1607 год. Гузовское сражение

5-го июля 1607 года. Польша. Гузовское сражение


 Летом, когда подсохли дороги от обильных весенних дождей, рокошане*, противники короля, стали собираться в милях двадцати севернее Варшавы, под небольшим городком Воля Гузова.
Расположились они в  лагере, в котором мазовецкая шляхта уже лет пятнадцать проводила  свои сеймы для обсуждения государственных дел и выбор делегатов на сеймы вальные в Краков. Сам же лагерь был древним – не менее ста лет назад, а может быть и значительно больше,  обнесли это место валами и рвами для защиты от литовских набегов.
Здесь рокошане поджидали своих сторонников, накапливали силы и обсуждали важные дела: кому быть королем после  низложения Сигизмунда и нужно ли штурмовать Варшаву, если король откажется выйти в поле?
Многие желали видеть королем  князя Миколая Зебржидовского, признанного всеми вождя рокоша, но были сторонники и у Карла Ходкевича, гетмана Литовского, недавнего победителя шведов. Были сторонники и у Великого гетмана Польского Станислава Жолкевского, были сторонники и у знаменитой фамилии Радзивиллов…
Но, кроме Зебржидовского, все эти славные рыцари стояли на стороне короля, и их сторонники уже   слали к ним тайных послов, извещая о своем решении и предупреждая их, чтобы они  ради будущей короны не запятнали своей чести и не проливали кровь своих соотечественников.
Богата  была Польша мужами именитыми, овеянными воинской славой, украшенными талантами, добродетелями, любовью к Родине. Было из кого выбирать будущего короля.  Не останется Речь Посполитая без вождя!

***

К  вечеру 4-го июля подошел к Гузову и король со своими силами. Остановился у холмов,  ближе к местечку Оронску. Его войска лагерь окапывать не стали, лишь огородились телегами и выставили пушки.
Князь Зебржидовский немедленно послал парламентариев, чтобы предложить королю не проливать напрасно польской крови и отречься добровольно от короны. Полковник Людвиг Понятовский  в сопровождении нескольких десятков шляхтичей двинулся в королевский лагерь.
Вернулся он поздно.
-Шведу не жалко польской крови, - объявил он в шатре у Зебржидовского, - он не думает о благе отечества и не согласен вернуть  шляхте былых ее вольностей.  Он отказывается выполнять  наши условия. Иностранцы, окружающие короля, столь враждебны польскому народу, что готовы предать смерти половину его, лишь бы сохранить власть за собой. Нация предана ими!
-Что сказали паны сенаторы?-  спросил Зебржидовский хмурясь.
-Они отказались говорить со мной.
Пан Миколай долго молчал, дергая себя за длинные вислые усы – трудно было решиться на пролитие крови своих соотечественников. В шатре повисла тишина, все ждали его решения.
-Что ж, -наконец поднял он голову, - пусть Бог рассудит короля и нацию!
И уже окрепшим, твердым голосом, как то подобает вождю, распорядился:
- Готовьтесь к бою, панове!

***

С первыми лучами солнца оба лагеря оживились. Послышались гнусавые звуки рогов, запели горны, сухо и резко рассыпалась дробь барабанов. Над лагерями повисли дымы – кошевары и кухмистры готовились кормить  войска.
На обширном лугу, разделявшем противников,  еще покрытом обильной росой, искрившейся алмазами под яркими  лучами всходящего солнца, уже скакали на резвых конях молодые нетерпеливые шляхтичи, немецкие аргулеты и литовские татары.  Длинные косые тени  стелились  вслед за ними по влажной траве.
Неслись по лугу, небрежно откинувшись в седлах, бледные от волнения и юного нетерпения от предстоящей битвы. Кичились  своими легкими и резвыми конями,  оружием дорогим, ловкостью и силой своей молодой. Выкрикивали свои родовые боевые кличи и угрозы врагам. И панцири их, и клинки мечей блистали  как-то особенно празднично и грозно в лучах утреннего солнца…

