Призрак научного коммуниста

Ох уж эта богемная жизнь! Степаныч всегда сторонился её. Но он прекрасно понимал, что для Марины, только начинающей свою актёрскую карьеру, очень важно быть в гуще своей артистической тусовки. Кроме того, отказать красивой девушке, которая каким-то невероятным образом вдруг ответила взаимностью на его чувства, он не мог и не хотел. Возможно, боялся, что она сочтёт его скучным старомодным ханжой и потеряет к нему интерес. И ещё ему очень хотелось каждую минуту быть с ней, куда бы она не направлялась.

Поэтому, когда Марина потащила его на дачу к худруку её театра, который Степаныч про себя называл «Мариинским», в честь своей возлюбленной, разумеется, ничуть не смущаясь лишней буквой «и», он изо-всех сил старался не быть белой вороной в компании молодых деятелей кино и театра. Он опасался, что те не примут его в свою стаю, но получилось наоборот.
 
Во-первых, они – тоже люди и тоже не дураки выпить, и ещё вопрос, кто кого перепьёт, автослесарь или артист. Во-вторых, на природе они позволяли себе расслабиться и от души подурачиться, играть в снежки, лепить снеговиков и радоваться зиме, как все нормальные люди. В-третьих, эти павлины даже обрадовались, что среди них появился человек толпы, которого можно поразить блеском своего таланта. Они с удовольствием вели между собой заумные беседы и яростные споры о судьбах современного театрального искусства, время от времени косясь в сторону единственного зрителя их импровизированной постановки и пытаясь угадать, удалось ли им произвести на него желаемое впечатление. Он был нужен им, как красавице нужно зеркало.
 
Роман Степаныч не считал себя завзятым театралом, и, хотя и ходил в театр раз в месяц, не брался судить о тех тонких материях, о которых они здесь спорили. Одно дело, смотреть на спектакль из зрительного зала, а другое – смотреть в зал со сцены. Разумеется, актёры и режиссёры лучше знали тонкости театрального искусства, они ведь этому учились, зато Роман Степаныч знал тоже много кое-чего такого, чего они не знали. При желании, он тоже мог бы в их компании сыпать непонятными им терминами, такими как «эквидистанта удлинённой эвольвенты», но предпочитал этого не делать, чтобы не задавить молодёжь своим жизненным опытом. Пусть веселятся, как умеют. А для него главное, что Маринка рядом и, кажется, счастлива.

Пока творческая молодёжь беззаботно резвилась на просторах худруковской дачи, Степаныч, как самый практичный из присутствующих, взялся помогать худруку разжечь мангал, не прибегая к помощи дурно пахнущей жидкости для розжига.
– Бензольные нотки лишь в рислинге хороши, а шашлык они только портят, – популярно объяснил Степаныч худруку, который, судя по всему, не смог бы отличить аромат рислинга даже от изабеллы.
 
Худрук, Герард Кузьмич Лисицын, был только рад такому помощнику, который умел работать не только лицом и языком. Сам он был до ужаса непрактичен. К тому же, они со Степанычем были примерно одного возраста, что давало основания предполагать наличие у них неких общих взглядов на жизнь, которых быть не могло у нынешней молодёжи. Свою симпатичную жену, Таню, вызвавшуюся нанизывать куски мяса на шампур, Лисицын отправил развлекать молодёжь. В данном случае это означало подавать на стол всё новые закуски и бутылки вина, водки и пива, которые на свежем воздухе моментально усваивались молодыми творческими организмами.

– Разве можно женщин подпускать к шашлыку? – задал Герард риторический вопрос, надеясь на одобрение Степаныча.
– Этого категорически нельзя делать, – ответил Степаныч, хотя вопрос и не требовал ответа, ведь это и так всем известно.

Убедившись, что жарка шашлыков находится в надёжных руках Романа Степаныча, Герард Кузьмич с облегчением присоединился к веселящейся молодёжи, в глазах которой он был не только хозяином дачи, не только худруком, но и вожаком. Творческая молодёжь в рот смотрела своему харизматичному худруку, а он явно купался в лучах всеобщего обожания. Оно было необходимо ему, как изголодавшемуся вампиру нужна свежая кровь невинной  жертвы.

