Обсуждение

- Та-ак… – председатель районной литстудии «Зори», местный поэт, краевед и общественник Шептухин переложил на столе бумаги и ещё раз взглянул на часы. – Что ж, будем начинать? – обратился он к собравшимся. – Вроде бы, сегодня все… почти. Вот Филимонова у нас молодец, раньше всех пришла. Троеглазова, как всегда, ещё нет… Подождём?
- Семеро одного не ждут! – отозвался ветеран студии, благообразный старичок Авдеев. – Начинай, форум есть!
- Ну, да… кворум, – слегка улыбнулся председатель. – А, вот и Троеглазов!  Проходи давай, садись, вечно опаздываешь! А что это я Нины Кондратьевны не вижу?
- С внуком сидит, звонила, – сообщила баснописица Филимонова. – В детсаду карантин.
- Да у неё всегда то карантин, то труба лопнула, то ещё чего,  – буркнул, усаживаясь, Троеглазов. – Небось, опять её благоверный запил. А может, дождя испугалась. Вон, опять полил…
- У нас и так прозаиков кот наплакал, – недовольно сказал председатель, – а сегодня как раз бы они для обсуждения и нужны…
- Прозаиков…– донеслось из заднего ряда. – Одну сказочку наваяют, а туда же…
- Вы, Игорь Палыч, это… – поморщился председатель. – Не надо так, нехорошо! Мы все тут не Львы Толстые. Как говорится, уж чем богаты… И кстати, Игорь Павлович, почему я до сих пор от вас ничего не получил, для отсыла в альманах? Практически  все уже сдали, – он похлопал по картонной папке с рукописями. – Даже наша уважаемая Кирюшкина, Анна Степановна наша… 
- А что, собственно говоря, Кирюшкина? И почему это – «даже»? – вскинулась дородная дама в цветастой шали и шляпке с розаном. – Если я не скачу вперёд всех, так я не привыкла сырец какой сдавать, как некоторые, а работаю, довожу…
- Было бы что доводить…– опять возник Палыч. – Да и что толку сдавать? В прошлый раз туда сдавали – один только Троеглазов, лавреят наш, и вошел. Да вы ещё, это уж само собой. А моё под сукно ложут….
Троеглазов, худощавый взлохмаченный мужчина лет сорока, разматывая с шеи длиннющий шарф, ехидно парировал:
- Тебя-то самого, ё-на, вообще куда-нито берут? А у меня вот завтра в нашей районке целая подборка идет, четыре, ё-на, стиха! 
- Да хоть двадцать четыре! – откликнулся Палыч. – Невелика заслуга, если у тебя там редактор свояк.
Литераторы заскрипели стульями, поворотились к спорщикам, зашикали на них. Авдеев пристукнул палкой об пол: 
- Иван Мефодьич, веди собрание! Согласно повестки дня! Что там у нас сегодня?
- Хватит, успокоились! – примирительно проговорил Шептухин. – Раз в месяц собираемся, а время тратим. Пятый уже час, а помещение у нас до шести, верно? – он посмотрел на сидящую у двери завбиблиотекой. Та деликатно уточнила:
- До без четверти.
- Я и говорю. А повестку, Сергей Семенович, я в прошлый раз объявлял, вон и в коридоре вывешено. 
Председатель откашлялся и продолжил:
- Сегодня у нас, можно сказать, знаменательное обсуждение. Сначала послушаем, а потом поговорим о прозе нового – вон он там сидит! – самого молодого, скажем так, члена, вливающегося, как говорится, в творческие ряды наших «Зорь». Кстати, товарищи, двенадцатого, а это хорошая цифра!
Новичок литстудии, худенький чернявый паренек лет семнадцати, примостился на краешке стула сбоку во втором ряду, сжимая в руках свёрнутые трубочкой листки бумаги. Рядом, временами заглядывая в свой гаджет, сидел его приятель, пришедший, очевидно, для моральной поддержки начинающего автора. Оба с любопытством вертели головами, вникая в развернувшуюся дискуссию и не вполне ещё соображая, как держать себя среди этих маститых литераторов.
