Рубикон

Речная гладь обнимала и ластилась к ногам, полосой воды отсекая стопы в легких кожаных сандалиях. Натруженные подошвы были благодарны.
Лошади фыркали и мотали хвостами, жадно утоляя жажду.
Реку можно было перейти вброд, но все ждали, что решит проконсул.
Солнце палило макушки, отливало бронзой по плечам, скользило по гладкой поверхности многочисленных щитов, подгоняло в путь одних, а других просило остаться.
Римский Сенат ждал, утомленные долгой дорогой и трудными победами воины отдыхали, лошади облегченно фыркали и мотали головами и хвостами, река текла.
Она не знала ни названия своего, данного ей людьми, ни того судьбоносного значения, которым наделили ее живущие рядом. Она несла прохладу и облегчение, объединяя собой два берега прекрасных земель, а не разъединяя Италию и Галлию.
Река уносила собою тягостные минуты в пучину невозвратности, пока озадаченный Гай медлил.
Ему предстояло всего лишь перейти реку. Одному или вместе со своим войском.
Его, победителя, на родине ждала расправа. Он, привыкший убивать, не хотел быть убитым. Тем более - быть убитым своими же. Тогда ему самому придется принести смерть на победоносных мечах уже не врагам, а бывшим соратникам.
Хватит ли мудрости принять правильное решение? Конечно! Пусть его судьбу решит жребий!
Войско выстроилось перед мостом. Лошади почувствовали команду "Вперед! “ на своих боках и послушно перешли на другой берег.
Предчувствуя очередной бой и скорую смерть, некоторые из них били копытом и норовили покинуть стройные ряды. Но еще никто не избегал свидания, назначенного палящим солнцем в минуту его окончательного заката.
Гай надежно сидел в седле. Безучастная река осталась позади.

- Витя. Виктор! Ты меня слышишь? Проснись! Тебе нельзя сидеть так долго на ветру. Пройди в дом. Я тебе уже постелила.
Виктор с трудом открыл глаза. Один тапок слетел с ноги, и пальцы щекотал шершавый язык.
- Лесли, не мешайся. Подай тапок.
Собака слушаться хозяйку дома не собиралась.
Ольга сама подняла тапок и надела его на разутого Виктора. Тот все еще оставался в седле пригрезившейся Италии и никак не мог достать стопами до своей лежащей в ногах жизни.
- Я задремал, - тронул воздух низким грудным голосом Виктор.
- Надевай тапок. Иди в дом. Холодает, - настаивала Ольга.
- Кресло удобное, - ответил на это Виктор, вставая, опираясь на подлокотники.
- Да, Андрей тоже его любит, - взяла Виктора под руку Ольга и повела в дом.
- Мне приснилось, что я Цезарь, - не противился Виктор.
- Не первый раз, - усмехнулась Ольга.
- Как ты могла сменить такую фамилию?! – с недоумением всматривался в уже плохо видимую дорожку Виктор.
- С превеликим удовольствием, - ответила Ольга. - Наши родители - весьма оригинальные люди. Всем детям дали такие имена, что не соскучишься. Тебе больше всех повезло. Потому что ты младший. Фантазия себя исчерпала, оставила лишь ассоциации и намеки.
- У меня к родителям претензий нет, - возразил Виктор, подходя к дому.
- Это потому что ты младший. Осторожно, здесь ступенька.
- Да вижу я. Чего ты со мной, как с маленьким?! Чай не три года мне уже! - минул ступеньку и вошел в дом Виктор.
- Да, тебе шестьдесят три. И давление сегодня скакало, как арабский жеребец. Сам-то ты уже отскакался. А я тебе давно говорила: делай приседания, по сто раз в день. У двери или за дерево держась. Пей укрепляющие чаи по утрам, прогулки на воздухе не меньше часа в день. Разгрузочные выходные. Посмотри, какие мы с Андреем еще крепкие. Один ты песком сыпешься, - возмущалась Ольга, закрыв двери и отпустив Виктора, но провожая его до стоящего в гостиной дивана.
- Ты на камни в моих почках намекаешь? Так мне нельзя так скоро новую операцию, - снял теплую кофту и штаны, не стесняясь сестры, Виктор и лег на диван.