Лисицын позвал своих обожателей кататься на ватрушках, и вся компания, хихикая и поочередно пихая друг друга в сугробы, пошла на берег реки. И лишь один Мастерков остался на хозяйстве, хотя и он был бы не прочь прокатиться на ватрушке, тем более, вместе с Мариной. Но должен же кто-то поддерживать огонь.

Он присел перекурить (Минздрав РФ предупреждает: курение вредно для здоровья!) на узкую заснеженную лавочку возле мангала, ожидая, пока прогорят дрова и образуются угли, дающие ровное тепло. Всполохи огня зачаровывали Степаныча, и он не заметил, как рядом с ним на лавочку присел старичок в роговых очках, старомодном чёрном драповом пальто, довольно потёртом, явно помнившей лучшие времена, серой шапке «гоголь» и в белых бурках. Степаныч даже не смог понять, откуда тот взялся, ведь на снегу не было ни одного следа от бурок.

– Я вам не помешаю, молодой человек? – спросил старичок.
 
– Нет, конечно, садитесь, в ногах правды нет, – ответил Степаныч.

– Её нигде нет, – констатировал старичок, и это звучало не как обида, а как непреложная истина.

Роман Степаныч только пожал плечами. Зачем спорить: человек пожил и очевидно пришёл к пониманию этой истины через свой жизненный опыт.

– И справедливости тоже нигде нет, ни на этом свете, ни на том! – продолжал старичок, – уж я-то знаю, что говорю.

– А как же высшая справедливость? – полюбопытствовал Степаныч.

– Уж её-то точно нет, можете мне поверить. Вся моя жизнь тому подтверждение, и до смерти, и после.

При этих словах Степаныч пристально посмотрел на старичка.

– В каком это смысле, после смерти? – спросил он.

– В буквальном. Но в двух словах этого не объяснить, придётся начать «аб ово», "от яйца", то есть, с самого начала. Видите-ли, в жизни любого человека есть три этапа: до рождения, от рождения до смерти и после смерти. Этап внутриутробного развития от зачатия до рождения длится около девяти месяцев. О мировоззрении человека во время прохождения им стадии эмбриона и плода широкой общественности мало что известно, однако, такая наука, как христианская психология, утверждает, что и в пренатальном периоде человек уже способен ощущать информацию об окружающем мире. Например, слышать голос матери или музыку, которую та слушает.  Но, к сожалению, об этом нет никаких письменных свидетельств.
 
– Второй этап, – продолжал старичок, – то есть собственно жизнь, тоже принято делить на несколько подэтапов: детство, отрочество, юность, молодость, зрелость, старость. Молодость, это как у вашей милой Марины и у её симпатичных друзей. Это от восемнадцати до тридцати, плюс-минус. Зрелость – это как у хозяина дачи и у вас, молодой человек. Тьфу ты, назвал-таки вас молодым человеком, хотя и считаю человеком зрелым. Но такова уж специфическая практика нашего с вами великого и могучего русского языка. Мужчин любого возраста мы называем молодыми людьми, даже седых и лысых, а женщин – девушками, даже, если у них пятеро детей.

Роман Степаныч кивнул в знак согласия.

– Условно концом подэтапа зрелости можно считать достижение пенсионного возраста, который, в современном обществе определяется не столько физиологическим здоровьем отдельного индивидуума, сколько законами того или иного государства. А там и старость, здесь уж кому как повезёт, кому сколько отмерено.
 
Роман Степаныч снова кивнул. Тут не поспоришь, ведь старичок говорил прописные истины, хотя и в непривычной интерпретации. Но говорил он очень подробно, как человек глубоко проникший в суть бытия.

– Но все эти подэтапы второго этапа существования вполне очевидны, – продолжал старичок, – а вот самое интересное начинается как раз после окончания второго этапа, хотя об этом живые люди, вроде вас, молодой человек, могут судить только на гипотетическом уровне. А между тем, там такие дела творятся…

– Где там? – с подозрением спросил Степаныч.

