здании станции, где мы и разместились до конца дня.

Следует иметь в виду, что рота калифорнийской пехоты капитана Робертса прошла сорок миль без еды и воды, в течение шести часов отчаянно сражалась с превосходно вооруженными апачами, в шесть раз превосходящими их по численности, укрывавшимися за своими естественными крепостными валами, и с всеми иными возможными преимуществами в их пользу, погнали это войско перед собой, заняли их ущелья, взяли их крепости, и после одного лишь глотка воды и наскоро пообедав, совершили еще один тридцатимильный переход, почти совершенно без отдыха. Я очень сомневаюсь, что существуют какие-либо записи, показывающие, где пехота совершила семидесятимильный марш, провела одно ужасное сражение, продолжавшееся шесть часов, и одержала решительную победу, при таких обстоятельствах.

Пронзительная флейта, грохот барабанов и звуки горнов прозвучали побудкой перед рассветом следующего дня. Костры вскоре заиграли живыми струями пламени и дыма, а вкусные запахи жареного бекона и подрумяненных оладий приветствовали благодарные ноздри голодных солдат. Но у нас не было воды, а без воды мы не могли пить кофе, самого желанного из всех напитков.

Были основания полагать, что апачи намеревались подвергнуть нас еще одному испытанию. Они снова заняли высоты над источниками воды, густо укрытые деревьями и ивовым подлеском. Робертс снова приготовился вытеснить дикарей и приказал своим гаубицам занять наиболее выгодные позиции. В этот момент я отсалютовал ему и сказал: «Капитан, вы внесли свою лепту в этот бой, теперь я с уважением прошу дать мне шанс. Если вы отправите свои снаряды на высоты над источниками, я атакую последние своими людьми, и уничтожу апачей в считанные минуты. Я, конечно, думаю, что эта уступка мне по заслугам».

Робертс немного подумал и ответил: «Мне искренне жаль, что ваше желание не может быть удовлетворено. Ваша кавалерия — единственная, что у меня есть, и ее безопасность – это гарантия нашей безопасности. Мы направляемся к реке Сан-Симон, где мне приказано создать склад и дождаться прибытия других войск с припасами. Вы должны вернуться с этим обозом за этими припасами, и у вас будет достаточно дел в свою очередь. В данных обстоятельствах, я не могу удовлетворить вашу просьбу.


На это я ответил: «Ваши возражения кажутся убедительными, но я не могу понять, почему все эти вещи не могут быть выполнены, и все же разрешаю моим людям, которые сгорают от беспокойства, атаковать эти источники и рассеять эту жалкую орду дикарей. Они уже запуганы и немедленно убегут перед решительным нападением».


Капитан Робертс ответил: «Вы получили мой ответ, капитан, и этого должно быть достаточно. Я не намерен подвергать опасности своих людей, но буду обстреливать высоты и родники, и добьюсь бескровной победы, насколько это будет возможно».

 

Маршрут Калифорнийской Колонны.
После этого отказа я не мог больше обращаться лично, но проинструктировал лейтенанта Мюллера продолжить умолять капитана Робертса, и если возможно, убедить его передумать. Мюллер спорил полчаса, пока Робертс не предложил  ему либо подчиниться, либо быть арестованным. На этом разговор закончился. Тогда гаубицы открыли огонь — снаряды рвались великолепно, было замечено, что большое количество апачей сбежало с высоты в большой спешке, родники также прошли аналогичную очистку, и менее чем через двадцать минут войскам было разрешено выдвинуться и наполнить свои фляги, в то время как моя кавалерия, не дожидаясь дальнейших приказов, устремилась вслед за отступающими дикарями до тех пор, пока быстрый подъем и ужасно разбитый характер земли не остановил их. Склоны холмов были покрыты бегущими апачами, которые, казалось, были наделены сверхъестественными способностями к передвижению. Вверх они неслись с быстротой альпийских козлов, пока не скрылись за гребнями высоких гор и скалистых холмов. В тишине и покое мы вкусили из драгоценного источника. Наши лошади и мулы, которые не пробовали воду в течение сорока восьми часов и были почти истощены от такой пыльной дороги и такого долгого путешествия под палящим солнцем, пили так, как будто никогда не насытятся. Через час мы миновали перевал, вышли на широкую равнину, отделяющую его от реки Сан-Саймон, и без дальнейших затруднений добрались до нашего лагеря у этого ручья, около четырех часов дня.



Глава 14.

Возвращение с Сан-Саймон.— Избегайте перевала Апач.— Ночной марш.— Апачи показывают себя.— Гремучие змеи.— Охо-де-лос-Эрманос.—Снова Сан-Педро.—Возвращение через перевал Апач.— Обман Мангаса Колорадаса.— Как были убиты американцы.— Хитрость и расчет апачей.— Как Мангас вылечился от раны.— Смерть Мангаса Колорадаса.— Гений и способности Мангаса.— Масштабы разрушений.


Однако, в Сан-Саймон мне дали лишь короткую передышку. Утром третьего дня после нашего прибытия и тяжелых испытаний, которым мы подверглись, я получил приказ от капитана Робертса сопроводить караван из двадцати шести фургонов обратно в Сан-Педро, чтобы обеспечить их необходимым транспортом для провизии, боеприпасов, обмундирования и других предметов снабжения колонны. Для этой обязанности мне поручили четырнадцать моих солдат, и семь человек из роты Робертса. Местность была внимательно осмотрена в хороший полевой бинокль, и в двух случаях кавалерия провела тщательную разведку, которая показала, что к северу от хребта Чирикауа существует превосходный проход почти по ровной равнине, и что расстояние будет всего лишь на семь миль больше. Этот маршрут, с одобрения капитана Робертса, был тотчас же выбран для нашего возвращения, и по следующим причинам: безопасность нашего обоза имела первостепенное значение, так как от этого зависел успех беспрецедентного марша, который тогда предпринимала «Калифорнийская Колонна» (карта маршрута выше).  Во-вторых, если бы апачи дали нам такой сильный и решительный бой, когда мы собрали сто двадцать девять человек и две горные гаубицы, какие великие шансы были бы у меня благополучно провести караван из двадцати шести фургонов, имея только двадцать одного человека и без артиллерии, через такую мощную твердыню? В-третьих, природа предоставила людям и животным почти такой же короткий, гораздо менее трудоемкий путь, хорошо снабженный водой, дровами и травой, и благодаря своему открытому характеру предоставлявший наилучшее поле для действий кавалерии, и самый широкий диапазон для нашего великолепного казнозарядного дальнобойного оружия. Вопрос был не в том, должны ли мы снова сражаться с индейцами, а в том, сможем ли мы продвинуть главную цель экспедиции. Действительно, был отдан строгий приказ воздерживаться от индейских беспорядков, насколько это возможно, скорее терпеть какую-то несправедливость, чем отвлекать наше время и внимание от задуманной великой цели, которая заключалась в том, чтобы освободить Аризону от власти Конфедерации, и осуществить соединение с генералом Кэнби как можно быстрее. Если бы мы участвовали исключительно в индейской кампании, были бы воздействованы совсем другие средства.

Проведя последний осмотр, я отправился вечером сразу после захода солнца, чтобы апачи не увидели пыль, поднятую колонной, и направил наш курс по открытой равнине к северу от хребта Чирикауа, и между ним и горами, от которых он разделен примерно на четыре мили открытым и возвышенным участком чистой земли, без деревьев и камней, густо покрытой лучшей травой грама (grama grass). Мы шли всю ночь с кавалерией, прикрывавшей фронт и тыл, и семью пехотинцами, спящими в пустых фургонах, с заряженным оружием, готовым к бою в любой момент. Время от времени кавалерия должна была патрулировать всю колонну, чтобы отразить любую внезапную и непредвиденную атаку. Пехотинцам разрешили спать, чтобы они были свежими и могли нести караул в течение дня. Таким образом, мы продвигались до пяти утра, когда на следующий день, когда я приказал сделать остановку, фургоны были красиво установлены почти в круг, со всеми животными и людьми внутри, кроме охранников, и лагерь должным образом подготовился ко всяким возможным неожиданностям.

 

Горы Чирикауа, Аризона.

Мы были тогда точно к северу от гор Чирикауа и к югу от другого хребта, каждый из которых находился примерно в двух милях от нас. Я мог отчетливо видеть большое количество апачей, яростно скачущих вверх и вниз по крутым склонам этих высот, а иногда продвигающихся по равнине, как будто для атаки. Но опыт научил их, что наши карабины и винтовки Минни (это название пули, Mini; ball) были смертельны на расстоянии почти мили, и они не приближались в пределах их досягаемости. Наши лошади были привязаны к веревке, протянутой через открытый конец загона, и были под присмотром достаточного количества охраны. Обнаружив, что апачи не хотят атаковать, кавалерия и погонщики, все из которых были хорошо вооружены, удалились на отдых, после плотного обеда. На следующий вечер, в темноте, мы снова запрягли и продолжили путь, как прежде. Я шел впереди с сержантом Лорингом, когда наши лошади внезапно отскочили в сторону, и наши уши услышали злобное предупреждение погремушек гремучей змеи, свернувшейся кольцом прямо на нашем пути. Чтобы избежать этой опасной  гадины, обоз отклонился от дороги ярдов на двадцать, и через некоторое время снова въехал на нее. Подобные вещи происходили много раз в течение ночи, пока мы снова не выехали на обычное шоссе почти точно к западу от перевала Апач. Следующая наша остановка была сделана в шести милях от почтовой станции Суэлл, и за две ночи мы прошли семьдесят миль. В тот день мы не видели индейцев, хотя были приняты такие же меры предосторожности, как если бы мы были окружены большим количеством людей. Следующим нашим маршем был Охо-де-лос-Эрманос, или «Братские источники», чтобы не останавливаться на водопой у Драгун-Спрингс, которые находились в двух милях от глубокого и опасного каньона, где противник имел бы все возможные преимущества в бою, и где животных нужно было вести на водопой за милю или больше от фургонов, с восхитительной перспективой не найти ничего похожего на то, что было необходимо.

Со временем мы вернулись к реке Сан-Педро, куда прибыл генерал Карлтон со значительным отрядом войск. Я разевернул свой караван, и мне было приказано снова выступить со штабом. Перевал Апач снова был пройден, но казалось, что ни один индеец никогда не пробуждал его эхо своим боевым кличем, как будто он всю жизнь был обителью мира и тишины. Некоторое время я ехал рядом с доктором Макналти и описал ему ужасный конфликт, который произошел там всего восемь дней назад. Этот верный солдат и друг солдат часто восклицал: «Клянусь Джорджем, как бы я хотел быть здесь!», «Какие великолепные естественные брустверы, старина!», и еще своеобразное его выражение «Я рад, что ты вышел из этого в порядке!». На следующий день мы вышли из перевала без неприятностей, и без видимых индейских знаков, но вместо того, чтобы направить наш курс к Сан-Саймону, мы отклонились другим путем к Сьенеге, плоскому болотистому месту у подножия следующего восточного хребта, у  которого пик Штейна является наиболее заметным. Ручей Сан-Саймон, как его называют, впадает примерно в миле к югу от станции, носящей это имя, и несомненно, обеспечивает запас воды, который можно получить в Сьенеге, расположенной на той же равнине и примерно в восьми милях к югу от места, где ручей исчезает.

Мы продвинулись примерно на две мили за перевал, когда внезапно наткнулись на тела тринадцати человек, пробитые во многих местах пулевыми отверстиями и отверстиями от стрел, а у некоторых еще торчали стрелы, глубоко вонзенные в их тела. После некоторого осмотра, вердикт состоял в том, что это были тела белых людей, убитых апачами незадолго до этого. Этот вывод оказался верным, как впоследствии выяснилось вне всякого сомнения, и поскольку их уничтожение было совершено с помощью уловки, особенно иллюстрирующей характер апачей, я расскажу об этом in extenso (подробно).

Мои читатели помнят место, описанное как Санта-Рита-дель-Кобре, где в течение нескольких месяцев оставалась Пограничная комиссия, где Инес Гонзалес и два мексиканских мальчика были спасены из плена, где Дельгадито совершил нападение на мистера Хэя и где он получил красивую пулю в зад от Уэллса. Золотые прииски, разрабатываемые мистером Хэем в тот период, двенадцать лет назад, оказались очень богатыми и привлекли многих смелых авантюристов, среди которых было несколько прославленных индейских воинов, проведших годы на наших границах и получивших всеобщее признание, которого боятся все дикие индейские племена Аризоны и Нью-Мексико. За короткое время горное население в этом месте составило около двухсот человек, из которых сто пятьдесят были хорошо вооруженными, бесстрашными и опытными людьми. Присутствие такой группы совсем не радовало Мангаса Колорадаса и его банду, поскольку они претендовали на исключительное право собственности на весь этот регион, который был их главной крепостью. Они также считали горняков законными преемниками Пограничной комиссии, с которой они работали и  расстались в смертельной вражде после короткого сезона притворной дружбы. Мангас приложил много умелых усилий, чтобы вытеснить горняков и отвлечь их внимание от медных рудников, но безрезультатно. Он в частном порядке посетил некоторых из наиболее видных среди них, и заявив о своей самой бескорыстной дружбе, предложил показать им, где золота гораздо больше и где его можно добыть с меньшим трудом, сопровождая свои обещания чем-то вроде следующего стиля побуждения:

— Ты хороший человек. Ты остаешься здесь надолго и никогда не причиняешь вреда апачам. Тебе нужно «желтое железо» и я знаю, где оно есть в изобилии. Предположим, ты пойдешь со мной, я покажу тебе, но никому больше не говори. Мангас твой друг, он хочет сделать тебе добро. Тебе нравится «желтое железо» — хорошо! Мне не нужно «желтое железо». Оно мне не годится — ни есть, ни пить, ни держать в холоде. Пойдемте, я вам покажу.

Некоторое время каждый человек, к которому обращались, держал это предложение при себе, но через некоторое время они «начали обмениваться мнениями» и обнаружили, что Мангас дал каждому подобные обещания под запретом секретности и предлогом исключительной личной дружбы, и сначала поверившие старому негодяю, тотчас же поняли, что это ловушка, расставленная для того, чтобы отделить и принести в жертву самых смелых и ведущих людей, завоевав их доверие и убив их по одному, а их судьбы останутся неизвестными для оставшихся. После этого ;claircissement (уточнения, фр), когда Мангас посетил этот лагерь, его привязали к дереву и дали ему дозу «ременного масла», хорошо нанесенного похотливыми руками. Против горняков была введена в действие месть: по ним стреляли из-за деревьев и скал, их скот и лошадей угоняли, их обозы грабили и уничтожали, а они сами были доведены до нищеты. Мангас желал их полного искоренения. Он хотел их крови, он стремился к их уничтожению и, чувствуя себя неспособным справиться с ними в одиночку, отправил своих послов к Чейсу (Кочис), самому прославленному воину племени чирикауа, чтобы тот пришел и помог ему изгнать американцев.

Как раз в это время Чейс получил известие, что американцы наступают с запада и собираются захватить его страну. «Милосердие начинается дома», — таков был девиз этого видного апача, и вместо того, чтобы пойти на помощь Мангасу, он уведомил его о новой угрозе вторжения и попросил уже у него помощи, обещая, в свою очередь, потом помочь Мангасу. Предложение было принято, и Мангас присоединился к Чейсу на перевале Апач с двумя сотнями воинов, что объясняет большую силу, с которой Робертсу пришлось сражаться в этом грозном ущелье.

Пока эти объединенные силы занимали перевал Апач, ожидая нашего прибытия, они описали небольшую группу американцев, приближавшуюся с востока через широкую равнину между этим местом и Сьенегой, и решили отрезать ее. Эти коварные индейцы вскоре узнали в новоприбывших небольшую, но хорошо вооруженную группу выносливых и опытных горняков из Санта-Рита-дель-Кобре и знали, что такие люди всегда настороже и готовы защищать свою жизнь с величайшей осторожностью, мужеством и решительностью. Они также знали, что они будут особенно настороже после того, как войдут в перевал, и что любое нападение на них, вероятно, приведет к потере нескольких их воинов. Как достичь их целей и устранить эту последнюю возможность, стало главным объектом их раздумий. В двух милях к востоку от перевала, прямо на чистой и беспрепятственной равнине, есть овраг, образованный промывкой проливными дождями пористого и податливого грунта. Этот овраг имеет от шести до восьми футов глубины, четверть мили в длину, три или четыре ярда в ширину, и его нельзя увидеть с лошади, пока всадник не окажется в пределах пятидесяти ярдов от этого места. С непревзойденной хитростью большая группа апачей укрылась в этом овраге, зная, что путники могут потерять бдительность на открытой равнине, и ждали приближения своих жертв. Схема оказалась в высшей степени успешной. Совершенно не подозревая об опасности, которую они не могли видеть и не имели оснований подозревать, выносливые горняки скакали вперед с ружьями на перевязях поперек седел, с пистолетами в кобурах, и все их внимание было поглощено перевалом, в который они собирались войти. Когда они приблизились на сорок ярдов к оврагу или канаве, спрятавшиеся индейцы открыли по ним ужасный и одновременный огонь, в результате чего половина их числа была сразу убита, а остальные были ранены и в панике вынуждены искать спасения в бегстве. Их тут же настигали и убивали на месте. Их тела были обнаружены нами вскоре после того, как они вышли из перевала Апач, и хотя мы горевали об их смерти, как храбрые люди скорбят друг о друге, это обстоятельство преподало мне еще один, и наиболее поучительный урок о характере апачей, а также о удивительно проницательных расчетах, сделанных этими людьми, когда они полны решимости добиться желаемого результата.

Впоследствии я узнал, что жертвы имели при себе значительную сумму золотого песка, около пятидесяти тысяч долларов, и все это попало в руки их убийц, которые хорошо знали его ценность. Их тела были преданы земле, насколько позволяли обстоятельства, после чего мы двинулись вперед к Сьенеге в скорбном, и несколько мстительном настроении.

Мангас Колорадас вернулся со своим уменьшившимся отрядом в страну Пино-Альто после своего катастрофического поражения на перевале Апач, но он вернулся с пулей из карабина в груди, выпущенной Джоном Тилом, чье доблестное поведение уже было описано. Именно из-за этого случайного выстрела апачи отказались от нападения на Тила, чтобы оказать помощь такому выдающемуся человеку, как Мангас. Его осторожно доставили в Ханос, (в мексиканском штате Чиуауа), где он получил, методом принуждения, лечение и помощь мексиканского врача, который в то время находился в этом месте. Это был случай хирургической практики при уникальных обстоятельствах.

 

    

Если пациент выживет, хорошо - он вернется в родные дебри, чтобы снова возобновить свои страшные опустошения; но если он умрет, то доктора и всех жителей уверили, что тогда и все они посетят страну духов вместе с ним. пуля была извлечена, Мангас выздоровел, а люди спасены. Однако его жизнь была недолгой, потому что вскоре после этого он был схвачен капитаном. Э. Д. Ширланд (E. D. Shirland) из Первого Калифорнийского добровольческого кавалерийского полка, и убит при попытке побега из караульного помещения.

      

Так погиб Мангас Колорадас, величайший и талантливейший индеец апачей девятнадцатого века. По правде говоря, он был замечательным человеком. Его дальновидные советы носили характер более расширенной государственной мудрости, чем советы любого другого индейца современности. Его тонкий и всеобъемлющий интеллект привлек и объединил три основных племени Аризоны и Нью-Мексико, в одном общем деле. Он нашел способ собирать и держать вместе в течение нескольких недель большие отряды дикарей, которых никто из его предшественников не мог собрать и накормить. Он успокоил и смягчил все ревности и разногласия между различными ветвями великой семьи апачей, и научил их понимать ценность единства и коллективной силы. Хотя он никогда не отличался личным прогрессом и храбростью, он знал, как вызвать эти качества в других, и присвоил себе их заслуги. Хитрый и искусный в человеческой натуре, он строил планы и изобретал схемы, замечательные своей проницательностью замысла и успехом в исполнении. На совете он говорил последним, в бою он последним выходил на поле и первым уходил в случае поражения, тем не менее он пользовался репутацией среди всех своих людей как самый мудрый и храбрый. То, что он был самым мудрым, никогда не отрицалось, но что он был самым храбрым, никогда не было доказано. Но если взять его в целом, то он пользовался влиянием, с которым не мог сравниться ни один дикарь нашего времени, и если принять во внимание тот факт, что апачи не признают вождей, и не подчиняются никаким приказам от кого бы то ни было. Они составляют чистую демократию, в которой все равны друг другу. Каждый суверенен в своем собственном праве как воин, и отказывается от всякой верности. Но эта тема будет подробно рассмотрена в другой части этой работы.

 

Жизнь Мангаса Колорадаса, если бы ее можно было описать, была бы тканью самых обширных и удручающих разоблачений, самых чудовищных жестокостей, самых мстительных действий и оскорблений, когда-либо причиненных американским индейцем. С чувством ужаса мы читаем об ужасной резне в Скенектади, о кровавых делах в Вайоминге, о жестокостях диких союзников Проктора и о других подобных вещах, но они становятся абсолютно незначительными по сравнению с действиями Мангаса Колорадаса, продолжающимися на протяжении пятидесяти лет, поскольку Мангасу было целых семьдесят, когда его отправили в его последний путь. Северные части Чиуауа и Соноры, обширные районы Дуранго, вся Аризона и очень значительная часть Нью-Мексико были опустошены, разграблены, уничтожены этим человеком и его последователями. Полоса страны, в два раза превышающая всю Калифорнию, стала почти бездомной, непродуктивной, необитаемой из-за его активной и бескомпромиссной враждебности. Крупные и цветущие города обезлюдели и разорились. Огромные ранчо, такие как Барбакомори и Сан-Бернардино, когда-то изобиловавшие богатством и огромными стадами крупного рогатого скота, лошадей и мулов, были превращены в пустыни и возвращены в свое первозданное состояние. Имя Мангаса Колорадаса было набатом ужаса и смятения в обширной области страны, жители которой существовали под страхом наказания, за поставку ему необходимого оружия и боеприпасов для его многочисленных и ужасных набегов. Он сочетал в себе многие атрибуты истинного величия со свирепостью и жестокостью самого дикого дикаря. Имена его жертв, убитых на самом деле или в плену, заполнили бы целый том, а описание его деяний на протяжении долгой и безжалостной жизни посрамило бы записи «Ньюгейтского календаря». Я отвергаю его с отвращением, но и не без некоторой доли уважения к его способностям.




Глава 15.

Сигналы апачей.— Способ марша через Аризону и Нью-Мексико.— Бдительность и осторожность апачей.— Страна Гила.— Информация, необходимая для успешной кампании против апачей.— Столбы дыма.— Прижатая трава.— Пылающие деревья.— Каменные сигналы.— Кит Карсон.— Сравнение философии белых людей и философии апачей.— Нынешнее состояние вооружения апачей.— Их знание цветов и их использование.— Их ненависть ко всем другим расам. — Доказательства их хорошего воспитания. — Обсуждение нашей политики в отношении индейцев. — Апачи нуждаются в сочувствии. — Как они добывают оружие и боеприпасы — Масштабы их опустошения в Северной Мексике. — Памятники апачам. Резня в Аризоне. — Шахты Аризоны.


Опыт нескольких лет не был проигнорирован. Время, прошедшее между моим первым и вторым появлением на сцене индейского действия, дало мне возможность поразмыслить над многими событиями и изучить их причины, характеры и механизм производства. Отдыхая среди безопасной цивилизации и полностью избавившись от волнения невидимых, смертельных опасностей, которым неизменно подвергается жизнь в стране апачей, я смог сделать более правильные выводы, чем мог бы сделать на земле, будучи вынужденным рассматривать личную безопасность как первую необходимость. В этом спокойном и безмятежном осмотре поля были объяснены многие обстоятельства, которые в то время казались скорее результатом неблагоприятного случая, чем хорошо продуманных планов, основанных на проницательном знании природных инстинктов.

Пирамидальные столбы дыма, которые так часто поднимались с горных высот, казались мне просто предупреждением о нашем присутствии, кажущийся обычным, лежащий у дороги камень никогда не привлекал внимания, поломка нескольких незначительных веток в лесу казалась не более чем случайностью, но более тщательное исследование привело меня к мысли, что все эти вещи и многие другие имели особое значение, что они были не более и не менее, чем литографическими уведомлениями, с помощью которых одна сторона могла узнать силу другой - выбранное направление, степень и характер угрожающей опасности, и сообщить о призыве к собранию. То, что эти предположения были верны, знает каждый старый индейский боец, но обязанности моего положения заставили меня изучить вопросы, столь необходимые для успешной кампании и безопасности моего командования. Тем не менее обнаружится, что партия людей, пусть даже и небольшая, но хорошо вооруженная, которая никогда не ослабляет свою бдительность, которая выбирает чистую открытую местность для кемпинга, которыая неизменно выбрасывает авангард и держит свое оружие всегда готовым к применению в любой момент, может безопасно двигаться через все части Аризоны и Нью-Мексико, в то время как другие, будучи в десять раз больше их численно, несмотря на меры предосторожности, обязательно будут атакованы, и потерпят поражение с потерями. Пусть мои читатели еще раз убедятся в том, что апачи никогда не атакуют, если полностью не убеждены в легкой победе. Они будут наблюдать целыми днями, запоминая каждое ваше движение, наблюдая за каждым вашим действием, отмечая вашу группу и все ее вещи. Пусть никто не думает, что эти нападения совершаются под влиянием момента, случайно встреченными бандами. Далеко не так; они почти неизменно являются результатами долгого наблюдения — терпеливого ожидания — тщательного и строгого анализа, и военных советов.

Почти по всей Аризоне путешественник встречает череду высоких горных хребтов, тянущихся на северо-запад и юго-восток, с видом на промежуточные, не покрытые лесом равнины, простирающиеся от пятнадцати до сорока миль от хребта к хребту. Сьерры не являются непрерывными или объединенными, а встречаются изолированными участками протяженностью от двадцати до пятидесяти миль, с гладкими и чистыми прериями между ними. Эти интервалы простираются от одной до пяти миль, но поскольку они не дают ни дров, ни воды, по ним никогда не путешествуют, кроме как очень небольшими группами, которые могут двигаться быстро и слишком слабы, чтобы рисковать на опасных горных перевалах и каньонах. Но и это нельзя осуществить в некоторых местах, не отклонившись на много миль от прямой дороги, и часто необходимо скорее пойти на все риски, чем терять время или терпеть неудобства такого окольного и скверно устроенного марша, где можно погибнуть от недостатка воды.


Земля вдоль Гилы чрезмерно щелочная и неплодородная в ее нынешнем состоянии, хотя во многих местах пышно цветут ивы, тополя и мескиты. В сырую погоду почва превращается в мягкую, глубокую и вязкую жижу, почти полностью затрудняющую движение фургонов, а в засушливое время дороги так глубоко покрыты мелкой, почти непроходимой и легкой пылью, что каждый шаг поднимает облака этой пыли высоко над головой путешественника, полностью закрывая из поля зрения все предметы, находящиеся на расстоянии более трех ярдов. В некоторых местностях это до такой степени преобладает, что я не мог различить человека или его лошадь рядом со мной и в пределах досягаемости моей руки в погожую лунную ночь.

 
Grama grass, Arizona.

В непосредственной близости от Тусона, на плато за пределами возделываемых полей, путешественник впервые встречает широко известную траву грама (grama grass), но спускаясь с этой плоской горы, не соприкасается с ней снова, пока не увидит ее достигнув Драгун-Спрингс. Эта трава грама стоит  вне всякого сравнения с любой другой самой питательной травой, когда-либо съедаемой четвероногими. Она намного тяжелее, содержит больше сахарина в сочетании с более мучнистой и укрепляющей основой, чем любая другая известная трава. По крайней мере, таков мой опыт и опыт всех других людей, имевших случай испытать ее достоинства и время, чтобы высказаться о ее достоинствах. Я ставлю ее на первое место среди всех видов сена, считая его превосходящим клевер, timothy, люцерну или все три вместе взятые. Хотя я никогда не видел семян на этой траве, она, кажется, сочетает в себе качества зерна и сена в величайшем совершенстве. Лошади будут жить и толстеть на ней, при условии, что они смогут употреблять ее регулярно, выполняя активную кавалерийскую службу, без другого корма, но они должны иметь ее, как уже сказано, регулярно в изобилии, и  должно быть позволено выращивать ее на местных пастбищах. Она не цветет, не дает семян, но по-видимому размножается от корней, выбрасыванием молодых, зеленых и сильных побегов, которые сначала заключены в чехлы своих старых и высохших предшественников, а по мере их роста расщепляются, падают  на землю и занимают их места.

Я недостаточно сведущ в ботанике, чтобы дать своим читателям более подробное и научное описание этой превосходной травы, а если бы и знал, то не хотел бы в работе такого характера вызывать навязывать обычному читателю кучу длинных латинских терминов,  которые ни один из тысячи не смог бы понять.  Цель состоит в том, чтобы передать некоторое сносное представление о той великой пище для травоядных животных, на которую раса апачей опирается для поддержки своих лошадей и которая, благодаря своим исключительным свойствам придания силы, способна позволить их пони выполнять необычайные подвиги выносливости.

От Драгунского перевала (Dragoon Pass) к востоку вся обширная область, населенная апачами, покрыта этим видом травы, более или менее густой и питательной, в зависимости от обстоятельств, но всегда в достаточном изобилии, чтобы обеспечить всеми необходимыми питательными веществами. Именно это обильное распространение самой укрепляющей травы в мире позволяет апачам содержать свои стада, совершать необычайные походы и массовые грабежи.

Знание сигналов, будь то дым или огонь, согнутая ветка и прижатая трава, или перевернутые камни, а также местонахождение источников воды, различных проходов через сьерры, характера и количества корма, который должен быть в определенных районах, способность различать следы и с уверенностью заявлять, кем они сделаны и как давно, абсолютно необходимы для успешной кампании среди этих дикарей. Приобретению всех этих пунктов я уделил много внимания и без эгоизма могу претендовать на такой успех, который дает мне привилегию считать результаты моих исследований заслуживающими доверия.

            


Дымы бывают разных видов, каждый из которых имеет отношение к определенному объекту. Внезапное облачко, поднимающееся изящным столбом с горных высот, и почти столь же внезапно теряющее свою индивидуальность, растворяясь в разреженной атмосфере этих высот, просто указывает на присутствие неизвестной группы на равнинах внизу, но если эти столбы быстро умножаются и повторяются, то они служат предупреждением, чтобы показать, что путешественники хорошо вооружены и многочисленны. Если в течение некоторого времени поддерживается постоянный дым, цель состоит в том, чтобы собрать разрозненные группы дикарей в определенном месте с враждебными намерениями, если это возможно. Эти сигналы подаются ночью в том же порядке с помощью костров, которые, будучи зажженными, либо  выставляют напоказ, а затем скрывают из виду, либо дают постоянно гореть, в зависимости от обстоятельств. Всем путешественникам в Аризоне и Нью-Мексико известен тот факт, что если траву в засушливый сезон придавить в определенном направлении, она сохранит положение, и будет с каждым днем все желтее и желтее, пока сезон дождей не вдохнет в нее новую жизнь и не восстановит ее до первозданной силы и зелени.


Апачи так хорошо разбираются в этом стиле подачи сигналов, что по внешнему виду травы могут сказать вам, сколько дней прошло с тех пор, как по ней прошли, из индейцев или белых состояла группа, сколько их было, а если индейцы, то к какому именно племени они принадлежали. Для определения этих параметров они выбирают какой-нибудь хорошо заметный след, за которым охотятся с жадностью, и слегка придавливая притоптанную траву, чтобы не тревожить окружающий травостой, очень внимательно рассматривают след. Разница между сокрушительным каблуком ботинка белого человека и легким отпечатком, оставленным мокасином индейца, слишком разительна, чтобы допускать сомнения, в то время как различные стили мокасин, используемые несколькими группами племен апачей, хорошо известны. Время, прошедшее с момента прохождения партии, определяется по обесцвечиванию травы и отламыванию нескольких стеблей, чтобы определить приблизительное количество натурального сока, оставшегося в исследуемой траве. Сигнализация с помощью согнутых или сломанных ветвей и горящих деревьев слишком хорошо известна, чтобы заслуживать здесь особого упоминания. В этом отношении апачи не отличаются от других индейских племен этого континента.