- Знаю, что нельзя. Спи уже. Я тебе воды принесу. На столе здесь оставлю.
- Спасибо. Вот, детей со стаканом воды не дождешься. Хорошо, хоть сестра есть. Юлик не звонил?
- Вчера звонил. Долго расспрашивал о тебе.
- Приехать обещал?
- У него рыбалка. На этих выходных не приедет.
- Эгоист чертов! Мог бы наврать, что радикулит прихватил или геморрой вылез, поэтому не приедет, а он на рыбалку! - возмущался Виктор.
- Не всем же так везет, как тебе! - усмехнулась Ольга.
- У меня геморроя нет! - заявил Виктор.
- Ты сам тот еще... - не стала заканчивать свою мысль Ольга.
- Если я тебе мешаю, так и скажи - я уеду, - накрылся поплотнее одеялом Виктор.
- Нет уж. Один раз тебя еле спасли. Теперь под присмотром будешь.
- Лесли ко мне пусти. Мне с ней спокойнее.
- Она к Андрею убежала. Потом приведу ее к тебе.
- Предательница! Крутится возле того, кто кормит. А про меня совсем забыла. И муж твой ко мне сегодня ни разу не подошел.
- Он не любит, когда ты не в духе.
- Я сегодня во сне был Цезарем.
- Ты уже говорил.
- Скоро на поправку пойду. Я Рубикон перешел. На коне. По мосту.
- Ты заделался толкователем снов?
- Я так чувствую. Я чувствую себя победителем!
- После Рубикона Цезарю пришлось еще пережить решающее сражение, прежде чем Рим ему подчинился.
- У меня во сне про сражение ничего не было.
- А в истории было. И ты это знаешь.
- Нет, ну как ты могла сменить нашу чудесную фамилию и стать просто Полянской?!
- А ты знаешь, как меня в детстве дразнили? Игогай! Игого да игогай, с нашей Ольгой не гуляй!
- Ну и дураки! Меня в музыкалке тоже дразнили - Гайдном, а все учителя думали, что это мною так все восхищаются. Я и не спорил. Сам собой восхищался.
- В этом деле ты специалист. Но не все же такие одаренные.
- Какие одаренные?! Я музыкалку еле закончил.
- Я про другие твои таланты. Ладно, все. Спи. Отдыхай.
- Юлику позвони и скажи, чтобы рыбы мне с рыбалки привез. На огне зажарим.
- Раскомандовался. Он такой же, как и ты: командовать любит, а подчиняться нет. Он даже больший Цезарь, чем ты.
- Почему это?
- Ты просто Виктор Гай, а он Гай Юлий. Само напрашивается - Цезарь.
- Да, ему нужно было в гинекологию идти, а не в онкологию. Делал бы кесаревы сечения и был Кесарем, - хохотнул Виктор.
- Это старая шутка. И не смешная.
- А мне смешно.
- Ты аккуратно смейся. Чтоб шов не разошёлся.
Виктор инстинктивно потянулся к груди.
- Я спать буду.
- Спи.
Когда Ольга вышла, Виктор просунул руку под майку, осторожно коснулся кончиками пальцев непривычно бугристой кожи на груди. Тихо произнес:
- Мой Рубикон.

Лесли пришла через несколько часов, сунула свой мокрый нос в ладонь Виктору, убедилась, что он уже спит и погладить её не может, и устроилась на полу у кровати, ревностно посмотрев на лежащую на груди Виктора кошку.
Маруся пришла почти сразу, как Виктор остался один в комнате. Запрыгнула на кровать, прошлась по ногам лежащего под одеялом человека, потопталась на животе, дождалась привычных поглаживаний и устроилась на груди, замурчала. Виктор уже знал, что сгонять Марусю бесполезно. Кто-то однажды рассказал ему версию, что кошки приходят на больные места человека и лечат их собой, забирают болезнь себе: «вытягивают хворь». Виктор в эти байки не верил. Что эта старенькая уже Маруся может у него вытянуть? Болезни сердца просто так не сдаются, их прикладыванием кошек не вылечишь, хоть десятком пушистиков обложись. Но Марусю не прогонял. Хоть и бывало тяжело дышать от её веса, он её гладил и говорил ласковые слова. Если никого не было в комнате. Если же кто-то был, то ворчал: «Чего пришла? Что ты от меня хочешь? Деликатесов для тебя у меня нет!». Маруся в ответ только щурила свои жёлтые глаза.