– Извините, пожалуйста, за мою очередную неточность в формулировке. Разумеется, правильнее было бы сказать не «там», а «тогда». Тогда, то есть, после смерти.
Роман Степаныч почувствовал, что сигарета обожгла ему пальцы, и выбросил её. Он достал из кармана пачку и, вспомнив о приличиях, протянул её старичку, предлагая угощаться. Тот только отмахнулся.

– Спасибо, но я, к моему глубокому сожалению, уже не могу курить. И пить. И с женщинами, что особенно печально, тоже… – старичок тяжело вздохнул, – а вы, молодой человек, курите, не стесняйтесь, я с удовольствием вашим дымком подышу. Как говорится, «и дым отечества нам сладок и приятен».

Степаныч снова закурил (напоминаем, Минздрав РФ предупреждает: курение вредит здоровью!). А старичок, вдруг спохватившись, привстал, приподнял свою шапку-пирожок и протянул Мастеркову руку.

– Туберозов, Аркадий Аристархович, заведующий библиотекой, впрочем, бывший, – представился он.

– Мастерков, Роман Степанович, на данном историческом этапе старший мастер автосервиса, – ответил Степаныч и сжал ладошку старичка, но рукопожатие получилось каким-то невнятным, каким-то неуловимым, словно в его ладони был оренбургский пуховый платок.
 
– А что значит «бывший»? На пенсии что-ли? – спросил он.

– «Бывший», в данном случае означает недействительный, я бы даже сказал, несуществующий, – ответил Туберозов.

– Как так, позвольте спросить, несуществующий? – Степаныч старался говорить в тон собеседнику, предельно вежливо, – я же вас вижу, мы с вами разговариваем, значит вы существуете.

– Я смотрю, вы, Роман Степанович, убеждённый материалист! – он неодобрительно помотал головой. – Тяжело же вам будет в старости, если не поменяете свой взгляд на основной вопрос философии. Если смотреть на мир сквозь призму материалистических знаний, то, что вы видите, означает только то, что вы воспринимаете аудиовизуальный образ, данный вам в ощущениях. И обратите внимание на слово «данный» в данной формулировке, прощу прощения за каламбур. Кем данный? То-то и оно-то!

– Это я понимаю, – с досадой в голосе сказал Степаныч, желающий непременно докопаться до истины, и чувствующий, что она от него ускользает, – но разве ваш аудиовизуальный образ не есть вы сами, Аркадий Аристархович?

– Скажем так: он есть не то, чем я был на втором этапе своего существования. То, что вы видите перед собой – это призрак бывшего заведующего колхозной библиотекой Аркадия Аристарховича Туберозова, трагически погибшего при никем так и невыясненных обстоятельствах 11 ноября 1960 года.

– То есть, вы хотите сказать, что вы дух? Приведение? – взволновано спросил Степаныч.

– Дух, приведение или призрак – суть разные понятия, хотя приведения и призраки отличаются друг от друга не столько своей сущностью, сколько характерными особенностями их поведения, которое в народе принято называть явлениями. В принципе, и те и другие являются аудиовизуальной оболочкой, похожей на озвученную голограмму. Дух же, это нечто иное, он может существовать как внутри физического тела, так и вместе с аудиовизуальной оболочкой и даже вне её – подробно, но путано объяснил старичок.

«Надо же, как излагает, по-научному!» – восхитился про себя Степаныч.

– Ничего удивительного, – призрак словно читал его мысли, – колхозной библиотекой, в которой всё больше классика и соцреализм, я заведовал уже после выхода на пенсию. А вот до пенсии я работал доцентом на кафедре научного коммунизма, имея, соответственно, степень кандидата философских наук. Однако, такой критерий истинности, как практика загробной жизни, привёл меня к пониманию ошибочности псевдонауки, которую я преподавал в те далёкие годы советским студентам.

– Вы, Аркадий Аристархович, сказали, что вы, якобы не существуете. Но вы ведь мыслите, это установленный факт, раз мы ведём с вами этот диспут. А как говорится, «когито, эрго сум» – «мыслю, следовательно, существую» – сказал Степаныч, довольный тем, что смог достойно вступить в научную полемику. Поскольку, как говорил Катон: «сэрмо индэкс аними» – спор – показатель ума.