Если в пути был конный отряд, то точно определяется его количество, качество и время прохождения, а также точный пол и вид животных, на которых они едут. В тот момент, когда появляется такая тропа, они охотно следуют по ней, не имея ничего другого, пока не находят немного навоза, который сразу же вскрывается, и по его влажности и другим свойствам определяется дата путешествия, почти наверняка, в то время как специалисты почти всегда называют и регион, из которого прибыла эта партия. Этот последний пункт зависит от того, состоит ли навоз из грама, ячменя, кукурузы, дерновинной травы, бизоньей травы, сакатона, (grama grass, barley and grass, corn, bunch grass, buffalo grass, sacaton) или какой-либо другой из хорошо известных трав страны, поскольку они в основном производятся в разных районах, и факт их присутствия в навозе как раз и показывает, в каком из районов кормилось животное в последний раз. Когда находят ячмень, у апачей есть основания полагать, что именно американцы прошли этим маршрутом, а когда находят кукурузу, то они уверены, что путешественники были либо мексиканцами, либо выехали из той страны. Эти замечания относятся только к некованым лошадям, ибо «железные следы» - следы от железных подков - говорят сами за себя. Различие между полами легко определить по позе каждого из них во время мочеиспускания: самец вытягивается и извергает мочу вперед задних лап, а самка извергает мочу сзади своих следов.

 

Сигналы из камней понять гораздо труднее, и очень немногие когда-либо достигли хотя бы отдаленных знаний в этом искусстве. Возможно, самым искусным знатоком таких вещей был «Кит Карсон», как его обычно называли, и было бы очень странно, если бы он им не был. Ни один человек в Соединенных Штатах не обладал большим опытом, и ни один человек не обладал более острым природным инстинктом обнаружения индейских примет. Должен признаться в своей неспособности отдать должное этой части предмета, но приведу результаты своих наблюдений. Путешественник часто с удивлением замечает несколько камней на одной стороне дороги, лежащих, по-видимому, без какого-либо установленного порядка, когда он не может видеть других в пределах досягаемости своего глаза. Внимательное наблюдение убедит его, что они не из этого района, а были привезены с значительного расстояния, и этот переезд, безусловно, был сделан не американцами и не мексиканцами, а индейцами, и очевидно, с какой-то определенной целью.

         

Christopher Houston "Kit" Carson (1809 — 1868)

Более внимательное изучение покажет, что эти камни лежат не хаотично, а именно уложены в определенную фигуру, и что большинство указывает на какую-то особую точку полюса, а число тех, кто их уложил, определяется некоторым согласованным размещением каждого камня. Например, никому не нужно говорить, что в диких странах, таких как Аризона, где в сезон дождей льют потоки дождя, самая тяжелая и темная сторона камня будет внизу, и когда этот порядок изменится на обратный, особенно при указанных выше обстоятельствах, есть веские основания полагать, что это было сделано преднамеренно. Это убеждение становится уверенностью, когда мы увидим, что все другие камни совершенно одинаковы по цвету. Кроме того, камень, долгое время лежавший на одной стороне, вскоре набирает на свою нижнюю поверхность некоторое количество глины или земли, в то время как его верхняя поверхность была очищена дождями. Если его перевернуть, или частично перевернуть, то разница становится легко обнаруживаемой. Если один камень ставится торцом так, что он упирается в другой, это означает, что тот кто его поставил, нуждается в помощи и содействии. Если перевернут полностью, это указывает на бедствие во время какого-то рейда, а если частично, то что экспедиция потерпела неудачу только отчасти. Успех в походе отмечен тем, что камни остаются в естественном положении, самой тяжелой стороной вниз, но расположены так, чтобы они были почти на одной линии. Я недостаточно разбираюсь в этом стиле сигналов, чтобы давать какие-либо дальнейшие объяснения, и я сомневаюсь, что кто-либо еще, кроме «Кита Карсона», был бы способен полностью расшифровать подобного рода предупреждения апачей.

Эти замечания казались необходимыми для полного раскрытия характера апачей, поскольку они, в некотором роде, служат объяснению ясного понимания, которое, несомненно, существует среди многих отдельных членов этой расы. Без некоторых из таких сигнальных кодов сигналов были бы сравнительно неспособны к  тем ужасным разрушениям и безобразиям, которые они совершали. Они также не смогли бы собрать свои разрозненные отряды для любого случая, требующего большей численности, без лишней потери времени и усилий. Не имея надежных средств к существованию, кроме того, что они получают за счет мародерских вылазок, они совершенно не в состоянии содержать какое-либо значительное количество людей более чем на несколько дней подряд, и поэтому они зависят от своих сигналов как от средств предупреждения друг друга и консолидации всякий раз, когда «игра стоит свеч». Апачи довели свою систему до удивительного совершенства, и из этого проистекает их способность действовать совместно с быстротой, энергией и эффектом, хотя оперативные отряды могут фактически не встречаться до тех пор, пока не наступит время для их действия. Именно благодаря этой системе банды апачей из пятерок, десяток и двадцаток, разделенные друг от друга на двадцать, тридцать и сорок миль, чувствуют, что они всегда действуют согласованно, и им удается поддерживать жесткий полицейский шпионаж над обширным регионом, в котором они проживают.
Когда же белый человек станет мудрым и вместо того, чтобы относиться к индейцу с пренебрежительным безразличием, будет отдавать ему должное за его ум, его быстрые и замечательные инстинкты, его способность к размышлению и организации, а также за его закоренелую оппозицию всем новшествам? Мы слишком привыкли относиться к ним с презрением и недооценивать наших свирепых врагов. Это была серьезная ошибка, скала, о которую были разрушены многие миллионы денег и так много драгоценных жизней. Не пора ли принять новую политику в их отношении? Неужели цивилизованные люди никогда не узнают, что они столь же тупы, чтобы понять настоящую индейскую природу, как и сами индейцы, чтобы понять нашу цивилизацию? Разве они не видят, что их высокомерие, самодостаточность и властное тщеславие столь же достойны порицания, как невежество, недоверие и суеверие индейцев?

Дикарь простителен в его ментальном мраке, но белый человек непростителен в своем свете. Полуидиоты верят, что современные апачи такие же, как их предки полвека назад, что они сражаются луком и стрелами с каменными наконечниками, что он ничему не научились на собственном опыте, что они просто двуногие животные, которых так же легко убить, как и волков, что они не обладают силой организации, комбинации, суждения, умения, стратегии или размышления…  Но правда в том, что они обладают ими всеми в высшей степени. Когда народный разум избавится от этой ереси, он сделает первый шаг к долгожданному результату — господству и последующему умиротворению индейских племен североамериканского континента.

 
Следует хорошо понимать, что современные апачи вооружены самыми лучшими винтовками, шестизарядными револьверами кольта и ножами, и что, вдобавок к этому, они никогда не расстаются со своим бесшумным, смертоносным луком и колчаном, полным стрел с железными наконечниками. Принимая наше современное оружие, когда бы ни представился случай, они никогда не отказываются от оружия своих предков. Этому есть четыре причины: во-первых, лук и стрелы в руках умелых воинов оказываются очень смертоносными; они бесшумны, и для ночных атак или снятия часовых, явно намного лучше ружья. Во-вторых, это лучшее оружие, которое можно использовать в погоне или, точнее, на охоте, так как полдюжины животных могут быть бесшумно убиты в стаде до того, как их товарищи догадаются об этом.

 

В-третьих, они настолько легкие, что их можно носить без малейшего чувства обремененности. В-четвертых, на них всегда можно положиться в ближнем бою, когда другое оружие выходит из строя или заканчиваются боеприпасы, запасы которых у них ограничены. Поэтому неудивительно, что апач неизменно добавляет лук и стрелы к своему личному вооружению, хотя он может быть и владельцем винтовки Спенсера, и пары револьверов Кольта с подходящими боеприпасами. Всякий раз, когда они намереваются проникнуть в один из наших военных лагерей, они неизменно прячут на некотором расстоянии огнестрельное оружие, так что они могут казаться невиновными в преднамеренной вражде или владении ими, но в случае необходимости им быстро удается снова завладеть всем своим оружием.

 


Следует также понимать, что апачи так же совершенны в ассимиляции цветов, как и самые опытные парижские модисты. Благодаря своей сообразительности в этом отношении, они смогут спрятать свое смуглое тело среди зеленой травы, за коричневыми кустами или серыми скалами с таким вниманием и рассудительностью, что любой, кроме бывалых, прошел бы мимо них, не заметив, на расстоянии трех или четырех метров. Иногда они кутаются в серое одеяло, и благодаря окраске земли и рельефа, настолько напоминают гранитный валун, что мимо них можно пройти на близком расстоянии, не обратив никакого внимания. В других случаях они покрывают свои лица свежесобранной травой и, лежа ничком, выглядят как естественная часть поля. Опять же, они будут прятаться среди юкки и так точно имитировать внешний вид этого дерева, что легко сойдут за один из его видов. Эти точные имитации природных объектов, которые постоянно представляются путешественнику, часто вводят в заблуждение, тем не менее, я бы не советовал путнику осматривать каждый подозрительный куст, дерево или камень, а просто соблюдал бы осторожную систему марша, ни на мгновение не ослабляя бдительности и неизменно держа свое оружие наготове для немедленного применения. Всякий раз, когда соблюдаются эти меры предосторожности, апачи атакуют редко и очень осторожно, с явными минусами в их пользу.

Эгоизм, присущий человеческой расе, ярко проявляется среди этих индейцев, тем не менее, их ненависть и враждебность ко всем другим расам еще сильнее и является матрицей связующего принципа, благодаря которому они держались вместе и который доказал их надежную защиту от всех внешних развращающих влияний. Ни при каких обстоятельствах один апач не будет рисковать чем-либо ради другого, если только это явно не в его интересах. Самая утонченная цивилизация не смогла опередить его в этом отношении. Он ценит себя не хуже тех, кто был завсегдатаем Уолл-стрит, фондовой биржи или парижских бульваров. Если вершина хорошего воспитания состоит в том, чтобы быть совершенно бесстрастным и не обращать внимания на события, происходящие с ближними, то апачи достигли вершины хорошего воспитания, и лорды могут брать уроки из ихней школы манер. Их большой природный интеллект позволяет им понять, что «в союзе сила», и их желание продемонстрировать эту силу всегда преобладает. Им нравится проявлять свою количественную силу по той причине, что возможности для такой демонстрации очень редки, и все, что является обычным явлением, перестает интересовать, а также потому, что такие комбинации, как правило, вызывают дополнительный страх у их врагов, и привитие этого чувства является главной причиной безопасности для каждого апача.

Во всех наших отношениях с индейскими племенами мы совершенно недооценивали их способности, а этим мы продемонстрировали собственную глупость. Тщеславие и самомнение цивилизованных и образованных людей никогда не бывают так неестественны, как при соприкосновении с дикими расами. Такие люди склонны обращаться к индейцу с ухмылкой или покровительственным видом, что очень оскорбительно и никогда не будет использовано по отношению к равному.

Не делается поправок на то, что гордый дикарь считает себя не только равным, но и выше своего белого брата. Кажется, мы никогда не понимали, что следует отдавать должное самому его невежеству, потому что это невежество является достаточным оправданием для того, чтобы считать себя более умным. Тщеславие образованного белого человека полностью равняется тщеславию дикаря, и чем ниже он стоит на шкале умственных способностей, тем больше будут его претензии на превосходство. Тот факт, что мудрый человек знает, что он невежественен, а невежественный человек считает себя мудрым, полностью подтверждается нашим общением с апачами, но я думаю, что апачи не изучены, когда характер и действия их агентов и других, которые были назначены, чтобы иметь дело с ними, известны и рассмотрены.

Чтобы прийти к успешному соглашению с этими индейцами, к ним нужно обращаться в первую очередь как к равным. Это польстит их чрезмерному тщеславию и послужит их чрезмерному эгоизму. После нескольких бесед с целью установления дружеского взаимопонимания агент, или угощающая сторона, или путешественник, должны осторожно представить некоторые дешевые естественные эффекты, применение которых было бы осмеяно в обычной цивилизованной жизни, но представляет поразительные откровения дикому индейцу.  Использование двояковыпуклой линзы в качестве «огненного стекла», использование сильного бинокля, проявляя качества сильного магнита, демонстрация чудес волшебного фонаря и другие подобные простые демонстрации неизменно вызовут у них некоторое уважение и почтение к оператору, если он будет чрезвычайно осторожен в своих первых попытках не встревожить их гордость и подозрительность каким-либо хвастливым или тщеславным выражением, или манерой поведения. Эти вещи следует делать так, как если бы вы требовали от них демонстрации своего мастерства в обмен на ваши усилия доставить им удовольствие. Им никогда нельзя позволять делать вывод, что они являются результатом хвастливого превосходства. Таким образом можно породить чувство взаимного уважения, которое является первым шагом к установлению прочной дружбы. Их следует попросить показать свои навыки в стрельбе, верховой езде, охоте и других занятиях подобного характера, в которых они являются экспертами. Белый человек должен проявлять желание учиться так же хорошо, как и учить, но пока мы продолжаем приближаться к ним высокомерно и с покровительственным видом, они будут сопротивляться нашим усилиям и использовать всю свою хитрость, чтобы обыграть и оставить нас в более худшем положении, чем когда-либо. Поскольку они не могут подняться до нашего уровня, мы должны спуститься до их уровня, чтобы понять и оценить их истинный характер.

Но даже при самых благоприятных обстоятельствах и с использованием всех средств, которые в наших силах, можно получить лишь очень скудные и неудовлетворительные результаты. Труды и опыт двухсот пятидесяти лет совершенно не произвели сколько-нибудь благоприятного впечатления на наши индейские расы, за исключением чокто и чероки, которые фактически были окружены разумными людьми и в какой-то мере навязанной им цивилизацией, и вряд ли хоть один из них сегодня имеет чистую индейскую кровь. Я считаю совершенно утопической идею освобождения наших диких племен от рабства их невежества и извращенной традиционной ненависти к белым. Из всех племен нашего континента апачи — самые непрактичные. Их враждебность к человечеству, недоверие к каждому слову и поступку неистребимы. Поскольку вся их система жизни и обучения состоит в том, чтобы грабить, убивать и обманывать, они не могут понять противоположных качеств у других. К тому, кого мы назвали бы величайшим негодяем, они относятся с особым уважением и почетом. Ни с какими людьми они не дружат, и никогда не стесняются грабить друг друга, когда это можно сделать безнаказанно. Среди них нет сочувствия, это чувство им неизвестно. Если лошадь апача пробежит мимо другого представителя племени достаточно близко, чтобы поймать животное просто протянув руку, эта рука никогда не будет протянута для этой цели, а после успешного рейда, в ходе которого они угнали много животных, и выбрав лучших для верховой езды, удалились в какую-нибудь отдаленную твердыню, чтобы питаться остальными, пока они имеются, они будут свободно делиться до последнего кусочка с любым и всеми представителями их расы. Это кажущееся гостеприимство, однако, является не результатом доброты, а побуждением эгоистичной политики, ибо они понимают, что оно помогает объединить их в одну общую группу грабительского братства, и сохранить те отношения друг с другом, без которых они не смогут выгодно промышлять. Часто, получив небольшой подарок в виде табака или чего-нибудь в этом роде, они тотчас же разделят его между всеми, просто потому что знают, что то же самое сделают с ним и другие, когда представится случай, а не из-за какого-либо чувства щедрости, как видно из того факта, что если кто-то один присутствует при получении подарка, то он немедленно прячет его в какой-то части своей одежды, и благодушно игнорирует его существование для всех, кто может появиться после этого события.

Не существует ничего, о чем они так заботились бы, как о боеприпасах. Всегда труднодоступная и незаменимая в их делах в наши дни, каждая крупинка пороха сохраняется с необычайной заботой. Во время своих охотничьих вылазок они никогда не стреляют из ружья или револьвера, если этого можно избежать, а полностью зависят от своего умения подойти к дичи достаточно близко, чтобы использовать лук и стрелы. В ранний период они вполне понимали ценность двойных прицелов на любом оружии с пулей, и старомодные одноствольные дробовики, которыми в то время обладали немногие, неизменно перепиливались ножом на глубину одна восьмая дюйма, в нескольких дюймах от казенной части, когда тонкая полоска была поднята над стволом и аккуратно надрезана, чтобы сформировать целик.

В настоящее время у них есть значительное количество винтовок Генри, Спенсера и Шарпа, а также особые боеприпасы, необходимые для двух первых упомянутых винтовок. Каждый патрон, которым они владеют, бережно оберегается до тех пор, пока его нельзя будет израсходовать с решительным преимуществом. Это оружие было получено постепенно путем грабежей и убийств его бывших владельцев, и немалое количество было куплено в приграничных мексиканских городах, где иммигранты продавали его для получения еды и других припасов при пересечении континента. Боевые действия, которые бушевали в северной части Мексики в течение четырех лет, также способствовали тому, что в их пределах досягаемости появилось много оружия хорошего качества. То, что они знают, как обращаться с этим оружием со смертоносным мастерством, было подтверждено слишком много раз, чтобы нуждаться в особом упоминании на этих страницах. Пространство от Хила-Бенд до Пасо-дель-Норте немногим лучше сплошного кладбища, усеянного грубыми памятниками кровожадности апачей. Город за городом, когда-то насчитывавший несколько тысяч жителей и даже теперь демонстрирующий остатки прекрасных кирпичных церквей, ранчо за ранчо, прежде содержавшие тысячи голов крупного рогатого скота и лошадей и изобиловавшие богатством, деревня за деревней в северных частях Соноры и Чиуауа, все вместе охваченные поясом в пятьсот миль длиной и от тридцати до восьмидесяти в ширину, теперь демонстрируют одно обширное и бескрайнее запустение, созданное индейцами из апачей. Девяносто лет подряд ведется эта беспощадная война против робкого, почти безоружного и деморализованного народа. Тысячи жизней были уничтожены, а тысячи женщин и детей уведены в рабство, худшее, чем смерть, за этот период. И тем не менее, смертоносная, разрушительная и нечестивая работа продолжается с неослабевающей энергией. Тошно и безумно ездить по этому региону и видеть повсеместные разорения, слушать ужасные рассказы о беспримерных зверствах, и осознавать отчаянный ужас, который одно лишь упоминание об апачах вызывает в их больном и запуганном воображении.

Подойдя к американской стороне, мы вступаем в другое поле разрушений, но ни в коем случае не сравнимое с тем, которое демонстрирует Мексика. Подавляющее большинство наших жертв жизни и имущества были результатом недостатка осторожности, безрассудства и чрезмерной уверенности в себе. Как уже говорилось, мы слишком склонны недооценивать апачей во всех отношениях и тем самым ставим капканы для собственных ног. Но даже на нашей стороне границы путешественник встретит много заброшенных прекрасных ферм, постройки в руинах и продукты многолетней промышленности, вырванные из их рук. На каждой дороге придорожные кучки камней, одни с грубым крестом, другие со скромным изголовьем, молчаливым, но ужасно многозначительным языком говорят о кровавой работе апачей. По всей Аризоне разбросаны рудники невероятных богатств, совершенно непригодных для использования человечеством, пока это племя остается непокоренным и свободным. Связь между любыми двумя местами, если расстояние между ними не превышает мили, не может осуществляться без абсолютной опасности. Ни один человек не может доверить своим животным пастись в трехстах ярдах от городских стен, не рискуя потерять их в полдень. Мексиканских женщин и детей уносили в дневное время, когда они мылись в ручье, в пределах четырехсот ярдов от их собственных дверей и на виду у всех жителей. Эти и другие зверства, о которых не стоит упоминать, продолжаются год за годом, и до сих пор не было получено никаких успешных результатов, как можно было бы ожидать, от ребяческих и плохо направленных усилий, предпринятых для их подавления.

Везде, где разумное и хорошо продуманное движение было организовано в пределах власти ограниченных сил в Аризоне, официальная глупость неизменно приводила в замешательство и парализовала его эффективность. Это не волна и несостоятельное обвинение, как будет видно на последующих страницах. Во всей Аризоне существует только одно мнение по этому поводу. Переписки между губернатором МакКормиком и генералом МакДауэллом, некоторые из которых были обнародованы в ежедневных газетах, сами по себе достаточны для подтверждения, и несомненно, привели к отстранению ген. МакДауэлла с поля деятельности. Лично я очень искренне уважаю этого офицера как джентльмена, но можно усомниться в том, что в армейском реестре есть имя другого человека, столь совершенно неспособного понять индейскую природу, и требования к индейской войне. Как член кабинета министров он может иметь мало равных в департаменте, но для индейской кампании было бы трудно выбрать другого, столь мало приспособленного.



Глава 16.

Состояние Нью-Мексико и Аризоны.— Активная кампания.— Калифорнийские солдаты.— Боске-Редондо.— Более тесные отношения с апачами.— Местонахождение форта Самнер.— Дефицит древесины.— Климат.— Прибытие военнопленных апачей.— Дог Канон. —— Назначен ответственным за апачей. —— Охотничья экскурсия с апачами. — Их способ убийства антилоп. — Узнайте больше об индейском характере. — Получите большую долю их доверия.



Как только команда Сибли была изгнана из Аризоны и Нью-Мексико, генерал  Карлтон посвятил свое внимание защите от индейского произвола жителей этих территорий. До нашего прибытия ни у кого не хватило смелости выйти за пределы городов и деревень, разве что в сопровождении значительного по численности войска, и никак иначе. Вся страна представляла собой театр запустения. То, что не удалось присвоить конфедератам, уничтожили апачи. Жители буквально голодали и были совершенно деморализованы и вместо того, чтобы снабжать нас припасами, мы сами были вынуждены время от времени оказывать им помощь. Такое положение вещей было до некоторой степени предвидено Карлтоном, и следовательно, мы могли быть независимыми до тех пор, пока не была предоставлена такая защита, которая побудила бы постоянное население возобновить сельскохозяйственные операции.
Вскоре после нашего появления генерал Кэнби был отозван, и главное командование вложило средства в Карлтона. С этого времени началась серия активных и энергичных кампаний против племен апачей и навахо, результатом которых было полное унижение этих ведущих наций и восстановление мира, безопасности и продуктивности двух территорий. После долгих размышлений и лет, последовавших за описанными инцидентами, я пришел к убеждению, что многие выдающиеся победы над апачами и навахо могли быть достигнуты только калифорнийскими солдатами, которые, по-видимому, особым образом одарены умением вести борьбу против них. Это утверждение так часто признавалось местным населением, что нет необходимости распространяться дальше, чем упомянуть имена таких людей, как Робертс, Макклив, Фриц, Ширланд, двух  Гринов, Тидболл, Уитлок, Тайер, Петтис и многие другие, которые сослужили хорошую службу и позаботились о безопасности и мире двух территорий в течение срока службы. С отступлением калифорнийских войск индейцы учинили новую серию грабежей и массовых убийств, которые продолжаются до настоящего времени без видимых помех.

Зимой 1862-1863 года мне было приказано из Альбукерке присоединиться к капитану Апдеграффу, командующему ротой «А» Пятого Пехотного полка Соединенных Штатов, и проследовать к Боске-Редондо, где-то на реке Пекос, более чем в двухстах пятидесяти милях к востоку — за пределами человеческого жилья и в девяноста милях от ближайшего цивилизованного жителя. Капитану Апдеграффу было поручено обследовать район Боске-Редондо, и выбрать место для строительства большого форта, с целью создания обширной индейской резервации в непосредственной близости от него. Такая ссылка была мне совсем не неприятна, ибо я предпочитал находиться под носом у командующего генерала, чье беспринципное честолюбие и исключительный эгоизм вошли в поговорку, несмотря на его признанные способности и очевидное рвение. Но в мою задачу не входит обсуждение вопросов такого рода, и эта ссылка предназначена только для того, чтобы показать, каким образом я снова близко познакомился с прославленными апачами и усовершенствовал их язык, а также понимание тех черт, обычаев и организаций, которые позволили мне с уверенностью и пониманием писать об этих, и им подобных темах.



 
Апдеграфф.

Капитану Апдеграффу было приказано провести разведку Боске-Редондо и выбрать место для будущей почты и резервации, такой выбор должен быть одобрен или отклонен советом инженеров, которому специально приказано провести тщательное обследование. По прибытии в Боске, капитан приказал мне идти вперед и выбрать место для лагеря, и повинуясь этому, я взял десять человек и разведал реку и ее берега на протяжении нескольких миль, наконец, остановившись на месте, которое много лет назад раньше использовалось мексиканцами, как загон для овец в мирное время. Это место было выбрано по трем причинам: оно находилось рядом с водой, к которой можно было подойти через открытое пространство в лесу, что он был покрыт отличным пастбищем, и что в нем находились колья и бревна старого загона, которые были сухими и служили отличными дровами. Этот выбор был одобрен, и на следующий день было принято решение определить постоянное место для форта. Это закончилось подтверждением первого выбора, и здесь в конечном итоге был построен самый красивый индейский форт в Соединенных Штатах, и совет инженеров одобрил это место как наиболее подходящее на реке. Этот форт был построен почти полностью калифорнийскими солдатами и, вне всякого сравнения, является самым красивым и живописным в Союзе. Тем не менее было легко понять, что если там соберется большое количество людей, в конечном счете возникнет нехватка дров, а поскольку термометр Фаренгейта иногда падает зимой до восьми и десяти градусов ниже нуля, древесина была предметом пристального внимания и первоочередной необходимости. Протяженность Боске-Редондо, или Круглого Леса, составляла всего шестнадцать миль в длину и полмили в ширину в самом широком месте, а на протяжении нескольких миль было лишь несколько тонких разрозненных деревьев. Когда мы прибыли, погода была очень холодной, на земле лежало восемь дюймов снега, и первой обязанностью было «поселить» команду. Это было сделано в короткий срок, после чего были построены грубые, но годные конюшни, госпиталь, интендантский и продовольственный склады, а также возведены другие необходимые убежища.

 

Едва эти меры предосторожности были приняты, как мы получили пополнение на пятьсот апачей, включая ведущих воинов племени мескалеро, их женщин и детей и нескольких вождей хикарилья. Это были дикари, которые так долго удерживали Дог-Каньон и отвергали все попытки прорваться через эту прославленную цитадель.  Капитан МакКлив из роты «А» добровольцев Первой Кавалерийской армии Калифорнии решил «попробовать», и получив разрешение, вскоре сумел разгромить и полностью деморализовать дикарей, которые бежали в форт Стэнтон в поисках убежища и защиты, преследуемые МакКливом и его отрядом  так близко, что апачи не увидели других средств спасения от полного уничтожения, кроме как сдать себя в качестве военнопленных полковнику «Киту» Карсону, в то время командовавшему фортом Стэнтон, с четырьмя пехотными ротами и одной кавалерийской ротой из Новой Мексики. Карсон сообщил МакКливу, что индейцы поставили себя под его защиту в соответствии с распоряжением генерального командования, после чего МакКлив удалился, не слишком довольный результатом, хотя он хорошенько и отхлестал их в Дог-Каньоне.

 
Форт Самнер.

Вскоре после этого, пятеро ведущих воинов отправились в Санта-Фе в сопровождении вооруженного конвоя, чтобы посовещаться с генералом, который потребовал, чтобы они согласились быть размещенными в резервации Боске-Редондо. Ответ их главного представителя, которого мексиканцы называют Кадете, но чье имя на языке апачей — Гиан-на-та, или «Всегда готовый» (Gian-nah-tah), указывает на природу и характер его племени. Выслушав окончательное определение генерала, он ответил так:


«Вы сильнее нас. Мы сражались с вами, пока у нас были ружья и порох, но ваше оружие лучше нашего. Дайте нам такое же оружие и отпустите нас, мы будем сражаться с вами снова, но мы устали, у нас нет больше сил, у нас нет провизии, нет средств к существованию, ваши войска повсюду, наши источники и водоемы либо заняты, либо испорчены вашими молодыми людьми. У меня больше нет сердца. Делайте с нами все, что может показаться вам нужным, но не забывайте, что мы люди, и храбрецы».

               
Вождь мескалеро Кадете (Gian-nah-tah).

 

Их отправили обратно в форт Стэнтон, а оттуда отправили в Боске-Редондо, с тех пор именуемый форт Самнер, куда они прибыли после долгого и мучительного перехода в сто тридцать миль, с скудным пайком и большими страданиями. Они были немедленно переданы моему попечению капитаном Апдеграффом, хотя индейский агент г-н Лабади был с ними, и с этого момента я заложил основу того доверия и уважения, которые никогда не были отчуждены и которые позволили мне усовершенствовать знание их характера гораздо лучше, чем когда-либо в практике любого другого белого человека.

За короткое время их число увеличилось до семисот, а впоследствии почти до полутора сотен. По их собственной просьбе я был уполномочен взять на себя исключительное руководство их делами. Что касается военных движений, то они назначили меня своим Нантан-ин-ха (Nantanh-in-jah), или главнокомандующим, и представили на мое рассмотрение все свои социальные и племенные трудности, причем мое решение всегда было окончательным. Вскоре я сформировал совет их главных людей и не упускал возможности ознакомиться с их взглядами, манерами, привычками, обычаями, религиозными и социальными обрядами, языком, и наконец со всем, что имело тенденцию раскрывать скрытые черты их характера.  Мой совет состоял из Gian-nah-tah, или «Всегда готов» (Кадете),  Натан, или Кукурузный Цветок, Too-ah-yay-say, или Сильный Пловец; Natch-in-ilk-kisn, или Цветные Бусы,  Nah-kah-yen, или Зоркий, Para-dee-ah-tran, или Довольный, Klosen, или Волосы, и известного человека из хикарилья, чье индейское имя ускользнуло из моей памяти, но перевод которого звучал как «Пинающая Лошадь». Слава этих воинов была слишком хорошо известна в племени, чтобы можно было сомневаться, и что бы они ни говорили, им подчинялись без вопросов. Достойно упоминания и то, как контроль над этими мрачными дикарями был достигнут, поскольку это свидетельствует об их глубоком уважении к личным приключениям.

Через пять дней после их прибытия в лагерь г-н Лабади пришел ко мне и сказал: «Эти индейцы в большой нищете. Они съели свой паек два дня назад, и им нечего есть, и должно пройти еще несколько дней, прежде чем снова будут раздавать пайки. Их воины просят, чтобы им разрешили отправиться на охоту. Равнины поблизости заполнены стадами антилоп, которых можно легко поймать. Я был у капитана Апдеграффа, но он не прислушивайтесь к этому предложению, пожалуйста подумайте и решите, что вы сможете сделать, иначе они могут попытаться сбежать из резервации».

Я немедленно отыскал начальника поста и сказал ему: «Капитан, апачи просили у вас разрешения отправиться на большую охоту, в чем вы им отказали.  Позвольте мне сказать, что они голодают, что у вас в заложниках их жены и дети, и если вы вспомните о своей решимости, я добровольно пойду с ними и буду отвечать за их благополучное возвращение в течение сорока восьми часов».

Капитан Апдеграфф пару секунд смотрел на меня своими черными умными глазами, а потом ответил:

-- Очень хорошо, капитан, если вы решитесь довериться этим беспощадным красным дьяволам, и возьмете на себя ответственность за их возвращение, и дадите мне официальное письменное заверение, что это совершенно необходимо, то вы можете начать охоту с ними завтра утром, но не отлучайтесь более чем на сорок восемь часов».