- Вот вы сказали, Иван Мефодьевич, – двенадцатого? – вновь подал голос Авдеев. – А с чего бы? Смотрите: Степан Ильич убыл? Убыл, царствие ему небесное… И Анна Митрофановна у нас с этой…как её?
- С деменцией, – подсказала Кирюшкина.
- Вот-вот, с ней самой. Так что куда уж ей теперь, просто беда… И получается, что только десятый – член-то.
- Да что ты всё, Сергей Семёныч, со своей цифирью! – толкнула Авдеева в бок его сухопарая супруга, детская поэтесса Агния Барабанова, зябко кутаясь в пуховый платок. Наклонившись к уху мужа, она внятным шёпотом укорила: – Ты и дома-то уж всё пересчитал, и в огороде. Бухгалтерия ты моя, уймись!
- Дебет-кредит, сальдо-бульдо, святое дело! – встрял и тут Палыч. – А вы вот лучше скажите – Троеглазова-то как считать? Он ведь не только в наши «Зори» ходит, а и в облцентре постоянно пасётся – то в «Журавлях»», то в «Зарнице»…
- Да, с наполняемостью у нас, надо признать, не очень,– кисловато согласился председатель. – Так ведь не числом, а, как говорится… – он сделал бодрый жест пухлым кулачком. – И, значит, товарищи, тем более радует, что идёт к нам молодежь, тянется как бы! Не все, оказывается, в Интернете засели. Не все там, это самое, среду себе, так сказать, ищут... 
- Скажете тоже… среда! – вздохнула поэтесса Людмила Марковна, поправляя перед зеркальцем сползающий на лоб парик. – Просто безобразие какое-то! Ну, ладно, у меня вот… – она сделала паузу. – У нас вот на Стихире ещё куда ни шло. Там всё хоть более-менее прилично, и обменяться есть с кем … – она опять сделала паузу. – Я имею в виду серьёзно обменяться, по делу. А зайдёшь куда в другое – ужас! Пустота, ржачка, мат-перемат, а то и просто порнуха какая-то…
- А чего ты туда заходишь? – ехидно спросил Палыч. – Самой-то, небось,  интересно…
- При чем тут «интересно»? – возмутилась поэтесса. – Мне это, к вашему сведению, давно уже не интересно. Но писатель должен изучать жизнь… во всех её проявлениях! Так ведь, Иван Мефодьевич?
- У вас всё? – спросил председатель. – Я могу продолжать?
- Да на здоровье, – пожала плечами Марковна, – я ведь только…
- Это они хочут свою образованность показать, – съязвил неугомонный Палыч.–  А всё потому, что в Госстрахе работают, со всякими, видите ли, сурьёзными клиентами общаются...
- «Хочут»… – передразнила поэтесса. – Боже мой, какая изысканная литературная речь!
- А это, к вашему сведению, цитатка, мадам, цитатка! Классичку надо почитывать!
- Игорь Палыч! Людмила Марковна! – председатель грузно поднялся из-за стола, постучал авторучкой по графину с водой. – Да что же это, в самом деле! Двадцать… – он посмотрел на свои часы, –  двадцать семь минут уже прошло, а мы…
- Тридцать три, однако, – заметил Троеглазов, – у вас отстают. 
- Ничего подобного, – возразил председатель, – у меня точно, сегодня заводил. Начали мы… э-э… в шестнадцать двенадцать – из-за вас, дорогой мой, в том числе. А сейчас – тридцать девять… вот уже и сорок.
Завбиблиотекой взглядом указала Мефодьичу на большие настенные часы – там было шестнадцать сорок четыре.
- Ерунда какая-то, – проворчал председатель, – у всех часы по-разному идут! Будто по разному времени живём... 
- Чего это они? – шёпотом спросил у начинающего автора его приятель, ткнув пальцем в панель гаджета. – Тут ведь всегда точное! 
Марковна же в ответ на слова председателя фыркнула:
- Вот то-то и оно, что по разному! А чего вы хотите? В такой уж стране живём…
- А вот этого не надо, я попрошу! – обернулся к ней Авдеев. – Это, знаете ли, раньше расценили бы как…
- Да сиди ты! – опять толкнула его локтем супруга. – Договоришься тут!