Виктор посмотрел на снимок, висящий на стене в красивой рамке, высвеченный на мгновение фарами проехавшей мимо дома машины. На снимке сам Виктор, Юлик и Ольга смотрели в кадр, смеясь и обнимаясь. Это, кажется, Игорь сфотографировал их на каком-то юбилее Ольги. Да, снимок давний: на Юлике его старые очки. Он такие давно не носит.
Виктор смотрел на снимок и удивлялся тому, насколько разные на нём люди. Даже не скажешь, что братья и сестра. Совершенно не похожи, ни внешне, ни по характеру. Юлик сохранил в себе мамины черты, хоть и в мужском варианте. Когда отпускал бороду и коротко стригся, конечно, что-то общее было почти невозможно найти, но в молодости был очень похож на маму. Ольга же внешне была копией отца. Радовалась этому с трудом. Тяжелый подбородок, низкий лоб, массивные плечи не добавляли ей женственности. Но с годами она подобрала удачную прическу, закрывающую лоб и смягчающую нижнюю часть лица. Всегда ходила с прямой спиной, несколько раз в год обращалась к хорошему массажисту, занималась йогой и даже танцами, избегала плаванья на большие расстояния и никогда не носила пиджаки.
- Женственность, добытая тяжелым трудом, - говорил о ней Юлик.
А Виктора в семье в шутку звали «сыном соседа», настолько непохожим он был на всех остальных Гай. Потом мама выискала в старом фотоальбоме фотографию прапрадедушки по отцовской линии и предъявила всем: там в гимназической форме стоял с каменным лицом и почти лысой головой чуть ли не сам Виктор. Раскосые глаза и высокие скулы он взял от своего предка, а не от соседа.
- Он у вас монгольский кочевник, а не римский легионер, - заявил как-то один из знакомых, пришедший в квартиру к родителям на очередные посиделки.
Виктор долго не мог с такой несправедливостью смириться. Ему хотелось быть как Юлик: взрослым, сильным, красивым и соответствовать своей фамилии. Он даже хотел, чтобы звали его также и не понимал, почему брата можно было назвать тем же именем, что и маму, а его самого, снова – нет. Принял же Гай Октавий имя убитого императора и стал сам править.
В минуты злобы и обиды на старшего брата, которым все восхищались и который всячески игнорировал самого младшего, Виктор мечтал, что однажды Юлик умрёт, а он возьмёт себе его имя и будет главным Гаем в семье. Позже ему было очень стыдно за такие свои мечты, и он очень радовался, что никогда и ни с кем ими не поделился.
История того, как дети в семье Гай обрели свои имена, часто рассказывалась за столом: сначала родителями, а много позже и самими, уже похоронившими родителей, Юлием и Виктором. Ольга старалась избегать этих разговоров.
Юлик, рожденный в июле, был обречен. Молодые родители, романтичные и восторженные, решили дать сыну имя Юлий, вопреки мнению более мудрых старших родственников. Со временем пылкость и увлеченность героическими историческими фигурами прошла, а имя у мальчика осталось. К тому же вскоре выяснилось, что оно ему очень подходит – Юлик рос милым, пухлым, светловолосым, кучерявым, покладистым и улыбчивым ребенком – а с Римским императором соотносится с трудом.
Конечно, Юлика чуть ли не с младенчества все дразнили Цезарем. Но восхищения в этом не было никакого. Только насмешки. В детском саду и начальной школе обзывали «девочкой Юличкой». Пухлые щёки и выпирающий живот Юлика этому очень способствовали. Волосы, чуть отрастая, сразу начинали виться, что делало ситуацию катастрофической. В десять лет Юлик записался в спортивную секцию по дзюдо, и через год всё кардинально изменилось.
К шестнадцати в нём угадывались черты полководца, прозвище «Цезарь» он стал носить с гордостью, волосы коротко стричь не спешил. С возрастом они почти перестали виться.
