Нас пригвоздили... Из кн. 1. Оковы
После перерыва Александра в зал вели не двое, а трое конвойных. Заметив это, он с усталым безразличием подумал:
”Стало их больше, значит, осудят.
Дадут, сколько отбыл в тюрьме? А может — год? Пять?” — щемяще сжалось сердце.
В зале заседаний — всё те же лица. Нет только Демофилиной и секретаря.
Он улыбается Мариам. Она несмело ответила, и тут же тревога согнала с лица улыбку.
Входят судьи. Все встали и после короткой паузы в пугливой тишине слышится спокойное звучание голоса Виликова. Он, стоя, читает приговор.
— ИМЕНЕМ РЕСПУБЛИКИ народный суд в составе председательствующего...
***
”Один из стражников втыкает острый конец гвоздя в кисть.
Удар обухом топора по шляпке...
От пронзительной резкой боли пальцы Скифа сжимаются в кулак и касаются прохладного стержня.
”Меня пригвоздили!”
Подскакивает вилик:
— Свяжите, чтобы не бросился на меч!
Обычно приговорённого к казни, толкая и тыча копьями, мечами, проводили среди людей. Сегодня, предвидя возможный поступок, по указанию вилика Скифа обвязали за пояс.
Двое охранников разошлись в разные стороны. Третий пошёл вперёд. Дернув за концы верёвок, они заставили Скифа встать.
Руки его, как бы удерживая доску, были опущены перед собой. С сжатых в кулаки кистей красными струйками стекала и капала в песок кровь. Одежда влажными бурыми клочьями висела на мускулистом теле. Правая нога от бедра и до ступни была сплошь залеплена розовой грязью.
Распухшее лицо — в следах побоев, в песке, ссадинах — было страшным. Только голубые глаза его светились прежней решимостью.
Скиф вскинул голову.
Он пошатывался. Его мотало из стороны в сторону, но он, как только выпрямился, сразу повернулся к Мариам.
Испуганно прижав ко рту маленькие кулачки, она с неподвластным ей ужасом на лице смотрела на Скифа. Слёзы сверкающими звёздочками, осветив её щеки, прощально блеснув на солнце, исчезли под руками.
Сына с ней не было. Скиф сразу заметил это. Обеспокоенно вытянулся. Увидел, как старая рабыня, стоя позади Мариам, приподняв завёрнутого в лоскутное одеяло ребёнка, как бы в знак прощания, покачала его.
Скиф улыбнулся им, но тут же острая боль заставила разбитые губы застыть в недвижности.
Верёвки натянулись.
Тот, кто был спереди, дернул. Скиф, сам того не желая, сделал шаг.
”Шаг!”
***
Сурово сдвинув брови, судья возвещал:
— Проверив материалы дела, заслушав пояснения подсудимого, показания свидетелей, потерпевшего, народный суд установил:
Подсудимый Скифовский, будучи судим за хулиганство, повторно совершил злостное хулиганство, умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок, выражающие явное неуважение к обществу и отличающиеся по своему содержанию особой дерзостью, цинизмом...
После этих слов Санёк уже понял, что последует далее. Он отвернулся от судьи к Мариам.
”Если в этой части зачитывают ”установил... совершил”, то ясно: его считают виновным.
Невиновного называют виновным...
Сколько слов! Они, будто шаги, ведут к неведомому ещё, что написано в конце — мера наказания, срок.
Слова. Слова, будто шаги... Куда и к чему уводят они?”
***
”Новый рывок.
”Шаг”.
Скифа вели к невольникам. Вели, чтобы, показав страдания его, вселить в их сердца ужас и смирение.
Каждое движение давалось ему с превеликим трудом. Он преодолевал кричащее желание стенать от боли. Скиф с радостью бросился бы на чей-нибудь меч, копьё, чтобы разом всё оборвать, но веревки прочно удерживали его на расстоянии от оружия. Держали и заставляли ступать по земле.
”Шаг. Шаг, как удар.”
По-прежнему он смотрит на Мариам. Она молчит. В глазах её — безнадежность отчаяния.
Рывок.
”Шаг!”
Скиф приближается к Мариам. Упрямо, еле слышно, но настойчиво повторяет, шепчет опухшими окровавленными губами:
— Люб-лю... Сына... расти... воином...
Рывок.
”Шаг!”
Его тянут уже прочь от неё. Он оборачивается и шёпотом повторяет:
— Сына... воином...
Старушка-рабыня со слезами на глазах, не переставая, безостановочно кивает ему. Мариам в безмолвном крике боли кусает покрытые блеском влаги кулачки свои.
”Рывок — шаг!”