Эта резолюция была немедленно передана г-ну Лабади, который распространил ее среди апачей, постаравшись сообщить им, каким образом была оказана такая услуга. На следующее утро, в семь часов, мы выступили в поход, группа насчитывала сто десять апачей, девяносто пять из которых были воинами, и еще плюс пятнадцать женщин. Единственным присутствующим человеком из не-апачей, был я. У меня было четыре шестизарядных кольта - два в седельных кобурах и два на поясе, и большой нож боуи, но моя лошадь была бесконечно лучше всех других, которыми они могли похвастаться в этом походе. Все они были вооружены только луками и стрелами — все, у кого были ружья или револьверы, оставили их в лагере.

В полевых условиях, будь то в военных целях или на охоте, апачи ведут себя очень закрыто, и ни в коем случае не разговаривают. Разговор возможен только в лагере и среди друзей в период кажущейся безопасности. Но на этот раз они дали волю своей радости и удовлетворению, и предложили мне несколько небольших знаков внимания. Мы проехали еще пять миль, пока не достигли вершины холма, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Здесь между ними состоялся короткий совет, во время которого я выкурил одну сигаррито, раздав по рукам  еще несколько. Выбрав определенное направление в качестве цели, мы снова двинулись в путь, и пройдя около двух миль, наша колонна разделилась на две части, причем первая была примерно в шестистах ярдах впереди второй. Затем эти два отряда продолжили движение так, что два человека не оказались бы ближе друг к другу, чем на сорок или пятьдесят ярдов, что простирало каждую из колонн на расстояние в две тысячи пятьсот, или три тысячи ярдов, охватывая большую площадь территории, и все же достаточно близко, чтобы предотвратить побег антилопы между охотниками. В таком строю мы продвигались вперед, пока примерно в полумиле впереди не увидели стадо. Мгновенно два крыла первой линии рванулись вперед на полной скорости и сумели отрезать обреченным животным путь к отступлению, образуя окружность. 

 
В то же время края окружности быстро смыкались, и она сужалась с поразительной быстротой и ловкостью. Охваченные ужасом антилопы обратились в бегство, но со всех сторон встречали неумолимого, зоркого и бдительного врага. Сбитые с толку, задыхающиеся от агонии и страха, окруженные со всех сторон, они вскоре стали неспособными продолжать неравный поединок и были убиты с совершенной легкостью. Те немногие, которым удалось прорвать первую линию, обязательно встречали смерть от рук второй. Ни одному из множества пойманных в ловушку животных не удалось спастись. Таким образом, в той экспедиции нам удалось уничтожить восемьдесят семь антилоп, и мне посчастливилось убить пять из них, что на две больше, чем уложил любой другой охотник. Их я отдал апачам, оставив себе только одну заднюю четверть. В течение тридцати шести часов я имел удовольствие доложить капитану Апдеграффу, рассказав ему о полном успехе нашей охотничьей экспедиции, чем он был так доволен, что впоследствии я никогда не встречал возражений со стороны этого галантного и доброго офицера, когда предстояла подобная экспедиция.

После этого события апачи, как казалось, оказывали мне больше доверия, чем когда-либо, но я все еще был далек от того, чего в конечном счете достиг, хотя тогда я думал, что достиг почти всего. Этот факт должен предостеречь нас от того, чтобы никогда не делать поспешных выводов, особенно когда имеешь дело с людьми, которые старательно вводили в заблуждение и одурачивали всех, с кем они вступали в контакт. Я оказал им важную услугу, и они были благодарны мне за эту помощь. Я безоговорочно доверял им, находясь среди них, заклятых врагов моей расы, и они уважали меня за мою уверенность. Но я все еще был белым человеком, а они все еще были апачами. Заявляя об определенном личном уважении, они не только отказались допустить меня в святая святых своего доверия, но некоторые из них даже начали смотреть на меня как на человека, пытающегося завоевать их доверие с целью предательства и использования его против них. К счастью, эти подозрения со временем рассеялись, и через полтора года постоянного общения, в течение которого они, и несколько тысяч навахо — ветви великой расы апачей — находились под моим личным наблюдением, я был допущен в достаточно хорошее знание вопросов, рассматриваемых в этой работе.




Глава 17.

Удовлетворение апачей. — Политика. — Благоприятные результаты для моих людей. — Личная ответственность. — Кратковременное пособие. — Продовольствие апачей. Визит Карлтона. — Епископ Лами. — Припасы получены. — Апачи избирают губернатора. — Хуан Кохо. — Приступаю к изучению языка апачей. — Составляю словарный запас. — Постепенно завоевываю доверие апачей. — Вспоминаются прежние события. — Отброшенные инструкции. — Идеи апачей о ведении войны. —Влияние их женщин. — Мескаль. — Его опьяняющие качества.



Успешный результат нашей охотничьей экспедиции воодушевил апачей. Они считали, что с ними не следует обращаться как с военнопленными в полном смысле этого слова, что им должна быть предоставлена привилегия обширных охотничьих угодий, изобилующих дичью, их социальные отношения не прерывались только в той мере, в какой требовала строгая полиция их лагеря для предотвращения болезней, и они могли жить почти так же свободно, как в их родной дикой местности, при условии, что все они присутствовали или должным образом учитывались на обязательной перекличке, которая проходила каждый вечер на закате.
Чувствуя, что многие из этих привилегий были получены благодаря моему содействию, они ежедневно в большом количестве посещали мою палатку, и казалось, были склонны считать меня своим защитником и лучшим другом. Поскольку было хорошо известно, что они находились в постоянной связи с представителями своей расы, которые еще не сдались, и поскольку члены моей роты всегда были назначены военными курьерами между фортом Самнер, фортом Мейсон, фортом Стэнтон, Санта-Фе и другими пунктами, я счел благоразумным завоевать доверие и благосклонность апачей в максимально возможной степени, зная, что их доброта ко мне распространится и на людей моей компании, и это убеждение впоследствии полностью оправдалось, когда бродячие группы индейцев встречали моих курьеров. Это случалось несколько раз, когда дикари были так многочисленны, что о сопротивлении не могло быть и речи. Они подъезжали, внимательно осматривали солдата, выясняли, что он принадлежит к моей роте в форте Самнер, прощались с ним наилучшим образом и уезжали, не пытаясь причинить ему вред, или лишить его лошади или оружия.

Примерно через шесть месяцев Гиан-на-та, которого мексиканцы обычно называют Кадете, конфиденциально сказал мне, что ни я, ни мои люди не пострадают от апачей, пока мы остаемся в стране, поскольку те, кто находился в лагере, чувствовали, что они в долгу перед нами за множество маленьких добрых дел. Это обещание было выполнено буквально и убедило меня в том, что благодарность за оказанные услуги отнюдь не странная эмоция в характере апачей. Я, однако, сильно сомневаюсь, что какой-либо другой белый человек когда-либо имел возможность или, имея ее, прилагал столько усилий, чтобы завоевать уважение и доверие этих странных и подозрительных людей. Следует заметить, что я использую слово «те» в предыдущем предложении вместо «это», и просто потому, что каждое из них настолько совершенно независимо во всем своем имуществе от всех других племен, что их нельзя справедливо классифицировать как совместную или кооперативную расу, за исключением целей грабежа и взаимной защиты при нападении. Когда его призывают вести боевые действия, за исключением случаев, когда против какой-либо мародерствующей группы команчей, навахо или других племен, каждый человек волен присоединиться или не присоединиться по своему усмотрению. Если предприятие обещает много грабежа с небольшим личным риском, не будет никаких проблем с привлечением всех необходимых воинов, но, независимо от того, насколько превосходящей может быть их сила, не пренебрегают никакими мерами предосторожности для безопасности, и не пренебрегают никакими средствами, которые обещают обеспечить безопасность без потери жизни. Только когда необходимы быстрые и немедленные действия, они полностью подчиняют свою личную независимость руководству какого-нибудь хорошо известного и избранного воина, но когда случай миновал, то тот же самый лидер возвращается к своей первоначальной индивидуальности, так же, как и президент Соединенных Штатов возобновляет свое обычное гражданство, после истечения срока его полномочий.

Примерно в это время генерал Карлтон провел строгие расследования относительно количества продовольствия, имеющегося в отделах пропитания Нью-Мексико и Аризоны, и на основании сделанных ему отчетов пришел к выводу, что до того, как припасы будут получены, будет иметь место некоторая их  нехватка. Почти три тысячи калифорнийских солдат были брошены на две территории, девять тысяч индейцев — апачей и навахо — пало от нашего оружия, страна была захвачена и опустошена колонной Сибли из Техаса, ни промышленные, ни сельскохозяйственные работы не возобновлялись, и абсолютная нужда смотрела всем в лицо. Немедленно был отдан приказ сократить пайки, а для индейцев резервации форта Самнер — значительно сократить. Приказ был отдан капитану Апдеграффу, (Пятый Пехотный полк Соединенных Штатов, командующий фортом Самнер), чтобы вступить в силу в установленную дату. Капитан Апдеграфф уведомил г-на Лабади, индейского агента, о приказе, Мистер Лабади сообщил мне об этом, и я немедленно стал ждать капитана Апдеграффа и попросил его связаться с генеральным командованием, и изложить следующие доводы:

В этой одной резервации проживало почти девять тысяч индейцев. Они были покорены калифорнийскими войсками после больших усилий, и территория стала относительно свободной от тех ужасных индейских набегов, которые за столько лет опустошили ее от одного конца до другого, что до тех пор, пока продолжаются эти набеги, трудолюбие людей будет подавлено, и что лучшей гарантией, которую можно дать жителям, будет сохранение дикарей в резервации, но это возможно было делать лишь до тех пор, пока у них было достаточно пропитания. Было большое количество женщин и детей, которые не могли ни охотиться, ни добывать средства к существованию никакими средствами, кроме как получать правительственные пайки, пока они оставались в полуневоле, что резервационная ферма еще не в состоянии обеспечить необходимую поддержку и что, если их пайки будут уменьшены, дух сильного недовольства проявит себя в бегстве тысяч из них, которых невозможно будет удержать нашими очень ограниченными силами, и что убегающие немедленно приступят к грабежам, убийствам и разрушительным набегам. Поэтому я умолял капитана Упдеграффа представить эти и другие убедительные доводы генералу, чтобы индейцы получали полный паек.

Эти доводы имели вес для начальника поста, и он обратил на них внимание генерала, который немедленно понял их правдивость и приказал продолжать выдавать полный рацион до тех пор, пока он не сможет провести личное расследование. К счастью, вскоре представилась возможность, и генерал посетил форт Самнер с несколькими офицерами и преподобным епископом  Лами, из Нью-Мексико.

На следующий день капитан Упдеграфф откровенно сообщил генералу, что я был инициатором, и меня вызвали на последовавшую беседу. После тщательного расследования и осмотра в течение нескольких дней, Карлтон пришел к тому же мнению, что и я, и было приказано давать полный паек, как и прежде. Шесть недель спустя несколько комиссаров в двух территориях официально вернули свои запасы, и было обнаружено, что их прежние оценки были далеки от истины. В то же время с Востока начали прибывать продовольственные товары, и впервые за много лет мирно собирали новые урожаи. По этим представлениям был отдан приказ о восстановлении полного пайка для всех войск, и изобилие снова радовало наши столы. Правы они были или нет, но мистер Лабади научил дикарей верить, что я был тем человеком, чье агентство уберегло их от половинного пайка, и читатель вполне может догадаться, насколько я поднялся в их глазах. Я был назначен главным директором их лагерей с полномочиями разрешать все разногласия и улаживать все споры между партиями. Каждая жалоба, реальная или воображаемая, была передана в мою юрисдикцию, и я с гордостью могу добавить, что ко мне относились с почтением. Эти дикие и необузданные сыновья и дочери лесов, равнин и гор толпились в моей casita от пробуждения до сна, задавая тысячи вопросов и всегда получая должное внимание. Среди них был мексиканец лет сорока, который двадцать с лишним лет находился в плену у их «лука и копья». Его забрали в возрасте одиннадцати лет, и он не добился освобождения, пока ему не исполнилось тридцать три года. Этот человек, Хуан Кохо, говорил на их языке так же бегло, как и они сами, и был нанят переводчиком. Мы с Хуаном вскоре стали хорошими друзьями, хотя должен признаться, что его апачское образование несколько не подходило ему для того, чтобы быть самым нравственным персонажем среди моих знакомых. Тем не менее его услуги были незаменимы, и я убедил   Карлтона выделять пятьдесят долларов в месяц на дополнительную плату Хуану, чтобы он научил меня языку апачей. Этот парень добросовестно работал со мной почти три месяца, и за это время я составил единственный существующий словарь языка апачей, и передал результаты своих трудов генералу Карлтону с целью публикации для общего пользования, на различных постах в Нью-Мексико и Аризоны. Генерал отправил рукопись в Смитсоновский институт, и она была передана в руки проф. Джорджа Гиббса для публикации в исчерпывающем труде по этнологии, который будет издан под эгидой Института. Я несколько лет ждал его появления, но до сих пор не видел ничего подобного. Возможно, когда-нибудь этот труд и появится. Тем временем я получил от Учреждения благодарность за свои труды, причем главная заслуга была отдана генералу  Карлтону — вероятно, потому, что он был генералом, а я всего лишь капитаном, подчиняющимся его приказам. Как бы то ни было, я чувствовал гордость и удовольствие от того, что овладел языком, на котором никогда раньше не говорил белый человек, и я приложил немало усилий, чтобы систематизировать его, насколько это было практически возможно, или насколько позволяли мои способности. Чтобы быть уверенным в надежности моих новых знаний, я каждый день представлял то, что узнал накануне, на критику ведущих воинов племени. Они выразили большой восторг по поводу моего желания учиться и общаться с ними на их родном языке и проявляли усердие в том, чтобы во всех случаях исправлять меня. Ничто не было включено в окончательную запись до тех пор, пока она не была полностью протестирована четыре или пять раз, и я считаю, что работа была настолько близка к совершенству, насколько это было возможно при данных обстоятельствах.

Это рвение с моей стороны усилило благосклонное отношение ко мне апачей, и сделало их необычайно общительными. Как только они обнаружили, что я страстно желаю разговаривать с ними на их родном языке и приложил усилия, чтобы овладеть им, их доверие и уважение возросли в геометрической прогрессии. Для них было обычным делом, когда они просили об одолжении, в присутствии другого офицера обращаться ко мне на апачском языке, и их маленькие секреты никогда не выдавались. Читателю нетрудно будет понять, как при таких обстоятельствах писатель мог завоевать господство над этим самым неукротимым и крайне подозрительным из всех наших индейских племен. Это была работа не месяца и не года, а опыт нескольких лет, дополненный событиями, которые, возможно, никогда больше не повторятся. Многих из них я видел и знал, когда был переводчиком Пограничной комиссии при достопочтенном Джоне Р. Бартлетте. Некоторые из них присутствовали и принимали участие в этой ужасной погоне вдоль Хорнада-дель-Муэрто, и они напомнили мне об этом событии, после того как убедились, что я их лучший друг и не питаю к ним никаких мстительных чувств. Однажды во время беседы на эту тему воин привел ко мне старую скво, двух ее дочерей и одного сына, все взрослые, самой старшей из которых было около двадцати двух лет, и сообщил мне, что они жена и дети человека, который возглавил погоню за мной тринадцать лет назад. Я принял их любезно и спросил, не считают ли они, что для них лучше, если я буду жив, чтобы сделать им добро, чем быть убитым их родственниками в 1850 году. Они ответили: «Да, гораздо лучше», со смехом, и просят меня дать им немного ярко-красной киновари, очень ценимой апачами.

В резервации были один или два человека, которые случайно оказались на медных рудниках в то время, когда Инес Гонзалес и два мексиканских мальчика были спасены, как описано в предыдущих главах, но их так и не смогли заставить понять справедливость этих спасений, пока я не спросил их:

- «Вы ведь взяли этих людей в плен силой, не так ли?».

- «Да, мы взяли их, потому что мы были сильнее и искуснее их».

- «Ну, а я отобрал их у вас по той же причине. Мы были сильнее и искуснее вас, и мы лишили вас вашей добычи. Предположим, вы встретите небольшой отряд команчей с двумя-тремя сотнями лошадей, которых они угнали у мексиканских владельцев, а ваша группа будет сильнее ихней, разве вы не сможете забрать их добычу?»

«Конечно, потому что они поступили бы так же и с нами, при подобных обстоятельствах».

«Хорошо. Вы бы взяли двух американских парней и американскую девушку, если бы встретили их без защиты, я знаю, потому что вы это сделали,  и мы взяли не ваших людей, а тех, кого вы взяли в плен, и вернули их родственникам. Мы не держали их как наших слуг и рабов, но, поскольку они были нашими друзьями, мы освободили их из ваших рук, когда нашли их в беде. То же самое правило, которое вы применяете к команчам и всем другим народам, мы применили к вам. Разве мы не были правы?». 

Справедливость и уместность этих замечаний были признаны с неохотой, ибо неискушенный ум апачей, подобно тому, что называют высокой цивилизацией и утонченностью, в высшей степени эгоистичен и туп к моральным убеждениям.

Тем не менее, было приятно вспомнить, сколько раз мне удавалось избежать их хорошо продуманных планов лишить меня и моих сообщников жизни или имущества, и столько же случаев, когда их доброжелательные намерения терпели неудачу. Кровавая смерть Мангаса Колорадаса, Кучильо Негро, Понсе, Дельгадито, Амарильо и других прославленных воинов приводилась в качестве доказательства тщетности их усилий по успешной борьбе с белыми людьми. Их тогдашняя зависимость как военнопленных, их беззащитное положение в резервации, их быстро уменьшающаяся численность, их разлагающиеся силы и другие подобные примеры также указывались и подчеркивались и имели мгновенное действие; но на следующий день, признав суровые уроки истории, они снова возвысились и воскликнули: «Если бы у них было такое же хорошее оружие, как у нас, они могли бы выбить нас из страны, которую считали исключительно своей».

Учения опыта потеряны для апача,  он считает себя высшим существом, и частые невзгоды объясняются столь многочисленными и правдоподобными способами, что его себялюбие и непомерное тщеславие всегда успокаиваются. Он показал себя более чем ровней другим варварским племенам и полуцивилизованным туземцам Нью-Мексико и Аризоны. Он делает вывод, что поскольку мы обитаем в домах последних и общаемся с ними свободно, в отсутствие другого общества, мы имеем один и тот же тип и характер. Он признает превосходную храбрость и доблесть американской расы, но приписывает их нашей уверенности в превосходстве нашего оружия. В результате он с большей осторожностью подходит к американцу, чем к мексиканцу, но это делает его нападения более опасными и осторожными, хотя он никогда не упускает из виду тонкость и тщательность во всех своих движениях, независимо от того, против кого они направлены. Это отличительная черта апача. Если бы пятьдесят из них приблизились к одному вооруженному путешественнику, они сделали бы это с осторожностью.

Как и все другие дикари, они высоко ценят физическую силу и личное мужество, но сурово критикуют последнее качество. Когда лорд Кардиган возглавил знаменитую атаку шестисот человек в Балаклаве, за этим внимательно наблюдал французский маршал Пелисье, который воскликнул: «C’est beau, c’est grande, mais, c’est n; de la guerre» (он большой и красивый, но родился на войне). Точно так же апачи считают наши безрассудные набеги напрасными и глупыми. Он имеет привычку говорить:

«Американцы храбры, но им не хватает сообразительности. Они разводят большой костер, который излучает столько тепла, что они не могут подойти к нему, чтобы согреться, и когда они слышат ружейный выстрел, они бегут в ту сторону. Но у нас не так: мы разводим костры в укромных уголках, которые не видны людям, кроме как вблизи, и мы собираемся близко к ним, чтобы получить тепло, и когда мы слышим выстрел, мы убираемся как можно скорее в какое-то место, откуда мы сможем установить причину».

Они считают нашу смелость безрассудством и считают, что «благоразумие — лучшая часть доблести». Я не уверен, что они полностью правы как в этой, так и в некоторых других идеях.

Нет ничего, к чему апач относился бы с большим отвращением, чем труд или работа любого рода. Все занятия, не связанные с войной или грабежом, считаются ниже его достоинства и чести. Он будет терпеливо и усердно изготовлять свой лук и колчан со стрелами, свое копье и другое оружие, но он будет и пренебрегать всеми другими видами занятости. Он будет терпеть муки голода, прежде чем пуститься в погоню, и категорически отказывается возделывать землю, даже ценой простого посева семян, но он всегда готов встать на путь войны и претерпит неописуемые страдания и лишения ради надежды на маленькую добычу. В этом его заслуга и слава воина, на его успехе в таких начинаниях зиждется вся его известность и положение среди скво, к которым он притворно относится с безразличием, но чьи улыбки и благосклонность, в конце концов, являются величайшими стимулами для его действий. Большая ошибка полагать, что поскольку апачи кажутся безразличными к положению своих женщин, поскольку, как и другие дикие племена, они навязывают им бремя тяжелого труда, они не воодушевляются их похвалами и не унижаются их порицаниями.  Наоборот, они остро чувствуют такие ощущения и под маской кажущегося равнодушия и мнимого превосходства столь же восприимчивы к уговорам женского пола и к их мнениям о достоинствах, как и самые цивилизованные и просвещенные из наших соотечественников — белые американцы. После удачного рейда их встречают с песнями и ликованием. Их деяния воспеваются множеством восхвалений, и они на время становятся великими, по их собственным оценкам. Но в случае неудачи встречают насмешками и оскорблениями. Женщины отворачиваются от них с притворным равнодушием и презрением. Их упрекают в трусости или в недостатке умения и такта и говорят, что такие мужчины не должны иметь жен, потому что они не умеют удовлетворять свои потребности. Когда их упрекают в этом, воины опускают головы и не оправдывают неудачи. Сделать это означало бы только подвергнуть их еще большему осмеянию и осуждению.  Но, будучи апачами, они выжидают своего часа, в надежде наконец заключить мир с помощью какого-нибудь успешного набега. Когда станет понятно, что апачи не сеют и не сажают, что они не обрабатывают землю, что они не производят ничего, кроме своего оружия, что они полностью зависят от своих грабительских рейдов, как от главного средства к существованию, с исключительными случаями охоты, что их женщины собирают весь мескаль для еды и опьяняющих напитков, что они выкапывают все корни, собирают все семена и превращают их в пищу, не будет никаких трудностей в понимании того, что женщины являются их настоящими сторонниками.

В некоторых ответвлениях великого племени, проживающих в верховьях Гилы, а также среди мескалеро и хикарилья посевы производятся в очень ограниченных количествах, главным образом обходятся кукурузой, тыквами, кабачками и бобами. Но у них имеется большая зависимость от мескаля, корни которого собирают в больших количествах и помещают в  объемную яму, выкопанную в земле и сильно нагретую огнем. Корни мескаля, будучи отложенными, затем покрываются зелеными листьями и травой, которые, в свою очередь, засыпаются землей, а сверху в течение целого дня горит постоянный огонь. После того, как масса оставается в этой импровизированной духовке в течение трех дней, ее извлекают, очищают и едят с большим аппетитом. Она имеет сладковатый вкус, мало чем отличающийся от свеклы, но она не такая нежная и обладает замечательными противоцинготными свойствами. Чтобы приготовить опьяняющий напиток из мескаля, жареный корень вымачивают в пропорциональном количестве воды, которой дают отстояться несколько дней, когда она быстро бродит. Ликер уваривается и производит сильно опьяняющую жидкость.





Глава 18.

Опасная охота в Боске. Приключение Макналти. — Дон Карлос и его индейцы. Приключение Декурти.— На-ка-йен и На-тан.— Охота на льва.— Индеец и пантера.— Бой между медведем и львом.— Результат.— Бобры.— Любовь апачей к пыткам.— Доблестный индеец. Раненый апач, которого следует бояться.



Среди апачей, находившихся под моим присмотром, было много знаменитых охотников. Эти люди, казалось, обладали особой проницательностью в этом деле, и всякий раз, когда я предавался охоте, я неизменно брал с собой одного или нескольких из них. Пекос на двадцать пять миль вокруг Боске-Редондо окаймлен на полмили в глубину с обеих сторон гигантскими хлопковыми деревьями, или, вернее, так оно и было, потому что с тех пор я узнал, что почти все они были уничтожены при снабжении топливом многочисленных индейцев, собранных в форте Самнер, и для гарнизона этого форта, и из-за существующего в настоящее время дефицита, форт и резервация либо уже заброшены к этому времени, либо скоро будут заброшены, поскольку «Департамент по делам индейцев» уже предпринял шаги по размещению резервации в более выгодном месте.

Тополь и густые заросли кустарников, которые давали много видов диких ягод, и большие поля диких подсолнухов, изобилующие питательными семенами, делают Боске-Редондо излюбленным пристанищем диких индеек, которые обитали там в большом количестве, и были чрезвычайно жирными и вкусными. Мои друзья-апачи щедро снабжали мою кладовую индейками, рябчиками, оленями, медвежьими и антилопьими окороками, а также разновидностью превосходных черепах, которых в этой части реки Пекос много. В моем загоне одновременно находилось до семи живых диких индеек и столько же забитых и подвешенных.  В праздничные дни, такие как Новый год, Рождество, Четвертое июля, а иногда и по воскресеньям, моя компания была полностью снабжена хорошими вещами из моей личной кладовой. Но охота в этом районе была довольно опасным времяпрепровождением. В любое время можно было встретить бродячие банды враждебных апачей, навахо и команчей, и когда использовались двуствольные ружья, было разумно положить в сумку дюжину хорошо подогнанных по калибру пуль, и еще приличное количество тяжелой дроби. Кроме того, так называемых калифорнийских львов было очень много, а катамаунты, пантеры, медведи гризли и даже ягуары отнюдь не были редкостью. Апачи никогда не отваживались выходить наружу, если только у них не было достаточно сил, чтобы противостоять обычному нападению, пока они не прожили там какое-то время и не стали совершенными хозяевами положения. С другой стороны, команчи, для которых Боске-Редондо прежде был избранным охотничьим угодьем, постепенно, но неохотно отступили, когда узнали, что апачи многочисленны и будут защищены нашими войсками.

Вскоре после нашего первого прибытия в это место — тогда еще полную глушь, в девяноста милях от ближайшего жилья — комиссия инженеров во главе с полковником К. А. Л. Андерсоном была отправлена в Боске с целью выбора места для постоянного форта, который будет называться форт Самнер, с целью создания там большой индейской резервации, и возведения важного в стратегическом плане аванпоста на линии подхода из Техаса. Среди наших посетителей был доктор Дж. М. Макналти, тогдашний медицинский директор Нью-Мексико и Аризоны и, вероятно, самый популярный офицер «Калифорнийской Колонны». Доктор и я были давно знакомы, и я был горд иметь честь оказать ему немного внимания, но его визит был близок к фатальным последствиям, по крайней мере для него самого. Когда мы уехали из Альбукерке в Боске-Редондо, генерал Карлтон снабдил нас пятью полуцивилизованными индейцами из городка примерно в восемнадцати милях от Санта-Фе, название которого ускользнуло из моей памяти. Вождя племени звали Дон Карлос, мужчина лет пятидесяти пяти, небольшого роста, коренастый и решительный. Он побывал в Вашингтоне, Нью-Йорке, Филадельфии и других восточных городах и был высокого мнения об американском народе. Доктор Макналти, узнав, что в непосредственной близости водится множество диких индеек, решил отправиться на охоту на некоторых из этих нежного вкуса птиц, и взял в проводники одного из индейцев дона Карлоса. Так как расстояние, которое им предстояло пройти, не превышало полутора миль, они дождались заката в пределах получаса, а затем отправились к месту ночлега. Птицы быстро собирались на дереве, и доктор решил немного подождать, пока они не утихнут, когда вдруг заметил, что толпа враждебно настроенных индейцев так же жадно наблюдает за ним, как и за индейками. Его проводник также осознал этот факт примерно в одно и то же время, и оба повернули своих лошадей, чтобы снова пересечь реку и выйти на нашу сторону, ибо, как известно, берега Пекоса имеют от десяти до двадцати пяти футов перпендикулярного спуска и что переходы встречаются только через редкие промежутки времени, и доктор, перейдя однажды, был вынужден искать тот же самый брод для своего возвращения. Апачи, поскольку индейцы были из этого племени, поняв его намерения, предприняли смелые и совместные усилия, чтобы отрезать ему путь, но доктору удалось помешать их плану, и он благополучно вернулся в лагерь гораздо быстрее, чем ушел. Это приключение значительно охладило его стремление собственноручно добыть диких индеек в Боске-Редондо.

Еще одно, более серьезное, но очень смехотворное приключение произошло через несколько дней, и снова на охоте на индеек. Мой старший лейтенант, мистер Декуртис, чрезвычайно любил охоту и присоединился ко мне примерно в то же время, после почти девятимесячного отсутствия в своей роте, повинуясь очень строгому приказу генерала Карлтона. Однажды вечером он решил пойти и подстрелить несколько диких индеек, и вступил в бой с одним из индейцев дона Карлоса. Примерно через час после их отъезда проводник вернулся, воя от боли, и заявил, что Декуртис застрелил его. При осмотре было обнаружено, что его ягодицы полностью изрыты мелкой дробью, а по возвращении г-на Декуртиса, что произошло примерно через пять минут, этот офицер заявил, что его ружье выстрелило случайно, и попало в индейца. Раны были болезненными, но ни в коем случае не опасными, и под умелым уходом доктора Гвайтера, постхирурга, зажили за несколько дней. Впоследствии индеец сказал, что прибыв на место, он заметил группу враждебно настроенных апачей или навахо, и предупредил мистера Дескортиса об их присутствии, но тому не удалось их обнаружить. Затем проводник сказал ему, что он не будет рисковать своей жизнью ради одной или двух индеек, и начал отходить от него, когда г-н Декуртис пришел в ярость, и подстрелил его. Я не могу претендовать на то, чтобы выбирать между ними двумя, но несомненно, что г-н Декуртис не вернулся с индейками, а индеец притащил в своей туше целую кучу дроби, и оба вернулись домой так быстро, как только их лошади смогли их доставить, но при этом скакун индейца, получивший изрядный запас тех же самых дробин в свой зад, прискакал гораздо быстрее. Это событие сильно огорчило дона Карлоса и его людей, и только с бесконечными усилиями, пока проводник находился на хирургическом лечении, я смог убедить старика остаться и выполнить свой контракт. Никого из них уже нельзя было убедить снова обратиться к Декуртису.

Среди апачей был один, который особенно затмевал остальных в погоне. Это был молодой человек примерно двадцати семи лет по имени На-ка-йен, или «Зоркий» - имя, на которое он имел полное право. Знание этого человека в работе с деревом и в повадках животных было поистине замечательным. Он мог не только воспринимать предмет настолько удаленный, что он был почти невидим, но и различать отдельные виды. На-ка-йен был среднего роста, хорошо сложен и подвижен, как пантера. Он был среди них своего рода франтом, всегда был лучше всех одет и уделял большое внимание своим волосам, которые всегда были хорошо причесаны и намазаны маслом. Особое внимание привлекал его длинный скальповый локон, богато украшенный маленькими серебряными пластинками, сделанными в виде круглых щитов —пуговиц, бусин, перьев и мишуры. Еще одним из моих самых доверенных фаворитов был мрачный старый воин по имени На-тан, или «Цветок Кукурузы», которого мексиканцы обычно называли Чато из-за его большого носа, который был сломан и сплющен ударом лошади. На-тан пользовался большим уважением в своем племени как воин и рассудительный советник. Ему было около сорока лет, весил он около двухсот фунтов, широкоплечий и широкогрудый, очень сильный и очень серьезный — он почти никогда и никого не удостаивал улыбкой. Его решение в отношении качеств лошади или оружия считалось окончательным. Он был одним из самых ужасных бичей в стране, но сдавшись, он заявил о своей решимости сдержать свое обещание, и в течение всего срока моей службы в Нью-Мексико он верно держал свое слово. Его невозмутимое хладнокровие и глубокая проницательность, особенно на охоте на медведя или льва, оказались очень полезными.