Все заулыбались, а Палыч, хохотнув, подначил Авдеева:
- Достаётся тебе, Семёныч, – прямо как в том твоем… в райкоме! Нет, не зря у твоей Анфисы батьковны бзевдоним такой – Ба-ра-ба-но-ва! Боевой бзевдоним, что и говорить! 
- Фу, как неприлично! – процедила Людмила Марковна.
- Так! – председатель хлопнул ладонью по столу. – Или мы будем это самое… Или займемся делом? Ну, прямо-таки перед молодыми неудобно! 
- А почему нам должно быть неудобно перед молодыми? – запротестовал Палыч. Он поднялся во весь свой внушительный рост, выставив вперёд седую бороду. – Это им должно быть неудобно, когда лезут со своим «мы сами с усами!».
Молодые озадаченно переглянулись.
- Я, например, – продолжал Палыч, – своим внукам, Кольке и Андрюхе – они у меня двойняшки, – так говорю: набирайтесь ума у нас, стариков, пользуйтесь, пока мы живы. У меня и рассказ об этом есть. Да-да, Иван Мефодьич, – он язвительно зыркнул на председателя, – тот са-амый, что вы мне завернули. А зря! Вот, смотрите, коллеги…
Палыч вынул из кармана камуфляжной куртки несколько затёртых листков, водрузил на нос очки. – Сейчас зачитаю вам одно место… где же это у меня?
- Ради бога! Ради бога!– молитвенно сложила руки на груди Людмила Марковна. – Сколько же можно это слушать, все уже наизусть знают!
- Повторенье, Марковна, мать ученья! И молодым не грех бы это запомннть. Сейчас, сейчас…
- Игорь Палыч, – напомнила завбиблиотекой. – Вы же этот рассказ мне отдали – запятые там расставить…
- А, точно, запятые… – сбавил обороты прозаик. Он хотел ещё что-то добавить, но досадливо махнул рукой в сторону собратьев по перу – мол, что с вами толковать! – и сел на место.
Слова Палыча, однако, задели председателя. Он обратился к заведующей:
- Роза Карловна, вы же помните, как я отстаивал рассказ Игоря Павловича? Мы же с вами лично ездили в редакцию! И что там сказали?
- Ну-у… – неопределенно протянула Роза Карловна, подыскивая слова помягче. – Сказали, что нужна некоторая доработка…
- Не некоторая, Роза Карловна, не некоторая! А кардинальная, даже коренная переработка! И при чем же здесь я? – спросил Шептухин Палыча. – В чём вы меня  упрекаете? Что такое говорите?
- И опять скажу, – упирался прозаик. – Никаких переработок! У меня там всё верно! И не надо лазить в мои рассказы! Знатоки, тоже мне…
- Ну, – едко сощурилась Кирюшкина, – если там всюду «лазить», «хочут» и «ложут», тогда конечно! Правда, Люсь?
- Да уж, – с насмешкой обронила Людмила Марковна, убирая зеркальце в сумочку. – Куды уж нам, необразованным…               
- Ты, Палыч, не прав! – вступил в разговор Троеглазов. – Не так, ё-на, понимаешь эстафету поколений. Вот у меня есть стих: «Молодым всегда у нас дорога…»
- «Старикам везде у нас почёт!» – издевательски засмеялся Палыч, указывая при этом рукой то на одного, то на другого из присутствующих. – Эх, ты, жалкий плагиатор!
- На себя посмотри, Игорёк! – ухмыльнулся Троеглазов. – Нет, ё-на, ты всё-таки послушай, как там у меня: «Молодым всегда… – заметь, «всегда», а не «везде», у меня точнее!  – всегда у нас дорога. Так сказал поэт, и он был прав. Так не стой у молодёжи у порога, Не срывай у поезда стоп-кран!» А ты, ё-на, этот стоп-кран и есть!   