Когда Юлик поступил в медицинский, все удивлялись. Думали, что он пойдет по военной линии, как отец. Но, став хирургом, он открестился от всех вопросов и недоумений. Был гордостью отца, но не очень стремился быть его опорой. Все хлопоты по хозяйственным вопросам оставил сестре.
Ольга была на три года младше Юлика. Имя ей дали в честь бабушки. О благозвучности думали мало. Такое сочетание, как Ольга Валерьевна Гай, никого не смущало. А возникшее в списках «Ольга Гай» вынуждало на себе спотыкаться, отряхиваться и идти дальше. Оля росла дисциплинированной и хозяйственной девочкой.
Если Юлика растили бабушки и дедушки, пока новоиспеченные родители занимались учебой, то детство Оли пришлось на самостоятельную жизнь семейства Гай в полном составе в первом военном гарнизоне. Уделять детям много времени родители не могли. Детские сады и школы многократно сменяли друг друга. Детская кроватка Оли переезжала в составе самых ценных вещей из гарнизона в гарнизон. Оля спала в ней даже тогда, когда её худые лодыжки пролазили между прутьев кровати и торчали снаружи. Все дети в семействе Гай были приучены спать без подушки, как и главенствующий в семье мужчина. Роскошь в виде небольшого четырехугольника, набитого пухом, позволялась только маме, Юлии Семёновне. В девичестве она носила красивую фамилию Солодовникова. Выходя замуж, почти поддалась уговорам мужа «сделать всё, как полагается» и взять его фамилию. Но в последний момент отказалась. Осталась Солодовниковой. Чему была очень рада, особенно после рождения первенца. Валерий Степанович не слушал никаких доводов и возражений, записал сына Юлием, гордился своей придумкой. Любил напевать придуманную им песенку: «Юлька слева, Юлька справа. Юлик в люльке. Дайте трон. Был я Роща, стал я толще. И построю крепкий дом».
Мечта о собственном доме была у отца всегда, а сбыться ей не довелось. Но тогда, радуясь сыну, он этого знать не мог. До времен, когда собственный дом появился у дочери, не дожил.
Виктор родился, когда Ольге было восемь лет. Юлика младший брат никаким образом не интересовал, а Ольге пришлось с первых дней стать нянькой для младенца. Назвали мальчика в честь дедушки и только потом поняли, что всё равно получился «Гай победитель». Но к тому времени, когда Виктор стал что-то понимать о себе и о личности известного полководца, Юлик уже с нескрываемой гордостью носил прозвище «Цезарь», и конкурировать с ним в этом вопросе было бесполезно. Тем более, что старшие ребята воспринимали Виктора как «брата Цезаря» и часто дразнили:
- Так ты брат или Брут?
Виктор злился, краснел. Тоже записался в секцию дзюдо, но совмещать занятия в музыкальной школе и в спортивной секции не получалось. Мама, Юлия Семёновна, обладала прекрасным слухом и очень приятным голосом, настояла на том, чтобы отдать Виктора в музыкальную школу. Отец к тому времени перешел работать в военную академию, переезды закончились, семья обосновалась на очередной служебной квартире, но уже в большом городе, где рядом с домом оказалась прекрасная музыкальная школа.
Заниматься Виктор пошел поздновато, уже в пятом классе, поэтому и выбор инструментов был невелик. Он предпочел аккордеон: большой, красивый, тяжелый инструмент, за которым можно спрятаться. Учителем по специальности оказался странный и замкнутый молодой человек, который не требовал от Виктора многого, никогда не хвалил, но ставил ему хорошие оценки. На экзамене по специальности Виктор всегда получал на бал меньше, но к большему не стремился. Ему было достаточно того, что дома почти всегда он может сесть на стул, взять инструмент в руки и играть столько, сколько понадобится, чтобы не слышать, как ссорятся родители. А ссоры эти происходили почти постоянно.
Возможно, поэтому у самого Виктора дети так и не появились. Он был категоричен в отношении к ссорам. Если с какой-то девушкой любовные встречи становились достаточно серьезными, он сразу предупреждал её:
- Только не ссорься со мной. Никаких претензий и упреков. Иначе сразу расстанемся.
