Где твой чёрный пистолет?

    Посвящение и подарок ко дню рождения однокласснику и другу детства Анатолию
(aka “Две пятёрки”), мировоззрение и моральные принципы коего, хоть и не в полной мере могу разделить, но, тем не менее - воспринимаю с глубочайшим уважением и пониманием.




  Он мог бы сниматься у Тарантино, он одевался, как недавно разбогатевший итальянец, любил мешать пиво с виски, и, похоже, не очень-то чурался употребления различных, не в полной мере запрещённых на его острове веществ. Он ездил на громадных спортивных автомобилях и раздражал соседей странными выходками и  вечеринками в стиле регги. Соседи дали ему прозвище “Сантана”. Опыт службы в  военно-воздушных силах не пропал даром - садясь в кресло пилота, он преображался. Процедуры стандартны, схемы выверены, отклонения минимальны. Мне бы очень не хотелось, случись что, попасть в перекрестие его прицела. Его дом поражал гостей музейным порядком и хирургической чистотой.
  “Алекс, а правда что вы, у себя, в России, все с пистолетами летаете? Ох, и крутизна! А как сказать по-русски: “Russian is cool?”

  “Мужики, а вы знаете, я же всегда, всю жизнь мечтал именно о такой работе?!” - воскликнул Лёха, проталкиваясь к нам через спины коллег и клубы табачного дыма, замешанных на терпком сосновом морозце, проникающим через стеклянные двери КДП. Мы заинтересованно повернулись к Алексею.  Серёга развлекался, лихо поигрывая личной номерной печатью…
  … непрестанный гвалт репродукторов  над привокзалкой, очередь экипажей на вылет, нехватка стульев в эскадрильях - утренний разлёт. Беготня и сумятица в коридорах лётного отряда.

  Бывалые и, несмотря на юный возраст, опытные и обветренные экипажи Ан-2, разлетающиеся с утра по всем деревням и посёлкам края, серьёзные капитаны Л-410,  Як-40, и грузовых - Ан-26, все старались остановится хотя бы на минутку перед выходом на перрон, перекинуться словом с коллегами, обменяться новостями, свежим анекдотом, или же просто перекурить перед началом рабочего дня.

  Вертолётчик носился в тщетных поисках своей “науки”, то есть двух развесёлых бородачей, которые вот только-только  были тут, но куда-то испарились, оставив после себя только лишь “гравику” - две, инопланетного вида, металлические банки для измерения гравитационного поля Земли. “Наука”, на другом конце коридора  похохатывала в компании с техником, вспоминая, как вчера, “по запарке” влетели на территорию какой-то воинской части, распугали солдатиков и спохватились лишь, обнаружив, что винт вертолёта вращается  как раз между стволами огромных гаубиц.       

  “Пушки кругом, заблудились, сваливаем отсюда по-быстрому”, - прохрипел командир в ларингофон, впиваясь жестом утопающего в ручку “шаг-газ”.”Какие “птички”, это не просто “птички”, тетерева это”,- благодушно ответил бортач, уютно устроившийся на снятых чехлах двигателей; он, спросонья и по причине плохой слышимости, не оценил ситуации; военная техника, в отличие от окружающей фауны, не представляла интереса для его охотничьей натуры. ”Пень ты старый, всё тебе птички мерещатся, пушки, пушки кругом!”- заорал командир, закладывая дикий вираж, исполнением которого, по возможности, он надеялся за снежной пеленой скрыть  опознавательные знаки вертолёта. “А, пушки, да и хрен с ними, я уж подумал - тетерева”, - уже засыпая и переворачиваясь на другой бок, ответствовал технический специалист.

   Инженер лётного отряда, по возрасту чуть старше нас, но уже полный начальственной мудрости и административной солидности, обсуждающий в кругу коллег вопросы предстоящей летней “химии”, к которой уже сейчас, в декабре, надо начинать готовиться; старший штурман, изыскивающий время и тягачи для списания девиации на самолётах. Спустившиеся на Землю небожители -  местные экипажи Ту-154, решающие - как сегодня лучше идти в Москву - “севером” или “центром”; такие же, но ещё более недоступные, лощёные транзитники, окружённые стайками ослепительных стюардесс. И среди этого разношёрстного народа, авиационного коллектива, частью коего нам ещё предстояло стать, а право именоваться коллегами - заслужить, стояли мы, трое.  Три молодых выпускника лётного училища, уже облачённые в сакральные одеяния - новенькие меховые куртки и унты. Право ношения великих символов Власти, княжеских Ярлыков,  Державы и Скипетра, а именно - боевого пистолета  и именной печати - нам предстояло ещё заслужить.