Он уже не видит её. Рядом, напротив — только чужие глаза. Чужие и в них то дымчатый страх, то огонь ненависти, то тепло сострадания, то холод любопытства.
Он шепчет: ”Сы-на воином...”
Рывок.
”Шаг, как удар и всё ближе к столбу!”
***
Будто впечатывая слова в память Александра, судья читает:
— Суд находит, что нельзя верить пояснениям Скифовского о том, что он не нападал на потерпевшего Грязнова, поскольку эти пояснения подсудимого противоречат показаниям потерпевшего Грязнова и милиционера Стебелькова, следовательно, Скифовский МОГ напасть на...
”МОГ? Предположение? Что же дальше?
Они равнодушны и ненавидят меня!
Куда и к чему уводят слова?
Мариам!
Будет разлука?
Что случится с тобой за краем нашей разлуки?
Что с сыном, тобою и нами в разлуке?...”
***
”Рывок...”
Снова шаг. Шаг и он — у столба.
Здесь на опрокинутых бадьях стоят в ожидании двое стражников.Они нагнулись к подошедшим. Те, кто привели Скифа, хватают доску за концы, и со злорадным удовлетворением на лицах тянут её к верху. Передают в руки хваткие, ждущие.
Скифа поднимают. Он отрывается от земли. Лицо искажается от боли.
— Не-е-т! — рыдающий женский крик раскалывает напуганную тишину. — Не-ет! Не надо! Не надо!
Стражники на мгновение остановились. Затем опять стали подтягивать к штырю прибитого к доске Скифа.
Мариам с криком и плачем прорывается к Демофилу. Бросается перед ним на колени. Обхватывает ноги его:
— Господин! Господин! Пожалей ты его! Не губи! Не губи нас. Он — хороший. Прости его. Прости: он не виновен!
Губы Скифа дрогнули. Ему хотелось остановить её. Хотелось крикнуть ей: ”Не смей! Унижаться не смей! Не надо! Сына...!” — ему хотелось ещё что-то крикнуть, но силы ушли. Уходили на преодоление боли и их не хватило на слова.
Вилик подскочил к Мариам. Схватил за длинные волосы. Рванул.
Лицо её запрокинулось.
Тело Скифа напряглось...
— Подожди, — остановил вилика Демофил и обратился к Мариам. — Кто ты?
— Жена его. Люблю его. Он — хороший. Не виновен, — в скороговорке лепетала, спешила она, продолжая стоять на коленях.
— Он разбил кувшин и должен быть наказан. Он — дурной раб.
— Нельзя! Нельзя человека за кувшин жизни лишать!
— То — Не человек! Он — ра6!
— Он — хороший. Не губи нас. Прошу! Мы любим...
Демофил, посмотрев на вилика, махнул рукой:
— Рабу — смерть! Я волен так решать. Сила — за нами.
Вилик грубо схватил Мариам за плечи. Поднял её. Заставил встать на ноги. Подтолкнул.
Вздрагивая от рыданий, она направилась к толпе невольников. Затем обернулась. Посмотрела в сторону столба, на Скифа.
Охранники вбивали гвозди в ноги Его.”
***
В Александре мысли и чувства смешались. Видит Скифа, свою Мариам, слышит голос живого чеховского унтера Пришибеева.
— Суд принимает во внимание, что подсудимый Скифовский по месту работы и жительства характеризуется положительно; что, после отбытия наказания, окончил четыре курса ЛГУ, а также то, что он ранее неоднократно судим, преступление совершил в состоянии опьянения, может быть признан особо опасным рецидивистом, поэтому находит, что в конкретных условиях Скифовского возможно исправить и перевоспитать с изоляцией от общества, но без признания особо опасным рецидивистом...
”Виновен, но не особо опасен...? Виновен?... Не виновен, а свободы лишат! Лишат? ”Характеризуется положительно” — значит, хоть это учли и пять не дадут.
Свободу отнимут? Отняли уже!
Что будет с нами в жестокой разлуке? Что будет с тобой, Мариам, с сыном?”
***
”Скиф висел на вытянутых руках. Изуродованное побоями лицо с чёрным клеймом на лбу вещало о страдании. Губы раскрыты в подобии улыбки, зубы — сжаты, а глаза... Голубые глаза его смотрели на Мариам с безмолвным укором.
Мариам увидела его распятым. Рванулась, оттолкнула вилика и кинулась к столбу.
Скиф смотрит, как развеваются на бегу распущенные волосы её, как туника, облегая тело, обрисовывает плавные родные, знакомые линии её фигуры.
Она бежит к нему, и он не может остановить её.
Бежит к нему...