Девушки на это только смеялись, а потом очень удивлялись, когда после первой же ссоры отношения заканчивались. Услышать, понять и принять его смогла только Люба. Но даже с нею он дважды расходился, а когда оформил развод, пообещал себе не сходиться с ней снова. Радовался, что нет у них общих детей, и ничто не может заставить его передумать.
Родители в свое время развелись, а потом снова поженились. Отец проявил характер, вынудил Юлию Семеновну взять его фамилию. Был убежден, что разногласия между ними спровоцированы еще и этим: разными фамилиями в одной семье. Юлия Семеновна после полугода отдельной жизни очень хотела, чтобы все жили под одной крышей. Через два года она с Юликом попала в аварию. Оба лежали в реанимации в тяжелом состоянии. Юлик выжил. Кто-то в коридоре больницы тогда сказал:
- Полные тёзки. Оба выжить не могли. Бог всегда оставляет только одного.
Виктор такую «божью логику» не понимал и не принимал, но отговорил Ольгу назвать дочь Лерой. Отец еще был жив. То, что у девочки фамилия Полянская, а не Гай, Виктора не убеждало. Племянницу назвали Женей, Виктор облегченно выдохнул и тему детей для себя закрыл.
Племянников он любил прохладной любовью всегда занятого дяди. Дарил подарки по праздникам, интересовался учебой. Никогда не вникал в вопросы воспитания. Неизменно повторял: «Слава богу, у меня детей нет». И сын Юлика, Игорь, и дочь Ольги, Женя, с улыбкой реагировали на подобные восклицания дяди, Юлик смеялся, а Ольга хмурилась.
Виктор убедился в своей правоте трижды. И все три раза на похоронах. Маленький сын Оли умер, заболев скарлатиной. «Инфекционно-токсический шок при скарлатине тяжелой формы», - было написано в медицинском заключении. Мальчику не было и пяти лет. Забеременеть снова Оля не решалась лет семь.
Потом были похороны мамы. Виктор ненавидел Юлика. Не приходил к нему в больницу. Снова желал смерти брату. Снова никому не признавался в этом. Отношения их испортились тогда навсегда. Виктор был уверен, что теперь, «после такого», он всем им должен. А Виктору – больше остальных. Потому что Юлик прожил рядом с мамой на одиннадцать лет дольше. Странная логика, но Виктор в своей правоте был уверен и непреклонен.
На похороны отца от просто не пошёл. Предпочел запомнить его живым. Мамино замершее и неузнаваемое лицо стояло перед глазами долгие годы и из памяти не стиралось. Ничем. Никогда.
Виктор придумал себе такую цепочку: жизнь – смерть, жизнь – смерть, жизнь – смерть. Он понимал, что однажды и на его могилу бросят горсти земли. Он не хотел, чтобы его дети переживали то, что испытал он сам. Он не хотел бояться за жизнь собственного ребенка.
Но к самой смерти он относился философски: придет – пожму руку, упираться не стану. «Все там будем», «Чему быть, того не миновать», «Дважды не умирают» - эти и подобные фразы он выкорчевал из своего лексикона минувшим июнем.
Оказалось, что умирать страшно. Очень страшно. Непередаваемо страшно. Он не мог говорить на эту тему, потому что кроме одного этого слова – страшно – определений не находил.
Говорят, что вся жизнь компрессионным воздействием скорого конца сгущается до одной точки и мгновенно взрывается в сознании разорванной лентой из множества кадров. Ничего подобного у Виктора не было. Он вдруг осознал: «Всё. Это конец. Как? Как его пережить?».
Он не вспоминал предыдущую жизнь и свои тайны, которые не успел поведать. Отложенные деньги солидной пачкой прятались в старом глобусе, стоящем в углу комода. Глобус легко разбирался, и даже был поврежден временем. Виктор понимал, что это глупый тайник, но он прятал деньги в нём с самого детства, когда этот глобус появился. Вместе с копилкой. Виктор решил схитрить: он опускал монеты в керамическую свинку, а бумажные купюры прятал в глобус, не разбирая его, просто просовывая тонкую бумажку в прорезь между двумя полушариями. Это был его секрет, так никем и не разгаданный. И вот сейчас деньги в этом тайнике могли бы пропасть. Но Виктор даже не вспомнил о них. Он не вспомнил даже о прорехе в трусах.