- Я в одном согласна с Игорем Палычем, – возвратилась к предыдущей теме  Кирюшкина. – Эти редактора сами-то, видно, ничего написать не могут, зато правят ну просто внаглую!
Все приумолкли. Палыч обиженно сопел, Троеглазов торжествующе откинулся на стуле.
- Итак, – дождавшись наконец тишины, сказал председатель, – давайте всё-таки послушаем… э-э… Валерия…
- Виталия, – смущённо поправил паренёк.
- Разумеется, Виталия. Виталия Мор… Моргунова? – Мефодьич взглянул на парня.
- Да, так, – кивнул тот.
- Его к нам прислали из агротехникума…
- Из ветеринарного мы… – подал голос приятель Виталия.
- Конечно, конечно, ветеринарного… Их учительница литературы – ну, вы все Марью Даниловну знаете, она там кружок ведёт, – так она говорит, что парень с большими способностями.
- Способностей-то у них нынче сколько  хошь, да не тех, что нужно бы, – заметила Кирюшкина. – Вот вы, Вадим, – она обернулась к Троеглазову, – о чём мне давеча рассказывали?
- Ага, послушайте! – оживился тот. – Встречает меня, значит, недавно один из таких молодых-ранних… забыл, откуда он – то ли из «Зарниц», то ли из «Журавлей»…
- А я вам что говорю? – встрепенулся Палыч. – Шастает по всем литстудиям –  лишь бы где свои стишата пристроить. Ты уж определись, Вадик! Вспомни Иосифа Виссарионовича: «С кем вы, мастера культуры?»
- Вы имели в виду, наверное, Алексея Максимовича? – вежливо уточнила завбиблиотекой.
- Да пусть и Максимыча, – не смутился Палыч. – От перемены, Роза Карловна, этих… ну, короче, сумма, как говорится, не меняется.
- Я, товарищи, про другую… так сказать, сумму, – продолжил Троеглазов. – Встречаю я, значит, этого парнишку. И он у меня интересуется: у вас, мол, говорит, конкурсы поэтов проводятся, с грамотами всякими, призами? Да, говорю, есть такое дело... А он меня и спрашивает: куда, мол, нести? Я ему: нести, говорю, в жюри, они там решают, кого допускать, кого нет, кому какие призы и прочее… А он на меня, ё-на,  смотрит, как на дурака. Это, говорит, всё дешёвые разводы. Я, говорит, не про то. В конверте, говорит, кому нести и сколько, чтобы грамоты там, призы? Вот вам и «способности» ихние… 
- Скажи-ка ты – «дешёвые разводы»! – детская поэтесса Барабанова от возмущения даже стащила с себя платок. – Видали? 
- Ну-ну, у нас-то… – успокаивающе произнёс председатель и посмотрел в сторону молодых. – У нас-то, Анфиса Терентьевна, слава богу, такого нет, чтобы это самое… в конвертах. Вы же сами знаете, не один раз в жюри сидели. А вам, Вадим Кириллыч, не  надо бы обобщать, нехорошо.
Он выбрался из-за стола и вновь обратился к истомившемуся в ожидании новичку: – Давай-ка, Виталий, сюда! И не стесняйся, здесь все свои.
Виталий вышел к столу, сказал всем «Здрасьте!» и выжидающе глянул на председателя. Тот посмотрел на часы, удручённо вздохнул и спросил новичка:
- Прочтёшь нам что-то из своей… э-э…прозы?
Парень кивнул: 
- Вот, рассказы принес. А сколько надо в этот… альманах?
Иван Мефодьич потрепал его по плечу:
- Ишь ты, сколько надо… Об этом потом. Ты сейчас давай-ка один какой-нибудь, не очень длинный.
Моргунов, волнуясь, перелистал свои бумаги.
- Вот, восемь страниц…всего.
- Ого – «всего»! А как же «краткость – искра таланта»? – осведомился Палыч.
- В смысле – сестра? – переспросил Виталий, переглянувшись с приятелем.
 - В смысле, в смысле! – прогудел Палыч. – А вот ещё мне интересно: ты, друг мой, от руки пишешь или как?