Промчалась мимо охранника — тот пытается задержать её — оттолкнула. С ходу обхватила столб. Лицом прижалась к ногам Его и в плаче стала причитать:
— Милый! Милый! Что делают с нами?
Шептала, гладила нежно ладонями окровавленные ступни Его. Целовала их и, вскинув голову, закричала:
— Люблю тебя! Люблю! Не хочу! Не могу без тебя! О! — она вновь припала к ногам Его. — Что делают с нами?
Губы Его дрогнули. Он неслышно для остальных что-то ответил ей. Стражники, придя в себя, подскочили к ним. Схватили Мариам за одежду, за руки...
Она крепко держалась за столб, не давалась им.
— Нет! Нет! Не уйду! Мы вместе! Вместе!
Сверху, будто упали, произнесённые хриплым голосом слова:
— Сына... воином... Уходи...
Сказанное обрубил повелительный окрик Демофила:
— Ты рвёшься к нему! — толстые его губы кривит дьявольская усмешка. — Помогите ей!
Стражники обернулись в непонимании, и он добавил:
— Привяжите цепями!
Сказал. Подозвал вилика и что-то приказал тому.
Вилик, захватив с собой троих стражников, исчез в воротах имения.”
***
— На основании изложенного, руководствуясь статьями уголовно-процессуального кодекса...
Санёк видит, смотрит на Мариам, слышит...
—... народный суд
ПРИГОВОРИЛ...
— ... признать виновным Скифовского А. В. в совершении преступления...
***
”Мариам опутали цепями.
Она, улыбаясь, светясь радостью, гладит ноги Его. Вскидывает голову вверх. Взглядом обняла и шепчет:
— Мы — вместе... Мы — вместе...
Улыбаясь, ласкает и шепчет:
— Боль сейчас пройдёт. Пройдёт. Нам не больно.
Шептала, убеждала, успокаивала Его, а голос разрывали рыдания.
Из ворот выбегает вилик с помощниками.
Они тащат хворост.
Подносят охапки к столбу. Начинают обкладывать сухими ветками Мариам.
Затем, проворно переставляя ноги, они сбегали ещё раз и ещё. Притащили соломы.
— Мы — вместе, не больно, — шепчет Мариам. — Победитель, любимый мой! Я — только с тобой. Нам не страшно.
Она назвала его по имени ”Победитель”. Назвала по имени. Позвала. Обратилась к нему также, как делала до неволи, когда оставались одни.
Они сейчас тоже были одни. Были вместе и всё, что не в них, суетилось для своей же смерти. То, что не в них, спешило к своей смерти, а они были вместе.
Он смотрит сверху на снующих вокруг стражников. Смотрит волею обстоятельств вознесённый выше всех. Видит сразу весь мир: солнце, синее чистое небо, даль горизонта, плодородную землю, зелень деревьев и травы, нежность цветов, воду реки, имение, Мариам и этих людей.
Вот они обливают чёрной густой жидкостью уложенные снопами прутья.
Вилик подбегает к Демофилу.
Тот выслушал. Одобрительно кивнул и, управляющий поджёг смоляную ветку. Подошёл к одному из помощников.
Стражник отрицательно помотал головой, но затем нерешительно взял из рук вилика горящий факел и направился к столбу.
— Мы —- вместе... Любим... не страшно..., — сквозь плач и слёзы приговаривает Мариам.
По толпе невольников прокатился глухой невнятный ропот. Они недружно загалдели, нестройный хор голосов начал переходить в мелодию: ”Мы — тоже люди, мы — тоже любим, и кровь — красна...”, — но после грозного окрика вилика — ”Скоты! Молчать!” — все замолкли.
Стражник с факелом подходит к столбу. Мгновение медлит и решительным движением бросает огонь в солому”.
***
— ... предусмотренного статьей ... частью второй уголовного кодекса ... и наказать лишением свободы сроком на пять лет...
”Пять лет!!?
За такое другим — штраф? Пятнадцать суток?
А мне — пять лет?!”
Слова, произносимые вблизи кем-то, преображаясь в воображении Александра, ломаются, трещат, как сухие ветки.
Стало душно. Захотелось вздохнуть полной грудью. Захотелось расстегнуть рубашку, но ладони Его судорожно сжимали планку барьера и, словно прибитые к доске невидимыми гвоздями, оставались в недвижности.
”Меня пригвоздили?
Близость в даль обратилась...
В поцелуе слились бесплотные тени.
Бьются вазы, кувшины, бутылки...
Зубами вгрызаюсь в эту доску, в этот барьер?!
С ума я схожу?!”
Нет, ведь, закона такого нет!
Мощная, широкая, горячая волна ударила в голову.
”Слова, словно хворост, горят!