Однажды, придя с Юликом в баню, Виктор был осмеян старшим братом, заметившим дырку на нижнем белье младшего. Раньше белье и одежду ему чинила Люба. Сейчас женщины в его жизни с большей или меньшей регулярностью появлялись, но дать в починку своё белье он никому бы из них не смог. Ольге тоже. Считал, что может и сам зашить, но всё откладывал, не считал нужным. Ему сейчас было не до женщин, а дырочка эта в таком месте, что ему не мешает. И вот Юлик заметил, сказал, что в их возрасте белье носить нужно целое. Что патологоанатому всё равно, а перед людьми будет стыдно. Виктор отмахнулся, заметив, что тогда уже будет всё равно, но решил выбросить порванное и купить несколько новых пар. С заделом на будущее. Но не успел. Ни выбросить эти, ни купить другие. И был прав: в тот момент ему было не до стыда.
Ему очень хотелось жить.
Вдыхать и выдыхать воздух. Пусть с болью, но дышать.
Только бы жить.
Он потом спрашивал себя, почему не вспомнил ни одной молитвы. Или само желание жить и есть самая сильная молитва?
Виктор снова коснулся шрама на груди.
Точка невозврата, после которой изменилось всё.

Первым к нему в реанимацию пришел Юлик. Его пропустили коллеги. Медицинский костюм, шапочка на голове, маска на лице, очки. Серьезные бесстрастные глаза за очками. Виктор мог бы узнать брата по этим серо-холодным глазам, но узнал по очкам, прятавшим под собой воспаленную  красноту бессонной ночи.
- Вытянули тебя ребята. Теперь будь молодцом, - строго сказал Юлик.
Он уже не оперировал, но вел одну палату в медицинском центре и преподавал на кафедре. Виктор и не ждал от него сочувствия или слов поддержки. И этих красных глаз не ожидал. Растрогался, сам распереживался. Пульс подскочил.
Только потом Виктор узнал, что в тот раз Юлик договорился, чтобы к нему пустили и Ольгу, но после этого скачка давления сестру в реанимацию не пустил.
- Ему посещения вредны. Чувствительный, как девчонка, - отрезал Юлик и увел сестру.
Виктор лежал в реанимации, выпученными глазами смотрел в потолок и старался не плакать. Слезы попадали в уши и щекотали, а руку невозможно было достать: одной он был подключен к какому-то сложному аппарату, другой привязан к капельнице прозрачной силиконовой трубкой.
Очень хотелось жить. Просто дышать глубоко и полно. Дышать было больно. Со временем это пройдет. Так обещали.
Как хорошо, что еще есть это время.
Виктор убрал пальцы от шрама на груди, потревожив Марусю, и уснул.

Солнце сквозь кроны деревьев косыми лучами падало в реку и тонуло.
Руками ребенка прибрежные камни ныряли вслед за ним, оставляя круги на воде.
Мальчик стоял на берегу и смотрел на отца, смело уходящего на глубину. Полоса воды, убегая влево, цеплялась за берега, половинила тело отца, а потом накрыла его собою. Маленький Гай уже знал этот фокус: сейчас отец вынырнет и позовет его к себе. Плавать не страшно. Главное - не поддаться быстрому течению. Иначе оно снесет тебя, и все о тебе забудут.
Речное зеркало времени разделяло двоих: мальчика и мужа, давшего сыну свое имя.
Мальчик знал, что однажды он вырастет и станет своим отцом. Вечная река поглотит отца навсегда, не позволив ему подняться со дна, потому что таков закон жизни, придуманной ими, лучшими мужами своей земли, своего времени и своего государства.
Солнце раздвинуло кроны деревьев и толкнуло мальчика в реку, смягчив удар о камни упругой водой.

Все свои прожитые годы Виктор чувствовал себя завоевателем. Хотя правильнее было бы сказать "отвоевателем". Ему постоянно приходилось отвоевывать себе лишнюю конфету, самую поджаристую котлету, самый вкусный кусочек курицы, место на диване, за столом или в машине - рядом с мамой. Или просто свое место, а не на руках у кого-то. Отвоевывать свое право быть Гаем, а не Гайдном, братом, а не Брутом, ребенком, а не сыном офицера, стать инженером, а не офицером, завести собаку, а не детей.