- Да нет же… на компьютере, как обычно... – в голосе Виталия прозвучало лёгкое недоумение.
- Вот-вот! Это, ё-на, и губит сегодняшнюю литературу! – вступил в разговор Троеглазов. – Настоящая рукопись – она потому и рукопись, что от руки. Руко – пись! Чтобы слово, ё-на, из головы шло куда? В сердце, а потом – только через, как говорится, живой палец на бумагу лилось! А кнопочки эти, ё-на…
- Через какой именно палец? – съёрничал Палыч. – Через тот, который двадцать… энный?
- Тьфу! Это ты… через тот самый, – отмахнулся Троеглазов. – Потому тебя,
ё-на, и не печатает никто. 
- Да что вы пристали к мальчику с такими глупостями? – рассердилась Кирюшкина.  – Пусть наконец читает! Только давай погромче, а то у нас тут, знаешь ли, не все с хорошим слухом…
- Вы на кого намекаете? – повернулась на стуле поэтесса Барабанова.
- Ах, оставьте, Анфиса… пардон, Агния! Читайте же, Виталий!
- Нет, нет! – потребовал ветеран Авдеев.– Пусть сначала автобиографию расскажет, как положено при приеме.
- Да не о приёме речь, душа ты моя протокольная! – цикнула на него Барабанова. – Сиди уж!   
Настенные часы показывали двадцать минут шестого.
Молчаливая баснописица Филимонова поднялась и, опираясь на трость, медленно двинулась к выходу:
- Мне на процедуру, Иван Мефодьевич, уж извините!
- Интересно, какие же это процедуры в такое время? – хмыкнула Людмила Марковна.
- Для нас, ветеранов, специальные часы отведены, – с достоинством ответила Филимонова и удалилась.
Моргунов, уже совершенно растерянный, оглянулся на председателя:
- Иван Матвеевич…
- Мефодьевич,– поправил председатель.
- Извините, Мефодьевич, мне, это… биографию или как?
- Да пусть читает свой рассказ, какая там к чертям биография! У него же её ещё толком и нет! – взвилась Марковна. – О чём там у тебя, Виталий?
- Тут, короче, об одном молодом писателе, который, как бы… ну, вроде меня…
- Значит, как бы автобиографичное? Хорошо, – ободрил Моргунова Иван Мефодьевич.
- Вроде, но только как бы…
Виталий ломким голосом начал читать:
«Апрель обрушился на город неожиданно. В небе проносились молодые весенние ветры. Облака стали выше, а море с каждым днём делалось всё голубей. В воздухе сто¬ял светлый звон, жизнь стала неясной, скомканной, и даже молодые собаки дичали и убегали за город…» 
На часах было без двадцати шесть. Председатель встретился взглядом с завбиблиотекой и жестом остановил Виталия:
- Погоди-ка, погоди. Начало у тебя, конечно, интересное, ты молодец. Но давай так: рассказ ты нам оставишь, мы его внимательно посмотрим, а на следующей встрече более детальнее обсудим, чтобы сейчас, как говорится, не комкать. Думаю, товарищи, – обратился он к собравшимся, – уже по этому отрывку, как бы фрагменту, видно: что-то такое в этом произведении, так сказать, есть… Как поступим?
- Я всё-таки хотел бы пару слов, – поднялся Троеглазов. – Парня явно тянет на какую-то псевдо, ё-на, романтику. Что-то здесь, ё-на, уж больно отвлечённое. Где, когда всё это происходит – неясно…
- Да там же пока ещё ничего не происходит, – возразил Палыч. – Один голимый пейзаж.
- А пейзаж, по-твоему, где должен быть? Только в какой-то конкретной стране! И что там, ё-на, за море – Чёрное, Средиземное, Балтийское?
- Белое, Жёлтое, Каспийское… – хихикнув, продолжила Людмила Марковна.
- И нечего смеяться, – отрезал Троеглазов, – это важно. А город – как он называется? И почему это апрель, ё-на, «обрушивается»? Прямо, как аварийный дом какой-то. Да еще и неожиданно! Там что – метеослужбы нет? И что это за звон, понимаешь ли, светлый? «Облака стали выше» – выше чего? И это вот… «ветра в небе проносились»…
- У меня – ветры… – осторожно возразил Виталий.