После убийства животного я отдавал шкуру апачам, чтобы они обработали ее для меня, и они выдавали мне несколько элегантных шкур оленя, льва и бобра, мягко выделанных, с прекрасно сохранившимся мехом. Обнаружив на дне реки следы очень большого льва, я призвал На-ка-йена и На-тана сопровождать меня на охоте за его величеством. Оба были нетерпеливы, и мы вышли около десяти часов утра.  Я показал им след, который они несколько минут внимательно изучали, а затем пришли к выводу, что у животного есть убежище в зарослях примерно в пяти милях ниже. Не притворяясь, что идем по следам, мы двинулись в чистую прерию и шли вниз по течению, пока не оказались напротив зарослей, затем мы разделились, каждый занял сторону того, что, как мы предполагали, было логовом животного, и по сигналу мы приблизились вместе.  В этом месте Пекос имеет глубину около восьми футов на протяжении пары сотен ярдов, а затем снова мелеет до одного, двух и трех футов, причем река становится намного шире. Приближались мы медленно и с опаской, было около полудня, и были веские основания полагать, что лев отдыхает после ночных прогулок. Одно большое тополиное дерево раскинуло свои ветви шире остальных, а его вершина возвышалась над окружающими товарищами. Оно росло на самом берегу реки и нависало над кустами. На-тан спешился со своей лошади, которая осталась на свободе, затем он взобрался на упомянутое дерево и выполз на большую ветку, пока не оказался прямо над водой и не смог хорошо рассмотреть предполагаемое логово.

Калифорнийские лев и пантера — оба трусливые животные, и они нередко остаются в страхе, даже будучи ранеными, но бывают исключительные случаи, и иногда они становятся атакующими сторонами. В то время как На-тан пытался проникнуть в тайны чащи внизу, На-ка-йен призвал его оглянуться, и взглянув в указанном направлении, мы увидели большую пантеру, присевшую на другой ветке, не выше в пятнадцати футах от На-тана и, очевидно, намеревалась попробовать его на вкус.

 

В одно мгновение На-ка-йен поднял ружье и сделал стремительный выстрел в зверя, но пуля лишь нанесла легкую рану в туловище и заставила зверя ускорить движения, потому что в следующее мгновение он бросился к На-тану. Этого осторожного апача было не так-то просто поймать, потому что в тот момент, когда пантера оторвалась от ветки, на которой она сидела, На-тан рухнул в воду футов с тридцати, исчез под водой и больше не появлялся, пока он не достиг дружественного укрытия берега, уйдя под водой из поля зрения своего врага. Пантера приземлилась на то место, которое так внезапно освободилось, и с тревогой посмотрела вниз, в бездну, щелкая хвостом о бока и отдирая когтями большие куски коры от ветки. К этому времени На-ка-йен перезарядил оружие, а я достал свой казнозарядный карабин и два тяжелых револьвера Кольта. Мы оба хорошо прицелились и сбили зверя с его высокого насеста. Вскоре мы вытащили его труп на сушу и содрали с него шкуру. Это был огромный экземпляр, размером почти семь футов от кончика хвоста до кончика носа. Я привез его кожу с собой в Калифорнию, на память о происшествии и впоследствии подарил ее Филипу Мартинетти. Когда На-тан осмотрел безжизненное тело своего покойного противника, он мрачно улыбнулся и сказал: «Тагун-йа-дах, шис Индай то-дах ишан». что означает: «Дурак, апач тебе не еда».

Мы уже собирались возвращаться домой, когда наше внимание привлек страшный шум в скалистом ущелье, ярдах в четырехстах ниже по реке. Поспешно вскочив на коней, мы поскакали к месту, и спешившись, осторожно приблизились к каньону. Неожиданно мы наткнулись на очень захватывающую и интересную сцену. Очень крупный лев, вероятно, тот самый, которого мы преследовали, вступил в смертельную схватку с хорошо развитым бурым медведем. Лев пригнулся примерно в двенадцати футах от косолапого, а медведь стоял прямо на задних лапах, вытянув вперед передние, и прислонившись спиной к большому камню. Рычание его было пронзительным, и ему мы обязаны удовольствием присутствовать на схватке, которая быстро началась. Лев смотрел на своего противника пристальным взглядом, его длинный жилистый хвост работал и извивался, как большая раненая змея. Его грозные когти время от времени цеплялись за камни и гравий, и время от времени он оскаливал свои ужасные клыки и издавал низкое, но многозначительное рычание. Достигнув мертвой точки, лев в отчаянном прыжке рванулся вперед, и вцепился в медведя. Тогда раздались ужасные звуки грызни и рвущейся шкуры, от обеих бойцов в большом количестве брызгала шерстяная пыль и кровь, они кусали, рвали и обнимали друг друга.  Примерно через две минуты этой ужасной схватки лев внезапно освободился и отпрыгнул прочь. Затем каждое животное начало зализывать свои раны, лев снова занял свое прежнее место перед медведем и, очевидно, намеревался «сразиться с ним на этой линии, даже если на это уйдет все лето».   Медведю явно не терпелось убежать, но он не осмеливался повернуться спиной к своему более проворному противнику.

 

После примерно десяти минут, потраченных на зализывание ран и устранение повреждений, лев вновь перешел в наступление, а медведь снова занял оборону. Повторялась та же сцена, но на этот раз льву удалось разорвать спину медведя и вытащить его внутренности. Медведь упал замертво, а лев снова потянулся, и начал зализывать раны. Отдышавшись, он неторопливо стал тащить медвежью тушу в каньон и закапывать ее листьями, песком и прочим мусором. В этот момент я услышал ружейный треск, и победитель завалился на бок замертво, рядом с телом своего недавнего врага, получив пулю прямо за ухом от оружия На-тана, который ни в коем случае не забыл и про свою недавнюю встречу. Размеры этого зверя составляли семь футов семь дюймов с половиной от кончика носа до кончика хвоста. Его кожу я также сохранил, а затем подарил ее майору (теперь генералу) Г. Д. Уэлену, тогда командующему фортом Самнер. Поскольку у нас было больше, чем мы могли унести, На-ка-йен был отправлен в лагерь апачей, чтобы привести несколько вьючных лошадей и скво, чтобы разделать мясо и отнести его в лагерь, поскольку апачи очень любят мясо львов и пантер, но редко прикасаются к медвежатине. Этого было достаточно для одного дня, и обнаружив пару прекрасных насестов индеек, мы вернулись домой, весьма довольные результатами нашей охоты.

На Пекосе, около форта Самнер, было довольно много бобров, и мы любили охотиться на них ясными лунными ночами. Апачи очень уважают бобра, которого они считают самым проницательным и умным из животных. Бобры Пекоса очень крупные, а в середине зимы у них необычайно густой, тяжелый и мягкий мех. Их хвосты, поджаренные в золе, представляют собой великолепное блюдо и пользуются большим уважением, но слишком жирны и мускусны для большинства желудков. Апачи принесли мне довольно много детенышей, примерно недельного возраста, но молока было трудно достать, и мне удалось вырастить только одного, пока ему не исполнилось три месяца и он не смог позаботиться о себе сам, тогда я выпустил бедягу, вернув его в свое племя. Он стал настоящим домашним питомцем, и с легкостью выполнял несколько маленьких трюков. Так как он был воспитан среди людей, он не обладал врожденным страхом перед ними, который так сильно характерен для его расы, и вполне вероятно, что бедняга впоследствии стал жертвой неуместной самоуверенности, хотя я отнес его на шесть миль ниже лагеря, где была большая бобровая плотина, прежде чем вернуть его на свободу.

Качество милосердия неизвестно апачам. Они часто берут птиц и животных живыми, но неизменно отдают их своим детям на пытки. Воин приходит в восторг, когда его сын проявляет таким образом превосходное мастерство. Он смотрит с одобрением и время от времени делает замечания начинающей молодежи. Скво особенно довольны не по годам развитыми способностями их детей к искусству пыток. Не щадят даже их лошадей, и можно сказать, что их собаки ведут именно «собачью жизнь». То, что мы называем рыцарством, также неизвестно апачам, которые считают это чистой глупостью и бесполезным риском для жизни, тем не менее, есть примеры самопожертвования и героической преданности, которые не имели бы себе равных в истории, если бы не тот факт, что в каждом случае герой был смертельно ранен, прежде чем проявил выдающуюся храбрость ради безопасности других. Тяжело раненый индеец намного опаснее, чем совсем не раненый.

Чувствуя, что он не сможет сбежать, его первая цель - убить как можно больше врагов, и защищать свой народ до последнего вздоха. Я видел, как один апач, стоявший у узкого входа в ущелье, получил четыре пули из карабина в грудь, прежде чем упал на колени, и каждый раз, когда кавалерия атаковала, этот человек сдерживал лошадей, отпугивая их взмахами красной попоны. Этим героизмом и удивительной жаждой жизни он спас около шестидесяти или семидесяти своих людей, которые выиграли время, чтобы отступить среди неприступных скал. Он закончил сопротивление только после того, как получил револьверную пулю в мозг, и пока наконец не был убит. Его лук и колчан со стрелами сейчас находятся в комнатах калифорнийских пионеров.
Глава 19.

Анекдот о капитане Бристоле. — Удивление и восхищение индейцев. — Они считают его великим лекарством. — Чудеса микроскопа. — Их способы охоты. — Отъезд Охо Бланко. — Боязнь апачей перед болезнями. — Грипп. — Пророк апачей. — Его сон и толкование — Мой встречный сон и толкование. — Полезные услуги доктора Гвитера. — Верность Гиан-на-та. — Необходимость использования хитрости.



Среди многих уникальных инцидентов, произошедших в форте Самнер, можно упомянуть один, который произвел большое впечатление на индейцев, собравшихся в этом месте. Навахо, попавшие в плен к «пионерам» Калифорнийской Колонны, насчитывали более девяти тысяч человек, включая известных вождей и выдающихся воинов, женщин и детей. Собственно апачей, находившихся в таком же состоянии, насчитывалось почти полторы тысячи человек. Этого несоответствия достаточно, чтобы доказать превосходство воинственного характера последнего племени; их непоколебимая решимость «бороться на этой линии» и их абсолютная неподатливость. Капитан Х. Б. Бристоль, 5-й Пехотный полк Соединенных Штатов, был одним из тех приветливых, добросердечных и образованных джентльменов, которые имеют счастливую способность привязываться ко всем, кто находится в сфере их знакомства. Строгий приверженец дисциплины и проникнутый глубоко укоренившейся любовью к своей профессии, он обладал умением завоевывать расположение и доверие своих людей, а также их беспрекословное подчинение приказам. Suaviter in modo et fortiter in re (Будем тверды в достижении цели, и мягки в способах ее достижения), за которые он прославился в командовании, постепенно распространило свое влияние среди индейцев, которые всегда готовы оценить и признать те качества, которые влияют на других людей. За короткое время его хижина стала популярным курортом среди кочевников, которые были в восторге от его щедрости, а он с удовольствием изучал их различные атрибуты. Капитан Бристоль часто развлекал своих друзей, втыкая булавки и иглы в различные части своего тела, водя ими во всю длину, не чувствуя ни малейшего неудобства. Однажды днем, когда его каюта была полна дикарей, он начал прикреплять свои панталоны к бедрам булавками, пока сотня или более не вонзились в его плоть, не пролив крови и не вызвав никаких признаков страдания. Апачи и навахо были полны удивления и восхищения, в то время как присутствовавшие офицеры делали вид, что охвачены тревогой. До сих пор добившись успеха, Бристоль намеренно открыл свой перочинный нож и сунул лезвие рядом с булавками. Затем он предложил индейцам вонзить свои ножи в его тело, заверив их, что это не причинит ему вреда. Этот последний coup de jonglerie (удар жонглера) полностью рассеял все их сомнения, и они единодушно проголосовали за то, чтобы он стал «великим лекарством» (шаманом). С этого дня его влияние стало очень значительным, так как считалось, что его нельзя убить обычными средствами. Все это делалось без показухи и в чисто естественной манере. Не было предпринято никаких попыток внушить диким посетителям мысль о своем превосходстве, и они отдавали этому поступку полное почтение и уважение. Если бы их привели к пониманию того, что должны были проявиться какие-то экстраординарные способности белого человека; если бы им сказали, что в области «медицины» нужно сделать нечто превосходящее то, что они могут сделать, они отнеслись бы к этому делу с недоверием, подозрением и отвращением; но это было так импровизировано и непринужденно, что их доверие было завоевано, и их вера укрепилась.

Прибегали и к целому ряду других невинных ухищрений, чтобы незаметно внедрить в сознание апачей чувство нашего превосходства, но всегда самым тщательным образом остерегаясь любых попыток противопоставить достижения американцев дикому невежеству. Их фанатизм и самомнение нельзя было грубо атаковать, не возбудив их естественное недоверие и тревогу. Они были готовы увидеть «негра за каждым забором» и всегда были начеку, чтобы обнаружить малейшее приближение к обману, или попытку ввести в заблуждение предположением о более высоком интеллекте. Человек, однажды обнаруженный в попытке заставить его поверить в то, во что он сам не верил, тотчас же и навсегда подвергается табу. Никакие последующие его действия или обещания не могли восстановить их доверие. Только после того, как я приобрел очень хорошее знание их языка, эти черты стали полностью очевидными, и я поставил перед собой задачу вести себя так, чтобы рассеять все сомнения.

У меня был очень хороший микроскоп, который я купил у французского священника, а также отличные солнечные часы с несколькими другими инструментами, такими как «огненное стекло» (лупа), бинокль, компас, несколько карт Нью-Мексико и т. д. Стремление показать чудеса этих инструментов моим неискушенным посетителям было очень велико, но я чувствовал, что будет неосторожно делать это до тех пор, пока не представится случай, когда это будет результатом их применения, а не моего хвастовства.

Однажды, получая инструкции от Хуана Кохо, моего наставника по языку апачей, я вдруг сделал вид, что мне необходимо изучить мельчайший предмет, форма которого неразличима невооруженным глазом. Хуан с большим интересом наблюдал за мной, пока я открывал микроскоп и помещал в его фокус тушку обыкновенной блохи. Я старался не просить его посмотреть на объект в окуляр, будучи убежденным, что его собственное любопытство побудит его обратиться ко мне с просьбой. После того, как я несколько секунд внимательно смотрел, Хуан спросил, на что я смотрю, и я сказал ему, что у меня есть инструмент, который делает блоху величиной с мула, и показывает мне все ее телосложение. Он тотчас же изъявил желание увидеть это чудовище, и после того, как внимательно и долго смотрел, он воскликнул: «Madre de Dios, que cosa tan hororosa!» — что значит, «матерь божья, какой ужас!». Таким образом мы просмотрели полдюжины объектов, каждый из которых вызвал у Хуана выражение безграничного удивления, и который начал считать меня магом силы и влияния. Таким образом был подготовлен фундамент к дальнейшему доверию со стороны дикарей, которым Хуан рассказал обо всем этом деле, потому что я никогда не пользовался такими средствами, чтобы заявить о своих правах на их уважение, и, по-видимому, стремился уберечь свое обладание ими от их знания. Казалось, они получили информацию случайно, и я позволял им часто давить на меня, прежде чем я уступал их просьбе взглянуть через чудесный инструмент, о котором они слышали от Хуана. Их восхищение возбуждали также зажигательные стекла, бинокли и т. д., а когда я вынул карты и объяснил им все о тех частях страны, которые они хорошо знали, но я сам их никогда не посещал, они начали думать, что ничто не будет скрыто от нашего знания, если мы только приложим усилия, чтобы только свериться с нашими волшебными инструментами.

На протяжении всего времени наших близких отношений я был таким же большим исследователем ихних фондов информации, как и они - той, которой обладал я. Меня регулярно знакомили с их способами охоты и учили, где и когда можно ожидать желаемую дичь. Мне также усердно показывали искусство следопыта, но это требует очень долгой и постоянной практики. Их код сигналов дымом, камнями, сломанными ветками и т. д. объяснялся с явным удовольствием, в убеждении, что белый человек может хоть чему-то научиться у них.

Войска в форте Самнер были настолько смехотворно малы по сравнению с количеством индейцев, которых нужно было контролировать и охранять, что я убежден, что дикари никогда бы не продержались так долго, если бы не чрезвычайная бдительность и принятая своеобразная политика. Фактически, через шесть месяцев после моего отъезда Охо Бланко, знаменитый апач, покинул форт Самнер, уговорив множество других составить ему компанию, и вскоре почти все остальные члены его племени покинули форт Самнер, последовав его  примеру.

Ничто не может заставить апачей оставаться на час в том месте, где один из них умер от болезни, и они обходят стороной все места, где, как известно, апачи испускают дух по какой-то причине.

Ближайшим городом был Антон-Чико (Anton Chico), удаленный почти на девяносто миль, и было довольно много известных деревень в пределах от ста до ста тридцати миль к северо-западу, западу и юго-западу от форта. В населенных пунктах свирепствовал грипп, принявший характер эпидемии. Очень много детей и немало взрослых в мексиканских городах стали жертвами болезни, принявшей злокачественный характер. Вскоре он появился среди апачей, но доктор Гвитер, которому я помогал в качестве переводчика, неустанно обращал на него внимание и благодаря своевременным и разумным усилиям предотвратил смертельный исход болезни в одном случае, хотя почти все люди были более или менее заражены. Коварный и хитрый негодяй- старый апач, который пользовался среди них большим влиянием как знахарь, воспользовался случаем, чтобы посеять среди них недовольство. Он корил их за холопское повиновение белым, покрывал укорами за то, что они уступили своей абсолютной самостоятельности, всячески насмехался над ними. Об этом рассказали мне Гиан-на-та, На-тан, Натч-ин-илк-кисн и На-ка-йен (Gian-nah-tah, Nah-tanh, Natch-in-ilk-kisn, Nah-kah-yen), но того факта, что они мне рассказали, было достаточно, чтобы убедиться, что пророка не следует бояться, и я посоветовал им хранить молчание и сообщать мне обо всем, что происходит, но ни в коем случае не сообщать их товарищам тайну того, что они мне что-либо рассказали об этих действиях.

Однажды Гиан-на-та заявил, что накануне вечером пророк провел большое собрание, на котором объяснил видение. Время было выбрано около полуночи. Апачи сидели плотным кругом, в центре которого стоял пророк, одетый в дикарские украшения своего священного служения. Его нетерпеливые слушатели были проинформированы, что он был благословлен видением, в котором он увидел черное облако размером с его одеяло. Облако постепенно поднималось с запада и увеличивалось по мере того, как оно поднималось во мраке и увеличивалось в размерах, пока не покрыло большое пространство. Его курс был направлен к лагерю апачей, над которым оно зависло, а затем снизилось, пока лагерь не был полностью накрыт его киммерийскими складками. Толкование этого видения заключалось в том, что черное облако представляло собой гнев Великого Духа, и что он послал его среди апачей, чтобы убить их болезнью за то, что они остались в плену у американцев. Он пригрозил, что если они все не уйдут при первой же возможности, то ни один из них не будет спасен от гнева Великого Духа. Вполне можно предположить, что такое заявление их самого известного знахаря в то время, когда свирепствовала страшная эпидемия, имело бы огромное влияние на этих диких и чрезвычайно суеверных людей.

Я немедленно принял решение, что делать, и, не сообщая Гиан-на-та о своих намерениях, приказал ему собрать весь лагерь на следующую ночь, как можно ближе к полуночи. Луна была очень яркой, а воздух чистым и совершенно неподвижным. Я засунул за пояс пару шестизарядных револьверов и свой нож и, прорезав в центре простыни отверстие для головы, надел на себя эту вещь, как тогу. Когда все апачи расселись в недоумении о причине сбора,  я внезапно появился среди них, и заняв позицию в центре, обратился к ним с речью  следующего содержания. Я сказал им, что мне было даровано видение, полное для них значения, и поскольку они назначили меня своим «Тата» (Tata), или губернатором, оно было передано мне для их же блага. Я сказал, что две ночи назад их пророк видел черное облако, которое становилось все больше и чернее по мере приближения к лагерю апачей, над которым оно оседало, пока его не накрыло, но что в его уста был вложен лживый дух, и истинный смысл видения был сокрыт от его знания. В качестве их Таты мне было открыто это, с указаниями передать сейчас всему племени.

Они знали, добавил я, что Ангел Смерти был очень занят в мексиканских городах и деревнях, отсекая мужчин, женщин и детей, не щадя ни возраста, ни богатства. Но кто из вас, сказал я, умер? Где жена, скорбящая о муже, или мать о ребенке, или воин о тех, кто ему дорог? Ни один из вас не пропал без вести, и все вы теперь выздоровели, или почти выздоровели от приступов этой немощи, убившей столь многих. Теперь слушайте, истинный перевод видения таков: Великий Дух с удовлетворением увидел, что вы сдержали свое обещание, что вы больше не существуете за счет грабежа, что вы не убиваете неосторожного путника, что вы живете здесь счастливо и хорошо обеспечены, со всеми удобствами, и о вас позаботятся искусные знахари, когда вы больны. И в награду за ваше превосходное поведение Добрый Дух сказал: «Я послал Ангела Смерти в эту землю, и он не знает ничего, кроме разрушения, ибо в этом его миссия. Мой народ апачей преуспел и должен быть сохранен, и, чтобы оградить их от видения Ангела-Разрушителя, я окутаю их темным облаком, через которое его взгляд не сможет проникнуть, и тогда он пройдет мимо них, и они будут жить, потому что сдержали свое обещание, данное американцам». Это, — добавил я — истинный перевод видения, увиденного вашим пророком, и я пришел сюда, чтобы рассказать вам об этом, чтобы его злой совет не возобладал, и не привел вас к гибели.

Читатель может догадаться о ярости шамана и глубоком изумлении всего племени, кроме Гиан-на-та. Никто, кроме него, не знал, что я обладаю какой-либо информацией по этому поводу, и конечно, ни одна душа, включая пророка, не сомневалась в действительности того, что я сказал. Предполагаемая хандра внезапно закончилась, апачи вернулись к своей верности с большей готовностью, чем раньше, и наше общение стало более гармоничным, чем когда-либо. Со своей стороны, я был гораздо лучше удовлетворен результатом, чем если бы мы были вынуждены применить силу и убить сотню или две дикарей, прежде чем снова убедить их в необходимости повиновения. Шаман потерял свое влияние, в то время как мы, пропорционально, приобрели его.

Вышеприведенный инцидент передает свою собственную мораль и показывает достоинство использования хитрости вместо силы, когда приходится встречаться с хитростью.


 



Глава 20.

Язык апачей.— Размышления.— Как называются апачи.— Нежелание называть их апачские имена.




В другом месте ранее было сказано, что мой словарь языка апачей был отправлен в Смитсоновский институт через генерала Карлтона, и что он был передан профессору Джорджу Гиббсу для включения в его будущую работу по этнологии. Поскольку это была единственная копия, имевшаяся у меня, я вынужден полагаться исключительно на память в отношении очень неудовлетворительного основания, которое могу предложить в этой главе. Однако это послужит тому, чтобы убедить читателя в более высоком интеллекте индейцев апачей по сравнению почти со всеми другими племенами американских дикарей, в то же время ставя их во главе чисто кочевых рас.

Многие африканские, австралийские, северо- и южноамериканские племена, а также те, что населяют Тихий океан, а также некоторые племена Азии, не умеют считать дальше десяти, но апачи считают до десяти тысяч с такой же регулярностью, как и мы. Они даже используют десятичные последовательности. У нас число один не имеет коррелята. Оно уникально как по выражению, так и по значению, но когда мы подходим к двум, мы говорим два, двенадцать, двадцать, двести; с цифрой три для начала мы говорим тринадцать, тридцать, триста; и снова четыре, четыреста, 10, 40, 400 и так далее до десяти, когда процесс повторяется, обращаясь к тому же корню-числительному, от которого более высокое число получило свое название. Точно так же апачи используют уникальное слово для обозначения одного и другое для обозначения одиннадцати; но все остальные происходят от корневого названия чисел от одного до десяти. Это будет видно из прилагаемой таблицы их числительных:

Один называется  tash-ay-ay; два - nah-kee; три - kah-yay;четыре - tin-yay; пять - asht-lay;шесть - host-kon-ay; семь - host-ee-day; восемь - hah-pee; девять - en-gost-ay; десять - go-nay-nan-ay.

Но, достигнув одиннадцати, они употребляют совсем другое слово и говорят klats-at-too-ooh, что никогда не повторяется ни частично, ни полностью, пока не доходит до одиннадцати, то есть klats-at-too-ooh. Когда нужно выразить двенадцать, прибегают к nah-kee  или двум, которые затем расширяются до nah-kee-sah-tah. Таким же образом тринадцать происходит от kah-yay, три, и становится kah-yay-sah-tah. После десяти до двадцати их числа называются следующим образом:

11, klats-ah-tah-hay; 12, nah-kee-sah-tah; 13, kah-yay-sah-tah; 14, tin-sah-tah-hay; 15, asht-lay-sah-tah-hay; 16, host-kon-sah-lah-hay; 17, host-ee-sah-tah-hay; 18, sam-pee-sah-tah-hay; 19, en-gost-ee-sah-tah-hay; 20, nah-tin-yay.

Следует заметить, что после четырнадцати добавляется слог с придыханием hay, и это делается ради благозвучия, а также для перехода от hah-pee, восемь, к sam-pee в восемнадцати. Следует также отметить, что nah-tin-yay, двадцать, происходит от nah-kee-sah-tah, двенадцать, от nah-kee, два; и это регулярно наблюдается в следующих числах: например, тридцать называется kah-tin-yay; сорок, tish-tin-yay; пятьдесят, asht-tin-yay; шестьдесят, host-kon-tin-yay; семьдесят, host-ee-tin-yay; восемьдесят, sam-pee-tin-yay; девяносто, en-gost-ee-tin-yay; сто, too-ooh, после чего следует nah-kee-too-ooh, двести; kah-yay-too-ooh, триста и т. д. до одной тысячи, что выражается go-nay-nan-too-ooh, или десять сотен; две тысячи называются nah-kee-go-nay-nan-too-ooh, и т. д…

Здесь у нас есть доказательства, достаточные для того, чтобы доказать, что апачи должны были обладать объектами достаточной важности и числами, чтобы вынудить создание терминов, с помощью которых можно было указать числа. В отсутствие какой-либо другой цели, предоставляемой регионом, в котором они обитают, вполне вероятно, что движущей причиной была численность их расы.

Их глаголы выражают прошедшее, настоящее и будущее с большой регулярностью и имеют инфинитив, изъявительное, сослагательное наклонение и повелительное наклонение вместе с первым, вторым и третьим лицом, а также единственное, двойное и множественное число. Многие из них очень нерегулярны и зависят от вспомогательных средств, которых немного. Во всем, что касается особой индивидуальности, язык требователен; таким образом, shee означает я или меня; но ши-дах означает «я сам» или «я сам»; ди означает тебя или тебя; но ди-дах означает именно тебя самого и лично, безотносительно к какому-либо другому существу. Когда апач рассказывает о своих личных приключениях, он никогда не говорит «ши», потому что это слово в некотором смысле включает всех, кто присутствовал и принимал какое-либо участие в этом деле; но он использует слово ши-дах, чтобы показать, что действие было полностью его собственным. Местоимения: Ши — я; ши-дах — я сам; ди — ты или ты; ди-дах — ты сам; аган — это, он, она или они. Слово to-dah означает «нет», и все их утвердительные формы отрицаются путем деления этого слова таким образом, чтобы первый слог помещался впереди, а второй — сзади глагола, подлежащего отрицанию. Например, инк-тах означает садиться, но чтобы сказать не садись, мы должны выразить это до-инк-тах-дах; нуэст-чи-ши, иди сюда; to-nuest-chee-shee-dah, не подходи сюда; анах-зонт-ти, уходи; to-anah-zont-tee-dah, не уходи, и так далее по всему языку.

Слово tats-an означает «мертвый» на языке апачей, но они никогда не употребляют его, когда говорят об умершем друге, а говорят о нем, что он йах-ик-ти, что означает, что его нет, что он отсутствует. Если кто-то пойдет в лагерь апача и расспросит о нем во время его отсутствия, посетителю ответят, что он йах-ик-ти или ушел куда-то. Это употребление, когда речь идет об их умерших друзьях, вызвано не столько деликатностью и сожалением об их утрате, сколько их суеверным страхом перед мертвыми, поскольку они безоговорочно верят в призраков и духов, хотя я так и не смог проследить причины их веры. Имея в виду животное, уничтоженное в погоне, как только наносится смертельный удар, они восклицают: йах-тац-ан, теперь оно мертво; но если оно будет только ранено и снова встанет, то говорят, to-tats-an-see-dah, он не мертв.

Всякий раз, когда им показывают объект в первый раз, они принимают его испанское название, которое заканчивается их любимым гортанным «хай». Раньше они не знали разницы между ценностью или качеством железа, серебра, меди, латуни или золота. Железо они называли пеш, и несколько металлов различали по цвету. Серебро называлось pesh-lickoyee, или белое железо; золото, пеш-клицо или желтое железо; но, изучив разницу в их стоимости и использовании, они приняли испанские термины, и серебро стало plata-hay, золото превратилось в oro-hay, а латунь сохранила название pesh-klitso, или желтое железо.

Так как апачи не строят домов и редко остаются в какой-либо местности более чем на неделю, то место их временного проживания получило свое название от их слова kunh, что означает огонь; так что, чтобы выразить лагерь или несколько веток, связанных вместе в каркас для шалаша, мы должны сказать kunh-gan-hay, что означает очаг. Многие из их слов полностью зависят от их акцента для индивидуальности значения. Ках — это слово, обозначающее стрелу, а также кролика, но когда имеется в виду последнее, необходимо придать к звуку с сильным придыханием, выкатывая его из горла с подчеркнутым выражением. Термин ах-хан-день означает «далеко», «дальний путь»; но если говорящий намеревается передать идею большого расстояния, он должен выделить и остановиться на последнем слоге и произнести слово а-хан-д-а-й. Слово schlanh означает много, много; но чтобы изобразить большое, необыкновенно большое количество, надо сказать schlan-go с ударением на последнем слоге.

Поскольку в эту работу не предполагается включать словарь апачей, приведенных выше иллюстраций должно быть достаточно, чтобы убедить читателя в том, что для столь чисто кочевой расы их язык опережает язык многих других, на которых говорят нецивилизованные расы, проживающие в деревнях и занимающиеся пастбищными и сельскохозяйственными занятиями.

Воины-апачи берут себе имя от какой-то заметной черты характера, личных особенностей или примечательного поступка. Пока одна из этих черт не разовьется до такой степени, чтобы стать заметной, юношу называют иш-кей-най, мальчик. Женщин называют аналогичным образом, но, поскольку они считаются совершенно низшими, многие из них не имеют особого названия, но к ним обращаются или говорят как к иш-тиа-най, или женщине. Имена некоторых наиболее выдающихся воинов летней резервации форта лучше всего передают идею этого предмета. Там был Гиан-на-та, что означает «Всегда готов», что  превосходно описывает характер этого человека. Мексиканцы дали ему имя Кадете. Затем пришел На-тан, или «Кукурузный цветок», прозванный так потому, что однажды во время набега на Сонору он полностью спрятался вместе с группой на кукурузном поле недалеко от большого города Урес, и угнать двести или триста голов лошадей. Однажды он получил пинок по носу от одного из пойманных животных, в результате чего эта черта лица сгладилась на значительной части его естественно непривлекательного лица. Из-за этого несчастного случая мексиканцы прозвали его Эль Чато. Высокий, статный парень, радовавшийся имени Натч-ин-илк-кисн, или «Цветные бусы», из которых он всегда носил плотно сшитый и жесткий ошейник на шее и браслеты на запястьях. На-ка-йен означает «Островидящий, Зоркий» и был он окрещен так из-за своей удивительной способности далеко видеть. Ту-а-яй-сэй, «Сильный Пловец», получил свой титул за то, что чудом спасся от утопления в реке Рио-Гранде, пытаясь пересечь ее с табуном украденных лошадей. После отчаянной борьбы, в которой несколько животных было потеряно, ему удалось добраться до берега, и вместе с остальными спастись от большого преследующего отряда мексиканцев, которые не осмелились броситься в бурлящий мутный поток. Тихий, вспыльчивый и добродушный парень был известен как Пара-а-ди-а-тран, что означает «Довольный». Один старый сагамор получил прозвище Кло-сен, или «Верёвка-Для-Волос», за то, что заарканил и убил команча во время битвы между племенами с одним из этих кабестро (узда, недоуздок). Его стрелы были израсходованы, и завладев оружием убитого врага, Кло-сен внес большой вклад в победу в битве. Пинда-Ликои, или «Белоглазый», был известным воином, получившим прозвище из-за необычайно большого количества белого вокруг маленьких, черных, сверкающих зрачков его глаз. Его мексиканский титул был Ojo Blanco (Белый Глаз).

