***

***
В последние дни августа мы ходили любоваться осенним лесом. Сережа по дороге рассказывал о травах и цветах. Он не мог не заметить последний предосенний цветок, ярким пятном ожив-ляющий уже блекнущую траву и по праву несущий свое гордое звание «фригийский колоколец», замечал еще голубеющий по обочинам дороги цикорий, он знал и другое его название – «петровы батоги». Сладко-пряные запахи уже отцветающей таволги и увядающего клевера – все это особенно остро ощущалось, когда он был рядом.

***
Нелегко было видеть переживания Сережи, когда кто-то из знакомых, пригласив его на рыбалку, потом «забывал» об обещании – многие, но только не Владимир Сергеевич Раднюк. Кажется, я больше Сережи радовалась приглашению Владимира Сергеевича поехать порыбачить на карповник или на его дачу на Ухтохме.
Не уверена, спал ли Сережа в эти ночи в ожидании рыбалки.
 «И сейчас, проезжая мимо храма "Всех скобящих ра-дость", – вспоминает Владимир Сергеевич, – ищу глазами Сережу, смотрю, не стоит ли на углу знакомая фигура с удочкой и рюкзаком за плечами. На мои предложения подъехать к дому, Сережа отказывался и всегда выходил на дорогу, на угол к церкви, уверяя, что ему так гораздо удобнее».

***
Природа наделила Сережу удивительным даром полнокровно жить, наслаждаться всем, что судьба дарует человеку – и малым, и великим – и делить свою радость с окружающими. Как ребенок, он удивлялся упавшему на перила балкона семечку березы: «Посмотри, к нам соколята прилетели»; присмотревшись, я действительно видела в семенах маленьких соколят. Светлел лицом, увидев маленькую ящерку, пригревшуюся на пенечке, увитом брусникой. Пытаясь поближе разглядеть, уговаривал ее: «Не бойся, маленькая, я тебя отпущу».
Мы перестали ходить той тропинкой, мимо сосны, где ястреб свил гнездо и у них появились птенцы, дабы не беспокоить птиц.

***
Сережа знал историю виноделия и был не только знатоком вин, но со временем и сам научился изготавливать настойки, и весьма неплохого качества. В наших «закромах» до сих пор стоят бутылки с остатками вин – свидетелей тех добрых времен, когда очень часто, по случаю и без, в наш дом приходили все, кому нравилось бывать у нас.
Этикетки на бутылках были лаконичны, они сообщали о вкусовых качествах содержимого, его крепости, о ягодах, принесенных в жертву Бахусу и, естественно, о дате «жертвоприношения». Иногда указывалась дополнительная характеристика: так, на бутылке со смородинным вином через год появилась надпись «С привкусом граната», выявленная, конечно же, Сережей, который время от времени проводил дегустацию, дабы не допустить критическую точку перехода вина в иное качество. Помнит-ся, когда мы только приобретали винодельческий опыт, приходилось щедро раздавать желающим емкости с винным уксусом.
Интересны и названия наших вин. Одно из них получило название «Simple Russian gin»; оно, действительно, оказалось настолько «симпл», что проще не бывает. Секрет прост: в бутылку с водкой Сережа клал горсточку спелых можжевеловых ягод, а потом добавлял еще с десяток зеленоватых, считая, что это придаст особый аромат настойке. Оставалось набраться терпения, пока содержимое бутылки не приобретет желтоватый цвет. Для менее терпеливых, процесс можно ускорить, дав напитку постоять в теплом месте.
Некоторые из вин получались удивительно вкусными совершенно случайно. Как-то мы не смогли приехать в деревню, чтобы вовремя собрать клубнику. Она уже успела подвялиться, но Сережа рискнул поставить вино. Оно оказалось необыкновенно пряным и ароматным. В феврале, в день рождения Сережи, мы с друзьями наслаждались «нечаянной радостью», смакуя ароматы «подвялившегося лета». На оставшейся бутылке с драгоценным вином он предложил мне написать «Мне любимой».
Не успела получить надпись «Мне любимому» бутылка с настойкой смородиновых почек, приготовленная им для лечебных целей. Она до сих пор продолжает настаиваться, рядом с настойками на чабреце, анисе, сушеных ягодах рябины.
В последние годы «фирменными» в нашем кругу были водка, настоянная на листьях и семенах эстрагона, а также кофейный ликер, составленный Сережей интуитивно, но получивший «отлично» ото всех, кто успел его попробовать. Придуманные настойки Сережа называл «растворителями плохого настроения» и всегда был рад, когда наш очередной винный опус наш винный шедевр проходил «на ура».
Перефразируя слова героя фильма «Обыкновенное чудо», Сережа говорил: «Это во мне заговорил дедушка по линии отца». Сергей Лаврентьевич Круглов был гостеприимным хозяином, имел хороший гастрономический опыт и вкус, тонко чувствовал меру в приготовлении различных соусов, маринадов, вин, что и передалось внуку.

***

Однажды мне довелось увидеть, как играли в настольный теннис два Сергея – Круглов и Бородин. Зная габариты мужа, я приготовилась смиренно принять его проигрыш, а стала свидетельницей его элегантной техничности: он как бы нехотя, как бы снисходительно пари-ровал энергичные подачи соперника.
Еще более я была удивлена, когда однажды Сережа вдруг начал танцевать старинный татарский танец на свадьбе у моего племянника. Будучи человеком русской культуры, Сережа поразил многих присутствующих, а особенно татар, глубинным ощущением иной этнической традиции/

***
На одной из первых выставок «Мир камня» мы накупили камней, накупили так много, (в том числе и для подарков друзьям), что оставили до зарплаты буквально гроши. Сама я на такое не решилась бы, но Сережу было невозможно удержать. Оторваться от зрелища необыкновенных по структуре и расцветке малахитовых яиц было выше его сил. Хозяин прилавка, разглядев, что, выбрал Сережа, вдруг передумал продавать камни:, ему стало жалко расставаться с ними. Однако, поскольку деньги мы уже отдали, продавцу пришлось соблюсти все нормы обычного права, и покупка состоялась.
Сережа выбрал себе крупную сердоликовую подвеску необычных оттенков и прикидывал, с чем он ее будет носить. Нередко он брал большую лупу и подолгу любовался камнями, находя каждый раз что-то новое. Перебирая теперь эти камни, я вспоминаю о нашей финансовой бесшабашности.

***
Нечаянной радостью» стала для нас покупка в Старой Вичуге, когда-то давным-давно, по пути в деревню, недоступного в Иванове томика Акутагавы и сборника японской поэзии, так «ояпонивших» то наше лето.
Не забыть, как он читал вслух «Вересковый мед» и «Балладу о Робине Гуде» в переводе Маршака, а когда болел, просил меня читать эти вещи. Надо было видеть его хохочущего во время моего исполнения «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля. Особенно ему понравилось выражение: «У, дрянь точёная»; иногда он так и ругался.
На мое предложение почитать ему вечером сказы Бориса Шергина одобрительно кивал головой. Не раз повторялись «Золоченые лбы», прерываемые хохотом, а чаще, восхищением от стиля. Очаровал «Пинежский Пушкин».

***
В начале зимы, той зимы…, когда болезнь уже не уступала ни лекарствам, ни слезам, ни молитвам…, Сережа остановил меня: «Ты знаешь, а я, кажется, понял, что значит: «…смертию смерть поправ».
«А что это значит?». Боюсь, мои глаза выдавали тревогу…
«А это значит: умерев, презреть смерть!»