Какая жара! Духота.
Сгорают мысли и чувства мои, сгорает картина — корёжится холст, сгорает и завтрашний день.
Солома и ветки вспыхивают разом ярко-жёлтым пламенем.
Всё сжигают слова, приговор этот. Горит всё вокруг, вокруг и во мне!
Огонь обнял сухие ветки, они дружно затрещали и сквозь это весёлое потрескивание в гнетущем безмолвии все вдруг расслышали чётко звучащий голос.
Видя, что любимую его уже ничто не спасает от растворения во всём, ухода во Всё; зная, что такими, как есть, они воспринимают, видят, чувствуют друг друга последние мгновения; в старании облегчить её страдания и в желании усилить, подчеркнуть её отдалённость от суеты людской, от боли, от жестокости, уничтожающим пламенем пожирающей живое, Победитель обратился к любимой, назвав её настоящим именем:
— Прости, родная Природа, меня. Прости за этот мир. За лютую злобу его!
Прости, — огонь охватил Её, подбирается к Нему. Тот же голос, после короткой паузы через преодоление стенания, отражая прозрение перед уходом, продолжает:
— Мы... вместе... Любим... Прощаем..., а сын — поведёт...”
— Мы — вместе! — перекрывая стон Его, радостным возгласом Она закричала, но глас сорвался, перешёл в рыдание:
— Люблю!... С тобой!... Что сделали с нами! Люб...
Пламя рванулось ввысь.
Победитель, склонив голову, смотрит вниз на исчезающую в красных языках огня Природу. Смотрит, но дым плотной тучей взметнулся кверху и мягким теплом ударяет в лицо Ему. Ударил в лицо и скрыл от Него всё, унося Его во Всё.
Розовые сверкающие искры светлым облаком поднялись к небу, а затем начали падать, спускаться к людям, словно желая вселиться в их души, но движение это было остановлено страхом, было не понято, не принято и тогда они снова взлетели. Кружась в ожидании, стали метаться, будто призывая всмотреться, всмотреться, всмотреться, увидеть: то — не искры, то — сердца частицы, горячего сердца частицы летят.
Листья сгорают на ветках деревьев. В пепел цветы обратились. В пламени жарком — моя Мариам и сынишка. Небо в лживом чёрном дыму.
Всё — в чёрном дыму и, задыхаясь, кричу:
— Почему? Почему случиться такое могло, что без всякой вины осудили меня?
Задыхаясь, кричу: ”Почему?”
Горю, кричу, погибаю...
Воспитанник молча созерцал происходящее, но, вдруг, повернувшись, схватил Демофила за руку:
— Люди, ведь, там... сгорают...
— Там не люди, — произнёс спокойно звучащий баритон, — рабы!”
***
”Колонны идут и идут.
Стоп! Загорается красный.
Мы! Все! Равны! — могучий хор.
Движение продолжается. Все идут ровными рядами и колоннами.
Идут и благоговейно ждут указания сверху. Идут, шагая в ногу, все жители державы. Идут ряды и колонны подобия людей, о духовности забыв. Шагают, размеренно втаптывая в грязь тех, кто пробует ”под запрет” против течения...
Начальники-чиновники зорко высматривают таких и, скопом набрасываются, выдергивают из колонн. Выдергивают и, чтобы не нарушить общую размеренную поступь, вталкивают одиночек в подвалы — кутузки, двери — зева которых распахнуты настежь всегда...
Начальники-чиновники зорко высматривают, хватают, вталкивают, строго наблюдая за выражением физиономий друг друга. Работы хватает: направлять и хватать, но все-таки, между делом, эти ”слуги народа” шмыгают на пустую сторону улицы. Ныряют в спецмашины, спецбольницы и другие ”специи”, одеваются, наедаются, развлекаются, а затем снова в шеренгу.
Минуя постамент подданные по кругу приходят к вечеру в кутузки, коммуналки свои. Потирают шею, кладут зубы на полки и заливают необъяснимую тоску огненной водой...
А колонны идут. Стоп...
Мы! Все! Равны!
А постамент растёт.
Мы! Все! Равны!
А трон поднимается.
Мы! Все! Равны!”
***
3 часть. ОСВОБОЖДЕНИЕ
I. День первый
Они миновали, выходя из административного здания, большие напольные часы. Пробило десять утра.
Со дня ареста прошло тысяча восемьсот двадцать шесть суток — пять лет.
Вчера был день рождения сына. Сегодня закончился срок наказания за то, чего Сашок не сделал. Он идёт в сопровождении дежурного офицера к воротам. За ними — свобода. Знает, что там каждый шаг будет приближать его к желанной мести...
Свидетельство о публикации №222012701431