… мы заинтересованно повернулись к Алексею. 

 - Я же всю жизнь о такой работе мечтал!
 - Лётной?- вскинулись мы.
 - Н-нет, то есть да, то есть..это… не совсем, я мечтал чтобы так - чтобы “шпалер” на боку и в движухе, в “ментовке", допустим, прокуратуре или инкассации…но лётная работа тоже, в принципе, неплохо, - успокоил нас Алексей, торопясь за своим командиром и исчезая в морозном воздухе; толстая меховая куртка не могла скрыть очертаний пистолета на его могучей спине.

  Пистолеты выдавались экипажу на каждый рейс, в специальной комнате, “оружейке”, под подпись и печать “Изделия выданы”  в “Задании на полёт”.  Страна не просто обожала эвфемизмы, она ими жила. “Министерство Среднего Машиностроения”, “Меланжевый комбинат”, “Аппараты дистанционного воздействия”,”Завод “Химконцентратов”, “Положительный останов ядерного реактора”, ну, или банальный "ПМ", пистолет Макарова, он же -  “изделие”, болтающееся на тощей талии юного второго пилота. Церемония получения пистолета именовалась “пропистолезироваться” или “запистолезироваться”, обратный процесс, само собой:  “от- или “распистолезированием”; стены  и потолок любой, и не только авиационной,  оружейки, всегда испещрены пулевыми отметинами. Мне довелось посетить немало таких комнат, и мне всегда приходило на ум одно и то же: ну ладно мы, лётчики бестолковые, три тренировочных выстрела в год, и те - мимо, но тут же профессионалы с оружием работают, силовики или военные, спортсмены те же…куда там…поднимаешь голову, и вот они - суровые зарубки, мрачные следы попаданий.

   Пользоваться пистолетами, ввиду скудности тренировочного процесса, толком, естественно, никто не умел.  Раз в году, на скоропалительных занятиях, нам демонстрировалась какая-то то смешная манера стрельбы, срисованная то ли с экранного Печорина, то ли с фильмов о героях гражданской войны. Офицерская прямая стойка, с небольшим разворотом  грудью на мишень, напружиненная рука с оружием, поднятая высоко вверх,  медленно опускается для прицеливания. Очень благородно, спортивно и красиво - годится для дворянской дуэли. Вы полностью открыты для огня, ваше оружие видно всем, намерения ясны и понятны окружающим, поднятая кверху рука, не иначе как в целях предотвращения поиска чересчур лёгких путей, элегантно  затрудняет  обзор. И пройдут годы до того, как Дон Корлеоне с экранов, наконец-то, просветит пытливые умы, что не следует демонстрировать оружие до момента его применения; и что нужно всегда держать пистолет именно в опущенной вниз руке; тем более тогда, когда его там давно уже нет…

… лязг затвора отразился эхом под сводчатым куполом тира, я, не поворачиваясь, принял заряженный пистолет в ладонь.”Саша, самое главное - смотри всегда на мушку, только на мушку; и мишень, и прицельная планка, и весь мир пусть расплываются перед твоим взглядом; если ты выполнишь свою задачу - видеть только мушку - пуля сама ляжет именно туда, куда следует, огонь!” Звонкий удар курка, тишина, осечка. Утяжелённое дуло “Марголина” заплясало в воздухе. “Не осечка это, Саша, - вновь голос Владимира Ивановича над ухом,- я специально патрон не дослал, чтобы ты, без отдачи, увидел свою ошибку, увидел, как дёргаешь спусковой крючок. Продолжим наши упражнения, я буду давать тебе то заряженный, то разряженный пистолет, твоя задача - глядя только на мушку, плавно нажать курок между ударами сердца, огонь!” Грохот выстрела заглушил вопрос тренера:
 - Где была мушка в момент выстрела?
 - На “восемь часов”, в “девятке”…по-моему.
 - Смотри в подзорную трубу, проверяй.
 Приближенная волшебством оптики, залитая молочным светом, мишень; на “восемь часов” в “девятке”,  аккуратная дырочка  с рваными краями, радующая глаз и ласкающая самолюбие.