 

Как уже отмечалось, немногие женщины когда-либо удостаивались имен, но есть и такие, у кого явно поэтические названия. Среди них была очень умная и красивая девушка восемнадцати или девятнадцати лет, которая неизменно отказывалась от всех предложений руки и сердца. Она была светлой, со строго греческими чертами лица и изящно маленькими ногами и руками. Ее глаза были большими, черными и блестящими, а фигура великолепно развитой, а осанка благоухала грацией и свободой дикой девушки сьерры. Она была известна как Sons-ee-ah-ray, что означает «Утренняя звезда». Другую, столь же равнодушную к замужеству, звали Иш-кай-най, «Мальчик», за ее мальчишеский характер и нрав.

Была одна, удостоившаяся особого почета от представителей другого пола, но ее имя апачи ускользнуло из моей памяти. Она была известна как одна из самых ловких конокрадов и конокрадов в племени и редко позволяла экспедициям совершать набеги без своего присутствия. Перевод ее титула апачей был «Ловкий конокрад» (здесь явно речь идет о легендарной Лозен, сестре Викторио).

Они называют себя не «апачами», а шис-индай, или «люди леса», вероятно, потому, что их зимние жилища всегда располагаются среди лесов, растущих на сьеррах, намного выше равнин, и  хотя они обеспечивают огонь и укрытие от зимних ветров, но еще и позволяют им наблюдать сверху за всем, что происходит в долинах внизу.

Приведенные выше имена несколько наводят на мысль о характере апачей, настолько, что они нередко отказываются называть свое настоящее имя на допросе, но постараются вместо него дать какое-нибудь мексиканское наименование. До замужества девушки были самыми красивыми и совершенными из всех индейских племен, которые я когда-либо видел; но после рождения детей и выполнения в течение трех или четырех лет тягостных обязанностей, возложенных на них мужьями, они вскоре увядают и сморщиваются, становятся худыми, мускулистыми и морщинистыми.



Глава 21.

Целомудрие женщин апачей.— Развратность навахо.— Любопытные обычаи.— Пир и танец.— Церемонии.— Браки апачей.— Стиль ухаживания.— Кокетство. — Лошади как деньги.— Притворная застенчивость.— Система полигамии апачей.— Обычаи, регулирующие брак.— Похоронные церемонии.— Оспа.— Капитан Ширланд.— Форт Дэвис.— Бой с апачами.

Среди тех, кто получил лучшие возможности для судейства, награда за женское целомудрие вручается апачам. В течение примерно двух лет, когда сотни из них находились под нашей опекой и свободно смешивались с нашими войсками, насколько мне известно, не произошло ни одного случая, чтобы женщина-апачка отдала себя любому мужчине, не принадлежащему к ее племени.  Случаи супружеской неверности среди них крайне редки, и девушки необыкновенно гордятся тем, что сохраняют свою чистоту. Искусство кокетства у них практикуется с таким же рвением, как и у красавиц наших городов, и с такой деликатностью и тактом, что самые утонченные из нас, похоже, учились в худшей школе.

С другой стороны, навахо чрезвычайно распущенны и чувственны. Хотя они и являются главной ветвью великого дерева апачей, они отличаются племенной организацией, изготовлением превосходных одеял, храбростью и решительностью, а также тем, что держат большие стада овец и возделывают землю. Во всем остальном они чистые апачи. Женские добродетели мало ценятся среди них, но считаются первостепенными среди собственно апачей.

 

Когда девочка-апач достигает второго года половой зрелости, этот факт становится широко известен, и всех присутствующих приглашают на грандиозный пир и танцы. Затем она считается годной для брака, и открыта для просьб молодых воинов. В таких случаях девушка одета во все свои наряды. Маленькие колокольчики висят на юбках ее оленьей мантии и по бокам ее высоких мокасин, доходящих до колен. Кусочки мишуры обильно разбросаны по всему ее одеянию, пока она не утяжеляется количеством ее украшений. Мясо в изобилии готовится по их моде, и гости едят его вволю. Опьяняющий напиток Twilt-kah-yee распространяется бесплатно. На землю кладут высушенную воловью шкуру, и некоторые из наиболее известных музыкантов развлекают компанию импровизированными песнями, в то время как другие отбивают такт по воловьей шкуре длинными и прочными палками. Ясной, безветренной ночью шум этой барабанной дроби слышен за две мили. Встречаются старые воины и рассказывают о своих подвигах; молодые глазеют на девушек на выданье и ухаживают за ними; старухи с удовольствием готовят ужин и угощают им своих голодных просителей. Внезапно раздается крик, и несколько молодых людей, одетых по-разному в шкуры буйволов, оленей, пум, медведей и других зверей, каждый из которых выглядит как можно более естественным, появляются и начинают танцевать в размеренном темпе, вокруг огромного центрального костра.

Женщины притворяются, что очень встревожены этим вторжением зверей, мужчины хватают свое оружие и размахивают им с угрожающими жестами, на которые человеческий зверинец не обращает никакого внимания. Находя свои попытки запугать тщетными, они откладывают оружие и присоединяются к танцу, который затем становится более приятным благодаря смешению молодых девушек. Тем временем та, в честь которой даны все эти радости, остается изолированной в огромном шалаше, в котором собраны сагаморы и главные воины племени. Ей не разрешается участвовать или даже видеть, что происходит снаружи, но она терпеливо слушает обязанности ее замужества. Этот пир длится от трех до пяти дней, в зависимости от достатка отца девушки. После того, как он закончен, у нее начинают выдергивать брови, что призвано показать тот факт, что она находится на брачном пути. Через месяц ресницы выдергиваются одна за другой до тех пор, пока не останется ни одного волоска. Причины этого необычайного факта мне так и не удалось узнать, и я очень сомневаюсь, что сами апачи могут указать какую-либо причину этого действа, кроме требований обычая. Но эта система удаления волос с бровей не ограничивается женщинами, она распространена и среди воинов, и никакие мои доводы не могли заставить их отказаться от этой практики. Это, вероятно, возникло из-за желания выглядеть непохожим на других людей, и добавить им свирепости.
Брак у апачей также имеет свои особенности и заслуживает особого упоминания. Девушки совершенно свободны в выборе мужа. Родители никогда не пытаются навязать женихов после их принятия, и естественное кокетство желанной невесты разрешено в полной мере. Это их безмятежные дни, потому что после брака «наступает потоп». Любые глазенья, лукавое пожимание рук, тайные разговоры и т. д. проводятся так же, как и у нас, до тех пор, пока жених не поверит, что его «игра сделана», и тогда он приступает к проверке своего действительного положения, которое неизменно делается следующим образом: в ночное время он ставит свою лошадь перед ее шалашом, домом, лачугой, лагерем, бивуаком или чем-то еще, что можно назвать несколькими тонкими ветками, торцами воткнутыми в землю, и их верхушками связаными сверху вместе.

 

Затем любовник удаляется и ждет выхода. Если девушка одобряет жениха, она берет его лошадь, ведет напоить, накормить и привязать перед его жилищем, но если она откажется от предложенной чести, она не обратит внимания на страдающего коня. Четыре дня составляют срок, отпущенный ей для ответа в установленном порядке. Быстрое принятие может быть подвергнуто суровой критике, в то время как запоздалое принятие расценивается как крайняя степень кокетства. Вряд ли кто-нибудь из них поведет лошадь на водопой раньше второго дня, так как поспешное выполнение этого действия указывало бы на необычное желание выйти замуж, и никто не допустит прибытия на четвертый день, не снабдив бедное животное необходимой пищей и питьем, при условии, что они намерены принять жениха, поскольку такое поведение навлекло бы на них обвинение в чрезмерном тщеславии.
У нас обладание золотом и серебром указывает на наслаждение богатством. Золото и серебро являются признанными средствами обмена товаров и называются деньгами; но у апачей лошадь — это деньги, и стоимость любого предмета определяется количеством лошадей, которых он может привести. Конечно, животное должно быть здоровым и не старше десяти лет, и среди нас нет кузнеца более искусного в этом вопросе, чем они.

Влюбленный, принятый, становится обязанным определить, сколько лошадей ее родители готовы получить за свою дочь, при взаимном понимании, что животные даны в награду за ее услуги семье. Точно пропорционально количеству подаренных лошадей возвышается ее ценность и привлекательность. Если девушку продают за одно животное, независимо от того, насколько она хороша, остальные присутствующие считают ее малозначимой — совершенно плебейской и ни в коем случае не из хорошего тона, и я не уверен, что наше выражение «дело одной лошади» не возникло из этой апачской системы градуированных ценностей.

На третью ночь пиров и пиршеств, связанных с свадьбой, жених и невеста внезапно исчезают. В течение всего упомянутого времени они постоянно находились в присутствии сахемов и мудрых скво племени, и им никогда не разрешалось даже разговаривать друг с другом. Но любовь гораздо более бдительна, чем предосторожность, и когда стариков одолевает сонливость, возникающая при длительном бодрствовании и частых пьянках, молодой паре удается бежать, обычно при попустительстве старших, которые притворяются совершенно невинными в этом деле.

За несколько дней до бракосочетания жених выбирает какое-нибудь красивое и уединенное место в трех-пяти милях от главного лагеря, и возводит там одно из уже описанных убежищ, но украшенное полевыми цветами и обычно утопающее среди деревьев в месте, которое трудно обнаружить. Туда он уединяется со своей невестой, запас провизии у них достаточен, чтобы продержаться неделю или десять дней, и там они устраиваются на временное жительство. Их отсутствие ожидается, и повторное появление не создает видимого признания, поскольку считается неделикатным проводить какие-либо открытые демонстрации в таких случаях. Молодая невеста напускает на себя вид и притворяется необычайно скромной, а в случае встречи с одним из своих бывших партнеров неизменно отворачивается или прячет лицо и изображает жеманство американской девушки двадцатилетней давности — не сейчас - когда ее обвиняют в том, что у нее есть любовник.

Через неделю эта кажущаяся застенчивость сменяется регулярными и тяжелыми обязанностями жены апачей, и начинается ее жизнь, полная труда и рабских страданий. Воин может в любое время отказаться от своей супружеской подруги, и ее шансы на второй брак зависят от ее репутации хорошего работника или от ее личной привлекательности. В любом случае она не испытывает затруднений в получении второго и даже третьего или четвертого мужа, но ее востребованность зависит от ее известности в этих отношениях. Если есть дети, обязанностью известного отца становится обеспечить их содержание, а он, в свою очередь, возлагает эту ответственность на других своих жен. Женщины отнюдь не прочь разделить привязанности своих господ с другими женами, так как увеличение количества уменьшает работу для каждой в отдельности, но почетное место всегда отводится той, которая вышла замуж первой, независимо от возраста.

Обычай многоженства не всегда был в моде у апачей. Один прославленный воин, знаток традиций своего народа, сказал мне, что было время, когда только одна женщина считалась надлежащей долей одного мужчины, но их потери на войне и по другим причинам настолько сократили число мужчин, что было сочтено политичным внести изменения в этот обычай. Далее он добавил, что по его мнению, его принятие привело к вырождению, и что члены племени стали более отчужденными друг от друга. Он радовался только одной жене, с которой прожил двадцать лет, и хотя она постарела, он предпочитал ее всем молодым и более привлекательным женщинам. Она родила ему двух прекрасных сыновей и дочь, все они были живы и здоровы, и она обладала опытом, необходимым для того, чтобы сделать его довольным мужем. Его старший сын был воином, лучшим другом и соратником своего отца. Он осуждал систему многоженства и думал, что это в конечном итоге выхолостит и уничтожит независимость его племени. Это был На-тан, и его взгляды были полностью поддержаны Кло-сеном и несколькими другими, но они не могли противостоять практике Гиан-на-та, Натч-ин-илк-кисна и других выдающихся и более распущенных людей. Эти рассказы покажут, что апачи, хотя и были самой кочевой, дикой и неукротимой из всех рас, тем не менее размышляли над некоторыми из самых сложных и запутанных социальных проблем высших цивилизованных рас.

Что касается захоронений, то мне удалось найти очень немного по теме, и то немногое неудовлетворительного характера. В этом вопросе они абсолютно неприступны, и им всегда удавалось сорвать любой план, который я готовил для более глубокого изучения предмета. Несомненно, они ненавидят кремацию и прибегают к погребению, и все их погребения совершаются ночью лишь несколькими избранными воинами. У меня есть основания полагать, что их мертвых поднимают на самую удобную высоту и кладут в землю, при этом их тела тщательно засыпают камнями, чтобы волки и койоты не выкопали их и не изуродовали их останки. Все, чем обладал умерший, скрупулезно помещается в могилу, но с какими церемониями и при каких обрядах, я так и не смог выяснить.

Гибель воина вызывает чрезмерную демонстрацию горя и общее ощущение серьезной утраты; смерть скво почти незаметна, кроме ее близких друзей и личных родственниц. Какие бы внешние признаки горя они ни проявляли между собой, находясь в состоянии абсолютной независимости и свободы, они никогда не выказывались об этом в присутствии других, находясь под ограничениями подчинения и повиновения нашему диктату, и возможность наблюдать их в другое время никогда не предоставлялась мне или любому другому человеку, которого я когда-либо встречал. Мне никогда не удавалось разгадать причины такой крайней осторожности, и все мои расспросы не смогли раскрыть скрытности апачей по этому вопросу. Самое близкое определение, к которому я когда-либо пришел, было дано мне старым Кло-сеном, тем самым, который задал так много вопросов относительно сферичности земли, образования облаков, причин дождя и т. д...

Этот размышляющий и опытный воин сказал мне, что причина, по которой они хоронили все мирские блага умерших людей вместе с их телами, заключалась в странной болезни, которая разразилась среди них за несколько лет до его рождения и унесла множество жизней. Было установлено, что использование одежды или домашнего имущества умершего, или соприкосновение с таким человеком почти наверняка приведет к аналогичной болезни у человека, желающего эти вещи, и что было принято правило хоронить вместе с ним или с ней каждую вещь, которой обладал покойный в момент смерти, и все, что он или она могли использовать или трогать до этого события. Но он строго-настрого отказался говорить мне что-либо еще, хотя я приложил все усилия, чтобы вытянуть побольше информации наружу. Мне пришло в голову, что болезнь, о которой шла речь, была оспой, поскольку имелось множество свидетельств того, что она свирепствовала среди апачей в какой-то прошлый период. То, что они знают, что это за болезнь, и в какой-то степени понимают ее природу, можно проиллюстрировать следующими случаями:
Генерал Карлтон отправил капитана Э. Д. Ширланда и его роту «C» из Первых добровольцев Кавалерии, отбить форт Дэвис в Техасе. По прибытии Ширланд обнаружил, что форт покинут конфедератами, но также обнаружил, что были оставлены трое мужчин, зараженных оспой. Эти бедолаги были брошены на произвол судьбы, но войска Конфедерации едва успели покинуть это место, как прибыли апачи, и со своей обычной осторожностью они произвели тщательный осмотр места. В ходе своих исследований они обнаружили трех больных мужчин, и узнав болезнь, которой они были поражены, утыкали их тела стрелами, выпущенными между железными прутьями оконой решетки, и не пытаясь войти в крепость, пошли дальше своим путем, к своим твердыням. Через несколько дней Ширланд во главе двадцати пяти человек столкнулся с более чем двумя сотнями тех же апачей в месте, известном как «Дыра Мертвеца», и убил двадцать двух из них, не понеся никаких других потерь, кроме потери одного карабина. 




Глава 22.

Апачи как воины.— Сражение с марикопа.— Сражение с команчами.— Холодная погода.— Лагерь апачей атакован враждебными навахо.— Животные возвращены.— МакГрю и Портер.— Их доблесть.— Апачи и скальпирование.— Большой парад апачей.— Странная просьба.— Чистка оружия.— Пророк снова создает проблемы.— Маневры кавалерии апачей.— Размышления.


Мне представилось несколько прекрасных возможностей судить об апачах как о воинах по сравнению с другими племенами. Около десяти или двенадцати из них совершили дерзкий набег на самую западную деревню марикопа как раз в то время, когда я проходил со своей ротой. Марикопа и пима вооружились в большом количестве, и поспешили наказать захватчиков, которые нашли убежище в густых зарослях чапараля, прямо у подножия горного хребта, образующего Большую излучину Гила (Great Gila Bend). Там их преследовали и обложили с трех сторон. Конфликт разгорелся, и несколько союзников были ранены, но апачей видно не было. Кусты были пронизаны пулями, и после короткого военного совета на них напали большие силы, но их коварным врагам удалось бежать, не потеряв ни одного человека.

Один джентльмен из Нью-Мексико рассказал мне, что однажды он был свидетелем боя между восемьюдесятью апачами и ста пятьюдесятью команчами, в котором первые одержали решительную победу. Состязание было исключительно верхом, и стороны были одинаково вооружены. Это произошло на равнине, известной как Льяно-Эстакадо, или «Равнина с колышками», к востоку от реки Пекос. Во время этого конфликта имели место демонстрации редкого мастерства в верховой езде, на которые было приятно смотреть.

В январе 1864 года погода в форте Самнер была очень холодной, термометр Фаренгейта показывал десять градусов ниже нуля в восемь часов утра. Под нашим присмотром апачи расположились лагерем примерно в трех милях к югу от форта, на восточном берегу Пекоса. У них было довольно много лошадей, в которых заключалось все их богатство. Однажды ночью, около двенадцати часов, майор Уэлен был разбужен охраной, которая сообщила ему, что прибыла депутация апачей, искренне желающая вступить в беседу.

Аудиенция была немедленно предоставлена, и апачи сообщили командиру, что их лагерь только что посетила большая банда мародерствующих навахо, и их скот угнали. Они пришли за помощью, чтобы вернуть своих животных. Случилось так, что почти вся моя рота — единственный кавалерийский отряд в форте — в то время отсутствовала на разведке, и осталось только около двенадцати с наиболее измученными ротными лошадьми. Тем не менее, людям было немедленно приказано оседлать коней и отдать себя под командование лейтенанта Ньюболда, в то время как роте пехоты Соединенных Штатов под командой капитана Бристоля было приказано следовать за кавалерией со всей возможной скоростью. Этим силам помогали двадцать пять воинов апачей под предводительством Гиан-на-та, больше народу собрать не удалось. Тропа шла прямо на юг, и около семи часов утра кавалерия и апачи наткнулись на отступающих навахо, которые шли пешком, за исключением тех, кто ехал верхом на животных, украденных у апачей. Отряд насчитывал около ста восьмидесяти человек, из которых около шестидесяти были верхом. Как только их преследователи появились в поле зрения, они остановились, построились и приготовились к бою. Ньюболд и его небольшой отряд из двенадцати кавалеристов и двадцати пяти апачей быстро продвигались к навахо, пока не оказались в восьмидесяти ярдах, когда последние открыли огонь по всей своей линии. На это ответил меткий залп из дюжины карабинов, сбивший с ног девять навахо при первом же выстреле. Погода была настолько холодной, что хотя солдаты без труда перезарядили свои казнозарядные карабины, но были проблемы с затворами, так как у них онемели пальцы. К счастью, навахо оказались перед той же дилеммой. Был отдан приказ выхватить револьверы и атаковать, и союзники пронеслись сквозь навахо, как небольшой смерч. Менее чем за десять минут их линия была прорвана, и противник полностью отступил.

 


Апачи также отказались от своих ружей и обратились к своим лукам, стрелам и копьям. Отступление вскоре превратилось в бегство. У каждого солдата было два первоклассных шестизарядных револьвера Кольта, и они использовали их с потрясающим эффектом. В тот момент, когда навахо падал, апачи пронзали его стрелами, и он больше не мог подняться. Белые взяли на себя инициативу, но их дикие союзники поддержали их с большим мужеством и неустрашимой отвагой. Для боя, на котором присутствовало так мало бойцов, резня была ужасающей. Не менее девяноста убитых навахо лежали на земле, и столько же других было ранено.  Кое-кто из отряда, который впоследствии сдался и разместился в резервации, сообщил мне, что только двадцать из всего отряда навахо более-менее благополучно добрались в свою страну. В этом замечательном сражении ни наши войска, ни апачи не потеряли ни людей, ни лошадей. Шестьдесят пять украденных животных были при этом обнаружены, и возвращены их владельцам.

Впоследствии выяснилось, что навахо были сильно возмущены апачами в резервации за то, что они сдались, и вступили в мирное соглашение с американцами, и рейд был предпринят в отместку за это очевидное вероломство. Наши союзники были в большом восторге от своего триумфа, а также получили более положительное представление о доблести калифорнийской кавалерии, к которой они всегда относились с большим уважением, но вместе с тем и с некоторой опаской. Поскольку я отсутствовал на разведке вместе с остальной частью моей роты, я не принимал участия в этом деле, но прибыл в форт на следующий день после его происшествия. и услышал те же самые сообщения от всех заинтересованных сторон. Посещение поля битвы, всего в пятнадцати милях отсюда, убедило меня в количестве убитых навахо, а последующие рассказы выживших подтвердили рассказы победивших сторон.
Среди нападавших были г-н Лабади, индейский агент, и человек по имени Карильо, мажордом индейской фермы в форте Самнер. Оба эти человека были в высшей степени храбры, и оба прекрасно служили. Карильо много лет назад был в плену у навахо и говорил на их языке, так же как и апачи, довольно бегло. Во время боя он приветствовал отступающего навахо и сказал ему: «Стой и сдавайся. Я не хочу тебя убивать. Вот несколько твоих людей в нашем лагере, которые сдались и теперь живут в мире, комфорт и имеют много еды». Навахо ответил: «Разве я не такой же человек, как и ты? Если ты сможешь убить меня, сделай это; если нет, я попытаюсь убить тебя. Я никогда не сдамся!». Услышав этот ответ, Карилльо поднял винтовку и выстрелил, всадив в противника пулю весом в полунции, но этот парень шел, шатаясь, со значительной скоростью, пока его винтовка не была перезаряжена, когда он развернулся и выстрелил в Карильо, и пуля прошла в непосредственной близости от его головы. Перезарядив свою винтовку, Карилльо снова закричал: «Разве я не говорил тебе, остановись или мне придется снова выстрелить» Навахо ничего не ответил, кроме как снова поднял ружье и повторно выстрелил в Карильо, который, оставшись нетронутым, тоже послал пулю в своего врага. Этот второй выстрел заставил его остановиться, он сел и отбросив ружье, начал стрелять из лука и стрел. В этот момент подъехал солдат и пустил револьверную пулю в грудь индейца, которая не убила его, но отвлекла его внимание от Карильо, который проскользнул позади дикаря и схватив его за волосы, вонзил ему в сердце большой нож боуи. В предсмертной агонии этот воин сказал своему убийце: «tu no vale nada», что означает «ты ни на что не годен». Этот случай и другой, связанный с ним в другом месте, демонстрируют чрезвычайную выживаемость,  которой обладают апачи и навахо, и я не сомневаюсь, что и большинство других наших американских дикарей. Это сражение было отмечено многими актами доблести и хладнокровного мужества со стороны наших людей. Рядовые МакГрю и Портер преследовали отступающих дикарей десять миль, убив еще пятнадцать из них. Сам МакГрю убил в тот день не менее тринадцати навахо.

Здесь также можно упомянуть, что апачи не снимают скальпы со всех своих врагов. После продолжительного участия они выбирают один или два скальпа для исполнения церемонии, несколько похожей на «танец скальпа» других племен, но в большинстве случаев совершенно отличной. У них это строго религиозная церемония, выросшая из их суеверий, в то время как среди других рас это наблюдается как великое ликование, триумфальный юбилей. Через четыре дня после описанной выше битвы апачи были одеты в свои величайшие наряды. Около восьмидесяти их самых известных воинов были верхом, и каждый был вооружен копьем, на котором развевался маленький красный вымпел. Каждый член этой партии был закутан в красное одеяло, выданное правительством незадолго до этого, и они построились в тесную колонну из двадцати человек впереди, и четырех рядов в глубину. Совершив множество маневров, они поехали прямо к форту и остановились в нескольких ярдах перед комендантской резиденцией. Этот офицер, майор Уэйлен, попросил меня узнать об их пожеланиях, что я и сделал, и Гиан-на-та ответил, что они просят разрешения посетить поле последней битвы с целью получения скальпа навахо, чтобы совершить некоторые религиозные обряды, навязанные им их шаманом, который, кстати, был тем самым хитрым негодяем, который пытался сбить их с пути своим мнимым видением черной тучи. На эту просьбу майор Уэлен велел мне ответить, что согласиться совершенно невозможно, что они вели себя как храбрые люди во время битвы и что они не должны запятнать свои доблестные дела актами обычного варварства. Далее он добавил, что их враги, будучи уже несуществующими, вышли из-под контроля, и что снятие с них скальпов было актом чудовищной трусости, которому, как он думал, не подвержены его друзья-апачи. Он отдал им должное за храбрость, но если бы они настаивали на своем требовании, он и все мы были бы вынуждены прийти к убеждению, что они не одушевлены истинным мужеством. Поэтому он запретил им посещать поле битвы с названной целью.

Этот ответ вызвал крайний гнев пророка, который немедленно сообщил группе, что, если церемония не состоится, их и их людей посетит мщение Великого Духа. При этом они очень обрадовались и повторили свою просьбу, заявив, что для выполнения их обязательств перед Всевышним требуется всего один скальп. Майор Уэйлен оставался непреклонным и приказал мне немедленно привести мою роту в готовность, чтобы сорвать любую такую попытку со стороны апачей, в то же время поручив мне сообщить им об этом приказе. Они выслушали меня с индейским терпением, а затем, с нескрываемой ненавистью к командиру, поехали вниз по реке сплошным квадратом, пока не достигли точки примерно в трех милях ниже форта, где были торжественно проведены церемонии, о которых я собираюсь рассказать. 

Моя рота была подготовлена в соответствии с приказом, но их держали в ожидании в форте, пока не стало ясно, что апачи полны решимости посетить поле боя. В сопровождении двух избранных мужчин я держался примерно в четырехстах ярдах у них в тылу, но не вторгался в их частную жизнь. Достигнув места, где берег Пекоса постепенно спускался к ручью — очень редкое явление для этой реки, — они повернули вправо и, достигнув воды, выстроились в линию, прямо к югу, в то время как пророк, спешившись со своего коня, вошел в ручей глубиной примерно по колено и начал серию заклинаний, а воины сохраняли глубокое молчание. Совершив обряд омовения, побрызгав на себя водой, он направился к воину на самом южном конце линии и получил от него оружие, которое тот использовал в вышеупомянутой битве. Лезвие копья, нож и наконечники стрел омывались водой, а затем вытирались тканью, после чего направлялись вверх, и пророк с сильным выдохом дул на них, начиная с рукояти и заканчивая заканчивая остриями, одновременно бормоча ряд заклинаний, сопровождаемых стонами и явным раскаянием владельца оружия. Эту систему очищения прошли все присутствующие воины, участвовавшие в сражении. Когда церемония подошла к концу, группа разделилась на четыре отдельные отряда и устроила своего рода ложную драку, которая длилась полчаса. Затем они перестроились в том порядке, в котором пришли, и мирно вернулись в лагерь.

Впоследствии я осведомился у некоторых из их наиболее видных деятелей о предметах, созерцаемых во время этой церемонии, и мне сказали, что духи мертвых будут преследовать их, если их не унесет дыхание пророка. Пролитую ими кровь полагалось смывать только силой их знахаря; но призраки убитых были отогнаны, шаман их сдул с оружия, от которого они умерли. Этой властью наделялся исключительно пророк, но церемония была незавершенной, потому что у них не было скальпа. Необходимо было иметь таковой, из которого каждый воин должен был бы взять несколько волосков и сжечь их, чтобы очистить атмосферу поля боя, и не допустить ее заразы дна апачей. Получив отказ от привилегии майора Уэлена, они больше не могли охотиться в направлении поля, где пали навахо, не подвергая опасности свою личную безопасность из-за болезней, или по другим причинам.

Это происшествие подтвердило мое мнение относительно суеверных представлений апачей и побудило меня собрать много вопросов по этому поводу, но они никогда не проводились из простого любопытства, а скорее из желания узнать что-то, что могло быть полезным и выгодным. Ни при каких обстоятельствах я никогда не позволял себе вторгаться в врожденное чувство превосходства американцев над их диким невежеством, но обращался к ним как к искателю знаний, которыми они одни могли поделиться. Этот курс польстил их тщеславию и открыл мне источники информации, которые в противном случае я мог бы искать напрасно. Ничего не было потеряно из-за этой кажущейся зависимости.

Они не хуже меня знали, что им не сравниться с американцами, но ничто не могло заставить их признать этот факт. Они прекрасно понимали и ценили разницу между нами, но было за пределами человеческой природы думать, что они признают эту разницу. То, что американский офицер, поставленный во главе их лагеря, стал искать у них информацию, старался понять их законы, характер, привычки, язык, нравы, религию и другие обряды, было чем-то настолько новым и неожиданным, что они невольно открывали свои сердца и обнажали их, но ни на мгновение они не забывали проявлять осторожность и сдержанность, даже принимая эти действия. Они неизменно применяют проверку и отказываются верить словам, которые они систематически используют для прикрытия своих замыслов, но испытание миновало, они готовы с ограниченным доверием относиться к обещаниям.

 

Глава 23.

Охо Бланко ранен. — Лечение апачей. —Охо Бланко убит в бою.— Религиозное кредо апачей.— Религиозная политика.— Всемирный потоп.— Апачи, не знающие своего происхождения.— Их представления о женщинах.— Мексиканские женщины как жены об апачах. — Характер их детей. — Ужасное зрелище в каноне Кука. — Несколько советов. — Их уважение к традициям нарушено.



Однажды, во время беседы с доктором Гвайтером, из лагеря апачей нам сообщили, что Охо Бланко был тяжело ранен в личной ссоре с другим апачем. Мы немедленно направились в лагерь, где я арестовал нападавшего и отправил его в караульное помещение, а доктор посетил раненого, где я вскоре присоединился к нему. Охо Бланко, или Pin-dah-lickoyee, что означает «Белый Глаз», был окружен дюжиной или более его скорбящих знакомых, которые поддерживали согласованный вой или пение, повинуясь указаниям шамана. Доктор, зная что пациенту необходимы полный покой и тишина, просил меня отослать его друзей, с указанием не возвращаться. Грубо нарушить традиции их племени и высокомерно отвергнуть веления их «великой медицины» было деликатной задачей, поэтому я приказал дежурному ординарцу прислать мне из моей роты десять хорошо вооруженных и хорошо экипированных солдат, с сержантом и капралом. Через пятнадцать минут сержант доложил и запросил приказ, который заключался в том, чтобы нести бдительную охрану укрытой хижины Охо Бланко и ни под каким предлогом не позволять апачам войти, или позволить кому-то шуметь поблизости, но допустить только больничную медсестру, которую пришлют ухаживать за раненым. Отдав эти приказы и увидев, что охрана настроена должным образом, я приказал провожающим апачам покинуть это место и не возвращаться, пока не будет разрешено доктором. Они заметили прибытие войск и знали, что назревает что-то необыкновенное, и когда им был дан этот приказ, они ушли, очень неохотно и с грустным предчувствием, но тихо и по порядку. Через несколько дней Охо Бланко показал, что его состояние улучшилось, и его бывшие скорбящие были допущены к нему, но им приказали не устраивать никаких необычных демонстраций. Через три недели раненый снова ходил по лагерю, удивляя своих людей.