– Цитируя Декарта, вы в какой-то степени, правы, – признал призрак философа Туберозова, – но к вашему покорному слуге, это не совсем применимо, поскольку Декарт имел в виду людей, находящихся на втором этапе своего жизненного цикла. Дело в том, что духи, как я открыл для себя (к сожалению, уже только после своей смерти), тоже существуют, способны мыслить и даже действовать, демонстрируя некие аудиовизуальные образы, данные пока что ещё живущим людям в той степени, в которой те способны ощущать. Но проблема в том, что лично я на данном этапе испытываю глубокий экзистенциональный кризис.

Роман Степаныч, не имеющий научной степени, почувствовал потребность освежить свою способность осмысливать столь парадоксальную информацию. Он встал с лавочки, зашел в беседку и взял со стола початую бутылку водки, забытую там молодежью. Он взял было ещё и два чистых пластиковых стаканчика, но наблюдавший за ним призрак только помотал головой.

– Мне, к сожалению, нельзя, а вы пейте, не стесняйтесь. «Ведь на то и живёшь, чтобы срывать цветы удовольствия», – экс-библиотекарь с удовольствием процитировал классика.

Степаныч сорвал пару "цветов удовольствия", сделав два глотка из горлышка (напоминаем: чрезмерное употребление алкоголя вредит здоровью!) и снова сел рядом с призраком научного коммуниста.

– Признаться, я и сам, когда меня выпроводили на пенсию, и я решил переселился в деревню подальше от интриг, по началу пристрастился к спиртным напиткам, – продолжал призрак, – и в этом нет ничего странного. Кстати, спирит и спирт являются однокоренными словами. И это не просто совпадение, в этом кроется глубокий философский смысл.

– Какой же именно? – полюбопытствовал Степаныч.

– Какой-то очень глубокий! А вот какой именно, я забыл. Вы уж простите старика, склероза никто не отменял, а таблетки мне уже не помогают, – ответил призрак, – впрочем, к теме нашей дискуссии это не имеет отношения, мы, кажется, говорили о чём ином.

– Да, мы говорили об экзистенциональном кризисе, который вы испытываете.

– Да, да, именно о кризисе. Признаюсь, я ощущаю этот кризис почти физически, хотя, казалось бы, мне это не положено.

– А в чём собственно он заключается, этот ваш кризис? – полюбопытствовал Мастерков.

– Точно это никому не известно. Живущие люди по естественным причинам не могли о нём ничего знать достоверно, а умершие, пережившие, точнее сказать, перенесшие его, увы, никаких письменных свидетельств не оставляют, по тем же самым вышеупомянутым причинам. Я и сам ещё не смог во всём разобраться, и думаю, что, когда разберусь, этот кризис перестанет меня беспокоить, рассосётся сам по себе.
 
– Так вы, насколько я понял, умерли ещё в 1960 году. Как же вы с тех пор существуете или не существуете, уж не знаю, как правильно и сказать? Я полагал, что люди после смерти…– Мастерков замялся, не зная, как бы выразиться по-тактичнее, чтобы не оскорбить чувств призрака.
 
– Вы хотели сказать, что после того, как человек умирает и дух его покидает бренное тело, ему надлежит попасть на так называемый «тот свет»? Другими словами, в так называемые рай или в ад, правильно я вас понял? И не понятно, что я, бестелесный дух делаю тут среди вас, живых. Это вас интересует, молодой человек?

 – Это, врать не стану, тем более, что врать вам бесполезно, – робко признался Степаныч.

– А вы не тушуйтесь, не тушуйтесь. Я прекрасно понимаю ваш интерес ко мне, как к живому свидетелю смерти и загробного существования. Вот чёрт, опять оговорился! – Туберозов от возбуждения даже завис в воздухе над скамейкой, но спохватившись, сел на место, – Какой же я живой? Это лишь фигура речи. Ну, вы меня понимаете… Так что спрашивайте, спрашивайте всё, что вас интересует.