  “Закончить стрельбу, пистолеты разрядить, магазины извлечь, патронники проверить, гильзы подмести, Саша, завтра у тебя будут пять ростовых мишеней и десять секунд, чтобы их поразить”, - почищенные “Марголины” аккуратно укладываются в свои деревянные футляры, гаснет свет над тренерским столиком, и  под куполом  опустевшего тира отдаётся эхом только скрип деревянного веретена, вращением  которого поднимается и опускается тяжеленная свинцовая болванка, так нарабатывается твёрдость руки стрелка, необходимая для успешного поражения пяти ростовых мишеней за десять требуемых секунд…

  …Моё аргументирование  преимуществ скрытой, боковой стойки, удобства прицеливания движением руки снизу, маскирующим оружие, и позволяющим не только  сразу и точно  подвести мушку к цели, но и выполнить по дороге несколько “беспокоящих”выстрелов, не произвело желаемого впечатления на инструкторов ВОХРа.  Вспомнилась, не помню где,  вычитанная фраза :“Я до армии хорошо стрелял, а на службе разучился”, и её парадоксальная актуальность. Но армия есть армия, сказали люминь - значит люминь; авиация - то же самое, дали три патрона на занятиях, стрельнул как попало, в журнал записали, допуск получил - можешь идти, получать заветный “шпалер”.

  И поэтому, старые, опытные командиры, учили так: Получил пистолет - положи его на самое дно портфеля и не вздумай трогать до окончания рейса. Были, конечно, оригиналы, приносившие, неведомо откуда, патроны - “маслята” и бегавшие на стоянках в ближайший лесок пострелять, но в основном, народ откровенно побаивался смертоносных машинок. Успешные случаи применения экипажами боевого оружия были довольно редки, и служили, скорее всего, исключением из правил, а в повседневной жизни пистолеты приносили только проблемы: их теряли, оставляли среди коробок с фруктами и рыбой на рынках, забывали в гостиницах, топили в деревенских сортирах, к ужасу ассенизаторов и местных участковых.  А иногда пистолеты, на самом деле - стреляли…

  Завтрак командира, благодушно поглощаемый на высоте одиннадцать тысяч шестьсот метров, неожиданно прервался страшным грохотом, дымом, воплями с разных сторон, брызгами  крови, и стуком кулаков в дверь пилотской кабины. “Ну что ж, давайте разбираться, - невозмутимо, насколько позволяла ситуация, обратился к своему экипажу капитан, убирая поднос.  Единственный, кто сохранял, хотя бы видимое спокойствие, был штурман. Несмотря на состояние глубочайшего ступора, он раньше всех сообразил, что самое страшное уже произошло; по крайней мере он - жив, и нужно что-то дальше делать и решать. Орали двое - второй пилот и бортинженер, который, как Франкенштейн из фильмов ужасов, смотрел на командира через рваную дыру в ладони. “Так, с этим всё более-менее понятно, а ты-то чего орёшь?” - обратился капитан ко второму пилоту.
 - Убил, он меня убил, в спину стрельнул мне!
 - Показывай, куда попал!
  На спине соседа, прямо под левой лопаткой, расплывался громадный синяк; более серьёзных повреждений, к счастью, не обнаружилось. Бронеспинка кресла, задуманная конструкторами самолёта задолго до прихода эры настоящего терроризма, добросовестно отработала свою задачу.
 - Так, кто следующий, кто там в дверь ломится?
 В дверь ломились, естественно, бортпроводники. Услышав звук выстрела, и, поняв, что произошло нечто ужасное, они, само-собой, поспешили на помощь. Отправив их за перевязочным материалом, командир быстро восстановил картину произошедшего. Пистолет в данном случае был пассажирский, переданный экипажу на временное хранение. Его и принял бортинженер, замещая опоздавшего на вылет второго пилота, который, по идее, должен был заниматься данными формальностями; после набора высоты и завтрака, от нечего делать, решил полюбоваться невиданной игрушкой, не забыв, естественно извлечь магазин…