Причины этих чрезвычайных предосторожностей вытекали из того факта, что раненый был одним из самых прославленных воинов своего племени и пользовался очень большим влиянием. Это был также первый случай такого рода, о котором нам стало известно; более того, я подозревал, что мошенник-пророк воспользуется его смертью, если она произойдет, чтобы возбудить недовольство своих людей в резервации и заставить их сбежать и покинуть страну, чтобы снова заняться привычными грабежами. Это также дало возможность продемонстрировать мастерство белого человека и его интерес к апачам, поскольку доктор Гвитер, осмотрев рану, объявил ее серьезной, но не обязательно смертельной. Было видно, что при надлежащих предосторожностях и разумном уходе все было в наших руках, и у нас была возможность еще больше укрепить доверие и уважение апачей.

Должен сказать, что  первый визит Охо Бланко после выздоровления был нанесен доктору Гвайтеру и мне, и он выразил каждому из нас свою горячую признательность. Менее чем через шесть недель после моего отзыва из Нью-Мексико, этот известный воин бежал из резервации в форте Самнер, в сопровождении более чем двухсот других мужчин, женщин и детей. Я узнал, что впоследствии он был убит в бою с калифорнийскими добровольцами.

Мои беседы с выдающимися воинами и сагаморами на тему религии были очень частыми и продолжительными. Апачи верят в бессмертие души, но они также верят в два божества, одно из Добра, а другое из Зла, власть между которыми настолько уравновешена, что человек не в состоянии определить, кто из них значимей, хотя окончательное превосходство без колебаний приписывается Доброму Духу, но они изменяют это превосходство в том, что касается нас, сокращая активность и интерес, которые Добрый Дух проявляет в нашу пользу; в то время как Дух Зла представлен как бесконечно бдительный и заинтересованный в делах народа апачей. Дух Добра в далеком будущем, а Дух Зла принимает участие в наших повседневных и ежечасных делах. В результате, в то время как они взирают на ДухаДобра с крайним благоговением и абсолютным доверием, их молитвы или обычные просьбы обращены к божеству, которое, как они полагают, формирует их земные цели. Это можно назвать избытком варварства и языческой мифологии; но позвольте мне спросить, есть ли разница между необразованным и диким апачем и внешне христианизированным, цивилизованным и утонченным светским человеком? Разве последний не откладывает поклонение Иегове и не принимается за поклонение Маммону (Mammon) так же полно и стойко, как апачи стараются умилостивить дух, который, как они верят, даст самый немедленный и материальный ответ на их молитвы? Не мне отвечать на этот вопрос, пусть совесть людей — тех, у кого она есть, — ответит сама за себя.

У апачей нет никаких традиций о потопе. Они совершенно не знают о своем происхождении и без колебаний заявляют, что всегда жили в одной и той же стране и были одним и тем же несмешанным народом. Они гордятся чистотой своей крови, и хотя признают, что многие из их жен были захвачены в Мексике, тем не менее они утверждают, что не женщина, а мужчина завещает ребенку тон, характер и особенности. Вдобавок они утверждают, что ни одна мексиканка, ставшая женой апача и остававшаяся таковой, пока не родила ему детей, никогда не желает возобновлять свою прежнюю жизнь. Что это последнее утверждение верно, опыт достаточно доказал моему пониманию, но причины понятны.

Во-первых, между фактическим положением женщин на северных границах Мексики и положением апачей существует лишь небольшая разница. В каждом случае именно она выполняет всю работу и подвергается всему рабству, на которое обречены женщины среди полуцивилизованных народов. Во-вторых, после рождения детей для апача ее привязанность сосредоточена на своих потомках больше, чем на дикаре, создавшем их, и она не бросит их почти ни при каких обстоятельствах. В-третьих, она знает, что ее сдержанное и продолжительное пребывание среди апачей вызовет у нее грубые, бесчеловечные и оскорбительные замечания среди соотечественниц, если она вернется, хотя их собственная жизнь может быть образцом всего самого возможного мерзкого и проституированного. Поэтому нетрудно понять, что плененная мексиканская женщина, жена известного воина, должна цепляться за семейные отношения, которые она сама себе представляла, будь то вынужденные или нет, предпочитая те, которые возможно, раньше занимали ее внимание как естественные.

Люди повсюду и на всех стадиях утонченности приспосабливаются к обстоятельствам, которыми они окружены, и не лишено великодушия предоставить такую же привилегию невежественным, послушным и деморализованным мексиканским женщинам из низших классов. «Пусть первый бросит камень тот, кто без греха». Но общеизвестно, что из этой смеси рас возникают самые кровавые, жестокие и мстительные из американских дикарей. Настоящий апач, убив своего врага, оставит его тело на осквернение и изуродование своему полумексиканскому отпрыску, ежели таковой будет присутствовать.

Правда, он не станет вмешиваться, чтобы предотвратить это безобразие, но сам он редко принимает в этом участие, разве что под влиянием возбуждения, но когда он это делает, он доказывает, что является главным, и его действия доходят до дикой крайности. Точно так же, как кошка или терьер учат своих детенышей ловить и мучить свою добычу, апачи обучают своих учеников. В их язычестве и варварском невежестве мертвые тела их врагов калечатся и оставляются в местах, где их обязательно найдут, чтобы передать чувство страха, а не из-за какой-то врожденной склонности портить то, что, как они хорошо знают, уже нечувствительно к их действиям.

Их философия и отношение к пленнику совершенно иные. В таком случае их дикая и кровожадная натура испытывает истинное удовольствие, терзая свою жертву. Каждое выражение боли или агонии вызывает восторг, и тот, чей изобретательный гений может изобрести самый мучительный вид смерти, считается достойным чести. Одно из самых жестоких зрелищ, когда-либо представлявшихся моему взору, произошло в каньоне Кука, примерно в двадцати восьми милях к востоку от реки Мимбрес. Группа из восьми хорошо вооруженных мексиканцев в сопровождении своих семей и с семью повозками, по восемь мулов в каждой, направлялась из Соноры в Калифорнию. У них было немного денег, и они рассчитывали обменять своих мулов и фургоны на наличные по прибытии. Они уже пересекли наиболее опасные части страны апачей и начали поздравлять себя, когда на них напали почти две сотни дикарей в каньоне Кука. Мексиканцы защищались с неустрашимым мужеством, что заставило апачей прибегнуть к привычной для них хитрости. Внезапно прекратив свое нападение, они сообщили мексиканцам, что у них нет желания разрушать их жизни, добавив, что мексиканцы могли видеть из превосходящего числа своих врагов и их выгодной позиции, что было бы не очень сложно осуществить такое действо, если бы оно было предусмотрено. Затем они сказали, что если мексиканцы сложат оружие и дадут им половину числа мулов, привязанных к фургонам, они смогут продолжить свое путешествие в мире с остальными.

 
 


Это предложение было принято неопытными мексиканцами, и как только их дикие враги получили контроль над ихним оружием, каждого человека схватили, привязали к колесу фургона головой вниз, примерно в восемнадцати дюймах от земли, и подожгли огонь под ними, поджарив им мозги.  Женщин и детей увели в плен, а обоз с его содержимым стал добычей апачей. Так как я был первым, кто прошел через каньон Кука после этого дела, весь ужас пыток был налицо. Разорванные головы, мучительные судороги лицевых мускулов у мертвых, и ужасная судьба, которая неизбежно постигла живых этого злополучного отряда, ужасным образом запечатлелись в моем воображении.

Очень хорошо утверждать, что индеец не знает ничего лучшего, что он просто обладает учениями своей расы, что его жестокость является результатом необученного дикого нрава и т. д., но настоящие вопросы таковы: должны ли мы продолжать терпеть такие зверства только потому, что они совершаются нецивилизованными существами; верна ли политика, согласно которой умные христиане год за годом должны приноситься в жертву, а их резня оправдывается тем, что убийцами были только индейцы? Является ли особый призыв самозваного гуманитария, ничего не смыслящего в этом вопросе, отложить в сторону жизненный опыт других столь же гуманных, но более практичных и опытных людей? Должны ли мы всегда продолжать принимать дикие и неосуществимые теории салонных читателей об индейском характере? Можем ли мы продолжать ежегодно платить миллионы за недальновидную и пагубную политику, которая до сих пор регулировала наши индейские дела? Американский дикарь не идиот. Он отличает правильное от неправильного и осознает тот факт, когда совершает зло, так же, как и самый образованный представитель нашей расы. Если читатель засомневается в этом, все, что ему нужно сделать, это причинить зло апачу, и он очень скоро убедится, что дикарь осознает этот факт настолько хорошо, насколько это возможно.

Даже преступно утверждать, что они не видят полной разницы между этими двумя качествами. Их отношения друг с другом и их поведение по отношению к другим расам доказывают, что они это делают, и в этом отношении они почти соизмеримы с нашей собственной системой морали. Способность различать добро и зло не является исключительной собственностью христианизированных людей. Оно действует почти с одинаковой силой у варваров и язычников, ибо иначе не могли бы существовать общины. Всякий раз, когда апач совершает злодеяние, он делает это намеренно и намеренно, а не из-за незнания того, хороший это поступок или плохой. Он знает об этом все так, как если бы всю жизнь посещал воскресную школу, но это делается с целью, которую его неискушенный ум не может уловить, если взвесить ее на весах обученного грамоте. Когда апач калечит труп своего врага, он знает, что совершает неправильный и трусливый поступок, но он упорствует в этом, потому что судит о нас со своей точки зрения и воображает, что вид изуродованного трупа вызовет ужас у смотрящих. Он не получил того количества информации, которое указывало бы ему на то, что вместо страха порождаются отвращение и гнев с решимостью возместить ущерб при первой же возможности. Как и все остальное человечество, он способен мерить чужое зерно своим собственным бушелем.


В отношении к народным преданиям они молодцы, но произошел случай, когда я воспользовался благоприятной возможностью, чтобы продемонстрировать полную бесполезность полагаться на устные свидетельства. После того, как я выучил их язык, мне пришла в голову мысль, что было бы неплохо сделать к ним обращение на родном языке. С этой целью я сочинил короткую речь и, чтобы быть уверенным в используемых терминах и произношении, вызвал Гиан-на-та, На-тана и Кло-сена, которым я прочитал свою речь, попросив их внести необходимые исправления, что они и сделали с нескрываемым удовольствием, созванные в моей каюте, чтобы услышать мое обращение на их родном языке. Легко понять, что такое необычайное объявление обеспечило полный сбор приглашенных воинов, и после некоторых предварительных церемоний, я прочитал лекцию, которая была выслушана с большим вниманием. Я приложил особые усилия, чтобы внушить им важность запоминания того, что я сказал, так как я намеревался потребовать от них повторения моих слов или их содержания через несколько дней после этого времени, чтобы передать суть моих замечаний тем, кто не присутствовал, поскольку я намеревался исследовать для себя ценность устной традиции. Через три дня я собрал Гиан-на-та, Кло-сена, На-тана и еще одного или двух ведущих людей и, отведя каждого в сторону по отдельности, попросил его повторить то, что я сказал по поводу, упомянутому выше. Некоторые из них почти полностью передали содержание моих замечаний, тогда как другие дали очень ошибочные версии, но когда дело дошло до расспросов тех, кто получил мою речь из вторых рук от тех, кто ее слышал, я едва смог узнать своего собственного отпрыска. Внимательно выслушав все их высказывания, я снова зачитал оригинальную версию, которая сразу же была признана подлинной.

Теперь, сказал я, вы можете понять ненадежность ваших традиций. Если вы даже в течение трех дней не можете вспомнить суть столь короткого обращения, и если оно настолько искажается из-за того, что его передают от одного к другому, что его первоначальный смысл полностью извращается, то какое доверие можно возлагать на те традиции, про которые вы говорите? Дошедшие до вас через столько поколений? На этот вопрос, подкрепленный примечательным примером, ответить было невозможно, и за ним последовало указание на различие между устной и письменной традицией. «Эта бумага — сказал я, держа в руках записанный текст моей речи — останется для поколений точно такой же, как сейчас, и если она сохранится на тысячу лет, то по истечении этого времени она будет читаться точно так же, как вы только что услышали».
Мои слушатели были поражены истинностью этих слов, но когда я попытался внушить им необходимость научиться читать и писать, чтобы они могли создавать письменную историю, они единодушно отказались на том основании, что это уже ни что иное, как работа, и следовательно, унизительное действо. Это отвращение настолько глубоко укоренилось в их сознании, что стало частью их природы, и никакие наши усилия не могут его устранить. Везде, где ребенок апачей был взят в плен и превращен в слугу или прислугу, только крайняя предосторожность может удержать его от побега и ведения бродяжной жизни и, при возможности, воссоединения с какой-либо частью своего племени.

Среди тех, кто присутствовал на вышеупомянутом чтении, была жена Пара-ди-а-трана (Para-dee-ah-tran), которая также была дочерью Гиан-на-та. Эта женщина заслуживает отдельного упоминания. Даже в самых высоких кругах утонченного общества трудно было бы найти того, кто обладал бы большей грацией, достоинством и изящным самообладанием. Она была выше среднего роста, с очень светлой кожей, хотя и была чистокровной апачкой. Каждое движение и поза были пронизаны скромностью и врожденным здравым смыслом. Она всегда была хорошо и красиво одета, но никогда не баловались безвкусными нарядами и мишурой, столь ценимыми другими женщинами апачей. Ее фигура была гибкая и симметричная, ее волосы длинные, черные и блестящие, росли не подвергаясь процессу стрижки, они были разделены посередине пробором, и рсчесаны ото лба с таким вкусом, какой только могла проявить любая из наших дам. У нее были очень большие, черные и блестящие глаза, с подчеркнуто скромным выражением.

Эта женщина была любимицей своего племени и обладала характеристиками, гармонирующими с ее внешним превосходством. Ей никогда не разрешалось выполнять тяжелую работу, а руки у нее были изящно маленькие и хорошо сложенные. Ее несколько раз приглашали вместе с мужем и отцом отобедать с офицерами, у которых она пользовалась большим уважением, и неизменно вела себя с непринужденностью и достоинством, поражавшими хозяев. Ее индейское имя ускользнуло из моей памяти, но его английское значение звучит как «Статная». Следует, однако, иметь в виду, что ее случай был единственным исключением, и так считал весь ее народ. Среди них было много очень красивых молодых девушек, но ни одна не походила на Статную, которая вместо того, чтобы быть предметом зависти, вызывала у них безграничное восхищение и уважение.



Глава 24.

Выносливость апачей.— Длительное путешествие.— Дикие лошади.— Источник Купидон.--Перевалы в Нью-Мексико.— Сильный снегопад.— Индейцы выходят из укрытия.— Продолжение снежной бури.— Преследование.— Тяжелая поездка.— Мистер Лабади настиг индейцев.— Навахо наказали, добыча возвращена.— Догнать и защитить Лабади.— Охота на навахо.— Лабади благополучно прибывает в форт Самнер.— Источники Кончас.— Сильный холод.— Индейцы. Безразличие к холоду. —Преодоление больших расстояний.



Упоминалась ранее удивительная выносливость расы апачей, и теперь остается привести некоторые доказательства этого факта. Получив приказ провести разведку продолжительностью не менее тридцати дней, я в декабре 1863 года выступил с тридцатью четырьмя мужчинами. Узнав, что большая группа навахо и апачей пересекла Рио-Гранде и вторглась в Нью-Мексико, где они разделились на мелкие отряды по восемь - десять человек в каждом, чтобы вести свои операции с большей безопасностью и опустошать большую область края.

Стало необходимо ждать, пока разрозненные группы снова соберутся и будут готовы покинуть территорию с награбленным имуществом,  прежде чем операции, дающие какой-либо решающий результат, могут быть начаты с разумной надеждой на успех. Было известно что местность, в которую они вошли, имела  только два прямых пути выхода, один или оба из которых должны были быть выбраны, иначе группа была бы вынуждена сделать круг в тысячу двести миль, прежде чем вернуться домой, и значительная часть этого обширного перехода должна была пройти через реку Льяно-Эстакадо, которая часто благоприятствовала присутствию военных отрядов команчей, от которых нельзя было ожидать никакой благосклонности ни на каких условиях. Таким образом, вместо того, чтобы преследовать разрозненные части захватчиков, наш марш был направлен к месту, откуда можно было наблюдать за двумя перевалами, через Аламо-Гордо-Вьехо и через Пахаро, чтобы перехватить дикарей, когда они будут уходить с награбленной добычей.

Наш проводник был лучшим в стране. Он сочетал в себе глубокое знание местности с превосходным чувством индейского характера и способов действия. Первая часть нашего перехода проходила по обширной холмистой прерии, глубоко изрезанной ущельями, что вынуждало нас делать широкие обходы. Во время этой экскурсии было встречено несколько стай диких лошадей, но при нашем приближении они мчались с большой скоростью. Однажды, однако, прекрасное стадо во главе с превосходным вороным жеребцом направилось прямо к нам и не останавливалось до тех пор, пока не оставалось ярдов до тридцати. Они вскинули головы, фыркнули и, казалось, смотрели на своих гостей  с сильным любопытством, смешанным с сомнением и страхом. Было строго запрещено стрелять в тех животных, чье присутствие и неожиданные действия были источником удовольствия, и после тщательного осмотра в течение примерно пяти или шести минут их вожак яростно топнул копытами и, сопровождаемый стадом, несколько раз обошел нашу маленькую группу, а затем ускакал с невероятной скоростью и грацией движений.

Все эти признаки были убедительными доказательствами того, что в течение некоторого времени индейцев здесь не было, поскольку введение конины в рацион в качестве деликатесного продукта питания, по праву принадлежит  апачам, а не парижанам, хотя последние, возможно, и усовершенствовали первоначальные методы приготовления пищи.

Проводник привел нас к гладкому холму, совершенно свободному от деревьев и каких-либо кустарников, но богато покрытому лучшей травой грама. Поднявшись на эту умеренную возвышенность, мы увидели чуть ниже, занимавший промежуточную долину между ней и следующей возвышенностью, восхитительный и густой лес, ни одна часть которого не могла быть замечена ни с какой другой точки, кроме как с противоположного холма. В центре этого леса был неиссякаемый источник вкусной воды, легко доступной и непосредственно примыкавшей к первоклассному палаточному лагерю. Этот источник был метко назван Купидоном. Здесь наша небольшая группа бросила якорь, почти на полпути между двумя уже упомянутыми перевалами. Перевал Аламо-Гордо-Вьехо находился в трех милях к югу, а перевал Пахаро — в пяти милях к северо-западу от Купидона. По три человека посылали следить за каждым проходом и сообщать как можно раньше о приближении дикарей.

На следующий день после нашего прибытия, выпал сильный снег глубиной в восемь или девять дюймов, за которым сразу последовал сильный холод, мой спиртовой термометр показывал двадцать градусов ниже нуля по шкале Фаренгейта. За четыре дня до этого мы находились в районе, где тот же самый термометр показывал сорок градусов выше точки замерзания, что дало разницу в девяносто два градуса за упомянутый короткий период. Мы бессознательно поднимались на очень возвышенную позицию и покинули область тополей и виноградной лозы, войдя в еловые и кедровые заросли. Здесь мы встретили Новый 1864 год, с тревогой ожидая, когда дикие мародеры вырвутся из укрытия, а так как снег толстым слоем лежал на земле, это давало верный способ отследить их появление. Неудовлетворенный таким состоянием покоя и зная, что перевал Пахаро сильно завален снегом, я решил двигаться вниз к перевалу Аламо-Гордо и занять такую позицию, которая давала бы нам своего рода отсечение от любого движение через этот каньон. Соответственно, лагерь был изменен, и была выбрана новая позиция на открытой равнине. Ни у кого из командиров не было более двух одеял, а у многих было только одно; дров было мало, и требовалось, чтобы все руки были заняты их сбором,  для обычных целей приготовления пищи; снег был шесть дюймов толщиной, и природа выглядела угрожающе. Ни в коем случае наше состояние нельзя было признать приемлемым. В восемь часов вечера на нас обрушилась еще одна ужасная буря. Ветер яростно завывал, и снежные хлопья накрывали нас с такой плотностью, что приходилось каждые полчаса сбрасывать сугробы с верхнего одеяла, когда они уже начинали заметно давить. Тем временем у выхода из перевала Аламо-Гордо стояли двое мужчин со строгим приказом сообщить мне, когда появятся индейцы. Снег продолжал падать, но в умеренных количествах, весь следующий день, и я ничего не слышал от своих разведчиков. Шторм усилился той ночью, которая также была чрезвычайно холодной, и на следующее утро, в пять часов, один из моих наблюдателей прибыл в лагерь с известием, что индейцы прошли с большой отарой овец при свете дня, предыдущим утром. Он и его товарищ тотчас отправились сообщить мне об этом, но сила бури и густота снега были так велики, что он не мог различать предметы даже на небольшом расстоянии, и он потерял из виду своего спутника, бродил кругами всю ночь, и чуть не умер от усталости и  страданий.

Приказ седлать лошадей был немедленно отдан и, не дожидаясь завтрака и даже чашки горячего кофе, команда двинулась в таком направлении, чтобы можно было перерезать индейскую тропу, не потеряв выгодной позиции. Мы ехали рысью, и копыта лошадей время от времени громко стучали, что сильно мешало нашему продвижению. Со временем мы достигли реки Пекос, которая была покрыта льдом толщиной около двух дюймов. С нашей стороны берег был примерно на четыре фута перпендикулярнее спуска, а с другой стороны он постепенно поднимался от реки. Мы проломили лед, и поскольку глубина воды составляла всего два с половиной фута, никаких повреждений, кроме передних конечностей передовых животных, не было. Через полчаса после переправы через Пекос мы вышли на широкую, свежую тропу навахо, которая свидетельствовала о том, что она была пройдена несколько часов назад, так как во многих местах была покрыта свежим снегом толщиной в два дюйма. Сознание этого факта приводило в уныние, тем более что ночь начала уже клонить нас в сон, но разница между девственным и утоптанным снегом была такая заметная, что идти по тропе не составляло труда, хотя и с гораздо меньшей скоростью. Буря прекратилась за два часа до этого, что принесло нам сравнительное облегчение. Около восьми часов вечера нас окликнул апач, который сказал: Nejeunee, pindah lickoyee, nuestche shee — что означает «добрый друг, белоглазый, иди сюда». Я остановил команду и попросил говорящего выйти вперед. Это оказался На-тан в сопровождении На-ка-йена и Натч-ин-илк-кисна. Услышав мой голос, они подошли и сказали, что навахо во время своего похода накануне вечером пересекли лагерь пастухов мясного скота, примерно в пятнадцати милях выше форта Самнер, где произошла небольшая стычка между вакеро и индейцами, которая закончилась тем, что навахо оставили полторы тысячи голов овец позади и проделали большую часть своего пути с большой добычей.

Новость была немедленно передана в форт, и майор Уэлен приказал вывести пехотную роту капитана Бристоля, а мистер Лабади с тридцатью индейцами апачей и семью людьми из моей роты, оставленными в лагере для ухода за лошадьми и имуществом компании, немедленно сели верхом и ринулись в погоню за навахо. В три часа дня они приблизились к мародерствующей банде, насчитывавшей около ста человек, и сразу же вступили в бой с противником, который выстроился в линию и занял оборону примерно с двумя третями своих сил, в то время как остальные были отправлены вперед вместе с овцами. Бой длился около часа, в течение которого было убито двадцать пять навахо, а остальные разбежались во все стороны. Стремясь вернуть добычу, победившая сторона двинулась вперед, но сумела догнать овец только через три часа, когда ответственные стороны бежали и бросили всю свою, с таким трудом заработанную добычу, которая насчитывала почти четырнадцать тысяч голов. Такую историю рассказали мне апачи. Я спросил На-тана, остались ли его люди с мистером Лабади охранять овец, и он ответил что не знает, но предполагает, что некоторые из них могли остаться.

Похоже, что регулярная пехота, посланная майором Уэленом, получила эти сведения, и полагая, что дело окончено, вернулась к форту. Считая своим долгом защищать мистера Лабади и его ослабевшие силы, мы спешили до половины одиннадцатого вечера когда заметили очень слабый огонь на равнине, к которому мы направили наш курс, и вскоре прибыли в его лагерь, преодолев шестьдесят восемь миль через снежную бурю. Нет нужды добавлять, что он был в восторге, обнаружив, что у него такое прекрасное подкрепление, так как все его боеприпасы были израсходованы, а с ним было только семь человек из моей роты и двенадцать апачей, и он опасался, что навахо предпримут еще одну попытку вернуть свою добычу и отомстить за смерть убитых товарищей. Мистер Лабади также сообщил мне отрадные сведения о том, что солдат моей роты, Питер Лоузер, больше, чем кто-либо другой, способствовал успеху этой экспедиции, убив пятерых навахо, и всегда находясь впереди во время боя.

Та ночь была очень холодной, термометр упал до двадцати двух градусов ниже нуля (по Фаренгейту). У нас не было ни щепки, но в той местности, как ни странно, не было на земле никакого снега. Земля промерзла, как скала, а острые холодные порывы ветра проносились по сплошному пространству равнины на сотни миль. Наши страдания были ужасны, но шансов на облегчение не было. В панике и стремлении избежать смерти, навахо сбросили свои одеяла и оказались буквально без какой-либо защиты от чрезвычайно суровой погоды, в то время как наши союзники-апачи собрали столь необходимые трофеи, и относительно хорошо себя чувствовали. На следующее утро была подан сигнал о том, что навахо снова собрались и приближаются к лагерю. Моя команда была собрана менее чем за пять минут и галопом двинулась к месту, откуда пришел сигнал, который, кстати, был дан апачем; но, потратив два часа на самые активные поиски, мы не заметили никаких признаков их присутствия. Убежденный, что для беспокойства нет оснований, я вернулся к мистеру Лабади и предложил сопровождать его дальше, чтобы обеспечить безопасность его команды и их добычи, и это предложение было с благодарностью принято. Увидев, что мистер Лабади находится вне опасности, мы направились в сторону пути, по которому, вероятно, шли навахо, так как это была их первая попытка добраться до воды, но наши поиски были напрасны, ни одна душа из них ни разу не попала в наше поле зрения.  Среди пленных навахо, прибывших в форт Самнер, были несколько человек, замешанных в только что рассказанной истории, и они сказали мне, что намеревались напасть на мистера Лабади в ночь сражения, но наше своевременное прибытие, о котором им с прискорбием стало известно, полностью изменило перспективы успеха, и вместо того чтобы вернуться на следующее утро, они поспешили прочь со всей возможной скоростью, и в то время, когда мы охотились за ними, они, должно быть, были по крайней мере в сорока милях от нас. Мистер Лабади благополучно прибыл в Форт-Самнер с четырнадцатью тысячами голов повторно отловленных овец, которые достались бы нам, если бы не тот факт, что мои часовые на перевале Аламо-Гордо заблудились во время снежной бури в течение двадцати четырех часов после того, как индейцы покинули перевал со своей добычей. Его товарищ не присоединился к нам, пока я снова не вернулся в Форт Самнер, куда он отправился, узнав, что командование отбыло в неизвестном направлении.

Несколько моих людей, которые были совершенно нездоровы, были отправлены обратно в форт, а остальные продолжили разведку. И снова наше направление лежало на северо-восток, но без надежды найти новых индейцев. Через несколько дней мы прибыли в Кончас-Спрингс, примерно в ста восьмидесяти милях к востоку-северо-востоку от форта Самнер, и столкнулись с таким суровым холодом, который я никогда раньше не испытывал, хотя уроженец штата Мэн и посещал его самые северные границы, в самом сердце зимы. В моем подчинении было девять человек из того же штата, и никто из них никогда не знал ничего, что могло бы сравниться с интенсивностью перенесенного нами холода. Самая глубокая часть источников Кончас составляет около семи футов, и люди прорубают шестифутовый твердый лед в тщетных попытках добыть воду для своих лошадей. В шестистах ярдах к востоку было небольшое возвышение, увенчанное низкорослыми кедрами, высотой от четырех до двенадцати футов, и я решил разбить там свой лагерь. Снег был восемнадцати дюймов в глубину и сильно промерз, так что для прорыва сквозь него требовался вес лошадей. Зерна у нас не было, и единственной пищей для животных была выносливая трава грама, которая лежала под скованным льдом снегом на определенной глубине. Стало совершенно необходимо раскопать этот единственный запас корма, и лошадей гнали, пока не была разрыта значительная поверхность, достаточная для того, чтобы они смогли хоть немного пощипать. Тем временем было собрано небольшое количество сухих дров, и разведен хороший костер, который время от времени оживлялся смолистыми ветвями зеленых кедров и елей вокруг нас, что давало живой и жаркий, но мимолетный огонь. Зеленые ветки и стволы деревьев были срублены и бережно обожжены под горячими углями до тех пор, пока они не становились горючими и, в свою очередь, могли сослужить добрую службу другим. Ночью 5 января 1864 года мой спиртовой термометр показывал сорок градусов ниже нуля по Фаренгейту. Ни один человек не мог пройти триста ярдов от лагеря и вернуться обычным шагом без того, чтобы его усы не были покрыты сосульками, а если бы он носил вдобавок и бороду, то они оба смерзлись бы вместе. Большое количество снега и льда растопили в походных котлах, чтобы обеспечить водой лошадей, но животных всегда вели к костру, потому что, если воду нести к ним, она сильно замерзнет, прежде чем солдат сможет добраться до своей лошади.


Эти факты, многочисленные свидетели которых имеются в Калифорнии, могут дать некоторое представление о способности апачей переносить сильные холода, особенно если учесть, что в то время они передвигались совсем без верхней одежды, имея на себе лишь одну набедренную повязку. Когда им удается украсть овцу, они тут же импровизируют теплый костюм, сдирая с животного шкуру и вкладывая свои тела в его ворсистые складки. Несколько тонких нитей из кожи служат для соединения шкур и формирования одежды. Когда у негодяев есть время привести себя в порядок, овцы выстраиваются в параллелограмм, ширина которого никогда не превышает тридцати футов, а длина достаточна для размещения стада. Затем выбираются самые сильные овцы, и их рога связываются попарно, и эти пары располагаются по обе стороны от основного стада, образуя своего рода изгородь для животных, которая предотвращает блуждание запертых животных, особенно во время ночного бега. Вдоль каждой стороны массива размещены вереницы пеших апачей, которые сохраняют постоянные расстояния и оживляют овец, чтобы поддерживать заданную скорость. Непосредственно впереди идет небольшой отряд избранных воинов и ловких бегунов, в то время как основная часть индейцев следует в тылу. Таким образом, апачи прогонят стадо из двадцати тысяч овец от пятидесяти до семидесяти миль за один день, постепенно уменьшая расстояние, пока не сочтут себя достаточно безопасными от преследования. Известно, что они преодолевают расстояние в четырнадцать или полторы тысячи миль описанным выше способом. Этих данных достаточно, чтобы определить выносливость апачей.

