Сны гор

Скалистое побережье было усыпано гладкой галькой и множеством мелких, часто уже поврежденных ракушек.
Если смотреть с высоты острия скалы, то море у самых стоп. Если взглянуть на мир из раковины, зажатой между окатышами камней, то весь мир заслонён горой и неведомо её имя.
И имя её неважно – для тех, кто на побережье. Для камней и ракушек.
Гора большая, подпирает собою небо.  Если отбежать на множество километров, стать между теми двумя деревьями на пригорке, подождать закатного солнца, которое вот-вот возьмется почесать бочок равнодушно взирающей на всё горе, то покажется, что это и не застывший в тысячелетиях камень вовсе, а стоящая на коленях женщина, моющая пол тряпкой, а стопами в огромных  деревянных башмаках упирающаяся в клокочущее море. Оно бросает к подошвам старых башмаков волны,  плюётся криками чаек, а женщине этой, стоящей на коленях с тряпкой в руках и дела никакого нет, чтобы обернуться.
Но так может показаться только в те несколько минут, когда заходящее солнце опаляет верхушки горного хребта. И только, если стать между теми двумя деревьями на пригорке. А если подойти ближе и много левее, то проявятся очертания льва, зевающего, задирающего голову, разлегшегося у мурлыкающего моря. Только хвоста не разглядеть.
Прекрасная гора. Любимица живописцев,  геологов и альпинистов. Прячущая в себе несколько пещер и гротов. Вздыхающая снежными вершинами. Не любящая громких криков, может сойти снегом: чихнёт – и  нет человека. В своё время, вернее, во времена, когда неуёмные люди брали мечи, щиты и булавы, чтобы померяться силой, она горстку таких энтузиастов охладила навсегда. Намечающейся войне  не суждено было сбыться. Потомки той горстки дали горе звучное имя – Гора Мира.
Топтало её множество ног, лап и копыт. И драки были, и войны. Людям свойственно ссориться, доказывать свою правоту, отстаивать свои права, свои территории, пометив их линиями на изрисованных бумажках, бросаться злыми словами, громкими фразами, дробящими тело снарядами, рисующими узоры очередями пуль – всё от злости, от непонимания, от желания быть главным, всё контролировать, всё определять, только бы не быть тем, кто ты есть. Всё от непринятия себя.
Гора и не думала смотреть на все эти муравьиные проявления социальных инстинктов людского сборища, но ощущениям своим не радовалась. Люди шумели громче моря в период шторма, истребляли животных и птиц, рыбам тоже досталось. Жужжали вертолетами, мельтешили самолетами, дымили кораблями, трассу проложили опрометчиво близко. Хотелось относительной тишины, покоя, умиротворения, но разве в человеческом муравейнике их найдёшь?
Несколько землетрясений могли бы повлиять на ситуацию, и самой горе ни раз хотелось встряхнуться, как следует, и развалить всё, что строилось годами. Но потом она вспоминала, что она Гора Мира, вздыхала малыми магнитудами, балла на два-три, и дышала дальше: вдох – век, век – выдох.

Небольшой лист акварельной бумаги, спрятанный под стекло, ограниченное с четырех сторон деревянной рамкой, висел на гвозде одной из стен. На листе была нарисована Гора Мира. Можно было заметить скалистое побережье с одной её стороны, снежные вершины с другой и пологие склоны посередине. Солнце на рисунке пряталось в перистые облака, красиво подсвечивало дневное небо. Ни женщины на коленях, ни льва в очертаниях горы угадать не получалось – ни у кого, кроме Миры.
Она не знала точно, когда этот рисунок появился в квартире её родителей. Ей казалось, что эта картинка была в её жизни всегда. И с самого маленького возраста она придумывала себе истории. Населяла гору разными персонажами, рассматривала её даже с тех сторон, которые были не видны на картинке. Фантазии хватало на целые книжки. Мира даже записывала некоторые свои задумки. Несколько тетрадей уместили в себе то, что Мира решалась доверить бумаге, но потом потерялись после переездов, наведения порядка, уничтожения уже ненужного. Но дело ведь было не в тетрадях. Эти истории навсегда остались с Мирой – в ней самой.
Или Мира в них.
Иногда она представляла себя этой нарисованной кем-то горой, у ног которой всегда живёт море. Представляла, как дышит разряженным воздухом, здоровается с солнцем, не замечает людей. Как ветер гладит её спину, голову, плечи. Как однажды разыгрывается цунами, и море обнимает её всю, садит на колени, берет на руки и баюкает, поёт песни о вечном, о нежности и бесконечной любви.
Долго – пока не придет исцеление, пока не заживут все человеческие раны, все следы людских обид, несправедливости, злости и даже словесной грязи – пока не будет смыто всё это, море не отпустит Миру из своих объятий, ведь даже Горе нужна нежность.
Почему цунами бывают так редко?
Почему обязательно нужно ждать цунами? Почему нельзя стать островом в океане? Чтобы всегда только ты и океан, только ты и его нежность. Только ты в бесконечных ласковых волнах и чутких объятиях облаков, защищающих от жгущего солнца. Порой и от его всевидящего ока нужна защита, ведь стать пустынным островом, когда вокруг столько отданной лишь тебе любви, просто глупо. Обидно и глупо.
Мира открыла глаза. За окном февраль. Гололед и лужи. Даже если ты внутри гора, даже если временно ты остров - остов себя самой, корнями глубоко ушедший в литосферу - снаружи ты хрупкая, нежная, ранимая и нуждающаяся в любви.
Нет-нет-нет! Всё наоборот! Это только снаружи кажется, что ты скала, рассекающая небо, а внутри ты нежный цветок, еще цветущий, еще держащий свои лепестки, ещё сохранивший яркие красочные цвета, тонкий стебель, большие мягкие ласковые листья. Там, в глубине, в подземном гроте.
Когда-то ты вся была полем цветов. Теперь уцелел лишь один. Но уцелел. Остался. Ждет ласковых осторожных рук, которые бережно возьмут и отнесут в мир, поселят рядом с собой, окружат заботой – ежедневной, неутомимой. И цветок в отражении любящих глаз размножится и снова станет цветущим полем.

Мира смотрела то на акварельный рисунок на стене, то на городской пейзаж за окном, серо-коричневый, грязно-февральный, и не знала, где её больше.
Она взяла чистый лист и записала то, что чувствовала гора. Сама выбрала то, что хочет ей подарить, и подарила.

Гора Мира ощущала скалистое побережье каждым камушком, когда-то открошившимся от нее, каждой даже самой маленькой ракушкой, брошенной кем-то в ее сторону. Она была так благодарна шумному, бурчащему, но ласковому морю – за то, что нежными волнами своими оно лишило побережье острых углов, краев и ссадин. За то, что самый уродливый дикобразный каменистый осколок превратило в гладкий, приятный руке и коже красивый камень, легко вбирающий в себя и отдающий тепло солнца и холод воды. Каждый хотелось взять в руки и не отпускать. Искать среди раковин те счастливые, из которых можно сделать ожерелье. А большую, самую большую раковину взять себе, поближе к уху, чтобы всегда слышать нежные нашептывания вечного моря, моря Любви и Заботы.

Мира ощутила, как плеч ее коснулись любящие мужские руки, как обняли, точно зная, что она рада этой ласке, как легко оторвали от земли, вознесли в небо и посадили на колени сильных мужских ног, коснулись макушки головы и не отпускали голову в этом нежном касании, пока не достигли затылка. Потом снова и снова.
Мира больше не была горой. Она сама стала волной, ласкающей и нежной, знающей много сказок о тайнах и снах гор.




26.02.2021