  …“Сашка, запомни на всю жизнь: незаряженное ружьё раз в год само стреляет, - наставлял меня дядя, завершая чистку оружия и убирая  в сейф  свои многочисленные “стволы”, - поэтому, никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах не направляй оружие ни на другого человека, ни на себя. Ни на хорошего человека, ни на плохого человека, и ни “почему”. Просто - прими как аксиому”.  Дяде Коле можно было верить, его первым наставником по обращению с оружием был деревенский участковый, строго назидавший  идущих на охоту пацанов “не перестрелять друг друга”; в те далёкие, благословенные времена, как рассказывал дядюшка, охотничий дробовик можно было совершенно спокойно купить в любом хозяйственном магазине, торгующем вёдрами, лопатами и мылом…

…магазин из "ПМ"а был, как положено, извлечён, и, бортинженер, посчитав дальнейшую проверку пистолета неоправданно избыточной, как и многие до него, не осмотрел  патронник, а, зачем-то (не иначе, как для удобства), уперев дуло в ладонь левой руки, нажал спусковой крючок; полёт пули, прошивший насквозь его руку, был благополучно остановлен только бронеспинкой кресла второго пилота. День явно не задался для эскулапов Илизаровской больницы, с неба свалился нежданчик, но они справились, и, сотворив чудо, не только восстановили простреленную руку, но и  впоследствии помогли незадачливому стрелку восстановиться на лётной работе.
  И мою просьбу “дать поиграться с “волыной”, прозвучавшую  лет через пять после  вышеописанных событий, один из непосредственных их участников, воспринял совершенно ожидаемо. “Понимаешь, командир,- пробормотал он, отводя глаза,- ты, наверное, слышал про ту историю со стрельбой в воздухе; у меня, сам знаешь, после этого сложились не очень хорошие взаимоотношения с оружием, может, пусть пистолетик спокойно в моем портфеле полежит, а?”  Нам опять передали, согласно правилам перевозок, пассажирскую “Беретту”, и, однажды недостреленный  лётчик, предусмотрительно отправивший её к себе глубоко в сумку,  безо всякого энтузиазма выслушивал мои просьбы  “показать “шпалер”.
  В конце концов,  используя административный ресурс (командир я, или хрен собачий?) и, апеллируя к своему богатому оружейному опыту,  мне удалось заполучить вожделенный обьект; знакомый холодок металла привычно влился в ладонь, руки сами всё вспомнили и нашли необходимое, логика оружия всегда примерно одинакова; коллеги завороженно наблюдали за  моими манипуляциями - извлечением магазина, проверкой патронника (а как же!), отсоединением затворной рамы…и всё, казалось бы, шло хорошо, когда вдруг…и…кто бы мог подумать, маленькая, еле видимая глазу пружинка, противно взвизгнув, выскочила из глубин механизма, ударилась о потолок пилотской кабины, и, отскочив назад, скрылась в темноте. Оружейное шоу, начатое так эффектно, завершилось полным фиаско; без этой детали пистолет никак не хотел собираться. Второй пилот, приговаривая:”Я же говорил, у меня такие плохие взаимоотношения с оружием!”, смотрел на мня взглядом побитой собаки; я и сам немало перетрухал - заморская игрушка, которую, естественно, надо было после полёта вернуть владельцам, стоила, небось, как две, взятые вместе, наши квартиры.   
  Сейчас, я и сам не понимаю и не верю - как я эту пружинку нашёл? Терпение и труд всё перетрут; почти два часа ползания на карачках, в потёмках, среди меховых курток, каких-то запчастей, унтов, шапок и томов документации, оборудования и сумок, конечно же, не могли не принесли плоды, но только перед самым началом снижения, под звуки позывных родного “метео”, с видом факира, и, в сопровождении традиционной формулы:”Экипажу приступить к предпосадочный подготовке; штурману привести курсовую систему к меридиану аэродрома посадки!” я, с эффектным лязгом ( и не без рисовки ) установил на место затворную раму, удовлетворенно принявшую в свою утробу заветную пружинку…