Срок нашего разведчика почти истек, и я решил без промедления искать более теплый район Пекоса, тем более что лошади стали очень слабыми и тощими. Форт Самнер находился в ста восьмидесяти милях от нас, и на двух третях дороги толщина снега составляла в среднем от одного фута до одного дюйма. Мы достигли форта после пяти дней перехода со скоростью тридцать шесть миль в день. По прибытии мой термометр показал пять градусов ниже нуля, что хотя и было холодом, но тем не менее, было и очень приятным изменением температуры.
Я был в курсе, что утром, накануне нашего прибытия, термометр в форте показывал десять градусов ниже нуля, и именно тогда произошло сражение между войсками и небольшой группой апачей с одной стороны, и 180-тью навахо, как уже говорилось ранее. За день до нашего приезда мы неожиданно наткнулись на очень большую стаю антилоп, и мужчинам было разрешено выехать на охоту. Мы загнали их в загон таким образом, чтобы заставить их пройти через нашу линию достаточно близко, будучи в пределах досягаемости револьверной пули. Они появились, вероятно, в количестве двух тысяч, и промчались с удивительной скоростью. Кавалерия приблизилась к ним и открыла беглый огонь, в результате которого мы получили десять прекрасных животных менее чем за десять минут. Зрелище было очень захватывающим, так как все мужчины были великолепными наездниками и отличными стрелками. Если бы их лошади были в хорошем состоянии, мы могли бы добыть гораздо больше. Как раз во время самой оживленной стрельбы санитарная повозка, в которой находился лейтенант Ньюболд и еще один офицер в сопровождении четырех кавалеристов, оказалась в поле зрения и остановились на дороге, примерно в четырехстах ярдах от театра военных действий. Сначала они подумали, что мы вступили в бой с отрядом индейцев, но увидев бегущее стадо, поскакали вперед и получили прекрасного оленя, которого привязали сзади к фургону.

Было любопытно отметить огромное количество воронов, которые ежедневно устремлялись к месту недавней битвы под фортом. Регулярно, примерно во время «подъема», огромное количество их проносилось прямо над лагерем на юг, и столь же регулярно возвращалось во время «отбоя», вяло хлопая крыльями, словно наевшись до отвала. Любопытство побудило меня посетить место боя, и увидеть птиц на этом ихнем празднике живота. Поле было буквально черным от них, и каждый труп был густо усеян трепещущей, дерущейся стаей падальщиков. Этот регулярный полет ворон и воронов вызывал у апачей несомненное чувство глубокого удовлетворения, которое, однако, вызывало негодование у навахо, и способствовало поддержанию и далее возникшей между ними вражды. Как только это чувство взаимной ненависти появилось, оно тут же было пущено на службу начальником поста, который ухитрился заставить племена взаимно шпионить за действиями друг друга. Любой проступок апача был обязательно обнаружен и разоблачен и доложен навахо, и наоборот, но забота о содержании их в дисциплине и порядке, значительно упростилась.



Глава 25.

Религиозные церемонии.— Отсутствие почитания.— Свидетельства богатства полезных ископаемых.— Быстрый Убийца. --  Прерии. Собаки и их гости.— Обычаи апачей в отношении убийства.— Сыновья.— Как начались трудности.— Размышления.— О еде апачей.— Местный картофель.— Оценка апачей мертвых женщин.— Боязнь навахо трупов.



Религиозных церемоний у апачей очень мало, и они ограничиваются непосредственными жизненными заботами. Случайный танец скальпа и сопровождающее его очищение оружия, пиршества, устраиваемые на свадьбах и когда девушки достигают возраста половой зрелости, и церемонии, соблюдаемые при погребении известных воинов, составляют целое у народа, не обремененного благоговейными идеями, или склонного к самоуничижению. Их молитвы об успехе, если таковые когда-либо произносятся, обращены к Злому Духу, который, как предполагается, полностью управляет распределением случайных или пагубных результатов среди людей этого мира. Вряд ли можно сомневаться, что в мозгу апача когда-либо можно будет обнаружить участок благоговения. Было бы, как всегда оказывалось, пустой тратой времени и труда прилагать какие-либо усилия для привития чувств, от которых они отрекались с самых ранних периодов и с которыми они связали себя узами брака.

Учения христианства настолько диаметрально противоположны всем принятым ими мнениям и кристаллизованным идеям, что относятся к ним с отвращением. Сказать воину-апачу, что, когда его ударят по одной щеке, то он обязан получить пощечину и по другой, значит, по его мнению, объявить учителя дураком и недостойным человеком. Объяснить ему, что лишать других людей их собственности — преступление, значит сообщить ему, что его долг — голодать, а чтобы его враг мог процветать. Попытка объяснить ему, что он должен прощать своих врагов и не питать чувства мести за их нападки, сразу же уличила бы его наставника в такой откровенной чепухе, что навсегда отстранила бы его от всякого дальнейшего общения. Максимум, что можно сделать, — это заставить его подчиняться высшей власти, и когда это будет достигнуто, нашей целью должно стать проявление той снисходительности, которой он чужд, и начать с этого пункта. Это была бы практическая демонстрация, привлекающая его внимание и почтение и специально противопоставляющая, посредством действий, учения одной религии по сравнению с учениями другой, или, точнее говоря, никакой религии вообще. Чтобы внедрить в разум дикаря правильные представления о таких важных фактах, необходимо не только проповедовать, но и практиковать, а практику должна сопровождать проповедь. Но обсуждение этого предмета настолько совершенно чуждо предметам, рассматриваемым автором, и настолько совершенно вне сферы его внимания, что оно будет опущено из-за других, более практических соображений.

Апачи питают величайший страх перед нашими открытиями полезных ископаемых в их стране. У них было достаточно опыта чтобы убедиться, что обладание прибылью является для нас большим стимулом для воплощения того, что называется «предприимчивостью». Они знают и чувствуют, что всякий раз, когда минеральные богатства существуют в таком количестве, что делают их доступными, белый человек цепляется за них с неистребимым упорством. Уничтожение первопроходцев не мешает другим компаниям экспериментировать в той же привлекательной области. Эти места всегда становятся более ценными из-за близости леса и воды, двух дефицитных вещей в Аризоне. Занятие шахт предполагает наличие водных объектов и достаточного количества топлива. Занять водные привилегии в Аризоне и Нью-Мексико равносильно изгнанию индейцев из их самых заветных владений, и приводит их в крайнее бешенство. Если кто-то лишает их нечестно нажитого грабежа, то он и сам считается отъявленным грабителем, но если он захватит один из их немногочисленных источников воды, он считается обычным и опасным врагом, уничтожение которого является святым долгом всего племени. Из этих замечаний можно разумно заключить, что когда апач добровольно открывает богатую шахту белому человеку, он либо руководствуется добротой, либо пытается расставить ловушку для его уничтожения, поддавшись наживке алчности.

Среди наших подопечных был известный боец по имени Татс-а-дас-ай-го (Tats-ah-das-ay-go), или «Быстрый убийца». Этого человека боялись даже самые смелые из его племени. На самом деле, он приобрел среди них репутацию грубияна, и хотя он был известен своей личной храбростью и доблестью, в мирное время ему было строго предоставлено наслаждаться собственным обществом. У него было с полдюжины жен, которые считали невозможным жить под его капризным правлением, и во время нашего знакомства он был своего рода запретной личностью, к которой все проявляли внешнее уважение, но питали скрытую неприязнь. Татс-а-дас-ай-го мало обращал внимания на эти демонстрации. Он жил один, охотился на свою дичь, получал свой паек и редко появлялся среди своих товарищей. По какой-то необъяснимой причине этот дикарь питал большое личное уважение к писателю и имел обыкновение свободно рассказывать о его приключениях в различных частях Мексики, Аризоны и Нью-Мексико. По его собственным рассказам, подтвержденным свидетельствами товарищей, вся его жизнь была сплетена из кровавых деяний. Ручей крови прослеживал ход его истории. Он был человеком решительной природной гениальности, и в совершенстве владел всеми видами апачских приманок, уловок и обманов. От него я многое узнал об индейском характере, и он, как казалось, хотел меня учить. Татс-а-дас-ай-го носил волосы, свисавшие ниже середины спины в широкую толстую косу, несколько серебряных щитков, идеально круглых, с язычком или полосой в центре каждого, через которые проходила полоса волос таким образом, чтобы щиты были видны в наилучшем виде.

Первый, или верхний, был размером с обычное блюдце и почти такой же толщины, в то время как следующе внизу были немного меньше, а каждый
 

последующий еще меньше, пока последний - тринадцатый - не стал примерно в два раза большим, чем серебряный доллар. С ними он выглядел чрезвычайно тщеславным, и никогда не откладывал их в сторону, кроме как расчесываясь и укладывая свои длинные и роскошные волосы. Я всегда считал, что эти украшения были сняты с седельной сбруи (кончос) его мексиканских жертв, и однажды я в шутку заметил:

- Тебе было трудно получить эти трофеи?

- Ты ошибаешься, Тата - ответил он - это не трофеи, взятые у мексиканцев, но я нашел это серебро и выковал его сам.

- Где ты его нашел? -   спросил я.

- Где-то в горах, граничащих с Пекосом, далеко на юг отсюда – ответил он, добавив:
«Я расскажу тебе все об этом. Мы были в горах Гуаделупе и направлялись на Льяно-Эстакадо, чтобы поохотиться на буйволов, но перед этим многие поднялись на сьерру, чтобы посмотреть на равнины и убедиться, они были чисты от команчей. Поднимаясь на гору, я ухватился за небольшой куст, чтобы облегчить себе шаг, а когда он поддался, я увидел яркий комок чего-то прямо под корнями. Подняв его, я обнаружил, что он очень тяжелый и похожий на пеш-ликкойе (pesh-lickoyee), или плата-сен, которым богатые мексиканцы украшают седла».

Я видел достаточно богатств полезных ископаемых Аризоны и Нью-Мексико, чтобы убедиться, что в этом повествовании может быть доля правды, но я решил подождать, пока не представится благоприятная возможность, чтобы разрешить разведку. Через три или четыре месяца после этого был получен приказ от генерала Карлтона, предписывающий мне «держать страну подальше от индейцев на протяжении трехсот миль вокруг поста». Такой приказ никогда прежде не отдавался офицеру на службе. Это было беспрецедентно и совершенно уникально, но в соответствии с этим под моим командованием был назначен разведчик, и я решил произвести разведку в районе, упомянутом Тац-а-дас-ай-го, и взять его с собой. В надлежащее время группа в составе тридцати пяти человек покинула форт Самнер и несколько дней двигалась зигзагами, пока не достигла гор Гуаделупе. На следующий день Быстрый Убийца сообщил мне, что мы находимся рядом с каньоном, где он нашел серебро, и что он направит нас к нему на следующее утро, что он и сделал около десяти часов следующего утра.

Прибыв в каньон, я передал руководство первому сержанту, и проследовал с Быстрым Убийцей около мили с четвертью, когда он спешился и привязал свою лошадь к дереву, прося меня сделать то же самое, что я и сделал, держа карабин наготове, и заткнув кольты за пояс. Затем мы поднялись примерно на триста футов, пока не достигли отчетливого и безошибочно узнаваемого минерального уступа, густо окутанного подлеском и чахлыми деревьями. Быстрый Убийца остановился на мгновение, тщательно осмотрев это место, и направился прямо к месту, которое он раскопал на несколько дюймов, и показал несколько великолепных образцов чистого серебра. Я был удовлетворен, и захватив с собой приличный кусок породы, мы вернулись к командованию, которое так и не узнало об этом происшествии. Лес, вода и трава изобилуют местностью, которая находится в западном Техасе, на реке Пекос, но пока страна находится под властью апачей, этот ценный регион должен оставаться совершенно бесполезным для всех практических целей. Это всего лишь один из многих опытов, демонстрирующих огромные минеральные ресурсы Аризоны, Нью-Мексико и Западного Техаса. Сонора, Чиуауа и часть Дуранго также богаты полезными ископаемыми, но в нынешних условиях они недоступны.

Пересекая обширную прерию, усеянную кое-где редкими кустарниками и невысокими кустарниками, Быстрый Убийца вызвался, отдыхая в полдень, показать мне, с какой ловкостью апач сможет спрятаться даже там, где для надежного укрытия не наблюдалось особой возможности. Предложение было с готовностью принято, и мы прошли небольшое расстояние, пока не подошли к небольшому кусту, в котором едва мог спрятаться заяц. Встав за этот куст, он сказал: «Повернись спиной и жди, пока я подам сигнал». Это предложение не совсем соответствовало моим представлениям о характере апачей, и я сказал: «Нет, я буду идти вперед, пока ты не скажешь мне остановиться». С этим согласились, и я, тихонько выхватив свой кольт и украдкой оглядываясь через плечо, двинулся вперед, но не прошел и десяти шагов, как Быстрый Убийца велел мне остановиться, и найти его. Я вернулся к кусту, три-четыре раза обошел вокруг него, посмотрел во все стороны — вокруг не было видно ничего такого, за чем можно было спрятаться, прерия была гладкой и скучной, и казалось, что земля просто разверзлась, и поглотила человека. Будучи не в состоянии обнаружить его, я позвал его и велел ему выйти, когда, к моему крайнему удивлению, он вдруг поднялся, смеющийся и довольный, в двух футах от того места, на котором я тогда стоял. С невероятной ловкостью он полностью зарылся в густую траву грама, в шести футах от куста, и прикрылся сверху так, что на него можно было наступить, не обнаружив его.  Я даже не старался скрыть своего изумления и восхищения, что чрезвычайно обрадовало его, и он сообщил мне, что их дети регулярно упражняются в этой игре в прятки, пока их навыки не станут совершенными.

У нас есть дальнобойные винтовки и разрушительное оружие, но они всегда будут неэффективны против невидимых врагов, и это часть долга солдата, во время боевых действий в индейских странах, досконально изучить их военную тактику. 

Еще один прекрасный пример их умения скрываться дал мне На-ка-йен. Мы вместе охотились, когда появилось большое стадо антилоп. На-ка-йен тут же оторвал от старого красного носового платка маленькую полоску, и привязал ее к кончику стебля юкки, одновременно передавая мне свое ружье и говоря: «А-хан-дай ана-зон-ти... уйти далеко», — и он тотчас же зарылся в песок и траву, с легкостью и проворством матерого крота. Я тотчас же отошел на несколько сотен ярдов и попытался подкрасться к антилопам, которых, очевидно, привлек кусок красной тряпки, развевающийся на стебле юкки. Не желая прерывать забавы моего свирепого товарища и желая увидеть результат его замысла, я остался простым «зрителем» этого представления. Через некоторое время в стаде наметилось заметное волнение, и оно очень быстро проскакало ярдов сто, но вскоре обрело невозмутимость, и снова приблизилось к привлекательной красной тряпке. Эти странные волнения повторялись несколько раз, пока наконец антилопы не помчались по равнине с удивительной скоростью. Затем На-ка-йен поднялся на ноги и поманил меня к себе, что я и сделал, неожиданно обнаружив, что он успел убить четверых животных из стада. У нас было столько мяса, сколько могли увезти наши лошади, но расстояние до лагеря составляло всего пять миль, и мы его быстро преодолели.

Путешественники по нашим равнинам часто замечали, что луговая собачка, гремучая змея и наземная сова почему-то живут вместе в одном жилище, и будучи не в состоянии разгадать эту загадку самостоятельно, я попросил нескольких проницательных воинов-апачей сделать это за меня. Гремучая змея, говорили они, очень мудрая рептилия. Она позволяет луговой собачке свить красивое теплое гнездышко, а затем незаметно вступает во владение им, но не нарушает безопасности обитателей, которые удаляются и обустраивают другую норку, совершенно не подозревая о намерениях змеи, которая никогда не причиняет вреда собачьей паре, за исключением разве что крайней необходимости, но сама исподтишка, время от времени незаметно пожирает одного из молодых выводков, не оставляя никаких следов от своей плотоядности.  Родители, кажется, никогда и ни в чем не подозревают своего опасного гостя, который всегда ведет себя наилучшим образом в их присутствии, хотя и способен с легкостью уничтожить их. С другой стороны, змея никогда не съедает свою знакомую луговую собачку, когда она всегда может схватить более законную добычу на поверхности земли, а держит ее как своего рода резервный фонд.

Наземные совы почти никогда не опускаются в глубину норы, а роют отдельное углубление рядом с ее входом, куда они уходят на покой, откладывая и высиживая яйца. Днем они сидят, кивая, на вершинах холмов, сделанных луговыми собачками, а ночью охотятся на свою добычу, состоящую из ящериц и всяких жуков , после чего засыпают — ранним утром — и снова появляются около одиннадцати часов утра. Поскольку я специально никогда не изучал эту тему, поэтому могу рассказать здесь только версию от апачей.

Среди почти всех других наших американских племен, если один человек убивает другого, то ближайший родственник убитого имеет право отомстить за его смерть, убив его убийцу после того, как он будет судим и осужден советом племени, но этот обычай не распространен среди апачей. Если один человек убивает другого, то ближайший родственник умершего человека может убить убийцу — если сможет. Он имеет право вызвать его на единоборство, которое происходит перед всеми собравшимися, и оба должны смириться с результатом поединка. Нет ни суда, ни совета, ни регулярного расследования преступления или его причин, но испытание решает все дело. Если ближайший родственник откажется заниматься этим делом, тогда какой-нибудь другой воин семьи может взять на себя ответственность, и потребовать возмездия.

Среди тех, кто сдался, был очень старый мужчина, вероятно, почти столетнего возраста, поскольку другие мужчины пятидесяти пяти и шестидесяти лет рассказывали мне, что он был известным воином, когда они были маленькими детьми. Его звали Sons-in-jah, или «Великая Звезда». Телосложение этого человека было огромных размеров. Его рост, даже в столь суровом возрасте, составлял шесть футов и три дюйма без мокасин. Его плечи были чрезвычайно широкими, руки необычайной длины, а его сморщенные конечности имели объем костей, почти равный объему крупной лошади. Зрение старика начало подводить, но слух был как всегда острым. Его голова была бела как снег, и он был единственным седовласым апачем, которого я когда-либо видел. Несколько его передних зубов исчезли, вероятно, от удара, но его коренные зубы были почти такими же, как у лошади. Тяжелые складки толстой кожи падали друг на друга вниз по его животу, но мускулы и сухожилия на его ногах и руках казались стальными. Этот старик регулярно приходил ко мне каждый день, пока я был в лагере, и мне доставляло удовольствие относиться к нему с добротой, хотя я был убежден, что его руки,  более трех четвертей века,  были регулярно обагрены кровью. Его память была свежа и ярка, полна воспоминаний, и изобиловала переживаниями прошлого. Он изжил себя, и племя пренебрегало им. Он сказал, что когда он был мальчиком, холмы и долины его страны были заполнены его людьми. Они были очень многочисленны и их боялись все окружающие народы.

Но между ними закрались разногласия. Семейные распри приводили к семейным вендеттам и бесчисленным дуэлям,  побежденные просили помощи у испанцев, которые впоследствии обратили свое оружие против своих союзников. В те дни, сказал он, у нас не было ничего, кроме стрел с каменными наконечниками и заточенных палок в качестве копий. Мексиканцы были такими же, как мы сами. На днях я был в Санта-Фе и видел мексиканок, одетых в великолепные наряды, в разноцветные платья, но я помню времена, когда они носили не более чем набедренные повязки и были слишком счастливы, когда владели самым грубым одеянием. Вскоре испанцы ушли, оставив мексиканцев одних. Сначала мы жили довольно хорошо друг с другом, но потом прибыли какие-то американские торговцы, ужасные люди, вечно напивались и убивали друг друга или кого-нибудь еще. Эти люди совершали набеги на нас и уводили наших женщин и детей, которых продавали мексиканцам. Это возбудило нашу месть захватчикам и тем, кто покупал их добычу, и с тех пор между ними и апачами бушует смертельная вражда. Вы, белоглазые — добавил Sons-in-jah — умеете читать и писать, вы знаете, как передавать информацию и мысли от одного к другому.  Мы, бедные апачи, обязаны передавать то, что знаем и видели, только с помощью слов, и мы никогда не собираемся большими партиями, чтобы оставаться достаточно долго для того, чтобы распространить какой-либо большой объем информации.

Вышеприведенные острые фразы точно отражают направление замечаний, сделанных мне стариком во многих случаях. Я в большом долгу перед ним за многие сведения по другим вопросам, которыми он поделился с полной свободой, тем более что он считал себя моим протеже и получал от меня больше доброты, чем от своих людей. Но при всех моих усилиях мне не удалось добиться от него какого-либо подробного описания их способов погребения. В этом вопросе он всегда был сдержан. Он отнюдь не был тщеславным, редко ссылаясь на свои собственные дела, если только они не получены от него при благоприятных обстоятельствах. Загорая в погожий день, он многозначительно подмигивал затуманенными глазами и приглашал меня сесть рядом с ним и послушать его истории. Акты насилия и кровавые злодеяния, отчаянные побеги, потрясающие путешествия и дерзкие ограбления были описаны стариком с большим удовлетворением, но после рассказа о каждом инциденте он всегда старался раскрыть мне «причину» своих действий. Другими словами, он стремился оправдать кровавый послужной список своей жизни, указав на стимулы. Если для того, чтобы убедить меня в том, что апачи полностью осознают разницу между правильным и неправильным, понадобился какой-либо другой аргумент, оправданий этого старого негодяя было достаточно, чтобы рассеять все оставшиеся сомнения.

Я использовал старого Sons-in-jah разными способами. Он был совершенно голый, за исключением сильно изношенного набедренника, и горько жаловался, что его люди обращаются с ним небрежно и лишают его пайков. Я подарил ему хорошие солдатские штаны самого большого размера, фланелевую рубаху и прочную пару башмаков, что его очень обрадовало. Он регулярно приходил каждый день за едой, которую получал от меня всякий раз, когда я был в лагере, а в другое время от кого-нибудь из роты.

«Как это получается — спросил я — что апачи умудряются жить в местах, где нет ни дичи, ни добычи?».  Старик от души посмеялся над моим невежеством и простодушием, и ответил:

«Еда есть везде, если только знать, как ее найти. Спустимся на поле внизу, и я покажу тебе».

Расстояние было не более шестисот ярдов, и мы вдвоем выдвинулись вниз.  На этом месте, по-видимому, не было никакой травы. Земля была совершенно голой, и мои неопытные глаза ничего не могли разглядеть. Нагнувшись, он выкопал ножом ямку около шести дюймов в глубину, и вскоре выкопал небольшой корень размером с большой крыжовник.

«Попробуй это» -  сказал он.  Я так и сделал, и нашел его превосходным, чем-то напоминающим сырой сладкий картофель, но с еще более приятным вкусом. Затем он указал мне на маленький сухой стебелек, не больше обычной спички и примерно в половину ее длины: «Где ты найдешь их — добавил он — ты найдешь картошку». Это было в октябре, и через несколько дней поле было покрыто индейцами, выкапывающими эти корни, которых они получили в большом количестве. Продолжая тему,  Sons-in-jah said сказал: «Ты видишь это большое поле подсолнухов; ну, они содержат много пищи, потому что мы берем семена, превращаем их в муку на наших метатах (камни) и делаем из них лепешки, которые очень вкусны. Опять же: мескаль, который вы, белые люди, не заметили бы, превращается в прекрасную пищу простым процессом обжаривания. Кроме того, мы точно знаем, когда, где и как искать и ловить мелких животных, таких как луговые собачки , лисы, еноты и другие, кроме которых есть много растений, содержащих питательные вещества, о которых вы ничего не знаете или не стали бы есть, если бы знали.  Однажды в лагере умерла женщина-апачка, и я спросил его, будет ли много скорби. Он просто улыбнулся этому и ответил: «Это была женщина, ее смерть не имеет значения». Апачи крайне сдержанно подпускают чужаков к своим умершим, и неизменно хоронят их под покровом ночи, соблюдая самую тщательную тайну. 

Но навахо были совершенно непреклонны в этом вопросе, и только угрозами или обещаниями мы могли заставить ближайших родственников вынести мертвое тело для захоронения. Имели место случаи, когда трупы оставались совершенно без присмотра в течение нескольких дней подряд, а о смерти не сообщалось из-за желания избежать обязанности совершать ужасную похоронную службу.



Глава 26.

Смелость и решительность апачей.— Папаго.— Прекрасный табун, угнанный одним апачем.— Украдена лошадь офицера.— Необходимость благоразумия.— Игры апачей.— Версия Sons-in-jah's .—Апачи и азартные игры.— Гонки в форте Санмер.— Мануэлито, великий воин навахо.


Смелость и напористость, с которыми апачи осуществляют свои замыслы, и хитрость, которую они проявляют, желая ввести в заблуждение своих врагов
лучше всего можно проиллюстрировать, приведя несколько примечательных случаев. Лошади двух рот под командованием капитанов МакКлива и Фрица из Первого Калифорнийского кавалерийского полка исхудали и ослабели от долгой и активной службы, и нуждались в отдыхе и  восстановлении. С этой целью генерал Карлтон приказал им отправиться на Ревентон, большое ранчо недалеко от города Тубак, но обнаружив лучшую траву и лучшую площадку для кемпинга недалеко от города Сан-Ксавьер-дель-Бак, компании временно поселились в этом месте. Сан-Ксавьер населен в основном индейцами папаго и насчитывал около полутора тысяч душ. Папаго полуцивилизованы и всегда были дружелюбны, но между ними и апачами существует смертельная вражда, которая использует любую возможность, чтобы досадить, ограбить и убить этих людей. У папаго было много лошадей, которых днем пасли недалеко от города, а ночью отгоняли, опасаясь, что их украдет всегда бдительный враг. Когда МакКлив и Фриц прибыли с двумя сотнями солдат и ночью держали своих лошадей под сильной охраной, папаго воображали, что такая сила отпугнет апачей, и удержит их подальше. Под этим впечатлением они также позволяли своим животным пастись ночью. С другой стороны, апачи, как сказал мне впоследствии один из них, точно предвидели то, что должно было произойти. Эти глупые папаго, сказали они, решат, что, поскольку калифорнийские войска находятся так близко, их имущество будет в безопасности, и ослабят свою обычную осторожность; теперь наше время действовать. Они действительно действовали, и так удачно, что забрали почти всех лошадей, когда-то принадлежавших папаго. Это был образец здравого суждения, основанного на проницательном знании человеческой натуры, и исполненного смелости и целеустремленности.

У богатого жителя Нью-Мексико, недалеко от Полвадеры, было стадо превосходных лошадей, с которыми он был очень осторожен. Группа насчитывала почти сотню человек и славилась своим мастерством. Этих лошадей каждый день строго охраняли, пока они паслись неподалеку от дома, двенадцать или пятнадцать хорошо вооруженных мексиканцев, а с наступлением темноты их загоняли в большой и прочный загон, стены которого были шестнадцать футов высотой и три фута толщиной, а единственный вход был через большие и крепкие ворота, которые были надежно заперты. Апачи предпринимали многочисленные попытки украсть это стадо, но неизменно безуспешно. Лошади паслись на гладкой открытой равнине, которая легко просматривалась, и которая находилась так близко к загону, что их можно было безопасно довести до укрытия в течение нескольких минут. Наконец, один смелый негодяй решил либо заполучить это стадо, либо умереть, пытаясь это сделать. В одну очень темную и ненастную ночь он ухитрился перелезть через стену загона и спрятался в сене и корме, разбросанных вокруг. Здесь он оставался до самого раннего рассвета, когда выбрал самого лучшего коня и, оседлав его, стал ждать, пока распахнутся ворота. Вскоре после этого пастухи, еще не вооруженные, собрались со своими реатами, каждый из которых был готов заарканить лошадь для дневной службы, как это было у них в обычае, после чего выбранных лошадей нужно было оседлать, затем взять оружие, и табун отогнать на пастбище. Как только ворота распахнулись, резвые лошади, как всегда, бросились к выходу, а апач держался сзади, пока все не вышли наружу, тогда с криком и тревожным звуком инструмента, который они используют, чтобы животные бросились в паническое бегство, он запустил испуганное стадо, которое умчалось на полной скорости, оставив изумленных и сбитых с толку мексиканцев в бедственном положении. Негодяй, свесившись с лошади так, чтобы его не было видно, скрылся от глаз вместе с угнанным табуном.
Комментировать этот смелый и отчаянный поступок совершенно излишне, все говорит само за себя.

Лейтенант-полковник Фергюсон из Первого Калифорнийского кавалерийского полка купил прекрасную американскую лошадь, за которую заплатил триста долларов. Он воспользовался эскортом, предложенным мной, чтобы отправиться в Тусон. Однажды днем мы расположились лагерем в роще больших тополей (хлопковых деревьев), без подлеска и в удобном месте. Пикетная линия тянулась от дерева к дереву, и на закате к ней привязывали лошадей, кормили, чистили и ставили над ними охрану из двух человек, по одному с каждой стороны. Полковник не позволил связать свою лошадь с лошадьми роты, сказав, что не хочет, чтобы эти злобные полукровки лягали и кусали ее — и, надо сказать, не без оснований, ибо злые и коварные животные среди них присутствовали. По его приказу, примерно в двадцати футах от одного конца линии пикета, как раз напротив входа в узкий скалистый каньон, в землю был вбит железный кол. Луна была очень яркой, но должна была зайти за горы около часа ночи, и был отдан приказ особо присматривать за лошадью полковника после этого времени.
 
Среди ночи лагерь был встревожен выстрелами пары карабинов, и выяснив причину, обнаружили, что часовые стреляли по апачу, который удрал с лошадью полковника. Удачливый грабитель подошел довольно близко к животному, не будучи обнаруженным, и в тот момент, когда луна скрыла свой светлый лик за холмом, он перерезал веревку, вскочил на его спину, наклонился в сторону и поскакал вверх по каньону. Часовые услышали шум, заподозрили причину и выстрелили в сторону отступавшего дикаря.

Почтовое сообщение между фортами Самнер и Юнион, находящимися в ста восьмидесяти милях друг от друга, требовало, чтобы военный курьер ехал на самой лучшей из имеющихся лошадей. Резервация на прежнем месте была площадью сорок миль, и в ее пределах индейцы имели право кочевать. Однажды, когда курьер возвращался с почтой, он остановился у входа в большой и очень кривой каньон, усеянный огромными обломками скалы. Трава в этом месте была очень свежей и прекрасной, что побудило солдата остановиться и дать своему уставшему и голодному коню попастись в течение получаса. Соответственно, он спешился и отпустил животное на расстояние своей реаты (la reata, плетеная веревка), которая была удивительно тонкой и длиной около шестидесяти футов. Несмотря на то, что он находился в  пределах резервации, он вытащил пистолет и уселся на обломок скалы. Пока он был занят наблюдением за движениями своей лошади, к нему обратился апач, который незаметно подошел к нему на четыре фута. Индеец, который был безоружен, самым откровенным образом протянул руку и сказал: Неджуни, неджуни (Nejeunee, nejeunee) что означает «дружелюбный, добрый». Солдат, полагая что он один из наших подопечных, разрешил ему подойти и пожать руку. Вскоре хитрый дикарь притворился, что ему нравится реата, которую он назвал самой прекрасной из всех, что он когда-либо видел, и начал с критическим вниманием осматривать ее по всей длине, пока не добрался до лошади, которой он тоже явно восхищался. Погладив животное, сказал mucho bueno, да, тветил солдат, он хороший конь. Тем временем индеец, незаметно для солдата, вынул небольшой нож из высокого голенища своего мокасина, и тихо перерезал реату рядом с лошадью, спрятав отрезанные концы в левой руке, а правой похлопывая лошадь. Внезапно он указал за спину солдата и закричал: «Comanche on dahl !»; что означает «Команчи идут!». Солдат невольно обернулся, чтобы посмотреть, и в тот же миг апач вскочил в седло, и в два прыжка оказался за дружественным прикрытием огромной скалы, откуда он удрал вместе с лошадью, оставив солдата, держащего реату в одной руке,  а револьвер в другой.

 

Я мог бы продолжить и рассказать еще много случаев того же характера, но, поскольку все они иллюстрируют одни и те же особые черты, я их опускаю.