- Какая разница? – пожал плечами поэт. – «В небе»… А где им ещё носиться?
- Ну, вы даете! – набросилась на Троеглазова Кирюшкина. – Вам, буквоеду, ещё широту-долготу подай! И чтобы там, прямо по этому самому пейзажу, трактора всякие ездили, да посевная, да пахари… Прямо-таки для нашей районки. Вас там, кстати, потому и печатают, что у вас в виршах всё такое подобное!
- Молодец, Кирюшкина! – вскричал Палыч. – Отбрила так отбрила! Но меня другое смущает. Вот парень в ветеринарном учится, а про собак ничего не понимает. Они у него, видите ли, с какого-то бодуна дичают, бегут куда-то… сломя голову. Чёрт-те что! И почему, друг мой, у тебя эти собаки – молодые? Если они щенки, так и скажи – щенки!
- Ох, оставьте, Игорь Палыч, право же! – поморщилась Людмила Марковна, – Ведь это ме-та-фо-ра! Тут у мальчика чувственность… весеннее обострение… пробуждение эроса в природе…
- А вот эроса как раз-таки нам и не надо! – заявила Агния-Анфиса и покосилась на мужа. – До седин некоторые доживают – а всё об нем, об эросе… всё на молодых зыркают. Вот у них-то, у нынешних, один эрос этот и на уме. Да вы же сами, Людмила Марковна, сегодня возмущались!
- Вообще-то, Валерий… то есть, Виталий, – ваш текст ничего себе, – обратилась к Моргунову Кирюшкина. – Только вот там у вас два раза «стало» и «стали» – это нехорошо, надо бы доработать, дотянуть.
Время встречи, однако, вышло. Иван Мефодьич посмотрел на завбиблиотекой, та развела руками. И все шумно задвигались, разговор переместился в коридор, к вешалке, где литераторы дружно разбирали свои пальто и зонтики. Председатель вдогонку им громко известил о дне следующей встречи. Он забрал у Виталия его рассказ, записал ему на листке свой телефон и велел через недельку непременно позвонить и справиться, что и как дальше.
Завбиблиотекой прошлась по коридорам, проверила, везде ли выключен свет, везде ли заперты двери. Прощаясь с ней, председатель справился, как, на её взгляд, прошло заседание, посетовал, что слишком много времени, как всегда, ушло на всякие отвлечённые разговоры.
- Отчего же, Иван Мефодьевич, отвлечённые? – возразила заведующая. – Мне вот было  интересно… Их же всё это волнует, они у вас такие увлеченные! Смотрите, какие страсти – прямо тебе Шекспир! Чем плохо? А то сидели бы по уголкам своим… – она сочувственно вздохнула, – Вот того же Авдеева нашего возьмите: он-то вообще ничего не пишет, а ходит, и уж сколько лет, и всё, как говорится, на людях... Я и сама-то, – добавила она, –  лишь читатель, сочинять как-то бог не дал…
- А чего бы и не попробовать, Роза Карловна? – предложил председатель. – Попробуйте, дело ж не хитрое! Глядишь, и тоже в наши ряды... Попытка ведь не пытка!
- Вот то-то и оно, – заведующая добродушно усмехнулась и махнула рукой. – Разве что и впрямь… не пытка… 

Виталий с приятелем вышли со двора библиотеки, завернули за угол, остановились  под козырьком у соседнего дома и закурили.
- Ну, и чё? – спросил приятель. – Пойдёшь туда снова?
- Не знаю, – пожал плечами Виталий. – Как-то там не так… стрёмно даже.
- Да не парься ты, фигня это, по-моему!– сказал приятель. – Я – так точно не пошёл бы! У нас в кружке и то… Вот уж не думал, что такие они… писатели, ё-на…
- Эт точно! – засмеялся Виталий. – Реальное ё-на!
Они докурили, натянули на головы капюшоны и почти бегом двинулись прочь по пустынной улице посёлка.