– Ну и каково это, умереть? Что с вами произошло сразу после смерти? – как можно деликатнее спросил Роман Степаныч, сделав ещё один глоток и закурив ещё одну сигарету (Минздрав РФ предупреждает, впрочем, вы и сами всё знаете).

– Всем известно, что так или иначе, раньше или позже, мы все умрём. Не зря ещё древние говорили «мементо мори». Но когда это случается, это всегда сюрприз. Пока мы живём, мы не ощущаем свой дух вне своего тела, разве что во сне. У живых людей дух – это такая же неотъемлемая часть тела, как сердце, нога или голова. Их мы ощущаем только, когда они болят. А в момент смерти дух вдруг обнаруживает себя вне своего физического тела, не важно, внутри какой-либо аудиовизуальной оболочки или вне её. Впрочем, я уже говорил об этом… И дух какое-то время не может понять, где он, что с ним случилось и как ему себя вести.

– А дальше-то что? – спросил Степаныч.

– Дальше многие пытаются вернуться в своё физическое тело. Я, по крайней мере, сделал с десяток попыток, потому что, как известно, иногда кое-кому это удаётся. Это когда человек переживает клиническую смерть или становится зомби. Но мне не удалось. Пришлось, как большинству, вставать в очередь и ждать.
 
– Какую очередь? И чего ждать? – полюбопытствовал Степаныч.

– Как чего? Распределения, ¬– ответил призрак, – вы же, как я успел заметить, человек образованный, наверное, вас после университета тоже куда-нибудь распределяли.
 
– Университет я не закончил, меня с последнего курса выперли, а распределили меня в стройбат.

– Досадно. Стало быть, вы не сдавали госэкзамен по научному коммунизму. Впрочем, это к лучшему. Так или иначе, вы должны понимать, что такое распределение.

– Понимаю. Распределяют, кого куда, кого в рай, кого в ад, так что ли?

– Любопытно наблюдать, как у вас, молодой человек, материалистическое сознание сочетается с ветхозаветными представлениями, и при этом, вы всё упрощаете. На самом деле всё не так, как в действительности, прошу прощение за оксюморон.
 
– Расскажите, это очень интересно, – попросил Степаныч.

– Сначала ты попадаешь в чистилище. Там, – призрак покрутил в воздухе указательным пальцем так, что невозможно было понять, показывает ли он на небо или, наоборот, под землю, – всё по последнему слову науки и техники. Уже в шестидесятых у них там были картотеки и арифмометры, а сейчас, с развитием научно-технического прогресса там компьютеры и онлайн регистрация. И, как ни странно, такой же бюрократизм, как у вас здесь, даже хуже. Намыкаешься от одного чиновника к другому, пока все справки соберешь и все визы проставишь, полжизни пройдёт. Вот ведь, опять оговорился! Во-первых, жизнь уже прошла. А во-вторых, какая там жизнь, мытарства одни! Впрочем, я только пятерых чиновников сумел пройти, и то, не с первого раза. А шестая, такая противная тётка, меня сюда депортировала. Сказала, что на мне «висяк». Гештальт называется, если вы знаете, что это такое. Так вот, пока я этот гештальт не закрою, дальше мне ходу не будет, ни в рай, ни даже в ад.
 
– А что за гештальт такой, позвольте спросить?

– Попробую объяснить. Помнится, я уже упоминал, что второй этап моего существования завершился 11 ноября 1960 года при невыясненных обстоятельствах. И вся загвоздка в том, что обстоятельства моей смерти так и остались неизвестными не только для окружающих, включая следователей и патологоанатома, но и для меня самого. Хотя логично было бы предположить, что умирающий должен был бы знать обстоятельства своей гибели, поскольку сам при этом событии присутствовал. Но, увы, мне самому на момент смерти мало что по этому поводу было известно.
 
– Значит ваш гештальт закроется, когда вы выясните эти самые обстоятельства? – предположил Степаныч.

– Если бы! Нет, это только часть дела, и её я как раз уже сделал, как бы ни сложно это было в моём положении. Не стану злоупотреблять вашим вниманием и испытывать ваше терпение, а скажу вам сразу: меня злодейски убили, инсценировав моё самоубийство.