Мораль, которую следует извлечь, состоит в том, что путешественник никогда не должен проявлять слишком много благоразумия, находясь среди апачей, и никогда не следует недооценивать их смелость, умение и хитрость.

Летом они любят купаться и все искусные пловцы, но ничто не может заставить их мыться зимой. Они самые безрассудные из всех игроков, рискуя всем, что у них есть, при удачной карте. Мужчины, женщины и дети – все без разбора больны  этим пороком, но есть некоторые игры, к которым женщины никогда не допускаются. Среди них есть одна  игра с шестом и обручем. Первый обычно около десяти футов в длину, гладкий и постепенно сужается, как копье. Он отмечен делениями по всей длине, и эти деления окрашены в разные цвета. Обруч сделан из дерева, около шести дюймов в диаметре, и разделен, как и шест, из которых имеется только по одному у каждого игрока. Одновременно в этой игре могут участвовать только два человека. Выбирается ровное место, с которого удаляют траву на фут в ширину, и на двадцать пять или тридцать футов в длину, а землю утаптывают твердо и ровно. Один из игроков катит обруч вперед, а после того, как он достигает определенного расстояния, оба бросают вслед за ним свои шесты, обгоняя и сбрасывая его вниз. Градация значений происходит от точки шеста к торцу, который занимает самое высокое место, и цель состоит в том, чтобы обруч упал на шест как можно ближе к торцу, в то же время отмечая значение части, которая касается обруча. Затем эти два значения суммируются и зачисляются на счет игрока. Игра обычно длится до ста, но степень зависит от игроков. Пока это происходит, ни одной женщине не разрешается приближаться ближе чем на сто ярдов, и каждый присутствующий вынужден оставить все свое оружие дома.

Я поинтересовался причиной этих ограничений, и мне ответили, что их требует традиция, но проницательный Sons-in-jah  предложил мне другую, и я думаю, более верную версию. Когда люди играют в азартные игры, сказал он, они становятся полусумасшедшими и очень склонными к ссоре. Это самая захватывающая игра, которая у нас есть, и те, кто играет в нее, будут ставить все, что у них есть. Проигравший склонен злиться, и завязались драки, в результате которых погибло много воинов. Чтобы предотвратить это, было давно определено, что ни один воин не должен находиться с оружием при себе или в пределах досягаемости, и в эту игру всегда играют на некотором расстоянии от лагеря. Три выдающихся воина назначаются судьями, и их решение не подлежит обжалованию. Они не страдают от ставок, действуя в этом качестве. Причина, по которой женщинам запрещено присутствовать, заключается в том, что они всегда поощряют проблемы между игроками и создают путаницу, принимая чью-либо сторону и провоцируя драки.

Однажды я спросил Гиан-на-та, почему апачи были такими дураками, что рисковали всем, что у них было, в азартных играх.

«Почему — сказал он — какая разница? Они никогда не играют ни с кем, кроме апачей, удача не всегда привязывается к одному человеку, а постоянно меняется. То, что сегодня принадлежит мне, завтра будет принадлежать кому-то другому, в то время как я получаю чужое имущество, и с течением времени, я снова владею своими старыми вещами. Таким образом, каждый последовательно владеет собственностью всех своих товарищей».

Возражать против этого стиля рассуждений, указывая на порок и безнравственность азартных игр, значило бы подвергнуть меня только насмешкам и презрению, а так как я не миссионер, особенно из самоотверженного класса, то я получил его объяснение со всеми знаками благосклонности.
У женщин есть несколько собственных игр, в которых, в свою очередь, никогда не участвуют мужчины, но когда используются карты, то каждый принимает участие в этом прибыльном деле.
Пешие гонки — еще одно развлечение, к которому часто прибегают эти активные, беспокойные индейцы, и женщинам часто удается унести пальму первенства, если расстояние не слишком велико. Офицеры на посту предложили ряд призов, за которые нужно было побороться, причем самый быстрый бегун, получивший приз, зависел от дистанции, на которую он был предложен. Самый длинный забег был на полмили, следующий на четверть, третий на триста ярдов и четвертый на сто. Он был открыт для мужчин в возрасте до сорока лет и старше пятнадцати, а также для девушек от пятнадцати до двадцати пяти. Около сотни апачей и навахо претендовали на призы и тренировались каждый день в течение недели.

В назначенное время все в лагере собрались, чтобы стать свидетелями состязания. Среди соперниц была Иш-кей-най (Ish-kay-nay), стройная, красивая девушка апачка семнадцати лет, всегда отказывавшаяся от замужества, и она была любимицей белых. Каждый бегун был туго перепоясан широким ремнем и походил на скаковую лошадь. Десять участвовали в ставке в полмили, которая представляла собой в качестве приза безвкусный кусок ситца для платья или рубашки, в зависимости от обстоятельств. По команде они взлетели, как ракеты, На-ка-йен красиво лидировал, а Иш-кей-най замыкала хвост, но бежала чисто и легко, как борзая. В четырехстах ярдах от ворот она сократила разрыв, пронеслась, как паровая машина, и легко вышла победителем, опередив всех конкурентов на шесть ярдов. Она снова приняла участие в забеге на четверть мили, но другие индейцы возмутились и исключили ее, и их возражения были приняты, поскольку было решено, что победитель в одном забеге не должен участвовать еще и в другом.

 

Второе состязание выиграл На-ка-йен, но не без отчаянной борьбы с Мануэлито, очень видным вождем навахо. Третью и четвертую премии завоевали навахо. Мануэлито был самым красивым индейцем, которого я когда-либо видел. Он был выше шести футов ростом и имел самую симметричную фигуру, сочетая в себе легкость, изящество, силу и активность, в удивительной степени. Он был великим денди и всегда был искусно одет в лучший индейский костюм. Его леггинсы были богато украшены, а куртка из оленьей кожи сидела без единой складочки. Великолепный пучок разноцветных перьев, увенчанный двумя орлиными перьями, украшал его голову, а его изящные ноги были обуты в элегантно сшитые мокасины. Одеяла навахо пользуются широкой и заслуженной репутацией благодаря своей красоте и превосходному качеству, некоторые из них стоили по сто долларов за штуку на рынке Новой Мексики, а на его плечах было одно из лучших в своем роде, носимое с изяществом и достоинством, с которым римский сенатор носил бы свою тогу. Такой тщеславный человек не мог быть иначе, как храбрецом, и он был известен своей галантностью. Но он также считался одним из самых мудрых советников в своем племени и возглавлял множество кровавых и разрушительных набегов, пока не был вынужден уступить калифорнийским войскам. Находясь в резервации, он вел себя гордо, надменно и благопристойно. Он никогда не удостаивал никого из нас своим присутствием, кроме тех случаев, когда приходил по делам, но никогда не проявлял никакой враждебности.

 
Тусон, Сонора (рис. Бартлетта).

Хотя навахо и апачи — один и тот же народ, говорящий на одном языке и соблюдающий почти одни и те же церемонии, тем не менее они существенно различаются во многих отношениях, что, несомненно, вызвано заметной разницей в климате. Страна навахо холодна и негостеприимна зимой, подвержена глубоким снегам и продолжительным морозам, тогда как страна, по которой бродят апачи, гораздо мягче, а во многих частях даже с изнуряющей жарой. Это вынуждает навахо возводить солидные хижины овальной формы, причем нижняя часть хижины выкапывается, а верхняя состоит из крепких кольев, соединенных вместе и прочно скрепленных наверху. Длинные, тонкие и гибкие шесты затем плотно обвязываются вокруг кольев, и все это густо покрывается грязью. Эти хижины (хоганы) иногда довольно просторны, многие из них имеют диаметр двенадцать или четырнадцать футов. Женщины чрезвычайно искусны в плетении одеял очень высокого качества, цвета которых обычно черно-белые, но иногда изготавливаются из зеленого, синего, красного, розового, пурпурного, белого, черного и т. д., и цвета расположенны таким образом, чтобы производить очень яркий и поразительный эффект.

 
Эти одеяла совершенно водонепроницаемы и очень толсты, но едва ли отдают столько тепла, как одеяла первоклассного калифорнийского производства. Они служат годами, сохраняя свою красоту и цвет без потери блеска. Это производство одеял связано с требованиями климата, и первоначально ему научились мексиканцы, когда эти два народа жили в дружеских отношениях. Добыча шерсти является одной из их первоочередных потребностей и побуждает их к ужасающим набегам, которые они совершают в Нью-Мексико, стране, специально предназначенной для овцеводства. Когда встречаются большие стада крупного рогатого скота, навахо «пожирают» их с жадностью, но редко трогают их, когда их мало, так как их нельзя гнать с быстротой овец, и они оставляют более широкий и заметный след, и служат они только в пищу. Эти индейцы живут все вместе в значительном количестве в зимние месяцы, в деревне часто проживает от двухсот до восьмисот жителей. Такие сообщества обязательно должны управляться более систематической организацией, чем у собственно апачей, следовательно, у них есть постоянные начальники и помощники начальников, приказы которых выполняются и которым поручено управлять всеми присутствующими, но  должность вождя не передается по наследству, он определяется избранием. Удачливый кандидат занимает должность пожизненно при правильном поведении, и немало гордится своим положением. Во всех вопросах, в которых навахо отличаются от апачей, можно винить только климатические различия их стран.

Их церемонии, религиозные взгляды, традиции, язык и общее поведение, а также их внешность настолько поразительно похожи, что их почти невозможно отличить. Если женщина навахо более трудолюбива и искусна, чем апачка, то она также и гораздо более распущенна. Очень характерной чертой последнего народа является их строгое целомудрие, в то время как навахо столь же известны своим полным отсутствием этой добродетели.

До времен Мангаса Колорадаса между этими двумя племенами произошло несколько серьезных конфликтов, но этот проницательный индейский государственный деятель сумел подарить одну из своих дочерей самому известному из вождей навахо и, наконец, сумел восстановить строжайшую дружбу, которая не прекращалась в течение его долгой жизни, посвященной благу своего народа, и до тех пор, пока навахо, разгневанные капитуляцией апачей в форте Самнер, не совершили набег на ихних лошадей, и не были отброшены с большими потерями.  Но вражда, порожденная такими конфликтами, никогда не распространялась за пределы резервации. Форт Баском, расположенный на рукаве Красной реки (Red river), в ста двадцати пяти милях к востоку-северо-востоку от форта Самнер, часто посещали индейцы команчи, и однажды большая группа, насчитывавшая около двухсот человек, сообщила командиру в Баскоме, что они намеревались «зачистить» апачей, находившихся в Самнере. Этот офицер ответил:

«Не пытайтесь совершить такую глупость. Там три роты солдат, две из которых кавалерийские, и, как бы вы ни раздражали апачей под их началом, они не только сами сразятся с вами, но и вооружат и выставят против вас апачей. Прислушайтесь к моему совету и оставьте их в покое».

Вскоре после этого, выходя с небольшим отрядом, я встретил ту же группу команчей, вождь которых повторил мне свое намерение и рассказал мне, что сказал командир Баскома. Угадав замысел индейца, я тут же ответил:
«Ты не сказал мне ничего нового. Мы все уже слышали это раньше и приготовились оказать вам прием, соизмеримый с вашей воинской славой. Мой командир отправил меня с этими двадцатью пятью людьми, чтобы найти вас и провести в свой лагерь.  Команчи и американцы - друзья. Он не хочет приставать к вам и не позволит вам приставать к нему или к тем, за чью безопасность он отвечает, но если это должно произойти, то чем скорее, тем лучше. Всякий раз, когда мой брат-команч пожелает двинуться в сторону форта Самнера, я готов сопровождать его». 

«Сейчас у меня нет времени» - последовал ответ -  «но через три луны мы снова пойдем этим путем, и тогда мы поймаем апачей, но мы не будем сражаться с американцами».

Затем он и его группа развернули лошадей и поскакали в пустыню, взяв курс на восток. После этого мы никогда о них не слышали.


 


Глава 27.

Обсуждается незнание индейского характера. —Как следует управлять делами индейцев. — Необходимость силы. —Как следует сражаться с апачами. — Предложения. —Общие выводы. — Калифорнийские войска. — Заключение.



Романтические странствия Кэтлина, Скулкрафта и некоторых других среди индейских племен Северной Америки, восхитительные рассказы Купера, и т. д., волнующие приключения капитана Джона Смита, Дэниела Буна, Чемберлена, Карсона, Хейса и множества известных первооткрывателей придали нашим индейским расам редкий и всепоглощающий интерес. Но они также имели тенденцию создавать ложные и ошибочные впечатления об индейском характере и способствовали искажению нашего законодательства по этому вопросу до такой степени, что стали самым серьезным общественным бременем.

С момента основания нашего правительства, войны с индейцами обошлись американскому народу почти в четыреста миллионов долларов, и поток расходов не ослабевает. Когда белых было мало, а дикарей много, стоимость содержания их в подчинении была значительно меньше, чем это было со времени изменения наших соответствующих численных условий. Откуда возникает эта аномалия? Просто из-за нашего странного незнания индийского характера, как он есть на самом деле, а не так, как нас учили понимать его писатели или летописцы героических подвигов и романтических приключений. На это широкое утверждение можно ответить еще одним, более правдоподобным и популярным, потому что оно более наводит на размышления и заслуживает того, чтобы быть санкционированным временем.
«Возможно ли, — восклицает спорщик старой школы, — что мы более двух с половиной столетий сражались, лечили и имели дело с нашими индейскими племенами, не приобретя достоверного знания об их характере!»
Такое восклицание, безусловно, кажется ошеломляющим. Кажется, что оно обладает жизненной силой разума и неопровержимым аргументом, совершенно верно, что мы как народ мало или совсем ничего не знаем об этом очень важном вопросе. К сожалению, те, кто исходя из долгого и тщательного личного опыта, лучше всего могли дать необходимую информацию, также по большей части не обладали достаточным образованием и способностью делиться своими знаниями, в то время как другие не дали никаких доказательств того, что они справедливо оценивают его общественное значение. Удовлетворенные собственными приобретениями, они не стремились опубликовать их на благо других.

Белые расы американского народа могут похвастаться европейским происхождением, главным образом английским происхождением, но много ли британцы действительно знали об американцах, даже в период нашей революции? Разве история этой борьбы не является бесспорным свидетельством самого прискорбного и необъяснимого невежества со стороны метрополии? Но, что еще хуже - после революции, после того, как мы были в строгих и тесных торговых и политических отношениях с Великобританией более шестидесяти лет, после второй и кровавой борьбы с этой страной, нам достаточно прочитать работы некоторых из их путешественников, чтобы прийти к поверхностному и удивительно ошибочному представлению об американском характере, которым обладают интеллигентные британцы.

Когда две ведущие торговые нации земного шара, каждая из которых претендует на высочайшую цивилизацию, говорящие на одном и том же языке и руководствующиеся одними и теми же общими законами, ухитряются провести два с половиной века тесного общения с такими неудовлетворительными взаимопознаваемыми результатами, разве это странно, что подобное невежество существует между американским народом и кочевым народом этого континента?

Причины, подобные тем, которые препятствовали знанию англичанами американского характера, препятствовали получению нами точных сведений о главных чертах индейской природы. Не будучи придирчивым, предполагается, что британские туристы, по большей части, подошли к нам с чем-то вроде нетерпимого и озабоченного духа.  Они прибыли подготовленными к встрече с невоспитанными, полуобразованными, неотесанными и хвастливыми провинциалами, которые стали еще более невыносимыми из-за своей демократической формы правления, и политической враждебности к почтенным временем институтам своей страны. С такой же решительностью можно сослаться на курс, проводимый англичанами в Индии, испанцами в Мексике и Перу, французами в Африке и Кохинхине. Раса завоевателей редко заботится о подробностях сведений о состоянии и характеристиках побежденных, и в результате возобновилась кровопролитная борьба и чрезвычайно увеличились расходы. Наши собственные отношения с кочевниками Северной Америки — это всего лишь несколько глав одной из той же летописи. Что когда-либо делало наше правительство в согласованном, разумном и либеральном духе, чтобы приобрести определенные знания об индейском характере, который существует среди племен, кочующих более чем на половине государственной территории?

Индейское бюро с его армией последователей политического лагеря, стремящихся улучшить свои короткие и сомнительные официальные должности, чтобы «заработать честный пенни», едва ли можно цитировать в качестве доказательства нашего поиска необходимой информации. Рассказы о насилии и несправедливости, о бесчинствах и дьявольской злобе, совершенных индейцами, распространены по всем нашим границам, но кто когда-либо слышит другую сторону? Кто ведет хронику подстрекательских причин, длинной, непрерывной череды травм, нанесенных полуцивилизованными белыми дикарями, которые, подобно Каину, бежали от возмездия оскорбленного человечества и искали убежища среди дикарей медного цвета в лесах и на равнинах? От природы свирепые, воинственные, мстительные и вероломные, какими бы ни были аборигены Америки, мы воспитали их на уровне утонченности в жестокости, обмане и злодействе, далеко превосходящих их обычные стандарты. Если белый человек стал рассматриваться как его естественный враг, это может быть записано как результат долгого и убийственного обучения. Врожденный характер американского кочевника склонял его к гостеприимству, но эта склонность была полностью изглажена, и ее противоположность укоренилась в его натуре. Легенды и традиции о неблагодарности белых людей передавались из поколения в поколение, и опыт живых людей настолько соответствовал им, что они стали главными элементами их вероучения. Остро чувствуя неполноценность своего вооружения, неспособные прокормить большие группы людей в течение какого-либо значительного периода, и постоянно занятые работой по уничтожению друг друга, несколько племен были доведены до необходимости использовать обман против силы, хитрость против храбрости, обман против честности.


Одно из наиболее серьезных препятствий на пути к устоявшемуся и удовлетворительному соглашению с нашими индейскими племенами проистекает из нашей собственной формы правления, которая требует смены всего рабочего отдела Индейского бюро всякий раз, когда происходит смена администрации. И это зло не может быть устранено до тех пор, пока Индейское бюро продолжает оставаться политической машиной. Дикари не могут понять, почему каждые несколько лет они навязывают своим подчиненным новых и неопытных Агентов для урегулирования вопросов между ними и их «Великим Отцом» в Вашингтоне, а также почему свежие Агенты должны проводить политику, отличную от политики их предшественников. Время, терпение, усердие, большой опыт и добросовестное исполнение обязанностей необходимы для надлежащего и справедливого управления нашими отношениями с индейцами, и даже тогда они будут сочтены деликатными и трудными в особых обстоятельствах, которые постоянно возникают. Первой большой задачей должна стать полная и радикальная реформа в этом отношении. Департамент по делам индейцев в том виде, в каком он организован сейчас, должен быть упразднен как дорогостоящее и ненужное дополнение к правительству, уже перегруженному политическим покровительством. У нас есть большое количество достойных и высокообразованных офицеров армии в списке вышедших в отставку. Многие из них получили значительное представление об индейском характере в ходе своих кампаний на наших территориях и на наших границах. Они получают зарплату от правительства, не оказывая эффективных услуг. Их собственное высокое чувство чести заставляет многих из них чувствовать себя так, как будто их положили на полку как более бесполезных, и они были бы слишком счастливы доказать, что их способность служить своей стране в этой области столь же велика, как и когда-либо в их прежней области деятельности. Назначив таких людей и объединив Бюро по делам индейцев в Военное министерство, можно было бы проводить регулярную, систематическую политику, на которую могли бы положиться наши дикие племена, и которая в конечном итоге завоевала бы их доверие и уважение.

Зачем упорствовать в поддержании Департамента, который не только не нужен, но который всегда налагал огромные расходы на людей и часто ввергал нас в дорогостоящие войны с индейцами? Что может знать об индейском характере сторонник политического лагеря, который служил партии в наших городах и был назначен индейским агентом в качестве награды за такие услуги? И будучи глубоко невежественным во всем, что касается людей, делами которых он собирается управлять, как он может вести их с какой-либо степенью справедливости по отношению к этим людям? Автору этих строк выпало присутствовать на многих встречах между индейскими агентами и их избирателями, и он всегда был шокирован наглыми, нетерпимыми и высокомерными манерами Агентов. В общении с дикарями так же необходимо проявлять здравый смысл и благоразумие, как и при совершении любого другого поступка. Если бы человеку потребовалось переместить какой-либо предмет, его первым делом было бы определить вес и характер этого предмета с целью рационального применения надлежащей движущей силы, но в наших отношениях с индейскими племенами этот здравый смысл и практический стиль работы полностью игнорируются. Мы даже не снизошли до того, чтобы применить правила повседневной жизни к предмету, представляющему такой большой интерес. Следует ли винить дикаря за то, что он поддается на такую невыносимую глупость? Стоит ли удивляться тому, что он должен потерять всякое доверие к людям, которые, утверждая, что они его начальники, проявляют такое презренное пренебрежение порядочностью и добросовестностью? И когда он действительно проявляет гнев и отвращение, в своей манере — единственной, которую он понимает, — достойный Агент сразу же кричит «лови вора!», чтобы скрыть свою собственную жадность и негодование, в то время как он ускоряет еще один дорогостоящий конфликт. До тех пор, пока эта пагубная система не будет полностью уничтожена, а управление делами индейцев не будет доверено умным и образованным людям, назначенным пожизненно или за хорошее поведение из рядов наших заслуженных отставных офицеров, мы можем напрасно надеяться на какое-либо улучшение наших отношений с племенами.
На предыдущих страницах внимательный читатель найдет некоторую «пищу для размышлений». Он поймет, что апачи не дураки и не идиоты. Он поймет, что они размышляют и спорят с большой логической проницательностью. Он поймет, что в них есть много такого, что можно изучать с хорошими результатами. Он поймет невозможность заключения прочного договора с племенем, каждый индивид которого является суверенным по своему праву и отрицает полномочия кого бы то ни было решать за него. По отношению к этим индейцам может быть только одна политика, имеющая хоть какие-то шансы на удовлетворительный результат.

Они должны быть подчинены силой оружия, а после подчинения они должны быть выдворены из своей страны. Достижение этих целей будет стоить дорого, но расходы будут просто «каплей в море» по сравнению с теми, которые должны быть потрачены на поддержание жалкой маленькой партизанской войны, которую до сих пор вели, и которая только наполнила их презрением к нашей хваленой силе. Потребуется сила в семь или восемь тысяч человек, чтобы эффективно подчинить расу апачей в Аризоне и Нью-Мексико, но с такими силами, должным образом укомплектованными и назначенными, работа может быть выполнена и менее чем за один год.

Однако следует понимать, что войска потребуются для постоянной, активной и напряженной службы в полевых условиях, а не для строительства фортов, которые бывают заброшены примерно через год после их строительства; ни для обработки земли, ни для выращивания прекрасных садов, ни для того, чтобы проводить время на парадах и полировать оружие, которое никогда не используется. Люди, отобранные для этой службы, должны быть отборными и полностью надежными. Рационы кофе, сахара, чая и всего остального, кроме черствого хлеба, лучшей вяленой говядины и табака, должны быть прекращены во время дежурства в полевых условиях, и их заработная плата должна быть пропорционально увеличена. Все войска, занятые на действительной службе, должны быть кавалерийскими, и их снаряжение должно быть максимально упрощено. Лошадь солдата не должна быть обременена бесполезным саквояжем, кобурами и смехотворным количеством сбруи для демонстрации.

Солдат должен быть вооружен двумя поясными револьверами Кольта, первоклассным карабином Спенсера и большим ножом Боуи. Все посты должны охраняться пехотой, которой помогает небольшой отряд кавалерии в качестве пастухов, и на каждом посту должно быть не менее пятидесяти-семидесяти пяти хороших лошадей, которые могут быть немедленно предоставлены любой разведывательной партией, животные которой начинают уставать. На каждом посту от комиссара следует требовать, чтобы он постоянно держал под рукой и упаковывал в тюки из сырых шкур пакеты с хлебом и мясом весом не более шестидесяти фунтов в каждом тюке и в количестве, достаточном, чтобы равняться десятидневному пайку для пятидесяти человек. Также должно быть достаточное количество вьючных мулов и снастей, чтобы упаковать такое количество провизии, и ни один мул не должен быть нагружен более чем двумя вьюками. Благодаря этим мерам предосторожности, преследующая сторона сможет пополнить свои запасы и получить свежих лошадей и мулов без ненужных и досадных задержек, которые оказались столь фатальными для успеха наших индейских кампаний на названных территориях.

Три тысячи человек, разделенных на роты по пятьдесят человек в каждой, одновременно разместили бы шестьдесят таких рот в полевых условиях, и эти силы могли бы прочесать Аризону из конца в конец за шесть месяцев. Следует проявлять крайнюю осторожность, чтобы не допустить бегства апачей в Северную Мексику, и операции следует начинать с южной и восточной границ. Та же система должна быть применена в Нью-Мексико в одно и то же время, начиная с северной и западной границы. Мужчины, отправляясь на разведку, должны взять с собой только одну пару носков, одну рубашку и одну пару белья в дополнение к тому, которое они носят. Все одеяла и другой багаж должны перевозиться вьючными мулами, нагруженными так легко, чтобы они могли не отставать от лошадей. Зимой одежда должна состоять из штанов и куртки из толстой оленьей кожи, подбитых фланелью, а летом из обычной кавалерийской одежды, но без отделки, за исключением шевронов для унтер-офицеров. Дневного марша следует избегать, насколько это возможно, за исключением случаев, когда вы идете по тропе. Не следует разводить костры для приготовления пищи, и когда этого требует состояние погоды, их следует прятать настолько, насколько позволяет земля. Рационы кофе и сахара должны быть разрешены зимой. Ход операций на местах должен быть предложен каждому офицеру, командующему ротой, и ему должны быть предоставлены дискреционные полномочия.

Будет понятно, что хотя эти предложения требуют некоторого места для их объяснения, все же они представляют собой гораздо более простую систему, чем любая, когда-либо применявшаяся на практике, хотя и подверженную очень значительным изменениям и улучшениям, которые должны быть предложены обстоятельствами, которые могут время от времени возникать. Однако ясно, что в нашем подходе к расе апачей необходимо внести большие изменения. Двадцать лет непрекращающейся войны, без каких-либо других результатов, кроме потери многих жизней, большого имущества, и расходов на огромные суммы. Опустошение значительной части страны, недоступность одного из богатейших минеральных регионов Союза и сохраняющиеся опасности, которым подвергаются иммигранты, пересекая его, должно было быть достаточно, чтобы научить нас тому, что мы страдаем от неадекватной системы ведения войны. Пришло время попробовать что-то более строгое. Дела едва ли могут быть хуже, чем они были и есть.

Сорок или пятьдесят пехотинцев на посту, где есть свои комиссарские и квартирмейстерские учреждения с их различным имуществом, свой госпиталь с корпусом медсестер, поваров и обслуживающего персонала, свой кабинет адъютанта с клерками ординарец командира, ротный писарь и другие способы занятия войск, вряд ли можно считать очень эффективной силой в стране апачей. Тем не менее, таков стиль ведения войны, который продолжался — иногда его менял небольшой отряд кавалерии, совершающий разведку с помощью огромных неуклюжих армейских повозок, марширующих днем и следующих по дорогам. Пусть никто не думает, что эти замечания каким-либо образом направлены на то, чтобы отразить офицеров и солдат, несущих службу в Аризоне и Нью-Мексико. Все подобные идеи решительно отвергаются. Они делают самое лучшее, что можно сделать в данных обстоятельствах. Ни от одного человека нельзя ожидать, что он будет успешно сражаться со связанными за спиной руками. Они ничего не могут  сами поделать, и оказываются в неловком положении, из которого, кажется, нет выхода.

В то время как Конгресс голосовал миллионами за различные улучшения, не было бы разумней выделить небольшую сумму на очистку двух чрезвычайно богатых и обширных территорий в самом сердце страны? Если Аляска стоит семь миллионов, то Аризона и Нью-Мексико стоят по сто...

Известно ли нашему правительству, что жители этих территорий могут предъявить счет на сумму более пятидесяти миллионов долларов за ущерб, причиненный этими индейцами за последние двадцать лет?

Не имеет значения, каким способом или методом обучения апач стал самым вероломным, кровожадным, злодейским и отъявленным негодяем на земле, вполне достаточно того, что он таков есть, и что он неспособен к усовершенствованию. Доброта и великодушие вызывают у него презрение, и он считает их слабостями. Человек, считающий высшим достижением быть ловким грабителем, едва ли является объектом, на которого можно положиться. Какое бы уважение они ни проявляли ко мне, оно в большей степени было вызвано убежденностью в том, что я им полезен, в то время как их уважение усиливалось их страхом перед моими солдатами. Тем не менее, когда мне приказали вернуться домой из форта Самнер, все они сели на лошадей и ехали со мной в течение двух часов, и казалось, были очень огорчены моим отъездом. Казалось бы, это выражало некоторое чувство благодарности, и я так себе это представлял, пока последующая разведка не выявила тот факт, что они никогда не были в таком приподнятом настроении.

Со времени их последнего конфликта с навахо, в котором девяносто из последних были убиты на месте, в пределах пятнадцати миль от резервации, где их трупы видели другие навахо, находящиеся под нашей опекой, эти два народа никогда не жили комфортно вместе. Их лагеря располагались в четырех милях друг от друга, но постоянно возникали небольшие распри и споры, которые занимали большую часть моего времени. В конце концов дело стало невыносимым для апачей, которые превосходили численностью девять к одному, и они обратились к генералу Дж. Карлтону с просьбой разместить их в отдельной резервации. В этом было отказано, и они решили уйти при первой удобной возможности.

 

Единственным препятствием для этого было присутствие моей компании, перед которой они питали самый благотворный страх, хотя постоянно получали небольшие подарки и ласковое обращение со стороны всех мужчин. Апачи часто были свидетелями стрельбы по мишеням из карабинов и револьверов - в обоих видах оружия они достигли удивительного совершенства - и их также поразила легкая и смелая езда моих солдат. Гиан-на-та (Gian-nah-tah) , рассердившись однажды, сказал капитану Апдеграффу, отказавшему им в услуге, которую он не имел права оказывать:
«Вы думаете, что мы заботимся о вас и ваших людях? Ни капельки, нас сдерживают только эти калифорнийцы».

Когда они увидели, что «эти калифорнийцы» уходят, они были просто в восторге, и менее чем через два месяца после этого большая часть их бежала в неизвестных направлениях.

В качестве примера точности, до которой мои люди дошли в обращении со своим огнестрельным оружием, будет достаточно следующего случая. Когда мы проезжали «Пещеры» («Caves») по дороге к реке Сан-Бернардино, где мы должны были уладить небольшое затруднение с индейцами пайютами, нас обогнал прекрасный олень-антилопа, примерно в ста ярдах от нас, шедший на большой скорости. Позади меня шли четырнадцать человек в один ряд, и я закричал: «Стреляйте в эту антилопу». При этом каждый остановил свою лошадь, поднял карабин и выстрелил. Животное упало, и при осмотре выяснилось, что каждый из выпущенных шаров (круглые пули) поразил животное.   

Информация, которую я получил от г-на Лабади относительно апачской hegira (отъезд, миграция) из форта Самнер, только усилила мое прежнее убеждение в том, что они неспособны испытывать стойкое чувство благодарности. Их сильный эгоизм исключает всякую надежду с этой стороны, в то время как долгий и тесный опыт, который я имел с ними, укрепил в моем уме убеждение, что их усиленная склонность к совершению бесчинств может быть подавлена только силой оружия, в энергичной и не слишком милосердной форме. Кампания, проводимая подавляющей силой и доведенная до внезапного и решительного конца путем одновременной оккупации многих частей своей страны и удерживания сил в полевых условиях до тех пор, пока цель не будет достигнута. В предыдущей работе были описаны только такие личные приключения, которые служили иллюстрацией некоторых черт индейского характера, и если кто-либо из моих читателей получил удовольствие или пользу от  прочтения, или если этот опыт должен каким-либо образом изменить или улучшить нашу политику в отношении индейцев, то автор не старался напрасно.