Уже жаворонки  самозабвенно пели и кувыркались в небесной лазури, когда войска стали выходить строиться для битвы.
Вначале  двинулась  пехота, выстраиваясь по центру поля,  следом за ней двинулась легкоконная шляхта, занимая места на флангах. А затем пошло гусарское товарищество в окружении пахоликов,*  ощетинившись лесом пик с разноцветными значками.
Король со своей свитой и военачальниками  стоял  на холме позади линии своих войск. На нем уже был надет панцирь с поножами, но шлема еще не было на голове. Ветер развевал длинные редкие волосы короля.
Папский нунций Симонетти только что отслужил молебен в шатре, причастив короля и его свиту перед сражением. Этим он показал всему войску, - да, и пожалуй, всей Польше, - что папский престол и вся католическая Европа будет неустанно поддерживать короля Сигизмунда против его бунтующих подданных.
Но, кроме этого, Симонетти привел на поле боя несколько рот немецких наемников,  нанятых на деньги папского престола.
С каждой стороны на битву выходило более чем по десять тысяч человек.** Зрелище строившихся  полков было и страшное, и завораживающее…
Секретарь короля француз Ла Бланк, уже дважды познавший ярость гражданских войн – в родной Франции и в Швеции, где он служил, –  повернулся к королю и произнес, желая его подбодрить:
-Ваше величество, через это прошел ваш дед!
Сигизмунд рассеянно взглянул на своего секретаря,- мыслями он был далеко, - и ничего не ответил. Но он был мистик в душе, и слова Ла Бланка придали ему твердости. Он был убежден, что все короли из дома Ваза подчинены особому странному року. И его дед, и его отец, и он сам, прежде чем достичь трона, прошли через тюрьму, мятежи подданных, испытали горечь предательств и поражений… В этом бурном однообразии монарших судеб было что-то не подвластное человеческой воле… Вот и сейчас он проходит через испытания, определенные ему роком. И он должен с честью их выдержать...
За спиной короля толпились, возбужденно переговариваясь, надворные маршалки, гетманы, канцлер и подканцлеры, подскарбии и другие чины королевства, оставшиеся  верными ему. Даже  пан Горностайский, Литовский геометр, находился здесь, пересилив свои немощи. Все при оружии и в богатых доспехах.
Королю с холма хорошо было видно, что против  правого фланга  его войск, которым руководил гетман Ходкевич,  выстраивается значительно больше рокошан. На это же обращали внимание и люди из королевской свиты.
Король подозвал к себе Ходкевича и указал  ему на опасное неравенство сил. Ходкевич, пожевав ус, коротко кивнул головой, соглашаясь.
-Возьмите три пеших хоругви из моего арьергарда, - разрешил ему король, - и усильте свое крыло.
Ходкевичу подвели коня. Он молодецки вскочил в седло, поправил шапку и поскакал на свой фланг, сопровождаемый своими полковниками. Двинулась следом и пехота, положив на плечи аркебузы и длинные копья.
Ускакал и старый Жолкевский, Великий гетман Польский, на свой левый фланг. Ускакал и Гербут к своему центру.
Королю осталось лишь ждать. Теперь от него почти ничего не зависело.


Ходкевич приказал на своем фланге расступиться гусарским хоругвям, чтоб дать место подходящей пехоте. Гусары поворотили коней и стали разъезжаться. Строй был нарушен.
Еще возникло замешательство, когда крайние хоругви не смогли перейти топкого ручья, низкие берега которого красиво поросли цветущей медвяной таволгой и рогозом. Ломая хрупкие стебли и топча пушистые белые метелки соцветий, гусары двинулись вперед. Но вскоре кони стали вязнуть, и хоругви повернули назад. Ряды смешались.
Молодой  сенатор Януш Радзивилл, руководивший у рокошан левым крылом, несколько минут внимательно следил за противником, оценивая положение. Понял, что Ходкевич опасно ошибся,  повернулся мрачно-торжественный к своим  полковникам, сверкнул глазами:
- Вот она, наша победа! С Богом, дети мои! С Богом! Вперед!
И рукой в стальной перчатке указал на расступившихся королевских гусар.
Полковники вскачь понеслись к своим полкам.
Ударили барабаны, загудели гнусаво рожки,  и конница Радзивилла, вначале шагом, а потом рысью устремилась вперед, все увеличивая свой бег.
Затряслась жутко земля под тяжелым скоком панцирных полков, храпели кони и нарастал боевой клич рокошан.
Ходкевич попытался сомкнуть ряды своего войска, но было поздно. Наступающие стремительно приближались и, склонив копья,  железным клином врезались в его фланг, рассекли его хоругви,  смяли их и повернули вправо к ставке короля. Но тут же наткнулись на подходившую пехоту. Пехотинцы остановились, ощетинились копьями и преградили путь гусарам. Аркебузиры сделали залп – пополз дым, забились страшно раненые кони, слышались стоны и крики, лязгало железо…
Рокошане повернули коней , перестроились и снова ударили по пехоте, стреляя с коней из ружей, всаживая во врагов пики, топча их конями, полосуя  мечами. Смяли пехоту.
Полковник Потоцкий, стоявший со своими пешими хоругвями в  центре королевских войск, получив приказ, послал свои немецкие роты, чтоб сдержать прорыв рокошан. Немцы стали покидать свои позиции и скорым шагом двинулись на правое крыло.
Сквозь грохот выстрелов, лязг железа и топот сотен коней, до короля, уже поднявшегося в седло, донесся мощный восторженный рев – рокошане опрокинули пехоту и устремились к холмам, на которых стояли королевские щатры.
В это время ударили по королевскому войску и остальные полки рокошан. Поле битвы стало затягиваться серой мглой.
Положение было столь отчаянным, что Ла Бланк подскакал к королю и советовал бежать ему на левый фланг к Жолкевскому.
Король был бледен. Королевские хоругви, как казалось отсюда, с холма, по-черепашьи невыносимо медленно разворачиваются и перестраиваются, отражая удары противника. Было видно, как  ряды проминаются и отступают под натиском мятежников. Казалось, что еще один миг и все рухнет:  крошечные фигурки повернутся и медленно-медленно побегут…
-Умоляю, ваше величество! – повысил голос Ла Бланк.  – Здесь опасно оставаться для вашей жизни!
Король с какой-то отрешенной мрачной решимостью глянул еще раз на поле битвы – там уже густо полз дым, мешая различить что-либо, -  и, не глядя на своего верного француза, хрипло проговорил по-немецки:
-Nein!
Качнул отрицательно головой и еще раз упрямо повторил:
 -Nein!  Ich bin dazu bestimmt, hier zu sterben…*
Потом протянул руку и потребовал:
-Шлем!
Оруженосец вздрогнул, толкнул шпорами коня и, привстав на стременах, надел на голову короля шлем с плюмажем, застегнул дрожащими руками ремни.
Король указал рукой на клубы дыма и пыли на правом фланге:
-Послать туда драгун!
Ла Бланк повернул коня,  пригнулся и полетел к полкам резерва, стоящих под холмом. Шляпу его унесло ветром.
Внизу заиграли горны, взметнулись пики со значками, заколыхались перья на шляпах королевских драгун. И вскоре рота за ротой двинулись вперед. Всадники на ходу расстегивали чехлы и доставали карабины.
Король с застывшим лицом смотрел, как колыхались крупы коней и красные рейтроки* над ними, как драгуны плотными рядами на рысях уходили вперед, исчезая в дыму сражения.  Взблескивали  под ярким солнцем  подковы последних рядов.
Часть рокошан уже пробилась к королевскому лагерю. Началась паника. Лихой гусар, пан Головня,  первым подскакал к королевскому шатру и, полосуя мечом полотнище, кричал зычным голосом, свирепо поводя глазами:
-Где проклятый швед?  А подать сюда, сучьи дети, этого мазурика и франта!..*
И много еще обидного кричал пан Головня  про пана круля, крутясь как черт на своем коне и без устали размахивая своим клинком. Потное лицо его блестело под шлемом.
Его пахолики, меж тем, старательно обдирали, как свою законную добычу, королевский шатер. Старинный шляхетский обычай давал им все права на это.