– Простите за любопытство, но раз уж пошёл такой разговор… Почему и каким, собственно, образом вы, якобы, совершили самоубийство.

– Вот-вот, вы очень уместно употребили слово «якобы», потому что никого самоубийства я не совершал. И даже думать не думал. А дело было так. Стоял я на мосту, курил свой любимый «Казбек», смотрел на воду и прикидывал, скоро ли река станет. Вдруг мне на голову накинули пыльный мешок из-под картошки, поверх мешка накинули верёвочную петлю, привязали к ногам тяжёлый камень и сбросили меня с моста. Верёвка затянулась на моей шее ещё до того, как я упал в воду. Несколько секунд я висел над рекой, а потом верёвка оборвалась, и камень утянул меня на дно, где я и встретил свою смерть.

Степаныч заметил, что Аркадий Аристархович помрачнел и сгустился.

– А говорят: «кому суждено быть повешенным, тот не утонет», – несколько невпопад сказал Степаныч, в голове у которого на каждый случай была своя пословица или поговорка.

– Да уж! Могу вам заменить, оба способа расстаться с жизнью очень неприятные. Если что, не рекомендую. Зато потом, когда дух покидает мёртвое тело, вдруг чувствуешь необычайную лёгкость. Взлетел я, уже будучи духом, над мостом, вижу: в сторону деревни два мужика в телогрейках улепётывают. Я в то время летать ещё не умел, точнее сказать, не умел управлять своим полётом, иначе бы я этих мужиков догнал и посмотрел бы им в лица. А там вдруг снег повалил. Так что, пока моё тело с мешком на голове и куском верёвки на шее нашли вниз по течению, пока вызвали милицию, никаких следов на месте моего падения в реку уже не было, только размокший листок под снегом нашёлся. Наверное, злодеи сфабриковали предсмертную записку от моего имени. И следователь пришёл к заключению, что я совершил двойное самоубийство.
– А вы что? Что с вами дальше произошло?
– А я пошёл по инстанциям. Там у них целая канцелярия. Хуже, чем в американском посольстве или в нашем райсовете. Впрочем, я уже говорил. Одному предъяви паспорт и свидетельство о рождении, другому принеси медкарту с данными о прививках и перенесённых в детстве болезнях, третий чиновник требует свидетельство о смерти, четвёртый просит заполнить анкету и заставляет писать объяснительную записку, причём, почему-то на английском языке. А у меня, признаться, с английским не очень, я в школе французский учил. А в пятом окне лысый старичок ставит на моё личное дело штамп «Отказать. Подозревается в самоубийстве». А самоубийство – десятибалльный грех по десятибалльной шкале, и самоубийцам в рай нельзя. Но, поскольку самоубийство я решительно отвергаю, лысый меня с этой резолюцией отправляет в шестое окно разбираться. А там противная такая тётка с облупившимся маникюром и облезшими крыльями, я уже, кажется, упоминал, принимает решение депортировать меня на родину в виде призрака вплоть до уточнения истинных обстоятельств моей смерти. Поразительно, насколько судьба человека и до, и после смерти зависит от воли других людей и прочих внешних сил!

– А разве там, наверху, не знают, как оно было на самом деле? – спросил Степаныч.

– Кому положено, тот, конечно, всё знает. Но он очень занят, и к нему так просто на приём не прорвёшься. А со мной контактируют только мелкие сошки. Бюрократия, я уже говорил. А вот коррупции, к сожалению, нет. Деньги и прочие блага им там ни к чему. На лесть тоже не поддаются.

– Значит, вас депортировали до выяснения. А вам удалось узнать, кто вас убил и за что?

– Узнал, конечно. Разумеется, не сразу. Пришлось провести своё собственное расследование. Признаюсь, пришлось прибегать даже к запугиванию возможных свидетелей. Пытался понять «куи продэст».
 
– Кому выгодно, – перевёл вслух Степаныч.