Он знал, что дед его, Степан, был белорусом. Знал, что фамилия Гай означает не имя римского полководца, а скопление деревьев. Но он не хотел быть рощей, скоплением одинаковых деревьев. Он слишком хорошо знал, как трудно маленькому деревцу вырасти сильным в тени больших дерев. Он не верил в пресловутую силу рода, в поддержку близких. Он верил только в себя самого и был уверен, что каждому нужно рассчитывать только на себя. Поэтому и сейчас ему было невыносимо жить у сестры и принимать ее заботу. Мысленно он вел подсчеты, сколько он теперь ей должен. И сердился на нее за это.
Ольга всегда была связующим звеном между членами семьи. Всегда умела найти со всеми общий язык, соединить несоединяемое, договориться о невозможном. Её муж, например, совершенно не был счастлив от того, что Виктор поселился у них в доме. Женя с детьми жила отдельно, но часто навещала родителей, поэтому её комнату предлагать Виктору он запретил. Они плохо ладили между собой. Были слишком разными людьми. Андрей был даже старше Юлика и никому не позволял нарушать заведенный им порядок вещей. Будучи на пенсии, он, как и Юлик, продолжал работать и считал себя человеком, без которого на работе обойтись не могут. По утрам во время завтрака составлял список дел на день – для Ольги: перечислял то, что она, на его взгляд, должна сделать сегодня. Сейчас, находясь у них дома, Виктора это особенно раздражало. Но спорить с хозяином дома он не мог: Ольга запретила. Столько лет прошло, а ему снова что-то запрещают, что-то велят сделать, со всех сторон указывают и учат жизни. В его-то шестьдесят три. Только Лесли и Маруся искренне ему рады и не высказывают своих претензий. Почти. Лесли иногда зовет на прогулку – безрезультатно. Дальше двора Виктор пока не выходит.
Он мог бы вернуться в свою квартиру, сидеть там целыми днями один, уткнувшись в телевизор, есть лапшу быстрого приготовления и курить на балконе, но Ольга оказалась непреклонна. Она умеет быть такой, когда с ней бесполезно спорить. Достаточно посмотреть на её массивный подбородок и мощные плечи, которые с возрастом уменьшаться не собирались.
Больничный затягивался. Виктор понимал, что вряд ли теперь сможет вернуться на работу. Даже если он вернет себе бодрость духа и тела, начальство не продлит с ним контракт. Ему и раньше давали понять, что пора уступить своё рабочее место тем, кто только начинает свой путь в профессии. Но Виктор держался. Хорошо справлялся с работой, организовал спортивную команду: вместе с молодыми играл в футбол и волейбол, выезжал на турслёты и сплав на байдарках. Правда, сам в соревнованиях и активных формах отдыха не участвовал, всё больше решал организационные вопросы. Сделал себя главным и определяющим звеном. На том и держался. Но сейчас, пока он на больничном, ему непременно найдут замену.

По ночам Виктор плохо спал. И сердце беспокоило, и мысли о своей вдруг развалившейся жизни. Он чувствовал себя проконсулом, перешедшим реку без верного и сильного легиона. Чувствовал себя преданным и обманутым, застигнутым врасплох, но еще не побежденным, ведь он жив. Он Гай. Но он не знает никого, кто был бы готов занести над ним нож и ударить хотя бы раз. Он достиг в жизни несравнимо меньше, чем Цезарь, но прожил дольше и насладиться жизнью успел. Сейчас, ночами, ему оставалось лишь вспоминать о своих былых победах. И мечтать о новых. Шов заживает, а шрамы рисуют отвагу на мужском теле, добытые в бою или подаренные скальпелем на операционном столе – всё едино.

Гай устало уронил голову на спинку трона. Бесконечно претворяться сильным нельзя. Показать свою слабость – заигрывать со смертью. Пока он силён, весь мир склоняет перед ним своё колено, а кто-то и вовсе стоит на коленях. Сегодня ночью он делил свое ложе с Клеопатрой. Ему обещали, что женщины буду давать ему силы, и чем прекраснее женщина, тем больше силы он от неё получит, но всё выходит наоборот. Женщины истощают его. Чем прекрасней женщина, тем больше он сам должен отдать ей. Не просто овладеть, а продемонстрировать всю свою мощь. Быть просто мужчиной на одном ложе с прекрасной женщиной уже нельзя.