  С боевыми средствами на борту было связано немало историй, легенд и басен; оружейное шоу было не единственным способом получить некий, хотя бы моральный бенефит от обладания пистолетом. Доносят предания, что как-то раз, ссора второго пилота с командиром, выходя на всё более и более высокие витки напряжённости, как это часто бывает, закончилась не то, чтобы дракой, но банальным обещанием испортить друг другу карьеру.
 - Ну как, как ты сможешь мне испортить карьеру?, - в гневе вопрошал капитан, - меня все знают, я авторитетный инструктор, скоро вон, в Москву переведусь, а ты - разгильдяй второй пилот, твоя репутация в отряде всем известна, ну как, как ты можешь мне испортить карьеру, ну что ты такое, вообще, говоришь?
 - А очень просто, вот сейчас пойду в туалет, запрусь и застрелюсь, вот у меня пистолет есть,- ничтоже сумняшеся ответствовал оппонент. Ну представь себе, у тебя будет такое пятно на биографии - в полёте застрелился второй пилот?!  Какое “Шереметьево”, какая Москва, - тачка в близлежащем колхозе будет венцом твоей лётной карьеры! “Видел бы ты его рожу!”- веселясь, повествовал мне потом главный герой, явно не разделяя моего скептицизма по поводу уместности таких вот шуточек в лётном экипаже.

   А в целом,  настоящий  "ПМ", “изделие”, “шпалер”, с боевыми патронами, как и секретный портфель, опечатываемый личной именной печатью, являлся, по крайней мере для нас, юных авиаторов, Символом Принадлежности. К чему - каждый решал для себя сам. К рядам защитников Родины, специальных подразделений, неких силовых структур. Пройтись с ним по перрону, “рисануться” в аэровокзале, в столовой, среди пассажиров, и, самое главное - симпатичных пассажирок, было просто елеем на душу. У меня, помню, была даже специальная, не помню откуда взявшаяся, и куда потом пропавшая, облегчённая, “спецназовская” кАбура ( её, почему-то, именно так, нарочито неправильно, на первом слогу, ставя ударение, все называли ). Закрытые, штатные кобуры, оставляли простор - воображению и злым языкам - волю, трактовать их содержимое, допустим, как огурец, которым лётчики после (а то и во время полёта) закусывают. Моя же “кАбура”, состоявшая сплошь из лёгких кожаных ремешков, лишь чуть-чуть соблазнительно прикрывавшая возбуждающую наготу воронёного металла,  не оставляла никаких сомнений в статусе её обладателя. Я её даже после полёта никогда не снимал, и  специально, предоставляя окружающим возможность лучшего обзора, поддёргивал край форменной рубашки…

 … “ Прямо с настоящими, заряженными  боевыми пистолетами, с пассажирами - в полёт? Ну вы круты! Как сказать по-русски: “Russian is cool?”
  Из пелены сигарного дыма блестели налитые кровью белки глаз, полуприкрытые чёрными африканским дредами. Сэмюэл Л. Джексон в лучших ролях. Волосатая лапа добавила рома в мой опустевший стакан. “Понимаешь, мы на курсах в Академии, рассчитывая план бомбардировки Москвы, закладывали допустимые боевые потери в девяносто процентов. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что из десяти самолётов, сдуру отправившихся бомбить вашу столицу, до цели должен был долететь только один, и только  в том случае, если вы, русские, сделаете какую-то глупую ошибку. Так как же это сказать по-русски:”Russian is cool?”               

  Я хотел уж было вывалить ему слышанное где-то: “Рашен - самому себе страшен”, но что-то меня остановило. “Руски - это круто…, - как бы  смакуя подслащенные ромом слова, повторил он за мной, -  понимаешь, а вот сейчас, я думаю - и зачем надо вообще бомбить Москву, такой прекрасный город, с такими прекрасными людьми?”
               
  Ром подошёл к концу, его место на столе занял старина “Джек Дениелс”. Бомбардировка Москвы, ввиду её бесперспективности, отменялась. По крайней мере, он предлагал мне в это поверить. И я верил; по крайней мере, делал вид. Надеюсь - у меня получалось.

  “Руски - это круто!”

                26 Января 2022.