– Вот именно. Оказалось, выгодно это было браться Матюговым. Старший, Пётр, на меня зуб точил за критику на партсобрании колхозной ячейки. Его из партии турнули за пьянство и моральное разложение. А младший, Павел, ко мне свою жену приревновал, Клавдию. Она в нашу библиотеку по два раза в неделю ходила. Читать любила, стихи и романы про любовь, а этот идиот подумал, что у нас с ней шуры-муры. Вот и решили братья по пьянке меня сразу повесить и утопить, потому что не смогли решить, что же выбрать.

Степаныч только покачал головой и опять закурил. А призрак показал ему на мангал и сказал:
– Я не очень разбираюсь в приготовлении шашлыков, но, по-моему, ваши дрова уже прогорели.

Степаныч спохватился, вскочил, быстро принёс из беседки оставленный там худруком жостовский поднос с нанизанными на шампуры кусками мяса. Он разложил шампуры на мангале и помахал над ними картонкой, чтобы немного взбодрить угли. Потом сел на лавочку рядом с призраком. Шашлыки шашлыками, но хотелось услышать продолжение.
 
– Выяснил я, кто мои убийцы, но это только полдела. Мне, чтоб документы в небесной канцелярии оформить, нужно было от них письменное признание получить, а ещё и отомстить своим обидчикам. Око за око, зуб за зуб. Легко сказать! Вам, живым, отомстить кому-нибудь не так сложно. У вас руки-ноги есть, зубы опять же. А у нас, призраков практически ничего нет, кроме страшного вида. Вот я и решил их напугать до смерти. Но, не повезло мне, видно не судьба…

– А что так?

– Представьте себе, Павел свою Клавдию к родному брату приревновал и полез с Петром драться. В общем, нанесли они друг другу травмы, несовместимые с жизнью, и оба умерли почти в один день.

– Бог не фраер, шельму метит, – вспомнил Степаныч блатную поговорку и добавил, – Собакам собачья смерть.

 – Так-то оно так, но в результате их братоубийства остался у меня гештальт незакрытый, мстить-то мне теперь некому. И письменное признание получить не у кого. Видать придётся мне теперь между небом и землёй мыкаться.

Аркадий Аристархович замолчал и впал в печальные раздумья.
 
– Может быть, следует найти этих злодеев там, на том свете, и заставить дать показания? Устройте им очную ставку, – предложил Степаныч.

– Ничего не выйдет. Их практически сразу по прибытии в ад распределили. А мне туда ходу нет, пока все справки не соберу. Замкнутый и очень порочный круг получается.

Призрак замолчал, а Степаныч пошёл переворачивать шашлыки, чтоб не подгорели с одного боку. Потом вернулся на свою скамеечку, снова закурил, а призрак философа с наслаждением втягивал в себя табачный дым. Или так казалось.

Послышались голоса и звонкий Маринкин смех. Роман Степаныч повернул голову в сторону калитки и увидел возвращающуюся с речки компанию. Впереди шёл худрук Лисицын под руку с Мариной и что-то ей нашептывал на ушко, а она смеялась. Потом Марина увидела Степаныча, и побежала к нему.
 
«До чего же она хороша! – с восхищением подумал Степаныч – щеки разрумянилась на морозе, губы стали пунцовыми как вишни, а в карих глазах блестят лукавые искорки».
 
Марина, подбежав к нему, чмокнула его в щеку и села на скамейку справа от него, на то же самое место, где сидел Аркадий Аристархович, вернее, его призрак.

Степаныч увидел сдвоенное изображение: Марина и Аркадий Аристархович сидели на одном и том же месте справа от Степаныча, но похоже, не замечали друг друга.

Марина склонилась к уху Степаныча и начала рассказывать, как весело они покатались на ватрушках. А Аркадий Аристархович сидел неподвижно, чтобы не вспугнуть Марину.

Потом к ним подошёл хозяин дачи:

– Роман Степаныч, как там наши шашлыки? Скоро уже? Запах просто умопомрачительный.

– Ещё разок перевернуть, пару минут и можно есть, – ответил Степаныч, больше глядя на Марину, чем на мангал. Но Марина вскочила и побежала в сторону дома, наверное, переобуть промокшую обувь. Худрук и остальные артисты, вернувшиеся с речки, тоже.