Наконец, пехота и  драгуны страшным усилием потеснили рокошан и рассекли их ряды. Радзивилл попытался  собрать и перестроить своих гусар, но их теснили и теснили, загоняя в топкий ручей. К тому времени Ходкевич сумел остановить своих гусар и снова бросил их в бой. Брешь была закрыта и атака рокошан захлебнулась.
Немецкие пехотные роты с торжествующим ревом «Gott min uns!»*  устремились вперед, и рокошане дрогнули и стали отступать на левом фланге.
Крепко потеснил рокошан и гетман Жолкевский на их правом фланге.
К полудню стало очевидно, что рокошане выдохлись. Загудели рожки, трубя отступление, и хоругви стали отходить к лагерю. Королевские войска не решились штурмовать  рвы и валы, из-за которых уже глядели на них сотни ружей.
Заиграли отход и на королевской стороне.


Вечер прошел в тревожном ожидании -  обе стороны ждали внезапного нападения противника. Пехота рыла шанцы, готовясь на утро к продолжению сражения.
Король, не раздеваясь, устало  дремал в кресле в своем шатре, который наскоро поправили слуги после бесчинств пана Головни… Гетманы и полковники объезжали  свои полки, проверяя их готовность к продолжению сражения. Всматривались в лагерь рокошан – там было подозрительно тихо…
 Глубокой ночью короля разбудили - рокошане покинули лагерь!
Он быстро поднялся, провел несколько раз ладонью по лицу, прогоняя сон,  и вышел к  гетманам и сенаторам, которые уже теснились в его шатре. Короля поздравляли с блестящей победой, но он  был сосредоточен и мрачен. Неповиновение не было окончательно растоптано, и оно, как плохо затушенный  костер, могло разгореться с новой силой.
Слуги принесли вино. Гетманы  пить за победу отказались – надо быть человеком без чести, чтобы праздновать победу над соотечественниками – и вскоре разошлись по своим шатрам. Королю спать уже не хотелось – мучали мысли о том,  что будет дальше?
Рокошане, хотя потеряли поле, но не были разбиты и не были рассеяны. Гидра мятежа, хотя и получила ощутимый удар, но не была повергнута окончательно. Когда  ожидать ее новых ударов? Завтра, через месяц?.. 

Он вышел из шатра. Ночь уже уходила. Перед ним во мгле расстилалось поле, в низинах которого, колеблясь, полз полосами туман. Тускло светились по полю желтые огоньки, иногда слышались неразборчивые крики… Вначале он не понял, что это такое, но потом догадался: это друзья и родственники ищут своих раненых и убитых.
В польском лагере было тихо. Лишь с другой стороны, из лагеря немецких наемников,  доносился  шум – там праздновали победу. Играла музыка, слышались песни…
Где-то внизу, под холмом,  из тумана, рыдающий женский голос позвал;
-Михай!..
И, сорвавшись на крик, вновь позвал, полный отчаяния и боли:
-Михай!.. Михась!.. Сердынько мое!..
И зарыдала, забилась, неразличимая в серой предутренней мгле чья-то мать или жена.