Сегодня он касался груди, сжимал чресла и орошал лоно, почти поверив в то, что совершается акт любви,  жреческий танец воздаяния богам за их щедроты, но понимал, что всё это больше похоже на торговую сделку, на воинский союз, на смертельную битву, и полюбившего, а значит покорённого, ждёт поражение. Даже лаская женщину и отдавая ей семя своё, Гай оставался консулом и правителем множества земель. Он не мог позволить себе любить. Лишь обладать, овладевать и властвовать.
С Клеопатрой пришлось играть тонкую игру, позволив ей думать, что она царица и по государственному статусу своему, и по месту в сердце Гая. Хороший полководец не может быть плохим любовником. Случайные свидетельницы его неудач неминуемо замолкали, достаточно было одного удара. С Клеопатрой саму вероятность неудачи нельзя было допустить. Сегодня она ждёт его снова.
Гай устало откинулся на спинку трона. Виноград на подносе  восковыми боками ягод ловил рассеянный свет и отражал колонны. Ариадна уже отмерила нить и тонкой полоской света повязала её на запястье сильной руки. Гай вздрогнул, отдернул руку, словно его обожгло чем-то. Марк Юний Брут возжёг курительную чашу, обратившись к богам с просьбой о помощи в задуманном деле.
Перешедшего Рубикон неминуемо ждёт острие кинжала, чтобы пронзить многократно.

Виктор увидел в окне невнятный силуэт. Ему показалось, что кто-то ходит вокруг дома. Он почему-то тихо позвал:
- Мама.
Лесли подняла голову и навострила уши, глядя в сторону окна. Маруся спрыгнула с дивана и с интересом подошла к столу, запрыгнула на подоконник.
Виктор прижал руку к груди, ладонью нащупал пульсирующий шрам.
- Неужели всё?
Силуэт пропал из виду. Вскоре где-то стукнула дверь. В комнате было темно, но глаза привыкли и хорошо различали предметы в темноте. Лесли лениво поплелась к двери в комнату. Маруся улеглась на подоконнике. Виктор жадно выпил всю воду в чашке. Ему показалось, что скрипнул пол. Сердце стало стучать чаще. Страх снова овладел Виктором. Воздух не находил себе места в лёгких. Тот же силуэт появился в комнате.
- Вот и всё, - почти беззвучно выдохнул Виктор.
- Чего ты не спишь? – прозвучало в комнате голосом Ольги.
- Ты меня так напугала! – рассердился Виктор.
- Мне не спалось. Я вышла подышать, - подошла к нему ближе растрепанная, в ночной сорочке и со старым пуховым платком на плечах сестра.
- Ты на мать сейчас так похожа, - сказал Виктор.
- Нужно было дожить до семидесяти лет, чтобы стать наконец-то похожей на маму, а не на отца, - усмехнулась она.
- Измерь мне давление, - попросил Виктор.
- Хочешь, я тебя чай успокоительный заварю?
- Хочу.
- И мёда добавлю, когда остынет.
- И мёда.
- Пойдешь со мной на кухню или тебе сюда принести?
- Лучше сюда.
- Ложись пока.
- Хорошо.

Лишь восемнадцатый удар кинжала оказался смертельным. Для страха не осталось места. Всё просто оборвалось, а потом вдруг появилось снова.
Гай оказался в совершенно незнакомом месте. Он лежал на траве. Земля под ним была теплой, травинки едва касались кожи и приятно щекотали. В ноздри лез непривычный запах, в ухо заполз мелкий жук и запутался в птичьих трелях. Гай огляделся. Над ним возвышались странные деревья с белыми и словно поцарапанными стволами, тонкими ветвями и сердцевидными сочно-зелеными листьями, между которыми свисали, будто украшения, тонкие гроздья цвета охры.
Солнце раздвинуло ветви и заглянуло в лицо Гаю. Он зажмурился. Этот мир был ему незнаком, но полюбить его оказалось легко.
- Где я? – спросил он.
- В березовой роще, - отозвались деревья.

13.03.2021