– Скажите Татьяне, чтоб дала кастрюлю, куда мясо складывать, а то на морозе быстро остынет, – крикнул им вслед Степаныч и лишь потом заметил, что Татьяны с ними нет.

Тут его взгляд вернулся к Аркадию Аристарховичу, как ни в чём не бывало сидящему на скамейке.
 
– Я вижу, у вас глубокие чувства к вашей девушке, – сказал призрак, – оно и понятно, девушка она молодая, красивая и талантливая. Только смотрите, как бы этот Казанова её не соблазнил.

– Казанова – это кто? Это вы Лисицына имеете в виду? – спросил Степаныч, насторожившись.
 
– Его, конечно. Человек он, безусловно, талантливый, но необычайно амбициозный и сластолюбивый. Я за ним уже несколько лет наблюдаю, так сказать, по-соседски. Так вот, он практически раз в месяц меняет фавориток, в основном из начинающих актрис. Они на него, как мотыльки на фонарь летят. Кто влюбляется, а кто – чисто из карьерных соображений, чтобы лучшие роли заполучить. А он и рад злоупотребить своим служебным положением. И наличие у него симпатичной жены ему грешить не мешать. Знал бы он, какие казни ему уготованы за прелюбодеяния… – лицо призрака передёрнулось от ужаса.

– Что там с ним сделают после смерти, меня мало волнует. Надо ему ещё при жизни отбить охоту домогаться чужих девушек! – со спокойной решимостью произнёс Степаныч, поигрывая кочергой.
 
– Хотите, я его для вас до смерти напугаю? – предложил призрак доцента.

– Спасибо! Я и сам справлюсь, – ответил Степаныч.

Из дома вышел Герард Кузьмич в сопровождении всей труппы. Марина шла с ним рядом и несла большую кастрюлю, чтобы положить в неё кусочки зажаренного мяса.

– Роман Степаныч, вы прямо-таки академик по жарке шашлыков! – восхитился Лисицын.

– Что правда, то правда. Хотя высшего образования у меня нету. Выперли меня с последнего курса, – сказал Степаныч, а потом спросил:
– Хотите знать за что?

– Разумеется… – сказал заинтригованный худрук.

–  За то, что троих второкурсников отметелил, – как о самом обычном деле сказал Степаныч.

– И за что вы их так, позвольте спросить? – поинтересовался Лисицын.

– Эти идиоты к моей девушке вздумали подкатывать, – ответил Роман Степаныч, обратной стороной поварского ножа снимая куски мяса с шампуров в кастрюлю, которую держала Марина.

– Вот вы оказывается какой забияка, а на вид не скажешь, – пробурчал Герард Кузьмич и, больше не глядя на Марину, бочком-бочком отошёл от Мастеркова подальше.
 
Во время этого диалога призрак Аркадия Аристарховича сидел на лавочке и улыбался до ушей, но, кажется, никто, кроме Степаныча, его не замечал.

Вдруг от калитки к лавочке, на которой сидел призрак, огромными прыжками прискакал угольно-чёрный хозяйский ризеншнауцер Рекс и стал устрашающе лаять и рычать.
   
Все присутствующие уставились на пса и на то пустое место, на которое он лаял.
 
– Рекс, тьфу! Сидеть! – скомандовала вошедшая в калитку Татьяна, и пёс послушно сел, но продолжал гавкать.

– Роман Степаныч, вынужден на этом с вами распрощаться, – прошептал на ухо Степанычу призрак, зависший перед ним в воздухе, – с детства боюсь собак, особенно, чёрных. Есть в них что-то инфернальное. Возможно, мы с вами ещё встретимся, если не здесь, то там.

«Возможно…» – подумал Степаныч.

Несколько секунд он наблюдал, как призрак доцента Туберозова растворялся в воздухе. А когда он исчез, Рекс прекратил лаять, подбежал к лавочке и задрал заднюю лапу около того места, где секундой ранее сидел призрак. Затем пёс галопом рванул к беседке, откуда доносился волшебный аромат шашлыка.